Утраченный покой. (Divinitas-2)

А у меня опять слёзы на глаза набежали, нет у меня ни малейшей уверенности, что я справлюсь, и всё будет хорошо.

Наконец, показался Шон и... Пижма. Я застонала — флерс не мог или не умел пользоваться гламором. Выкручивались подручными средствами: плащ в жару, бейсболка на невозможно жёлтых волосах и очки, скрывающие огромные глаза. Увидев меня, он сорвался на бег, вызывая удивлённые взгляды отдыхающих.

— Тони... — только и успела сказать я. Флерс подбежал, сбросил мешающий крыльям плащ и повис у меня на шее. ТиГрей всё понял и даром времени не терял: схватив одёжку на лету, он встал так, чтобы загораживать нас от посетителей, вскоре ему на помощь подоспел Шон. А Пижма тем временем, походив крыльями, вспыхнул и влил всю силу без остатка в поцелуе.

После этого он отстранился, всмотрелся в меня и провёл руками по лицу, по телу... так мать ощупывает ребёнка, избежавшего серьёзной опасности, проверяя, цел ли он.

— Ты вспыхиваешь... — удивлённо прошептала я, пряча левую руку.

— Ты жива... И на ногах... И почти... — он всё же добрался до руки и, схватив её, поднял к лицу и принюхался.

— Что это? Что внутри? — обеспокоенно спросил он. И у меня вырвался вздох облегчения — он не стал истерить или выказывать брезгливость.

— Ну... Внутри ненависть, — промямлила я.

Флерс поднял глаза, полные боли и сострадания.

— Матушка, мы поможем тебе загасить её.

— Нет, Пижма, с этой ненавистью вам не справиться.

— Тогда нужно вынуть её из тебя.

— Как? — горько задала я вопрос, не надеясь услышать ответ.

— Я подумаю.

Нет, флерсы всё же безмерно удивительные существа.

Я притянула его к себе. Мне было так хорошо в его объятиях и с его силой внутри... в это мгновение я даже поверила, что действительно справлюсь со всем.

Шон и Тони стояли плечом к плечу, как живой забор, и настороженно поглядывали по сторонам. Задали мы с флерсом им работку.

— Тебе лучше накинуть плащ...

Крылья Пижма уже опустил, поэтому безропотно согласился снова надеть неприятную тряпку.

Понимая, что надо поскорее вернуть так не похожего на людей флерса в убежище, я рассталась с ним, скрепя сердце.

— Я подумаю, — пообещал он на прощание, и я ответила грустной улыбкой. Вряд ли флерсы знают, что можно сделать с ненавистью и как отделить её от меня.

Остаток дня я провела в парке, обдумывая варианты избавления от стилета. Шон неоднократно предлагал передать стилет ему, пока я не сорвалась и не гаркнула на него. Невозможно передать такое на ношение другому существу в полном разуме, а если бы и было можно — на Шона я бы это не повесила. На нём и так всего полно, я с содроганием вспоминала его 'сбрую', виденную во сне.

К вечеру я засобиралась обратно в жилище Стража, и, несмотря на протесты моих охранников, мы вернулись в Бруклин.

Как и прошлой ночью, я попрощалась с ними и осталась ждать Отшельника. Но он не появился, зато опять прилетела Кисс. К моему расстройству, пахла она как-то странно и вела себя хуже обычного, как будто у неё что-то болело или беспокоило.

У меня было стойкое ощущение, что что-то должно произойти, почему-то эта ночь должна стать решающей.

Когда в окне появился Франс, я не удивилась и почти без брезгливости протянула руку и втащила его в комнату, надеясь хоть что-то прояснить.

Мы вопросительно уставились друг на друга и тут же поняли, что ответов нам не получить.

— М-да... — мрачно проронил Франс.

— Зачем ты прилетел? — всё же спросила я.

Он пожал плечами.

— Я клялся помогать тебе, пока ты не восстановишься. По-моему, ты восстановилась.

— Ты ошибаешься, я не восстановилась, — устало проронила я и упала на диван. Кисс поднялась, постояла, будто собиралась с духом, и, спрыгнув с дивана, протопала к Франсу. Она никогда не отличалась лёгким летящим шагом, а сейчас вообще двигалась с грацией танка. Подойдя к вампиру, она встала перед ним, глядя в глаза.

— Что? На руки хочешь, гирлянда новогодняя?

Кошка продолжала недобро и требовательно смотреть.

— Да возьми ты её, раз уж она хочет, — буркнула я. — Не знаю, что с ней творится, — расстроенно вырвалось у меня.

— Ну ладно, — Франс взял Кисс на руки и легко упал в кресло. — Какая же ты пушистая гадость... Чего ты хочешь? Ну чего ты хочешь, а?

Всё это время он активно чесал и тискал её; зная Кисс, я ожидала, что вамп вот-вот получит когтистой лапой и зубами. Но Кисс с выражением муки на морде терпела это, а потом, когда Франс начал дразнить её, захватила передними лапами его руку и начала вылизывать запястье.

Вамп удивлённо поднял бровь и посмотрел на меня. Я пожала плечами — стандартное кошачье поведение, за вылизыванием может последовать укус от переизбытка чувств. А такой переизбыток с Кисс случался часто.

Вдруг кошка впилась в него, но не легко, как обычно, а пытаясь прокусить до крови. Франс возмущённо заорал и попытался стряхнуть её.

— Тихо, — прикрикнула я на него. — Ничего с тобой не будет.

Кисс прокусила и принялась слизывать даже на вид тошнотную бурую кровь. Кровь вампира была даже не тёмной, венозной, а старой, коричневой, как засохшее пятно на одежде покойника с разорванной глоткой.

Рана быстро затянулась, и Кисс прокусила ещё раз, получилось у неё с трудом — она слабела.

— Твой фамилиар избрал экзотический способ самоубийства, — прокомментировал Франс с насмешкой.

Если бы я не знала, что у Кисс есть вполне функционирующие мозги, я бы с ним согласилась и попыталась как-то помешать ей. Но...

— Кисс, что же ты делаешь? Для чего? — вырвалось у меня.

Из последних сил прокусив ещё раз и слизав очередные несколько капель, кошка буквально свалилась с вампа и отошла на слабых лапах, а потом упала. Глазки потеряли свою обычную выразительность, она как будто боролась с обмороком.

— Занятно, — весело прокомментировал вамп. Я с трудом сдержалась, чтоб не наорать на него.

— Кисс, Кисси, чем тебе помочь? — пролепетала я, опускаясь перед ней на колени, но не рискуя дотрагиваться.

Пришёл смутный ответ: зелёной силы.

Я собралась, выдавила из себя зелёный vis и отдала ей, погладив. По телу фамилиара прошла судорога, и я заметила, что у неё вздувшийся живот. Она привстала и опять содрогнулась, так тошнит кошек, когда они пытаются выплюнуть шерсть.

Я ещё её погладила, отдав зелёный vis.

Кошку накрыла череда сильнейших судорог, она пыталась что-то исторгнуть из себя.

Наконец, что-то показалось из широко раскрытого рта, какая-то тонкая кость... ещё секунда... И я смотрю на невыносимо гадкий комок костей, перьев, шерсти — и всё это в вампирьей крови.

Самое ужасное, что ЭТО было живое. Оно живое и... чистый лист.

Кисс упала, закрыв глазки. Умереть собралась, выполнив свой долг. Ну уж нет. Влив в неё всё, что у меня было, я, взяв её в руки, протянула Франсу.

— Отнеси ко мне домой, Лиану. Если Кисс не выживет, то помощи не жди.

Франс возмущённо фыркнул и открыл рот, чтобы пререкаться, но, поймав мой взгляд, заткнулся и взял её.

— Выпусти меня, — буркнул он, пришлось потратить несколько драгоценных секунд, выталкивая его в окно.

Когда я вернулась к выродку Кисс, то уже была не одна в комнате, Страж стоял у стены, как будто приготовился принимать экзамен.

Выбросив мысли о нём, я сконцентрировалась на 'полуфабрикате фамилиара', оставленном мне Кисс.

Идя по уже отработанной схеме, я придала ему форму кошки с крыльями, но вышла не просто кошка. Как это иногда бывает, из памяти вдруг вынырнуло давно забытое, и мне сам собой пришёл на ум фильм 'Энимел плэнет' о меланистах, живущих на горе Кения: леопардах и сервалах. Леопард был слишком велик и опасен и не подходил на роль 'пэта', а вот сервал — как раз.

Разобравшись с внешностью, я принялась за содержание. Тут я потянулась к стилету-ненависти, беря из него чёрный vis для фамилиара, связывая их воедино. Стилет сопротивлялся, он не хотел никого знать, кроме меня, не хотел ни с кем делиться. Он принадлежал мне, а я ему. Кто-то третий мог ослабить нашу связь, но именно этого я и добивалась. Учтя ошибку с Кисс, я заложила в фамилиара полное и быстрое подчинение мысленным и голосовым приказам.

Самое главное: vis-система... Фамилиар питается смертью, чёрным vis во всех его проявлениях: от увядания цветка до ненависти и смерти живого. Но я запретила ему провоцировать выработку vis, запретила пугать и убивать разумных, запретила уничтожать и повреждать цветы и травы.

Увы, я не рассчитала свои силы и vis-систему доделывала уже на грани обморока, мысли разбегались, я ловила их, как мышей, за хвосты. На последнем усилии я проверила, всё ли легло как надо, и, не найдя ошибок, вырубилась.

Пришла в себя от ощущения шершавого языка на своих губах и запаха кофе. В голове было пусто и муторно, я с трудом разлепила веки и уставилась в два спокойных жёлтых глаза. Кения. Бархатная чёрная морда с большими высокими ушами, то ли кошачья, то ли собачья, и такое же полусобачье тело. Кот спокойно смотрел на меня, ожидая реакции.

'Кения, подойди ко мне', — мысленно позвала я.

Чёрный кот встал и, сделав короткий шаг, сел вплотную к моему лицу.

'Хороший'.

Его глаза согласно сузились.

— Вот, — Страж поставил чашечку кофе рядом со мной на пол, и до меня дошло, что я сижу на полу, опираясь на диван. Дрожащей рукой я взяла чашку и, не чувствуя вкуса, маленькими глотками выпила горячее содержимое. Сразу стало легче.

Я попыталась собраться с мыслями... вдруг позвонили в дверь, долго и настойчиво, а потом забарабанили. Я бросила беспомощный взгляд на Отшельника, он стоял, словно прислушиваясь к чему-то, но потом всё же пошёл открывать.

Когда лязгнул замок, то на несколько мгновений воцарилась полная тишина, а потом раздался испуганный, но полный отчаянной решимости голос Шона:

— Что с Пати?

Страж ничего не ответил, но раздались быстрые шаги, и инкуб буквально вбежал в комнату. Мгновение он смотрел на меня и Кению, а потом мягким движением приблизился на расстояние шага и, взяв ладошку, влил порцию силы.

Я с трудом справилась с подарком, сжав на всякий случай кулачок, переработав, я расслабила ладошку, и Шон повторил.

Усвоив и вторую порцию, я смогла уже связно думать и говорить.

— Ты был поблизости?

— Да, я был настроен на тебя, и вдруг ты пропала.

— Это Кения, его Кисс родила... как бы. А я доделала.

— Чёрный фамилиар. Теперь тебе есть, кому отдать свой стилет.

— Я надеюсь, — устало произнесла я.

— Или этой ночью, или никогда, — вдруг произнёс Страж, и я в ужасе уставилась на него. Я ж пустая, нет, ПУСТАЯ, и я ещё не знаю точно, как это сделать.

— Пати, я... — начал Шон.

— Нет, — я покачала головой. — Заёмная сила тут не годится, да и не справлюсь я сейчас с ней.

Я подумала и решилась.

— Этой ночью, — сообщила я Стражу.

Кое-что складывалось в голове. Если я смогу вспомнить детство, маму и Календулу, то получу доступ к внутреннему резерву. Счастье — моя сила, и воспоминания о нём — мой внутренний источник. Жаль, что я от него отрезана.

А вспомнить мне помогут вчерашние расспросы Франса. Забравшись на диван, я легла и расслабилась, попросив никого не прикасаться ко мне.

Для начала надо определиться с опорами, в данном случае — что мне нравится, что несёт радость и успокоение.

Флерсы... Ресторан... Мужчины-источники... Банковский счёт... Это всё из взрослой жизни — неяркое, половинчатое.

Самое яркое и нужное — видение-воспоминание, пришедшее ко мне во время боя с Абшойлихом. И ещё одно — когда спасала умирающего Лиана. До того момента я не любила запах яблок и календулы — он нёс глубоко упрятанную боль, но теперь... Теперь можно перестать бояться боли, всё самое страшное свершилось — я узнала, поняла и не сдержалась. Теперь можно и нужно забрать всё — и боль, и радость.

Чётко восстановив уже всплывшие эпизоды, зацепившись за них, как за якорь, я нырнула вглубь, в прошлое.

Мама пахнет спелым яблоком, папа календулой...

Календула такой красивый... не как флерс, а как мужчина, сильный и спокойный. Волосы всех оттенков жёлтого и оранжевого — как лепестки. Глаза искрящиеся, коричнево-бордовые, как сердцевинка зрелого цветка....

Мне очень нравится играть с его волосами, на ощупь они такие же, как лепестки календулы, и я жалею, что они короткие — даже до плеч не доходят. Вот если бы они были длинные, как у мамы — это было бы дивно. Я повторяю это, наверное, в сотый раз, он смеётся и в который раз уверяет, что отращивает волосы для меня и мамы. Я восхищаюсь его крыльями, но знаю, что их нельзя трогать, ему щекотно и не нравится. Пожалуй, это единственное, что ему не нравится, и я не трогаю, я только смотрю....

Мама с распущенными чёрными вьющимися волосами, белокожая, с нежным румянцем и ямочками на щеках, глаза зелёные, как молодая листва, а губы розово-красные, как спелое яблоко. Но она чего-то боится, хотя старается этого не показывать. Только когда она смотрит на нас, страх из глаз уходит, и видна тихая радость.

— Я тебя погубил.

— Я сама это выбрала и счастлива. Пусть у нас есть лишь это лето, но я счастлива. Впервые в жизни. Будем надеяться на милость Света и Тени.

Этот диалог я слышала не раз. 'Я тебя погубил...' А мама каждый раз отвечала по-разному, и они долго стояли, обнявшись, или целовались.

Мама... Моя бесстрашная мама... Надо вспомнить всё. Как бы ни было больно. Я должна знать и помнить.

Вот, Календула отдал мне силу....

— Ну вот, малышка, тот, что в голове, поможет тебе слышать нас и близких по крови и силе. А тот, что в сердце — просто резерв на крайний случай.

И передал на руки маме, та, мягко опустив меня на землю, обняла Календулу, будто хотела слиться, стать с ним единым целым.

— Любимая, выживи. Об одном прошу, об одном умоляю — останься в живых.

— Я сделаю всё, чтобы спасти нашего сына, — клянётся мать.

— И малышку Пати, — подсказывает флерс.

— И малышку Пати, — послушно повторяет мама. — Календула, беги с нами! — рыдания вырвались вместе с мольбой.

Флерс лишь покачал головой и нежно поцеловал её в лоб.

— Бегите. Пати, уводи маму.

Я послушно взяла безвольную маму за руку и потащила в лес, она шла, обернувшись назад, а я тащила её вперёд, меня гнал страх.

— Мама, пожалуйста... Мама, пожалуйста... — я сама не знала, о чём её прошу.

Но как только деревья сомкнулись за нами, она всхлипнула и будто вспомнила обо мне.

— Запрыгивай мне на плечи и держись.

Я так и сделала, повисла на ней, вцепившись руками и ногами, а она понеслась, как будто я ничего не весила.

Перед глазами всё слилось... И вдруг она упала и разрыдалась.

— Не могу! Не могу без него! Он убьёт его... Убьёт. Не пощадит. Он страшный... Календула! — и она дёрнулась бежать назад.

Я вцепилась ей в подол.

— Мама, а как же братик?

Она упала и дико посмотрела на меня, а потом приблизилась и поцеловала.

— Ты умница, доченька. Да. Я клялась. Я сдержу. Он будет жить в сыне, — тихо говорила она себе, будто уговаривала.