Печатник. Печать Змея

— Тихо, не дергайся, — произнес второй, с волосами цвет меда и густыми усами, — Сигмур у нас целитель. Твой слуга сказал, что тебя укусила змея?

Печатник повернулся к гоблину. Тот смиренно стоял в сторонке, опустив взгляд, и усиленно изображал из себя саму услужливость и послушание. Слуга, как же! Но вслух он ответил утвердительно:

— Да, змея...

— Я облегчу вашу боль, — отозвался хеонец, крепко сжав его ладонь, — расслабьтесь.

Третий был молчалив. Его голова была гладко выбрита, и он настороженно оглядывался по сторонам, не забывая уделять внимание и Айвену с Хныгой.

— Наша телега и лошади вон там, на дороге, — снова заговорил усатый. — Думаю, что вам лучше отправиться с нами. Мало ли, что тут в лесу может встретиться, а у вас воинов — один лежачий, да мартышка зеленая.

При словах о мартышке, гоблина заскрипел зубами так, что даже Айвен услышал. Хвала чернявому, боль отступила, хотя он чувствовал яд в своей крови. Голова кружилась после воздействия чудодейственного гоблинского дыма, а все звуки были приглушены. Хвала богам, Хныга не стал возражать и демонстрировать свой скверный характер. Он послушно схватил Каббра за поводья и повел его к дороге.

— Ну, взяли! — скомандовал усатый, и подхватил лежащего юношу за ноги.

Лысый без каких-либо видимых усилий поднял Айвена за плечи, и вдвоем они потащили его в сторону телеги.

Там их дожидался четвертый. Тот же рост, то же телосложение, вот только одет он был в просторный балахон, лицо его было скрыто под низко надвинутым капюшоном, а руки обтянуты тонкими кожаными перчатками.

— Эй, Рауг, придержи лошадей, чтобы не понесли, — окликнул его рыжий.

— Что с ним? — голос человека в маске оказался неожиданно мелодичным и довольно высоким, и больше был похож на женский.

— Змея ужалила, совсем плох был, когда мы его нашли. Как только дух не испустил?

"Как раз духа моего там и не было, когда вы пришли", — подумал юноша.

Печатника к телеге они подтащили довольно небрежно, но тот вообще мало что чувствовал. Взвалив его на телегу, усатый и лысый — который, кстати, до сих пор не издал не звука — повернулись к лесу, где показались Хныга с харуком.

— Эй, зеленый, давай сюда! — махнул рукой усатый. Похоже, именно он был за главного в этой странной четверки таких похожих и таких разных людей, — Это слуга несчастного юноши, — пояснил он незнакомцу в маске.

— Он... не умеет... верхом, — едва выдавил из себя Айвен, и тут же скорчился от боли, прорвавшейся через устроенный хеонцем заслон.

— Значит с тобой поедет, а коня к телеге подвяжем, — принял решение главный.

В путь они отправились, как только усатый убедился, что юноша устроился удобно, а гоблин не собирается спрыгивать с телеги. Остальные трое слушались его беспрекословно. Тот, что в маске, был у них за возницу, и правил лошадьми, а целитель сидел возле Айвена, держа его за руку.

Хныга первое время сидел смирно с другой стороны телеги, но потом осмелел, и подполз к Печатнику.

— Человек, — обратился он к черноволосому, — надо хозяин целебный гриб давать.

— Чего? — не понял тот.

— Хныга рот свой хозяин открыть, и туда целебный гриб пихать, — жестами, словно деревенскому дурачку, принялся объяснять зеленокожий.

— Какой еще такой гриб? У тебя есть лекарство?

— Сильно хороший лекарство, — кивнул гоблин и вытащил из кармана гриб.

— Мухомор? Наверное, ты не очень любишь своего хозяина, зеленая обезьяна.

— Хныга любит свой хозяин. Хозяин Хныгу палкой совсем мало-мало бить. Тухлый мясо почти совсем не кормить. И только иногда заставляй спать в собачий будка, — бросился на защиту своего "хозяина" гоблин, окончательно вживаясь в роль слуги.

— Эй, — обратился целитель к юноше, — этот зеленый тебя собрался мухоморами травить, раз уж змеиный яд тебя не взял.

Айвен скосил глаза на жреца. Хныга едва заметно ему подмигнул и снова смиренно опустил глаза.

— Пусть... делает... — прошептал юноша, — Оставь нас...

Хмыкнув, хеонец пожал плечами и отполз на другой конец телеги. Гоблин подполз поближе и сунул кусок гриба Печатнику в рот, и тот принялся жевать.

— Плюй! Плюй гадость быстро-быстро! — зашептал гоблин.

Айвен послушно выплюнул кусочки мухомора.

— Ты же сказал... лекарство?

— Хныга хотел обмануть человек с черный голова. Не надо жевать.

— И зачем все это... представление? Кстати, напомни потом... про тухлое мясо... и собачью будку... Хорошая идея...

— Хныга видел, — зашептал гоблин ему прямо на ухо, — Видел знак!

— Какой еще... знак? — силы стремительно покидали юношу, а вот боль наоборот — начала возвращаться.

— Знак на шее у человек с усами!

— Увы... мне было несколько... затруднительно смотреть ему на... шею...

— Эти человеки — жрецы Врага!.. — в глазах гоблина плескался страх.

Глава 11. Жрецы и пророки.

Не всякий бог стоит щедрых даров.

Но и не всякий дар стоит иного бога!

Пхумос Калеотес, жрец Собакоголового.

Отыскать площадь, на которой пророчествовала загадочная статуя, оказалось проще простого: основной поток людей двигался в одном направлении, и многочисленные шепотки и разговоры были именно об этом удивительном феномене.

И здесь действительно было людно. Посмотреть и послушать каменного пророка пришли люди всех возрастов, профессий и материального благосостояния: от босоногих уличных сорванцов до знатных дам и кавалеров. Несмотря на это, до драк и столкновений дело не доходило, и два десятка стражников, занимавшиеся обеспечением порядка, или скучали или гоняли карманников, которые насмехались над ними, то растворяясь в толпе, то снова появляясь на виду.

Рассветная площадь была круглой, и по всей окружности ее украшали многочисленные статуи, изображавшие великих героев прошлого. Разумеется, героически павших в бою и нуждающихся в увековечивании их памяти в веках — при жизни такой чести мог удостоиться либо король, либо безумец, бросивший вызов магу-трансформатору, да и то лишь до той поры, пока заклинание Окаменения не поразит его внутренние органы.

Лицами все статуи были обращены на восток, оправдывая название площади. Каждое утро подставляли они свои каменные и бронзовые лица солнцу, а все остальное время — мерзким птицам.

Все, кроме одной. Вокруг этой статуи не было ни единой души в радиусе десятка шагов, и смотрела она строго на запад. Это был памятник Иглану Копьеносцу — его Мэт узнал по двум коротким копьям в руках. И он разговаривал. Не обращаясь ни к кому конкретно и глядя прямо перед собой, статуя говорила. В отличие от того же Ирра, губы которого кое-как двигались на шарнирах, имитируя произнесение слов, лицо "пророка" было совершенно неподвижным, каменным, а голос исходил откуда-то изнутри, словно звуки издавала сама статуя всей поверхностью.

И люди его слушали. Кто-то с недоверием, кто-то с надеждой, а на лицах иных так и вовсе был благоговейный страх.

— И ПРИДЕТ ВРЕМЯ. КАЖДОГО СПРОСЯТ КТО ТЫ, — тяжелые и четко проговариваемые слова, казалось, преодолевали любые барьеры, — И ЛУШИМ ОТВЕТОМ СТАНЕТ МОЛЧАНИЕ. ПОТОМУ ЧТО ДЕЛО СКАЖЕТ БОЛЬШЕ ЧЕМ ЛЮБОЕ СЛОВО.

И дальше в таком духе. Люди все прибывали, но многие и уходили. То ли вспомнив о своих повседневных делах, то ли уже не в первый раз слышали эту проповедь. И с каждым новым "откровением" статуи ухмылка геоманта становилась все шире.

— То есть вот эти прописные истины он выдает за пророчества? И люди верят? — в голосе его звучало презрение.

— Ирр так не думает.

— Разумеется.

— Ирр не думает, что статуя считает себя пророком. Он просто говорит. Люди сам назвали его.

— Хм. Определенное зерно истины в этом есть. Нам нужно узнать, кто ее оживил.

— Люди не позволят. Они хотят слушать пророка.

— Верно. Настоящего пророка. А ты нам на что, а? — геомант хитро подмигнул и, закрыв глаза, присел...

* * *

Время шло, пыльная лента дороги стелилась под колеса телеги, а Айвену лучше так и не становилось. Боль не уходила, и совершенно измотавшийся юноша порою терял сознание. Хеонец с гоблином не отходили от него ни на шаг, но ничего не могли поделать.

Когда после очередного приступа юноша снова потерял сознание, он провалился не в привычную тьму, а словно уснул, и оказался на обрыве. Он тут же оглох от грохота водопада и промок до нитки из-за водяной пыли, висевшей вокруг густым облаком. Место определенно было ему знакомо — и этот выступ, и водопад, бурлящий под ногами.

— Я решил, что здесь тебе будет лучше думаться, — вкрадчивый голос Змея вплелся в грохот водопада, и Печатник не сразу понял, что вопрос адресован ему.

— И о чем я должен думать? Между прочим, там внизу, корчится от боли мое тело.

— От яда. Который, кстати, ты сам можешь вывести из тела.

— Ага. Мог бы, будь у меня на тело нанесена Печать Митридата, но из-за этого твоего Знака на лбу, который я толком даже использовать не могу...

— Не можешь? А ты хотя бы пытался?!

— Нет, но...

— Убирайся прочь, — в голосе Змея было слышно легкое презрение и разочарование.

И тут же словно вихрь подхватил Айвена и закружил, унося вниз, прямо в бурлящие пучины под водопадом. Не успев даже испугаться и закричать, он проснулся.

Слова Моако звучали в его голове. Не нужно было быть семи пальцев во лбу, чтобы догадаться об их значении. Жуткая боль, терзающая суставы Печатника и выламывающая ему спину, не позволяла сосредоточиться. Мысли путались и он едва удерживался, чтобы снова не сорваться в беспамятство. Нечего было и думать, чтобы управлять мана-потоками в таком состоянии.

— Хэй, хозяина, — подполз к нему Хныга, — Твоя уже совсем помирай?

— Не дождешься, — с трудом прохрипел Печатник.

— Хныга умеет ждать, — заявил жрец, а в глазах его светилась усмешка.

— Эй, зеленый... мне... не до смеха...

— Человек, на своя морда смотри. Твоя совсем плохой стал, — Хныга легонько, почти с материнской лаской коснулся лица юноши.

— Больно... можешь... помочь?.. Только не камнем...

— Эй, человек-колдун! — гоблин повернулся к целителю.

— Он пришел в себя?

Хеонец пересел поближе и взял Печатника за руку. Его целительное прикосновение принесло легкое облегчение. Вторую руку он положил Айвену на лоб. Головная боль тоже начала отступать, но слишком медленно.

— Проклятье! У меня не хватает сил, чтобы ему помочь. Все же, я не маг, а скромный целитель, и мои запасы маны более чем скромные. Извини, ушастый, но я бессилен облегчить страдания твоему господину. Я могу разве что молиться за него...

Сведя вместе ладони и сцепив пальцы в какой-то замысловатый знак, тот и впрямь забормотал что-то, напоминающее молитву.

Отчаянно цепляющийся за сознание Айвен словно сквозь туман услыхал его слова. Они вызвали в нем какие-то смутные воспоминания, и этого оказалось достаточно, чтобы юноша рефлекторно открылся. Его мана-контур словно сцепился с контуром черноволосого. Будучи от природы "пузырем", Печатник мог передавать свою ману чародеям, служа для них своеобразным источником силы, что сейчас и произошло.

С удивлением целитель вдруг ощутил, как в него вливается мощный поток маны, захлестывая силой и ощущением власти.

Недолго думая, он снова положил ладони: одну на лоб раненому юноше, а вторую в области сердца. Теперь слова молитвы сменились певучим напевом на древнем языке гхарги, на котором читались заклинания.

— Я не могу избавить тебя от яда, но могу облегчить страдания и придать немного сил. Будем надеяться, что твое тело сможет само справиться с этой дрянью, — пояснил он, — ты молод, и выглядишь достаточно крепким, так что шанс есть.

Но Айвен его уже и не слушал. Боль отступила, и он решил с максимальной пользой использовать полученную передышку. Прервав поток маны, идущий к хеонцу, юноша занялся Печатью Змея.

Благодаря занятиям в Канцелярии, он кое-что знал об устройстве подобных рисунков, хотя этот не походил ни на что, виденное им ранее. Слишком сложный, они не включал в себя никаких геометрических фигур или рисунков, по которым можно было ориентироваться. Тем не менее, Печатник смог выделить несколько основных рисунков. Разумеется, можно было напитать силой весь контур Печати, но эффективнее было бы делать это целенаправленно, приложив усилия именно там, где нужно.

Для того, чтобы понимать змей, ему не нужно было прилагать никаких усилий, а потому он сразу исключил тонкую вязь символов, которая словно вплеталась в один из его потоков маны. Так наносились Печати, которые должны быть активны постоянно, непрерывно подпитываясь. Немного подумав, он также отбросил внешний контур, состоявший из множества рисунков, идущих по окружности. Слишком их было много и слишком разнообразных: никакого смысла в них уловить ему не удалось, а потому было лучше не рисковать.

А вот три переплетенных друг с другом знака сразу привлекли внимание Айвена. Один из них был похож на атакующую кобру, а второй — на скорпионий хвост. Третий он так и не смог разгадать, но времени оставалось слишком мало, и боль вот-вот должна была вернуться.

Это было похоже на попытку отделить новое русло от полноводной реки. Выбрав ближайший поток маны, он осторожно зацепил его, словно крючком, и потянул, вытягивая новый поток в направлении Печати. И тут же сила устремилась в это новее русло. Мана текла по новому потоку, питая выбранный юношей фрагмент татуировки.

Облегчение наступило почти сразу. Жидкий огонь, кипящий в его венах, начал утихать. Боль отступила достаточно, чтобы он смог схватить целителя за руку и прошептать:

— Спасибо. Мне стало немного лучше. Думаю, что я даже смогу какое-то время поспать.

— Это было бы разумно, — кивнул тот, — сон уже сам по себе — отличное лекарство. Если хотите, то я могу вас усыпить.

— Н-не надо, — замотал головой Айвен, у которого были несколько иные планы.

Хеонец отошел, а вот Хныга напротив, сел еще ближе и не сводил глаз с бледного лица Печатника. Похоже, он заметил или почувствовал улучшение в его состоянии.

Притворившийся спящим юноша продолжал осторожно подпитывать Печать тончайшими потоками маны — чтобы этого не заметил маг, который наверняка мог видеть его мана-контур и заподозрил бы неладное. Магическая сила уходила, словно в бездонную дыру, но это не особо беспокоило Айвена, ведь он мог похвастаться резервами, которые сделали бы честь и какому-нибудь магистру средней руки. Впрочем, многие "пузыри" потенциально смогли бы стать очень сильными магами, если бы не их врожденная неспособность распоряжаться собственными запасами маны — зачастую весьма впечатляющими. Печати были одним из секретов Тайной Канцелярии, а всем прочим "пузырям" приходилось в лучшем случае довольствоваться участью источника маны при каком-нибудь чародее, как когда-то и самому Айвену.

— Ты так и сидишь в придорожных кустах, проклятый зубарь, а я кое-чего добился, — прошипел он, стиснув зубы.