— Например? — нахмурился он.
— Например, говорил, что просто друг, а потом признался в любви чуть ли не перед всем Хогвартсом. Пригласил на бал и сбежал, бросив посреди зала...
— Я извинился. И помнится, ты меня простила. И где ты видишь обман сейчас, ради Мерлина? Я даже уже не прошу взять, просто померить.
— Какой смысл сейчас мерить, если я не смогу его принять?
— Неужели он тебе так не нравится? — Басти начал сердиться и это ещё больше укрепило её подозрения.
— Я плохо разглядела, — попробовала она схитрить.
Он прищурился, но положил браслет в коробку и протянул ей:
— Смотри!
Она осторожно взяла, полюбуется последний раз — и вернёт. Браслет завораживал, и теперь она явственно ощущала сильное желание поскорее его примерить, но именно поэтому не доверяла. Даже поэкспериментировала — отвела на расстояние вытянутой руки, любуясь издали, потом приблизила. Эффект напугал. Чем ближе был браслет, тем сильнее она ощущала какую-то очень соблазнительную силу, исходящую от него.
— И всё же, я не стану его мерить. Прости. И взять тоже не могу. Защитных амулетов у меня хватает. А эта вещь, сколько бы ни стоила, слишком дорогая.
— И Мордред с ним, не бери, — рассердился Лестрейндж. — Но примерить-то — это пара секунд. Он не отравлен, поверь! Я никогда бы не смог причинить тебе зло, неужели не понимаешь?
Так продолжаться не могло, ещё чуть-чуть — и она согласится. Браслет жёг руки даже через коробку. Пришлось сделать усилие, чтобы прекратить этот фарс.
Санни спрыгнула со стола и впихнула ему коробочку в руки, боясь передумать.
— Мы так ни к чему не придём, Рабастан, — быстро заговорила она, прежде чем он успел возмутиться. — Зачем ты так настаиваешь на примерке? Что за защита такая интересная? Зачем мне примерять, если ты делал специально для меня? Не потому ли, что снять я его не смогу?
Лицо парня тут же стало надменным и замкнутым.
— Не доверяешь, да? — переспросил он спокойно. — Или не веришь, что я тебя люблю?
Санни покачала головой, понимая, что и этот разговор кончится ничем.
В который раз сказать, что она его не любит, она не могла — сама уже была не уверена. Но ему это точно лучше не знать.
— Ты мне правда нравишься, Рабастан Лестрейндж, — решила она быть честной. — Но представь себе. Я на последнем курсе, а ты только на пятом. Пожениться мы не сможем, пока ты не окончишь школу. Или твоя любовь женитьбы не предполагает?
У него сжались челюсти, а тёмные глаза, казалось, прожигают душу.
— Санни, причём тут это? То есть, конечно, я женюсь на тебе! Что там два года?
— Будешь ждать? Как ты себе это представляешь?
— Я младший. И я намного опережаю программу. Отец может забрать меня из школы после сдачи СОВ и перевести на домашнее обучение. Ждать не придётся.
— Но я не давала тебе согласия, Басти, — Санни постаралась скрыть нервозность. — Я не готова к замужеству.
— А я разве тороплю?
— А разве нет? Только не говори, что уже просил отца поговорить с моим, — испугалась она.
Он молчал, отвернувшись в сторону.
— Дай мне немного времени, прошу тебя, — Санни умоляюще сложила руки. — Хотя бы до Рождественских каникул не преследуй. Нам обоим нужно разобраться в себе. Я тебя очень прошу.
— И что будет в Рождество? — холодно осведомился он.
— Пройдёт два месяца. За это время мы оба постараемся понять, что чувствуем друг к другу и поговорим ещё раз.
— Я и так знаю, что я чувствую! — резко ответил он. — Но хорошо, будь по-твоему. Раз уж так хочешь меня проверить, то я докажу, что умею ждать.
От того, что он так все переиначивал и стал таким надменным и далёким, захотелось сказать какую-нибудь колкость или бессильно топнуть ногой.
— Спасибо, — она мягко коснулась его руки, сжимающий коробочку с браслетом.
— И что, не передумаешь насчёт браслета? — угрюмо спросил он. Глаза горели мрачным огнём. — Я согласен терпеть два месяца, а ты не можешь сделать такой малости?
— Прости, — твёрдо ответила Санни, стараясь задушить в себе жалость к парню и желание обладать красивой вещью — она всё ещё притягивала как магнит. — Я не стану мерить браслет!
— Это твоё последнее слово? — напряжённо уточнил Рабастан.
— Да. Вернёмся к этому разговору через два...
Она не договорила, испуганно отступив от соскочившего со стола Басти. А он, не отрывая от неё взгляда, вынул из коробки браслет и просто смял его в руках, как пластилин. Она и пикнуть не успела. Швырнув несчастное изделие на пол, Лестрейндж пальнул в бесформенный комок каким-то заклинанием и припечатал оплавленное нечто своим каблуком.
— Через два месяца поговорим, мисс Прюэтт, — холодно поклонился он, развернулся и вышел из класса, чеканя шаг.
Хлопнула дверь, заставив её подпрыгнуть. На полу осталась лежать бесформенная уже драгоценность.
Проглотив комок в горле, Санни достала платок, присела на корточки и завернула в него не состоявшийся подарок, подобрав все отвалившиеся кусочки с непонятной ей самой скрупулёзностью. Пришлось для этого поползать по полу. Положив получившийся узелок в коробочку, так и оставшуюся лежать на парте, она уменьшила её и сунула в карман. Сморгнув набежавшие слёзы, она помедлила ещё немного, жалея об использованном платке. Пришлось поискать что-нибудь подходящее в сумке и трансфигурировать новый платок. Под руку сразу попалось утреннее письмо Рабастана. Всхлипнув, Санни превратила его в большой платок и попробовала вытереть слезы. Но быстро сообразив, что это бесполезно, а плакать в кабинете ЗОТИ не хочется принципиально, она быстро пошла к себе. Хорошо ещё, что в коридоре никого не встретилось.
На душе было очень горько. Казалось, радуйся, что так всё закончилось. Сомнительно, что Рабастан не сдержит своего обещания на этот раз. Значит, у неё в самом деле появится двухмесячная передышка от него. Так почему же так больно, почему хочется плакать или биться головой об стенку?
Она рухнула без сил на диванчик в своей гостиной и закрыла лицо руками. А ещё было жуть как жалко Рабастана. Что он теперь будет делать? Что он станет думать о ней? И браслет — страшно представить, сколько труда и всего остального потребовалось ему, чтобы создать такую красоту.
Мягкий комочек запрыгнул к ней на колени, и Санни, глубоко вздохнув, принялась гладить его, постепенно ощущая, как расслабляется внутри какой-то тугой узел.
— Монстрик, — ласково прошептала она. — Ты мой лучший друг! Пойдём со мной, покажу тебе одну замечательную комнату.
Забежав в свой крошечный кабинет, она прихватила заготовленные тетради для копирования книг, переоделась в свитер и брюки, набросив поверх мантию, и отправилась в Выручай-комнату, сунув Монстрика за пазуху. Работа — лучшее лекарство от душевных страданий.
* * *
Эйлин никогда особо не любила наряжаться. Исключением была та неделя, о которой она запрещала себе вспоминать все эти годы. Она решительно надела простую юбку до пола, в которой выходила из дома, и вязаную кофту, бесформенную, но более-менее целую. Ничего ей от него не надо, поэтому и наряжаться сейчас смысла нет.
Ощутив, что сердце уже не так выскакивает из груди, и лучшего состояния она вряд ли добьётся, миссис Снейп отправилась вниз.
Робертс с её сыном сидели в кухне и одарили её совершенно одинаковыми взглядами — в них было беспокойство и ещё что-то непонятное. Антуан вскочил, но, к счастью, остался стоять на месте. Хотя ей и показалось, что он хочет броситься ей навстречу.
— Здравствуй, — тихо произнёс он.
— Северус, — тихо попросила Эйлин, остановившись возле стола и избегая взгляда Робертса. — Ты не мог бы пойти погулять?
Не было смысла тянуть с разговором.
Сынок сразу насупился, но послушно встал.
— Можно, я пойду в подвал?
Она заколебалась, но ребёнок уже давно стал вполне самостоятельным, и ей было не страшно посылать его в лабораторию одного. Если и решит что-то сварить, то пусть, технику безопасности он знал отлично, и сам порой её начинал контролировать.
— Хорошо, только не затевай там ничего надолго. Мы с мистером... с профессором поговорим, и я тебя позову.
Северус кивнул, бросил на гостя хмурый взгляд и отправился в коридор, где была дверь, ведущая в подвал.
Эйлин села за стол, подождала, пока Робертс займёт место напротив неё и только тогда подняла взгляд. Увиденное заставило испугаться. Горящий взгляд Антуана не предвещал ничего хорошего. Так он смотрел на неё на том злополучном балу.
— Мистер Робертс...
— Эйлин, ради Морганы... Прошу, зови меня Антуан.
— Я понимаю, что нам нужно поговорить, давайте не будем ходить вокруг и около. Предлагаю вам начать первому.
— Согласен, — тут же поддержал Антуан. — Можно спросить? Северус...
Он внезапно покраснел и замялся. Она понимающе улыбнулась, Робертс всегда был очень щепетильным, а такие вопросы никому легко не даются. Хорошо, что она всё решила заранее.
— Да, Северус — твой сын.
Он закрыл лицо руками, и она вдруг испугалась, что он вовсе не рад это слышать. Но нарушать молчание побоялась. Внутри неё всё было напряжено, как струна, и Эйлин опасалась, что не выдержит, и случится что-нибудь страшное и непоправимое.
Наконец он положил руки на стол. Лицо его было бледным и спокойным.
— Спасибо. Я боялся, что ты будешь это отрицать.
— Какой смысл? — печаль всё же прорвалась в её голос. — Это же очевидно. Он очень похож на тебя.
— Я хочу вас забрать отсюда, — произнёс он. — Вас обоих!
Она глухо рассмеялась, но сразу оборвала свой смех, закашлявшись.
— Твои желания всегда были самым главным, — сказала горько. — А что хотим мы с сыном — не имеет значения, не так ли?
— Эйлин!
— Можешь возмущаться, но ты сам всё понимаешь. Ещё вчера я хотела отдать сына тебе, но после того, что ты сделал, я передумала.
— Что я сделал?
— Устроил мой развод с мужем. Кто тебя просил? — Она все же не выдержала и вопрос прозвучал резко. Продышавшись, она смогла продолжить более спокойно, не обращая внимания на его удивлённый взгляд. — Не надо быть слишком умной, чтобы понять, что без магии тут не обошлось. Что ты сделал с Тобиасом? Как ты получил эти бумаги на развод? Империус? Конфундус? Авада?
— Я не... — Робертс вскочил, но тут же сел снова. — Прости! Разве это не лучше, что ты стала свободной?
— Лучше, — кивнула она. — Ты наверняка ещё и внушил ему, чтобы больше сюда не приходил. Я должна сказать тебе спасибо, и за дом, что Тобиас оставил нам с сыном. Но теперь нам нет нужды этот дом покидать. И жить без Тоби нам будет легче. Так что тебе лучше уйти прямо сейчас, и больше никогда не появляться в нашей жизни!
Эта речь далась ей нелегко, силы, взявшиеся неизвестно откуда, покинули её так же внезапно, как и появились. Эйлин с трудом могла сидеть прямо, ужасно хотелось скрючиться, обняв себя руками.
— Эйлин, зачем ты так? За что?
Она догадалась, что он вложил в эти вопросы. И не стала юлить. Неизвестно, сколько она еще протянет, прежде чем не останется сил даже говорить.
— Помнишь своё письмо?
— Какое? — сделал он удивлённый вид, но тут же торопливо сказал: — Что бы там ни было — прости, я не ведал, что пишу. Я был в отчаянии, Эйлин.
— Хочешь сказать, что не помнишь, что написал? — её начала бить дрожь. — Так я скажу, ты проклинал день, когда мы встретились. Или тебе дословно?
— Не надо, — попросил он, ещё больше побледнев. — Прости! Пожалуйста, прости.
Он все же вскочил, обогнул стол и опустился перед ней на колени.
— Эйлин! — и столько муки было в его голосе. — Я ни на миг не переставал тебя любить! Я и сейчас... Поверь, мне незачем дальше жить, если прогонишь!
— Я должна тебя пожалеть? — спросила она тихо, не глядя в его сторону. Самочувствие ухудшалась слишком быстро. Ей страшно хотелось оказаться на диване и свернуться клубочком под тёплым пледом. Потому она позволила ему взять безвольно упавшую руку.
— Эйлин, будь благоразумна, — он продолжал стоять на коленях и судорожно сжимал её руку. Но голос уже стал спокойным. — Зачем меня гнать? Ты можешь продать этот дом, если захочешь. Мой дом гораздо просторней и стоит на берегу речки, в которой вода чиста, как слеза. Там очень красиво, Северусу бы понравилось. В доме имеется подвал, когда-то там была лаборатория алхимика, но я ничего там не трогал. Возможно, ты сможешь сама с ней разобраться — ты же зельевар. У меня есть домовой эльф. Тебе не придётся больше готовить или заниматься уборкой. Северус может играть с другими детьми — рядом, но не слишком близко к моему дому, живут ещё несколько семей волшебников. Я большую часть года провожу в Хогвартсе, но смогу навещать вас по выходным и на каникулах. А если ты захочешь, я уволюсь завтра же. Я сделаю всё, чтобы ты... чтобы вы были счастливы!
Он описывал слишком соблазнительную жизнь, и она не могла не дрогнуть. Как бы ей хотелось, чтобы это было возможно! Но зачем мучить себя несбыточными мечтами? Сил осталось совсем мало, и она могла говорить только очень тихо, делая паузы:
— Ты опоздал на девять лет... Я просила тебя не ходить к отцу... А ты пошёл... Я ведь хотела убежать с тобой... я всё приготовила, а ты написал, что проклинаешь... день нашей встречи... Я ушла одна... не хотела жить... Меня подобрали маглы, Тобиас пожалел... Чужие люди, не волшебники оказались добрее... Сначала я тебя ещё любила... потом ненавидела очень сильно... а потом узнала, что у меня будет ребёнок... Если бы ты нашёл меня в ту ночь... Время ушло. Ты не изменился... Ты пришёл и разрушил ту жизнь, что была у меня, не оставляя выбора... даже не спросил, хочу ли я избавиться от мужа... Да, мы бедны, нам можно подкинуть еды, как нищим... можно увлечь ребёнка рассказами о Хогвартсе... А поговорить можно и потом, когда пути назад не будет... Но мы справимся... Я не хочу тебя видеть... Никогда больше... Уходи.
— Эйлин!
— Прямо сейчас!.. Уйди!.. Прошу тебя!
Дыхание уже вырывалось с хрипом, в глазах потемнело. Только бы не упасть прямо перед ним! Как жаль, что не осталось бодрящего зелья!
— Что с тобой? — он всё же заметил, что ей плохо, но порадоваться этому она уже не смогла. — Эйлин? Родная, я...
Его слова донеслись откуда-то издалека, и она ещё удивилась, как он так быстро отдалился, а потом сознание просто уплыло.
Ей казалось, что она падает куда-то, и падение было бесконечным. Отчаянно хотелось жить, и она пыталась вытянуть волшебную палочку из кармана, чтобы замедлить падение или хотя бы смягчить приземление на дне пропасти. Но руки не слушались, и её тело продолжало стремительно нестись вниз.
* * *
Антуан вскочил, успев подхватить Эйлин на руки. Он страшился, что она может его прогнать, но такого представить не мог, в глубине души надеясь переубедить. Даже крик старшего Лестрейнджа, пребывающего в ярости, не приводил его в смятение так сильно, как этот тихий голос любимой женщины, практически подписавший ему приговор. И что толку сожалеть, когда не вернуться и ничего уже не исправить? Только её обморок разом изменил всё. Как он мог не видеть, что Эйлин еле держится, как мог не заметить этой бледности и странной худобы?
