Лишь время бесконечно, как и Вы.
И тянутся мучительно часы
От ледяной полночной синевы
И до жемчужной утренней росы.
И сколько не прошло бы горьких лет —
Вы неизменны. Такова судьба.
Но времени отравленный стилет
Пронзает грудь владыки и раба,
А Вы все так же — смотрите в окно,
И кто-то рядом — скрашивает час.
И Вам отчаянно желается одно:
Чтоб этот кто-то не оставил Вас!
Признанья нежные и огненная страсть
Угаснут, не оставив ничего.
И он уйдет. И Вы, чтобы не впасть
В безумие — забудете его.
Когда-нибудь истают дней мосты,
Как будто лед, во времени лучах.
А Вы... останетесь — молчать средь пустоты,
С улыбкой сумасшедшей на устах...
Это было больно — слушать его тихий голос, но когда Кирим замолчал, стало еще хуже.
— Лале, — негромко позвал он... и я сломалась.
Слабая, слишком слабая... Скверная ученица... отвратительная наставница...
— Мило... — простонала я, подаваясь вперед — куда угодно, лишь бы меня обняли, погладили по голове, сказали, что все хорошо...
— Нет никакого Мило, — отозвался Незнакомец жарким шепотом. — Есть только я. Тебе мало меня? Лале?
Я не говорила ничего. Я плакала, чувствуя, как ночными мотыльками поцелуи нежно скользят по моему лицу, спускаются на плечи... и вот уже делся куда-то камзол, и разлетелись колокольчики с косичек — нет больше серебряного перезвона, что вернет мне разум. А руки Кирима больше не были холодными, нет — они обжигали обнаженную кожу. И глаза тонули в сумрачных тенях, пронизанных алыми сполохами, и шелково касались лица пряди огненных волос, а я... я плакала.
— Лале, — донеслось сквозь туман, и цепочка мягко натянулась. — Могу я снять это?
"Ключ?" — пробилась единственная мысль через зыбкое марево.
— Нет...
Зачем? Он не мешает, совсем нет... Лило никогда не мешал... Но рядом со мною — не Лило... кто же?
— Мило... — сорвалось с губ.
Дохнуло жаром чужого тела.
— Ах, Мило? Значит, так? Будет тебе Мило!
— Ми...
Но он не дал мне договорить, просто накрыв мои губы своими. И я растворилась в этом, забывая себя... забывая все...
...так близко, кожа к коже, и бабочкино крыло не поместится между нами, и плавятся на губах поцелуи, и вспыхивает что-то острое в душе... и так больно, и так сладко...
А потом вдруг словно порыв ветра пронесся по этой комнате, наполненной огненной страстью. В сомкнутые веки ударил свет...
— Лале! — потрясенно воскликнули у дверей. — Госпожа... вы?..
И лишь звука его голоса хватило, чтобы прогнать дурман.
— Мило! — резко распахнула я глаза, холодея. Ключ на груди полыхнул горячо, словно уголь.
Темная фигура замерла в светлом проеме дверей. Вокруг нее вились мотыльки — беспорядочно, хаотично.
— Лале... — беспомощно выдохнул мальчишка. — Значит, я...
— Мило, это не...
Но дверь уже хлопнула.
Что я наделала...
Кажется, на то, чтобы одеться, у меня ушла всего минута. Я лихорадочно натягивала на себя вещи — как попало, поскальзывалась на рассыпанных колокольчиках, которые звякали жалко, потерянно. Старалась не смотреть на обнаженного Кирима, застывшего в багряном полумраке комнаты. Волосы Незнакомца разметались по плечам, накрыли опущенное лицо... но даже сквозь рубиновую завесу я видела, как сияют его глаза — один желтым светом, другой — густо-синим.
Я хотела ненавидеть Кирима. Но не могла. Не могла.
— Удачи, Лале, — донеслось мне вслед, когда я хлопнула дверью, желая лишь одного — попасть к Мило.
Сила Хранительницы ключа привела меня на вершину башни. Той самой, высокой, где мы встречались когда-то с Лило. Я выскочила из нарисованной на перилах низенькой дверцы — и метнулась к замершей на фоне закатного неба высокой фигуре.
— Мило! — крикнула я, задыхаясь. — Прости, я...
Он обернулся — резко, в запрещающем жесте выставляя перед собой ладони... и попятился назад.
Еще шаг — и он сорвется.
— Я ненавижу вас, Лале! — голос его ломался. Такое дорогое, такое знакомое лицо было искажено гримасой боли, а светлые ресницы слиплись от слез. — Ненавижу! — крикнул он отчаянно, размазывая по щекам соленые дорожки. — Убирайтесь! Ненавижу! Ненавижу!
— Мило... — прошептала я потерянно. Земля стремительно уходила из-под ног.
А он вдруг шагнул ко мне — вплотную — и прокричал прямо в лицо:
— Ненавижу вас!
И я наконец поняла, о чем говорит мой Мило.
И сошла с ума.
Глава двадцать третья,в которой Лале выводит на чистую воду Его Величество властителя вод Ларру и ступает в тени.
Память безумцев жестока. Она не покрывает все спасительной пеленой, нет — отпечатывает четко, как в сургуче.
— Ненавижу тебя, — кричит Мило, жмурясь, чтобы не видеть, не знать... — Убирайся!
По моему лицу струятся слезы. Губы выгибаются в улыбке — болезненной и привычной уже давно маске.
Убираться? Ты гонишь меня?
Хорошо. Как скажешь, милый. Как скажешь, любимый.
Мне пришлось потерять его, чтобы осознать, как он дорог моему сердцу.
Глупая, глупая Лале. На одну ночь... да что там — один оборот с Киримом ты променяла свое счастье. На больную, наколдованную страсть — истинную любовь.
Все старые страхи, оживленные рассказом о Лило, умерли, разбитые истинной жутью потери. Если бы вчера я осталась с Мило, то не было бы ничего этого — ни медленно темнеющего неба за его спиной, ни безумной пляски мотыльков в глазах.
Я ухожу — и закрываю за собой дверь.
Мы не встретимся больше. Я отпущу тебя — если таково твое желание, мальчик. Мой, Мило...
Медленно бреду по пустым коридорам. Кажется, весь дворец превратился в ловушку. Черные тени колеблются в свете фонарей, извиваются на полу. Перепрыгиваю через них...
Жду звона колокольчиков — но они молчат. И отчего-то это кажется смешным... но я плачу.
— Лале? — окликает меня знакомый голос. — Вы в порядке, дорогая моя?
Улыбаюсь.
Раз-два-три, идет дурак.
Телом бос, душою наг.
Все не то и все не так.
Молви, странник — ты мне враг?
— Лале?.. — он в замешательстве.
Я останавливаюсь и, приподнявшись на цыпочки, приглядываюсь к нему.
Странный. Похожий на меня — но другой. В моей голове будто хрустят под сапогом безумия осколки цветного витража — художник, Тарло, картины, путешествие... Но целиком его уже не собрать.
Я знаю все — и не знаю ничего.
— Вы в порядке? — Тарло — да, таково его имя! — смотрит на меня с ужасом. — Что-то не так в узоре Вышивальщицы?
Вышивальщица... Ах, да.
— Нет, — склоняю голову на бок. И снова жду звона бубенцов — напрасно. — На оба вопроса — нет.
Кажется, он терзается сомнениями. Но потом решает что-то и заглядывает мне в глаза.
— Лале, милая... неужели ваша карта одержала верх?
— Карта? — растерянно переспрашиваю.
Карта, художник, дорога, одиночество...
"Пустая карта истинно пуста".
Я вздрагиваю от пронзительно-острого ощущения — из осколков разбитого витража сложился новый, чудесный, смертельно необходимый.
Подаюсь вперед, оплетая художника руками, словно ядовитая лоза — каштан.
— Тарло... — шепчу его имя. Губы царапает жесткая ткань темно-серого сюртука. — Нарисуй мне Пустую карту. Нарисуй на ней дорогу.
— Что?
Я чувствую его дрожь. Он боится.
Ах, мой строгий Мило — чтобы ты сказал на это? Тебе неведом страх... ты бы поднял мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.
Но художник не таков. Он боится безумия. Как и все. Как и все...
— Нарисуй на Пустой карте — черным по черному, углем по углю, — слетают с языка слова, что шепчет в мои уши безумие. — Нарисуй на ней дорогу. И дверь. Наш Дом взаперти — освободи его.
— Лале, — пытается он отстранить меня. Глупый! Хохочу — мои руки сильнее, чем его. Я — Хранительница ключа...
Нет, хватит себе лгать. Я — Ключ от всех дверей. Вечная странница. Дочь Холо — подобная ему, идущая его путем.
Я открываю любые двери — если есть тот, кто направляет меня.
— Тарло... Милый мой художник... — я мурлычу, словно большая кошка. Могут ли люди превращаться в кошек? Наверное, да. Дергается из стороны в сторону невидимый хвост, топорщатся смешно ниточки-усы, прижаты к голове ушки — кошка охотится. — Ты нарисуешь дверь в пустоте и дорогу сегодня ночью. На той самой картине в кабинете госпожи нашей королевы. Лишь ты можешь это — оживить ее. Сделай это, иначе...
— Иначе — что? — голос его хрипл. Страх плещется в нем — чистый, незамутненный, лишь отчасти разбавленный предчувствием вдохновения...
Не бойся, художник. Радуйся! Я подарю тебе твой лучший шедевр...
— Иначе... — задираю голову — и ловлю его взгляд, в котором пронзительная бледная синь неба и прозрачность льда. — Иначе я позову тебя в безумие. Нарисуй дверь. Этой ночью. Или все будет зря.
Не знаю, что он видит в моих глазах — но нечто заставляет его вдруг улыбнуться бесконечно тепло и произнести:
— Не смею отказать девятой в раскладе.
Отталкиваю его — и смеюсь. Запрокидываю лицо вверх, к уплывающему потолку, кружусь на месте под звон немых колокольчиков.
Леди Тоска,
Наверняка
Гибель близка.
В пропасть — со скал.
Синь, глубина —
Небо без дна.
Леди Тоска —
Выпей со мною вина...
В бездну — пока
Не раскололась она...
Я вхожу в комнату — и там, на самом видном месте, на столе... Бутыль.
"Эликсир откровения".
И короткая записка: "Прости".
Ноги слабеют — опускаюсь на ковер.
Ты слишком безумен даже для меня, Незнакомец.
Всю ночь на пролет — сижу неподвижно, чуть запрокинув подбородок. Смотрю в небо за окном.
Оно такое разное.
Сначала — лилово-оранжевое, огневеющее. Потом в него словно наливают чернил — густых, дорогих, какие очень ценит Ее Величество, госпожа моя Тирле. Чья-то рука рассыпает по небу светлые крошки фосфора... голубого, розоватого, золотистого, белого и серебряного.
А ближе к рассвету — в чернила вливают молока. Постепенно, медленно, пока блики звезд не теряются в посветлевшем небосклоне.
Восходит солнце.
Ее Величество ждет меня.
Поднимаюсь на ноги — стремительно. Будто разворачивается пружина. Ступаю к двери. В мутной зеркальной поверхности мелькает отражение — рдяно-рыжая грива, темные глаза — цвета грозовых облаков, перепутанные пуговицы на сюртуке.
Останавливаюсь. Застегиваю сюртук правильно. Раздумываю мгновение — и развязываю серый бант под коленкой, чтобы стянуть волосы в хвост. Лишь лицо по-прежнему занавешивают неровные пряди.
Я прячусь? Возможно.
Шагаю — с порога своих покоев прямо в королевский кабинет.
Леди Теней, сгорбившись, сидит за столом. Седые локоны выбиваются из совершенной прически, под глазами — чернота.
Не только моя ночь — без сна.
— Госпожа, — кланяюсь низко. Бутыль с эликсиром оттягивает руку. — Все готово. Осталось заменить бокал Его Величества и начать совет.
— В полдень, — медленно кивает Тирле и лишь затем поднимает на меня глаза — усталые, злые.
И — резко вдыхает, будто захлебываясь воздухом.
— Лале? — из горла ее вырывается смешок. — Тебе не кажется, что игра зашла слишком далеко?
Игра?
Нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, морщу лоб.
Ах, да. Наш маленький спектакль для Ларры — "Безумица Лале".
— Я не играю, Ваше Величество.
— Тебе не нужна... моя помощь? — Тирле смотрит в мои глаза, не отрываясь. Первая в раскладе слишком уверена в своем праве, чтобы бояться девятой. — Хочешь... вернуться?
Вернуться? Зачем? Все хорошо... Это смятение в мыслях, клубки тьмы в груди — лучше, чем боль.
Ведь я такая слабая.
— Благодарю. Возможно, позже.
Я безупречно вежлива. Мило гордился бы мною. Светлый мой мальчик...
Ее Величество кивает и отводит глаза.
— Понимаю, — говорит она, и впервые — лжет. — До полудня еще долго. Подождешь здесь или в своих покоях?
— Здесь. Там пусто.
— Хорошо, — говорит королева. И снова лжет. Ей хочется сказать — плохо.
Опускаюсь прямо на ковер и замираю, как изваяние. Мне кажется, что кожа начинает каменеть, превращаться в мрамор. Если взять со стола Ее Величества большую печать и ударить по моему плечу — разбегутся паутиной трещины, хрустнет что-то внутри — и я осыплюсь тысячью осколков.
Каменная оболочка... а внутри — ничего.
Течет песок из верхнего конуса в нижний. Из темно-синего — в бело-золотой. До полудня шесть часов, шесть тяжеловесных оборотов... Так мало! Но весь расклад и половина совета успевает побывать в королевском кабинете до начала собрания. Каждому дается задание.
Иногда на меня кидают удивленные взгляды. И — быстро опускают глаза вниз, догадавшись о терзающем меня безумии.
Все боятся. Они не стоят и ногтя Мило, моего храброго мальчика.
Я медленно качаю головой. Неслышно и глухо звенят колокольчики... призраки серебряных бубенцов.
Дзинь-дзинь-дзинь.
А песня Слепой Судьбы кажется мне исполненной смысла.
Нет ничего в груди... Лишь дин-дон - звонит костяной колокольчик... все дин и дон - звонит костяной колокольчик... и дин, и дон — звонит костяной колокольчик... Сердце мое разбито! Нет ничего в груди... Нет ничего в груди...
Как много она знает, эта странная девушка с повязкою на глазах... Как глубоко чувствует...
Когда шестой оборот почти завершен, мимо меня проходит художник. Я вижу черную краску под его ногтями — и улыбаюсь ему.
"Спасибо!" — шепчут мои губы.
Смотрю на карту над королевским столом — просто для того, чтобы убедиться. И перед моим взором из тени, рассеченной молнией надвое, выплетается изгиб приоткрытой двери... и все.
Я, Ключ, вижу это. А другие?
Вряд ли.
— Нам пора, милая Лале, — касается художник моего плеча. — Ее Величество уже в зале. Ждут только вас, докладчицу... Идите. Я подойду позже, незаметно... Нужно завершить картину, — взгляд небесно-голубых глаз устремлен на Пустую карту. — За дверью должен быть путь. Или хотя бы комната...
— Верно, — киваю. — Спасибо, Тарло.
Поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь. Огненные локоны вьются на плечах, словно змеи. Они должны шипеть — но почему-то молчат.
Наверное, потому, что нет колокольчиков.
Открываю дверь в зал. Делаю шаг, другой, третий... и с каждым становится все тише, пока не воцаряется мертвое молчание. Оно настолько неправильное, что я испуганно отшатываюсь — и смеюсь.
Лишь встревоженный взгляд Ее Величества — ты справишься, Лале? — заставляет меня оборвать смех.
Карты спокойны. Ларра — замер в неподвижности, но вся его поза источает уверенность. Совет сливается для меня в единую субстанцию — лица, взгляды, шепоты. Но один человек выбивается из одинаковых рядов. Он высок, светловолос, облачен в темно-красный камзол с золотой вышивкой...
