— Кто? Где? — задыхаясь, выпалила она и удивлённо уставилась на меня, — ты? Что ты тут делаешь?
— Вообще-то, собирался постучать в дверь, — любезно сообщил я, — и пожелать тебе доброго утра.
— Ты? Постучать в дверь? — она ехидно ухмыльнулась, — что-то случилось? Может заболел?
В тот момент сверху вновь донёсся детский крик. На этот раз в нём слышалась боль. Зара отпихнула меня и бросилась бежать по коридору. Убедившись в том, что я последовал за ней, она крикнула:
— Если это вы мучаете бедных детей, — она потрясла треспом, — я сама вас на куски порежу!
У меня, честно говоря, были сомнения, как в первом, так и во втором. Тем не менее, я недоумевал. Вопли, определённо, имели отношение к устроенной Галей, охоте. Но почему они такие пронзительные?
Поднявшись, по лестнице, Зара остановилась, гадая, куда бежать дальше. Пришлось поволочь её в нужном направлении. Когда мы попали в зимний сад, изрядно заброшенный и разрушенный ветром, всё стало ясно.
Галя замерла в напряжённой позе, изготовившись к прыжку и её когти были выдвинуты в боевое положение. Одновременно, она защищала телом трёх человеческих детёнышей — двух мальчиков и девочку: видимо, своих питомцев. Правда, зверята не выглядели испуганными и пытались копировать стойку своей хозяйки. Получалось забавно. Сейчас было хорошо заметно: это — уже не человеческие дети, а нечто другое.
Зара вырвала свою руку из моей и бросилась вперёд. Глаза её метали искры, и вся она была — стрела, пущенная в цель.
— Отпусти ребёнка! — рявкнула она, — отпусти, а не то пожалеешь! Отпусти!
У опрокинутого горшка, с высохшим кустом, замер огромный громила, поросший спутанным волосом. Коричневое тряпье не скрывало ни его волосатого тела, ни исполинского живота, с поперечной царапиной, сочащейся свежей кровью. Человек прижимал к себе мелкую надоеду, пристрастившуюся к разговорам со мной. Толстые пальцы сжимали тонкую шею, а острый осколок стекла дрожал около костлявой груди.
— Если меня не отпустят, — пускал слюни волосатый голем, — я прикончу эту тварь!
— Отпусти её! — едва не взвизгнула Зара, сжимая тресп так, словно собиралась его метнуть. Не самая лучшая идея.
В этой обстановке напряжённости и истерии, приятным диссонансом, прозвучал спокойный голос кошки:
— Отпусти её, и я дам тебе ещё один шанс, — она сделала крошечный шажок вперёд, — в противном случае — я убью тебя. Леся, солнышко, как ты?
— Он поцарапал мне шею, — жизнерадостно сообщил зеленоглазый чертёнок, — а я разодрала ему пузо. Я его первая нашла!
— Ты — умница, хорошая девочка, — Галя сделала ещё один маленький шаг, — плохо, что ты позволила себя поймать.
— Назад, сука! — завопил человек и нажал на стекло, — я прикончу её! Прикончу! Все назад! И ты тоже!
Это он кричал охотнице. Зара же, была взбешена и одновременно сбита с толку: ей приходилось угрожать другому человеку, помогая львам. Причём, именно мы, сейчас, вели себя правильно, а не этот, воняющий потом, бугай, изготовившийся проткнуть девочку, для спасения своей шкуры.
По груди Леси медленно прокатилась алая капля крови. Ещё один человек убивал ребёнка, который пытался дружить со мной. Внутри возникло и нарастало холодное бешенство, неудержимое, точно лавина.
— Леся, — внезапно совершенно спокойно произнесла Галина, — солнышко...
И девочка, как-то странно извернувшись, вцепилась зубами в толстую волосатую лапу, сжимающую её шею. Человек громко хрюкнул и выпучив блекло-серые глаза, уставился на укушенное место. Потом поднял взгляд, но было уже слишком поздно: белая комета успела преодолеть, разделявшее их расстояние и достигла цели. Хрустнуло, и кошка отбросила девочку от падающего тела. В одном глазу у толстяка появилось странное украшение. Хм, а я и не знал, что тресп может быть метательным оружием.
— Спасибо, — равнодушно бросила Галя и вытащила клинок из мертвеца, — хороший бросок.
Зара дрожала, словно лист в ураган, поэтому я обнял её за плечи и повёл прочь. Галя осталась распекать подопечную, начав разбор полётов с мощной оплеухи. Впрочем, никто не обиделся. Я специально, задержался у выхода и с удовольствием посмотрел любопытнейшую сценку. Тройка зверёнышей обступила мертвеца, сосредоточенно изучая его. Внезапно, девочка, с густой копной рыжих волос, пнула труп.
— Человек! — презрительно выплюнула она.
Посмеиваясь, я привёл Зару в её комнатушку и усадил на постель. Платья, принесённые мной, и Галины подарки, сваленные бесформенной грудой, лежали в углу. Кровать слегка измята — и только. Похоже, кто-то почти не спал. И не ел. Вот только сейчас, она набросилась на воду, выпив три стакана подряд, с трудом удерживая посуду в тонких пляшущих пальцах.
— Я убила человека! — с ужасом, выдохнула охотница, — человека...
— Делов-то, — отмахнулся я, — спасла девочку. Вспомни, как ты вопила: если мы мучаем ребёнка — порежешь на части. А людям, значит, можно?
— Я помогла львам убить человека! — она закрыла лицо ладонями и разрыдалась, — какой же я защитник, после этого?
— Очень хороший, — я присел рядом и обнял её за вздрагивающие плечи, — ты защитила маленькую хорошую девочку от большого плохого человека. По-моему — это хорошо, даже с человеческой точки зрения.
Я не всегда понимаю, как движется мысль в голове львицы, — но, видимо, мозг человеческой самки — это вообще, нечто особо хаотичное. Продолжая всхлипывать, Зара шмыгнула носом и настороженно, посмотрела на меня.
— Она же красивая? — жалобно спросила она, — намного красивее, чем я?
— Кто? — потерянно переспросил я, — ты сейчас, вообще о ком?
— Твоя львица, — она изобразила руками в воздухе нечто непонятное, — у неё такое тело! Такие волосы и лицо! Я раньше не видела ни одной львицы. Помнишь, как я злилась, при первой встрече? А знаешь, как мне было обидно, что вы все — такие красивые, а она — так в особенности!
— Ты тоже очень красивая.
— Лицемер, — отмахнулась девушка, но ушки у неё порозовели, — а с кем она...Ну с кем, с тобой или другим львом...
— Занимается сексом, — подсказал я, — Зара, пойми одну вещь: кошки — это абсолютно свободные существа. Как и все остальные львы. У неё нет постоянного партнёра. И у меня. И у Ильи. Нельзя принадлежать кому-то, быть его собственностью.
— Угу, то есть, если бы я была с тобой, то ты мог бы, в любой момент, уйти к своей кошечке? — она отодвинулась от меня, — свободное существо!
Я рассмеялся, потом отправился в угол и подобрал, отвергнутое вчера, красное платье, с декольте и разрезом. Положил его на кровать, рядом с девушкой, которая закусив губу, сверлила меня взглядом.
— Одевай, — сказал я, — без возражений. Мы отправимся в одно место, и я хотел бы, видеть тебя именно в этом платье. Я не стану подглядывать. Если ты попросишь.
Вместо ответа, она показала мне язык и сбросила на пол свой ужас. Постояла, некоторое время, абсолютно обнажённой, потом повернулась, дав мне возможность, как следует оценить её со всех сторон.
— Что, хуже, чем у твоей развратной кошки? — с вызовом сказала Зара, — ну и пусть!
И решительно натянула платье публичной женщины.
Мы неторопливо шли по узкой, поросшей колючим кустарником, тропинке, резво петляющей между деревьев, распространяющих резкий пряный аромат. Полупрозрачные изумрудные листья опускались к самому лицу, превращая яркие лучи светила, в зелёное марево, такое густое, будто мы опустились на самое дно океана. Под ногами, едва слышно, похрустывали сухие ветви и где-то, очень далеко, вела тонкую трель одинокая пичуга.
Зара тихо ругала меня, всякий раз, когда цепкие лапы растений норовили вцепиться в тончайшую ткань её одежды. Приходилось осторожно отлавливать наглые ветви и убирать их в сторону. Удивительно приятно было вот так молча идти, почти не вслушиваясь в недовольное бормотание охотницы. Утренний инцидент мы больше не вспоминали, словно его и не было. Да его и не существовало — он пропал, растворился, исчез без следа в бездне времени.
— Как там дела, у наших? — внезапно спросила Зара, остановившись, перед поваленным на тропу, деревом.
— Плохо, — сказал я и бережно пересадил её, на другую сторону, ощутив, как она напряглась, на мгновение, — Илья не справляется, а вам холодные не по зубам. Мой кошак едва успевает отгонять всю эту мерзость от охотников. Какие там поиски — успеть бы спасти...Троих серьёзно порезали.
— Троих? — она остановилась и её спина одеревенела, — кого?
— Не переживай; твой муж цел, — успокоил я её, — с Чаром, всё в порядке.
Она повернулась и вцепилась в меня, уставившись прямо в глаза.
— Ты знал! — обвиняя, выдохнула она, — всё знал и молчал!
Я только пожал плечами: лишь дурак не обратил бы внимание на все взгляды, жесты и прочие флюиды, скользящие между этой парочкой. Илья был прав: раньше меня крайне забавляло разбивать семейные пары, соблазняя жену на глазах у её супруга. Времена меняются. Уничтожать летающие острова, оказывается, не так уж весело, как мне казалось раньше и при воспоминании о Вилене я ощущаю лишь сожаление.
Наклонившись, я нежно поцеловал спутницу в губы, но девушка нервно отвернулась и почти помчалась по тропинке, торопливо поминая мерзких людоедов, которые думают, будто им всё позволено. Людоед неторопливо преследовал взбешённую охотницу, пока не настиг её на берегу озера. Зара стояла, словно забыла обо всём на свете, и во все глаза, смотрела на открывшийся вид. Ну ладно, приблизительно такой реакции я и ожидал.
Озерцо было совсем крошечным: если бы я постарался, мог бы, запросто, добросить камень до противоположного берега. Густая трава опускалась по пологому склону, почти к самой воде и даже самый зоркий глаз, не обнаружил бы проплешин в её изумрудном покрывале. Ровно посредине водоёма располагался маленький островок, который, почти целиком, занимала высокая беседка, с куполообразной крышей. Ажурные стены постройки облюбовало какое-то ползучее растение и разрослось до совершенно неприличных размеров. Арочный мостик, рукотворной радугой, соединял берег острова с островом. Тонкие столбики фонарей, на мосту, казались простым украшением, но я хорошо знал, как с наступлением сумерек, они будут неярко сиять, отражаясь в прозрачной воде. Всё это волшебство, непроницаемой стеной, окружали высокие деревья.
И полная тишина.
Зара попыталась что-то сказать, но я покачал головой и взяв её за талию, повёл к мостику. Трава мягко пружинила под ногами, а от воды веяло утренней свежестью. Под ногами едва слышно скрипели доски, а перила приятно холодили ладони.
Когда мы достигли верхней части арки, я остановился и посмотрел в воду: какие-то мелкие листики неторопливо фланировали поверх облаков, и золотистые рыбки пытались утащить их к песчаному дну. Ещё в воде изгибалась коричневая полоса мостика и рослый лев смотрел на меня своими жёлтыми глазами. Стройная охотница, в облегающем красном платье, внимательно разглядывала девушку, прижавшуюся ко мне. Там был совсем другой мир.
— Ты околдовал меня, — прошептала Зара, прижимаясь всё ближе и пряча лицо на моей груди, — ты обманул...
— Нет, — грустно ответил я, — я сдержал обещание.
— Это — совсем другое колдовство. Оно сильнее того, твоего.
Мы немного помолчали. Потом я поцеловал её в макушку и повёл вниз.
В беседке совсем ничего не изменилось, с прошлого раза: тот же коричневый полумрак и едва ощутимый аромат чего-то кисло-сладкого. Небольшой мягкий диванчик располагался так, что сидящему открывался вид на вход в беседку. Низенький столик всё ещё хранил книгу, которую я забыл здесь, прошлый раз.
Зара огляделась и вопросительно посмотрела на меня. Пришлось посадить её на диванчик.
— Наверное, нам всем троим, придётся спуститься под землю, — рассеянно заметил я и взяв книгу в руки, привалился плечом к металлической стойке входа, — иначе мы так никогда и не сможем пробраться в этот чёртов купол
— Ты пойдёшь вниз? — негромко спросила девушка и закрыла глаза, — ну да, для вас же это совсем не опасно.
— Вообще-то опасно, так же, как и для вас, — ответил я и открыл книгу, — но это — единственный способ добиться нужного результата.
— И тогда вы сможете уйти, — я не смотрел на неё, но в её голосе проскользнула лёгкая дрожь, — и всё, наконец, закончится. И я больше тебя никогда не увижу. А если встречу — то как врага, которого мы постараемся убить. А ты забудешь меня, с этой твоей кошкой. И другими.
— Знаешь, что это за место? — спросил я, ощутив внезапную судорогу, — это — личная беседка Акки, куда она приводила своих человеческих любовников. Лишь самых близких. Здесь она никогда не занималась любовью. Только сидела и слушала слова, которые они ей говорили. В основном, стихи.
Я открыл книгу и заглянул в неё.
Я — коленопреклонен,
Я — раздавлен и смятён,
Я — у ног твоих, богиня,
Утром, вечером и днём.
— Когда-то, я мог сочинять песни, — сказал я негромко, — точнее, нечто, внутри меня. Словно во мне был ещё кто-то, способный писать стихи и песни. Этот, кто-то, мог пожалеть человека, мог отругать меня, за отвратительный поступок. Он даже мог любить.
— И что с ним стало?
— Я его убил. Слушай:
Режет сердце, грудь пластает,
Рвёт забвение на части,
Словно древо прорастает,
Подступает, как несчастье.
Кожу, как огонь, сжигает,
В голове, набатом, бьётся,
Ничего не оставляет,
Ничего не остаётся...
— Его песни были смешными, — продолжал я, — в них было столько человеческого и порой мне начинало казаться, уж не был ли я, когда-то, человеком. Нелепая мысль...
Зара открыла глаза и пристально смотрела на меня. Что-то в её лице... Что-то, внутри меня... Я запутался и устал.
Стена, между нами, разбита на части,
Расколота, в брызги, рассыпалась, в прах,
Вцепились руками, в открытые ставни,
Два сердца, в двух разных мирах...
Девушка стремительно поднялась на ноги и подошла ко мне. Потом, осторожно отобрала книгу. Я не сопротивлялся. Она пролистала её. Раз. Другой. Там были одни чистые листы. Чей-то не начатый альбом, который я нашёл здесь. Зара отбросила его и прижалась ко мне, крепко охватив руками. Она вся дрожала.
— Тот человек, внутри тебя, — спросила она, наконец, подняв мокрое, от слёз, лицо, — он ведь не умер? Нет? Он ещё способен любить?
Мне никого не хотелось видеть, поэтому я сидел в заброшенной обсерватории, притаившейся в левом крыле основного здания. Как мне казалось, здесь меня никто не должен был найти. Я просто сидел и угрюмо смотрел на Ольгин медальон, лежащий на столе, передо мной. Галлюцинаций, как тогда — в клетке, я не ожидал, но мне чудилось, будто мёртвая кошка неподвижно стоит за моей спиной. Я просто видел ядовитую ухмылку, которая скользила по её губам. Ещё бы: то, чего не смогли сделать охотники в Сревенаге, успешно доделывал я сам. Я доламывал себя и никак не мог понять, почему так происходит. Почему сейчас? Почему именно со мной?
Ощущение постороннего присутствия становилось невыносимым. Я поднял медальон и посмотрел на золотую львиную голову.
