Спасти Ссср

И вот как — разделить?

— На Совмин пойдешь? — в лоб спросил я

Лигачев подумал, потом покачал головой

— Нет. Извини, Михаил Сергеевич, нет.

— Почему?

— Здесь не все сделано — это раз. Два — не потяну я.

— Это почему?

— Потому что Совмин — это не областью рулить. Там хитрости есть, которые мне не под силу. Был Косыгин, вот он понимал.

— Но его — нет. И кого теперь?

Лигачев помолчал

— Надо кого-то с сильным директорским опытом. Очень сильным.

— Найди.

Лигачев кивнул

— Хорошо. А чем Рыжков не годен?

Интересный кстати вопрос.

— Внутренне он слабоват — сказал я — не потянет

Лигачев подумал, кивнул

— Тут ты, наверное, прав. Рыжков все-же интеллигент слишком. Нужен такой, который кулаком по столу — и мать-перемать. По-хорошему с ними никак.

Ну, вот. Похоже, я и серого кардинала себе нашел. В будущем возможно и вице-президента.

Вернулся к себе в кабинет. Домой ехать нельзя, мало ли что. Пока на Пленуме не утвердят — из Кремля ни ногой!

Думаете, удалось покемарить? Как же...

— Ну ты дал! А я не верил, думал, врешь ты все. Молодец. Молодец!!!

— Чему радуешься Михаил Сергеевич. Должность расстрельная ошибешься — эти же тебя и схарчат, которые сейчас ладони отбивают.

— Ничего-ничего, справишься. То есть справимся. По одному на пенсию отправим, своих людей поставим.

— Предают только свои, Михаил Сергеевич. Ты вот лучше мне скажи — с Афганистаном что делать? Там каждый день кто-то гибнет.

— Это ты разберешься. У тебя же опыт есть, как я понял.

— Здорово съехал. По-комсомольски, прямо.

— Это ты на что намекаешь?

— Да ни на что. Знаешь такое выражение — многие знания умножают скорбь. Проблема в том, что ты не знаешь, чем закончились твои инициативы — и потому можешь экспериментировать. А я точно знаю — чем.

...

— Ладно, будем решать проблемы по мере поступления. Ты кого на Совмин предлагаешь?

— Как кого? Рыжкова.

— Почему?

— Он же тебе в верности поклялся. Директор крупного завода, поработал в ЦК...

— Ты что, не видишь, что он слабый.

— Не вижу. Что значит, слабый?

— Понимаешь, люди реагируют на сложности по-разному. Есть те, кто в ответ на сложности будет условно кулаки применять. Есть те, кто будет болтать, уговаривать. Есть и те, кто расплачется.

...

— Так вот, Рыжков — в нем нет внутренней силы, чтобы обстоятельства и людей под себя ломать. Не знаю, почему это другие не видят. Он не справится со сложностями. И решения — он принимать не умеет.

— Ну, Николай Иванович интеллигентный человек. Но зачем так очернять то.

— В том то и дело. Интеллигентный.

— А тебе кто нужен? Бандит какой-то?

— Александр Македонский проверял воинов так — взмахивал перед лицом мечом. Кто краснел — тех брал. Кто белел — тех нет. Белеют от страха, а краснеют от злости. Мне нужны люди со здоровой такой злостью. Спортивной может быть. Кто рвать будет.

...

— Такие есть в ЦК?

— Ну, это подумать надо. То как ты описал.

— Вот потому вы страну то и потеряли. Потому что рвать за нее никто не стал. А клялись революционными идеалами. Эх, вы. Революционеры...

Потом были похороны.

Описывать похороны всегда тяжело. Неприглядное это дело. Ну, подготовили место у Кремлевской стены, лафет (гонка на лафетах), написали некролог — ушел из жизни стойкий борец... я подписал, как и другие.

В этих мрачных приготовлениях, я вспомнил себя в прошлом. Удивительно, но я никогда не праздновал свой день рождения. А что праздновать то? То что ты еще на один год ближе к смерти?

Как говорила моя бабушка: жизнь пережить — не поле перейти.

Вычитывая казенные — с души воротит — фразы некролога, я задумался о том, почему в СССР так слаб пиар и коммуникации. Любой американец, любой кто побывал в Америке двадцать первого века, поварился в бизнесе, моментально поставит такой диагноз — слабые коммуникации на всех направлениях. Нет никакого пиара. Тут и слова то не знают такого, есть пропаганда... но и она откровенно слаба. Непонятно, к кому и с чем она обращается — затверженные фразы, которые никого не интересуют.

Почему нет нормальных воспоминаний людей, которые строили эту страну? Почему никого не интересует их труд? Магазины Америки завалены воспоминаниями крупных бизнесменов, управленцев, директоров фирм — их покупают, на них учатся, на них равняются. Почему ничего этого тут нет — ведь советским капитанам производства приходилось и приходится решать тяжелейшие задачи, по уровню менеджмента они ничуть не уступают американцам, а где-то и впереди. Но про это молчат — хотя именно их повседневный труд обращается во все, что находится вокруг нас.

Говорите, нескромно? Ну, хорошо, а где книги, где рабочие нормально, интересно рассказывают про свой труд. Нет и их!

Почему нет нормальных воспоминаний о ВОВ? И тех, кто сражался, и тех кто ковал победу в тылу, тяжелейшим трудом, в условиях эвакуации, без крыши над головой, порой — давал стране продукцию. Почему только после падения СССР начали как-то собирать и публиковать воспоминания ветеранов. Откуда вообще браться патриотизму?

А ведь ветеранов еще много. Они живы и наверняка многие готовы поделиться своими воспоминаниями с новым поколением.

Посмотреть бы, как еще живут те ветераны, в каких условиях...

Удивительно, но в стране, которая признана самой читающей в мире — по факту... нечего читать. Огромными тиражами выпускается классика (при этом не хватает!) — но вот про современность, про дела сегодняшнего и вчерашнего дня — молчание. По факту, про жизнь СССР нет ни нормальных художественных, ни документальных книг — а те что есть, в основном фальшивка, сразу видно.

Вообще, если так задуматься, существует какой-то исторический провал, литературный облом. В литературе прекрасно описан девятнадцатый век, на этом учатся дети. Но именно это обучение — закладывает в них подспудно представление о том, что реальность — это не СССР, это Россия, СССР это что-то временное, миф, фикция, о чем, и говорить не стоит. И рано или поздно...

Интересно, да...

Похороны государственного деятеля, калибра Черненко — это еще и повод приехать, выразить соболезнования, встретиться. Как только ТАСС сообщил о кончине выдающегося деятеля международного коммунистического движения — так в Москву со всех концов засобирались ходоки...

Их взял на себя Громыко, по молчаливому уговору я ему не мешал — это был еще и намек, что в новом раскладе, он займет более высокое положение. Прилетели Франсуа Миттеран, Джордж Бущ, Маргарет Тэтчер. Но один человек мне был нужен в первую очередь, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. С американцами я еще наговорюсь, но этот нужен.

Вон — стоит. Среднего роста, глаза — маслины, офицерские усики. Красив... похож на Дудаева. Это диктатор Пакистана, Мухаммед Зия уль-Хак.

Крови на нем много. Как тогда и было принято — на Ближнем Востоке во многих странах дивизии и армии возглавляли не свои, а пакистанские офицеры. Уль-Хак служил в Иордании. Вот он и бросил в семьдесят первом танковую дивизию на уничтожение лагерей палестинских беженцев. События эти — получили название "Черный сентябрь" и стали еще одной трагедией в длинной цепи трагедий и потрясений палестинского народа.

В семьдесят девятом он совершил государственный переворот и пришел к власти, приказав повесить законно избранного премьер-министра Бхутто.

А всего год назад — он приказал подавить восстание пуштунских племен Африки и Шинвари — выполняя его приказ, армия Пакистана сбросила на деревни пуштунов бомбы с нервно-паралитическим газом. Американцы все прекрасно знали и были не против — африди и шинвари грабили караваны моджахедов, требуя денег за проход. И еще он в настоящее время предпринимает усилия к созданию атомной бомбы и средств доставки, в том числе и таких которые могут угрожать к примеру Новосибирску. Или Алма-Ате...

Не кажется ли вам что это слишком? Мне вот кажется...

И потому я пошел к нему... уль-Хак, мучивший бокал понял это мгновенно, как то подобрался — военную косточку не скроешь. Поняв момент, ко мне пошел и Павел Палажченко, переводчик... рядом с уль-Хаком мы оказались одновременно...

— Павел Русланович — сказал я на английском — переводчик тут не нужен

Палажченко, который в детстве жил в Англии и английский у него был родной, он русский потом учил — с изумлением посмотрел на меня, но слово Генерального секретаря — закон, и он отошел. Но недалеко, чтобы быть под рукой

— Господин уль-Хак — сказал я, беря диктатора и убийцу за руку и увлекая в сторону окон, завешенных шторами с черным крепом — рад что вы нашли время и прибыли в СССР. Конечно, повод для визита не самый радостный

Пришел в себя и уль-Хак

— Позвольте — сказал он — пользуясь случаем, выразить сочувствие от всего пакистанского народа и от себя лично советскому народу. Аллаху ведомо все и жизненный путь каждого из нас рано или поздно закончится...

Помолчал бы про Аллаха, безбожник...

— Полагаю, господин уль-Хак, что вы выражаете нам сочувствие не только от палестинского, но и от афганского народа. По крайней мере, от той его части, которая в большом количестве скопилась в Пешаваре и его окрестностях.

Диктатор зло посмотрел на меня, понимая, куда выруливает разговор

— Вы прекрасно говорите по-английски — сказал он — а что касается тех, лишенных крова и ищущих спасения на нашей земле мусульман, я не уполномочен говорить от их имени.

— Полагаю, от их имени уполномочен говорить Бурхануддин Раббани — сказал я — кстати, вы знаете, что он вынужден был скрыться из Кабула после того, как правоверные узнали, что он совращал своих учеников, пришедших изучать Коран, и решили убить его. Вряд ли его можно назвать мусульманином, ведь его ждет огонь...

...

— Или это Гульбеддин Хекматиар, который вместе с вашей женой Шафики Зия и генералом Насраллой Бабаром расхищает гуманитарную помощь и продает ее на рынках. Можно ли его назвать мусульманином после такого гнусного поведения? Вряд ли он угоден Аллаху. А что если правоверные узнают, сколько на самом деле приходит гуманитарной помощи?

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите — сказал уль-Хак

— Я хочу поделиться с вами жизненной мудростью — сказал я — одно из правил, обеспечивающих долгую и счастливую жизнь таково — живи так, чтобы у окружающих тебя людей не возникало желание тебя убить. Пакистан живет совсем не так. Индия желает вашего уничтожения. Афганистан имеет к вам территориальные претензии, ведь Зона племен — это территория, которая отдана вам в аренду на сто лет, и скоро срок истекает. Наконец мы ненавидим вас, потому что вы продались американцам, убили прогрессивного премьер-министра, который хотел быть другом Советского союза и сейчас с вашей помощью афганские негодяи и бандиты убивают советских солдат. Ваша роль во всем в этом не является тайной для Советского союза. Как и роль конгрессмена США Чарльза Вилсона, который с каждым годом выбивает все больше и больше финансирования для бандитов, закрывая глаза даже на то, что половина этих денег разворовывается пакистанскими генералами и разведчиками. И разумеется, вами лично. И я размышляю над тем, чтобы сбросить на Пешавар атомную бомбу, чтобы прекратить все это. Или помочь палестинцам, которые сейчас появились в Пешаваре — найти своего давнего врага и поквитаться с ним. Или помочь бойцам африди отомстить за гибель их женщин и детей, которых вы отравили химическим оружием.

Пока я произносил этот спич — уль-Хак серел. У него была кожа оливкового цвета, с въевшимся загаром — и он самым натуральным образом посерел от сказанного. Палажченко, чувствуя неладное сделал шаг вперед, но я жестом приказал ему держаться подальше

— Господин... мистер Горбачев... мы ... наше правительство, наш народ... не держат зла к великому северному соседу. Мы с уважением относимся к Советскому союзу и никогда не хотели войны с вами.

— В таком случае, вспомните арабскую поговорку: если хочешь чтобы у тебя были друзья — будь другом. Вероятно, вы знаете арабский язык, по службе в Иордании. Это хорошо, потому что и я говорю по-арабски. Может, не так хорошо как вы — но тем не менее. Мы понимаем, что если вы откажете от дома американцам — вас убьют и поставят кого-то посговорчивее. В Пакистане хватает генералов, пусть они и проиграли все войны, которые вели. Выполнять указания американцев можно по-разному. Можно со старанием, а можно и иначе. Например, что вам мешает разворовывать не пятьдесят процентов помощи, а семьдесят или восемьдесят. Или сделать ставку не на отморозков, таких как Хекматияр или Юнус Халес а на более умеренные и готовые к переговорам группы. Или сказать генералу Бабару, чтобы он больше не передавал моджахедам разведданные, а ваши пилоты, чтобы не мешали нашим в воздухе. Тогда мы будем знать, что у нас в Исламабаде есть друг. И если скажем американцы, или палестинцы задумают расправиться с вами, и мы о том узнаем — мы вам сообщим... по неофициальным каналам. А если же вы не прислушаетесь ко мне... то пусть Аллах простит вам ваши прегрешения, и примет ваши ибадаты, и повысит вашу степень и введет вас в высшее общество... если конечно вы того заслужили.

Мне показалось, что уль-Хак сейчас грохнется в обморок*.

— И да... если американцы узнают о нашем разговоре, я буду считать, что друга в Исламабаде у нас нет.

Я похлопал его по плечу и отошел.

Почти сразу ко мне подошел Громыко, он заметил, но мешать не рискнул. Взгляд у него был обеспокоенный

— Что ты ему сказал, Михаил Сергеевич? Это уль-Хак, президент Пакистана. Он сейчас прямо тут упадет. Почему Палажченко не переводил?

— Моя вина, Андрей Андреевич. Я с ним по-английски попытался поговорить.

— По-английски?!

— Да, я английский по самоучителю учу. Видимо, сказал что-то не то, вы извинитесь за меня, хорошо...

Громыко с озабоченным видом пошел в сторону уль-Хака, но тот, увидев его, метнулся к выходу, по пути кого-то толкая и на кого-то натыкаясь. На него стали смотреть...

Громыко догонять не стал, а то совсем неприлично — министр иностранных дел бегом за чужим президентом бежит. Вернулся ко мне

— Я поговорю с их послом, Амином, попрошу извинений. Ты, Михаил Сергеевич больше так не делай, а то можно таких дров наломать. Слово не так сказал — и все на дыбы встали...

— Хорошо. Мне бы какого-то преподавателя по-английскому, чтобы заниматься. Хотя бы по полчаса в день.

— Зачем тебе это?

— Чтобы мозги не засыхали. И Раиса Максимовна бы позанималась по-возможности.

Громыко кивнул

— Хорошо, организуем

— Вот, спасибо. И мне бы еще с Миттераном переговорить хотя бы час — полтора. Неофициально.