Я с шумом втянул воздух носом и вскочил — запах был знаком! И не труп это вовсе, а совсем даже вкуснятинка! Кастрюля с сягдимирлем, которую фон Шнитце унес куда-то в подпол рядом с кухней!

Потерев еще одну шишку на лбу (нечего подпрыгивать в темноте!) я глубоко вздохнул, успокоился, и аккуратно принюхался.

Воняло справа. Значит нам туда дорога!

Следующие метров триста извилистых коридоров, странных залов и полурассыпавшихся лестниц я прошел исключительно носом. Что-то хрустело под ногами, кажется, один раз я чуть не провалился в ловчую яму, и вообще, Индиана Джонс был бы мной доволен, но я шел, и полз, и лез! И наконец, уперся в дверь. Простую, деревянную, с двумя железными полосами. Запертую, конечно.

Еще немного поорав для приличия — вряд ли кто-то сунется в подвал с Этой кастрюлей даже на самые жалобные вопли! — я стал прикидывать, где нахожусь. Прогулялся взад-вперед, добыв еще два синяка. Черт побери, когда старик водил меня здесь, то все коридоры были гораздо прямее, а потолки выше! Подобрав камень, начал обстукивать стену на предмет пустоты. Наконец, в одном месте кладка на стук отозвалась чуть по другому. Решив, что лучше рискнуть еще раз упасть в какой-нибудь колодец, чем остаться у запертой двери как Индеец Джо, я разбежался, и...

Никогда больше такой глупости не сделаю. Тем не менее, когда я откашлялся от облака пыли и перестал подвывать от боли в ушибленном плече, то смог нащупать еще одну дыру. Из-за которой не тянуло сягдимирлем, а вовсе даже чуть заметно тянуло свежим ветерком!

Лаз оказался очень узким, но неизвестное количество времени и примерно две тысячи проклятий спустя я протиснулся мимо каких-то досок и костей, нащупал над собой еще один каменный потолок и с отчаянья попытался приподнять его как крышку.

Скрипнуло.

Взвизгнуло. Взвизгнуло еще раз и забормотало по-английски. Я поднатужился...

— Эгельберт, разве еще день?

— Д-да, господин барон.

— Тогда я здесь посижу. — Я плюхнулся на теплый камень и с шипением посмотрел на яркие солнечные лучи, после чего попытался зажмуриться. Глаза после трех часов полной темноты никак не хотели привыкать к свету.

Туристы, столпившись в сторонке, что-то оживленно обсуждали.

Наверное, не каждый день им доводится видеть, как кто-то вылезает, приподняв могильную плиту и начинает вести непринужденный разговор с экскурсоводом. Похоже, тут был потайной ход...

— Господин барон, я никак не мог найти вас, чтобы сообщить — власти федерации заявили, что намерены жестко пресекать любые посягательства на свободу волеизъявления эскенландацев. Из налогового управления прислали извинения, но сказали, что ничего не могут сделать — именно по приведенным вами причинам.

— Вот как? Тогда снимите на сайте мою первую фотку и поставьте вместо нее вторую. И снова пошлите уведомление об обновлении по тому же адресу.

— М-м... я не совсем понимаю смысл.

— Не важно. Первую все равно оставьте... вдруг еще пригодится. — Я попытался отстраниться от яркого, после потемков подземелий, света, в тени замковой стены. Туристы, похоже, не поняли, почему это барон жмется к камню, стараясь избежать солнечных лучей. Теплый он, вот и жмусь!

— Знаете, Эгельберт, я пойду, пожалуй. Самое время немного подкрепиться.

От взгляда, каким я обвел туристов, те попятились. Немного подумав, я сдвинул каменную крышку обратно — еще поналезут, любопытные такие, потом ищи их, — и пошел в направлении хозяйственных построек. Жрать хотелось, но сначала надо умыться и переодеться.

"— Черт побери, я думал, это все сказки, но ведь видел своими глазами! Впрочем, он вполне адекватен, сотрудники музея ничуть не боятся, а как только можно было избегая солнца пройти по двору — он направился в коровник, видимо, там и кормится — значит, не какой-то там безумный монстр. Хотя выглядит внушительно и жутковато. Зато запашок от него! Слабый, но отвратительный!

-Чего ты хочешь? Он, небось, родился в те времена, когда о дезодорантах даже и не слышали! Фотки есть?

— Только со спины!

— Ого, в самом деле крупный. Где, говоришь, это было? У меня отпуск скоро..."

с туристического форума

— Господин барон?

— Что, Эгельберт?

Судя по официальности обращения, я был нужен управляющему как высшая власть.

— Возникла небольшая проблема.

— Да? И какая?

Я сидел у окна в своем кабинете, задумчиво глядя в прозрачно-синее небо. Упырь разлегся на коленях, подставив уши под мою руку, рядом на столике дымилась чашечка кофе... принести ее сюда из кухни еще горячей было логистическим подвигом. В голове громоздились планы и я чувствовал себя настоящим Доктором Зло. Ну или хотя бы Санитаром Неприятность. У меня отпуск, имею право!

— Один из беженцев...

— От кого — куда?

— Откуда-то из Африки в федерацию.

Кое-кто не успел уловить момент, когда вокруг него поменялась страна и законы. Некто в национальной цветастой одежде пришел за пособием, обнаружил, что контора закрыта и, выражая свое искреннее возмущение, взялся за привычное орудие... нет, не за "калашников", за камень. Им он выбил все стекла в конторе, потом побуянил и даже слегка сопротивлялся страже. И возник казус — с одной стороны он испортил имущество, но оно принадлежит не городу. С другой стороны все находящееся в округе и не имеющее прямого владельца — мое. Стража, которой слишком активный задержанный успел наставить синяков и пару раз укусить, тоже моя. Надо что-то делать, только что? Да и нужно ли?

— Эгельберт, мне и такую мелочь самостоятельно решать? Посмотрите свои мудрые книги и распорядитесь. Что там требуется, наверняка же хватает прецедентов? Вот и выполняйте.

Кофе остывал, вместе с теплом уходили остатки любви к человечеству. Беженцы, пособия... Я бы занялся благотворительностью. Человек десять точно бы облагодетельствовал: мужиков, лет сорока, штук шесть, и женщин, с детьми, три-четыре. И кормежка бы нашлась, и крыша над головой, и занятие — этот замок еще чинить и чинить! И работали бы они не постоянно, а только шесть дней в неделю! Скоро сюда слетятся кандидаты в оруженосцы, мне за неделю нужно получить нормальное помещение из музейного уровня развалин.

Эх, королевство маловато, разгуляться мне негде! Может, захватить пару соседних баронств? Федераты решили не вмешиваться, так что "с опорой на внутренние силы" можно слегка пошалить. Завоевать, насадить везде истинную веру... кстати, надо поинтересоваться, какая именно у нас сейчас вера — истинная? И что с этого можно получить.

Александр Эскенландский! Звучит же?

— И потом конечно, стану я тираном, старая, простая, верная стезя... — песенка сама выползла из глубин памяти. Подходяще, что уж тут. — Ёц-тоц, хорошо, буду самым главным. Будет голос зычен, а рука тверда, ага.

И все-же как тут с религией? Какой именно "боже" храни Шурика Наипервейшего? Эх, будь это сказка, я бы еще и домой приехал, как новый Рюрик. Прямо вижу, как захожу в Кремль под ликующие вопли народа, бояре кланяются, нынешний Местоблюститель шапку Мономаха подсовывает, и все кричат "Слава, слава!" — а я такой....

Что именно я сделаю — домечтать не удалось. Со двора уже минуту доносились какие-то странные звуки: скулеж не скулеж, крик не крик... что-то среднее. Пришлось поднять недовольного кошака, вставать самому, выглядывать в окно... и вся томность момента пропала! Внизу, как раз под окнами баронских покоев, мои верные слуги настойчиво совали головой в петлю какого-то африканца, видомо, того самого "политического беженца".

— Немедленно прекратить!

Не люблю подобных типов, но не настолько же! Хотя... да нет, все же... с другой стороны... ладно, потом подумаю. Не вешать же? Или все-таки стоит?

Чересчур усердные исполнители с явным облегчением прекратили. Полуобморочный негр, дергая связанными за спиной руками, вывернулся из их хватки, отполз к стенке, в ужасе подвывая. Так, запомним исполнительность, позже похвалить надо за старание, а так же зарубим на носу — впредь никаких двусмысленных высказываний и постоянный контроль за исполнением! Ну фон Шницель, ну я тебе покажу сейчас!

Показать не удалось — управляющий, предчувствуя нагоняй, заранее отгородился протоколом задержания и ксерокопией старого текста с подчеркнутым пунктом. "Покушение на имущество господина — вира со свободного человека, раба же следует повесить." Нда...

— Почему он — раб?

— У него нет имущества на продажу, значит он не купец. У него нет инструментов, значит он не ремесленник. У него нет оружия...

Фон Шнитце методично перечислял признаки социальных групп, и по всему выходило, что данный индивидуум подходит под единственное определение — раб.

Ну вот, а я как раз думал о том, где взять рабочих для очистки рва.

— Эй, чернобровый-белозубый, ты зачем бил стекла?

— Дэнег нет, семья голодный, сам голодный! Они виноват! — Жертва судебной системы, нутром поняв, что мне не хочется его вешать (я все-таки определился) быстро осмелел. — Законав нэ-эт? Можно всо! Я дом биль, патаму чта дэнег не даль!

— Закон это то, что признают законом люди.

— Чэ-е?

— Чего-чего... Говорю, что закон тут я. Зачем ты моего стражника укусил?

— Кушать хотель, денег нэт, пасобия нэт, пачему не даваль? Буду жаловаться!

— Кому?

— В ООН! Ми бэженец!

— Ребята, вы неправильно вешаете. Сначала петлю на шею, а уже потом перекидывать через крюк и подтягивать.

— Э-э! Тут пырава чилавэка!

— Так они для человека, ты-то причем?

— У меня дэты!

— Значит будет кому тебя похоронить и оплакать.

Чернокожий, разинув рот, посмотрел на стражника, деловито снимающего веревку, и снова печально заскулил. Со стороны двухметрового плечистого негра это выглядело странно. Видимо, в его картине мира подобное наказание за подобный проступок было вполне естественным.

— Эй ты, молчать, слушать!

— Э, ничиво нэ делаль, я...

— Молчать!

Вытянулись по стройке "смирно" все, даже стражник с поднятыми вверх, к веревке, руками.

— Приказываю — сего человека для возмещения убытка определить в замковые рабы.

— Господин барон, по "Правде Эсков" от одиннадцатого века, никакой приговор не может быть отменен раньше, чем через сутки после вынесения решения суда. И по той же Правде сей человек должен быть повешен до смерти. — Фон Шнитце неопределенно пожал плечами и перешел на "низкую речь". — Не очень хочется, но у нас тут хватает его соплеменников, нужно твердо указать на нашу готовность сохранить порядок!

— Суд был?

— М-м... формально — нет. Только ваше распоряжение.

— Найди статью, по которой ему причитается срок. Вот по ней он и виноват — заранее приговариваю к двум месяцам исправительных работ, или пока приносимая им польза не перекроет нанесенный ущерб.

— Слушаюсь, господин барон.

— Этого — в камеру!

Стражники и два полицейских подхватили негра и быстро поволокли в подвал. Надо нанять хоть одного нормального человека, транслирующего местным мои задумки, а то эти суровые ребята, слабо понимающие человеческие шутки, тут натворят еще...

— Объясните ему, что кто не работает — тот не ест.

— Будет выполнено. Да, герр Шрайбер жаловался стражнику, что вчера кто-то выл в подземельях.

Ну, это я был. Когда плечом ушибленным да каменную кладку рушить — такие звуки издаешь, самому страшно!

— И ночью тоже кто-то выл, это уже сам Эрдар подтвердил. У него опять... маленькие неприятности с женой, и он ночевал в комнате тюремщиков. Сказал — выло далеко, но жутко.

А это точно не я. Или придется признать, что по ночам я лунатиком хожу по замку.

Мда, веселый у меня домик.

Стоило повернуться к башне с оставленным кофе, как за спиной кто-то откашлялся.

— Господин фон Гравштайн?

Черный костюм-тройка, безукоризненный галстук, белоснежная сорочка, запонки и блестящие туфли. Не, это не рабочий человек.

— Я Давид Блюмшилд, представитель банка "Блюмшилд и сыновья".

Ну точно, не рабочий.

У ворот мялся какой-то мелкий мужичок, но было ясно, что они не вместе. Тот, что мялся — мелкий, шустрый и принюхивается, словно кот дворовый, а этот — породистый. Вражина.

— Барон Могила фон Гравштайн. По какому делу вы прибыли?

— Видите ли, наш банк уже двести лет занимается кредитованием землевладельцев под залог их собственности. Бароном Элиасом фон Гравштайн сто сорок два года назад заключен договор на предоставление долгосрочной ссуды. С тех пор он многократно переоформлялся, но в данный момент...

Я вздохнул. Уж очень это вступление напоминало пару эпизодов из моей деловой жизни, продолжение я мог предсказать заранее.

— Короче давайте.

— Короче? Как хотите! — Он открыл папку, такую же, как у фон Шнитце, только гораздо... гламурнее, что ли. Вытащив из нее лист состроил деловое выражение лица и зачитал: — В соответствии с подпунктом семнадцатым, девятого параграфа дополнительного приложения к договору об условиях займа, при блокировании счетов барона мы имеем право арестовать имущество, для обеспечения возврата наших денег.

Эгельберт подпрыгнул:

— Это незаконно! Вы не имеете права требовать исполнения...

— Теперь — имею. — Банкир перебил вмешавшегося управляющего и развел руками. — Конечно, закон об ограничении обязательных гарантий при займе, принятый восемьдесят лет назад, не позволял прибегнуть к данному подпункту, но вы отменили и его тоже. Так что я заявляю права на этот замок и земли вокруг. Разумеется, от лица банка.

Он с очевидным удовольствием закрыл свою папку и уставился на меня.

И почему-то увял, когда я ему радостно улыбнулся в ответ.

— Эгельберт, я понял!

— Что вы поняли, господин барон?

— Понял, чего не хватает! Все просто, и давно описано классиками! Вот этот тип, он же еврей?

— По некоторым признакам я мог бы заключить, что...

— Богатый?

— Вероятно, господин барон.

— Тогда почему все еще на свободе? Я вчера читал "Айвенго", там есть точная инструкция, как положено поступать в данном случае.

— Э-э... я хотел дождаться вашего решения, господин барон.

— Хорошо. Оно таково — за решетку этого!

Блюмшилд, почувствовав, что шутками здесь не пахнет, начал пятиться к воротам. И в этот момент второй стражник их закрыл, заложив засов.

— Я гражданин федерации! Только посмейте, и к вечеру здесь будет вся армия и полиция!

— Газеты читать надо. Никого здесь не будет.

— Мое руководство этого не потерпит! Вы будете иметь серьезные неприятности!

— Стража! — я махнул рукой, подтверждая цель, и повернулся к банкиру. — Благодарю вас, мой дорогой, вы станете жемчужиной экспозиции! Мытарь уже сидит, людоеда поймали утром, теперь будет настоящий еврей-ростовщик! Черт побери, да я на одном вашем показе отобью все затраты на ремонт!

Блюмшилд еще протестовал и махал договором, не понимая, к чему идет дело, а к нему уже со странно просветлевшим лицом направлялся прислушивавшийся Фиск.

Через минуту я наблюдал выполнение знакомого приема — вопящий и негодующий узник хватается за косяк, его уже привычным рывком отдирают и он под скрип закрывающейся двери скрывается из вида.