Зверь лютый. Книга 6. Шантаж

Можно подпрыгивать на морозе, повторяя народную мудрость: "Пить надо меньше, надо меньше пить", как это выразительно сделано в народном фильме "Ирония судьбы". Можно повторять это и в тёплую погоду. Истинные мудрости при любых температурах не портятся. Но главное: не надо махать в таком состоянии боевыми топорами.

Ребята пришли в Новгород в первый раз, без знания местных обычаев и реалий, со своими представлениями о границах допустимого, о правильном и желаемом... Новенькие.

"Бжик бжик

Уноси готовенького

Бжик бжик

Кто на новенького?".

"Готовеньких" — унесли, "новеньких" — стали ловить. По "Русской Правде" у иностранцев в судебном разбирательстве есть некоторые привилегии, но права экстерриториальности нет. Попасть под Новгородский "Сместный" суд...

Бывший наниматель помог своим бывшим гребцам быстренько найти нового хозяина, и они спешно удалились. Для уже примерявшегося к обширному бюсту будущей "мачехи-жены" пруссака — огромное расстройство. Уже обговорённую, со всех сторон рассмотренную и проверенную на ощупь покупку, пришлось "оставить на прилавке". Поскольку их путь лежал в противоположную желанной родине сторону.

Новый купчина был Владимирский. Всю дорогу он рассказывал о том, как хорошо в княжеском городе, как князь Андрей Юрьевич его отстраивает, как ему люди нужны. Только забыл, почему-то, сказать, что в последние годы князь Андрей по прозванию Боголюбский напрочь не выносит иноверцев.

Смолоду-то он нормальный был, а вот в последние годы несколько того... уверовал. И, как и положено, свеже-обретшему и, наконец-то, просветлённому — не на 100, а на все 120%. Язычники-пруссы оказались в Боголюбово не... неуместны.

Язычнику вообще тяжело среди людей другой веры. Даже и языческой, но другой. Языческие боги всегда жёстко локализованы. И на местности, и в народах. Для Христа "нет ни эллина, ни иудея". У Зевса и у Мардука — совсем другая точка зрения.

А уж когда язычник ещё и внешним видом выделяется... Бритые, усатые, с хвостами на затылках, в юбках, с оригинальной формы топорами, трёхполосными щитами и расширяющимися к острию мечами... С их пренебрежением к княжеским медам: "у нас меды пьют только простолюдины да рабы". С любовью к конине. Чего они не скрывают, и проявления которой русские нелицеприятно комментируют. После чего снова приходится хвататься за топоры...

Им настоятельно посоветовали быстренько убраться. "Пока князь Андрей нрав свой не явил".

Ребят отпустили с миром, помогли и лодейку нанять, и кормщика. И дали рекомендательное письмо к брату князя Андрея — князю Глебу Юрьевичу в Переяславль.

— Там всех берут. Лишь бы к делу был гожий.

Переяславльская дружина всегда формировалась более для боя в степи, для защиты Изюмского шляха да для прикрытия Днепровских караванов. Особых требований по вероисповеданию или национальной принадлежности в Переяславле не было. А пруссы хоть и лесной народ, но конный. К коням у них отношение религиозное. Даже в могилу к воину кладут коня и упряжь.

Кроме грамотки, очень настоятельно посоветовали взять попутчика — княжеского гонца. Грамотка — княжеская, чужакам её в руки давать нельзя. Да пруссы и сами избегают брать в руки это "колдовство чужого бога". Вот этого гонца и вытащили мои ребята из-под стола. Из лужи крови.

Николай был прав: княжеский гонец из Владимира от сына Юрия Долгорукого, князя Андрея Юрьевича Боголюбского к младшему брату его — князю Переяславльскому Глебу Юрьевичу. Но, почему-то, одет гонец не так и идёт не спешно, конями по кратчайшему пути, а лодией, и не сам, а с чужаками. Которые, кстати, местных норм и обычаев насчёт княжеской переписки, порядка её упаковки, формы одежды почтальона и прочего.... "нихт фершейн".

И шли бы себя пруссачки спокойно в Переяславль. Да вот, на беду свою смертную, заскочили в "Паучью весь" — кормщик посоветовал. Он тут бывал, купеческие лодии с Оки приводил. А тут... старосты — нет, нового хозяина — нет, мужики — в раздрае. У Хохряка на подворье из мужиков — один мальчонка.

Сначала витинги разогрелись в спорах с местными. Торговаться местные не умели. Цены ломили несусветные, от слов своих сходу отступались. Подсовывали всякое, на что и глянуть без стыда невозможно. Хорошо хоть пустили в общинный дом на постой.

Крыша есть — а остальное? Еда? Питьё? Бабы? Обогреться-обсушиться, баньку бы... А уж когда пришлые вылезли из своих походных промокших штанов и одели сухие парадные юбки... А местные мужики стали на этот счёт проявлять свой юмор... Такой... пейзанистический. Увидев боевые топоры пришельцев, "юмористы" быстренько разбежались.

Сидеть голодными и холодными в пустом тёмном помещении... туристам не захотелось. И они пошли искать ресепшен. И прочие виды сервисов из категории "всё включено". Очень скромно, кстати: вай-фая или джакузи с подогретым шампанским не просили. Но чего просили — просили убедительно. Единственному храбрецу, который сунулся защищать свою ярку с топором в руках, эти руки и отрубили. И ещё в одном дворе дурня с оглоблей приняли на мечи. В остальных — дело обошлось чисто мордобоем. Припасы и "обслуживающий персонал" были доставлены в нужное место.

"Бьют не слабого — бьют трусливого" — русское народное наблюдение.

Староста много лет гнул односельчан, выбивал, выдавливал из них самостоятельность, готовность принимать решения. Не пускал к пришлым, к купцам и прохожим. А потом вдруг и сам, с моей помощью... "И — нет никого".

Слишком многих, из немногих проросших таки под Хохряком потенциальных лидеров, потеряла "Паучья весь" в ходе моих здешних приключений. А новые ещё выдвинуться не успели.

У Достоевского в "Записках из мёртвого дома" есть фраза: "Тут на двор повалила серая шпанка". А тут и не "повалила". Сидели по домам и трусились. Как бы к ним не пришли. Это — при троекратном численном превосходстве.

Гости закусили-выпили, потом — наоборот. Тут кормщик выдвинул гениальную догадку. Насчёт Хохряковой захоронки. Или он чего-то знал? Аргументация была убедительной:

— А баба-то его должна знать. Да никакой мужик такое дело в тайне от своей жены не сделает.

Вдову Хохряка, вместе с маленьким сыном и попавшейся под руку невесткой, притащили во двор. Дальше пошли расспросы, стремительно перешедшие в пытки. Невестка вырвалась и пыталась убежать. Получила топор в спину. Старую вдову поставили связанной на колени и перед лицом её начали мучить сына. Ей — вопросы, ему... чего-нибудь отрезать.

Гости хмелели от воплей, от крови, от количества выпитого. Женщины, которых они притащили, пугались и пытались убежать. Этот страх хмелил ещё больше. Одну долго кололи кинжалами, вот она, в луже крови лежит. Вторую, попытавшуюся сопротивляться, избили. Третьей повезло: на неё "положил глаз" молодой парень. Тот, который вон там лежал, зарезанный, под столом.

Вдова всё-таки выдала тайное место. В наказание за её упрямство, с ещё живого мальчика сняли кожу и, взрезав живот, выпустили кишки. Напоследок и её зарубили.

Впрочем, это ещё не "последок". Притащив кучу ювелирных изделий, литвины не угомонились.

Сначала один из них вышел отлить вместе с дедушкой-кормщиком. И, радостно улыбаясь, вернулся один. А потом, когда несколько хмельной парень очень увлечённо начал изучать содержимое платья третьей туземки, ему просто воткнули нож под лопатку. Прямо на ней. Парня сдёрнули и бросили под стол, её связали.

Злодеи от безответности звереют.

"Знатные пруссы пьют кровь коней своих и от этого становятся словно пьяные".

Кровь человеческая пьянит не меньше. Её и пить не надо. Достаточно проливать.

Несколько отрезвило только зрелище найденного клада.

Не так: к хмелю мании величия и всевластия добавилась экзальтация и паранойя нувориша.

То были хиханьки-хаханьки, а то игра пошла уже серьёзная. Было в кругу двое христиан. Им веры нет — их и не стало.

— Придём в Переяславль — они князю расскажут. Какой там, у руссов закон — дело тёмное. Но у чужого такое богатство отобрать — они повод найдут. Это ж не наши, которые честью живут. Это ж христиане, они ж стыда не знают.

Тут же сообразили:

— А зачем нам Переяславль? А пойдём-ка мы домой. С таким-то хабаром, да ещё кому-то служить...

Вот новоявленное братство "кладо-носителей" и обмывали.

Всё.

В дверь вошли, отряхиваясь от дождя, приведённые Хохряковичем мужики. Всерад нервно оглядывался и крестился. У Хрыся под кожаным плащом наблюдался толстый длинный войлочный кафтан. Похоже, с вшитыми железными пластинками под верхним слоем ткани. А за поясом топор и ножичек "нулевого размера". Хотя я и не велел им брать оружия.

Хорошо, что блескучие цацки с глаз убраны. Однако и оставшееся на виду барахло у стен вызывает пристальное внимание туземцев.

Я бы даже сказал — жадный интерес. Аборигены всегда как сороки: тянут все блестящее. Антонио Пигафетта, описывая стоянку кораблей Магеллана у берегов Южной Америки, смущённо упоминает, что за маленькое металлическое зеркальце можно было получить в полное своё индивидуальное пользование молодую женщину на всё время пребывания эскадры.

— Ты обещал, что дашь мне меч. Чтобы я мог умереть с честью.

Извини, прусс, отвлёкся. Представлять юную красавицу-индианку, играющую с зеркальцем, куда приятнее, чем смотреть на твою битую морду. Но ты прав: обещанное должно быть исполнено.

— Развязать. Раздеть.

— Зачем?

— Чтобы тряпьё ещё грязнее не стало. Руки за спину, связать. Вывести во двор.

— Постой! Ты сказал, что дашь мне меч! Что бы я мог погибнуть, как положено воину: в битве, с мечом в руке! Ты солгал, ты обманул!

— Не ори. Я никогда не лгу. Это твоя железяка? Пошли.

Мы стояли посреди двора, под дождём, возле выложенных в ряд в мокрой грязи белеющих в полутьме начинающегося рассвета голых трупов его товарищей. Дальше лежали мёртвые женщины в промокших, облепивших тела, рубахах и, завёрнутый в дерюжку с головой, мальчик. Из-под дерюжки торчали его белые маленькие ступни. Вполне нормальные: при свежевании человека кольцевые разрезы делают выше, на щиколотках. Так что пятки — будто ничего и не было. На животе у мальчика дерюга оттопырилась: там отдельно комом положили его кожу.

Я обошёл пленника по кругу, сунул ему, в ладони связанных за спиной рук, его железяку, встал перед ним, лицом к лицу.

— Я обещал, что ты умрёшь с мечом в руке, прусс. Ты держишь в своей ладони рукоять меча. А вот битвы я тебе не обещал.

Пленник стоял передо мной голый, мокрый, с сосульками потемневших от дождя мокрых волос, налипших на лицо, со связанными за спиной руками, в которых он держал свой меч. Я осторожно, чтоб не поскользнуться в этой грязюке, шагнул к нему. Вытащил из-за спины шашечку. Неудобно. Сделал полуоборот вправо, поднял кулак с рукояткой к плечу, развернул клинок параллельно земле. И, разворачиваясь на месте всем корпусом, выбрасывая вперёд руку, ударил. Уколол.

Так тореадоры наносят завершающий удар. Кажется, они что-то говорят при этом. Не знаю, "финита ля комедиа"... здесь не уместна. Какая уж тут "комедия".

Прусс сначала дёргал за спиной руками, никак не мог совместить два своих ощущения: меч в ладони и верёвки на запястьях. В последний момент он попытался увернуться, отодвинуться. Не успел.

У шашки нет гарды. Я вогнал её по самую рукоять.

Даже глубже — по самый кулак.

Вмял в его мокрое голое тело.

Он негромко ахнул, начал валиться назад и в сторону, снимаясь с клинка, разрезаясь своим телом о лезвие.

Из раны хлынула кровь. Заливая рукоять и мою руку на ней.

Горячая.

Остро пахнущая.

Мгновенно становящаяся липкой.

Наконец, он завалился.

Плюхнулся в грязь, поднимая брызги.

А я так и стоял с протянутой в его сторону своей маломеркой. И никак не мог понять: а что дальше?

Как-то очень быстро. Это уже всё? Или ещё чего-то надо будет делать?

Сбоку какое-то движение. Я резко развернулся в ту сторону. В шаге — Ивашко. И даже в этом сумраке видно, как он бледнеет. Чего это с ним? И глаза прямо на глазах расширяются. Я что-то не так сделал?

Ах да, совсем забыл: кончик моего клинка в пол-ладони от его груди.

Ты чего, дядя, думаешь — у меня крышу снесло? Нет, я вполне в порядке. Только... а как же её опустить? А, просто выдохнуть.

Ивашко приговаривал что-то успокаивающее. Аккуратно, обойдя меня сзади, ухватил за кисть правой руки. Подталкивал и тянул в сторону бочки с дождевой водой.

— Вот мы сейчас рученьку помоем, потом насухо вытрем, горяченького похлебаем, в баньку сходим, девку горячую, ласковую тебе найдём. Хочешь девку-то, а? Такую дебелую, с такими вот...

Не поверишь — не хочу. Это я-то... Но — не хочу. Прямо по анекдоту:

— Хочешь бабу и рома?

— Не. Лучше ромовую бабу.

Ничего не хочу. Только трясёт. И хочется бежать. Куда-то. И — кричать. С плотно сцепленными зубами. Почему-то.

Ивашко отцепил меня от шашки только окунув в бочку с головой. И не один раз. Точно, кровь человеческая хмелит как крепкое вино.

Не в бою, в минуты опасности, когда всё забивает адреналин. Там — эйфория победы, восторг успеха, счастье собственной жизни. А вот когда так...

Когда убиваешь сам, своими руками, по собственному решению. Взвешенному, продуманному, спокойному. Смесь восторга и ужаса. От собственной власти, от собственной смелости властвовать над смертью. И — ужаса. От необратимости сделанного, от близости смерти к самому себе.

Эффект сопереживания. Сопереживания с Творцом. Он сотворил — я уничтожил. Оба — навечно.

Факеншит! Как пьяный. Значит, будет и похмелье. Не зря тёзка — Иван Грозный — ввёл водку для своих опричников. Кровавое похмелье лечить.

Ох, господи, тяжко-то как. Сердце давит и горло зажимает. Надо срочно изобретать самогонный аппарат. Мудрость предков — она, того... Содержит зерно истины, луковицу правды и стакан водки. Почему-то все продукты — горькие.

Теперь пришла моя очередь прижиматься к печке то животом, то задницей. Промок, однако. Чуток бражки я хлебнул — не то. Не будем переводить продукт. Ох как тяжко-то...

Надо исполнять дела господские. Назовём произошедшее наглядным уроком для местных жителей. Соответственно: завершение шоу не допускает раскисания. Где тут аборигены?

Оба приведённых мужика, поймав мой взгляд, сдёрнули шапки и поклонились. Всерад — быстро, суетливо, троекратно. Хрысь — с запаздыванием, подумавши, медленно. Мне, конечно, Всерадов вариант приятнее. Но... Не потянет дядя. Неумён и душой слабоват.

— Подсаживайтесь, мужики за стол. В ногах правды нет. Там вон ещё баранина жареная осталась. Остыла, правда. И бражки ещё есть, наливайте себе сами.

— Благодарствуем. Ты зачем посылал-то? Говори, а то вишь беда-то какая, соседям-то помочь надо. Делов-то много.

— Ага. А будет ещё больше. У тебя, Хрысь. Вы, верно, знаете, что все земли, кроме Рябиновки, здешний владетель Аким Янович Рябина мне отдал...

— Сплетня такая была. Только коли Акиму сбрендилось чужим владением дариться — то его забота. А мы не Рябиновские, мы — "пауки". Мы люди вольные. Сами сюда пришли, сами эту землицу от княжьей власти получили, сами подняли. А не понравится — сами, как захотим, и уйдём.