Сианьский кризис

Роммель не был простодушным человеком — командуя в свое время личной охраной Гитлера, он насмотрелся на придворные интриги, так что фельдмаршал предпочитал собирать информацию, много слушать и ничего не говорить. Сидя на одном из торжественных обедов, главком Фольскармее внимательно слушал излияния своего соседа, министра экономики герра Эрхарда, восхищавшегося не только качеством денежной реформы, но и русскими темпами ее подготовки — по его уверениям, даже у американцев, случись им оказаться на месте русских, при активном содействии самих немцев, на это ушло бы не меньше трех лет (именно столько в РеИ готовилась денежная реформа ФРГ В.Т.). Сопоставить даты не составляло ни малейшего труда — получается, господин Зверев начал подготовку денежной реформы Германии в марте 1942 года! Он начал эту подготовку тогда, когда германские войска только были отброшены от Москвы, и, продолжал ее тогда, когда немецкие танки рвались к Сталинграду и Кавказу, когда судьба самого СССР висела на тончайшем волоске — уже тогда, если не зная точно, то, как минимум, имея основания считать, что Советский Союз не просто выстоит в войне на уничтожение, но захватит всю Германию! Мало этого, эта реформа была рассчитана вовсе не на финансовое обескровливание Германии — а на ее благополучие и мощь в качестве младшего партнера СССР!

Осознав это, фельдмаршал внимательно посмотрел на собеседника — герр Эрхард, конечно, не был кадровым офицером, но на идиота, неспособного сложить, как выражаются русские, два и два, он нимало не походил. Сделав вывод, Роммель рассказал Эрхарду о стремительном прогрессе русских в военном деле, упирая на невероятный скачок, внезапно совершенный ими. Господин министр экономики намек явно понял — и, пригласил Роммеля на воскресный обед, мотивировав это необходимостью неофициально обсудить некоторые проблемы военной промышленности. Фельдмаршал принял приглашение — и, не особенно удивился, увидев второго гостя герра Эрхарда, первого заместителя министра государственной безопасности ГДР, генерал-оберста полиции Рудински. О, все было в рамках приличий — герр Рудински, среди всего прочего, курировал и германскую промышленность, так что его появление в качестве одного из гостей было железно мотивировано.

После обеда гостеприимный хозяин пригласил гостей в курительную, где и состоялся короткий, но содержательный разговор. Герр Эрхард изложил свое мнение о неких странностях, сопровождающих достижения русских союзников, присовокупив к нему забавную историю, имеющую некоторое хождение среди элиты западноевропейских деловых людей, согласно которой герр Сталин заключил союз с русскими из будущего. Это стало новостью для Роммеля — но, фельдмаршал не мог не признать того, что эта безумная версия логично объясняла все непрерывно копившиеся странности.

Герр Рудински же отреагировал иначе — для начала, он счел нужным процитировать известное высказывание господина Черчилля, гласящее, что 'Русских всегда недооценивали, а между тем они умеют хранить секреты не только от врагов, но и от друзей' (реальное высказывание Черчилля В.Т.). Затем попросил герра Эрхарда представить реакцию господина Сталина на попытку хотя бы подобраться к самому охраняемому секрету Советского Союза, если эта версия верна — и на последствия для той страны, которая осмелилась на это.

С этим было невозможно не согласиться — менять несомненные выгоды нынешнего отношения Советского Союза к Германии на его гнев никому из собравшихся не хотелось. Кроме того, германская практичность, присущая всем участникам беседы, подсказывала, что если твой союзник сильнее, чем предполагалось, причем, нет оснований считать, что он использует свою силу во вред, то это не самый плохой жизненный расклад.

Про себя Роммель добавил и еще одно — об этом деликатно промолчал Рудински и мог не знать, во всяком случае, во всей полноте, Эрхард — у Германии не было разведки, даже теоретически способной провести операцию такого уровня сложности. После краха гитлеровского режима бесследно исчез Канарис и наиболее доверенные его сотрудники — это было и неудивительно, адмиралу от разведки, никогда особо не скрывавшему своих проанглийских симпатий, было явно не по пути с русскими. Русские же провели реорганизацию Абвера — неприятную для немцев, но абсолютно неизбежную, поставив на все ключевые посты своих офицеров немецкого происхождения, правда, не из ГРУ, а из войсковой разведки, и, немецких коммунистов, из числа тех, кто прошел соответствующую подготовку и успел наработать должный опыт — скрепя сердце, фельдмаршал молча признавал, что в столь деликатной сфере руководить могут только люди, пользующиеся полным доверием 'старшего брата'. Сходная ситуация была и во второй армейской спецслужбе Германии, службе '1С', в отличие от Абвера, специализировавшегося на стратегических операциях, занимавшейся разведкой и контрразведкой в прифронтовой зоне — руководитель отдела 'Иностранные армии -Восток' (служба '1С', имевшая своих офицеров в армейских штабах начиная со штаба полка и заканчивая штабами групп армий, замыкалась на отделы ОКХ 'Иностранные армии — Восток' и 'Иностранные армии — Запад', занимавшиеся обработкой информации и, иногда, постановкой задач В.Т.), генерал-майор Гелен, вместе со значительной частью своих подчиненных, ушел к американцам. Его примеру последовала некоторая часть офицеров, работавшая в войсках — как легко догадаться, это были те разведчики, к которым у русских были серьезные претензии. Основная же часть войсковых разведчиков и контрразведчиков осталась, они, как-никак, были германскими офицерами — но, во-первых, служба '1С' также находилась под неусыпным контролем русских, всюду расставивших своих людей, во-вторых, операции такого уровня точно не были ее специальностью. Разведывательный отдел Кригсмарине ушел к англичанам почти полностью — это тоже было ожидаемо, флотская разведка была самой пробританской из всех спецслужб Рейха. Столь же ожидаемо остались почти все разведчики Люфтваффе — тут тоже все было в порядке вещей, разведывательный отдел ВВС всегда был настроен антианглийски и прорусски, да и занимавшиеся, в основном, фотографированием с высотных разведчиков летчики ничем особенным Советскому Союзу не досадили, так что их практически и не перетряхивали, ограничившись назначением своих людей на ключевые должности.

Итог этой беседы был очевиден — герру Эрхарду, несомненно, выражавшему не свой личный интерес к этой проблеме, но, живую любознательность влиятельных германских промышленников, вежливо дали понять, что нарушать существующий порядок не стоит. В конце концов, русские добросовестно выполняли свои обязательства — и в части информирования союзников, в том числе.

Фельдмаршал слегка улыбнулся, вспомнив беседу, состоявшуюся третьего дня. Господин Черняховский представил ему прибывшего из СССР с инспекторской проверкой — по легенде, разумеется, 'генерал-лейтенанта Константинова' — не узнать первого заместителя министра обороны СССР маршала Рокоссовского, в обязанности которого входило командование союзными войсками в Западной Европе, в случае начала войны, было трудно, но Красная Армия продолжала играть в любимые игры, маскируя таким образом своих военачальников. Ну да это их дело — каждый вправе обеспечивать секретность своими методами, лишь бы они были действенны. Главное было не в этом — маршал сообщил союзнику, что СССР планирует в течение суток нанести ответный удар по одному из американских объектов в Китае ядерным боеприпасом мощностью в 500 килотонн, находящимся на принципиально не перехватываемом современной ПВО США носителе. Фельдмаршал был информирован о наличии в СССР ядерных боеприпасов мощностью от 20 до 50 килотонн; более того, он трижды присутствовал на испытаниях в Казахстане — но, о наличии термоядерного оружия (маршал Рокоссовский любезно объяснил о качественном прорыве в создании ядерного оружия, достигнутом советскими учеными), дорогие союзники либо 'позабыли' сообщить о наличии у них новой разновидности атомного оружия, либо, если учесть наличие качественно нового носителя, слухи, сообщенные герром Эрхардом, были верны.

Вернувшись в своих раздумьях к скучной, но жизненно необходимой экономике, фельдмаршал констатировал наличие резкого контраста между положением дел в германских финансах и ситуацией, сложившейся в финансах Франции. Их затеи с 'займом освобождения' (в РеИ денежная реформа во Франции началась в конце 1944 выпуском вышеуказанного займа, благодаря которому удалось 'стерилизовать' 165 млрд. франков из общей денежной массы, составлявшей 652 млрд. франков. Продолжением стал состоявшийся летом 1945 года неограниченный обмен старых купюр на новые, благодаря которому денежную массу сократили на 30%, до 444 млрд. франков. Третьей частью 'марлезонского балета' стала ратификация Бреттон-Вудских соглашений, в результате чего ставшая членом МВФ и МБРР Франция получила доступ к американским кредитам, проходившим через эти структуры — эти деньги были потрачены на оплату американского же импорта, выплаты бастовавшим рабочим и финансирование колониальных войн на Мадагаскаре и в Индокитае В.Т.), практически беспрепятственным обменом денег, удержанием финансов за счет бесконечных американских кредитов, тратившихся на закупку американских же товаров вместо развития собственного производства, бросание разовых подачек бастовавшим рабочим, лишавшихся работы частично или полностью из-за американского импорта, и колониальные войны, привели к результату, очевидному для любого здравомыслящего человека, а, именно, к тому, что экономико-социальный кризис стал обыденной жизнью лягушатников.

Фельдмаршал, конечно, ни в малейшей степени не был экономистом — но, как истинный немец, он считал, что жить надо своим трудом, а не существовать от подачки до подачки.

Разница в реалиях послевоенных Германии и Франции все больше и больше бросалась в глаза. Объяснялось это вполне объективными причинами, а, именно, принципиально разными подходами русских к немцам, с одной стороны, и, англосаксов к французам, с другой стороны. Русские взяли значительную часть репараций пакетами акций немецких предприятий, причем, при этом провернули весьма своеобразный номер — дело было в том, что результатом американской экономической экспансии 20-х годов стал переход во владение корпораций США свыше 70% акций германской промышленности (соответствует РеИ — такая ситуация сложилась к концу 20-х годов В.Т.) — вот принадлежащую янки собственность СССР и отобрал, целиком и полностью, в счет уплаты репараций (нечто подобное было в РеИ, к сожалению, в несопоставимо меньших масштабах, например, история с оборудованием завода 'Опель' В.Т.). Технически это было проделано с присущим русским изяществом медведя, грабящего пчелиные ульи — предприятия ликвидировались, под предлогом 'работы на войну против СССР' (а в Германии трудно было найти промышленное предприятие, в той или иной мере не работавшее на войну!); затем, на той же материально-технической базе, буквально через неделю-две, необходимые для решения юридических формальностей, оно воссоздавалось с тем же составом работников, но, кардинально новым составом собственников — немецкие промышленники теряли в среднем треть акций, американцы — все и всегда (в РеИ подобное провернули как раз американцы в Японии В.Т.). Вой американцев, назвавших данное мероприятие 'Великим русским ограблением', описанию не поддавался принципиально, что и понятно, поскольку стоимость конфискованного, по самым скромным оценкам, приближалась к 30 млрд. долларов. В Германии данная акция вызвала совершенно иную реакцию — злорадство по отношению к американцам, привыкшим строить свое благоденствие на чужих бедах, дополнялось пониманием того, что свое никто уничтожать не станет, так что можно было рассчитывать на то, что победители не дадут пропасть ни промышленности Германии, ни ее работникам. Это отношение разделяли даже немецкие промышленники, резонно решившие, что если бы русские захотели их ограбить, так никто бы не помешал им отобрать все — треть же была, по общему мнению, суровым наказанием, но не грабежом. Эти ожидания вполне оправдались — промышленность была загружена заказами. Сверхвысокие налоговые ставки, введенные русскими в ходе налоговой реформы — суммарно налоги достигали 90-94% ! — объяснялись необходимостью концентрации средств для решения задач восстановления и развития Германии (все соответствует РеИ В.Т.). Эти деньги тратились на обновление основных фондов, сиречь, на разработку и производство более современного оборудования, финансирование перспективных исследований, решение социальных задач, прежде всего, на восстановление разрушенного жилья, и выплату репараций СССР в натуральной форме (кроме последнего пункта, все соответствует РеИ — именно так создавалось 'немецкое экономическое чудо' В.Т.). Сельскохозяйственные предприятия начали получать товарные кредиты — семенным зерном, минеральными удобрениями, горюче-смазочными материалами, запчастями и новой техникой. Отдавали они их своей продукцией — так и удалось сначала повысить нормы по карточкам, а, потом и вовсе отменить их.

Проще говоря, русская экономическая политика сводилась к заполнению германского рынка германскими товарами, при обслуживании данного процесса, находящимися под русским контролем финансами. Важным отличием от похожей политики гитлеровского периода было то, что русские не только не делали ставки на 'контролируемый дефицит' (соответствует РеИ В.Т.), но, методично вели дело к насыщению рынка товарами и услугами, поощряя частную инициативу в мелком и среднем бизнесе (реальная практика ГДР при Хоннекере В.Т.). Французский же рынок, в значительной степени, заполнялся американскими товарами — и, при этом, французские финансы, находящиеся под американо-английским контролем, систематически утекали из национальной экономики. Все это обуславливало неуклонно увеличивавшийся разрыв в уровне жизни между Германией и Францией — понятно, не в пользу любителей лягушек. Такого французы простить не могли, но и сделать что-то реальное было не в их хилых силенках — вот и оставалось им исходить пеной из всех природных отверстий, беснуясь в бессильной злобе.

Эрвин Роммель вовсе не был злым или жестоким человеком, но перманентная истерика пожирателей земноводных доставляла ему истинное удовольствие. Все дело было в его отношении к французам, с годами неуклонно менявшееся в худшую сторону. В молодости он относился к французам, в общем, как большинство немцев его поколения — присутствовало и уважение к храбрости вражеских солдат, проявленной ими во время франко-прусской войны 1870-1871 года, и нелюбовь к западным соседям за их довольно поганый национальный характер, и, что греха таить, определенная зависть к их комфортной и благоустроенной жизни, недаром в Германии до первой Великой войны в большом ходу была поговорка 'Живет, как Бог в Париже' (такая поговорка действительно была, как и определенная зависть немцев к французам, до ПМВ считавшимся самой культурной нацией Европы В.Т.). Первая Мировая война, не прибавив молодому офицеру любви к французам, укрепила в его душе уважение к мужеству и стойкости их солдат. Это отношение кардинально изменили сами французы, после войны начавшие исступленно топтать побежденных немцев, сладострастно изощряясь во все новых и новых унижениях Германии, совмещая их с разнузданным грабежом. Тогда на смену прежнему отношению к французам у немцев пришли ненависть и жажда мести — Роммель не стал исключением. Поведение же французских военнослужащих во время летней кампании 1940 года дало все основания для того, чтобы начать их презирать за абсолютную трусость — тогда командиру танковой дивизии генерал-майору Роммелю, вместе со своим штабом, довелось взять в плен полнокровный пехотный батальон, причем лягушатники даже не попытались не то что сопротивляться, а, хотя бы бежать — они попросту побросали оружие и подняли руки вверх при виде штабных машин (реальный случай В.Т.).