Стратег. Назад к суровым иллюзиям.

Я в этой фразе путался, не понимая, как могут соединяться эти два противоположных понятия. Мне вообще не хотелось думать ни о чем серьезном и глубокомысленном. Я наслаждался жизнью и запрещал портить себе эти дни какими-либо сомнениями...

Листы ватмана, тугим клубком свернувшиеся в моем тубусе, скучали и приобретали округлую форму, пока мы гуляли по берегу моря, наслаждаясь свежестью и застужая наши легкие. Ноги скользили по мелким камушкам, застывшим в тонкой корочке льда, мерзли руки, которые так приятно было греть под чьим-то теплым свитером, рассыпались по лицу и мешали дышать и смотреть, пряди волос, искрящихся в лучах солнца. Оглушали и заставляли сердце замирать в горле тоскливые крики чаек и альбатросов. Немного хотелось курить, но еще больше — вдыхать в себя кристально чистый, прозрачный воздух, запоминая его запах и вкус. Тонкие перчатки не спасали, воротник не уберегал лицо от мороза, и к вечеру мне грозило легкое обморожение, чреватое красными пятнами на скулах и шелушащейся кожей. И... верите, или нет — мне было глубоко наплевать.

— А кто-то сейчас задыхается в душном офисе... — Задумчиво произнес я, глядя в глубокую синеву сияющего неба.

Я прыгал по огромным валунам, цепочкой обрамляющих пляж у самой воды. Они были пологими и широкими, но чрезвычайно скользкими. Расставив руки в стороны для равновесия, изображая самолет-кукурузник, я с победным криком перепрыгивал с камня на камень.

— Ты рад, что мы здесь? — Йохэнсен шел недалеко от меня, терпимо прощая мне мое неожиданное возвращение в детство и снова погрузившись в свои важные размышления.

А мне было легко, как никогда...

— Я? Очень! Но мне... как-то странно. Непривычно, наверное. — Я остановился, спрыгнул на песок, споткнулся, подпрыгнул на месте. — И голова иногда кружится.

— Да, это с непривычки. Перенасыщение кислородом.

Мы гуляли по берегу, разговаривали, смотрели на воду, опять разговаривали... Джей рассказывал мне о великих моряках и капитанах, о морских законах, о легендах, породивших русалок и морских чудовищ, вспоминал что-то из своей жизни, заглядывая далеко в прошлое. При этом глаза его затуманивала светлая грусть, а лицо становилось особенно живым и одухотворенным. Я испытывал чувство ревности. К прошлому, к тому, о чем, или о ком не знал, к его внутренней свободе, к его мечтам и жизненным целям... И гнал это чувство не на дно души, а прочь от себя, как можно дальше. Осторожно обнимал его, прикасаясь щекой к холодной ткани пальто, слушал, проникался его мыслью, его настроением... Не прося ничего для себя и не о чем для себя не думая. Молчал, когда нужно было, смеялся не к месту, а от хорошего настроения, ловил его улыбки, жмурил глаза от удовольствия, что-то говорил, что-то отвечал.

Закат возник так некстати и слишком быстро. Солнце просто неожиданно превратилось в длинную сверкающую линию, похожую на кровавую полоску на фиолетовой коже небосвода, растеклось по всему горизонту, потемнело, почернело и стало медленно исчезать. Оно как будто выпивало тот свет, который утром так обильно поливало планету, вбирая его в себя, чтобы на следующее утро снова делиться им с нами. Я провожал его жадным взглядом, Джей — с блеском в глазах. Я боялся каждой уходящей минуты, он — радовался всему, что ждало нас в следующую секунду. А небо темнело быстро и беспощадно, выкатывая на лоб себе прищуренный глаз полумесяца, окружая его россыпью робких звезд, которые неуверенно моргали, просыпаясь и понимая, что поспешили. Наши тени тонули в сумраке, растворяясь в песке, приобретшем коричнево-серый оттенок, пока совсем не исчезли.

— Вот теперь — пора.

— Петь будем? — Усмехнулся я, вспоминая о культе солнца.

— Нет. — Джей, как будто восприняв мои слова всерьез, покачал головой. — Домой — ужинать и спать.

Спать... Я ждал этого момента. О, если бы он только знал, как!

Джей делал какие-то записи в своем вечном блокноте, уже изрядно пообтрепавшемся по краям. Я, склонив голову набок, наблюдал за ним с подоконника. Окно на этот раз показывало бесконечный песчаный пляж. Смотреть на него быстро надоело и я предпочел любоваться на Йохэнсена. Он замечал это, чувствовал мой взгляд, но продолжал свое неторопливое занятие.

— Чего ты боишься на этот раз? — Он, не отрываясь от блокнота, спросил как бы между делом.

— А? — Я дернулся.

Да, я боялся. И прятать это чувство от психолога было крайне глупым занятием. На этот раз не было ни хмельного марева в голове, которое так помогает делать глупости, ни глубокой ночи, ни отчаянного порыва, толкающего в самую пропасть страсти... Нужно было переступить... Через что? Через грань ясности, должно быть.

— Боялся в тот раз, боишься сейчас... А как же твоя непоколебимая уверенность в себе? Твое извечное желание удивлять, показывать себя... Что с тобой, а?

Мне не казалось это — в голосе шведа был откровенный вызов. Немного иронии, снисхождения, огня в потемневших под цвет морской воды глазах, и я уже готов был сползти по стене, упасть к его ногам, повиноваться этому спокойному, но твердому голосу... Но не мог сделать и шага. Сдержанная усмешка — в ответ на мою нежность и нерешительность... А и в правду — что со мной? Где моя тяга к самолюбованию, бесстыдной неге? С каких пор я настолько возвышаю над собой человека, что теряю уверенность в себе?

Йохэнсен захлопнул блокнот, убрал его на прикроватную тумбочку и с интересом уставился на меня. Теперь я полностью занимал его внимание.

— Что я должен сделать?

Вся эта ситуация и пугала и затягивала меня одновременно. Интриговала.

— Все то, что ты ждешь от меня.

Я стоял посреди комнаты в нерешительности, отводя глаза в сторону. Взгляд мой упал на окно. Теперь за ним мрачно шумел устрашающе-темный лес. Мне захотелось оказаться под теплым одеялом, рядом с Джеем... Я мысленно сделал шаг, переступая черту...

Непослушными руками стянул через голову свитер, нервным движением пригладил взлохматившиеся волосы, расстегнул пуговицу на рубашке. Мышцы в плечах сводило от сковывающего трепета. Или страха? Вся эта гамма чувств, которой я всю свою жизнь был лишен, внезапно обрушилась на мою бедовую голову. Пуговицы на рубашке закончились, что повергло меня в некоторую растерянность. Через секунду и мягкая ткань, плавно съехав по моему телу, упала на дощатый пол.

— Не холодно? — Джей вопросительно приподнял одну бровь.

Невозмутимый, как всегда, таинственный, отчужденный... На этот раз мне нужно было забыть о том, какой он соблазнительный в таком образе и думать о своих эмоциях. Я привык к играм. Привык обманывать и своих партнеров и себя самого, пробуждая в себе страсть, которой не было, говоря о чувствах, которых не испытывал... Теперь эти выступления у меня не пройдут. Я застывал под сканирующим взглядом пронзительных глаз.

— Так ты меня согреешь. — Утвердительно произнес я, однако, не пытаясь придать голосу уверенности.

Пусть все будет так, как должно быть...

Прохладный воздух, необъяснимо проникающий через закрытое окно, пробегал по голым ногам, заставляя светлые волоски на коже становиться дыбом, обвивал руки, плечи, гладил спину, ерошил челку. Я переступил с ноги на ногу. Чему учил меня Джей? Не отрицать своих страхов, впустить их в себя, признавая? Да, мне было холодно и неудобно. Я никак не мог понять, правильно ли я поступаю и впервые в жизни стыдился своего тела, чуждаясь его, ощущая себя неловким и нескладным.

— И о чем ты думаешь сейчас?

В четыре шага расстояние между нами сократилось до одного вздоха. Странно было ощущать на своей обнаженной коже касание грубой шерстяной ткани, шершавых, сухих рук на пояснице, теплых губ к виску. Я зажмурился, проваливаясь в бездну ощущений, кожей впитывая тепло прикосновений...

— Я все еще не уверен...

— В себе?

— И в себе тоже...

— А в том, что происходит? А во мне? А в своих желаниях? — Сильные пальцы требовательно приподняли мой подбородок. — Не отворачивайся. Не отступай от своих целей. Никогда. Ты так давно хотел этого. Не так ли? Ты еще в день своего рождения понял, что хочешь меня. Думаешь, я ничего не видел?

Я жмурился, изворачивался в стальном обхвате рук, чуждаясь такой резкой и вызывающей откровенности, пытаясь спасти свои оголенные чувства, ставшие вдруг такими беззащитными, пытаясь освободиться и в то же время наслаждаясь такой открытостью и прямотой.

— Я понимал, когда вы с Максом, путаясь и сбиваясь, пытались затащить тебя ко мне в квартиру. И тогда я и сдался. А ты добился своей цели. Понимаешь? И теперь уже не ты, а я нахожусь в прострации, не зная, что мне делать и где спасаться.

— Так все-таки, я тебя соблазнил тогда. — Я улыбнулся, немного расслабляясь.

— Так чего ты боишься теперь? В чем сомневаешься? — Йохэнсен снова заговорил спокойно и убедительно. — Неужели, ты не понимаешь, что ты и я — часть этого мира? Что бы мы ни делали — мы все равно будем правы. Потому что так должно было быть. Мы — сами в праве распоряжаться своей жизнью, оставаясь при этом неотъемлемым составляющим мироздания. И каждый наш поступок, каждая ошибка и глупость, совершенная нами в порыве чувств, заслуживает уважения. Даже, если мы уже никогда не захотим повторить ее.

За тонкой пластиной стекла теперь шумели волны. В ночной темноте, не освещенной не уличными фонарями, не фарами машин, блестела лунная дорожка, отражаясь в воде, и россыпи серебряных звезд. Их было неправдоподобно много для зимы. И все происходящее казалось нереальным. Жесткий дощатый пол принял наши тела без особого сопротивления. А я и не чувствовал, как твердые доски, местами расколотые и с торчащими острыми щепками, больно впиваются в лопатки и шею.

Сегодня не было ни торопливой страсти, ни жадного желания, ощущения опасности и безумства. Сегодня Джей изучал каждый сантиметр моего тела, запоминая его глазами и пальцами, наслаждался мною, моей близостью и податливой любовью, мучая меня сильнее, чем в прошлый раз. Я тянулся за его телом, выгибался навстречу рукам, забывая дышать и теряясь во времени. В окно пытался вломиться огромный месяц, цвета старого лимона, покрытый серыми пятнами. Неправдоподобно огромный и украшенный цепочкой звезд. А может быть, это у меня перед глазами мерцали сияющие точки...

*48

И дальше все у нас было хорошо. Хорошо, как бывает только в сказках, в трогательных романтических историях, написанных молодой мечтательной девушкой, грезившей о любви. Или в длинных слезливых сериалах, которые так любят крутить по первой городской программе в самое рейтинговое время. Романтичных рассуждений у меня не выходила, зато прекрасно получалось омрачать наш отдых своими дурными предчувствиями. У нас все было слишком хорошо... Правда, всего два дня.

Вот уж я не знаю, о чем могла подумать Берта, без предупреждения ворвавшаяся в нашу спальню на следующее утро, заметив мою светло-русую башку на плече у Джея, но к ее чести стоит сказать, что она и бровью не повела, ничем не выдав своей реакции. Решительно распахнув окно и давая морозному воздуху ворваться в теплую, уютную комнатку, она предупредила нас о вреде долгого сна и о том, что завтрак горячим вечно не будет.

— А где ты с ней познакомился? — Спросил я, когда боевая старуха исчезла за дверью, укутываясь в одеяло и крепче прижимаясь к Джею.

В спальне уже становилось холодно и вылезти из нагретой кровати, чтобы закрыть окно мне казалось физически невозможным.

— Да, я ее в лицо ни разу не видел. Но, чтобы тебе легче было понять, представь, что мы как будто были знакомы заочно. — Добавил он, заметив моё крайне удивленное лицо. — Интересная женщина, хочу заметить...

— Женщиной она была много лет назад. — Проворчал я, крайне раздраженный.

Просыпаться мне не хотелось. Мне вообще не хотелось ничего, кроме еды, моря и секса. Я предпочитал вести амебный образ жизни, забыв про работу и обязанности. По крайней мере, хотя бы на эти несколько дней.

— Не злословь. — Джей откинул одеяло, безжалостно оставляя меня одного в леденеющей постели, подошел к окну, вдохнул свежий воздух, внесенный в нашу обитель очередным порывом ветра, и замер так на некоторое время. Скорее всего, строя распорядок на ближайший день. Раздумывал, чем удивить меня сегодня?

Я думал о... Нет, впрочем, глядя на сильное, стройное тело шведа, застывшего у окна, мысли я бередил в себе не самые пристойные. И я даже не пытался думать о чем-то другом.

Дом к утру снова заметно видоизменился. Сегодня нам не пришлось миновать длинный коридор, чтобы выйти на кухню. Вместо него была широкая зала, ведущая прямиком в огромную столовую с круглым дубовым столом и крепкими стульями с резными спинками. Пахло в ней парным молоком, чем-то печеным и сладким. Берта, сегодня в цветастом фиолетовом платье с громоздким убором на голове, подозрительно напоминающем кокошник, была занята вышиванием узоров гладью. Полотно в ее руках было настолько ослепительно белым, что на него невозможно было смотреть, не зажмурившись.

"Интересно, откуда она вообще что-то достает в этой глуши? Неужели здесь есть магазины? Или она ездит в город?" — Думал я, усаживаясь за стол. — "А продукты? Где-то в лесу у нее пасется стадо коров?"

— Ну и что ты сел, парень? — Недовольно произнесла она, стоило мне только подпереть голову рукой и расслабиться. — Ты бы еще на столе растянулся! Никакой культуры у этих городских...

— А что мне делать? — Растерялся я.

— На стол накрывай! Или, ты думаешь, я вам здесь в прислужники нанялась?

Я покосился на Джея. Тот, казалось, был занят своими мыслями и в нашем разговоре намеренно не принимал участия. Я готов был поклясться, что он прекрасно все слышит и с интересом ждет развития событий. Его любимое занятие — оставлять меня одного в неловких ситуациях и наслаждаться моей растерянностью, меня крайне удивляло.

Чувствуя себя крайне неуютно под пристальным старческим взглядом, я бестолково суетился у стола. Вот уж не думал, что мне, успешному стратегу самой представительной и секретной организации в городе, придется разгадывать сложную задачу — как налить из кувшина молоко в кружку так, чтобы не расплескать его себе на штаны.

— Джей, объясни мне, дорогой, зачем тебе сдалось это чучело? — Берта взглядом указала на меня, с наслаждением откусывая от огромного, скатанного блина, политого вишневым варением.

Мне же, при всем моем, обычно здоровом аппетите, кусок в горло не лез. Я злился и с трудом сдерживался, чтобы не высказать в слух то, что накопилось у меня за все время нашего завтрака, за которое Берта успела со смаком обсудить мой внешний вид и неумение себя вести в обществе. Неужели, в старости Нина будет такой же? Я с тоской думал о том, что предпочту уйти на вечный покой раньше, чем успею стать таким. Пристрелите меня, если я превращусь в ворчливого занудного старика с деревянной тросточкой и вставными зубами! Джея же, судя по всему, эта старуха развлекала. Мало того, он с интересом и с самым серьезным видом воспринимал ее слова.

— Берта, в городе многое изменилось. И мода в том числе.

— Мужчины носят серьги в ушах и узкие парусиновые брюки? Нет, я этого решительно не понимаю.