Спасти Ссср

Я сделал паузу

— ... Товарищи. Я прекрасно понимаю, что для воплощения всего этого в жизнь могут потребоваться многие годы. Но тот, кто не двигается вперед — тот откатывается назад. Тот кто не наступает — тот отступает. Через пятнадцать лет — мы будем встречать двадцать первый век. Наши дети и внуки будут его встречать. В каком мире они будут его встречать. Что мы сможем для них сделать, на каком отрезке пути мы передадим им факел. Смогут ли они с уверенностью сказать — наши отцы сделали все возможное для строительства социалистического общества, и теперь мы можем делать новые шаги на пути к коммунизму...

Сказал я много, ответные речи были явно скомканы. Все говорили привычные фразы, означавшие верность — но у всех в голове, как крысы по норам — шныряли мысли. Откуда это? Кто за всем за этим стоит? Как теперь быть? Кто будет за, а кто — против? К кому обращаться теперь в Москве?

Но все понимали, что, так как раньше уже не будет.

Никогда.

После моего выступления, обещавшего наделать столько шума — подошел Громыко. Это его бумажки, точнее, его и Пономарева людей я отложил в сторону — и ему это вряд ли понравилось. В конце концов, в СССР аппаратная традиция предполагала подчинение политиков — аппарату. Даже генеральный секретарь во многих случаях — говорящая голова и не более того. Здесь вообще не привыкли к политике, как индивидуальному действию. Все решения принимаются коллективно. Или... не принимаются...

И понятно, что в него на уровне инстинкта вбито, что Генеральный секретарь непогрешим... если генсек не прав, смотри правило номер один. Но в его понимании — я сейчас сделал дело недопустимое... опасное и недопустимое. Хотя кое-чего я добился прямо сейчас — договорились отдать мои предложения на проработку и создать рабочие группы по каждому предложению. Это вообще-то способ замотать — но только если инициатор не будет продавливать.

— Михаил Сергеевич — сказал он глядя одним глазом на отъезжающих — поговорить надо.

Я кивнул

— Сейчас, как делегации уедут...

Делегации уехали, мы прошли обратно в зал заседаний. Обслуга, уже приступившая к уборке, увидев министра и генерального секретаря — прыснула как пескари при виде щуки.

Громыко сел на место Хонеккера. Налил себе Боржоми из нетронутой бутылки и с шумом выпил. Я сел на край стола и тут же одернул себя — чисто по-американски, дурак, ну где это видано, чтобы генеральный секретарь на столе сидел, еще на подоконник сядь, придурок! Но пересаживаться не стал, чтобы не продемонстрировать уязвимость...

— Миша. Ты широко шагаешь. Ты понимаешь, что такие вещи надо согласовывать с Политбюро?

Я кивнул

— Понимаю.

Да, понимаю. Я смотрел на Громыко, зубра отечественной внешней политики и думал — куда все делось? При Ленине — стратегической важности решения могли приниматься за сутки, а державный корабль иногда такие кренделя выписывал!

А теперь? Как американцы говорят — большие, волосатые, наглые цели — где они?

— Давайте по очереди, Андрей Андреевич.

— Хорошо, давай. Ты понимаешь, что такое свобода перемещения в том виде, какой ты нарисовал? А?

— Понимаю.

Громыко уставился на меня — с таким спокойствием это было сказано.

— Все ринутся туда — сказал он — это для начала.

— Как понять, все ринутся туда?

— Скупаться, ты что как маленький?! — разозлился Громыко — там, в Польше джинсы на прилавках лежат!

Господи...

— Ну и что?

...

— Ну, хорошо, Андрей Андреевич. Допустим, наша молодежь рванет в Польшу, купит там себе по двое — трое джинсов. Что еще купит? Ну, там косметику к примеру. Что в этом такого страшного? Поляки нашьют еще джинсов.

Громыко смотрел куда-то мимо меня невидящим взглядом и думал. А я тоже сидел и думал — как мы добрались до такого. Говорят, Юрий Владимирович делал все для того чтобы было как можно меньше туризма, даже в соцстраны. Но зачем?!

Чтобы молодежь джинсов себе не купила что ли?

Что мы все такие... перепуганные то?

— Не знаю, как на это Виктор Михайлович посмотрит... — сказал Громыко

— Он посмотрит, так как надо будет. У нас в конце то концов — есть социалистический лагерь или его в помине нет?

...

— Ну, я не говорю о том, чтобы на самотек пустить. Есть организованный туризм, начнем продавать туры. Посмотрим, сколько мы сможем принять, сколько они. Каждый год будем увеличивать. Но я не понимаю, почему советский человек не может свободно ездить по таким-же социалистическим странам, как и наш СССР.

...

— И то же самое по открытию предприятий, филиалов, торговле. Почему это невозможно?

Громыко, получив отпор на первый наскок, молча сидел и думал

— Андрей Андреевич...

— Я не знаю, Михаил Сергеевич... — сказал он — не знаю, что тебе сказать.

...

— Мы жили, так как жили, и сейчас так живем, и вопросов почему — задавать было не принято. Раз так — значит так надо.

Громыко посмотрел в окно на ночную Москву.

— Мы так жили, и с этим — вот это все построили. Как смогли. Как сумели. Но ты, наверное, прав, что задаешь вопросы. Пора их задавать. С нами — всё... годы не те. Пора приниматься за дело уже вам

Громыко помолчал и сказал

— На пенсию мне надо...

— Не отпущу! — резко сказал я

Громыко повернулся и посмотрел на меня

— Почему?

— Вы уйдете, другие уйдут. И что будет? Те кто придут, тут же дров наломают. И вы и я — солдаты партии. Солдаты на мировой войне коммунизма и капитализма. Идет война. Как называется тот, кто уходит с поля боя во время войны?

...

— Мне нужна ваша помощь. И поддержка. И главное — критика. Не думайте, что я не прислушиваюсь к тому, что вы говорите.

Громыко долго молчал. Потом как то растерянно сказал

— А я и сам не знаю, Михаил, почему например, нельзя в Польшу ездить или в ГДР. Вот думаю сейчас — и не знаю. Все боимся — как бы чего не вышло, как бы какой-нибудь идиот и себя не опозорил и страну заодно. Вот и запрещаем. Чтобы спокойнее себя чувствовать. А так...

...

— Что делать будем?

— Потихоньку отпускать гайки — сказал я — сразу нельзя, сорвет. Но и оставлять, так как есть — нельзя, по сути, каждый запрет сейчас, скорее, во вред, плодит диссидентов и порождает десяток путей обхода. А с нашими союзниками...

...

— Мы идем по пути реформ. Реформ не только назревших, но и перезревших. Они либо идут с нами, либо...

Дальше я не сказал. Но все и так было понятно.

Зил — привычно скользил по московским улицам, во тьме и тишине. Давали зеленую улицу, хотя могли и не давать. Улицы — почти пустые, для того кто хорошо знал Москву нового времени — такие полупустые трассы, на которых почти половина трафика автобусы и грузовики — выглядели дико. Ничего, лет через десять тут появятся первые пробки, уж я то постараюсь. Строительство в Елабуге доведем до конца и ЕЛАЗ запустим, расширим производство в Москве... в общем народ автомобилями обеспечим. Кстати, вы знаете о том, что автомобиль Фиат — Пунто, который в начале девяностых выиграл конкурс "автомобиль года" в Европе — это и есть тот самый Елаз, который разрабатывали на советские деньги. Но мы поступим проще — возьмем то, что уже производится, для быстроты и простоты освоения. То, что не сможем быстро освоить — пока будем закупать. И запустим...

Все не отпускают мысли о демократизации — и надо и нельзя. Прожив долгое время в Америке, я прекрасно понимаю, почему все проекты демократизации в СССР/России либо потерпели крах, либо привели совсем не туда. Созыв Съезда, первые свободные выборы — это не демократия, это было политиканство, потому что у избиравшихся демократических политиков — за спиной не было ничего. Только болтовня.

В США демократия глубоко провинциальна, и в этом то ее успех, потому что это — на самом деле демократия, власть народа. Демократия начинается с городского или сельского округа. Основные налоги не федеральные и не штата — а местные, которые на месте собираются и тратятся. Полиция, школа, дороги — это все на местные налоги. Конгрессмен округа — это местный парень, который со всеми за руку, и когда уезжает в Вашингтон — то делает все чтобы именно в его округе были потрачены федеральные деньги, на что угодно. Общины в кровь грызутся, чтобы заполучить федеральный объект, неважно какой — военная база, тюрьма, больница. Потому что это налоги и рабочие места. Там непредставимой дикостью выглядят слова "понаехали тут!" — если люди приезжают, это хорошо, они тут будут работать, тратить, платить налоги, всем будет легче. А теперь вопрос — с чего начал Горбачев?

Собрал съезд и устроил фестиваль политиканства на всю страну. Ну кому какая разница, был или нет заключен секретный протокол к пакту Молотова-Риббентроппа, если в ста километрах от Москвы дома уже по окна в землю вросли и туалеты на дворе? Решать совместно проблемы домов и туалетов, а так же больниц, школ и прочего — это и есть демократия. Это — демократия, а не солженицынская "жизнь не по лжи".

Но все же какие-то элементы демократии надо внедрять. И получается, сверху — снизу тоже надо, но это и труднее и дольше. Например, почему бы не пойти по китайскому пути и не внедрить процедуру избрания Генерального секретаря не Политбюро, а Съездом?

Первое — вообще, закладывается прецедент сменяемости и избираемости власти, а казус Горбачева показал как это необходимо. Ведь, по сути — убрать хотели Горбачева, а убрали — страну. Во многом страна рухнула от того что у власти был ненадлежащий, некомпетентный генсек, а нормального правового механизма его поменять не было. Он и когда первым президентом СССР то стал — в порядке исключения его избрал Съезд.

Второе — в общем-то, можно таким образом провести и конкурентные выборы — кто сказал, что кандидат должен быть только один. Не сразу — но может быть и получится прийти к тому, что кандидатов будет несколько и каждый со своей программой.

Третье — генерального секретаря, которого избирает Съезд почти невозможно келейно убрать — надо собирать внеочередной Съезд и объяснять на нем причины — и не факт, что съезд поймет. Такое получается эрзац-президентство, но без рисков, которые на данном этапе влечет за собой введение поста президента СССР, всенародно избираемого.

Тут конечно надо все взвесить. Еще со времен Ленина действует запрет на фракционность — но это не значит, что самой этой фракционности нет. Вообще, запрет фракционности сыграл намного более негативную роль чем это принято считать и является одной из причин того что сталинизм вообще стал возможен. Запрет на полемику, запрет на несогласие, сложившееся табу на любой спор, негласное требование проявления дружелюбия — все это делало невозможным понять, кто что реально думает и замышляет. Сегодня тебе улыбаются — а завтра нож в спину. Прибавить к этому типично кавказский, гордый, гневливый, раздражительный, мнительный и мстительный характер генералиссимуса — и приехали. И если не стоит вводить альтернативные выборы сейчас, даже на съезде — то это не значит, что нельзя будет в будущем. И в будущем может будет и не одна партия.

— Вот, это ты правильно подметил — я тоже об этом думал

— О чем?

— Чтобы не одна партия.

— Это тебе кто, Яковлев подсказал?

— Ну да. Как в Америке. Республиканцы и демократы

...

— Ты его кстати в Москву собираешься возвращать?

— А он сейчас где?

— В Канаде, послом

— Пусть там и сидит

— Это ты зря. Никто лучше него Америку не знает.

— Я знаю. А вот поделись, ты какую вторую партию хотел?

— Это тебе зачем?

— Да просто интересно. В США понятно, республиканцы партия ВАСП, демократы — меньшинств, они более левые. А ты то куда?

— Я социал-демократическую партию хотел делать

— Зачем?

— Надо. Как ты в Европу будешь интегрироваться?

...

— Молчишь? Есть такой второй интернационал, социал-демократический. Там очень авторитетные партии, некоторые у власти в Европе. Вот через них...

— Нда...

— Опять не согласен?

— Само собой. В какую Европу ты поведешь страну при таком уровне жизни? Ты знаешь Норвегию?

— Знаю.

— Когда я жил, они были едва ли не богаче всех в Европе. Но в ЕС не вступали. Их бы хоть завтра приняли — но им зачем? Беженцев кормить?

— Погоди, ты хочешь сказать, что в Европу только богатых принимают?

— Эврика!

— Ну ты так тоже не очерняй. Политика это тебе не...

— Что?

— Ну я понимаю, у тебя теперь капиталистическое видение истории...

— У меня нормальное видение истории. Хочешь быть уважаемым и влиятельным — будь богатым. Если ты бедный, слабый — тебя все так и будут шпынять. Знаешь, одно из самых умных изречений, которое я слышал в жизни такое — если ты такой умный, то почему такой бедный...

— Нет, позволь с тобой не согласиться.

— Не позволю. Хочешь, соглашайся, а хочешь нет — но это так. В то время, в которое я жил — Китай был коммунистической страной, и вел себя все более враждебно и агрессивно. И что Америка сделала? Да ничего! Потому что Китай уже был достаточно силен и богат чтобы делать то что он хотели на Америку не оглядываться. А мы тут? Мы называем себя сверхдержавой и тут же с протянутой рукой идем в Америку — подайте хлебушка. Народ кормить нечем. Ну и какая мы сверхдержава после такого, а?

...

— Ты все равно не прав.

— Жизнь покажет. Ты мне лучше скажи — а как ты собирался партию то строить, из кого? Из диссидентов что ли?

— А тебе зачем?

— Ну, как... подумаю, может и есть какое-то здравое в этом начало. Все-таки сменяемость партий у власти — дело неплохое, по Америке знаю. Хотя бы для того чтобы дать выход народному гневу — до того как он пойдет подрывать устои и крушить основы.

— Нет, не диссиденты. Какие диссиденты.

— А кто? Яковлев?

— Да дался тебе Яковлев...

— Дался, скотина та еще. Но не суть.

— Планировал организовать народное движение за перемены — в центре, в республиках. Потом собрать съезд и учредить партию — народную.

— Погоди-ка. А те движения в республиках... это случайно не народные фронты?

— Ну... была мысль так назвать. А что?

— Значит, и тут ты...

— Это ты про что, объясни.

— Народные фронты в республиках сыграют ключевую роль в развале страны. Сначала они будут поддерживать перестройку, а потом, когда сложности начнутся — тут же переметнутся на сторону националистов и станут требовать выхода из Союза.

— Но почему?

— Не понимаешь? Потому что это интеллигенция. У интеллигенции есть одно качество — она всегда предаст. Как только начнутся сложности, или просто что-то пойдет не так — интеллигенция всегда предаст. И после каждого такого кувырка — они моментально забудут, кого поддерживали до этого и начнут поддерживать новых людей.