Мемуары Энн Ламберт #1: Голоса прошлого

Я привезла с собой кофе. Купила в одной из кофеен Хрустального Пика. На упаковке написано было, что настоящий терранский. Враньё, конечно. На Терре давным-давно не растут кофейные деревья. Там вообще мало что растёт. Кофе возделывают в пространстве Новой России; содержимое этого пакетика, скорее всего, попало ко мне в руки с плантаций Зеленрога. Я никогда не бывала на Зеленроге. Слышала о нём от Ванессы, она там родилась. Хвалила родной мир, естественно. Кто же родное болото не похвалит? А Зеленрог действительно весь сплошное болото. Но люди живут там, и не сказать, чтобы живут плохо...

— Спасибо вам,— сказала девочка, согревая ладошки о горячую чашечку.— Спасли нас... снова... и вот, ещё кофе угощаете...

Она сердито хлюпнула носом, стараясь унять вновь подступившие к горлу слёзы. Я этого вежливо не заметила. Что хорошего в слезах?

— Как вас хоть звать?— спросила я.

— Шихралиа Балясирэн,— назвалась она, и кивнула на своего друга:— А он — Шо...

— Молчи!— крикнула я, руки дернулись, кофе плеснуло на колени, прожгло сквозь ткань как раскалённая плазма.— Молчи, ни слова!

— Почему это?— изумилась девчонка.

Шихралиа Балясирэн. Только в Радуарском Альянсе человек с терранской внешностью может носить такое имя...

— Валарбиангай саштах-до,— объяснила я.— Насколько я знаю, в Альянсе принцип коллективной ответственности тоже соблюдается, не так трепетно, как в Оллирейне, но всё же...

Балясирэн прикусила губу, оглянулась на своего друга. Одно дело, внимать о чём-то подобном в информе, совсем другое — столкнуться лицом к лицу. Страшно, я понимаю. Очень страшно...

— Выход есть,— мягко сказала я.— Пока имя не произнесено, можно сказать, что принимаешь у себя незнакомца. Мало ли кто мало ли на кого может быть похож, верно? Я надеюсь на ваше благоразумие, друзья.

— Его зовут Кит,— решительно сказала девочка.— Мы его все так зовём. О его полное имя язык сломать можно...

Мальчик улыбнулся. Замечательная у него вышла улыбка, очень добрая. Нет уж. Если мстить, то только вполне конкретному гаду, персонально. Плевать, что там по этому поводу говорится в Статуте Справедливости. Сыну гада довольно того, что он — сын гада. Но я ничего не могу сделать, ни-че-го! Убью подонка — подставлю мальчишку.

Проклятье!

— Ладно,— сказала я, отставляя кофе.— Вы тут располагайтесь. Первым этажом можете свободно пользоваться, на своё усмотрение. Ко мне на второй ни шагу. Всё.

— Спасибо,— сказала девочка, кажется она снова готова была расплакаться.— Спасибо вам, Энн.

Я раздражённо отмахнулась. И ушла.

Веранду подсвечивали лишь сполохи молний, беззвучно бивших в сошедший с ума океан. Хохот разгулявшейся на славу стихии не проникал сквозь прозрачные стены. Я приоткрыла одну панель, — уши вмиг заложило от грохнувшего вслед за очередной вспышкой акустического заряда,— выскользнула на террасу. Ветер сыпанул в лицо холодной влагой...

Планета Забвения не оставляла времени ни на прошлое, ни на будущее. Там надо было выживать — здесь и сейчас, все силы шли только на это. А здесь, в цивилизации , где всё, можно сказать, давалось даром, — по сравнению с пещерной жизнью в необитаемом мире,— у меня неожиданно оказалось колоссальнейшее количество свободного времени.

И память встрепенулась, начала свербить мозги; я знала — этой ночью во сне я снова буду убивать и будут убивать меня, в сознании вновь взвоют два зверя: один от ужаса за собственную шкуру, другой — от бешеного боевого угара, никто и ничто не поддержит, не спасёт, не заставит забыться... Я вскинусь в холодном поту, хватая рукой отсутствующий плазмоган, потом долго буду сидеть, укачивая расколотую болью голову, и корчиться в собственном бессилии что-либо изменить, повернуть вспять или отменить вовсе.

Сколько раз я стояла вот так, глотая дождь вперемешку с болью? Сквозь всю мою жизнь тянулась длинная цепочка ненастных дней, и память нанизывалась на них яркими бусинами. Ведь не одной же болью я жила! Были счастливые, несуетные дни, пусть не так много, как того хотелось бы, но они были, я могла их вспомнить, пережить заново, ощутить сердцем их тёплый свет, бережно хранимый в душе... Но все они концентрировались вокруг мёртвых ледяных шариков, смыкались с ними в одно целое: убери черноту,— не станет и света.

Ад с нею, с инфосферой. Мемуары я надиктую не для неё.

Сытный дразнящий запах вполз в комнату, настойчиво защекотал ноздри. Сразу опознать его не получилось. Но он пришёл из далёкого детства, из тех времён, когда я могла позволить себе нежиться в постели до позднего утра. Запах жареного, сладкого... невероятно вкусного...

Я села. Потёрла ладонями виски. Увидела себя в затенённой до зеркальности оконной панели напротив: ну, и рожа. Волосы во все стороны. Причесалась пятернёй. Вид лучше не стал. Полезла за расчёской...

Балясирэн хлопотала на кухне как заправская повариха. Я залюбовалась. Девчонка каким-то образом организовала в блоке жарочную панель и готовила на ней что-то восхитительное, если судить по запаху. У меня всё руки не доходили открыть пособие пользователя и принять содержавшиеся в нём сведения по управлению кухней. Надо думать, возможностей мой saĝa hejmo предоставлял немало. Правда, смысл был изучать их? К деликатесам и разносолам не тянуло совсем...

Мальчик устроился за столом и следил за подругой. Доброжелательно так следил, с этаким снисходительным превосходством. Мол, девчонка, что с неё возьмёшь... Увидел меня, сложил руки жестом приветствия. Я ответила тем же. У него тут же загорелись глаза.

У оллирейнского языка жестов долгая и славная история, он возник ещё в докосмической эпохе этого государства и был прямым следствием 'чёрного безмолвия' — генетически обусловленного отсутствия голосовых связок. В древние времена подобное отклонение от нормы встречалось достаточно часто. Сейчас бдит Служба Генетического Контроля, но полностью искоренить проблему не удаётся: каждый миллионный младенец рождается с наследственной травмой. В галактических масштабах это очень приличный процент. И язык жестов по-прежнему актуален.

'Вы можете говорить, Энн?'

'Могу и говорю'.

'Вы знаете моего отца?'

Вот даже так. В лоб. Надо думать, он всю ночь провертелся ужом на постели в моём доме.

'Знаю. Но пока имя не произнесено...'

Мальчик не дал мне произнести дипломатическую формулу до конца:

'Вы не дадите ему поединка?'

Райлпаг, бой без правил. Симпатичная традиция в военном сословии, позволяющая разрешить претензии друг другу без вмешательства родни. Проще говоря, двое, не поделившие между собой мир, дерутся до победного конца. До смерти одного из врагов. И родственникам погибшего под страхом коллективной ответственности запрещается за своего родича мстить. Им остаётся только принять гибель дорогого кровного с философским достоинством. Проще говоря, утереться и жить дальше...

Но в саштах-до есть свои оговорки и нюансы; поскольку враждуют именно кланы как субьекты межзвёздного права, хороши все средства. Можно, конечно, сыграть в слюнявый идеализм пополам с идиотизмом, то есть, дать врагу лишний шанс на победу в райлпаге. А можно в такие глупые, опасные и бессмысленные игры не играть вовсе...

Мальчик напряжённо ждал ответа, и я над тем ответом не задумалась, сказала честно:

'Не дам. Уничтожу как больное неконтролируемой агрессией животное в стадии обострения!'

Мальчишка дёрнулся от возмущения:

'Это подло!'

'Не подлее его поступков по отношению ко мне'.

Мы схлестнулись взглядами. Упрямый щенок, уважаю. Гордый, смелый до безрассудства, упрямый. Не знаю, сколько бы мы играли в гляделки, может, и до утра. Но в нос ударил вдруг запах горелого. Это Балясирэн засмотрелась на наш безмолвный диалог и упустила свою сковородку. Конечно, у неё там подгорело!

А придумала она на завтрак оладьи. Я наконец-то вынула из памяти название для этих поджаренных овальчиков с аппетитным запахом. Оладьи, надо же.

— Извините,— говорила девочка, отскребая от сковороды сгоревшую порцию оладьев,— я на вас с Китом глядела. Ловко вы, Энн! Я так не умею...

— Практика была,— объяснила я.— Присаживайся, хватит уже там возиться. И нет, не выбрасывай! Отдай мне. Люблю с угольком...

Любила. В детстве. Очень давно и очень далеко отсюда... Мама Толла готовила оладьи из кусочков рыбы. Балясирэн сделала их из сладкой муки. К ним полагался белый соус и нечто полужидкое, тёмного цвета, источавшее сложный аромат.

— Это мёд,— объяснила Балясирэн.— Вы ещё не ели мёда, Энн? Попробуйте, это вкусно.

Она показала, как следовало пробовать: взяла один из оладьев, обмакнула в мёд, ловко покрутила в пальцах, наматывая на оладушек тягучую массу... Я сделала так же. Девчонка оказалась права, действительно вкусно!

— У вас,— сказала она, осмелев,— кухонный блок вообще не настроен. Питаетесь всякой стандартной дрянью. А на планете, между прочим, есть Линия Доставки и собственное производство! Океания обладает полной продовольственной автономией...

Продовольственная автономия. Эта заумь из экономических дисциплин, из области социальной инженерии, то есть, применительно ко мне — совершенно из другой галактики. Девочка явно собиралась стать снабженцем, её слова выдавали специальную подготовку, помноженную на личный азарт. Хорошо, когда человек чем-то страстно увлечён. Из таких получаются отличные профессионалы...

— А мёд?— поинтересовалась я.— Мёд тоже на месте производится?

— Конечно!— и давай рассказывать про каких-то коллективных насекомых, которые, собственно, мёд и производят.

Дитя восторженное, даром, что персональную ответственность имеет. То есть, формально — человек взрослый, с правом голоса и обязанностями гражданина младшей ступени. А по факту, дитя и есть. Наивная детская непосредственность фонтаном хлещет. Проболталась, что родители Кита содержат большую ферму и сотрудничают с планетарной Линией Доставки. Кит ёрзал, как на радиоактивном пепле, да только что он мог сделать? Подружка языка жестов не понимала вовсе, а треснуть её, чтобы заткнулась, он не мог, воспитание не позволяло.

Интересные дела со слов девочки получались: вражья семейка, значит, фермерством занимается. С планетарной Линией доставки сотрудничает. То есть, у них либо полное гражданство, либо расширенный вид на жительство. Вариант бегства от межклановой распри? Возможно. Но тогда чем они инфосфере заплатили за тихую, мирную жизнь на курортной планете? Чем-то же они заплатили. Чем-то очень существенным и значимым. Коллективное сознательное Земной Федерации благотворительностью не страдает. От слова 'совсем'.

К полудню ветер переменился. Тяжёлое одеяло серых туч вскрылось прорехами, и сквозь эти прорехи падали накосо яркие солнечные лучи. Гости мои засобирались обратно, на лодочную станцию. Мол, ветер — самое то, надо ловить.

Надо, так надо. Я вышла за ними, проводить. Прихватила зачем-то с собой старенькую армейскую 'точку'. Бездумный был поступок, без участия сознания. Просто взяла, перед тем, как выйти за порог, пристегнула кобуру к предплечью, прикрыла рукавом. Не от мальчишки ли защищаться собралась... 'Точка' против пацана, вот смешно.

Теперь руку ощутимо оттягивало вниз, ещё бы — почти два дурных килограмма в довесок. Живо вспомнился Геспин: как нас с полной выкладкой гоняли на третьем круге на выживание по пересечённой местности. Незабываемый опыт! Память тут же раскрыла галерею картинок на тему, что случается с нытиками, пожелавшими облегчить себе жизнь за счёт лишней, с их точки зрения, экипировки. И всё в режиме психодинамической тренировки. То есть, как в бою. То есть, с необратимыми потерями, да. Потому что иначе гражданскую бестолковщину ничему не научишь. Только через пот, злость, боль, дерьмо и слёзы...

Кит дотронулся пальцами до моего локтя. Тут же отдёрнул руку. Будь у него другая возможность привлечь моё внимание, он бы ею воспользовался. А так пришлось прикасаться. Ну, малыш, извини... ничем помочь не могу.

'Маму вы уничтожите тоже'?— спросил он, напряжённо заглядывая мне в лицо.

'Встанет у меня на пути, получит своё. И ты тоже. Если будешь дурить...'

'Я — сильный!'

Верю. Может, и правда сильный. Но опыт важнее любой силы. Опыт, и взведённая тем опытом готовность убивать не рассуждая, на рефлексах.

'Ты охотник?'— спросила я, уже зная, каким будет ответ.

Глупый вопрос. Конечно, какой из него охотник! Второй каскад наследственной памяти, если ещё состоится, принесёт мальчишке вовсе не воинский психотип. Плохо...

'Отец уже давно не плачет от стыда за то, как я стреляю!'

Сразу и похвальба и дерзкий вызов. Я оценила. Нравился мне этот паренёк. Вот несмотря ни на что, нравился!

Над океаном носились с воплями местные рукокрылые. Крупные зубастые твари. Ныряли в волны, выдирались на воздух с отчаянно бьющейся рыбой в пастях. На моём острове, с обратной стороны от фасада, гнездилась целая колония этой живности. Не сказать, чтобы они мне досаждали. Но вид у них был, что ни говори, мерзкий.

'На,— я сунула пацану 'точку'.— Покажи, какой ты стрелок. Может, и я от твоей меткости не заплачу'

'Я не люблю убивать!— мгновенно взъерошился он.— Не люблю!'

'Удивись, я не люблю тоже. Во-он на той скале выступ. Срежь его. На раз-два-три, по хлопку. Сумеешь?'

— Кит!— долетело от лодок.— Что ты там застрял?! Помоги!

Балясирэн. Она, видно, внезапно осознала, что работает одна, за себя и за напарника. Я встала так, чтобы девчонка, если вздумает подняться наверх, не угодила под выстрел. А то с глупышки станется. Расхлёбывай потом. 

Кит взял оружие, проверил заряд, примерил к руке. Ну, этот тип мини-плазмоганов ему явно знаком. Уверенные, чёткие движения. Папашина наука. Я хлопнула. Мальчик вскинул руку, почти не целясь, 'точка' фыркнула плазмой. Намеченный скальный выступ испарился, как его и не было. Неплохо. Для ребёнка, не вступившего в возраст деяний,— неплохо!

— Здорово!— восхитилась Балясирэн, поднимаясь к нам.— Молодец, Кит!

А он не торопился возвращать оружие. Смотрел на меня нехорошим взглядом и пальцы с активатора не торопился убирать.

'Не глупи',— жестом показала я.

Он медлил. Отец его давно бы выстрелил. А этот... салажонок. Ну, что с ним делать? Правильно, проучить. Я выбросила руку быстрым движением, которого пацан даже не заметил. Аккуратно — чтобы не сломать кости!— взяла за запястье, слегка сжала известным образом. Мальчишка резко выдохнул сквозь зубы. Если бы не 'чёрное безмолвие', сейчас орал бы в голос, наплевав на гордость. Больно, понимаю. Сочувствую. Но ты, дуралей, ведь напросился же сам!

Я не глядя вогнала 'точку' в кобуру, одёрнула рукав. На редкость мерзкое ощущение. Зачем я мучаю этого ребёнка? Что он мне сделал? Вся его вина лишь в том, что выбрал себе неправильных родителей.

— Научите меня так разговаривать!— попросила Балясирэн.— Я тоже так хочу.

Она, конечно, ничего из наших разговоров не поняла и не могла понять.