Зверь лютый. Книга 6. Шантаж

Но пока каждый князь идёт по "треку", по общерусской последовательности "столов". Перечень этой "мебели" устанавливает только Великий Князь.

А пример полоцкой династии, которая была выбита Мономахом из Руси и возвращена его сыновьями из византийской эмиграции, а теперь старательно разваливает своё княжество непрерывными внутренними разборками с привлечением литовских дружин — ничему не учит? Они-то как раз и нарушают это правило. Как только очередной князь получает себе "волость" — начинается война. Витебск, Минск, Гродно... Став княжеским городом, город, прежде всего, разоряется братом нового князя.

Как-то странно... Можно было придумать какой-то более наглядный мотив.

Типа: "сбрендил и на пиру копьё в меня метнул". Как царь Саул в Давида.

Или: "Напился и с лавки свалился. И этот человек собирается переправиться через Гелеспонт, а не может перелезть с одного ложа на другое!". Как Александр Македонский своему папочке, царю македонскому Филиппу.

Личная неприязнь, угроза жизни и здоровью — аргумент ясный и понятный. Но...

С Торцом — войско. Те самые ростовцы, суздальцы, половцы, которые и сами, и отцы их служили Гоше. Дать аргументированное обоснование того, что Юрий Долгорукий пожелал смерти своему сыну... в войске найдутся "особо ретивые", которые это пожелание исполнят. Не по приказу, а "исключительно из верности и преданности".

"Ври, да знай меру" — русская народная мудрость.

Вот Торец и врёт "по-мудрому". Хотя как-то глупо получается.

Торец пришёл к Изе "к Киеву" весной 1148 года. Двоюродные братья обнялись и прослезились. Торец признал "старейшинство" Изи на всей Русской земле. Изя расчувствовался и обласкал братана. И одарил его аж 6 городами. Причём из одного выгнал младшего родного брата Торца. Просто так, для улучшения внутрисемейных отношений.

14 сентября 1148 года в этом городке, Городец-Остёрский, неподалёку от Киева, состоялся совет князей.

"Пойдём бить Долгорукого, а то он новогородцев обижает".

Торец там был, тоже кричал: "Пойдём! Пойдём бить!". Кого бить-то? Родного отца с братьями? А ну как в бою сойдётесь? Рубить будешь?

Изя вежливенько отправляет высокопоставленного перебежчика на запад, на Волынь:

"А ты иди в Бужск, пострези оттоле Киевскую земли, и буди тамо, дондеже схожу на отца твоего, мир ли с ним возьму, или како с ним ся ни управлю".

"Его благодарили власти, жал руку прокурор.

Потом подзасадили под усиленный надзор".

Красота! Сиди себе спокойненько. Не надо голову свою подставлять, не надо натравливать своих гридней-суздальцев на таких же гридней, но отцовских, не надо сходиться в рубке с родственниками-половцами. Государь благоволит и доверяет защиту рубежей земли русской.

Это — по легенде. А по заданию — провал. Такая возможность...! Изя сам лезет в ловушку! В походе, в бою наверняка бы подвернулся случай... На своей-то земле, где эти южане как слепые... Но Изя с Ростиком выжигают крестьянские веси на Верхней Волге, а Торец сидит в середине Волынской земли под присмотром "доброжелателей".

"Усиленный надзор".

Торец не усидел — "доброжелатели" донесли.

Торец связался с берендеями — ещё одним кочевым племенем, осевшем на Роси.

Пожалуй, из всего тамошнего зверинца берендеи самые продажные. Именно их чаще всего упоминает летопись в контексте: "и тут берендеи перешли на сторону врага". С этими-то, наверное бы, получилось — серебра у Торца хватало. Понятно, что с шести городков многого за полгода не соберёшь, но он же не просто так... "воспылал и побежал". Я же говорю: операция серьёзно готовилась.

Но Торец связался ещё и с киевлянами. Типовая ошибка начинающих заговорщиков: "пусть нас будет много!". Говорил же Ленин: "пусть лучше 10 делающих останутся формально вне партии, чем один болтающий — в". Ленина на них не было.

Торца вызвали на беседу. На остров посреди Днепра напротив Выдубицкого монастыря под Киевом.

"По возвращении из похода бояре донесли Великому Князю, что якобы Ростислав Юрьевич подговаривает против Великого Князя киевлян и берендеев и хочет захватить семью и имущество последнего. Великий Князь поверил доносу, несмотря на отрицание Ростиславом своей вины и требование последнего очной ставки с обвинителем, заковал его дружину и отправил его к отцу, посадив на барку с 4-мя отроками и отняв у него имение".

Бздынь...

Какой был замах! Какой уровень интриги! Какие силы и средства были задействованы!

Гоша пришёл в бешенство. Случившееся с сыном, он воспринял как личное оскорбление. Ну ещё бы — план-то его! То "Гоша — умный", а тут — раз, и "Гоша — дурак". Теперь точно придётся поднимать свою задницу.

Опозоренный сынок подливал масла в огонь:

"Хощет тебе вся Руская земля и черныи клобукы".

И цитировал Изю, который впрямую на него, на Юрия Долгорукого, "сором возложил".

"Стыдно — у кого видно" — русская народная мудрость. "Видно" оказалось у Гоши.

За несколько десятилетий предшествующей активной политической "княжеской" деятельности Долгорукий ни разу не был инициатором меж-княжеского кровопролития. Или обходился миром, или на него нападали. А тут взбеленился.

"Долгорукий" потому так и зовётся, что далеко дотягивается. Дотянулся аж до Переяславля: Изю и поспевшего к нему на помощь из Смоленска Ростика раскатали в блин. Изя ушёл за Днепр "сам третий". Прибежал в Киев, а там... киевляне. Которые погрустили и сообщили, что против сына Мономоха воевать не будут. И Изя побежал в свой "вольфшанц" — на Волынь.

В Переяславле Гоша посадил князем старшего сыночка. А сам сел в Киеве и послал сыновей добивать неугомонного Изю Блескучего в его "родовом гнезде".

"И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом!".

Удар — был, разгром — не случился. Поход был неудачен. Надо бы заключать мир, но Торец обиделся страшно — только "война до победного конца"!

Он, Мономашич, двоюродного брата обманул, крест ему на верность целовал, потом был изобличён в измене и с позором изгнан. Такое оскорбление смывается только кровью! Того, кого попытались обмануть, но прокололись.

"Более всего мы ненавидим тех, кому безуспешно пытались сделать зло".

Гоше очень не хотелось снова куда-то тащиться. Однако обида сыночка, которого он же сам и поставил в это щекотливое положение провалившегося агента... Тут влез второй сын — Андрей.

Об Андрее Юрьевиче по прозванию Боголюбский речь ещё будет впереди. Семейное его прозвище "Бешеный" — вполне соответствует характеру. С отцом, с Гошей у него отношения... всегда были сложными. Один только брак Андрея с дочкой только что казнённого Степана Кучки в только что конфискованном городище Кучково — показателен. Гоша сыночка уел сильно: не женятся Рюриковичи на дочерях подданных своих. Брак князя с боярышней в это время — мезальянс.

Но тут Гоша послушал "бешеного" сына. И принял сторону младшего против старшего. Мир был заключён. Очень ненадолго. В 1150 году волынцы выгнали Гошу из Киева и попытались выгнать Торца из Переяславля.

Мда... Торец своей "изменой отцу родному" показал всем на "Святой Руси" возможность принципиально новой ситуации. И "новизна" попёрла. Со всех сторон.

Волынцы, которые всегда с половцами враждовали, вдруг решили использовать их в качестве союзников. Подняли орду недавно осевших на Роси турпеев и повели их на Переяславль.

Впервые в истории половцы шли к городу с севера, со стороны Киева. Впервые половцы бились против суздальцев и бок о бок с волынцами. И впервые из Степи, с юга, от степных кочевий, подошли "чёрные клобуки" на помощь осаждённому Переяславлю, на помощь суздальцам.

Все — не на своих местах. Кстати, помощь от "чёрных клобуков", которыми летописцы называют торков и берендеев, позволяет предположить, что аванс за предполагаемый мятеж против Изи, они получили. И вот таким образом отработали.

На выручку и братец Андрей прибежал. На княжеском совете можно, конечно, над старшим братом и посмеяться чуть не до драки, но выручать надо. Торец усидел в Переяславле, волынцы оставили попытки захватить это "родовое имение" Мономаха. Княжество осталось под Гошиным сыном. Ненадолго.

Ростислав Юрьевич ("Торец") скончался 6 апреля 1151 года, рано утром в Великую Пятницу на Страстной неделе, и был погребён братьями Андреем, Глебом и Мстиславом в церкви Св. Михаила в Переяславле, близ дядей своих Святослава и Андрея Владимировичей.

* * *

"Дела давно прошедших лет.

Преданья старины глубокой".

Для меня, "здесь и сейчас", всё это — малопонятная и малоинтересная история десятилетней давности. "До меня — хоть потоп". А вот для Акима этот день — вторник 23 августа 1150 года, день Переяславльского боя — день личной катастрофы. О чём бы он ни говорил или думал, рано или поздно его мысли возвращались к тому "чёрному вторнику".

Тогда, исполняя приказ "верховного командования" — княжеского совета, собранного Изей Блескучим, он развернул свою сотню лучников реденькой цепью "перестрельщиков" перед левым флангом объединённого волынско-смоленско-черниговско-переяславльского войска.

Утро было спокойное, суздальцы, оставив свой стан за Большим Змиевым валом, подходили медленно, с остановками. Тоже вперёд выпустили "перестрельщиков".

"Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

Мы ждали третий день".

Тогда "безделка" тянулась до полудня. А потом вдруг всё завертелось. После обеда какой-то перебежчик-"перескок" побежал с той стороны. Суздальцы кинулись его ловить, передовое охранение волынцев решило, что это атака, ударило навстречу. Изя собрал второй военный совет за день. Выслушал советы, наплевал на мнения опытных воевод и двинул следом за Дозорным Полком основные силы. Уже начавшие уходить с поля, отступать в свой лагерь на ночлег, отряды Долгорукого, развернулись в боевые порядки.

Солнце уже шло к закату, когда начался бой. Конные суздальцы и половцы вдруг, из неоткуда, из только что пустого пространства, покатились массой на левый фланг... Люди Акима не успели "отскочить", отойти за строй копейщиков. Смоленские стрелки там и легли. Большая их часть были порублены поодиночке в чистом поле.

Прошло десять лет, но для Акима этот день по-прежнему перед глазами. Он всё пытается как-то переиграть его, как-то найти упущенные возможности. "Если б я не велел передовой дозор поддержать, если бы не вперёд людей послал, а назад... Хоть на полста шагов...". У него до сих пор на глазах появляются слёзы. Картинка тех двух-трёх минут. Когда падали порубленные, поколотые, затоптанные конями его стрелки. Люди, которых он по одному собирал, годами учил. И не только стрелы пускать — всему учил. Жизни учил.

"От героев былых времён

Не осталось порой имён.

Те, кто приняли смертный бой,

Стали просто землёй, травой".

Стали. Только Аким их всех помнит — в лицо, по именам, по прозвищам, по привычкам.

Потом был разгром. Черниговцы побежали, "порошане" — торки с Поросья — побежали, переяславльцы — передались Долгорукому. Всё-таки, пропагандисты Торца серьёзно поработали на Роси и в Переяславле.

Изя на другой стороне поля пробил-таки боевые порядки ратей Долгорукого. И обнаружил, что его армия бежит. Из волынской дружины, вошедшей вслед за ним в прорыв, из сечи, кроме князя, выбрались только двое.

Аким скрипел зубами, вспоминая, как уже в темноте отходили к Трубежу, мимо закрывшего ворота, переметнувшегося к врагам, Переяславля. Как пытался собрать своих людей, подобрать своих раненых. Как сунулся к нему в этот момент светлый князь Смоленский Ростик и начал указывать: кого тащить, кого бросать. Аким тогда князю ответил... Хорошо, что словами, а не стрелой или саблей. Как потом выгребали на каком-то протекающем корыте вверх по Днепру. Мимо ставшего вдруг враждебным Киева, из которого валом бежали беженцы.

Власть переменилась, все, кто служил прежнему князю, для нового — или изменники, или военнопленные. Все пришлые, чужаки, лишённые защиты своего господина, для местных — добыча. Всё, что у них есть, что они сами есть.

Волынцы, бывшие в Киеве, пытались уйти на запад, конями. Смоленские и черниговские — просились в лодки.

Как не крути, а при отступлении стрелки идут в арьергарде.

Аким — кадровый, "с конца копья вскормленный". Для него куча тактических решений — как дышать. Что бы он про своих начальников не думал. Стрелки шли последними.

Уже пройдя Киев, выше Подола, увидел на берегу, как компания мужиков насилует девчонку, а рядом пытается уползти какой-то приказчик, оставляя за собой кровавый след по песочку днепровского пляжа.

Не его дело, но... погони не было. Долгорукий сдвинулся от Переяславля только через несколько дней. А злости у Акима... На это на всё... Он злобу и сорвал: стрелки дали залп, подошли к берегу и повторили. Кто из киян не убежал — из тех стрелы вырубили. Спасённых от лютой смерти страдальцев... не бросать же на берегу — вкинули в лодейку и пошли дальше.

Девка зажалась в клубочек и, едва любой мужчина подходил или просто смотрел на неё, начинала выть. Лодия полна мужей воинских... так что — непрерывно. А мужик, муж её, очухался, и кое-что успел рассказать. Прежде чем впал беспамятство.

Звать — Гостимил, из ростовских купцов. Это было слышно по говору, и озлобленные разгромом смоленцы чуть не выкинули сразу чужака в реку. Но Аким успел услышать речи. И понять: "двойной предатель".

Летописи традиционно говорят о князьях. Князь такой-то пошёл туда-то, кого-то побил, что-то сделал... Сам, один, "без ансамбля".

Князья в одиночку только в нужник ходят. Вокруг всякого "вятшего" непрерывно крутится куча народу. Живые люди со своими желаниями, мыслями, чувствами, проблемами... Отнюдь не "болваны деревянные". И каждое княжеское действие на их судьбах отражается.

Гостимил, попавший помолоду в службу к Торцу, очень был этой службе рад. Служил он не воином, не в дворне, а приказчиком, делал потихоньку карьеру, женился, детей растил, обзавёлся своим домом в Ростове... Спокойно пошёл в очередной поход. Дел и в обозе хватает. А даст бог победу — надо будет и за хабаром присмотреть, перебрать, рассортировать, княжью долю отделить, себя не забыть...

И тут Торец объявляет о своём предательстве, об измене отцу и переходе к его противнику. Часть людей — половцы, рязанцы — ушли сразу. А вот служилым самого князя уйти нельзя: на них крестное целование, присяга.

Изя Блескучий братана Торца принял и облобызал. Наградил, но не поверил. Ростик — тем более. Я уже говорил, что у Смоленского князя в эти десятилетия сформировалась, по ряду объективных и субъективных причин, самая мощная на "Святой Руси" спецслужба.

Подвести к Торцу, в его ближайшее окружение своего человека — сходу было затруднительно, поэтому "мастера по сбору информации" подыскивали человечка для вербовки из уже приближенных.

Суворов в своём "Аквариуме" точно пишет, что человек, одиночка, практически не может противостоять давлению серьёзной специальной организации.

Но здесь и давить особенно не пришлось. Гостимил потерял, по воле своего господина, жену, детей, родню, имущество. Даже — Родину, где он, как и другие ростовцы и суздальцы, пошедшие за князем-изменником, стали изменниками сами.