Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Зверь лютый

Книга 14. Прыщ

Часть 53. "Грусть-тоска меня..."

Глава 288

Мне было мокро. Ещё: холодно, глупо и обидно. Я стоял на коленях в снегу. В тонких штанах, уже промокших от растаявшего снега, лёгких сапожках на босу ногу, продолжающих набирать тающую, от тепла мёрзнущих коленок, воду. Скорбно опустив голову, всем своим видом олицетворяя "кающуюся мадонну". Не хватало только экскурсовода:

"А теперь, товарищи, давайте получим удовольствие от этой картины. Встаньте пошире, чтобы всем было видно. Тебе сколько лет, мальчик? Пятнадцать? Отвернись, тебе еще рано смотреть такие вещи".

Мне же ещё смотреть рано! Но вот самому стоять... уже пора.

"Центральное место в творчестве так рано ушедшего от нас Эль Греко по праву занимает полотно площадью полтора квадратных метра — "Кающаяся Мария Магдалина". На холсте Магдалина изображена в необычном ракурсе, на берегу моря".

Берега моря у нас тут... А вот кающийся отрок посреди двора Княжьего Городища в версте от реликварной речки Смядыни — вполне типичный ракурс. Практически на том самом месте, где 5 сентября 1015 года юного (и посмертно — святого) князя Глеба зарезал его собственный повар. Другой брат заказал. Шеф-повар заказ принял и исполнил. Клиенту, наверное, свеженькой нарезки захотелось. Эстеты, блин. Гурманы, факеншит. Не то — Святополк Окаянный, не то — Ярослав Мудрый.

Но я-то здесь чем занимаюсь?! — А занимаюсь я тут вполне по Альтову:

"Невольно возникает вопрос: что она здесь делает в такое позднее время? Она здесь откровенно кается. Сразу видно, что она глубоко раскаивается в содеянном. "И как это меня угораздило?" — как бы говорит Мария. И ей как бы веришь".

Вот это — "как бы веришь" — я и пытался донести до немногочисленных зрителей. Пока... безуспешно. Не тяну я на великого художника. Да и на кающуюся блудницу... Только на мёрзнущего в мокрых штанах княжьего "прыща".

"Эль Греко умышленно расположил Марию смотрящей в сторону. Она не может смотреть людям в глаза. Ей стыдно. Поэтому она вынуждена смотреть влево. И если зайти слева, то можно встретиться с Магдалиной глазами, и тогда ей становится так стыдно, что ее лицо краснеет".

Всю жизнь посматривал налево. Без всякого стыда. А уж в зеркальце при обгоне... Мария Магдалина — блондинка на тачке: смотрит влево только потом. Раньше надо было! До смены полосы движения.

Хорошо хоть — вокруг меня никто не толчётся. Ни — слева, ни — справа. Да и плевать: я не краснею. Поскольку мне не стыдно.

Нет, стыдно. Ой, как мне стыдно! Что попался. Надо было в другую сторону бежать. Не сообразил...

"Распущенные как попало волосы говорят нам о распущенности Марии в прошлом. Но правая рука уже полностью прикрывает трепетную грудь. Значит, в Магдалине заговорила-таки совесть".

Вот это уже перебор. И насчёт говорливой совести, и насчёт трепетной груди. И, главное, насчёт волос. Откуда у меня на лысине распущенные волосы? Когда они даже не выросшие. Жаль: был бы волосатым — было бы теплее. А лысому... Вот, уже зубы лязгать начали. Так и простужу себе чего-нибудь. Из нужного.

О! Гаврила бежит... Или катится? Он-то и так... а уж в шубе... "Колобок, Колобок, я тебя съем...". Фиг там, об такой колобок — зубы выкрошатся.

Будду — разбудили. Теперь он меня... будировать будет. О-хо-хошеньки... И нафига я в эти забавы влез? Я же взрослый неглупый мужчина, "эксперт по сложным системам", вторую жизнь живу, прогрессизмом занимаюсь... А веду себя... как пубертатный подросток.

— Гаврила! Что ж ты недоросля свово до такого безобразия распустил! Он же ж...! Шпынь злокозненный... На божницу! В святое место! Прям к лику святого мученика-страстотерпца...! Дышать же ж нечем! Вонища же ж! Ни дохнуть, ни пёрд..! Быдто весь городской полк три дня без перерыву поносило! Во, аж во рту быдто меди насосался! Враг! Чисто враг всему доброму роду человеческому!

— Ай-яй-яй! От же паршивец! От же шкодник! Ну я его...

— А кто третьего дня гусям на крыльях чёрные звёзды сажей нарисовал?! Выгнал птиц бедных на двор и кричал не по-нашему: Ахтунг-ахтунг! Ла фюнф! Птиц и птичниц перепугал до смерти! Бабы с визгу зашлися! Пол-двора помётом загажено! Гуси аж с тела спали! Ведь особенно ж для княжеского стола откармливали! Ведь к Рождеству же ж! И в кого така гадская сволота выросла?! С какого такого корня поганского?!

— Дык известно с какого. В батюшку пошёл, в Акима Рябину. Ты ж, поди, помнишь, Аким-то смолоду... Акимка-рябинка — поротая спинка.

— Да уж... Акимка — шкодник был известный. И пороли его... и с утра, и с вечера... И по делу пороли, по делу!

— Ага. А помнишь, как он самого тысяцкого коню бубенцы на яйца...? А? Конь — идёт, звон — стоит, тысяцкий головой крутит — понять не может. Ты ж тогда так от хохота давился, что усрался малость.

— Хто?! Я?!! Так. Ты чего ухи вылупил? Пшёл с отсюдова! Гаврила, ну ты ж хоть по сторонам смотри. Этот-то твой, забавник плешивый... услышит-перескажет...

— Да ладно тебе. Ванька — не переносчив. Иди, Ваня, в оружейку, обсохни. Приду — тогда и судить-казнить буду.

Мужи добрые остались посреди двора княжеского делать дело боярское — точить лясы про свою молодость. А я побежал в пристройку местного арсенала, где, возле жарко протопленной печки, можно обсохнуть и согреться.

Через четверть часа я, одинокий и голый, сидел, одетый в свою налысеную косынку, трансформированную в набедренную повязку, в старом караульном тулупе на плечах и с кружкой какого-то фруктового кипятка в руках. Пробегавший слуга сказал, что это сбитень смородинный. Хотя там, на мой вкус, именно смородины и нет. Есть мята, чебрец и... точно — малиновый лист в большом количестве. Всё это, естественно, на меду.

Мёд был лесной, смешанный, вкусный, душистый, но второго сорта — неочищенный. Лесной мёд не выкачивают из бортей, как из ульев, а вынимают целиком. Вместе с сотами, запасённой пчёлами пыльцой — пергой, разным прочим мусором. В моём сбитне плавали трупики пчёлок.

Вы думали, что "Пчёлки" — это танец оторвавшихся задниц? — Попка, попка, я тебя... Бз-з-здынь? — Отнюдь. У нас, на "Святой Руси", это варёное мясо в хитине. Тьфу, блин, ещё одна... Вообще-то, у нас так дохлых князей возят. Кладут в домовину, заливают мёдом, конопатят щели и поехали... Потом — расконопатили, чуть кипятком сбрызнули, и — как живой. Можно хоронить. По месту назначения.

Тепло, темно, тихо, вкусно... Самое время подумать о том, как я дошёл до жизни такой. Я ж ведь не сразу так. Я ж ведь сопротивлялся, отбивался... Но вот — докатился. А начиналось-то всё так естественно.

Сначала я попал под "вляп". Тут говорить не о чём: природный феномен, стихийное бедствие, изучено мало. Предупредительных сигналов — не подавалось, внятных симптомов-предвестников — не наблюдалось, вины моей — нет.

Потом довольно быстро, хотя весьма болезненно... в некоторых местах души и тела... да уж... Но — локализовался, натурализовался и идентифицировался. Понял — где я и кто я. И какое у меня тут место. Осознал и возрадовался. Не от места — просто от сохранения способности хоть что-нибудь осознавать.

Когда хоть что-нибудь осознаёшь, появляется возможность совершать движения, отличные от рефлекторно-глотательных.

Потом получил мощный пинок.

"Шаг вперёд — часто есть результат пинка в зад".

Жить — хочется, дышать — нравится, деваться — некуда. Пришлось бечь вперёд. Кросс по пересечённой местности — по "Святой Руси" и бездорожью.

Эмиграция бывает двух типов: или — "откуда", или — "куда". Сначала я эмигрировал "из откуда" — из Киева. Мне там собирались голову оторвать, ноги переломать и тыр с дыром сделать. Затем у моего забега образовалась цель — "куда" — селеньице Рябиновка в лесных дебрях на реке Угре.

Идея у меня возникла случайная, простая и по жизни очевидная: если я дочку Рябиновского владетеля изнасиловал, измордовал и от погибели спас, то батюшка еёный должен мне быть благодарен по гроб жизни. Мне столько не требуется, но отсидеться где-то надо.

"Человек предполагает, а Господь Бог располагает".

В этот раз ГБ расположил меня... так забавно, что называют меня ныне по-разному: боярич, господин, ублюдок, хрен лысый, псих ненормальный, "Зверь Лютый"... И, само собой — "мил дружочек Ванечка". Куда ж я без этого?! Не все, конечно, и не публично.

Первый уровень — "как бы головёнку не оторвали" — прошёл успешно. Забегом, подпрыгом и потоком разнообразных гадостей. Преимущественно — из прежде в здешней местности не встречавшихся. Типа: довести сыскаря-боярина до истерики — чистосердечной исповедью, убить волхва Велесова — пинком в задницу, сломать ведьме цаплянутой хребет — щелчком по... по тому самому.

Мда... Наворотил я тут... Целое селение образовалось. Пердуновка называется. Совсем уже наполнилась, теперь новое начал. Прозвали Ведьмины выселки. А то говорят: Гадючья слободка. Названия не мои — народные.

Второй уровень:

"И чтоб был всегда готов

Сытный стол и тёплый кров"

— тоже осилил. Хоромы — протоплены, амбары — заполнены, погреба — затарены. Вокруг уже куча народа крутится, "чего изволите?" — спрашивают. Я ж теперь не абы хто, я ж теперь — ого-го! — Иван Рябина, боярский сын!

Аким Янович Рябина, мой приёмный батюшка, поилец, кормилец, мозгов выносилец... очень любит в последнее время эту фразу повторять. Типа: смотри — не подведи! Отчизна надеется на нас!

Факеншит! Прежде я бы сразу любому-всякому объяснил... почему "ананас" пишется раздельно... Но здесь таких фруктов нет, Аким юмора не поймёт.

Необходимый уровень безопасности я себе построил, минимальный уровень потребления — достиг.

Конечно, с прежним — не сравнить. Смысл слова "Бали" вспоминается со всё большим трудом. Прага здесь есть... и это всё что я о ней могу сказать. Вкус помидоров... из Книги Бытия про Эдемский сад. Не поверите: по ночам иногда жареная картошка снится. Уже не сама, а только запах. Просыпаюсь в слезах...

Вы, когда спите, себя контролируете? Вот и у меня так. Только у меня вода — из глаз течёт.

Но я мальчик неприхотливый, в сесесере выросший, марципанами незабалованный. "Щи да каша — пища наша!". Короче, из-за "омаров — нет!" — застрелиться не тянет.

И вот, когда я понял, что меня ни саблей посечь, ни голодом уморить, ни бактерией заболеть — у здешнего мира просто так не получится, то замаячило на моём душевном горизонте "чудище обло, грозно и лайяй". Называется: "СКУКА". Первое "К" в этом слове — не описка, хоть и "чудище".

"Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?" -

Говорит она ему.

Князь печально отвечает:

"Грусть-тоска меня съедает,

Одолела молодца...

Ламца-дрица, гоп-ца-ца...".

Ску-у-ушно...

При всём разнообразии известных попаданских историй, не могу вспомнить такой, где главным источником активности попандопулы, "первопинком прогрессивности" — было бы предощущение скуки.

Борьба за выживание — пожалуйста, стремление к имению, накоплению, вознесению и владению — постоянно. Ещё, при первых же успехах или даже "до", на типового попандопулу наступает нужда мирового уровня. И далее — по нужде. Прямиком к светлому будущему. Разные супер-глобал... на каждом шагу. "4 июля" в попаданских глазах — прямо как цифирьки в игровом автомате: так и мелькают, так и щёлкают.

"Есть такое важное слово "Надо!".

Слышал. Верю.

Но есть ещё более страшное слово: "Ску-у-учно".

Прежде всего хомнутым сапиенсам довлеет инстинкт самосохранения. Не довлел бы — и поговорить не с кем было бы. Судя по количеству свежих разговорчивых попадунов — свойство в народе активно присутствует.

Потом их пинает инстинкт саморазмножения. Индивидуи упорно лезут в альфа-самцы. Как вариант — в альфа-самки. Для чего совершают подвиги и открытия, делают гадости и изобретения, строят дома, карьеры и государства.

Но что делать, если все наблюдаемые женщины — доступны? Причём их многократно больше физически возможного? Ситуация несколько сходна с Е.Онегиным. И приводит к похожему результату:

"Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава богу,

Попробовать не захотел

Но к жизни вовсе охладел".

Я тоже не захотел — не из чего. А изобретать порох, пистолеты... чтобы вышибить мозги самому себе... как-то это чересчур... "sophisticated".

Как у всякой узконосой бесхвостой лысой обезьяны, у меня были ещё два "взадпинательных" инстинкта: социализация и любопытство.

С социализацией тоже скоро стало совсем скучно: все окружающие меня любили, остальные — боялись. Из состояния "отброс полный", "сам — никто, и звать — никак", я за три года превратился в уважаемого предводителя местной стаи аборигенов, в этакого захолустного патриарха-недоросля.

Новички ещё вздрагивают от такого, совершенно анти-святорусского, сочетания, но старожилы уже смирились, норовят звать по отчеству, кланяться в ножки и прикладываться к ручке. Ещё хуже то, что я и сам к этому привыкаю, ожидая от окружающих только такую реакцию.

Теряю, знаете ли, уровень собственной готовности к смертельному конфликту по несущественному поводу на произвольной почве со случайным образом нарисовавшимся противником.

Разнообразные ситуации с удовлетворением базовых человеческих инстинктов, и происходящих от этого разрушительных аберраций психики индивидуума, хорошо рассмотрены в мировой литературе. Фундаментальный вопрос мироощущения: "Быть или не быть?", трансформируется в "Иметь или не иметь?" и, с учётом многозначности, присущей русскому языку, и романтичности народных песен, детализируется до: "С кем пойду теперь к/в/на...?".

Заранее во избежание: КВН — это не всегда кож-вен-наркологический.

Мировоззренческие вопросы в моём попадизме получили позитивные ответы: "быть", "иметь", "с любой-всякой-каждой"... Ску-у-ушно. Знать ответы на все интересующие вопросы — скучно. А задавать неинтересные вопросы — ещё скучнее.

* * *

Отнюдь не чисто наша отечественная проблема. Паркинсон, старательно оставаясь в границах формулировок, свойственных провинциальным британским профессорам из Гонконга, указывает, что, как правило, только люди выросшие в трущобах, проведшие своё детство в нищете и лишениях, стремятся к богатству и власти. Выходцам же из среднего класса важнее социализация. Проще: уважение членов своей общности, тех двух-трёх сотен человек, с которыми они достаточно постоянно и глубоко общаются по жизни.

Эта проблема, из области теоретической этологии, к началу 21 века доросла до уровня мировой катастрофы.

"Золотой миллиард" человечества несколько столетий упорно бился за свой прогресс и процветание. Бился-бился и, наконец, добился. Утратив, подавив исконно-посконные, базовые, "с обезьяньим молоком матери впитанные", инстинкты.