— Может, мне стоит засунуть ствол ему в рот, чтобы языком на подавился?
Они топтались вокруг, в Франца летели пыль и мелкие камни. Но пока его не били.
— Какого хера, Санчес, Эмиль, отвалите от него... — говоривший пыхтел, булькал и свистел как умирающий с пробитым легким. — Забыли, что Альбер сказал? Он нужен нам живым!
Санчес повернулся на голос, пистолет все еще целил то в пах, то в грудь Франца.
— Убери оружие, ушлепок! Пошли вон. Все!
Мужик с банданой плюнул на Франца и убрал пятку с его бедра. Нехотя, шаркая подошвами по камням, отсупили и другие.
Грузный старик, кряхтя, опустился около Франца на колени. Потянул за руку, за плечо, помогая сесть. Лицо и руки старика покрывали царапины. Будто он смотрел в окно перед тем, как оно взорвалось.
— Как ты? — просвистел старик. — Все хорошо. Все позади.
Франц оттолкнул его. Он смотрел на царапины и представлял, как они расширяются, разрастаются, рвут кожу, мясо, раскалывают кости, и наконец голова разваливается.
— Я Ливи, — старик снова вцепился в Франца. — Давай, помогу тебе вернуться в комнату.
— Точно, Ливи, убери отсюда эту падаль! — оскалился мужик в бандане.
— Заткнись, Эмиль.
— Пусть сидит под матрасом и не вылазит, — человек с хвостом сплюнул.
— Все хорошо, — пыхтел Ливи. — Альбер скоро вернется. Тебя никто не тронет.
Не обращая внимание на попытки Франца оттолкнуть его, Ливи тянул за локти, подталкивал в спину, поставил на ноги. Теперь Франц видел, что дом, из которого он вышел, был наполовину разрушен. Жестяные стены обгорели.
— Вот так, молодец, — Ливи торопливо затолкал его в душную темноту.
В комнате с простыней на стене Франц налетел на триногу и вспомнил слова Ливи. "Он нужен нам живым". Для чего? Франц теперь заложник? Только какой в этом смысл? Кто согласится платить за его свободу? Касто? Вряд ли, для него Франц скорей был обузой. Или факт, что Касто не убил и не пытал его, стоит рассматривать как знак того, что для Касто он представлял какую-то ценность? Тоже был нужен ему живым?
Франц выпутался из рук Ливи. Держась за стену добрался до комнаты, в которой очнулся. Матрас был не только грязным, а еще коротким и рванным.
— Садись, попей, — Ливи протянул Францу бутылку с трубочкой. От вида болтавшегося внутри молочного коктейля Франца затошнило.
Он ударил Ливи по руке и перевернул бутылку. В комнате запахло кисло-сладким. Коктейль намочил матрас и собрался лужей в щели пола.
— Зря ты так, — вздохнул Ливи. — Тебе нужно не злиться, а набираться сил.
— З-з-зачем? — мысленно Франц проклял дрожь в голосе и заикание.
Ливи не ответил, лишь повздыхал, ища где присесть. Наконец пристроился на полу и вытянул ноги. Не глядя на Франца, массировал колено и морщился.
Наверху зашумело, загрохатало. Завизжали не люди, а ломающиеся камни. С потолка посыпался песок. Франц хотел вскочить на ноги, но Ливи крепко ухватил его за руку.
— Сидеть,— рыкнул он.
Маленькая комната для Франца сузилась в два раза. Снова не хватало воздуха. Конечно, он мог легко освободиться от старика, но что его ждало наверху? Санчес и его друзья? Как лучше сдохнуть? Под завалом или от побоев? Франц вспомнил задушенную девочку. В подвале виллы Санчес было так же темно как здесь. Вспомнил оторванную голову отца. Смерть либо запирает тебя в собственном теле, либо разрывает на части. Каждую минуту человек движется навстречу своей смерти. Он знает, что умрет, но не знает разорвет ли смерть его на части, как Марию Себасу и отца Франца, или запрет его в теле, как девочку в доме Санчес. Если бы Франц мог выбирать, действительно мог выбирать, чтобы он выбрал?
В кармане Ливи запищал телефон. Обливаясь потом старик вытащил его и поднес к уху. Франц представил, что телефон бомба, представил как голова Ливи разлетается на части. Ощутил на губах воображаемую влагу его крови и захотел пить.
— Да, нет, понял, пять минут, — отчеканил в трубку Ливи.
Он перекатился на четвереньки и с трудом поднялся на ноги.
— Пошли, — его водянистый взгляд скользнул по Францу и поплыл дальше, по стене к двери.
Минуту назад Ливи не хотел, чтобы Франц выходил на улицу, но звонок изменил все.
Они снова пробирались по коридору. Только теперь в нем клубились пыль и дым. Они разъедали глаза и носоглотку. Через несколько шагов кашель Франца и Ливи заглушил шум наверху. Возможно, девочка, когда ее душили чувствовала что-то похожее — внешние звуки потонули в кашле и бое крови в ушах.
Распахнув дверь, Ливи вылетел на улицу. Широко расставил ноги и руки, чтобы сохранить равновесие. Через миг вцепился в Франца и потащил его через развалины. Удушье отступило, и Франц услышал завывание зениток и треск автоматов. Было уже темно, постройки и развалины подсвечивали пожары. Горела халупа впереди, сваленные горой шины и мешки позади.
Франц видел Эмиля и Санчеса, они тащили ящик. Еще несколько человек прыгали по развалинам как кузнечики. Франц вертел головой, пытаясь понять, откуда стреляют, и часто спотыкался. Когда свалился в мусор, его вздернул на ноги здоровяк в безрукавке. В следующую минуту они вдвоем помогли встать Ливи. Кажется, его выносливость закончилась, сошла на нет, и он едва мог идти сам. Франц закинул руку Ливи себе на плечо и потащил его неизвестно куда, позволяя мужику в безрукавке задавать направление.
Они перелезли через завал из поваленных жестяных стен и выбрались на дорогу. Ослепляя фарами, с двух сторон подкатили машины. Прикрывая глаза рукой, не в силах ничего рассмотреть, Франц услышал, как захлопали двери.
— В кузов, Эмиль, — сказал кто-то.
— Давай ящик.
— На севере не проехать из-за завалов.
— Самолеты!
Ливи толкнул Франца к машине. Вывалившись из света фар, он увидел Лонарди и Санчеса. Оба подняли головы к небу. Самолеты шли так низко, что видны были швы на фюзеляже.
— Быстрее, — Лонарди хлопнул Франца по плечу, подталкивая к передней двери джипа.
Самолеты заложили вираж и развернулись. Свист ветра превратился в свист пуль. Взметая камни в воздух, они прочертили полосу на земле.
— Ложись, — Ливи рухнул на Франца, Санчес закрыл собой Лонарди.
Земля рядом взметнулась вверх. На голову Франца посыпались камни. Пули ударили в Санчеса, зазвенели по обшивке машины, запрыгали по развалинам. Самолеты пошли на разворот.
— Ливи, — Лонарди столкнул с себя мертвого Санчеса и перевернул старика, освобождая Франца.
— Я в порядке, — прохрипел Ливи. Не доверяя его словам, Лонарди шарил руками по его телу. А Франц разглядывал развороченную грудь Санчеса. При жизнь он был худым. Когда его нафаршировали пулями, распух и выглядел так, будто его разорвало изнутри.
— В машину, — Лонарди опустил руку на шею Франца, коротко сжал пальцы.
Когда самолеты вернулись, они были внутри. Франц съежился на сидении рядом корчился мужик в бандане, Эмиль. За рулем ругался мужик с хвостом. Машина сорвалась с места. Каждый раз когда колесо попадало в выбоину, Францу казалось, что они наехали на мину. В любую минуту их могло разорвать на части. За джипом несся грузовик. Свет фар выхватывал из темноты разбитые стены, перекошенные двери, бегущих и мертвых людей.
На повороте грузовик ушел влево, джип понеся по прямой, врезался в перевернутую машину, протащил её пару метров и отбросил около играющего желтым светофора. Дома стали выше, джип въехал в северную часть столицы. Здание парламента лежало в руинах, от памятника героям осталась гора камней.
— Налево, — скомандовал Лонарди. — Остановись.
Хлопая дверьми из машины высыпались Ливи, Эмиль и мужик с хвостиком.
Они болтали что-то про подвал и второй этаж, дом номер тридцать два. Но смысл разговора ускользал от Франца. Самолеты скрылись. Выстрелы прекратились. Вылезать из-под сиденья не хотелось.
— Ты в порядке? — спросил Лонарди.
Франц смотрел на него, не понимая, о чем он спрашивает. На лице у Лонарди были такие же порезы как у Ливи. Он умрет от того, что его разорвет на части, подумал Франц. Это случится совсем скоро. Царапины уже делают свою работу, разрезая кожу все глубже и глубже.
Лонарди тем временем перебрался на водительское место. Машина поехала странно медленно. Рядом засигналили. Неужели на улице есть другой транспорт? Франц поднял голову. Увидел не только машину на встречной полосе, но и людей на тротуаре. Кое-кто держал перед собой телефон. Франц огляделся и понял, люди снимают пожары. Они маками расцветали на западной линии горизонта.
— Маркус сжигает трущобы, — сказал Лонарди. — В первую неделю после смерти президента, он отдал город Касто. Не вмешивался, наблюдал как трущобы и Касто грызутся друг с другом. Когда Касто разбили, и он бежал на свою базу зализывать раны, Маркус начал обстреливать трущобы. Чтобы навести порядок и уничтожить как можно больше неспокойных.
— К-к-куда м-мы е-е-едем?
— На базу к Маркусу.
В торговом центре на проспекте Боливара были выбиты все окна. Отели и дома стояли без света.
— Накрылось несколько линий электропередач, — пояснил Лонарди.
То же самое случилось во дворце в первый день, когда пришлось запустить местный генератор. Франц лихорадочно соображал. Зачем Лонарди везет его к Маркусу? Чтобы потребовать прекратить обстрел трущоб? Для этого Франц нужен был живым? Чтобы выторговать у Маркуса перемирие? Сомнительно, но возможно. Маркус был дедом Франца. Отцом его матери. Но старый военный всегда смотрел на внука свысока. Они встречались на семейных торжествах, но никогда особо не разговаривали. С какой стати сейчас Маркусу проявлять заботу о Франце, идти ради него на какие-то уступки?
Он вспомнил, как Ливи вышел из машины. Он даже не посмотрел на Франца. Закрыл его собой во время обстрела, но даже не взглянул, когда уходил. Санчес закрыл собой Лонарди. Не думая, отдал за Лонарди свою жизнь. Как один человек может быть настолько предан другому?
База ВВС Лумбии стояла на окраине. Вдоль дороги росли фонари, над забором растянулась колючая проволока. За ней мигала диспетчерская вышка. Пара параболлических антен кружилась на крыше ангара. Отсюда руководили обстрелом? Франц ждал, что над забором взметнутся самолёты, но вместо этого перед ними открылись ворота. К джипу подбежало четверо солдат. Двое полезли в багажник, двое попросили Франца и Лонарди выйти из машины и обыскали их.
— Все чисто, — солдат, обшаривший багажник, заглянул на заднее сиденье. На колени его камуфляжных штанов налипло стекло.
— Все чисто, генерал, — один из солдат обратился к рации. Говоря с командиром на расстоянии, щелкнул каблуками.
— Расслабься, — Лонарди сжал плечо Франца.
— Прошу следовать за мной, — звонко произнес один из солдат.
Пока другие возились с джипом, он провел Лонарди и Франца через плац. Выложенная камнями дорожка, футбольное поле справа, слева турники и полосы препятствий. Учебный и жилой корпуса серели на фоне ангара для самолетов. На взлетной стояли два штурмовика. Вокруг суетились заправщики со шлангами.
В учебном корпусе свет не горел. В казармах под потолками болтались лампы без люстр. В холле особняка генерала к потолку прилип хрустальный осьминог.
Маркус выглядел довольным и гордым. Блестя звездочками, пуговицами и орденами, он раскрыл объятия перед Францем.
— Я так рад тебя видеть, Франц. — Даже голос его звучал громче, чем Франц помнил.
Маркус кивнул Лонарди и пожал ему руку. В ярком свете среди дорогой мебели Лонарди в джинсах и футболке выглядел как пленник. Арестованный, заключенный. Откуда эти ассоциации? Пленником во дворце президента заставил почувствовать себя Франца Касто. Нет, на Лонарди нельзя было напялить роль пленника, он первым уселся на диван. Закинул ногу на ногу, спросил об ужине.
— Я и Франц ничего не ели несколько дней.
Маркус оторвался от разглядывания синяков на лице Франца и приказал застывшим в дверях охранникам накрыть стол. Один бесшумно растворился в коридоре, второй продолжал, не мигая, смотреть в потолок. Не двигался, не дышал, как статуя. Такие же две статуи встретили Франца на лестнице и на втором этаже, когда Маркус показал ему его комнату.
— Прими душ и переоденься, ужин будет готов через десять минут, — сказал Маркус. — В шкафу я приказал повесить одежду твоего размера.
Выделенная Францу комната была небольшой. Из мебели только шкаф, письменный стол и кровать. Без покрывала она белела постелью. В ванной душевая кабина жалась к умывальнику. Пахла комната едва уловимо крахмалом и очистителем воздуха. Из окна открывался вид на огрызок взлетно-посадочной полосы. Белые стробы вдоль оси, желтые по краям, красный ограничитель в конце.
В шкафу оказалась военная форма. Такую же носили солдаты, обыскавшие недавно Франца и Лонарди. Натянув на мокрое тело камуфляжные штаны и футболку, Франц оставил на вешалке куртку и спустился вниз. У него кружилась голова и ныло в груди.
Маркус сидел во главе стола и кивнул Францу на место справа от себя. Лонарди дымил сигаретой слева от Маркуса. Он тоже принял душ — царапины на лице будто уменьшились — и облачился в солдатские штаны и белую футболку. А ведь по званию он был не ниже Маркуса. Но Лонарди это, похоже, не волновало.
Тарелки закрывали крышки. Пузатые и блестящие. Все вокруг — скатерти, тарелки, столовые приборы, пол, стулья — было вылизано до кричащей неестественной, болезненной чистоты.
— Тебе идет форма, Франц, — усмехнулся Лонарди.
— В форме все мужчины красавцы. — Маркус вздернул вверх подбородок. Застегнутый на все пуговицы мундир врезался в дряблую шею. Невольно Франц попытался представить, какой будет смерть Маркуса. Она запрет его внутри его старого тела или разорвет это тело на части?
У Франца болели ребра, когда он опускался на стул. Голода он не испытывал. Похоже, его избитое тело мечтало о постели и неподвижности. Похоже, теплый прием Маркуса и ужин скоро покажутся Францу пыткой.
— Твой отец думал, что людям нужны собственное жилье, повышение зарплаты и образование. То, что происходит сейчас, доказывает, как он ошибался, — Маркус взял вилку и нож. Солдат за его спиной одну за другой снял крышки с тарелок. — Людям прежде всего нужны нравственность и мораль. — Маркус разрезал мясо и положил кусок в тарелку Франца. Что это — баранина? Говядина? Свинина? Франц не смог определить. — Единственный путь к моральной чистоте — это дисциплина и каждодневный труд. Труд физический и умственный. Тот, кто постоянно мечется в поисках выгоды, теряет честь и достоинство. И только верность очищает и возвеличивает душу. Верность требует постоянного неустанного труда, мужества, стойкости, готовности смотреть в глаза смерти и правде, готовности пройти свой путь до конца.
Лонарди постучал пальцем по стакану. Прислуживающий за столом солдат наполняя его виски, пялился на свои руки. Манжеты армейской куртки болтались вокруг узких кистей. Крупный кадык на тонкой шее.
— Я всегда сожалел, что твой отец отказался отдать тебя в военную академию. Армия учит мужеству, учит смотреть правде в глаза, учит искренности и верности.
