Но у меня не было намерения ставить человека на его место, и я не собиралась восхвалять свой род. Зачем? Все и так понимают, кто есть, кто. Я вообще не собиралась писать это полотно. Просто моя тоска, моя боль, требовали выхода, и он оказался именно таким.
Лицо Серра, обращённое к зрителю...Нет! Только ко мне!
Его лицо было первым, что я увидела в своей жизни, вынырнув из ледяного мрака, за которым осталось всё прежнее существование. Прекрасное бледное лицо, обрамлённое потоками белоснежных волос и глаза, горящие тёплым золотом. Сначала это лицо, разогнавшее тьму и холод, потом — голоса.
— Ты уверен? — мелодичный женский голос, — это даже как-то смешно.
— Абсолютно, — его губы шевельнулись и лицо стало больше. Приблизилось, — люди бывают глупы и жестоки, выбрасывая то, что кажется им бесполезным и ненужным.
— Это не значит, что нужно подбирать весь их мусор, — проворчал женский голос.
— Разве она похожа на мусор? Она прекрасна, как цветок. Думаю, из неё получится очаровательная кошка.
— Ещё никто не обращал детей. Признайся, тебе просто хочется немного поэкспериментировать?
— Может быть. А может и нет. Уже не имеет значения. Дело сделано.
И невыносимо горячее лезвие пронзило мою грудь, протягивая огненные щупальца во все клеточки моего застывшего тела.
Брат мой смотрит на меня и в этом взгляде нет ни боли, ни страха, ни мольбы. Серра прощался со мной. Он знал — я ослушалась его приказа и спряталась на холме. В свой последний миг он сумел установить эту связь, посылая мне всю свою поддержку и любовь.
Мощное тело истекало голубым туманом жизненной силы из множества порезов и десяток треспов оставались в ранах. Льва не хотели, да и не смогли бы взять живым, как меня. Его хотели убить.
И убили.
Брат мой!
Моя рука навечно остановила миг, отделяющий его от смерти, наделив утраченным бессмертием.
Физиономии охотников полны ликования и радостного азарта. Но, если присмотреться, то можно разглядеть груду неподвижных тел, за спинами триумфаторов. Десятки жизней, за одну. Но людям нет дела до подобных мелочей: их женщины нарожают ещё.
Кто заменит моего брата?
Я немного погрешила против истины: в тот день небо скрылось за плотными облаками и холодный ветер гнал волны по траве, где я скрылась от цепкого взгляда охотников. На моём полотне, солнце бросало ослепительный луч на лежащего льва и его растрёпанные волосы горели благородным золотом, в то время, как ликующие силуэты охотников медленно поглощала тень.
Нет. Тот человек был абсолютно прав. Совсем не триумф убийц был изображён на картине.
Кстати.
Я повернула голову. Мой сторож, глухо ворча, складывал ширму в специальный ящик. Его начальник, важно кивая сплющенной головой, беседовал с парочкой иссохших стариков, в дорогих раззолоченных камзолах. Гостевой Зал наполнялся прочей почтенной публикой: дамами в нелепых аляповатых платьях и их спутниками смешных коротких штанишках, модных последнее время. Среди взрослых, мелькали детские фигурки. Их было немного, но я радовалась и этому.
Его я узнала сразу, хоть до этого слышала лишь голос: невысокий поджарый мужчина средних лет с загорелой кожей и абсолютно седыми волосами. Мундир определённо охотничий, но нет ни знаков различия, ни наград.
Охотник пристально смотрел на меня, но в его лице не было ни страха, ни презрения, ни хотя бы любопытства — всего того, что обычно отражают лица людей, при виде льва. Непонятное выражение, неожиданное. Больше ни у кого, из присутствующих, такого не было. Жалость? Нет. Сочувствие — вот верное слово. Очень странно. И это предложение об охоте...Должно быть голод порядочно иссушил мои мысли, и я не могла сообразить, о чём это говорит.
Да и нужно ли? Имеет какой-нибудь смысл попытка понять человеческие поступки, если через десяток — другой дней я не смогу подняться и меня швырнут в грязную яму, забросав землёй? Смогу ли я хотя бы увидеть небо, перед этим и ощутить последнее прикосновение ласкового ветерка?
Брат мой, дай мне силы!
— Мама, мама, а почему тётя голая и в клетке?
Какая то девчушка, проскользнув за спиной толстозадого охранника, прильнула к прутьям клетки. Я даже пошевельнуться не успела, а ревущего, от испуга, ребёнка оттащили назад. Какая-то белая, словно мел, узколицая уродина в платье отвратительного фиолетового цвета, злобно отчитывала девушку, в непроницаемом чёрном плаще, явно неуместном на этом празднике идиотских расцветок.
— Моя дочь едва не угодила в лапы этого монстра! — изо рта человека летели наружу клочья слюны, ты — самая бестолковая, из всех служанок, которые попадались мне. Моё терпение лопнуло, считай, это — последний день работы. Завтра утром тебя, бестолочь, вышвырнут на улицу! Пошла вон!
Странное дело, хозяйка, одетая в пышное платье, изобилующее драгоценными украшениями, почему-то казалась ничтожеством, рядом с девушкой, скрывающейся под ничем не примечательным тёмным плащом. И это чувствовала не только я. Взгляды большинства мужчин, не задерживаясь, скользили по благородной даме, останавливаясь на служанке.
Охотник, заинтересовавший меня, тоже повернулся в сторону любопытной парочки. Сначала бросил косой взгляд, потом присмотрелся и вдруг нахмурился.
Мимо клетки торопливо прошла женщина с причёской, в форме ступенчатой башни. Ассиметричное платье, бледно голубого цвета едва слышно шелестело по полу. Мадмуазель Мерриат. Она частенько бывала здесь и даже пыталась несколько раз беседовать со мной
Всякий раз у меня возникало ощущение, будто этот человек чего-то недоговаривает, будто опасается подслушивания. Да и темы, выбираемые ею для разговора...Странные они были. Про времена, когда эта грань принадлежала нам, про отношение львов к людям и сексуальные связи, между ними. Я подозревал мадмуазель в принадлежности к тайному ордену, поклоняющемуся нам и сожалеющему о минувших временах. Я слышала, про такой. Лояльные имперцы называли его членов покорившимися, а сами себя они именовали — Верными.
Не знаю, так это было или нет, но Мерриат оказалась излишне осторожной и стоило мне задать один единственный прямой вопрос, тут же перестала общаться со мной. Вот и сейчас, бросив испуганный взгляд в сторону клетки, женщина просеменила к моему полотну.
— Привет, пленница, — тучная мадам Жистор почтила меня своим зловонным присутствием, — слышала, где-то, в соседнем мире, прикончили одного из ваших. Стало быть, воздух стал ещё немного чище.
— Спорное утверждение, пока существуют люди, принимающие ванны из ароматических вод.
Толстуха расхохоталась, потряхивая желеобразными телесами, упакованными в громоздкие кружева. Этот человек часто приходил ко мне и вёл долгие беседы, наполненные оскорблениями и рассказами об убийстве очередного собрата. Правда это была или выдумка, с целью уязвить посильнее — не знаю. Как ни странно, но я не ощущала злости или ненависти, скорее — прилив сил и желание жить дальше, вопреки всем кускам мяса. Иногда мне даже казалось, будто за обидными словами скрывается некий неясный подтекст.
— Проваливай, жиртрест, Мотрин тебя побери! — толстуха махнула рукой, отгоняя моего охранника и сделала попытку присесть, — пошёл прочь, от тебя дурно несёт, и я могу потребовать возмещения ущерба за оскорбление моего благородного носика. Пусть твой начальник лично помоет тебя. И ты, милочка, иди прогуляйся.
Это она — служанке: тощей особе, в уродливом платье, на два размера больше, чем необходимо. Служанка, сведя воедино толстые гусеницы бровей над тупыми тусклыми глазами, поразмыслила и широкими мужскими шагами утопала за пределы видимости. Охранник, тем временем, тщательно обнюхал рукав и скорчил обиженную физиономию. Толстуха нахмурилась и ткнула в него коротким толстым пальцем.
— Я имею намерение побеседовать с пленницей о её картине, а вонь твоей туши способна аккомпанировать лишь разговорам о проблемах свиноводства. Жиртрест, я ведь вовсе не шучу и обязательно расскажу начальнику, как ты домогался меня.
Человек испуганно окинул взглядом трясущиеся телеса Жистор, нервно хрюкнул и почти бегом, бросился прочь. Мадам тотчас переместилась ближе к моему узилищу и поманила пальцем.
— Поди ка сюда, хищная тварь. Думаю, после такой долгой голодовки, ты бы, с удовольствием, прикончила старую толстую Жистор, — я приблизилась, и толстуха перешла на шёпот, — и я бы, с радостью, отдала свою никчемную жизнь вам, повелительница. Жаль, но это уже невозможно: мне, как и большинству Верных приходится покидать столицу. К сожалению, мы так и не смогли освободить вас. Простите, повелительница.
— Ты — верная?! — я не знала, смеяться мне или плакать.
— Да, госпожа. Меня специально послали к вам, поддерживать у вас волю к жизни. Ваши страдания и ваша стойкость...Я рыдала всякий раз, когда возвращалась домой. Но, Горделем проклятая Тайная канцелярия, после гибели императора ужесточила поиски Верных. Много соратников пали от рук имперских палачей, а оставшихся слишком мало, для вашего освобождения. Простите...
— Я не сержусь. Спасибо, за помощь — беседы с тобой, действительно, заставляли ощущать себя живой.
— Ваша картина, госпожа, — толстуха помолчала, — я клянусь сохранить её в неприкосновенности. Важно, для всех Верных, и нынешних, и грядущих, знать, кому они служат и поклоняются. Одно дело — лживая пропаганда, совсем другое — гордость и величие перед ликом смерти. Картина восхитительна!
Даже лицо человека, сидящего передо мной, преобразилось: казалось, через уродливую пористую шкуру струится неведомый свет, превращающий тучную старуху в нечто иное, прекрасное. Моя сестра назвала бы меня фантазёркой, но я своими глазами видела это преображение. Жаль, я слишком поздно узнала о своём тайном друге.
— Какая жалость, теперь тебя некому будет третировать, — старуха выпрямилась и отвратительно закудахтала, косясь на подошедшего начальника охраны, за спиной которого топтался мой страж, -к сожалению, я вынуждена ненадолго покинуть столицу и не смогу сообщать тебе о твоих, Горделем проклятых, сородичах.
— Мадам, — начальник охраны раздувался, от бешенства, — я очень долго терпел ваши выходки, но эта переходит все границы! Перед вами — смертельно опасное существо, а вы ведёте себя подобно маленькому ребёнку. Боюсь, я вынужден ограничить ваши беседы.
— Очень надо! — Жистор вскинула голову и направилась к моей картине, не преминув пихнуть локтем зазевавшегося сторожа, — пошёл прочь, хамская морда!
— Ну всё, закрывай её, — начальник нервно вытер вспотевший лоб, — два происшествия за вечер — это чересчур. К тому же, у меня — дурное предчувствие. Сам не знаю, почему. Ещё этот придурошный отставник, на мою голову! Закрывай! И смотри, в оба!
Чёрная пластина, под недовольное ворчание сторожа, медленно поползла, скрежеща по доскам пола и закрывая, от меня, Гостевой зал, где гости начали отвратительный ритуал потребления пищи и напитков. Маленький мальчик напоминающий пышный цветок, из-за множества кружевных рубашек, открыв рот, изумлённо смотрел на меня, никак не реагируя на щипки, стоявшей рядом девочки. Я перехватила последний взгляд мадам Жистор и поразилась: никогда не предполагала, насколько могут быть выразительными человеческие глаза.
Серра, брат мой! Ты вновь исчезал с моих глаз и оставалась лишь гадать, когда я вновь увижу тебя.
Появилась потная физиономия стражника, ненавидяще разглядывающего меня.
— С каким же удовольствием я забросаю твоё поганое тело землёй, — проворчал он, потирая красные ладони, — а ещё, некоторые наши очень любят трахать сучек, когда те перестают шевелиться. Я думаю, мне это тоже понравится.
— Несомненно, — сказала я, ощущая приступ омерзения, — такой, как ты, способен заниматься сексом лишь с покойниками. Ну, или с животными.
— Тварь!
Он плюнул, но его зловонная слюна не долетела, а подойти ближе человек не решился. Яростно дёрнув за край ширмы, сторож полностью закрыл нишу, где располагалась моя тюрьма, погрузив её в тень. Я осталась совершенно одна.
Или нет?
— Привет, сестрёнка.
Откуда она взялась здесь? Провинившаяся служанка в непроницаемом чёрном плаще. Она появилась из теней, окруживших моё узилище и теперь медленно сняла капюшон, вместе с уродливым чёрным париком, скрывавшим большую часть лица. Теперь я могла видеть гладкую бледную кожу, ослепительно белые волосы и сияющие жёлтым светом, знакомые глаза.
— Сестра моя! Ты! Как я рада тебя видеть!
— Я бы могла сказать то же самое, если бы дела обстояли несколько иначе. Стоило оставить вас двоих всего на пару дней и вот к чему это привело. Ну, ладно ты, бестолковое создание, но Серра! Как он мог допустить такое?
Она закрыла глаза и склонила голову. По щеке прокатилась крошечная слезинка и я ощутила спазмы в горле.
— Как всё это случилось? — тихо спросила львица, — почему вы не воспользовались браслетом?
— Нам не уйти, — сказал Серра и оглянулся.
В его глазах застыла тоска.
Мы бежали среди пологих холмов, поросших жёсткой серебристой травой и высоким колючим кустарником. Впереди тянулась череда таких же возвышенностей, а за ними, я точно знала, бежит глубокая узкая река с высокими берегами и каменистым дном. В прозрачной воде всегда скользили яркие рыбы, хорошо различимые с глинистого обрыва.
Сейчас два загнанных льва напоминали этих блестящих чешуйчатых созданий: такие же доступные для пристальных взглядов. Охотники, преследовавшие верхом нас всю первую половину дня, успели охватить нас с обеих сторон и оглядываясь, я видела их тёмные силуэты на фоне сумрачно серого неба.
Меня убивало чувство вины: во всём была виновата я и только я. Серра ни разу не упомянул об этом, но мне не требовались резкие слова сестры для понимания этой нехитрой истины. Поэтому милосердное молчание брата вынуждало страдать ещё больше.
Люди устроили засаду в том селении, где я обучала их детёнышей основам живописи и танца. Никто из нас ни разу не питался в проклятой деревушке, а Серра так и вовсе не пересекал границ посёлка. Сестра моя десяток дней назад ушла в свободную охоту, небрежно упомянув о защите, которую большой лев способен предоставить чокнутой кошечке.
Как выяснилось, она заблуждалась.
— Если мы доберёмся до реки, уйдём вниз по течению, — сказала я, не замедляя бега, — там — скалы и острые камни, их звери не смогут нас преследовать. А сами они — слишком медлительные, для погони.
— Впереди — засада, — коротко бросил лев и начал замедлять бег, — очень много ловчих. Похоже, они смогли просчитать наш маршрут. Моя ошибка.
— Не говори так! — я схватила его за руку, — это — я! Я, во всём виновата...
— В чём? — он остановился и тяжело вздохнул, — в том, что эти животные настолько сильно нас ненавидят? В их неспособности различать мрак и свет, добро и зло? Добро...Ты сама всё видела.
Да, видела.
Этим утром я, как обычно, пришла на площадку с солнечными часами, на окраине деревушки. Обычно зверята радостным визгом приветствовали меня и бежали навстречу, размахивая деревяшками и угольками, зажатыми в грязных лапках. Взрослые опасались приближаться к месту наших занятий, и я могла, без помех, показывать, как правильно соблюдать пропорции, определять перспективу и наносить тени. Ближе к полудню, прогнав мальчиков, я преподавала грязнулям в мешкообразных платьях основы хореографии.
