Зверь лютый Книга 32. Птенцы

Обычно власти не обращают на такие сообщества внимания. Ну, отберут "болотники" у крестьянина лодку или прирежут бродячего торговца... Ущерб казне невелик, лезть в болота войском — больше потеряешь.

Болотные сообщества как-то устраиваются: вымирают от болезней, вырезают друг друга. Но иногда, когда соседние "правящие режимы" постараются — приумножаются. И выходят из болот.

Нынешней особенностью Гиляни было то, что переполнившиеся "болотные резервуары" выплеснулись в море.

Среди сообществ всегда были матросы. Сбежавшие с кораблей из-за ссоры с другими матросами или судовладельцем, совершившие разнообразные преступления, они превосходили обычных крестьян кругозором. Естественно, они стремились дополнить "болотную диету" — "морской". А традиции морского разбоя в здешних краях — чуть ли не с каменного века.

Первые вылазки пару-тройку лет назад оказались успешными. Местные власти, с которыми обильно делились, "приподзакрыли глаза". "Болотное сообщество" трансформировалось в "береговое братство", прибрежный маршрут оказался перекрыт.

Более всего из приморских владетелей от такого пострадал Ширван: ручеёк товаров по Куре на запад — пересох. Как и связанный с ним ручеёк золота в казну ширваншаха. Гилянские же купцы либо сами включились в пиратский промысел, либо переквалифицировались в торговцев награбленным: караваны во внутренние области продолжали ходить. Даже и чаще прежнего.

"Гилянские пираты" стали, как неоднократно бывало в истории этого региона, существенным фактором. От чисто морского разбоя они перешли к грабежу прибрежных селений. В памяти местных снова замаячили страшные рассказы о походах русов по этим местам.

В РИ в этом году они пришли к Баку армадой более семидесяти кораблей. В разгроме пиратов принимали участие грузинские и византийские отряды — флот ширваншаха не смог защитить берега.

* * *

Одним из вожаков гилянских пиратов и был Лызло. Бывший новгородский не то купец, не то ушкуйник — различить эти сущности трудно, он, будучи в Саксине по делам торговым своего тогдашнего нанимателя, устроил драку на торгу, попал в зиндан. Сотоварищи его не выкупили, и Лызло продали. В качестве раба он побывал в тамошней Гилянской столице Лахиджане, в Реште, морском порте Энзели. Там он, вместе с группой соратников-рабов, воспроизвёл начало истории одного из персонажей "1001 ночи": прирезал своего хозяина, изнасиловал хозяйку и хозяйского сына, ограбил и сжёг дом. Но, в отличие от героя арабской сказки, не был кастрирован и назначен в евнухи, а, захватив лодку покойного, собрался вернуться в Новгород.

Увы, соратники и судьба были против: пришлось уходить от погони в болота. После кровавых разборок с местными "авторитетами" он отвоевал себе "место под солнцем". Тут местные династы из клана Алидов перессорились с сельджуками. Болота "Белой реки" — Сефидруда стали наполнятся беглецами, и мореходно-грабительские навыки Лызло оказались востребованы.

Пара десятков шаек выходило в море на разбой, Лызло был в числе наиболее удачливых. Некоторое время.

"Сколь верёвочке не виться, а совьёшься ты в петлю" — с месяц назад он попался ширванцам. Ухитрился сохранить инкогнито, иначе сразу бы казнили, и угодил "на весло".

Сегодня, пользуясь стоянкой на острове, куда шебеки спрятались от русских кораблей, устроил, как он выразился, "небольшенькую сутолоку" и, с парой подельников, сбежал.

К "государевым кораблям", хоть какого государя — он не стремился. И был прав:

— Так ты шиш морской?! Казнить!

Тусемкович, раздражённо слушавший "петляющий" разговор Акима с Лызло, постоянно посматривающего на открытый люк твиндека, куда толмач увёл спутников беглого галерника, предложил регламентное решение: "не своих" пиратов всегда казнят.

Лызло дёрнулся и замер под взглядом Акима. Тот прищурив один глаз внимательно разглядывал "морского шиша". Похоже, наблюдаемое зрелище его вполне устраивало. Не повернув голову, он бросил через плечо:

— Казнить? — Дело не хитрое. Хрясь и бздынь. А дальше-то что?

Тусемкович дёрнулся. И остановился. Постоянно звучащий рефрен: "а дальше что?" вызывал бешеное раздражение. Но просто хаем здесь не взять. А придумать внятный ответ... так его ж придумать ещё надо!

Боярин зло фыркнул и ушёл на бак.

Разглядывать морские просторы — занятие умиротворительное. Вот же создал Господь такую красоту!

"О, море, море,

Преданным скалам

Ты ненадолго

Подаришь прибой.

Море, возьми меня

В дальние дали

Парусом алым

Вместе с собой!".

Хотя, конечно, Тусемкович вряд ли такое споёт. И даже подумает.

Аким задумчиво посмотрел в спину ушедшему и обернулся к собеседнику, пытающемуся под шумок обглодать рыбий позвонок.

— Ты ж вроде сыт уже? В запас наедаешься? Ладно-ладно, грызи да не торопись. Ты вот что лучше что мне скажи... А велика ли шайка твоя? Народишко-то у тебя как?

Через пару часов Лызло, с брюхом как барабан, с закрывающимися от сытости глазами, осторожно, под руки, отвели в каюту, а к Акиму подсел Дик.

— Что-то интересное, Аким Янович?

Аким, подслеповато разглядывавший допросные листы спутников Лызлы, принесённые ему толмачом, тяжело вздохнул и вдруг озорно улыбнулся.

— А знаш, дитятко, интересная тута, как Ванечка говорит, комбинация может случиться. Э-эх, кабы просечь до истины... Мозгов, итить ять, не хватат. Иди покудова. Тама, с верёвочками своими поиграйся.

Эскадра шла на юг, сжигая, топя и захватывая все встречаемые лайбы. Шебек не было, а всё остальное сильно уступало "шилохвостам" в скорости и боевой мощи. Уже на траверзе Дербента попался один из уцелевших ширванских бателов. После первых выстрелов там спустили паруса и выкинули за борт капитана. Три сотни простых пехотинцев и матросов не захотели идти на корм рыбам, предпочитая жизнь. Хоть бы и в рабстве у русов.

Всё это время Аким Рябина разговаривал с Лызло, с его подельниками, с некоторыми из пленных.

Аким всегда был умным. Вовсе не солдафон вроде встреченного мною когда-то деда Перуна, он и к старости сохранил способность понимать и учиться. Последнее десятилетие, с общением со "Зверем Лютым", с потоком новизней, с "дипломатическими" походами — развили это свойство. Среди прочего он усвоил "от Ванечки" методу, называемую "триангуляцией ассоциаций" или "пазл знаний". Эдакое, слегка обеспеченное систематикой, чуть приправляемое посторонними кусками инфы и поддерживаемое логикой, развитие нашего исконно-посконного: "А чего бы тут... уелбантурить?".

"Пазл — щёлкнул".

Дик взбежал на ют, оглянул эскадру. Ветер переменился. Усиливался "соровчак" — резкий, порывистый, пронизывающе неприятный северо-восточный. Корабли шли на север, сильно кренясь под порывами, глубоко зарываясь форштевнями в волны. "Шилохвосты" держали волнение нормально, а вот трофей отставал.

— Подтекает ширванец.

Фраза, произнесённая под нос самому себе вдруг получила ответ:

— Так кидай его нахрен.

На своём любимом месте, на правом рундуке юта сидел нахохлившийся Аким Рябина. В вечерних сумерках, закутавшийся от брызг и ветра в тёмную шубу, подобрав, как привычно в походах, под себя ноги, он был слабо различим.

— Аким Яныч, что ж ты в темноте да на ветру сидишь? Шёл бы в покои свои. Там и теплее, и свечки горят.

— Тама народ толчётся. Думать мешает. Ты, эта... с верёвками своими разобравши? Ну так сядь, послушай. Может, чего и умного скажешь. А то я сам на слух чего пойму. "Чтобы что-нибудь понять самому — нужно объяснить это дураку" — любит Ванечка такие мудрости заелдыривать. Слушай.

Дик присел рядом со старым боярином. Тот, невидяще глядя в тёмные серые волны, начал:

— Вот море. Хазарское. А в ём с тыщу селений. Прибрежных. С полсотни городков, куда не только лодки рыбацкие, а и корабли торговые приходят. А корабликов-то немалое число. Между Саксином и Табаристаном в добрый год проходило четыре сотни кораблей торговых. Да ещё полстолько считай по восточному берегу да по западному. Семендир, Дербент, Бакы... На берегу сидит с десяток владетелей. Вот, вроде бы, кораблей много — владетелей мало. У каждого должно быть. Ан нет, сила морская у одного, у ширваншаха.

— Ну, не у одного его. И у других есть.

— Есть. Намале. Кабы они собраться могли... Под одну шапку. А так — только ширванцы. И они нам уже враги.

— Аким Янович, я вот не пойму — чего мы им худого сделали? С чего вражда такая?

— Х-ха. С чего... С глупости. Со страха дурного. Со сказок прабабкиных. Когда "Белый Шилохвост" в Саксин пришёл — они перепугались сильно. Предки наши, что два века тому тута безобразничали, видать, крепко им страх вбили. "Русские идут!". Ну и сожгли кораблик. Мда... Да и хрен бы с ним.

— Не, не скажи Аким Яныч. Корабль это ж такое... такая...

— Хрен, хрен. Вона, новых понастругали. Но, вишь ты, раз сожгли — надоть виноватых сыскать. А тута уже хан саксинский перепугался. Забоялся с ширванцами спориться. Наших — в зиндан, давай гнобить. Дурень. Не того бояться надобно. Ну, Воевода и ответил. Снёс начисто. И хана, и подханков, и ширванцев с прочими. Хитровато уелбантурил. Подкидышем. Я б до такого, прям скажу, и не додумался б. А теперя всё, теперя кровь пролита, пошла вражда.

— И как дальше? Так на веки вечные и война тут будет?

— Хто? Война? Не. Всяка война миром кончается. И тута тако же. Как в Шемахе поймут, что мириться надобно — так и помиримся. А вот чтобы тама поняли, нам с тобой и людям нашим немало трудов положить придётся. Даже и кровавых.

— И скоро такое сбудется?

— Хм... про то ведает один лишь Господь Бог да Пресвятая Богородица. Нам же надлежит о мире молиться и трудами своими его приближению способствовать.

Аким благостно перекрестился и резюмировал:

— Для чего сжечь ихние кораблики. Нахрен. Овхо.

— Так-то оно так. Да уж больно много их.

— Во! Об чём и речь! Нам — такое тяжко, ни у кого другого владетеля такой силы морской нет. Ага. А у не-владетеля?

Дик ошарашенно рассматривал в полутьме радостное, довольное от загаданной загадки, лицо Акима. О ком он? Царя морского на выручку звать? Может, тут какие драконы морские огнедышащие водятся?

Насладившись растерянностью юного адмирала, Аким подтянул его за отворот кафтана и прошептал одно слово:

— Гилянь.

Отодвинулся и подтверждающе покивал:

— Точно-точно.

— Э-э-э... ну... а... Не, не понял.

— А просто. Вторая такая сила — у тамошних разбойников.

— Но... но ведь... это ж...! Шиши морские! Душегубы-изверги!

— Не ори. Да. И чё? Чем их меньше — тем купцу Афоне лучше. Надо ж сделать ему "хорошо"? — Вот.

— А... а ширваншах?

— О! Светлая головушка! Не зря тя Ваня птенцом зовёт. Из гнезда своего. Додумался! Как бы так бы столкнуть бы гилянцев и ширванцев, чтобы они друг друга порезали, корабли свои пожгли. А следом ты. Молодой и красивый, вежливо так вопрошаешь: — А кто ещё тута недодохлый есть? А давай-ка я тя додохну.

— Ну, ты, Аким Яныч, голова! Сходно как ты князю под Семендиром втолковывал о его пользе. Хитровато заелдыриваешь. Сразу видать: славный сотник храбрых стрелков...

Аким фыркнул.

— Ты чё? В умницы попал, а из дураков не вышел? Э-эх, кабы я был как прежде стрелецким сотником... Я бы таки заботы и в ум не брал. Да вот же ж, ручки слабеньки, ножки стареньки... Головушкой тружуся. Аж болит да пухнет. Возле Ванечки моего походивши... всяка мозга в мелкий бисер сворачивается. Да ты ж сам такой! Я ж помню, как вас тогда с Невестина в Рябиновку привезли. Полено-поленом. Тока шо молоденькое. Мхом не позадёрнувшееся.

Дик покраснел в темноте. Это очень здорово, что брат тогда решился к "Зверю Лютому" пойти. И вот эскадра под его командованием бороздит Хазарское море. А попали бы к родне... стал бы лириком, пел бы на клиросе. Если повезло бы.

* * *

"Одним судьба дает крылья, а другим — пинка.

И вроде бы все летят...

Но какая разница в технике полета!".

Дику судьба дала мощного пинка. Внезапной смертью родителей, пепелищем на месте отеческого дома. И заставила "обрести крылья". В форме белых, широко распахнутых, парусов "шилохвостов".

Говорят: "В коня — корм". А здесь? — В летуна пинок?

* * *

— Оно бы хорошо. Гилянцев натравить. Да только те шиши, как я слыхал, в россыпи. У них там ватажковых с полсотни, все промеж себя грызутся, ножей с рук не выпускают, спиной друг к другу не поворачивают. Да и мы тем шишам... никак.

Аким поковырял ногтем рундук, посмотрел вдаль, в темноту волнующегося моря.

— Мда. Умён. За что тя Воевода и любит. Ещё он любит приговаривать: дорогу осилит идущий. А дорога у нас с тобой простая: чтобы Афоне-купцу — хорошо. Для того ширванские кораблики — долой. Сами не могём — других позовём. Как Воевода с Подкидышем в Саксине. А мы тута — шишей гилянских.

— Не пойдут они. Малым числом — испугаются. А большим числом — переругаются.

— Ага. Точно. И тута — худо, и тама — тошно. А между? А? По лезвию?

— Хм. И где ж нам такого проводника взять? Чтобы тропку по лезвию показал.

— А в трюме сидит, рыбку трескает, Лызлой зовётся.

— Так он же вор! Ему ни про что верить нельзя!

Аким покровительственно рассматривал вскинувшегося, явив живость юношескую, Дика. После тяжко вздохнул:

— Во-от! Кабы я так в сотниках и оставался, я б такому... голову долой и думать неча. А вот коли я голова Посольского приказа, то... Колебаюсь я ныне. Аж заколебался. Как Ванечка сказывает: "Дело должно начинаться в колебаниях, а заканчиваться решительно, потому что если дело начинается слишком решительно, то обычно заканчивается колебаниями".

Он вдруг сдёрнул шапку и, наклонившись к Дику темечком с поредевшими волосами, спросил. Вроде дурашливо, но и с немалой долей тревоги:

— Ты глянь. Дыма ещё нету? Пар не валит? Вар не летит? Странно. Будто кипит и заворачивается. Мозга моя. Это ж надо к шишу морскому в душу влезть! Какие тама у него мыслишки шевелятся — вызнать. И к пользе приспособить. Ванечка-то как-то мудреца одного вспоминал. Черно... черномординного: "Мы будем проводить иностранную политику иностранными руками". Да уж... Вот евоными лызлиными ручёночками.

Одел шапку, выровнял её и объясняюще уточнил:

— К нашей пользе. Чтобы Афоне, итить его и прибыль евоную, хорошо стало.

Нет, девочка, ничего этого я тогда не знал — радиосвязь на этом направлении у нас появилась чуть позже. Это было его, Акима Яновича Рябины, решение. Это их — Рябины, Дика, Афони — исполнение. Не надо делать из меня отца-мудреца-всему научателя и создавателя. Мы с Акимом прожили рядом десять лет. Иногда — далеко, но больше — близко. Не вёрстами близко — душами. Мы часто и много ругались-обижались, "искрили друг об друга". И оба друг у друга учились.

Чётко понимаю, что Акима мне никогда не превзойти. Ни в лучной стрельбе, ни в командовании стрелецкими отрядами. Как никогда не сравнятся с Диком в части управления парусами и эскадрами, в чувствовании и пред-чувствовании ветра. Это — таланты. Данные от бога и отточенные, изукрашенные опытом жизни.