— Огромное тебе спасибо, за усердие, — поблагодарил я, добавив в свои слова максимум яда, — вообще-то, лучшим способом побудки будет обрушение ворот на их спящие головы.
— Хм, неплохая идея, — Ольга ухмыльнулась.
Над нашими головами оглушительтно заскрежетало. Подняв головы, мы обнаружили заспаную физиономию местного стража, недовольно разглядывающего нас. Оказывается, в дверях имелось отверстие, слишком малое для проникновения человека, но достаточное для просовывания жирных щёк. Некоторое время охранник молча смотрел вниз, видимо пытаясь сообразить, продолжает он спать или уже пробудился.
— Э-э, кто, — начал он и закашлялся, — кто такие?
— Музыкант, — охотно пояснил я и указав на кошек, представил, — а это — мои жёны. Услыхав, как доблестный Баджара освободил Сен-Харад от прихвостней падишаха мы прибыли, дабы усладить его слух новыми песнями. Моими сочинениями восхищался сам Рабул Дабаин и его визирь, да не оскудеет их рука. А слухи о щедрости освободителя распространяются подобно песчаной буре.
Кто-то из девушек сдержанно хрюкнул. Вроде бы Ольга. Но я не был уверен.
— Нахлебники, — проворчал страж, ввинчивая свою голову обратно. Пока лючок захлопывался я услышал окончание его мысли, облачённое в хриплое бурчание, — понаприползало тут. Думаете, Сен-Харад, кожаный?..
— Славный Баджара, доблестный Баджара, — не без сарказма, пропела Галька.
— Нет, я скажу: так и так, мы прибыли сюда по приказу падишаха, за головой этого говнюка. Тогда ворота точно придётся вышибать.
Залязгало, заскрипело, запищало и плита, преграждавшая дорогу, медленно поползла вверх, застыв над нашими головами. Видимо, привратники решили, встретить столь известного музыканта со всем возможным почтением.
— Ну чего вы там застыли, — прохрипел солдат откуда-то сверху, — заходите быстрее, дармоеды. Ни днём, ни ночью от вас покоя нет. Будь моя воля, отвёл бы на площадь и вздёрнул, как всех остальных.
— Искусство — великая сила, — пафосно возвестил я, заходя внутрь, — музыка пленяла многих известнейших полководцев и воителей. Возьмём, хотя бы Дерру — завоевателя...
— Да слышал я уже эту чепуху, — перебил меня словоохотливый охранник, — только мне ещё ни разу не удавалось видеть, как какой-то сраный музыкантишко покоряет страны или захватывает города.
— Ну вот теперь и увидишь, — пробормотал я, усмехаясь в бороду.
Из-за поворота вынырнули смутные силуэты и выйдя в освещённое пространство перед воротами, обратились рослыми воинами, облачёнными в измятые и потускневшие доспехи. Латы, в отличие от облачения регулярной армии, выглядели весьма разнообразно. Предводителем пёстрого отряда оказался тощий, словно щепка, мужчина одетый пышнее всех остальных. Нетрудно было догадаться — перед нами какая-то мелкая шишка. Он выставил перед собой руку, приказывая остановиться и мы, естественно, остановились.
— Музыканты, — недовольно пробормотал он неожиданным, для его комплекции, басом и обратился ко мне, — пусть твои женщины откроют лица.
— Но это мои жёны! — возмутился я, стараясь играть как можно убедительнее.
— Выбросьте их за ворота, — равнодушно распорядился скелет, — пусть там скрывают свои физиономии, сколько им заблагорассудится. Только шпионов падишаха здесь и не хватало.
— О горе мне! — вскричал я, вцепившись в свою бутафорскую бороду, — воистину царь зла вселился в этого человека! Откройте лица, женщины и пусть ваш позор падёт на него! Пусть убедится — мы не шпионы.
Кошки немедленно отбросили ткань с лиц, самодовольно ухмыляясь, при этом. Если бы ситуация позволяла, они с такой же лёгкостью, открыли бы и всё остальное. Львицам всегда нравилось, как мужчины пожирают их глазами.Тела, впрочем, действительно великолепные. Офицер разглядывал физиономии намного дольше, чем этого требовала ситуация, а потом вздохнул и сказал:
— У тебя очень красивые жёны, музыкант. Постарайся, их никому не показывать. Хоть у нас в армии и поддерживается строгая дисциплина, но при виде таких красоток мужское сердце может не выдержать. А если их тела соответствуют облику...Пусть скроют лица, — он обернулся к своим людям, у которых разве слюна не капала, — отведите музыканта и его женщин во дворец и горе вам, если я услышу какие-нибудь жалобы! Виновных в нарушении дисциплины, лично забью палками.
Парочка рослых парней, на которых пал выбор начальника, отошли от общей группы воинов и кивками указали направление. Один из сопровождающих, совсем ещё юноша, лишённый растительности на лице, выдернул из стенного крепежа факел и понёс впереди, освещая дорогу. Солдат постарше шёл рядом с нами, всё время выпячивая грудь, оглаживая бороду и поправляя амуницию. При этом он бросал на кошек сальные взгляды и непрерывно покашливал. Девушки очень тихо хихикали, да я и сам с трудом удерживался от смеха.
Улицы Сен-Харада оказались такими тёмными и пустынными, словно мы шли по узкому ущелью, скалы которого почему-то напоминали угрюмые глыбы зданий. Огонь факела выхватывал из мрака то выщербленые закопченые стены, то закрытые ставнями окна, откуда до сих пор торчали прутья стрел. Видимо захват города не прошёл так просто, как мне казалось.
Ну и куда же деться от главного украшения — вдоль дороги угловатыми цаплями стояли свежесделанные виселицы, превратившие наше путешествие в познавательную экскурсию. В частности, мы могли определить весь спектр врагов Баджары. Он оказался весьма внушителен. На одной и той же виселице мирно соседствовали богато одетый купец, с жирным брюхом и тощий, словно треска, нищий, тело которого едва прикрывали жалкие лохмотья.
Однако, как выяснилось, это были только цветочки. Ягодки ожидали нас на центральной площади, залитой светом сотен огромных факелов.Такого количества повешенных, собранных в одном месте я ещё никогда не видел. Места оказалось маловато, поэтому сотни трупов постукивали друг о друга, покачиваясь в такт дуновениям ночного ветерка. Забавное зрелище. Вот только запашок...Где мой любимый противогаз?!
— Все эти люди были врагами Баджары? — поинтересовалась Ольга, пожирая взглядом висящие тела. Даже через узкую щель накидки я видел её глаза и совершенно не мог понять их выражения. Точно смесь отвращения, сомнения и чувства вины.
— Каждый из казнённых повинен в каком-нибудь преступлении, — пояснил факелоносец, но как-то неуверенно и уж совсем неубедительно закончил, — очень важном преступлении, карающемся смертью.
Его товарищ решил спасти ситуацию. На свой манер.
— Музыкант, — строго обратился он ко мне, продолжая поглаживать пышную растительность на лице, — пусть твои женщины знают своё место и держат язык за зубами, если ты не желаешь оказаться вместе с ними украшением площади. Вредные разговоры, ведущие к сомнению в деле освобождения, караются смертью.
Я с трудом сдержал смех, выслушав эту высокопарную речь. Хороши освободители: готовы вздёрнуть тебя за лишнее слово. Уж коли так, пусть падишах продолжает своё притеснение. Головорез Фарах и тот милосерднее местных свободолюбцев! Он, как я слышал, был способен помиловать человека, оказавшему ему достойное сопротивление и не ставшему молить о пощаде.
Интересно ещё, много ли здесь болтается моих, так сказать, собратьев по музыке, которым не повезло ляпнуть запретную хрень?
Пока мы шагали по площади, мертвецы следили за нами провалами выклеванных глаз и показывали длинные языки. Дразнились, стало быть.
Резиденция местного градоначальника выглядела гораздо скромнее, чем такая же в столице. А вот отрубленных голов, насаженных на колья здесь оказалось го-ораздо больше. Видимо, издержки освобождения. А-а, вот и сам господин местный градоначальник! Похоже, шпионы обманули падишаха — его наместника не повесили. Голова, с которой никто не потрудился снять золотой обруч украшала главный вход, взирая на гостей пустыми глазницами, полными запёкшейся крови. Распахнутый рот позволял наблюдать полное отсутствие зубов и языка. Ноздри бывшего владыки Сен-Харада разодрали, а уши аккуратно отделили от черепа.
Ха-ха! Мы значит — злодеи: ходим по ночам и убиваем несчастных людей, нас следует ненавидеть и стремиться убить. А вот Баджара, тот, который пишет обличительные стишки — ну просто душка! Человеческое лицемерие не имеет границ.
У входа наши стражи замешкались, беседуя с охраной — рослыми парнями в длинных, ниже колен, кольчужных рубахах. У каждого имелся огромный прямой меч с рукоятью для хвата двумя руками. Необычное, для здешних мест, оружие. Да и сами парни выглядели странновато — жёлтый оттенок кожи, вместо обычного смуглого, а раскосые глаза над высокими скулами разительно отличались от гляделок аборигенов. По слухам, лидер повстанцев приволок личную охрану откуда-то с юго-востока. Местным, стало быть, уже не доверял. Не мудрено, после всех этих закидонов.
Бородатый повернулся к нам и неуверенно спросил:
— Музыкант, может тебя на кухню?
До меня, честно говоря, не сразу дошёл смысл вопроса, в голове мелькнули какие-то совсем инфернальные картинки: типа Баджара перешёл к людоедству, потребляя залётных музыкантов. Потом я сообразил и тихо хихикнул.
— Нет, спасибо, — я покачал головой, — сначала, если можно, выступление. Трапезничать мы будем после.
Кошки, одновременно, издали странный сдавленный звук. Похоже скрытый смысл моей реплики они оценили по достоинству.
— Ну, как знаешь, — бородач выглядел разочарованным: видимо, сам намеревался прошмыгнуть на кухню под предлогом кормления гостей, — тогда следуйте за этим солдатом, и он проводит вас в Зал Освобождения. Там вы выступите перед Освободителем.
Ого! Какая нам выпала честь: выступать в зале освобождения перед самим освободителем! Надо будет взять автограф.
Похожий на гигантскую обезьяну парень махнул нам лопатообразной ладонью и распахнув двери, не оборачиваясь, пошёл вперёд. Перед нами был широкий длинный коридор, потолок которого терялся во мраке. Света здесь было намного меньше, чем на центральной площади. Да и то подумать, зачем он здесь? Ни повешенных, ни посаженных на кол...Нечем похвастаться.
Узкоглазый размеренно шагал впереди, помахивая своими невероятно длинными руками, а его меч, висящий в наплечных ножнах, маятником раскачивался перед моими глазами. Честно говоря, я не понимал, как можно вытащить оружие такой длины из-за спины, не проделывая при этом акробатических кульбитов.
Странно, но коридор выглядел абсолютно нетронутым: на полу лежали достаточно чистые ковры, стены украшала изысканная лепка (попристойнее, чем во дворце падишаха), а встречающиеся двери никто даже не поцарапал. Стало быть, дворец взяли без сопротивления.
Роскошная лестница привела на второй этаж, где наш проводник перекинулся парой тихих фраз с похожими на него солдатами. Получив разрешение или что там ещё означал этот кивок, мы проследовали в небольшое помещение с голыми каменными стенами, единственной обстановкой которого оказалась потрескавшаяся скамья, древняя словно весь этот мир.
Впрочем, я не заметил с первого взгляда дряхлого бродягу на полу, приняв за кучу лохмотьев, сваленных в дальний угол. Какой-то оборванец тихо похрапывал, положив под лохматую голову сиратон — бедный родственник моего шерандона. Такой использовали для выступления перед самой нищей аудиторией. И это — наш конкурент! Как низко я пал!
Желтолицый голем кивнул на лавку и шевеля губами, сумел сложить пару фраз на местном языке:
— Ждать здесь. Вас звать.
— Понятно, подождём, — откликнулся я, чем поставил эту обезьяну в тупик, ибо мой ответ прозвучал на родном, для него, языке.
Какие-то шестерёнки, заскрежетав, замерли под низким лбом, и охранник повернувшись, вышел за дверь. Кошки немедленно запрыгнули на лавку и затеяли там игру в царапки, а я подошёл поближе к голодранцу, лицо которого казалось мне смутно знакомым. Однако, пока он лежал на боку, я ничего не мог разобрать. Поэтому я упёрся подошвой в его плечо и перевернул на спину. Совсем другое дело! Хм...Теперь все сомнения отпали. Появились вопросы.
Передо мной лежал Назири, неизвестно как угодивший в эту каморку. Всё та же нечёсанная борода на землистом лице и слезящиеся красные глаза, пытающиеся сконцентрироваться на моей фигуре. Винным перегаром можно было сбивать с ног целые армии.
Назири отпихнул в сторону сиратон и медленно вскарабкался по стене, помогая себе дрожащими руками. Приняв сидячее положение, музыкант помотал головой и уставился на меня несколько просветлевшими глазами. Выглядел он совсем больным и дело было даже не в выпитом вине.Такое выражение можно увидеть лишь у бездомных, избитых собак. Раньше этот парень выглядел намного веселее.
— Великий Назири, — сказал я, ухмыляясь, — развлекаем освободителя?
Из воспалённых глаз ручьём хлынули мутные слёзы, а из перекошенного рта не менее обильным потоком понеслись слова. Фразы наплывали друг на друга, пересекались и обрывались, отчего речь превращалась в невнятный набор отдельных звуков. Однако общий смысл мне всё-таки удалось уловить. История оказалась достаточно забавной.
В общем, дела обстояли следующим образом: Назири являлся сводным братом Баджары (Сенсация!! Срочно в номер!), поэтому старался поддерживать родственникка во всех его начинаниях. Все стихи, которые брат выдавал за свои, поэт написал специально для него, вложив правда в них, личное понимание происходящего. Шпионить, однако, этот бессребреник отказывался и даже отринул приглашение падишаха, не в силах выступать перед палачом и угнетателем. Баджара к его удивлению, не слишком из-за этого расстроился (теперь-то я понимал, почему!)
Всё шло своим чередом: повстанцы понемногу трепали регулярные войска, захватывали небольшие посёлки и крохотные области, устанавливая там народную власть. Потом приходил злой дядька Амалат и всё возвращалось на круги своя. Поэт навещал своего активного родственника и давал ему стратегические советы, к которым тот внимательно прислушивался и успешно претворял в жизнь.
Однако, с недавних пор, ситуация радикально изменилась: рейды повстанческих войск стали агрессивнее и намного успешнее. Старина Амалат терпел поражения даже в прямых стычках, словно ему теперь противостоял совершенно другой противник. А венцом стратегического гения стал захват Сен-Харада — второго, по величине, города королевства. Таких крупных побед у Баджары ещё не было. Назири немедленно отправился к брату, поздравить его.
И здесь его поджидал настоящий кошмар. Поначалу Назири пришёл в замешательство, а потом — в ужас. Горы трупов и гирлянды, повешенных наводили на мысль, будто армией повстанцев управляет кто-то другой, узурпировавший место брата. Терзаемый подозрениями, поэт направился во дворец, где обнаружил Баджару, целого и невредимого.
Но радость от встречи, оказалась преждевременной. Знакомого Назири человека больше не существовало; казалось кто-то сильный и безжалостный полностью контролирует душу и разум Баджары. Когда поэт попытался вразумить брата, тот равнодушно приказал бить его палками по пяткам, пока не образумится.
В этом месте Назири совершенно сбился и его речь потеряла остаток смысла. Видимо наказание не прошло бесследно для рассудка и без того расшатанного разгульной жизнью. Поэт бессвязно бормотал о призраке в тёмных одеждах, о горящих во мраке глазах и прикосновениях ледяных рук. Полезная информация закончилась, попёр белый шум. Бред перешёл в жалобное хныканье, и музыкант повалился на пол, где и уснул, продолжая тихо всхлипывать. Гадая, много ли толку от полученной информации, я повернулся к девушкам и поинтересовался:
