Я оглянулась и увидела, как Влада, накрытого простыней, ввозят в операционную и дверь оперблока с лязгом захлопнулась. Инго передал меня из рук в руки подоспевшему генералу. Папа всунул мне в руки чашку с кофе и усадил на стул около двойных дверей. Ко мне подошел Никита.
— Аня, прости — не уберег, я...
— Почему вы были без бронежилетов? — накинулась я на него.
— Ну, кто же знал, что у нее будет пистолет?
— Ты должен был знать! — рявкнула я, — Ладно он, молодой дурак, но ты то, ты не первый день работаешь!
— Ань, он меня собой закрыл, — пробормотал Никита, — если бы не он, я не знаю.
У Никиты был совершенно несчастный вид, похоже, ему не лучше чем мне, а если учесть, что он недавно пережил, то гораздо хуже.
— Извини, что накричала, — я ободряюще положила руку на его плечо, устыдившись своей резкости, — Просто я сейчас должна быть в операционной, а не в коридоре сидеть. — Я потерла лицо руками, — Ты-то сам как, не задело?
— Нет, у меня все в порядке, это я должен был быть на его месте, — сокрушался Ник.
— Никто не должен был оказаться на его месте, — резко оборвал его генерал, подходя к нам, — завтра положишь рапорт о случившемся мне на стол и возьмешь пару дней выходных, тебе нужно придти в себя. В таком состоянии я тебя к работе не допущу!
— Слушаюсь, — со вздохом проговорил Никита, прекрасно зная, что спорить с начальством бесполезно.
— Вот и хорошо, — пробурчал папаня, — мне не нужны сотрудники с пошатнувшейся психикой. А сейчас домой прими душ, вылакай стакан водки и выспись хорошенько.
— Нет, — Никита мотнул головой, — я здесь побуду.
— Черт с тобой, — согласился папа, понимая, что Никиту сейчас отсюда никакими силами не выгонишь.
— Расскажи, как все было, — попросила я, когда папа пошел терзать наш медперсонал расспросами.
Время тянулось медленно, словно огромная ленивая улитка, ползущая по стеклу, складываясь в минуты, а затем в часы. Из операционной никто не выходил. Мне удалось уговорить Никиту отправиться домой, толку от совместного сидения под операционной не было, но он согласился уйти, только когда я пообещала сообщить, как только будет хоть что-то известно. Я металась перед дверью как загнанный зверь, теперь я понимаю, что чувствуют родственники, оставаясь за закрытой дверью. Господи! Ну почему же так долго!? Я приникла к узкому окошку, всматриваясь в пустой коридор по ту сторону двери. Боже, пусть он выживет, я прошу тебя! Я не так часто у тебя что-то прошу, но пусть он выживет! Я посажу его на цепь! Я больше его не выпущу из комнаты, и пусть он обижается. Обиженный, но живой, мать его, живой! Боже...
— Аня, — ко мне спешил Инго, — они закончили, Наташа просила передать, что его сейчас отправят в реанимацию.
— Спасибо, — я закрыла глаза и тяжело опустилась на стул, ноги почему-то стали ватными.
— Вам плохо? — заволновался он, — Может позвать кого?
— Не надо, Инго, — слабо улыбнулась я, — мне уже хорошо, я сейчас посижу минутку и пойду.
Наташка встретила меня у дверей в реанимацию. Она стянула с головы колпачок и взъерошила волосы.
— Всегда не любила эти колпаки, после них голова болит, — пожаловалась она, и добавила без перехода, — его сейчас привезут. Ну и подкинул он нам работки.
— Что там было?
— Пошли, покажу, — мы прошли с ней в полутемную комнату, она включила компьютер, пощелкала кнопки, вызывая нужный файл.
— Вот смотри, пуля прошла вот здесь, — доктор ткнула пальцем в монитор, на котором высвечивался схематический скелет, — ударилась о ребра, пробила легкое и застряла в позвоночнике.
— Парню крупно повезло, — пробормотала я, внимательно разглядывая схему со всех сторон, — не зацепись за ребра, а пройди с начальной скоростью, то собирать было бы уже нечего. Что с позвоночником?
— Собрали, — отчиталась Ната и никаких прогнозов. Все правильно. — Была массовая кровопотеря, восполнили.
— Остановка?
— Да, но запустился почти сразу. Как же с вами врачами тяжело, — посетовала подруга, — все-то вы знаете! Вопросы задаете. Пошли, его уже, наверное, привезли.
Небольшая одноместная палата, напичканная точнейшей аппаратурой, приглушенный свет, едва слышный шорох аппарата искусственного дыхания, противный и такой желанный писк водителя ритма, вычерчивающий кривую диаграмму работы сердца. На высокой больничной кровати лежал обнаженный Влад, опутанный проводами и шлангами. Видно его только что привезли, операционный балахон сняли, а накрыть его хотя бы простынкой никто не потрудился. Горло перехватило, а глаза налились тяжелыми каплями. Ну, и где ваш профессиональный цинизм, а, доктор? А нет никакого цинизма! Я с силой оттерла глаза и, открыв стенной шкаф, занялась его содержимым. Вытащив простынку, укрыла парня, оставив снаружи только лицо. Сейчас он начнет выходить из наркоза и ему будет холодно.
— Когда он должен выйти из наркоза? — почти шепотом спросила я.
— Да вот с минуты на минуту, — так же тихо ответила подруга.
Шло время, а Влад все так же неподвижно лежал, находясь под воздействием наркотического сна. Наташка начала немного нервничать, поминутно глядя то на часы, то на приборы.
— Наташа, какой у него был наркоз? — задумчиво спросила я.
— Средней тяжести, но массовая кровопотеря...
— Давай рассуждать здраво, — я покусала губу, — если наркоз был средним, значит, он должен был выйти еще полчаса назад.
Вытащив из Наташкиного кармана фонарик, посветила Владу в глаза. Зрачки сужены и почти не реагируют. Уговаривая себя не волноваться, взялась за иглу. Кожные рефлексы... реакция на боль... Черт!
— Наташ, кажись, у нас двойка по Глазго.
— Бог с тобой, — замахала она руками, — никаких показаний на "кому" у него нет.
Наташка оттеснила меня от кровати и принялась проделывать те же действия, что и я.
— Похоже, ты права, — согласилась она, в ее голосе звучала обида.
— Здравствуйте, девушки, — в палату быстрым шагом вошел Геннадий Васильевич, — ну как чувствует себя наш пациент?
— Замечательно — кома у нас, — хмуро ответила я.
— Ну, не стоит бросаться в крайности, — профессор похлопал меня по руке. — Если больной не пришел в себя, когда ему назначено доктором, оно еще ни о чем не говорит. Операция была тяжелая, наркоз тоже испытание для организма не из легких. Давайте понаблюдаем сутки, а уж тогда и будем выводы делать.
— А может, его попробовать вывести?
— Рано еще, Наталья Станиславовна. Он балансирует между двойкой и единицей. Если через сутки статус не изменится, вот тогда и будем решать. Меня больше волнует, что ноги не отвечают. Аня, вы хотели что-то спросить?
— Да, я хотела бы попросить, можно ли мне его перевести к себе?
— Можно, — после недолгих раздумий, согласился главный, — отчего ж нельзя. Но пусть стабилизируется. И если завтра не будет температуры, то можете его забрать. Я думаю, нет принципиальной разницы, где ему лежать, ведь у вас в вашем кабинете имеется нужная аппаратура. Да и дома, как говорится, стены помогают.
Забрать Влада я смогла только спустя три дня. У парня поднялась температура. Эти трое суток я не отходила от его кровати. Меня сняли с дежурств и почти со всех операций. А когда стало можно, мы с папой перевезли Влада домой.
Швы заживали хорошо, и кома стала тянуть на единицу, уверенно приближаясь к сопору, более походившему на глубокий сон, и я приняла решение снять парня с искусственного дыхания. Оставалось ждать.
Все предыдущие переживания из-за истории с матерью отошли на задний план и теперь казались чем-то мелким и незначительным. Да какая разница, что он обо мне подумает, когда все узнает!? Главное, чтоб подумал! Жизнь сузилась до размеров кабинета, где на столе лежало беспомощное тело человека враз ставшего самым главным. Вершиной и центром вселенной. Все, что есть — время, внимание, жизнь — принадлежало только ему и никому больше.
Не подпуская никого, я была и врачом, и сиделкой. Два раза в сутки обтереть влажными салфетками, сменить простыни, протереть спиртом катетеры, покормить и разговаривать. Постоянно разговаривать, свято веря, что слышит и рано или поздно откроет глаза.
Геннадий Васильевич прислал своего ученика — Мишеля Карта, который специализировался на невропатологии, Мишель приходил каждый день, проверяя, насколько изменяется картина с позвоночником. Прогноз он давал утешительный, очевидно забывая, что я сама врач. Я же вижу, что чувствительность ног не восстанавливается, зачем врать?
Состояние улучшалось медленно, но видя стабильный прогресс, я расслабилась и перебралась спать в свою комнату. И смогла оставлять парня на Нику, когда нужно было отлучаться.
На шестой день случился криз. У Влада опять подскочила температура, а перевезти его в госпиталь не было никакой возможности, слишком опасно. Теперь я сидела с ним безотрывно. Температура держалась почти четверо суток. Ко мне на помощь пришла Наташка, но, даже зная, что он в хороших руках я все равно оставалась рядом. Я ругала себя за сумасбродство, ну почему меня никто не отговорил, когда взбрела в голову мысль перевезти парня домой? Я злилась на медицину, шагнувшую в заоблачные выси, но оставшуюся едва ли не на первобытном уровне. Врачи всех времен и народов любят повторять, пока что мы не Боги! И на черта такая медицина?
Я сидела возле Влада и, держа его руку, прижималась к ней щекой, не обращая внимания на слезы, ползущие по щекам.
— Ань, ну чего ты раскисла, сидишь как на похоронах, смотри, он живой и дышит сам, — в кабинет бесшумно вошла Наташка — Успокойся сейчас же! Ты же профессионал и должна понимать, слезами здесь не поможешь.
— Нат, это же я во всем виновата, — всхлипнула я.
— Так, — протянула подруга, — теперь мы еще занимаемся душевным садомазохизмом! Если ты сейчас же не прекратишь, я тебе вколю успокоительное, и ты проспишь как минимум сутки.
— Ты чего, — захлопала я глазами, — а кто же за ним смотреть будет?
— Я посмотрю, — проворчал вошедший папа.
— Ну, конечно! — саркастически отозвалась я, мигом успокаиваясь. — Какая из вас сиделка, мой генерал!? Вы же не знаете, что через час парня нужно обтереть, вколоть жаропонижающее, поменять белье, сменить капельницы и проверить катетеры, обработать их... Вы сумеете поменять белье, генерал, ничего при этом не нарушив?
— Издеваешься, да? — смущенно хмыкнул он, более в сиделки не набиваясь, но все же заметил, — Аня, тебе надо отдохнуть, ты давно смотрела в зеркало? У тебя на лице только глаза остались. И вообще, девушки, что у вас с аппаратурой, лампочка какая-то синяя горит, ее раньше не было.
— Синий цвет лампочки на этом детекторе говорит о том, что температура упала почти до нормы, когда будет норма, он загорится зеленым, — машинально проговорила я, — Постой, лампочка, говоришь синяя? — я подскочила и заглянула на монитор.
— Вот и ладненько, — обрадовалась Наташка, — у него упала температура, надеюсь, криз прошел. Вот видишь, до чего доводят растрепанные нервы? Ты становишься невнимательной!
— Вот, елки-палки, — выругался папа, извлекая из кармана противно пищащий пейджер, — девушки, придется вас покинуть, срочно вызывают на работу.
— Я вас провожу, — сказала Наташка поднимаясь.
Вернувшаяся в кабинет, подруга обняла меня за плечи, проговорила:
— Дмитрий Петрович ушел, просил присмотреть за тобой, беспокоится очень, говорит, что никогда тебя такой не видел.
— А со мной раньше никогда такого не было, — резонно заметила я. — Просто он всегда мог управлять ситуацией, а сейчас сделать ничего не в состоянии, поэтому и чувствует себя не в своей тарелке.
— Ладно, кончай рассуждать, — усмехнулась Ната, — пошли лучше чаю попьем, да поедим чего-нибудь. Я же знаю, ты ничего не ела с позавчерашнего дня.
— А как же Влад?
— А чего ему сделается? — удивилась подруга, — Убежать он, все равно, не убежит. Давай смотреть правде в глаза — ему абсолютно все равно как лежать, одному или в компании.
— Фу, Наташка, какая ты циничная, — возмутилась я.
— Я не циник, а реалист, — поправила она, рывком ставя меня на ноги и подталкивая к выходу, — а это, согласись, большая разница. Пошли, пошли, с ним за десять минут ничего не сделается, криз уже прошел, так что успокойся.
Наташка заварила чай и приготовила бутерброды. Я хотела помочь, но подруга решительно указала мне на стул, заявив, что единственное, что у меня хорошо получается, так это потрошить людей, а в готовке я ничего не смыслю.
— Хорошо, что у меня хоть что-то получается, — я посмотрела на нее с вызовом, — в отличие от некоторых.
— Во, — обрадовалась подруга, — узнаю прежнюю Аньку, злюку и ехидину.
— И вовсе я не злюка, — обиделась я, — я хорошая. Просто я не в форме, устала я чего-то.
— Сколько ты не спишь? — спросила она, подкладывая на мою тарелку еще бутербродов.
— Не знаю, — пожала я плечами, — наверное, пятые сутки, я не помню.
— Да ты понимаешь, вообще, что ты делаешь? — набросилась на меня Наташка, — Ты понимаешь, что ты загонишь себя и в один прекрасный момент просто рухнешь и уснешь или еще хуже — свихнешься. А все это твое чертово чувство ответственности. Знаешь, как древние говорили: 'Кто будет сторожить сторожей?'
— Ты слышишь, что-то пищит? — прервала я ее.
— Это как раз то о чем я только что говорила, у тебя уже слуховые галлюцинации, реактивный психоз, — она покрутила пальцем у виска. — Подожди еще чуть-чуть и белых коней вместе с зелеными человечками увидишь.
— Да нет же, — замотала я головой, — нет у меня никакого психоза.
— Хорошо, тогда что это может, по-твоему, пищать? Мы одни в каюте, все выключено или у тебя собственный каютный завелся?
— Кто, кто? — фыркнула я.
— Каютный, — дернула плечом подруга, — если бы мы жили в доме, у нас был бы домовой, а так как мы живем в каюте, значит он каютный.
— Глупая, домовой он везде домовой, в независимости от того, где ты живешь, — я поднялась и потянулась, — а там все равно что-то пищит... — в этот момент завыла сигнализация на системе жизнеобеспечения.
— Ох, ты ж, матерь Божья, — выдохнула Наташка, — неужто остановка!?
Ворвавшись в кабинет, я была готова увидеть все что угодно, но только не то, что увидела. Кровать, на которой должен лежать Влад, пуста, простыни смяты, подушка завалилась набок, скомканное одеяло валяется на полу.
— Владушка! — севшим до хрипа голосом позвала я.
— Ну, вот, а ты все — ноги не отвечают, ходить не будет! — со странным смешком выдохнула Наташка, отключая систему жизнеобеспечения. — Ты посмотри, чего этот вандал наделал! — подруга возмущенно потрясла грубо вырванными трубками капельниц.
Я отмахнулась от нее, направляясь к единственной двери, за которой мог спрятаться Влад. Наташка, меня опередила и, пылая праведным гневом, толкнула дверь душевой, застыла на пороге, я выглянула из-за ее плеча. Парень стоял, привалившись плечом к стене, и разглядывал в зеркало шов на груди.
— Аполлон, — Наташка уперла руки в бока.
— Ага, — я прикусила губу, что бы ни рассмеяться. Теперь это можно — смеяться. Теперь все в порядке. На глаза навернулись глупые слезы. Напугал гаденыш только! Ишь, тоже мне — от аппаратов отключился, доктор мой недоделанный! Я тихо шмыгнула носом. Но злиться на эту выходку парня сил нет, ведь все будет хорошо! Вон он даже встал сам, глупый.
