Роковые таблички

― Что пора, козёл старый? Помощи от тебя никакой. Иди лучше посмотри — второй не проснулся.

― Об этом не беспокойся, родная. Я сам видел, как он целую кружку с нашим чаем выдул. А я ему туда тройную дозу порошка всыпал. Он ещё сутки спать будет, не меньше.

Максим не сразу понял, что говорят о нём, но когда понял, в нём постепенно стала вскипать чёрная злоба. Так вот, откуда эти волшебные сны о морском прибое и курчавых облачках. И вот, откуда эта невозможная слабость в руках и ногах, из-за которой он уже несколько минут не может пошевелиться. Или может? Злость кипящей смолой клокотала в груди Максима, и, возможно, благодаря этой силе онемевшие ноги стали поднимать его тело над дощатым сиденьем.

Однако, первая попытка не удалась — стопы скользнули по земле, и зад Максима пребольно шмякнулся на скамейку. К счастью, хозяева не обратили внимания на этот звук. Ведь, Аркадий Ильич, крутящийся волчком возле жены, в этот момент ненароком зацепил ведро, которое с дребезжанием покатилось по полу, разбрызгивая зловонную жидкость.

Старуха тут же вскинулась на него:

― Что ж ты, пугало? Теперь, чтоб не воняло, пол заново перелопачивать придётся. Так бы и прибила...

― Сам всё уберу, не ругайся. О еде теперь долго можно не беспокоиться.

― И на том спасибо. Ладно, отнеси это на ледник, и сразу тащи таз обратно. Работы ещё много, ― бабка Елизавета указала супругу на таз, который тот, мгновенно подхватив, понёс к люку ледника. Сама же старушка откинулась на пристенный щит из досок, и принялась устало обмахивать вспотевшее лицо передником.

И в этот момент перед Максимом открылась ужасающая картина — на скамье лежал, совершенно неподвижно, его друг, Григорий. Одежда с него была снята, а тело изуродовано огромными язвами, сквозь которые можно было видеть бледные складки внутренностей, и шероховатые прутья рёбер. Максим всё ещё не мог поверить, что видит то, что видит. Сначала он готов был думать, что до сих пор наблюдает продолжение кошмарного сна. Но, этот кошмар не был сном, как не были просто язвами страшные раны на теле Григория.

И разлитая по земляному полу жидкость, пахла кровью, и ни чем иным. И старик хозяин раскладывал сейчас в леднике, на долгое хранение, мясо, умело срезанное его женой с тела Григория. Максим чувствовал нечто среднее между отвращением и яростью. Угораздило их с Григорием укрыться от собак в логове старых людоедов. И, ведь, как сволочи прикидывались нормальными, гостеприимными селянами — никто бы, и ни за что не подумал, что весь этот спектакль нужен был лишь для того, чтобы опоить гостей каким-то дурманом, и бесчувственных разделать на мясо.

Максим снова попытался вскочить на ноги, чтобы свернуть старухе сухонькую шею, и проломить её мужу череп кулаком. Но сил не было, и ноги опять предательски подогнулись. Максим не грохнулся на скамейку, как в первый раз, но вынужден был сесть, чтобы выждать немного, когда сможет лучше управлять своим телом. В этот раз он уже не отбил себе зад, и это говорило о том, что способность двигаться постепенно к нему возвращается.

Максим благодарил высшие силы за то, что выплеснул больше половины кружки с отравой. Сильнющий яд подмешал ему старый хрыч. Выпей он чай полностью — лежал бы теперь без движения, как... Григорий! Максим поймал себя на мысли, что до сих пор думает о Грише, как о живом, но тот мёртв. Мертвее мёртвого — нет никаких сомнений. Помогать уже некому, и надо спасаться самому, тем более, что в таком состоянии его любой таракан на лопатки уложит.

Максим пошевелил пальцами рук и ног, и решил, что именно теперь — самый лучший момент для бегства. Ведь, старуха, передохнув, вновь увлечённо занялась свежеванием человека, а дед до сих пор ковырялся в леднике. Оба они были уверенны, что Максим крепко спит, и не утруждали себя проверкой его состояния.

Мужчина, опираясь на стенку, медленно привстал. Ему удалось удержаться на ногах, и он минуту, покачиваясь, постоял на месте, будто заново привыкая к такой привычной для прямоходящего существа позиции. Потом, ухватив возле скамьи куртку и заплечный мешок, Максим не спеша, стараясь не шуметь, двинулся вдоль стены к лесенке, что вела наружу.

Шаг, другой, третий, пока всё шло хорошо, и никто не смотрел в его сторону. Максим постоял, считая до пяти, чтобы отдышаться, потом двинулся дальше. Шаг, ещё один, вот она — лестница. Максим поднялся на две ступени, и коснулся макушкой досок люка, из щелей которого пахнуло благодатным холодком. Мужчина поднялся ещё на ступень, и попытался приподнять крышку. Попытка удалась, и люк слегка приоткрылся, пустив в подвал ночную прохладу, но сила ещё не вернулась в руки окончательно, и Максим не сумел удержать крышку.

Он успел лишь пригнуться, чтобы избежать болезненного удара по голове, но уберечься от громкого хлопка не смог. Казалось, этот звук майским громом прокатился по подвалу. Шуршание за спиной тут же стихло, а потом...

― Это что тут у нас? Максим, куда же ты собрался? Ты же ещё не выспался. И друга бросать нехорошо, ― несмазанным колесом заскрипел старый Ильич, не стремясь скрывать изумление, страх и злобу. За спиной Максим расслышал мелкие шажки. Тогда он поднялся на ещё одну ступень лестницы. Вдавив спину в крышку люка, он подогнул ноги, быстро сосчитал до трёх, и на выдохе выпрямился. Крышка поднялась, на мгновение будто застыв в верхнем положении. Максим мгновенно выкатился в раскрытую пасть лаза, поднялся, и успел придержать, готовую упасть, крышку.

Долго ждать ему не пришлось. Частые шажки превратились в скрип ступеней, и в квадратном проёме сухо заскрежетал ненавистный голосок:

― Максимка, спускайся. Ты же устал, невыспался. Привиделось чего, или как?

― Может, и привиделось, ― с трудом удерживая крышку, ответил Максим.

― Ну, вот, а я что говорю. Давай, помогу спуститься, ― пробормотал старичок, вытягивая из-под крышки птичьи ручонки. И, только Максим заметил, как потянулись к нему эти, изуродованные артритом, конечности, он тут же бросил крышку люка, придав ей толчком дополнительное ускорение. Конструкция из толстых досок, тяжело ударила по рукам и голове старика, и тот по-бабьи заверещал, грохнувшись на земляное дно подвала.

Максим, тем временем, нащупал в темноте недалеко от лаза кусок обгоревшего бревна, и, напрягая последние силы, подкатил его, и затащил на крышку подвального люка, придавив её, как гнётом. Потом, не в силах больше бороться со сном и потерей сил, он прилёг на бревно, и заснул, не обращая внимания на ночной холод. Некоторое время, сквозь сон, до его, отравленного ядом и кошмарной картиной издевательства над телом друга, сознания откуда-то снизу доносились стук и вопли, но, вскоре, он перестал слышать и их.

Проснулся Максим от жуткого холода и неприятной ломоты во всём теле. Не удивительно — ложе он себе выбрал далёкое от совершенства. Утоптанный пепел с кусками кирпичей, поверх которого пьедесталом взгромоздилось почерневшее от огня бревно. Максим застегнул распахнутую куртку, и, зажмурившись, посмотрел на поднимающийся над горизонтом оранжевый краешек солнца.

Однако, в деле борьбы с утренним холодком одной только наглухо застёгнутой куртки было маловато, и Максим принялся прыгать на месте, хлопая себя по бокам, как вывалявшийся в песке воробей. Глубокий сон на свежем воздухе ненадолго сделал жуткие события прошедшей ночи, чем-то вроде токсического кошмара, пропавшего сразу по пробуждению.

Но теперь, отголоском страшного сна, из-под ног глухо заскрипело:

― Это кто там скачет? Ты, Максимка? Максимушка, ты всё неправильно понял, мы всё объясним. Ты только отопри люк. Нам же выходить иногда требуется.

Максим даже закашлялся от подобной наглости, будто вдохнув жгучего молотого перца. Конечно, он узнал этот противный голос, даже невзирая на слой земли, разделявший их. Старый чёрт, Ильич, считает, что ему можно лапши на уши навешать и жить дальше, заманивая путников в свой подвал, чтобы отравить их и порубить на котлеты. Максим в бешенстве сжал зубы, подпрыгнул повыше, и, приземляясь, с силой топнул обеими ногами по, присыпанным землёй и золой, доскам.

Снизу вскрикнули:

― Ай, Максимка, ну, что ты балуешь, как малое дитя. Нам же земля за ворот сыплется. Что ты буянишь?

Максим подпрыгнул, и топнул ещё сильней, будто желая придавить мерзкое насекомое.

― Этот подвал будет твоей могилой, старый людоед. И для твоей старухи тоже. Солнца вы больше не увидите. Скоро вы друг-друга, как пауки жрать будете.

Снизу заскрипело громче:

― Идиот, невинные души загубить решил. Да, пока ты спал, твоему другу хуже стало. Видать, рана оказалась серьёзней, чем мы думали. Лизавета помощь ему начала оказывать, а тебе чего-то примерещилось.

― Ты ещё не понял — я твою отраву на землю выплеснул, и всё видел. И знаю, что от Гришки вы только огрызок оставили, людоеды дряхлые. Но теперь вам больше никого не жрать, твари. Сейчас я вам могилку обустрою попрочней.

И Максим принялся стаскивать на крышку люка всё, что мог найти тяжёлого поблизости: камни, брёвна, обломки печной кладки. Вскоре на люке выросло подобие погребального кургана, больше, правда, похожее на сельскую свалку. Но Максим не унимался, и продолжал стаскивать мусор, укладывая его поверх подвала, на случай, если семейка каннибалов пожелает выбраться, подпилив потолочные доски.

Голоса снизу поочерёдно, и вместе, пытались увещевать мужчину, то жалобно стеная, то угрожая карами небесными. Если честно, Максиму нравился страх, который он чувствовал в обеспокоенных голосах стариков — значит, его наказание не будет напрасным, и старания не пропадут впустую.

Вдруг, в прозрачном утреннем воздухе Максим заметил две узкие струйки дрожащего марева. Конечно, как он об этом не подумал — вентиляция. Вот теперь, он ударит гадких морщинистых паразитов под самый дых. Максим по струйкам тёплого воздуха без труда обнаружил, сколоченные на манер узких продолговатых ящичков, вентиляционные короба, прикрытые сверху жестяными "зонтиками".

Максим оторвал зонтик с первой вентиляционной трубы, и заглянул внутрь: сквозь призрачные слои паутины виднелся "тупик", образованный изгибом трубы. Мужчина с остервенелой злостью принялся забивать воздушный ход грязью, камнями, обломками кирпичей. Приглушённые голоса из-под земли звучали, не умолкая, и в интонациях уже явно читались отчаяние и желчная злость.

― Да! Да, мы подсыпаем снотворное гостям, а потом едим их мясо. А как ты хотел? Мы же старые, силы не те, что у вас, молодых. Зверя нам не убить, птицу не поймать. Реки все отравлены — рыба передохла. Может, они — те, кого мы съели, спасибо нам должны сказать, что не мучались больше от голода и холода, от насилия и страха, а просто уснули. Уснули! Никаких мучений. Может, они рады такой смерти?

Максим сорвал металлический зонтик со второго вентиляционного короба, и крикнул в трубу:

― Вот, скоро у них и спросишь — рады они были, или нет. Теперь будете с мясом, но без воздуха. Попробуй теперь разжечь свой керогаз, или лампу запалить. Не выйдет. Так, в полной темноте и задохнётесь, сволочи.

И во вторую трубу посыпалась та же грязь, вперемешку с камнями и мусором. Голоса стали переходить в истерический визг, но звучали всё слабей и слабей, пока не стали едва слышными, как писк маленьких мышек в норе. Максим утрамбовал кулаком грязь в воздуховоде, и присел на бревно, чтобы отдышаться после изматывающей работы. Теперь, не в пример холодной ночи, ему было даже немного жарко — физический труд не прошёл даром.

Отдохнув, и сориентировавшись по солнцу, Максим закинул рюкзак на плечи. На прощание он снова подпрыгнул, отчаянно топнув ногами по "крыше" подвала, и зашагал прочь. Он стремился поскорее уйти как можно дальше от этого проклятого места, в котором так нелепо расстался с жизнью Григорий — едва ли не самый лучший из представителей рода людского, встреченных им за последние месяцы.

**Глава 14. В краю болот. Деревня обречённых**

Максим устало брёл по влажному редколесью, периодически смахивая капельки едкого пота, норовившие попасть в глаза. После той роковой ночи, когда погиб его спутник и друг, Григорий, прошло уже почти четыре дня. И, на следующий же день, после того, как Максим соорудил душный склёп для четы мерзких отравителей-каннибалов, погода резко переменилась. Теперь днём стояла невыносимая жара, да и ночи уже не пугали холодом.

На деревьях, пусть с опозданием, стали проклёвываться нежные, ярко-изумрудные майские листочки. И, пусть за два года в головах людей прочно утвердилась идея, что появление зелени подспудно угрожало возвращением Леших, Максиму был приятен вид новорождённой листвы. Что-то многообещающее слышалось в шорохе, мерцавших в солнечных лучах всеми оттенками зелёного, листочков. Но радость от пробуждения природы омрачалась необходимостью тащить тяжёлый рюкзак, в который, с наступлением зноя, пришлось запихнуть куртку со свитером. А ещё, Максима, несомненно, начинала угнетать мысль, что он, похоже, заблудился. Причём, заплутал самым нелепым образом.

Три дня назад, сплясав на головах заживо похороненных людоедов, Максим некоторое время шагал, не разбирая пути. Лишь, остановившись для отдыха, когда солнце перевалило за полдень, он попытался определить верное направление. Так, последний раз он выбирал, куда идти, когда они с Гришей, мир его праху, столкнулись со стаей псов, и вынужденно скрылись в подвале. И теперь, оставив его изуродованное тело в компании дряхлых убийц, он, сам того не осознавая, продолжил идти в выбранном направлении. Значит, сейчас он, если и отклонился от курса, то совсем немного.

"Солнце утром поднялось с той стороны, значит это восток, а север там, и быстрее всего до "Нового мира" можно добраться, если идти через этот лесок", ― шептал себе под нос Максим, двигая из стороны в стороны руками, будто желая нащупать стороны света. Выбрав себе дорогу, он немедленно отправился в путь, не желая терять более ни минуты на бесполезные рассуждения.

И вот, уже четвёртый день длится этот одиночный переход, а никакого лагеря всё нет. Да, что там лагеря — он до сих пор умудрился не встретить ни дорог, ни сёл, ни деревень, ни одиночных домиков. Скажи ему кто раньше, что в Подмосковье есть такие малозаселённые места, он расхохотался бы этому человеку в лицо.

А может, это просто усталые ноги несут его таким путаным маршрутом, что все обитаемые места остаются в стороне? Так он может долго бродить по сырому лесу, который с каждым пройденным километром всё больше напоминал болото, и не достичь цели. А тут ещё эти проклятые усталость, жара, пот — да, мало ли, напастей поджидают путника, уставшего от одиночества, неудач и потерь. И, самое главное, Максим уже начал постепенно терять надежду на то, что найдёт этот "Новый мир". Иногда, он даже начинал думать, что этот самый лагерь людей будущего — не что иное, как просто талантливая мистификация, разыгранная каким-нибудь психом. Или даже компанией душевнобольных мерзавцев, которых немало бродит теперь по дорогам и возле них.