Утраченный покой. (Divinitas-2)

Трубку снял Тод.

— Это Пати Дженьювин.

Секундное замешательство.

— Рад слышать, — радости в голосе было немного, но и расстройства не было.

— Тод, городу нужна помощь стаи.

— А что стая получит взамен на свою помощь?

Я закатила глаза, мохнатые придурки, опять торгуются попусту.

— Тод, дорогой, — не особо сдерживая раздражение, произнесла я, — у нас тут намечается экспансия детройтских вампов, а насколько я знаю, они о перемирии ни сном, ни духом. Стая, конечно, может сидеть на попе ровно и ждать, когда она превратится в корм и сборище рабов и холуёв, или всё же чуть пошевелиться сейчас, пока ещё не поздно.

— Чего ты хочешь?

— Я ничего не хочу, Тод, — ледяным голосом ответила я.

— Что нужно делать? — наконец-то мохнатый задал правильный вопрос, и получаса не прошло.

Я рассказала о риэлтерских агентствах и возможных лёжек вампов. Тод всё понял, на том и расстались.

Следующий звонок был Фрешиту, тот действительно обрадовался, услышав меня. Я вкратце обрисовала ему ситуацию и попросила о том же. Болотник всё понял, полномасштабная война трупаков никому не была нужна, и пообещал озадачить всех своих вассалов и созвониться с Тодом, дабы поделить работу.

Когда я отключила и отбросила от себя подальше телефон, Франс расплылся в улыбке.

— Ну прям леди-босс, любо-дорого глянуть.

— Не скалься, Франс, у тебя карт-бланш на ведение боевых действий, но вы обязаны соблюдать режим секретности; сам знаешь, кто ответит, если люди узнают. И никаких смертей случайных свидетелей, это приказ. Есть среди вас умельцы, стирающие память, вот пусть и работают.

— Таких немного, — бросил князь, просто чтобы не соглашаться беспрекословно.

Мы какое-то время помолчали, я бездумно перебирала мягкую шёрстку Кисс.

— Ну, это всё? — поинтересовался Франс, намекая на цель своего визита.

— Не думаю... Нет, не всё. Расскажи мне о Лорел де Детройт, об Алехандро и том...Грегори. Как флерсы оказались в лёжке вампов и сколько времени там провели?

Франс скривился, но начал рассказывать.

— Лорел де Детройт четыреста лет, замечательный возраст, из зелёной ветви.

— Зелёной ветви?

— Ну, мохнатых да болотников подъедала, пока росла, да и сейчас по возможности старается.

А Франс из красной ветви, догадалась я, вскормлен на инкубах.

— А что ей даёт зелёная ветвь?

— Ну, она оборотней любых к ногтю прижимает, тело способна менять. У неё есть 'боевая трансформация', — он выделил голосом современный термин.

— Она умна?

— Дьявольски, умна, хитра и коварна. И плевать хотела на Равновесие. Думает, что встала над ним. Ну-ну. Не мытьём, так катаньем, а чаши выровняются. Алехандро для неё был далеко не пустым местом, он очень сильный вампир. Был. Аманда тоже. Диву даюсь, как твои прихвостни ухитрились.... — он вдруг замер, глядя в стенку. — Ха! — радостно треснул себя по коленке. — Ну точно! И никак иначе!

— О чём ты?

— Аманда могла и пса твоего, и инкуба порвать на шмотьё раньше, чем они что-то поняли и почувствовали. Но она слишком вознеслась; тот, кто не чтит Равновесие, отрывается от реальности, и рано или поздно это оборачивается против него. Она не верила, что какие-то слизняки могут ей навредить. Что какой-то блохастый выстрелит в неё — у него кишка тонка и скорости не хватит. Твой пёс вообще обманчивый, сука, не брешет, а сразу в горло.

— Он кобель, — усмехнулась я.

— Ну да, — как ни в чём не бывало, с улыбкой согласился Франс.

— В общем, шансов завалить Аманду и Анду у твоих прихвостней было немного, а поди ж ты — сумели.

— А Алехандро?

— А что Алехандро, я знал, что он опасен. Но мы тоже, знаешь ли, не можем убивать себе подобных без крайне веской причины. Тем более что он годами вёл себя тише травы, ниже воды. А одной недоброй ночкой я проснулся в жгучих серебряных цепях.

Вамп погрузился в неприятные воспоминания.

— Мы держали пираний, — задумавшись, произнёс он. — Крысы раздражают... Так он меня моим рыбкам и скормил. Нет, они не жрали, но пробовали. Покрутится, покрутится и откусит — не еда, выплюнет. Опять крутится, крутится, думает своим микроскопическим мозгом, а вдруг что-то поменялось, опять откусит, опять выплюнет. А их тридцать с лишним было, безмозглых, мелких, зубастых тварей... Он хотел, чтобы я птенцов отпустил, но я не дурак, чтобы на такое соглашаться и верить клятвам Лореловского выкормыша. Что тебе ещё рассказать, Пати? — он впился в меня взглядом. — Рассказать, как он долгими месяцами морил голодом, жёг серебром, святой водой? Мучил и унижал, растаптывал перед гнездом и заезжими, превратил в шлюху и жратву в надежде, что я сдамся? А вам, божкам, было насрать, что там у мертвяков творится!

— Ой, Франс, не надо, тебе точно так же насрать на то, что творится у нас. Ты бы и пальцем о палец не ударил, не будь я белой, не будь я полезна тебе. И если мне вдумается издеваться над Седриком, ты не встанешь на его защиту.

— А тебе вздумается? — удивлённо поинтересовался он. Перепады у него в настроении покруче, чем у психопатов со стажем.

— Нет, не вздумается, — я помолчала и продолжила. — Но после смерти Алехандро ты быстро прибрал всё к рукам.

— Я многих убил, просто взял и убил. Это, знаешь ли, впечатляет и внушает. Те, кто остались, не рискнут злоумышлять против меня. Остались либо слабые, либо умные. И те, и другие не спешили быть мне палачами, когда я пал.

— Франс, а ведь ты, наверное, до колик испугался приезда Аманды.

— Ошибаешься. Я усвоил уроки и удвоил осторожность и защиту. Да и потом, как это ни странно, то, что не убило — сделало сильнее. Ничто так не заставляет расти над собой, как стремление выжить.

— А какой ветви был Абшойлих? Тоже зелёной?

— Нет, багровой.

— Точно, багровые vis-всполохи. Но он так легко менял тело.

— Лет пятьсот назад или даже больше одно гнездо снюхалось с каким-то божком смерти, пойдя ему на службу. Он очень много им дал, но в конце концов Равновесие взяло своё, с ним расправились, кажется, слуги Единого... А может, и не они, может, он кому-то из ваших поперёк горла встал. Но божка не стало, а багровые остались. И когда в Старом Свете немцы принялись мстить за поражение, да так, что всем места стало мало, когда людишки додумались содержать себе подобных как скот и убивать так, чтоб дешевле выходило, вот тогда для багровых, вскормленных на смерти, и наступил персональный рай на земле. А красные побежали в Новый Свет, в те годы наша община увеличилась вдвое. Вообще Нью-Йорк — город красных, как и Эл-Эй.

— Лос-Анджелес ведь тоже подвергся нападению.

— Да, и там все успели разбежаться.

— Предоставив filii numinis выгребать всё.

Франс лишь пожал плечами.

— Значит, 'отказавшиеся' — это подвид красных и только красных?

— Нет, ими могут стать любые... 'Отказавшиеся' не хотят следовать своей натуре или не могут, но и выйти на солнце — кишка тонка. Вот и тусуются по больницам и хосписам, пропитываясь смертью и страданиями да подворовывая кровь. Этих ничтожеств не трогают, потому что они под номинальной защитой Отшельника. Из 'отказавшихся' иногда вырастают Проводники.

— Проводники душ за завесу смерти? — задумчиво переспросила я.

— Угу, безбожников не так уж мало. Кто-то должен ими заниматься, — Франс всем своим видом показывал, как ему наскучил этот бессодержательный, на его взгляд, разговор. Я не сдержалась.

— М-да, а ты у нас такой весь красивый да сексуальный, вскормлен на инкубах, — жёлчно выдала я то, что давно крутилось на языке.

Франс зло зыркнул в ответ.

— Наслушалась своего... Пусть радуется что я молчу о нём и его прошлом. Срань красная, снюхавшаяся со священниками, те ещё святоши, видать, были.

— Да нет, святоши были такие, как надо.

— Чтоб ты знала, суккубы и инкубы сами к нам шли. Они ж глупые, как пробки, это твой какой-то... уродское исключение из правил. Когда Генрих только создал меня, и года, кажется, не прошло, мы спасли суккуба, её схватили и собирались сжечь на костре. Залюбила кого-то до смерти, и её взяли прямо над телом, повезло ей, что весь день шёл проливной дождь и казнь отложили. Мы только прибыли в город и прохаживались по центру возле ратуши, и Генрих почуял её. Конечно, мы её вытащили.

'Что ж добру пропадать', — в мыслях ехидно прокомментировала я.

— Никто её ни к чему не принуждал, она сама охотно делилась кровью. Генрих нам обоим был как отец. Мы её еле приучили сидеть тихо днём, не нарываться на неприятности, глупышка была исключительная, но милая и озорная. Двадцать пять лет мы были неразлучны... За эти годы я достаточно повзрослел и набрался сил.

— Что случилось потом? Что случилось с ней?

— Ну, мы были одиночками, в смысле Генрих был одиночкой, а я — его птенцом. Мы путешествовали по Европе, нигде не задерживаясь, чтобы не вступать в контакты с местными. Чего нас занесло в Рим? В общем, там нас троих заметили в первую же ночь и настойчиво пригласили в гнездо. Глава общины оказался куда сильнее Генриха, и он потребовал Сусанну себе. Чтобы хоть как-то унести оттуда ноги, пришлось согласиться, хоть мы и очень горевали о разлуке с ней. Мы её очень любили, глупышка вросла в наши сердца.

Я закрыла лицо руками, сдерживая истерический смех.

— Свет и Тень, хоть бы меня никто так не любил, — бросила я. И прикусила язык. Что толку цапаться с вампом? Что этот трупак может понимать в любви? Понимал бы — никогда б не стал вампиром.

— Что ты понимаешь? — прошипел он.

— Ты прав — ничего, — примирительно произнесла я.

Я ничего не понимаю в существовании, поддерживаемом чужой кровью и смертями. Без цели, без смысла влачиться по вечности. А дабы не прервать это безумие, выйдя на свет — цепляться за извращённую привязанность к такому же жалкому чудовищу, породившему тебя или порождённому тобой, или за ненависть к кому-нибудь по какой угодно причине. А! Нет, есть ещё одна причина существовать, и очень веская — улучшение породы: надо становиться сильным монстром и плодить себе подобных. Мёртвых чудовищ, способных отбирать жизнь и кровь и называть перверсии любовью.

— А Генрих? — не выдержала я. — Каким он был?

Что я творю? Зачем играю с ним, как кошка с мышью?!

— Генрих был сильным и мудрым. И добрым. Ему претила эта атмосфера, царящая в большинстве гнёзд — рабское пресмыкание перед главой и самодурство оного. Это сейчас ввиду всего этого прогресса и цивилизации кандидаты в птенцы тщательно отбираются и максимально быстро вскармливаются до взросления. Ещё триста лет назад к этому относились наплевательски, поэтому полно было убогих кровососущих придурков, только и годных жить в гнезде под крылом и пресмыкаться перед создателем. Для многих отпущение на свободу было равносильно смерти. Да, тогдашние гнёзда часто были жалким зрелищем. Поэтому когда мы оба набрались сил, то перебрались в Новый Свет с целью основать своё гнездо.

'Ага, значит, улучшение породы'.

— Наше гнездо было идеальным, Генрих всё сделал так, как хотел: почтение вместо пресмыкания, любовь вместо страха.

'Ой, держите меня!' Переборов первое искушение, я всё же задала вопрос.

— А у вас ведь трон переходил от одного к другому...

— Да, он поощрял мой рост, хотел, чтобы я был ему ровней во всём.

'Да он хотел встретить рассвет! Наскучило ему улучшение породы, и ты наскучил, да только не хотелось ему, чтобы всё дело его мёртвой жизни пошло прахом. Вот и натаскивал сидеть на троне. А когда подвернулся Абшойлих — красиво сдох. Надо отдать должное Генриху — вампир он был сильный и неглупый, действительно сумел создать крепкое гнездо и вырастил достойного преемника'.

Я с трудом прервала поток ехидных и пустых мыслей. Постарайся задать ему правильные вопросы... Что Отшельник имел в виду? Я вдруг вспомнила, о чём давно хотела расспросить вампа.

— Послушай, Франс, ты, когда пьёшь кровь, видишь прошлое человека?

— Да, если хочу.

— А ты знаешь способ, как вернуть забытые воспоминания?

Он задумался.

— А кому надо вспомнить?

— Мне.

— Не знаю, Пати... Кусать тебя я не могу.

— Да я и не дамся. Ты расскажи, что ты делаешь, о чём думаешь... Как ты вызываешь воспоминания.

Подумав, вамп начал рассказывать, я принялась задавать уточняющие вопросы, так пролетел почти час. Когда, в конце концов, я сообщила, что мне всё более-менее понятно, выжатый Франс раздражённо бросил:

— Какое счастье, рассвет ещё не наступил. Я пошёл, — и двинул к окну. Оно его не пустило, и вамп запаниковал:

— Пати, выпусти меня, подтолкни! Рассвет близится, и я не смогу лететь.

Пришлось его подтолкнуть, и защита выпустила его. Летал Франс, как супермен — без крыльев. 'Кто знает, кем были инспирированы все эти комиксы', — подумалось мне.

Кисс, во время нашей беседы с вампом мирно спавшая у меня на коленях и переложенная с них, чтобы вытолкнуть Франса, изучающе и серьёзно разглядывала меня. Вид у кошки был уставший и измученный.

— Кисси, я слишком много из тебя вытащила? — виновато поинтересовалась я, силой воли удерживая тянущиеся к ней руки.

— Мэ, — тихо крякнула кошка и снова села мне на колени; получив разрешение, я опять запустила руки в нежную шёрстку.

Я задремала без сновидений и проснулась от звонка в дверь. Посадив квёлую Кисс на плечо, я пошла открывать. Тони и Шон.

— О! Она здесь, — обрадовался инкуб.

— Да, Кисс прилетела и провела со мной ночь. Боюсь только, я её сильно истощила.

— Сейчас поправим!

Тони же смотрел на Кисс настороженно, будто не зная, как к ней относиться. Кошек он, конечно же, недолюбливал, но Кисс — мой фамилиар, и, не определившись в отношении, он предпочитал её игнорировать. Кошка, оказавшись на руках инкуба, очнулась, как ото сна, и принялась тереться о его руки и лицо, периодически покусывая от избытка чувств.

— Как Лиан и Пижма? — спросила я.

— Крылатики нормально, — ответил Тони. — Лиан пищит, Пижма успокаивает.

— Пищит?

— Ну 'Почему она не возвращается?' 'Что с ней?' и так далее.

— Знаете, что я надумала, — обратилась я к мужчинам, — Пижму нельзя тащить сюда, но я могу вернуться. Не домой, а в парк, и вы его туда выведите. Но так, чтоб Лиан не знал, что я рядом.

— Отличный план, — поддержал меня Шон. — Это место не для вас, — совсем тихо добавил он.

— На. Ешь, хозяйка, — и Тони протянул пакет. — Как позавтракаешь, так и уйдём отсюда.

Персик, банан, груша, пирожное, конфета и маленькая баночка мёда. Какие же они молодцы!

Сказано — сделано, после того, как я расправилась с фруктами и сладостями, мы покинули убежище Стража. Поездка домой меня очень утомила, и Тони не рискнул оставить меня одну в парке. Я боялась встречи с Пижмой, а от Лиана я бы убежала из последних сил. Нервничая и злясь без причины, я с трудом сдерживалась, чтоб не наорать на Тони, чтоб не пялился на меня, не спуская глаз. Он словно прочитал мои мысли и обнял, окутывая своей силой, мне стало полегче. ТиГрей всегда нёс с собой однозначность и простоту.

— Ничего, хозяйка, скоро всё будет хорошо. Ты справишься, — шепнул он.