Однако есть и другая Америка, политическая и финансовая, к ней же примыкают и военные, а также военно-промышленный комплекс. Для них жизненно необходимо существование внешнего врага, чтобы бесконечно готовиться к войне и тянуть деньги из госбюджета. Эти господа во фраках и белых воротничках могут пойти на переговоры, но ни за что не пойдут на какие-либо соглашения, ограничивающие их доходы, если их не припереть к стенке.
Я опасаюсь, что в период подготовки Парижской встречи они могут организовать какие-то провокации, направленные на её срыв. Для них сама возможность мирного урегулирования, окончания холодной войны — всё равно что ржавым серпом по яйцам.
Де Голль хитро улыбнулся и кивнул, соглашаясь:
— Да, все эти Рокфеллеры и Морганы в Штатах давно срослись с высокой политикой...
— Вот и я так понял, — подтвердил Хрущёв. — Поэтому я морально готовлюсь к недружественным действиям со стороны США, причём допускаю, что президента могут даже не поставить в известность, сославшись на какой-нибудь план пятилетней давности, под которым стоит его подпись, а может, даже и не его, а председателя Комитета начальников штабов, или даже кого-то пониже должностью... В итоге президента могут даже использовать 'втёмную', чтобы покрыть его авторитетом нечистоплотные делишки политиков, финансируемых банкирами с Уолл-стрит.
Вполне вероятно, что они затеют какую-нибудь громкую провокацию, в расчёте на вспышку нашего праведного негодования, чтобы потом нас же обвинить в срыве Парижской встречи. Вот попомните мои слова, убедитесь сами, если вдруг переговоры в Париже окажутся под угрозой срыва.
— Но если вы морально к этому готовы, может быть, вам не следует поддаваться на провокации? — предложил де Голль.
— Это непросто, господин президент. Наш печальный опыт 22 июня 41 года висит над нами постоянно, — ответил Хрущёв. — Тогда наше руководство тоже требовало 'не поддаваться на провокации'...
— Но ведь сейчас всё совершенно иначе! — убеждал де Голль. — Кто рискнёт провоцировать страну, обладающую стратегическим ядерным оружием?
— Характерное заблуждение многих западных, особенно — американских, банкиров и политиков — что им ничто не угрожает, и им кажется, что они могут жить вечно, — проворчал Никита Сергеевич. — Я выступал перед ними в Штатах и слушал их выступления. Видели бы вы, с каким непередаваемым снобизмом и высокомерием они поучали заезжих 'диких русских', как хорошо жить при капитализме... Вот, к примеру, Генри Кэбот Лодж. В обычных разговорах он вёл себя как вполне нормальный собеседник. Но на встрече с представителями деловых кругов его так понесло, что мне откровенно хотелось нажать кнопку на телефоне и отдать приказ на пуск.
— О, да... — согласился генерал. — Англосаксы бывают совершенно несносны, а уж американцы... Они думают, что если у них много денег, то им всё позволено. А какую кнопку вы имели в виду?
— Да вот эту, — Никита Сергеевич вытащил из кармана 'телефон судного дня' и с удовольствием продемонстрировал президенту. — Наши учёные позаботились, сделали для меня средство связи и управления, чтобы можно было отдать приказ из любой точки мира. А на случай, если меня попробуют захватить, я могу вот эту красную кнопочку нажать, телефон передаст текущие координаты и кодированный приказ. Через несколько минут прямо сюда и прилетит...
Он с удовольствием наблюдал, как сбледнул с лица де Голль. Разумеется, Хрущёв блефовал, пользуясь тем, что политики обычно слабо разбираются в электронике. На текущем этапе определить координаты его телефон ещё не мог, координаты задавал офицер связи через свою станцию АТР в чемоданчике.
— Э-э-э... а эта кнопочка у вас в кармане случайно не нажмётся? — забеспокоился генерал.
— Бывает, что и нажимается. Тогда отбой давать приходится, — Никита Сергеевич шутил, однако де Голлю явно было не до шуток:
— А ... а что, если вы отбой дать не успеете?
— Да до сих пор успевал, — с видом истинного фаталиста пожал плечами Хрущёв.
Де Голль некоторое время сидел молча, потом произнёс:
— Теперь я многое понимаю. Господин Хрущёв, я полагаю, что Франция никогда не будет воевать с Советским Союзом, как бы ни сложилась политическая ситуация в Европе. Надо быть идиотом, чтобы воевать с народом, которому настолько всё пофиг... так, кажется, у вас говорят?
— Вы — мудрый человек, господин президент, — ответил Никита Сергеевич. — Давайте не будем о грустном. В прошлом году во время вашего визита, вы говорили о своём собственном плане единой Европы — 'Европы отечеств'. Мне запомнились ваши слова.
— Я давно обдумываю эту концепцию, — подтвердил де Голль. — Я считаю, что объединение Европы на основе национальных государств имеет значительно больше преимуществ, чем аморфное наднациональное образование, за которое агитировали Жан Монне и Робер Шуман. То, что случилось с ними обоими, конечно, ужасно, но, как мне представляется, для Европы такое развитие событий будет лучше. К сожалению, в 57-м я ещё не был премьер-министром, иначе я не позволил бы Монне протащить саму идею Римского договора...
Хрущёв понял, что имел в виду президент. Незадолго до начала его визита в европейских газетах с небольшим интервалом появились сообщения о смерти председателя Европарламента, бывшего премьер-министра Франции Робера Шумана, а затем — Жана Монне, который был известным экономистом и едва ли не главным вдохновителем создания ЕЭС.
(источник — http://www.forbes.ru/mneniya/opyty/26957-mechtatel-iz-goroda-konyak)
Монне был найден мёртвым в начале марта 1960 г недалеко от своего загородного дома. Вскрытие показало смерть от инфаркта. Вероятно, он скончался во время своей обычной утренней прогулки. (АИ, в реальной истории Жан Монне умер в 1979 г, до 1975 г он был одним из основных лоббистов идеи Евросоюза, под его непосредственным руководством создавалось Европейское Экономическое Сообщество. http://www.idelo.ru/264/26.html/) Никита Сергеевич, однако же, помнил, что симптомы, аналогичные инфаркту, вызывают пары синильной кислоты.
О смерти Робера Шумана газеты сообщили несколькими днями раньше, он погиб в автокатастрофе — его водитель не справился с управлением, когда у автомобиля неожиданно отказали тормоза. Серов, впрочем, заверил Первого секретаря, что КГБ и Коминтерн тут ни при чём — приказа на ликвидацию Шумана или Монне он не отдавал.
Примерно в это же время в Италии был найден труп ещё одного политика-еврофедералиста, ратовавшего за федеральную наднациональную модель объединения Европы — Альтиеро Спинелли. Это не могло не навести на мысль, что в Европе начала действовать некая третья сила, возможно, считающая объединение Европы невыгодным для себя.
— Да, для нас внезапная смерть нескольких европейских политиков такого масштаба тоже стала неожиданностью, — ответил Хрущёв. — Однако, взгляните на ситуацию с другой стороны. Уход из жизни этих апологетов наднациональной евроинтеграции позволит вам, господин президент, выступить со своим вариантом 'Европы отечеств', более традиционного, национально-ориентированного европейского объединения, и вряд ли в сложившихся условиях против вашего варианта найдутся серьёзные оппоненты.
— К сожалению, Монне и Шуман уже успели наворотить слишком много, — проворчал де Голль. — Да и Спинелли тоже был тот ещё смутьян. Мне хватает и других 'доброжелателей', вроде Поля Рейно. Можете себе представить, он заявил: 'Как Франция может оставаться в первом ряду, когда существует Америка и Советская Россия?.. Франция не может находиться в одном ряду с этими двумя гигантами, располагающими каждый целым континентом'. Да какой он после этого француз?
(цитируется по http://nash-sovremennik.ru/p.php?y=2005&n=6&id=9)
— Но в их отсутствие многое ещё можно исправить, — ответил Никита Сергеевич. — Вы ещё можете стать подлинным архитектором единой Европы, и построить её такой, какой видите её сами. Важно сохранить национальное достоинство каждой европейской страны, а не топить суверенитет в бесконечных разглагольствованиях Европарламента.
— Вы удивительно точно выразили мои собственные мысли, господин Хрущёв! — восхитился де Голль. — Что такое независимость? Это, безусловно, не самоизоляция, не узко понятый национализм. Страна может быть частью такого альянса, как Атлантический, и при этом оставаться независимой. Страна может быть частью такого экономического объединения, как 'Общий рынок', или такого политического союза, как объединенная Европа, создать которую мы стремимся, и остаться независимой. Быть независимой страной — значит не быть подчиненной иностранной державе.
Президент тут же завёлся и сел на своего любимого конька, чего и добивался Первый секретарь. Под 'иностранной державой' он традиционно понимал США.
— Я побывал на совещании глав вашего ВЭС, — заявил де Голль. — И я был восхищён, насколько быстро и по-деловому у вас обсуждаются и принимаются решения. Политическое устройство вашего Союза просто и логично — собираются главы государств, люди, облечённые реальной властью, сознающие свою ответственность за судьбу нации, и принимают принципиальные решения. Для выработки документов есть министры иностранных дел, послы, и прочий дипломатический аппарат, технические и экономические вопросы обсуждают специалисты, вопросы науки — учёные. Это и есть реальное воплощение той единой Европы, 'Европы отечеств', за которую я выступаю!
И вы только посмотрите, что нагородили эти два деятеля — Монне и Шуман! Европейская комиссия, Европарламент... Десятки безответственных политиков и тысячи обслуживающих эту бестолковую говорильню клерков и прочих прихлебателей! Да на кой чёрт они они все нужны?
— Сейчас это ещё что! — демонстративно согласился с ним Никита Сергеевич, всеми силами стараясь повернуть мнение президента в нужную сторону. — Вот погодите, эти безответственные болтуны скоро потребуют передачи им реальной власти. Они хотят принимать общеевропейские законы и решения, сами не отвечая ни за что, и навязывать их политикам, реально несущим ответственность за судьбы своих народов. Потом они начнут раздувать штаты своей бюрократии — потому, что бюрократия нуждается в постоянном увеличении своей численности просто для оправдания самого факта своего существования.
(На 2016 год численность персонала Еврокомиссии составляла 23 тысячи человек)
Он знал из отчётов Серова и от самого де Голля его политическую позицию, и теперь действовал наверняка, говоря президенту именно то, что тот хотел услышать. Больше того, он помнил, что именно летом 1960 года Жан Монне начал активную пропагандистскую кампанию за расширение полномочий Европарламента и Европейской комиссии. В основном именно в результате усилий Монне ЕЭС превратился из относительно аморфного образования в Евросоюз, диктующий свои требования всем странам Европы.
— Браво, господин Хрущёв! — одобрительно ответил де Голль. — Точнее и не скажешь! Наднациональность — это абсурд! Ничего не может быть выше наций! Претензии комиссаров из Брюсселя отдавать приказы государствам — это просто смешно!
(Цитируется по http://www.forbes.ru/mneniya/opyty/26957-mechtatel-iz-goroda-konyak)
— Я тут побывал в Индии, — продолжал Никита Сергеевич. — Наблюдал там за обезьянами. Они прямо на улицах там бегают. Так вот, скажу я вам — животные это ленивые, наглые, и вороватые. Всё, что они делают — жрут, сношаются и ищут друг у друга блох. Стоит на секунду упустить их из поля зрения — воруют всё, до чего могут дотянуться.
Я это к тому, что, нравится вам это или нет, но человек-то произошёл от обезьяны. И унаследовал от неё полный букет обезьяньих пороков, да ещё и своих добавил. То, что обезьяна взяла палку и начала работать — это заблуждение. Когда обезьяна взяла палку, работать таки начала другая обезьяна.
— Это точно, — расхохотался де Голль.
— Больше того, ещё не все люди достаточно далеко ушли в своём развитии от обезьяны, — продолжал Хрущёв. — Я даже не национальности имею в виду, а конкретных людей.
— Сейчас в Европе сложная экономическая ситуация, — развёл руками де Голль. — Народы Европы в войну понесли большие потери. Конечно, несравнимые с потерями вашей страны, но для малочисленных европейских наций — катастрофические. Хозяйство большинства стран было разрушено, и только начало восстанавливаться. Немцы вынуждены приглашать к себе гастарбайтеров, просто потому, что сохранившееся трудоспособное население не идёт на низкооплачиваемую и грязную работу, а делать её кому-то надо.
— К тому же перед нашим рабочим классом всё время маячит пример вашей страны, — признал президент. — Из-за этого мы вынуждены вводить систему социальных льгот и гарантий. Эти выплаты тяжёлым грузом ложатся на бюджет, а через него и налоговую систему — на трудоспособное население.
— Чиновники Еврокомиссии нашли себе синекуру, где можно целыми днями перекладывать бумажки, ни за что не отвечая, и получать при этом немалые деньги. Думаете, они от неё откажутся? Да они будут драться за свои места руками, ногами, и зубами! — проворчал Хрущёв. — В случае выполнения идиотских планов ваших евроинтеграторов, вашей социальной системе придётся кормить не только всех этих африканских и азиатских гастарбайтеров, которых к вам будут массово завозить, но и их бесчисленных родственников, которых они будут тащить за собой, упирая на 'воссоединение семей', а также потомков первых и вторых. А у них не один и не два ребёнка в традиционных семьях, а пять-шесть. Причём и 'воссоединённые' родственники, и родившиеся уже в Европе потомки 'гостей', нигде работать не будут, а будут требовать пособий на своё содержание и прочих благ, устраивая погромы если их что-то не устроит. Вы что, думаете, они работать сюда приедут? Вот погодите, лет через десять-двадцать они расплодятся в пригородах Парижа, Гамбурга, Франкфурта, будут всем выводком сидеть на пособии по безработице, воровать, торговать наркотиками и иметь ваших женщин. В то время как ваша Еврокомиссия и Европарламент будут принимать законы, уравнивающие в правах однополые семьи, и позволяющие отбирать детей у родителей, если расшалившемуся ребёнку дали подзатыльник.
— Однополые семьи? — де Голль вытаращил глаза. — Это как? Вы не преувеличиваете, господин Хрущёв?
— К сожалению нет, — покачал головой Никита Сергеевич. — Это — один из возможных сценариев, вычисленных нашими прогнозистами. Конечно, это будет не завтра, и не через 10 лет, но первые намётки такого развития событий уже просматриваются, и главный виновник этого — Европарламент, Еврокомиссия и другие регулирующие органы ЕЭС, точнее — настроения людей, в них сидящих.
Они начнут своё идеологическое наступление с внедрения в сознание идеи мульткультурности, терпимости, как они говорят — 'толерантности' к пришлым культурам, принесённым мигрантами и гастарбайтерами. Сама по себе эта идея терпимости в определённой мере полезна, для поддержания порядка в обществе, но только если не доводить её до абсурда.
— Как и любую другую идею, в общем-то, в том числе — и националистическую, — согласился президент.
