— Но ведь она плачет не из-за этого!
— Верно. Она плачет из-за того, что рухнула ее идиллия, ее лживый и пошлый, и при этом эгоистичный и подлый мирок! И ты решил за компанию с ней поплакать над этим? Оценил трезво и отключился! Ясно?
— Да, Локи, — выдохнул мальчик, устало потирая лоб. — Я... я просто запутался. Но ты... мы... Ведь мы больше...
— Ну, конечно. Я же сказал — я это остановил. — (На деле-то просто закончил, но пускай мальчишка думает, что это он и ради него...) — Впереди, — бог насмешливо-выразительно смотрит на Гарри, — сплошное созидание.
— Да???
— Безусловно. Или ты тоже думаешь, что я только рушить могу? Иногда, чтобы что-то построить, сперва приходится... расчистить площадку. Это просто — промежуточный результат. Не нужно так на нем акцентироваться.
Это ведь действительно промежуточный результат. Как и там, на Земле... Не это ведь было целью. Зачем они все время ему это... Сами ведь помешали! Хесеш должен все посчитать. Там бы нормально все было, не прилети туда так не вовремя Тор...
Ну, а здесь... Здесь точно все будет нормально.
* * *
— Этим вечером все должно измениться.
Голос Локи звучит с такой торжественной уверенностью, с такой непоколебимой решимостью, что, хотя они всего лишь открывают все ту же неизменную дверь опостылевшего дома Дурслей, у Гарри возникает чувство, как будто он стоит сейчас перед вратами в другую вселенную. — Ты мне веришь?
— Конечно, — без тени сомнения кивает Гарри. Да и разве он может сомневаться в Локи?
— Хорошо, — удовлетворенно прикрывает глаза бог. Вот это — хорошее чувство. Двойная уверенность. Пускай накладывается. — Ты готов?
Гарри чувствует, как на нем подтягивается и обновляет цвет одежда, подправляется прическа, подгоняются по размеру и чернеют ботинки. И вместе с этим куда-то на задний план отступает усталость, уступая место уже знакомому чувству — какой-то пронизывающей все тело азартно-предвкушающей собранности. Как всегда, когда Локи готовится к бою.
— Да. Я... Я не подведу.
— Очень. Хочется. На это. Надеяться. — Бог прищуривается, глядя мальчику в глаза с немалой долей укоризненного скепсиса.
— Я случайно, Локи! Этого больше... Я помню всё, что ты говорил. Даже если ты... — губы мальчика сжимаются, а глаза становятся не по-детски серьезными. — Даже если тебе придется...
Лафейсон прикладывает палец к губам и насмешливо-успокаивающе покачивает головой.
— Все будет хорошо. При съемках этого фильма ни одно животное не пострадает. Просто... верь мне.
========== 72. Мы начинаем КВН ==========
— Так, ты тоже подъем, — Локи незаметно похлопал змеиное тело, под одеждой свисающее с шеи.
— Не сплю, не сплю... Полезный...
Петунья хлопочет у плиты — заваривает чай, пока в микроволновке разогревается пицца. Сама все делает, к нему не стала и обращаться — не хочет, видимо, вообще разговаривать. А ведь придется...
Впрочем, через пару минут все прояснилось. Двух кусков пиццы и чая с молоком удостоился лишь кузен. Петунья ограничилась черным чаем без сахара, а Гарри добрая тетушка и вовсе демонстративно хлопнула стакан холодной воды из-под крана. Скорее всего, она бы отправила его просто в чулан, если бы не обещанный разговор.
— У тебя есть ровно двадцать минут, чтобы сказать все, что ты собирался, — по-прежнему не смотря на него, заявила она. — И учти — это будет последний наш с тобой разговор. Как только вернется мой муж, мы навсегда с тобою распрощаемся.
Не вернется. Уж он постарается, чтобы не вернулся. Но только сейчас не об этом.
— Не думаю, — Лафейсон взял стакан с водой, задумчиво посмотрел сквозь него на свет, потом встал и, выплеснув содержимое в раковину, принялся наливать себе чай.
— Не думаешь, — самым мерзким голосом передразнила Петунья. — А никого не интересует, что ты думаешь. — Поджав губы, она с брезгливой ненавистью молча пронаблюдала, как он взял чашку с блюдцем и уселся обратно за стол. Через несколько секунд один кусок пиццы перекочевал с тарелки Дадли к нему на блюдце. — Замечательно, — губы тетушки поджались еще сильнее. — Надеюсь, ты понимаешь, что тебя ждет. Там тебя точно отучат от твоих пагубных воровских наклонностей.
Она поднялась и с видом незаслуженно осужденного на каторгу засунула в микроволновку еще один кусок пиццы.
— Зачем вы грозите тем, чего не в состоянии осуществить? — он с удовольствием откусил хрустящий кусочек. — Ни одного шанса. Чтобы поместить ребенка в исправительное учреждение, нужны веские причины. Официально зафиксированные случаи хулиганства или другого опасного или деструктивного поведения. И не нужно смотреть на оторванную дверь. Даже если бы это сделал я — не имеет значения. На самом деле за погром дома куда легче отправить туда Дадли, чем меня. Я-то приемный. Так что... — он улыбнулся с притворным сожалением. — Вывод сделают, что просто опекуны не справляются. Лишат опекунства.
— Это... эта мерзавка корреспондентка тебя научила? Какие же все вокруг!... Ничего не знает, и лезет в чужой дом, в чужую семью... — кажется, она собиралась опять разрыдаться, но неожиданно успокоилась и, кинув на тарелку Дадли разогретый кусок, продолжила с мрачным довольством:
— Прекрасно. Вот на этом и порешим. Возможно, еще вчера мы бы переживали о том, что скажут люди... Но ты... Ты сделал так, что больше это не имеет значения. Я даже Вернона дожидаться не буду. Я завтра же напишу отказ. Пускай кому-нибудь другому достанется такое счастье, — ее губы кривились, изображая смесь презрения, горечи и обиды. — Некоторые его так ждут...
— Нет. — Локи бросил взгляд на тарелку Дадли (тот еще не расправился с первым куском — давала себя знать распухшая щека), немного подумал и встал, чтобы разогреть еще один. Не то, чтобы так уж хотелось есть, но это был повод выпрямиться во весь рост, чтобы быть хоть чуточку выше сидящей за столом женщины. — Я никуда не уйду из семьи, — решительно заявил он. — Дяди нет, и я теперь... — (вот же... не скажешь ведь — старший... Опять самый младший!) — Я единственный оставшийся маг в нашем роду, и на мне теперь его защита.
Чашка в руках Петуньи подпрыгнула, расплескивая по столу горячий чай. Она издала какой-то подвывающий всхлип и, закрыв руками глаза, разразилась истеричным смехом, перемежающимся с рыданиями.
— Защита! — взвизгивала она. — Защита! — она зло схватила валяющуюся на столе чашку и с размаху швырнула ее в умывальник. — Защита? — резко поднявшись, Петуния сдернула с петли кухонное полотенце и принялась вытирать со стола. — Защита... Вот что, — она, наконец, овладела собой. — Если еще хочешь что-то сказать, то говори — у тебя осталось пять минут. Только какую бы ерунду ты не нес, на мое решение повлиять ты уже не сможешь!
— У меня есть что сказать, тетя. Например, что я достаточно вырос, чтобы контролировать магию. Так что, никаких эксцессов больше не будет. Мы могли бы, — его улыбка являла собой образец доброжелательности и убедительности, — вполне нормально сотрудничать.
— Всё? Еще две минуты.
— Нет, не всё, — улыбка исчезла с его лица, а в голосе появился нажим. — Еще я неплохо овладел несколькими магическими приемами, — Локи взглянул в глаза женщины, но в них было только раздраженно-усталое упрямство. — Достаточно хорошо, чтобы влиять на ваши решения. Достаточно хорошо, чтобы занять в семье достойное место — старшего мага и защитника. И достаточно хорошо, чтобы доказать вам, что изменить ситуацию теперь не в ваших силах.
Дадли, забыв при пиццу, уставился на него с открытым ртом.
— Ма, что он говорит?
— Чушь он говорит! Набрался где-то... Всё, время вышло.
— Придется продлить. Чтобы никто завтра случайно не пострадал. Вы же не хотите в тюрьму, тетя? Бедняга Дадли... Останется еще и без матери.
— Ты... ты вообще о чем говоришь? — Петуния пыталась сохранить пренебрежительную уверенность, но в ее голосе прорезались тревожные нотки.
— Я уже объяснял. Я собираюсь занять достойное место в вашей... в нашей семье. И у меня уже есть все шансы... А если у меня есть все шансы, — его голос становился все более злым, — и я не сомневаюсь, что я достоин, — зеленые глаза распахнулись, в них явственно проступила жестокая ледяная синь, — то я собираюсь бороться за это, чего бы мне это не стоило! И чего бы это не стоило всем остальным!!!
Гарри почувствовал, как где-то внутри зарождается горячий тугой вихрь. Заполняет легкие так, что становится трудно дышать, сжимает горло. Шумит в голове, пылает лоб, слезятся глаза... Кажется, что сейчас он или разорвет изнутри, или вырвется, вырвется наружу, чтобы сокрушить, размести все вокруг, разнести в щепки...
— Локи... — испуганно шепчет он. — Локи, не надо... Ты же собирался...
Бог болезненно прикрывает глаза и кивает.
— Всё нормально, — выдыхает он. — Всё под контролем.
Он бы и сам остановился. Наверное. Нет, точно сдержался бы. Вечно все лезут под руку...
— Ты еще больший псих, чем все твои эти... — бормочет Петуния, опасливо обходя стол и беря Дадли за руку. — Пойдем, мой маленький, спать... Это был безумный день...
— Так вот, — как ни в чем ни бывало продолжает Локи. — Либо мы поладим, как родственники, либо... Без боя я не сдамся. И первое, что я делаю при зачислении в приют — я заявлю о насилии со стороны опекунов. Да, это посоветовала журналистка, если вам так интересно.
Женщина обессиленно опускается на стул и, отпустив руку сына, измученно трет виски, горестно кивая в такт каким-то своим мыслям.
— Хорошо... — наконец, выдавливает она. — Очень хорошо, что предупредил. Я... Я свяжусь с нашим адвокатом. Мне все равно с ним нужно связаться... Наверное... наверное, ты еще способен причинить нам какой-нибудь вред. Ты маленький лживый подонок! Возможно, после всего, — она бессильно развела руками и огляделась вокруг, — после всего этого... ты сможешь добиться, чтобы нас еще и оштрафовали. Но даже не пытайся меня шантажировать чем-нибудь бОльшим! У тебя совершенно нет никаких доказательств! Или, думаешь, законы защищают только тебя? Ты можешь сочинить какую угодно клевету, и... да, раньше бы это могло повредить нашей репутации, особенно Вернона... Но теперь... Хуже уже не будет! Потому что хуже уже некуда!! Ты сам сделал так, что нам абсолютно нечего терять!!!
— Я сделал вас свободными, тетя? — довольно улыбается Лафейсон. — Независимыми. И бесстрашными. Это — хорошее начало для новой жизни. Когда у вас иссякнет жалость к себе из-за мнимых потерь, вы еще оцените преимущества своего нового положения. Что же касается доказательств, — не давая ей ничего возразить, продолжил он, — то я ведь уже вам объяснил про магию. Они у меня есть. Будут. Как только я пожелаю.
Он довольно стрельнул глазами, убеждаясь, что взгляды обоих зрителей прикованы к нему.
— Доказательства — не проблема, — он делает два шага вперед, и в полуобороте задирает рубашку, обнажая пока еще совершенно чистый бок. — Вы же меня били, тетя, — задиристо улыбается он. — Ремнем, — на бледной коже последовательно прорисовываются пять бледно-розовых широких полос с синяками. — Тростью, — поверх появляются двойные бордовые параллельные риски. — Розгами, — все более шокированное лицо Петуньи только подхлестывает азарт — на теле не остается живого места от пересекающихся, накладывающихся друг на друга багряных, пурпурных, пунцово-красных полос. — Вы же садистка, тетя! — все более входит в раж трикстер. — Вы оба садисты! Рассказать всем, как вы меня связывали? — на протянутых запястьях проявляются искусно вычерченные следы витой веревки, — душили, — оттянутый воротник обнажает тонкую шею с темными-синюшными следами от пальцев, — жгли сигаретами, — он закатывает рукав, открывая ряд черно-красных округлых пятен. — И даже... Не поскупились на это! — через всю руку буква за буквой проступает корявая, будто вырезанная ножом надпись: "Я должен хорошо себя вести".
— Достаточно доказательств? — зло шипит он в лицо потерявшей дар речи женщине. — Достаточно, чтобы надолго отправить вас за решетку?
— Хотели звать адвоката? А поможет? — он зло рассмеялся, вытаскивая из-под штанины припрятанную палочку. Дошла очередь и до нее. На себе показывать просто, но ведь это не конец представления... — Вы ведь и с сыном проделывали то же самое. С родным сыном! — он взмахнул палочкой, и поверх припухлости на щеке Дадли отобразился отчетливый след женской пятерни. Мгновенный взгляд на руку Петуньи, и отпечаток дополнился еще одной небольшой деталью — следом от кольца на безымянном пальце. — Скажете, это мелочи? А если вот так? — на лбу кузена образовывается желто-синий синяк в форме женской туфли.
Женщина вскакивает, намереваясь схватить ненавистного племянника, но Локи, ловко проскользнув у нее между руками, выскакивает в коридор.
— Минуточку, — с видом веселого фокусника, объявляет он. — Надо кое-что проверить.
— Ну вот, — он возвращается, держа в руке ту самую туфлю с поломанным каблуком, снова проскакивает мимо совсем одуревшей Петуньи и прикладывает туфлю ко следу на лбу Дадли. — Чуть-чуть не совпадает. — Под действием направленной палочки след точно уменьшается под размер. Такой же точно рисунок с четко очерченным каблуком возникает у пораженного мальчишки на тыльной стороне ладони. — Так издеваться над ребенком... — трикстер притворно-осуждающе качает головой. — Наступать на руки, защемлять пальцы дверью, — жирные пальцы кузена синеют, и сразу же за ними чернеют ногти. — Вас лишат родительских прав, тетя. Навсегда.
Фух, устал. Надо передохнуть. Зачем воду из стакана вылил? Да паршивая она здесь из-под крана. А в чайнике теплая. Ладно, неважно, сойдет.
Он допил, посмотрел на сидящую в трансе "родственницу". Нет, транс — это не состояние для переговоров. Так она мало что понимает. Продолжаем.
— Лишение родительских прав, — повторил он. — И тюрьма. Или психушка? Тюремная психушка — есть и такие. А что еще взять с женщины, если она, — он направил палочку на руку Петунии, — состоит в подпольной нацисткой организации? — женщина с округлившимися глазами смотрела, как на ее предплечье проступает татуировка фашисткой свастики. (Привет, Гидра!) — Член сатанистского ордена, — на втором предплечье прорисовалось перевернутое распятие. Ну да, начитался, пока Хесеша вызывал. — Да и вообще — с самого детства совершенно не в себе? — он подошел к ней и, бесцеремонно приподняв юбку, обнажил на бедре неумело, явно детской рукой, вытатуированную старую картинку — двух совокупляющихся огромных тараканов.
Визг был просто оглушительный. Уши закрыл даже Дадли.
— УБЕРИ!!! УБЕРИ ВСЮ ЭТУ МЕРЗОСТЬ НЕМЕДЛЕННО!
— Если договоримся, то... — он не успел договорить, как тетушка пулей выскочила в коридор.
— Ну вот, я только собирался убрать, — он хмыкнул и отправился вслед за нею. Следом потопал и Дадли. Кажется, он даже забыл, что хромает.
Петуния ужом вертелась у зеркала. Она с ужасом разглядывала то правую, то левую руку, то внезапно задирала юбку и вновь с визгом ее одергивала. В конце концов, она начала яростно тереть ненавистные рисунки, иногда смачивая пальцы слюной.
