Ключ от бездны. Книга первая

* * *

Чары Велехона** породили новое видение: Матенаис качала ребенка на руках, любуясь его маленьким, розовым личиком и плотно сомкнутыми, припухшими глазками. Он сладко посапывал, согревая ее обнаженную грудь, а она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть его сон. И не осталось для нее ничего бесценнее этого теплого комочка! И нет сил оторвать глаз, и можно только смотреть, смотреть, смотреть до бесконечности, чувствуя, как с каждым вздохом возрастает в сердце чистая, истинная, безграничная любовь...

* * *

А потом она увидела себя со стороны, словно чужими глазами. Черные пряди блестящих волос оттеняли молочную белизну кожи, прикрывая наготу. На согнутом локте покоилась головка спящего малыша. У ног ее горел огонь, и уютно потрескивали веточки в нем. Было так тихо-дремотно и покойно вокруг.

Но вдруг лицо сынишки сморщилось. Он вскрикнул громко и отчаянно.

— Тише, тише, — зашептала встревоженная мать, и крепче прижала младенца.

Но тот продолжал плакать, чем-то страшно испуганный.

Матеаис вдруг заметила над собой — той, что склонилась к ребенку — оскалившееся лицо Хэта, смотрящего на маленького Кхорха. А потом через человеческие черты вождя-чародея проступил уродливый лик кошмарного существа...

* * *

Изменчивый дух Велехона увлек ее в ту роковую ночь, что навсегда изменила жизнь детей Улха.

Матенаис с дрожью в душе узнала родное селение, хижины из бычьих шкур, белый дым костров, и родную лачугу, с дремотной чернотой внутри да легким паром от очага...

— Слышите, — настороженно проговорил Кхорх. — Животные чем-то испуганы.

— Волки близко, — отозвался Хсарт. — Повадились шастать.

— Нет, это люди, отец, — голос сына задрожал от напряжения. — Слышите?

Муж взял копье и выбрался наружу. Поверил. Встревоженная Матенаис последовала за ним.

И увидела их...

Один за другим, как темные призраки, они появлялись из тумана, стоявшего между хижинок.

— Бегите! — обернувшись, вскрикнул Хсарт.

Первый всадник приблизился. Огромный жеребец с лохматой гривой, тяжело ударяя копытами в сухую землю, нес на себе человека с рогатым черепом быка на голове.

— Бегите! — снова крикнул Хсарт и оттолкнул жену в сторону. — Это эверцы!

Она обняла сына и попятилась в темноту, наполненную туманом.

— Отец! — вырываясь, позвал Кхорх.

А тот бросился наперерез летящему всаднику, что уже выхватил из ножен огромный меч.

— Пусти, пусти, — придушенно закричал мальчик, прижатый Матенаис, упавшей на землю. Второй всадник почти настиг их. Тяжелые копыта, поднимая пыль и сбивая сухую траву, простучали совсем близко. Призрак пронесся мимо. А Кхорх вывернулся из-под матери, вскочил и бросился назад. Матенаис кинулась следом.

— Ищите мальчишку с пятном на плече! — услышала она за спиной, обернулась, и тут же оказалась сбитой с ног. Накатила удушливо-страшная темнота, но острая боль вернула способность видеть и слышать.

Кхорх! Они ищут Кхорха!

Она поднялась и побежала, почти наугад, доверившись сердцу. Побежала мимо пылающих хижин, мимо вопящих соплеменников, мимо хрипящих и обезумивших от запаха крови и дыма лошадей и их ужасных всадников, которые явились убивать. Да, эверцы привели за собой смерть. И тот, рогатый с большим сердоликом на груди — страшнее всех! Ему нужен ее сын!

Как будто вечность бежала Матенаис сквозь мелькание чудовищных теней и всполохов голодного огня.

— Кхорх!

Она нашла его первой — сердце не обмануло.

Сын лежал на распростертом теле отца и выл в голос. Женщина свалилась рядом, удерживая рыдания, рвущие грудь. Не поверила в смерть. Кхорх тоже не верил, тряся Хсарта за плечи.

— Пошли! — она все-таки поднялась и попыталась оторвать мальчика от отца.

— Пусти! — завизжал он, цепляясь и мотая головой, как обезумевший.

А Матенаис, почувствовав что-то, медленно обернулась и увидела Хэта.

Старик стоял возле своей хижины и смотрел в их сторону. Нет, смотрел прямо ей в глаза! Хищно, властно. Потом замахнулся, отклоняясь назад, и бросил копье. Оно со свистом пронзило зыбкое пространство. И время точно замерло, когда древко с костяным наконечником настигло человека с рогатым черепом быка на голове...

* * *

Вид проступившей сквозь туман унылой пустыни предстал перед Матенаис. Серо-седая земля, бесцветное небо и мертвое корявое дерево, сожженное грозой.

Присмотревшись, женщина заметила стайку мальчишек, в одном из которых узнала сына.

— Кхорх!

Но он не слышал, как и те, что стояли рядом.

— Ну, что, гаденыш? — донесся до нее голос Стеха, племянника Илеха-вождя. — Поговорим? Здесь нам никто не помешает.

— Чего тебе? — равнодушно спросил Кхорх. — Говори.

— Куда ты дел Хэта, поганец? — зашипел Стех, подходя вплотную. — Ты убил его? Убил! Я видел твои окровавленные руки! А ты знаешь, что бывает с теми, кто убивает сына Улха и скрывает это? Знаешь, змееныш!

— Кхорх! — изо всех сил закричала Матенаис и побежала, но налитые тяжестью ноги совсем не слушались.

А небо над головами мальчишек вдруг потемнело. Тонкие и длинные змейки молний проскользнули в нем. В мрачнеющей грозной сини проступил огромный лик Хэта. Растягивая губы в оскале, он жадно смотрел вниз.

— Кхорх! — прогремело глухим раскатом.

Стех набросился на мальчика и легко повалил на землю. Но после короткой и ожесточенной борьбы, ее сын раскинул руки, только что душившие противника, и засмеялся, глядя в небеса, уже готовые обрушить на его врагов свой гнев.

Черная бездна разверзлась перед Матенаис и, вскрикнув, она проснулась...

* * *

— Привиделось чего? — Тенаит наклонилась над ней, осторожно убирая с лица налипшую прядку. — Позвать господина?

— Господина, — прошептала Матенаис. — Он теперь — господин. А когда-то Кхорха называли гаденышем, и каждый считал своим долгом плюнуть ему вслед. Его не любили в племени и боялись, и я не понимала — почему. Теперь понимаю, — добавила она и прикрыла глаза. — Многое открывается мне только теперь, спустя столько лет. Гнух сделал меня прозорливой. Знаешь, Тенаит, после смерти Хэта Кхорх так долго был изгоем, и даже поговорить мог только со мной, но никогда ни в ком не нуждался. А сейчас, мой сын — улхурский властелин, и уже давно гниют в земле все проклинавшие его. Но отчего же так страшно? Так страшно, Тенаит!

— Успокойся, я же с тобой.

— Ты? И она со мной, слышишь? — больная затравленно покосилась в сторону и отвела глаза.

— Кто? — ласково спросила Тенаит, поглаживая ее по руке. — Здесь никого нет, кроме тебя и меня.

Тонкие черные брови Матенаис сошлись на переносице.

— И ты считаешь меня сумасшедшей, — обиженно проговорила она. — Но я не безумна, только знаю и вижу больше, чем ты. И даже больше, чем он, мой сын! Не веришь? Нет? Нет! Тогда почему он назначил меня жрицей этой?.. Не знаешь? Я тебе скажу!

— Тише, тише, — сиделка перехватила руки несчастной, которая цеплялась за нее, пытаясь подняться. — Успокойся, наконец. — Тенаит была сильнее, но иногда боялась вот этих всплесков злости у Матенаис.

А та продолжала биться и метаться по постели, выкрикивая какие-то непонятные слова. Разум снова покинул мать первосвященника, и Тенаит пришлось весьма постараться, чтобы угомонить ее. Когда Матенаис, наконец, притихла, сиделка решила привести Кхорха...

— Она, бедняжечка, совсем плохая, — пожаловалась она господину, когда тот появился в комнате матери. — Теперь кричит постоянно, а просветления наступают совсем ненадолго.

— Такого не может быть, — тихо проговорил первосвященник. — Настой должен подействовать.

— Так он и действует, твой настой, только пользы не приносит. Ты открыл Гнуху путь в душу матери.

Кхорх поморщился:

— Чего бы понимала!

— Понимаю то, что вижу, господин.

Тенаит хотя и была смелой женщиной, но спорить с первосвященником опасалась.

— На свободу ей надо, — вновь заговорила она, поняв, что Кхорх не сердится. — Под солнышком, да на чистом воздухе, враз прошел бы недуг нашей Матенаис.

— Не могу я ее отпустить, не могу, понимаешь? — отозвался первосвященник и подошел к ложу больной.

— Она спит теперь, — зашептала сиделка. — Я уж хотела просто побыть с ней, но передумала.

Кхорх, наклонившись, внимательно посмотрел матери в лицо. Матенаис спокойно и ровно дышала, но казалась излишне бледной, словно мертвой. Желтовато-серые веки приоткрывали глянцевую белизну глазных яблок. Синюшные, искусанные губы едва заметно шевелились, и билась вздутая венка на виске.

— Мама, — он осторожно взял ее исхудавшую руку и прижал к груди. — Мама... Мне страшно, слышишь? — зашептал он горячо и трепетно, как будто остался наедине с матерью. — Иногда я просыпаюсь среди ночи и вижу перед собой твой жгучий взор, — продолжал Кхорх. — Ты больна или умираешь и тянешь ко мне руки, а губы шепчут проклятья. Мама. Я знаю, что это только сон. Этот страх потерять тебя преследует меня уже долгое время. С того момента, как ушел и вернулся Хэт, я понял, что не все в человеке смертно. Но расстаться с тобой... Когда это случится — во мне навсегда умрет то, чему самими богами даровано бессмертие. Мама, — он вздохнул, и не удержал нервного всхлипа.

Матенаис нахмурилась во сне и слабо застонала.

Кхорх отпустил ее, поднялся и повернулся к Тенаит, и та отшатнулась, увидев его залитое слезами лицо.

— Ей необходимо принять настой еще раз. Ты меня слышишь?

— Но, господин...

— Не перечь мне! Я знаю, что нужно моей матери!

Сиделка опустила глаза:

— Да.

— Когда она проснется, дашь ей это, — он протянул Тенаит маленький глиняный сосуд.

Улхурка нехотя приняла его и с жалостью взглянула на Матенаис, помня, какие страдания причиняет это странное снадобье.

Больная вздрогнула и открыла глаза.

— Сын?

— Да, мама, — Кхорх снова присел на край кровати, и улыбнулся, но губы его дрожали. — Как ты?

Мать внимательно посмотрела на него, потом тихо спросила:

— Что-то случилось?

— Ничего, — торопливо отозвался он. — Я пришел узнать, не нужно ли чего. Знаешь, мама, у тебя замечательная подруга и она просила меня быть внимательнее к самой красивой женщине Улхура.

Матенаис подавила тяжелый вздох. Не смотря ни на что, ей так хотелось верить в его слова, а главное — в те чувства, которые он старательно прятал. Сын не был с нею ласков как раньше, когда был ребенком и остро нуждался в матери. Нуждался. Но любил ли? Нет, не любил! И снова давняя боль захлестнула сердце. Ведь она прощала ему все, что невозможно простить. Сколько крови было на его руках! Сколько горя и слез уже принес он в этот мир. И не желал останавливаться! Это Хэт сделал его таким, это он отдал ее ребенка ужасной демонице. И та стала для него всем, целым светом, где даже любящая и страдающая мать оказалась проводником для потусторонней сущности.

— Спасибо, Тенаит, — только и смогла сказать несчастная, и отвернулась к стене.

Первосвященник придвинулся к ней и проговорил шепотом:

— Мама, ты же знаешь, как нужна мне.

Она дернула головой, поворачиваясь, и открыто встречая его черный, выжидательный взгляд. Он умел чутко ловить изменения в ее настроении.

— Это я знаю, — сказала Матенаис резко. — И даже знаю — зачем. Я уже набрала девчонок для ублажения твоей твари! Уже первые жрецы служат у колодца и чудовище выходит к ним...

— Успокойся, мама!

— Убирайся!

— Мама! — Глаза Кхорха вспыхнули красным огнем. Он переставал владеть собой, когда разговор заходил о Кэух. И это выводило из себя его мать.

— Послушай, — тон сына смягчился, хотя Матенаис показалось, что Кхорх ударит ее. — Я отпущу тебя на землю, если захочешь, только выполни последнюю мою просьбу.

Она снова отвернулась, сдерживая слезы и не желая, чтобы он видел ее страдания.

— Захочу ли я? — выговорила Матенаис с усилием. — Ты и, правда, думаешь, что я хочу уйти, оставить того, кого люблю? Совсем одного? — она замерла, боясь расплакаться или вдруг услышать от сына слова признательности, и тогда, уже не задумываясь, сделать все, что он хочет. Но он молчал, и она подвела неутешительный итог:

— Тебе не дано понять человеческое сердце, тем более сердце матери, потому что Хэт отнял твое.

— И сейчас я говорю твоему сердцу — помоги мне, — вкрадчиво произнес Кхорх. — Последний раз. Скоро Кэух обретет плоть. Но для этого нужна последняя жертва, и ее можешь принести только ты.

— Я согласна, — выдохнула Матенаис, устав бороться.

— Выпей это и поспи, — подхватил сын. — Тебе нужно хорошо отдохнуть перед столь важным событием.

— Ты убиваешь ее, Кхорх! — вскрикнула Тенаит.

— Лучше не выступай, — холодно бросил ей первосвященник. — Твое мнение никому не нужно, ты же понимаешь. И... подержи маму.

— Нет, — твердо сказала та, — свяжите меня. Так будет лучше.

— Кому — тебе? — вновь не удержалась сиделка.

— Молчи, — отрезала Матенаис. — И помоги своему повелителю.

— Принеси путы, — пряча взгляд, распорядился первосвященник, и потом сам принялся пеленать ее, протаскивая длинные концы веревки через ложе и стягивая их в надежные узлы.

— Вот так, — быстро справившись с задачей, Кхорх подсел к Матенаис.

— Потерпи, мама, скоро все кончится.

Она зажмурилась, чувствуя, как горлышко сосуда коснулось ее губ. Горечь эликсира обожгла горло, огнем разлилась по груди, и пылающим комком застряла где-то внутри, словно разъедая внутренности.

Она открыла глаза и через густеющую пелену увидела искаженное болью лицо сына.

— Все буде хорошо, мама, — донеслись до Матенаис слова, смысл которых она не могла уже понять...

_______________________

Гнух* — дух безумия у аксуменов, позднее и улхурцев

Велехон** — светлое божество сновидений у аксуменов

ГЛАВА 4

Туман заполонял все вокруг. Окутал холодным покрывалом тело и душу, поглотил мир, растворив его в себе. Лишал сил, мутил разум. Ничто не спасало. Ничего не осталось, только эта густая марь...

Сидмасу казалось — он брел так долго, что уже должен добраться до Маакора. И чем дальше шел, тем меньше оставалось надежды дойти.

Он не помнил о тех, кто вместе с ним оказался пленником этого тумана, не помнил, зачем он сам здесь. Может, просто снова видел сон, тот самый, со стариком, уводящим его в зыбкое марево, откуда слышался хрипловатый, вкрадчивый голос и стук клюки, оставляющей кровавые следы на камнях.

— Сидмас, — тихо звал голос. — Я ждал тебя. Иди, иди...

И он шел, пока шепот старика и стук посоха не утонули в шуме большого города.

"Дорогу сыну правителя!" — раздалось совсем близко и Сидмас увидел, как прямо на него летит упряжка лошадей.

"Пошел вон, оборванец!"

Перед сыном правителя предстала яркая картина: храмовая площадь, громада святилища Эморх, разбегающиеся от повозки люди. И мальчишка. Он запутался в полах кифрийского балахона и не успел увернуться от разгоряченной лошади. Упал. И Сидмас близко рассмотрел его глаза: черные, глубокие, полные злой обиды, нет, ненависти.

Мгновение — и снова вокруг только туман, только тишина.