Сианьский кризис

Посмотрев на гостя, финансист нарушил вековую традицию своего дома — он не стал вызывать слугу, встал сам, прошел к бару, достал бутылку коньяка, два бокала, молча налил себе и раввину по двойной порции.

Мистик, не нарушая тишины, поднял бокал в приветственном жесте, дождался ответного жеста финансиста — и выпил залпом.

— Все настолько плохо? — счел нужным прояснить для себя положение банкир.

— Очень плохо — подтвердил рэбе. Хотите подробностей?

— Если можно — ответил Ротшильд.

— Начну с первого стихотворения — 'французская оболочка' является не более чем маскировкой, скрывающей истинную суть. Суть же в том, что хранители северной традиции недвусмысленно дают понять, что не собираются отказываться от своей исконной территории, от своей крови, несмотря ни на что. Кроме того, они еще раз подчеркивают, что никогда не смирятся с поражением. Но это только первый слой.

Второй же слой намного серьезнее — они явственно дают понять, что они сохранили не только северные корни своей традиции, но и древнейшее наследство индийской эзотерики. Я не верю в случайность повторов 'Но павший вновь рождается солдатом', 'Солдат, вчера убитый под Москвою, не ты ли был с Конде под Рокруа?' — литературная игра с концепцией реинкарнации является прямым указанием на то, что они сохранили южную часть индоарийской традиции. Проще говоря, они еще сильнее, чем можно было предположить, исходя из того, что мы видим реставрацию традиции Севера.

— Я заранее приношу Вам свои извинения, никоим образом не желаю поставить под сомнение Ваш профессионализм — но не может тут быть ошибки, ведь одно стихотворение является довольно шаткой основой для столь фундаментальной оценки? — вежливо заметил банкир.

— Вы правы в том, что не стоит делать такие выводы на основе стихотворения — согласился мистик — но я позволю себе напомнить Вам практику 'черных месс', точнее, человеческих жертвоприношений в ходе совершения ритуалов черных культов — нацисты, или те, кто за ними стоял, не смели использовать в качестве жертв советских граждан. Наших соплеменников, граждан европейских стран, использовали — но не советских евреев.

— Я уже не говорю об отношении к военнопленным из разных стран на заключительном этапе войны — единственные, к кому нацистским руководством категорически запрещалось использовать физические наказания или сокращать паек, были советские военнопленные (все это описано в цикле уважаемого Влада Савина 'Морской Волк' В.Т.).

— Конечно, тут возможны следующие варианты: либо эта сила так устрашила адептов черных культов неизбежным возмездием, что они повлияли на нацистов нужным образом; либо нацисты ее боялись больше, чем 'черных'; либо и то, и другое вместе.

— Как Вы считаете, каковы возможности этой силы? И насколько велика вероятность ошибки? — задал риторические вопросы раввин.

— Мне нечего Вам возразить — ответил банкир. Но, прошу Вас, продолжайте.

— Древняя индийская традиция — неторопливо повторил мистик. Только Богу известно, сколько ей тысячелетий — быть может, ей примерно столько же веков, сколько мистической традиции Севера, возможно, она на пару или тройку тысячелетий старше. В свое время наши люди пытались ее изучить. Жрецы индийских богов улыбались им, охотно рассказывали о 'внешнем слое' своей традиции — но к настоящим знаниям так и не подпустили, не сказав ни слова.

— Судя по тому, что 'Черное солнце' смертельно боится 'северян', второе вероятнее — их традиции, как минимум, пять тысячелетий, она идет из Междуречья; во всяком случае, насколько мы можем судить, исходя из имеющихся знаний.

— Но пять тысяч лет назад наши предки были неграмотными пастухами! — воскликнул, не удержавшись, сэр Энтони.

— Вы поняли — кивнул мистик. Впрочем, четыре тысячи лет назад дела обстояли не намного лучше. Собственно, серьезной силой наша традиция стала три тысячи лет с небольшим, незадолго до строительства Первого Храма. Северяне строили свои города за тысячу лет до этого — если Аркаим является их древнейшим городом, что не очевидно. Еще менее понятно обстоят дела с индийскими ариями — не исключено, что они строили города задолго до Аркаима. Должен признать, что мы слишком мало знаем и о своих потенциальных союзниках, и о наших смертельных врагах.

Финансист молчал — намек рэбе был весьма прямолинеен. Действительно, в свое время еврейская финансовая элита, столкнувшись с кризисом системы раввината, выразившимся в, если так можно выразиться, 'сионизме снизу', приняла решение возглавить это движение, используя его в своих интересах.

Если уж быть совсем откровенным, то особого выбора у членов клуба 'Казна Сиона' не было. Система раввината была гениальным изобретением, позволявшим надежно контролировать рядовых соплеменников, практически не давая им возможности выскользнуть из-под контроля элиты — в самом деле, создав свою часть атмосферы 'осажденной крепости', элита не давала соплеменникам возможности стать частью окружающего общества, со всеми вытекающими последствиями. Вот только даже у самых лучших систем организации общества есть свой ресурс, свой предел возможностей. К середине XIX века слишком многие рядовые евреи устали жить чужаками, более того, изгоями, в недружелюбном окружении. Уже не вполне помогала даже концепция 'богоизбранного народа' — слишком многие хотели просто нормально жить; в частности, их устраивал вариант своей страны.

В этой ситуации финансовая элита, понимая, что это безобразие нельзя пускать на самотек, иначе простые соплеменники могут додуматься до чего-то совсем нехорошего, приняла решение поддержать сионистское движение, рассудив, что своя страна, ставшая их дополнительной опорной точкой, им совсем не повредит.

В принципе, выбирать можно было из трех вариантов — британская колония в Кении, французская колония на Мадагаскаре, или, находившаяся в то время под властью Османской Империи Палестина. Разумеется, еврейская финансовая элита вполне могла договориться с властями хоть Великобритании, хоть Франции, хоть Турции — возможностей у нее хватало.

Выбор был сделан в пользу Палестины — дело было не только в том, что это древняя прародина евреев, огромным плюсом для финансовой элиты было то, что географическое положение Палестины давало шанс перехватить немалую часть финансовых потоков, идущих через Средиземноморье. Конечно, совсем рядом, в Ливане, уютно устроились сильнейшие конкуренты — старые купеческие династии, контролировавшие средиземноморскую торговлю, точнее, потоки товаров и денег, сходившиеся в Средиземноморье из Европы, Азии и Африки; бесспорно, многие из них занимались этим еще со времен крестовых походов, так что отбивать атаки желающих урвать кусок от их фамильного бизнеса ливанские купцы умели в совершенстве. Но уж очень велик был соблазн не просто создать себе надежную опорную точку, но и отломить хороший кусок пирога от доходов 'Средиземноморской Швейцарии', как часто называли Ливан люди, разбирающиеся в хитросплетениях закулисных дел.

Это желание перевесило все — авторы 'сионизма сверху' прекрасно понимали, что для рядовых соплеменников плодородные, с хорошим климатом, земли Кении или Мадагаскара будут куда удобнее, чем выжженная солнцем палестинская пустыня; не хуже им было понятно и то, что за Палестину придется всерьез воевать с арабами, по целому ряду причин, от материальных до религиозных; ясны были и грядущие проблемы будущего Израиля в международных отношениях — уж очень тугой клубок интересов и противоречий самых разных сил сплелся в регионе Средиземного моря, так что вступление в игру новой силы, претендующей на место за столом, старые игроки восприняли бы без малейшего восторга — но очень серьезны были грядущие выгоды, поэтому ставка была сделана на Израиль в Палестине.

Само собой разумеется, этот план немедленно наткнулся на ожидаемые сложности — несмотря на то, что рядовые евреи, в большинстве своем, с восторгом приняли идею создания своего государства (их можно понять — многим хотелось жить в государстве, где, идя по улице, в принципе нельзя было услышать оскорбление, например, классическое 'Жидовская морда'), людей, готовых бросить налаженную, пусть и очень скромную зачастую жизнь, и перебраться с семьей в неизвестность, во всех смыслах этого слова пустыню, было немного; да и рисковать своей жизнью и жизнью своих близких, сменив привычное недружелюбное окружение на готовых убивать евреев арабов, готовы были немногие. Конечно, был определенный процент романтиков 'сионизма снизу', которые, собрав деньги у родственников, переезжали в Палестину, выкупали земли у арабов, занимались крестьянским трудом, перерабатывали фрукты, делали вино, устраивались в городах — но таких людей было не столь уж много, во всяком случае, на строительство полноценного государства их явно не хватало, даже с учетом еврейской общины в Палестине.

Хватало и других проблем — так, контроль над финансовыми потоками еврейской общины в Палестине у французской ветви Ротшильдов упорно пыталось перехватить семейство Реконати (соответствует РеИ В.Т.); англичане активно противодействовали попыткам отхватить 'кусок британского пудинга'; свою игру в социализм пытались вести игравшие значительную роль в сионистском движении левые, мечтавшие о 'еврейском социализме'.

Вот на этом фоне финансисты из клуба 'Казна Сиона' и попытались 'выкроить из свинства кусочек ветчины', договорившись с Гитлером. Да, он их категорически не устраивал тем, что работал на те силы, которые были их давними противниками — и, соответственно, методично выбивал их с занятых позиций в экономике Германии; еще меньше их радовало то, что принадлежащие им капиталы и конфисковались, и, тратились на перевооружение Третьего Рейха, так что не оставалось сомнений в том, что их же деньги послужат уничтожению их влияния во всей континентальной Европе — но, господа еврейские банкиры резонно сочли, что из такого вороха серьезнейших проблем следует попытаться извлечь хотя бы скромную, по сравнению с уже понесенными убытками, выгоду, используя антисемитизм нацистов для строительства своей опорной точки в Палестине.

И поначалу фюрер принял их предложение — для него эмиграция немецких евреев тоже была приемлемым выходом из непростой ситуации, в которую он загнал себя своим антисемитизмом. Дело было в том, что далеко не все германские евреи разделяли воззрения религиозных ортодоксов, наиболее ярким образцом среди которых были хасиды, всерьез считающие, что 'еврей не должен есть хлеб, испеченный в печи, огонь в которой разжег не иудей' (это правда — среди иудеев, как и во всех религиях, есть свои фанатики; другое дело, что ортодоксов изрядно недолюбливает большинство евреев, из числа тех, кто придерживается светских взглядов или принадлежит к умеренным течениям иудаизма В.Т.) — весьма многие были интегрированы в немецкое общество, у них хватало друзей и добрых знакомых, не разделявших воззрения фюрера и части его окружения; немало было и тех евреев и евреек, кто тихо плюнул на концепции 'богоизбранного народа' и 'чистоты крови', спокойно женившись или выйдя замуж за немцев — да что далеко ходить, достаточно вспомнить историю с чуть не состоявшимся закрытием 'Фелькишер беобахтер' в сентябре 1923 года, когда нацистские пропагандисты имели неосторожность проехаться по недостаточно арийскому происхождению фрау Доротеи фон Сект, супруги командующего Рейхсвером (было в РеИ; действительно, и отец, и отчим супруги фон Секта были евреями В.Т.). Кроме того, даже в руководстве НСДАП далеко не все были юдофобами — взять хотя бы второго человека в партии, Германа Геринга, прославившегося высказыванием 'У себя в Люфтваффе я сам решаю, кто еврей, а кто — нет!'.

— Простите, Вы считаете это именно предупреждением — или объявлением войны? — спросил сэр Энтони, помнившей, что ему рекомендовали гостя как очень серьезного человека.

— Это, несомненно, первое — мы считаем себя богоизбранным народом и с полным на то основанием гордимся тем, что царь Соломон построил Первый Храм в 950 году до начала христианской эры; нам вежливо, но твердо предъявили доказательство того, что когда наши предки еще были кочевниками в Палестине, четыре тысячи лет назад, северяне уже строили свои города и храмы, попутно намекнув на то, что основания считать себя богоизбранным народом есть не только у нас — обстоятельно ответил рэбе Борух. Враждовать же с нами они не хотят, если мы не начнем первыми — свидетельством тому является и их политика во время войны, и нынешние действия на Ближнем Востоке.

Через день после ответного ядерного удара СССР фельдмаршал Роммель, тяжело вздохнув, посмотрел на заваленный документами рабочий стол — главком Фольксармее был далек от мистики, но у него создавалось впечатление, что бумаги в его кабинете подобны Лернейской гидре, чем больше их удается проработать, тем больше прибывает новых, требующих немедленного прочтения и принятия решения. Последние две недели были форменным кошмаром для прирожденного строевика, не любившего штабной работы и при любой возможности уезжавшего в войска. К сожалению, сейчас такой возможности не было — единственно, можно было сделать короткую передышку, дать отдохнуть слезящимся от бесконечного чтения глазам и обдумать происходящее.

Без малейшего преувеличения можно было сказать, что и Германская Демократическая Республика, и ее Вооруженные Силы подошли к кризису, находясь не в пример лучшем состоянии, чем многовековой противник Германии — Франция. Благодарить за это, по искреннему убеждению Эрвина Роммеля, следовало новоявленного 'старшего брата' Германии и лично его главу, генералиссимуса Сталина. Фельдмаршал навсегда запомнил прием германской делегации у господина Сталина в мае 1944 года, когда члены делегации шли в его кабинет, не зная, будет ли это финалом их Фатерлянда, или нет. Тогда руководитель СССР, после протокольной части, начал с того, что подтвердил все, данные от его имени обещания. Продолжил же он фразой, врезавшейся в память всем членам немецкой делегации: 'Господа, есть мнение, что не может быть сильной Германии и сильной германской армии без соответствующей экономики'.

Слова у Вождя СССР не расходились с делом. Уже осенью 1944 года начался планомерный, продуманный до мелочей, перевод немецкой экономики на режим мирного времени. В марте 1945 года была проведена подготовленная русским министром финансов, господином Зверевым, реформа денежного обращения. Многие немцы жаловались на ее конфискационный характер, это было так — но, по мнению Роммеля, одноразовый денежный шок, разом покончивший с 'черным рынком', 'сигаретной валютой', позволивший запустить нормальное производство гражданских товаров (имеется в виду аналог проведенной в РеИ денежной реформы 1948 года в ФРГ — все описанные явления имели место в РеИ В.Т.) и всего через два с половиной года отменить рационирование основных товаров, был не в пример лучше бесконечного финансово-экономического ужаса, ставшего нормой жизни у французов.

Правда, в том, что русские столь быстро и профессионально провели реформу германской экономики, крылась очередная загадка, преподнесенная Советским Союзом. Роммель встретился с Красной Армией на поле боя в самом конце, так что лично наблюдать ее прогресс от неплохой, но не более того, армии, к лучшей армии в мире, ему не довелось — но коллеги ему рассказали многое о том, как главный противник Вермахта совершил какой-то фантастический скачок, за полгода превратившись в силу, как минимум, не уступающую лучшей в мире германской армии; за следующие полгода он стал силой, остановить которую было невозможно — в этом фельдмаршал убедился лично, столкнувшись на поле боя с единственной армией в мире, которая качественно превосходила Вермахт. Возглавив Фольсармее, фельдмаршал получил прекрасную возможность пообщаться с русскими военными, от командующего ГСВГ генерала армии Черняховского до их унтеров и солдат. Это были первоклассные воины — но, не меньшее уважение танкиста Эрвина Роммеля вызвали их организация, тактика и техника. Естественно, возник вопрос: 'Как?! Как, тысяча чертей, можно было совершить такой скачок за полгода?!'.