Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Голос! А уж когда платок с носа чуть сдвинула... Пришла!

"Эх-ма, тру-ля-ля

Моя милка-то пришла!"

Чуть на крылечке в пляс не пустился!

Я извинялся и рассыпался, теребил, тащил и поддерживал. Забрал у неё свёрток с ножиками. Она чуть слышно хихикала под платками. Но стоило нам миновать общую залу под вцепившимися в нас взглядами моих со-оружейников, захлопнуть за собой дверь... Она ещё попыталась что-то сказать, что-то вроде: "А поговорить?". Но... оторваться от её губ... а уж когда она и сама отвечает... и на кой чёрт она эту "накладную" нацепила? Её же только через голову... вместе со всем остальным...

В этот раз мы обошлись без масла... и без шнуров от греков... и без шумоподавляющих затычек... и безо всего... и... И — с удовольствием!

Потом мы лежали рядом, постепенно остывая, успокаивая дыхание. Она вдруг чуть слышно захихикала:

— Хорошо с тобой, Ванечка. А ты точно знаешь, что я от тебя... ну... что я не понесу?

— Точно.

— Ой, хорошо-то как! А... а давай я тебя к себе возьму? Сенным боярином. Каждый день видеться будем. Ты, Ваня, такой красивый...! Я тебя как давеча увидала, ну, когда ты дрова колол... Аж дух перехватило! Такой пригожий, такой весь... в коленках даже ослабела.

Это я-то красивый?! Тощий, плешивый... Хотя... Мужчины, как всем известно, "чуть краше крокодила — уже Аполлон".

— Ты прикинь: ты каждый день при мне. На людях — я тебе госпожа. И мы... только так это, тайком. Глянуть там, пальчиками чуть, под локоточек поддержать, рукавичку подать...

Какой-то вариант инверсии утверждения Цветаевой:

"И не краснеть удушливой волной

Едва соприкоснувшись рукавами".

Поэтессе нравилось "что вы больны не мной". Большинству остальных — наоборот.

— А пришла ночь и тут... Тут ты! Со всей своей страстью жаркой, с желанием неуёмным. Зверь. Зверь Лютый! И я в могучих лапах твоих... покорная, беззащитная, трепещущая... А утром снова... Эй, Ванька! Подай-принеси! Ты бегаешь, приносишь, подаёшь, кланяешься... А я смотрю на плечи твои, на спину согнутую, на руки подающие и вспоминаю, как ты меня прошлой ночью... этими руками... всю... по одному лишь своему лютому хотению... и представляю ночь будущую... И у меня всё... горит и тянет... Я тебе дерзости всякие говорю, ругаю, шпыняю там... А ты стоишь и терпишь — люди ж вокруг! Только злишься. А я смотрю на тебя... всего такого... желанного да сладкого... млею и плыву вся... Брат приедет — скажу, чтобы тебя ко мне в услужение поставил.

— Попадёмся. Тебя — выругают, меня — выпотрошат.

— Ты... Ты струсил?!!! Ты ради меня... Испугался?! Я думала — ты уже...! Настоящий, взрослый, отважный... А ты... прислужничек трусоватый...

— Кабы я пугался — ты бы тут не лежала, не потягивалась бы довольная. Но меру даже и собственной дурости — надо знать.

— Фи! Какой ты... расчётливый. Будто купец с аршином: столько любви — можно, столько — нельзя.

Вдруг она развернулась ко мне, и хитренько, не поднимая глаз, что-то рисуя пальчиком у меня на голой груди, поинтересовалась:

— Ваня, а ты... ты кто?

Факеншит! Мне такой вопрос в подобной ситуации не так давно Гапа задавала. Я же помню — чем дело кончилось! Но приступать к обучению "верховой езде"... Не так сразу, мне бы хоть четверть часа...

— С чего такой интерес?

— Ну... первый раз, когда мы с тобой... на тебе был ошейник, ты прятался от моего брата, князя Давида, от слуг теремных. И выглядел как... испуганный, тощий, ободранный... беглый мальчишка-холоп.

Во как. А я-то думал, что весь из себя крутой и благопристойный. Хоть и со странностями.

— Второй раз тебя увидела, когда ты подарки мои вернул. Хитро и прибыльно. И был ты... слуга ушлый да изворотливый. Наглый сопляк-выскочка из челяди старика-деревенщины.

Неправда ваша! Какой же Аким — деревенщина? Хотя, если вспомнить, как мы одеты тогда были...

— Ныне вот третий раз встретились. Ты уже — боярский сын. Меня вот... от лютой смерти спас... И вообще... Вот-вот — мужем добрым станешь, сам шапку получишь. Будешь суд да расправу чинить, дружины в битвы водить.

Она ещё чуть-чуть порисовала пальчиком и, вскинув на меня взгляд, спросила. Вроде бы в шутку, но напряжённо:

— А в следующий раз? Кем обернёшься? В корзно красном явишься? А? Может и руки моей просить у отца будешь? Может, мне подождать чуток, не ходить под венец нынче?

Какой дурак выдумал легенду о романтичности женщин?! Ну, может, и — "да". Если — "до того". А вот "после того как"... женский прагматизм, в отличие от оргазма — существенно опережает мужской. Я ещё не отдышался, а она уже фасон свадебной фаты прикидывает.

— А что, принцесса, к тебе уже и сватов засылали?

Она отвалилась на спину рядом со мной и, задумчиво перебирая своими пальцами — мои, глядя в темноту потолка, чуть освещаемого проблесками огня от каменного очага в углу моего чулана, сообщила:

— Сватов давно засылают. Ещё до моего рождения. Дочь князя в жёны взять — всегда охотники есть. Хоть какую. А нынче — косяком идут. Отец-то мой... А я у него — старшая. Первая невеста на всей Руси. А у меня уже возраст подошёл. Вот отец и думает. Выбирает — с кем из владетельных домов породниться. Только у соседей, у мадьяр Арпадов и ляхов Пястов — уже рюриковн много. Комнины и Гогенштауфены — женатые или маленькие совсем... Не знаю... Отец, конечно, зла мне не желает, но какие-то все женихи... старые да корявые. Или — сопливые. Или — худородные да бедные. Мне в какое-то захолустье немецкое идти... к этим схизматам. Ещё и веру их принимать. "Богородицу" на латыни... "Аве Мария"... экое убожество.

— А ты, принцесса, не ходи.

— Как это? Что я, дура что ли?! Да ну, против воли отца... Глупость несуразная... Ваня, а почему ты меня всё время принцессой зовёшь? Принцесса — это дочь короля. Короли только у латинян. Я — княжна.

— Принцесса — не только дочь короля, но и жена принца. Дай-ка ладошку. Вот, линия судьбы показывает однозначно: быть тебе принцессой.

Я перекатился на неё, накрыл, прижал всем телом. О-ох, до чего же... сладко... кожей к коже прикоснуться... Не "рукавами", а всем... Да, уже отдохнул. Продолжим. И предсказание — тоже.

— Выйдешь ты замуж за принца. Хочется?

— О-ой. Да.

— За молодого, красивого.

— О-ох...

— Не такого как я, но тоже красавчика.

— Ну ты-то себе... о!

— Неутомимого любовника. Почти как я.

— Да уж... о-о-о...

— Веселого да ласкового.

— А-ах... Продолжай!

— Венчанного и законного.

— О-ох... Ещё!

— И станешь ты королевой.

— А-а-а-а!

Потом она лежала на боку, смотрела в огонь моей каменки, чему-то улыбалась... вдруг подскочила:

— Ой, господи! Время-то! Наши-то уже с вечерни пришли! Хватятся меня! Ой, быстро-быстро!

Одевается она... как спецназ по тревоге.

— Как я выгляжу? Платки правильно? Всё, завтра прибегу.

Чмокнула на прощание и умчалась. Я глядел, улыбаясь, ей в след. Вот же: хоть и княжна, а человек, вроде, неплохой. Хотя — с заморочками.

Падал снег, на дворе было темно и пустынно. Только какая-то тень мелькнула за углом.

Хорошо с ней. Радостно. Завтра надо будет как-то разнообразить, пару уроков преподать. Научить кое-чему — ей по жизни пригодится. Сейчас — приятно, там... там видно будет.

Хорошо быть пророком, когда учебники истории почитывал. Истории, которая для меня — прошлое, а для неё-то — будущее. Но и Елена Ростиславовна оказалась прозорлива: в следующую нашу встречу я специально нарядился в корзно, дабы порадовать исполнением её предсказания. А вот своё будущее... "Нет пророка в своём отечестве", а уж пророка в собственной жизни...

Конец пятьдесят пятой части

Часть 56. "Волга, Волга, мать..."

Глава 303

Я уже спать лёг, когда во входные двери оружейки вдруг настырно заколотили. Нервы... ни к чёрту — без кольчужки на плечах и "огрызков" в руках — никуда.

— Кто там?

— То я, Добробуд, пусти.

Чего-то я спросонок не догоняю. Чего ему тут делать? Тем более — глухой ночью...

Ага, он там голос подаёт, а вокруг стоят злые мужики с рубяще-колющим...

А вот и фиг вам! Прогрессист — он во всём прогрессист.

Отодвигаю засов, дверь дёргают и... и нефига! Потому что — цепочка! Прогресс, факен его шит, на ровном месте! Точнее — на двери.

За эти дни, озаботившись собственной безопасностью, я поставил на дверь цепочку. Ну, такая ж простая вещь: с одной стороны — крючок на цепи, с другой — железная пластина с прорезью под этот крючок. Или как у меня: пластинка от разбитого ламелляра по краю наискосок сточена, две пластины в стык к косяку прибиты. Элементарно. Но — новизна!

Здесь обычно делают окошечко, в которую высовывается бородатая морда и грязно ругается. Просто напрашивается ткнуть в глазик! Почему дверных или, там, воротных цепочек не делают... ни туземцы, ни попаданцы... Не додумались, наверное.

При внимательном разглядывании в открывшуюся щель Добробуда, обнаружилось странное — он был один. Очень взволнованный и испуганный.

— Не, Иване, я внутрь не пойду. Я это... чтобы никто не видал. Тут... это... дело такое... увидит кто — беда будет.

Но не пороге же разговаривать! Сколько он не отнекивался — затащил его к себе в чуланчик. Где он и выдал:

— Всё, Иване! Тебе — полный п...дец! Стольник гонца к князю погнал. Насчёт тебя. И — старшей княжны. Вот прям тока што!

Мать...! Допрыгался...

"Не долго мучилась старушка

В высоковольтных проводах.

Её обугленная тушка

На галок наводила страх".

А от меня... и цельной тушки не останется.

Вздрагивая и оглядываясь, порываясь убежать и сгорая от желания поделиться секретом, Добробуд прихлёбывал тёплый узвар, в который я добавил капельку спирта. И — рассказывал.

С час назад к вестовому боярину прибежал человек от стольника с требованием срочно ("Орёт, понимаешь, немедля! Вот прям роди ему посередь ночи!") дать гонца для отправки сообщения князю в пригородное поместье.

— Мой-то взматерился спросонок. Грит: нехай до утра подождёт. А этот-то... настырный такой! Мой-то и говорит: сбегай, глянь, кто там у нас ныне не при деле.

Добробуд нашёл гонца, отвёл к стольнику, тот сунул грамотку и гонец побежал седлать коня. А Добробуд чуть задержался и услышал, как стольник говорил хромому мальчишке:

— Молодец! Истинную верность явил. Ежели слова твои насчёт старшей княжны и этого прыща Ваньки — доподлинная правда, ежели грех их — истина еси, то будет тебе от князя награда великая. Это — из служб редкостных! На хорошее, важное место поставит. А то... и вовсе шапку пожалует! Верные да толковые да глазастые — завсегда нужны.

Добробуд прежде видел этого мальчишку, знал, что тот — из людей оружничего.

— А малой-то, слышь-ка, аж дрожит весь от гордости и отвечает так: Спаси тя бог, господин главный княжий стольник! Тока я не за ради наград да милостей, а за ради чести князя нашего светлого! Дабы государю нашему никакого ущерба не было. Ибо в славе государевой — радость всех людей его!

Добробуд с выражением продекламировал пафосный монолог юного хромого патриота княжеского двора и ревнителя придворных ценностей.

Всё закономерно: я переспал с "самой великой княжной всея Руси". То есть, по мнению туземцев, причинил ущерб чести и достоинству Великого князя Ростислава и сына его Романа. Который здесь, на Княжьем Городище — главный и за всё — в ответе. Мальчишка, "хромой гонец" — из "янычар", князь для него — кумир и светоч. Мои "постельные игры" — кощунство, святотатство, бесчестие и гос.измена.

Вот он, от глубины своего юношеского чистого сердца, исходя из благороднейших побуждений, понуждаемый лучшими чувствами, побежал с доносом. Вполне возможно, что ему и впрямь не так довлеет ожидание княжеской награды, как чувство долга, восторг восстановления справедливости, радость сопричастности и полезности.

Что ему нормальные человеческие отношения, установившиеся за те несколько дней, которые мы бок о бок провели в оружейке? Я для него — чужак, боярич, земский. А вот князь...!

Добробуда тоже распирает от узнанной тайны. Но он сам из "прыщей". Я для него — свой. Сотоварищ по отбыванию. Да ещё и от истопника спас! Хотя, похоже, он просто глуповат и не понимает очевидных последствий. Зато пылает любознательностью:

— Слышь, Иване, а это... ну... правда? Ну, что ты её, что вы с ней... типа... и как она? ну... в смысле...

Вот из-за этого он ко мне и пришёл. Острое любопытство, желание получить подтверждение такой "горячей новости".

Подробностей! Деталей! Из "первых рук", от непосредственного участника!

— Сними-ка, Добробуд, кафтан да сапоги.

— Эта... с чего это?! Ты... ты чего?!!!

— Быстро!

Когда человеку к горлу приставляют острозаточенный "огрызок" — он раздевается... не сколько быстро, сколько беспорядочно. Потом теми же ремнями, которыми я недавно и саму княжну...

— Иване... я ж к тебе как к другу... а ты меня... Ты чего задумал?!

— Успокойся. Заботу твою, дружбу — я ценю чрезвычайно. Поэтому тебя и связал. Сейчас ты вот это выпьешь... Оно жгучее, но не смертельное. Потом узвару дам запить. Ещё — дам по морде и разобью нос в кровь.

— За что?!!! Ты чего?! Я ж к тебе по-доброму!!!

— И я к тебе — так же. Теперь слушай. Ты у стольника ничего не слыхал. Привёл гонца и сразу ушёл. Шёл мимо оружейки, увидел огонёк, зашёл. Я тебя напоил... зельем своим. Мы повздорили, подрались. По вопросу... какая служба круче — вестовая или оружейная? Потом ты не помнишь. Потому что иначе — ты соучастник. Понял?

Он смотрел на меня совершенно испугано с полуоткрытым ртом. Куда я и влил содержимое полупустой корчажки со спиртом. Пока он пытался отдышаться — долил во входное отверстие узвару и уточнил:

— Тайное слово на сегодня какое?

— В-владимир.

— А отзыв?

— К-киев. А я с этого... не помру? А?

— Нет. Сам пил не раз — не помер. Утром голова будет болеть. Кони-то вестовые осёдланные в ближней от ворот конюшне?

— А? Ну. Да. Ой! Тфу! А бить-то зачем?

— Извини. Спасибо тебе, Добробуд Доброжаевич, спас ты меня нынче. А ударил я тебя не злобе, а для правдоподобия, чтобы у спрашивателей и сомнений не возникло. Ну, бывай. Может, и свидимся.

Веки его уже закрывались, он пару раз всхлипнул разбитым носом с кровяным подтёком и завалился на спину. Пришлось переворачивать на бочок — не дай бог захлебнётся спьяну собственной рвотой.

Свои вещички — в торбочку, казённые вестовые шапку, кафтан и сапоги — надеть. И...

"Ты лети с дороги, птица,

Зверь, с дороги уходи!

Видишь, облако клубится,

Кони мчатся впереди!

И с налета, с поворота,

По цепи врагов густой

Застрочит из пулемета

Пулеметчик молодой".

Пулемёта, жаль, нету.

Пяток вестовых жеребчиков стояли осёдланными, форменный кафтан и тайное слово успокоили и без того сонных и пьяных от святок конюхов. Воротники, впервые на мой памяти, отворили ворота резво, едва подъехал: "Гоньба княжеска. Все сплошь бешеные. Им слово поперёк скажи — потом столько дерьма с самого верху повалится...".