Лодка была метров семь, кроме Шеннон и Генри на борт набилось пятеро с автоматами. Все безбородые с тонкими шеями и запястьями. Почти дети. Может, ровесники Генри, может старше его.
— Как ты? — Шеннон проснулась и смотрела на Генри с сожалением и нежностью.
— Лучше, — голос скрипел как сломанное ветром дерево.
Шеннон зашептала о выкупе, Освободительной армии, о ночном путешествии по реке. Она говорила слишком быстро, смешивала факты с переживаниями. Я думала, ты умрешь. Ты хрипел, словно у тебя пробито легкое.
Из-за деревьев показалось солнце, лодка причалила к берегу.
— Вставай! Пошли! — закричал мальчишка с автоматом, прыгая над Генри.
Другие плескались в воде, привязывая лодку.
Снова и снова дуло автомата мелькало перед лицом Генри. Снова он чувтвовал себя перевернутым на спину жуком, беспомощно подергивающим конечностями. Он наконец-то понял, что руки связанны впереди. Придерживая его за плечи, Шеннон помогла ему сесть. Генри увидел желтую реку и стены зелени вокруг, непроницаемые как своды тоннеля.
Мальчишка с автоматом выбросил Генри из лодки в теплую воду. Вонючая густая жижа из глины, песка и листьев мгновенно залепила дыхательные пути и ослепила. Мелководье не позволило Генри утонуть.
Рядом причитала Шеннон. Размахивая автоматом над ее головой, мальчишка в военной форме требовал:
— Быстрей! Шевелись, вставай! Пошли, пошли.
К берегу прибились еще две лодки. На землю, чавкая грязью, спрыгнула еще дюжина человек.
Впереди, на кромке леса, откинув автоматы за спину, дети, большинство щуплее и ниже Генри, размахивали мачете. Справа налево, прорубая дорогу через джунгли. Тропа вышла узкой, Шеннон брела впереди, Генри тащился за ней. Шатался, оступался и хватался за ветки связанными руками.
Промокшая одежда липла к коже и царапала ее. Лицо чесалось, щеки и губы облепили комары. Смахнуть их — значило, потерять равновесие.
— Давай, шевелись, ленивая задница, — голоса за спиной то приближались, то удалялись.
Лес щелкал и скрипел. Вскрикивали птицы. Но больше всего по нервам били голоса. Они дребезжали повсюду, спереди, сзади, резкие, как удар хлыста, заставляли вздрагивать, дергаться.
— Неделю назад здесь была тропа! В южном лагере дерево упало на палатку. ... затопило склад с продуктами... В субботу будет концерт по радио... ... отправили собирать кокаиновые листья...
Генри не запоминал имена и названия.
Они вышли к поляне. Брезентовые навесы. Кривые лавки. Между навесами как телефонные провода болтались веревки, на веревках трепыхались штаны и футболки. Лужи на земле прикрывали деревянные мостки.
Кто-то толкнул Генри в спину, и он завалился на доски.
Несмотря на жару и покачивающееся над деревьями яркое солнце Генри трясло от холода.
— Нужно снять мокрые кеды, — Шеннон разула его. — Эй, — она повернулась к пацану с автоматом. — Моему сыну нужны сухие вещи и одеяло.
Мальчишка с автоматом даже не посмотрел на нее.
— Эй, — она дернула его за рукав. — Нам нужна вода, еда и одеяла.
— Заткнись! — он повернулся и замахнулся на Шеннон прикладом автомата.
Внутри у Генри похолодело, он схватил мать за руку и прижал к себе. Никогда раньше он и представить себе не мог, что кто-то посмеет ударить Шеннон.
— Все в порядке, мам, успокойся.
— Ночью будет холодно, ты замерзнешь.
— Со мной все в порядке, — Генри казалось, что он теряет силы с каждым словом. Чем больше Шеннон волновалась о нем, тем яснее он понимал свою беспомощность. Он не сможет ей помочь, не сможет ее защитить. Похитители сделают с Шеннон, что захотят, и Генри не сумеет им помешать.
Им принесли бутылку воды. Вмятины и грязные разводы на пластике говорили о том, что ее использовали много раз.
— Это нельзя пить, — сказала Шеннон. — Они набрали воду из реки. Даже не фильтровали ее. У нас будет дезинтерия.
Она хотела встать на ноги, но Генри перехвати ее за руку.
— Мам, успокойся, другой воды не будет, — он сделал глоток. Вода горчила и оставляла на зубах песок. — Мам!
Шеннон посмотрела на него. Покрасневшие белки, опухшие веки. Она приоткрыла рот — до нее наконец дошло. С тех пор как Генри исполнилось двенадцать, он не называл ее мамой.
— Мам, нам нужно отдохнуть, поесть, поспать, набраться сил, — он старался говорить спокойно, но ничего не мог поделать с дрожью. Он мерз и стучал зубами после каждого слова.
— Да, — согласилась Шеннон. Тряхнула немытыми волосами, безуспешно пытаясь заправить прядь за ухо.
Консерва с фасолью пахла болотом. Не получив ни вилки, ни ложки, Генри залез внутрь связанными руками. Подлива была острой, фасоль твердой. Дважды его одолевали рвотные позывы, но он заставил себя съесть все до конца. Живот раздулся и затвердел.
— Я не могу, — сказала Шеннон два раза мокнув пальцы в соус.
Похитители ходили в туалет в лес. Шеннон просила, спорила, торговалась, но они не позволили ей укрыться за деревом. Приказали унизительно присесть на корточки в пяти шагах от навеса и мостков. Генри было больно смотреть на мать. Еще больнее было осознавать, что за ней наблюдает весь лагерь.
Вернувшись, Шеннон не смотрела в его сторону. Молчала несколько часов.
Вечером в лагере зажгли фонари, по одному на каждый навес. Партизаны жрали такие же консервы как пленники. Запивали самогоном, посмеивались. Смех их начинался как кашель и переходил в повизгивание и похрюкивание. Или Генри так только казалось, потому что он презирал окружавших его людей? Презирал и ненавидел.
— Ночью будет холодно, — Шеннон нарушила свой обет молчания. Вечерние тени выкрасили ее лицо в серый цвет. Пахло от нее болезнью.
Она легла рядом с Генри, прижалась к его спине и обняла его за плечи. Погладила по волосам, сжала его предплечье.
Он долго не мог заснуть. По резким вздохам матери чувствовал, что и она не спит. Лагерь не смолкал: переговаривались охранники в лесу, бормотало радио. Москитная сетка вокруг Генри и Шеннон вибрировала под напором мошкары.
Через пару часов, далеко за полночь, Генри вырубился, устав бороться с ознобом. Его разбудили ударом в бедро. Шеннон за его спиной вскрикнула.
— Подъем. Нужно идти! — объявил мальчишка с красной полосой на щеке. Такие следы остаются от подушки. Он спал, подложив под щеку руку или рюкзак?
Остальные партизаны терли глаза, зевали, собирали вещи.
— Который час? — спросила по привычке Шеннон.
Генри удивился, когда ей ответили:
— Четыре. Все, вставай. Нужно идти. Впереди долгий переход.
— Переход? Куда? Зачем? Что происходит?
Парень с полосой на щеке морщился и кривился от ее вопросов, но Шеннон не замечала.
— Я никуда не пойду, пока вы не объясните, что происходит. Что значит длинный переход? Генри еще слаб для длинного перехода, — она заткнулась, когда мальчишка приставил дуло автомата к виску Генри.
— Еще слово, сука, и я разнесу ему голову. У меня приказ! Мы выдвигаемся! Тебе решать, с ним или без него.
— Пожалуйста, не надо, — у Шеннон задрожал подбородок.
"Возьми себя в руки", — мысленно взмолился Генри. К дрожи Шеннон добавились всхлипы. Нельзя позволить ей скатиться в истерику. Не обращая внимания автомат, Генри подполз к Шеннон и попытался обнять ее связаннми руками. Ствол автомата двигался за ним, толкал в шею, в затылок.
— Все в порядке, — Генри погладил Шеннон по плечу. — Нужно идти. Они всего лишь исполняют приказ. От них ничего не зависит. Они ничего не решают. Они должны выйти тогда, когда им приказали.
Поддерживая друг за друга, Генри и Шеннон встали на ноги. Однако, двигаться вперед, сцепившись, не могли. Генри снова держался за Шеннон. Она часто оборачивалась. Измученная и испуганная. Когда солнце послало в джунгли серый свет, Шеннон оступалась, тяжело дышала и сутулилась. Генри тоже быстро выбился из сил — смотрел на корни под ногами и спотыкался. Солнце залезло на деревья. Стало видно муравьев, ползающих по корням и одежде. По брюкам и понтовой двубортной рубашке Генри, которую он напялил на президентский прием. Целую вечность назад.
Солнце зависло в зените и сверлило лучами затылок, давило на плечи и спину. Хуже солнца были распухшие ноги.
Добравшись до лагеря один в один похожего на предыдущий, Генри и Шеннон завалились на голую землю и тут же заснули.
Генри открыл глаза в темноте. Шеннон сидела рядом и разглядывала его.
— Прости меня, — сказала она. — Я не должна была привозить тебя сюда... Я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится...
— Ты ни в чем не виновата. Ты не могла знать. Ты хотела, как лучше. Ты всегда оберегала меня, — он и не думал, что когда-то скажет то, что она хочет услышать, скажет легко, не чувствуя никакого сопротивления.
В конце концов, какая разница кто и в чем виноват? Какая разница, что она подставила его? Плевать, что она несправедлива к нему и не замечает никого кроме себя. Прошлое не ранит, когда знаешь, что в любую минуту можешь умереть.
— Я плохая мать, я эгоистка, — всхлипнула Шеннон.
— Нет. Ты замечательная, добрая, заботливая. Я люблю тебя, — он и сам верил в то, что говорит.
Темноту вокруг разряжали три луча фонаря. Партизаны играли в карты, переговаривались, толкались, шутили.
— Генри, они увозят нас все дальше и дальше от города, от людей, — прошептала Шеннон. — Поклянись мне...
— В чем?
— Ты слышал, что они говорили? Им нужна только я. За меня они рассчитывают получить выкуп. Ты... — Шеннон вцепилась в его связанные руки. — Ты должен бежать, Генри. Как можно скорей. Они избили тебя. Угрожали автоматом. Мне они ничего не сделают. Убить меня, все равно что пристрелить курицу, несущую золотые яйца. Но чем дольше ты находишься здесь, тем больше опасность. Ты должен бежать. Я долго думала вчера. Ночью нас закрывает москитная сетка, никто особенно не смотрит. Многие из них вечером напиваются. Ты доползешь до леса. Проберешься мимо охраны. И убежишь. Найдёшь реку, будешь двигаться вдоль нее. Ты молодой, сильный, выносливый, — она отпустила руки Генри и погладила его грудь. — Ты мог бы идти целый день. Генри, пообещай мне...
— Нет, перестань, я не оставлю тебя, — он покачал головой и поцеловал ее в висок. — Я никуда не уйду без тебя. Мы сбежим вместе. Нужно только набраться сил.
Шеннон смотрела на него снизу вверх. Ее восхищенный и полный надежды взгляд заразил Генри воодушевление.
— Конечно, — сказал он. — Мы справимся.
Ночью было слишком холодно для сна. Генри и Шеннон жались друг к другу, чтобы согреться, заснули только на рассвете. Генри проснулся от ощущения, что за ним наблюдают.
— Что тебе снилось? — спросила Шеннон, положив руку ему на грудь.
Генри огляделся — над землей висел туман, по автомату охранника ползла муха — и ответил первое что пришло в голову:
— Что я покупаю конфеты.
— Шоколадные или лакрицу? — Шеннон засмеялась. В армейской форме на размер больше она выглядела обманчиво худой и хрупкой.
— Шоколадные. В одном из этих маленьких магазинчиков, в которых продают кофе.
На границах лагеря двое партизан ворочали мешки.
— Помнишь, когда тебе исполнилось семь лет, я испекла шоколадный торт?
Из мешка высыпалась картошка. Мальчишки с автоматами гоняли ее как мяч. Генри не помнил торт, но улыбнулся:
— Конечно, помню.
— Ты так быстро ел, что у тебя появились шоколадные усы и шоколадные ямочки на щеках, — Шеннон коснулась его подбородка.
— Ага, вымазаться я умею.
На обед давали разваренную репу. Пережевывая безвкусную еду, Шеннон наблюдала за девушкой, развешивающей мокрые футболки посреди лагеря.
— Я хочу помыться, — окликнула Шеннон охранника, стоявшего в трех шагах от их навеса. — Поблизости есть река, в которой вы стираете вещи. Отведите меня к реке, чтобы я могла помыться. Если боитесь, что сбегу, поставьте охрану. Мне нужно помыться. Я вся чешусь.
Охранник ковырял носком резиновго сапога землю, но Шеннон не сдавалась.
— Если вы обращаетеся с нами, как с животными, это не повод нам относиться к себе как к животным. Дайте нам помыться. От грязи я заболею, подхвачу лихорадку или чесотку. И умру. И вам не за кого будет получить выкуп. Неужели вы боитесь отвести к реке старую женщину?
К удивлению Генри уговоры подействовали. Привязав к щиколотке Шеннон веревку, двое девушек забрали ее к реке. Прошло достаточно много времени, чтобы Генри начал волноваться и кусать ногти, прежде чем она вернулась. Мокрые волосы, бледная чистая кожа. Настолько чистая и прозрачная, что под ней просматривались лопнувшие сосуды.
Генри к реке повел Анхель и мальчишка с пушком на верхней губе. Спуск к реке был пологим и скользким. Берег покрывала скользкая размокшая глина. Из-за глины вода отяжелела и загустела. Генри погрузился в нее с головой и испытал страннное удовольствие: только что он дрожал от жары, теперь — от холода.
Когда Генри выбрался на берег, Анхель скривился и ударил его прикладом автомата в живот.
— Ты видел? — закричал Анхель своему приятелю. Тот стоял спиной и мочился в кусты. — Ублюдок пытался сбежать! Думал, ломанется через лес, а я не замечу!
Анхелю лишь нужен был повод, избить, унизить, отвести душу. Пока он валял Генри в песке, второй охранник ковырял веткой в зубах.
— Пора возвращаться, — наконец бросил он и повернулся к лесу.
Генри вернулся будто и не мылся. Шеннон бросилась стирать кровь у него под носом своей армейской курткой. Хотела использовать питьевую воду, но Анхель наорал на нее:
— Сегодня больше воды не получите!
— Оставь, — Генри посмотрел на бутылку, а потом на мать. В ее глазах дрожали слезы.
— Это я во всем виновата. Я не должна была на тебя давить. Не должна была таскать за собой. Мне давно стоило оставить тебя в покое. Может, ты так часто оставался ночевать у друзей, потому что я слишком сильно на тебя давила. Может, и наркотиками поэтому баловался. Сможешь ли ты меня простить за то, что я сказала полиции? За то что заставила их поверить, что сумка с кислотой принадлежала тебе?
Она выглядела отчаявшейся и испуганной, Генри не мог ответить по-другому:
— Ты ни в чем не виновата. Мне не за что тебя прощать. Я вел себя как дурак.
Шеннон прислонилась к его груди и расплакалась. Ее волосы пахли речным илом. Неподалеку один мальчишка с автоматом хлопнул по ладони другого — как подростки на школьном дворе. Генри попытался вспомнить сколько дней прошло с похищения и не смог. Но путаница во времени пугала меньше, чем слезы Шеннон. Они были слишком горячими и быстро исякли, на смену им пришли сухие рыдания и болезненная дрожь.
Шеннон дрожала и во сне. Дрожала и что-то бормотала. Генри не разобрал ни слова.
На следующее утро Генри развязали руки. Их ждал новый переход. Короче, чем предыдущий. В обед они вышли к большому лагерю, разделенному на две части полосой деревьев. Широколистные и низкорослые, они напоминали декоративные пальмы около гостиницы. "Четыре сезона". Президент Варгас забронировал для Шеннон с сыном огромный угловой люкс.
Наравне с брезентовыми навесами в лагере были деревянные. А еще здесь были другие заложники. Восемь человек с посеревшими лицами, кругами под глазами и отросшими волосами. Но страшней всего были их движения: то медлительные и тормознутые, то резкие и дёрганые, как у сломанных механических игрушек.
