Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Красимил объясняет. Лучше бы он этого не делал. Проблемы с ориентацией: говорит — "направо", показывает — "налево". Проблемы с речью:

— тама... эта... ну тама!... она самая...

Ладно, примету назвал: у торца "нашей" поленницы две жерди в землю вбиты, верёвкой накрест связаны.

Топаем вдвоём за дровами. Напарник... ну естественно — Добробуд! Это судьба... Парень насторожено косится. Пытается сделать злобно-пренебрежительное выражение лица на морде.

Сейчас будет "честь предков" отстаивать. Выступать по теме: "а вот мой папенька — хороший!". Вот чтобы я возражал! Но он же продолжит: "а твой — дерьмо". И тут мне придётся физкультурно вбивать в него "дружбу народов". Вбивать — "в бубен". Или правильнее — "в торец"?

Собственно говоря, именно здесь и проходит граница между патриотизмом и национализмом.

"Я люблю тебя, Россия" — патриот. Закономерно, справедливо, обоснованно.

Увы, "от любви до ненависти — один шаг" — международная любовная мудрость.

Куча народу, не промыв глаз и ушей, этот шажок делают и спросонок орут: "А вы все — падонки!".

Избыточно обобщающее утверждение. Пошла пропаганда розни. Этнической, конфессиональной... Здесь — родовой. "Слава Колупаям!" — допустимо, "Геть клята Рябина с ридной Колупаевщины!" — наказуемо.

Может, ему профилактически морду набить? Пока он ещё акустику загрязнять не начал? Сразу поленцем по темечку для скорости? А то — холодно. Эти подростково-собачьи прелюдии... В форме облаивания, обрыкивания и обвизгивания...

Я так и не нашёл пары связанных жердей чтобы торчали у торца поленницы. Просто выбрал приглянувшуюся, забрался на штабель дров и уже подкидывал на руке подходящее "воспитательное" поленце, когда из-за угла штабеля вывернулся седобородый хрыч. В продранном тулупе, свороченным на ухо малахае и с железной клюкой.

Ага, сторож прибежал. Как это мне знакомо, как оно мне всё надоело, за восемь веков — ничего не изменилось... Не изменится. От дня нынешнего до века грядущего. Но попытаться нужно — я ж прогрессор-альтернативщик! Прямо сейчас:

"Сегодня самый лучший день,

Пестреют флаги над полками.

Сегодня самый лучший день.

Сегодня битва с дураками".

Сторож орёт, заводя себя всё более громким визгом, всё более сильными выражениями. Машет клюкой на Добробуда. Тот, с охапкой поленьев у груди, набранных понизу, испугано отступает, запинается, грохается на задницу в снег. Сторож вскидывает клюку. Бить, наверное, не будет. Если будет — не сильно. Так только, "для науки".

Ну что за страна?! Ну что за народ?! Безудержное служебное рвение. "Бдеть, переть, не пущать". А посмотреть? А подумать? Ведь по этому Колупаевичу видно — парнишка не из простых, на дровяного воришку... не типичен. Просто спросить — нельзя? Теперь вот прыгать придётся.

"Пусть болит моя травма в паху,

Пусть допрыгался до хромоты...".

Спрыгиваю у сторожа за спиной. Тот разворачивается как есть: клюка — поднята, глаза — вылуплены, борода — заплёвана, речи — матерные. Укладываю поленце на ладонь левой, левую — к его лицу. Толчком правой пропихиваю поленце по ладони — к его носу.

— А-ах!

И — сел. На Добробуда. Тот... визжит, пищит и поленьями гремит. Не прекращая звучания, переходит к движению: выворачивается, выскабливается из-под сторожа, подымается. Медленный парнишка. Но цепкий — дровишки так и не отпустил.

— Дядя, мы — новые княжие прыщи. Все обиды — ко второму ясельничему Мончуку. А ты кто?

— Я? Я... эта... Я княжий слуга! Я самого светлого князя...!

— Цыц. Вот он (тыкаю пальцем в Добробуда) — боярский сын. Сын столбового боярина из славного града Пропойска. Ты ему только что слов разных наговорил. Про его матушку, про батюшку и про прочую высоко-боярскую родню. Знаешь сколько, по нынешним временам, стоит так поругаться? По "Уставу Церковному"? А нынче ещё и пост. Иван Златоуст сказал, а князь Роман подтвердил: "Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева...". А ты на боярича со злом да с необузданным языком. Прикидываешь, какого размера на твоей спине "отложение гнева" произойдёт?

— Не... Дык... чего ж... я ж... И чего?

Вменяем и конструктивен — можно не бить.

— Вставай, отнесём дрова — печь в гриднице протопить надо.

Набираем дров, топаем в казарму. По ходу выясняется, что дядя — не только дровяной сторож, но и истопник. Смысл... Вполне наш, исконно-посконный: "Кто что охраняет, тот то и имеет". Кончатся дрова, топить нечем станет — истопнику бяку сделают. Вот он и сторожит... "исходное сырьё для актуализации своих трудовых навыков".

Топит он печи в шести помещениях, а клюка у него — не клюка, а здоровенная кочерга. Бить всяких татей и охальников — удобно, а вот таскать с места на место...

— Дядя, а ты бы выпросил себе по кочерге на каждую печку. Не таскался бы с ней туда-сюда. Удобнее же.

— Э... Это ж скока будет? Ещё пять... этих... Не... не дадут.

Специфическая форма "проклятия размерности". Как будет четыре "этих" — понятно: четыре кочерги. А вот пять... Кочергов? Кочерг? Кочергей? Этот вопрос бурно обсуждался даже и в 20 в., в эпоху Советской России, в тогдашних госучреждениях. Грамматическое решение проблемы правильного поименования пяти "этих" — человечество так и не нашло, актуальность отпала вместе с печным отоплением.

Красимил истопнику обрадовался — аж розовым малость подёрнулся. Оставил дядю печку топить, а сам повёл нас на кормёжку.

Мда... Я и раньше Домну добрыми словами вспоминал. А теперь — ещё и с необъятной тоской. Можно добавить: неизбывной, невыразимой, невыносимой... Но хорошо объяснимой: жрать хочу! Человеческую еду в человеческих условиях!

Как-то за эти годы в Пердуновке, без особых рывков, реализацией кое-каких мелких изменений, исправлений, улучшений, мытьём полов и столов... получилась нормальная столовка. А здесь...

"Гарри посмотрел на стоявшую перед ним пустую золотую тарелку. Он только сейчас понял, что безумно голоден".

Ну, типа — "да". Очень кушать хочется. Позавтракать толком мне сегодня не дали.

Золотая тарелка мне не нужна: будет отвлекать. Неотрывной мыслью: "а её уже спереть можно?". Опять же — гнётся, царапается... А вот что в тарелке...

"Гарри посмотрел на стол и замер от изумления. Стоявшие на столе тарелки были доверху наполнены едой. Гарри никогда не видел на одном столе так много своих любимых блюд: ростбиф, жареный цыпленок, свиные и бараньи отбивные, сосиски, бекон и стейки, вареная картошка, жареная картошка, чипсы, йоркширский пудинг, горох, морковь, мясные подливки, кетчуп и непонятно как и зачем здесь оказавшиеся мятные леденцы".

Бедняга, ему бы не в Англии, а в Вайоминге жить: в меню нет ни морепродуктов, ни зелени. Отсутствие рыбы и овощей чревато, для растущего организма, серьёзными пожизненными проблемами.

Впрочем, Гарри Поттер — волшебник. Будет по утрам помахивать своей волшебной палочкой, наколдовывая себе кучку поливитаминных, мульти-микроэлементных и гормонально-корректирующих пилюль. И что-нибудь успокаивающее: в условиях нарастающего торжества справедливости над всесилием правосудия, когда количество психотерапевтов среди евро-американцев превысило количество адвокатов — успокаивающее обязательно.

Перечень жратвы от Поттера мне понравился. А теперь вспомним устав Филиппова поста: "В понедельник можно горячую пищу без масла".

"Пища", что лежит перед нами в миске — пшёнка. Без тушёнки. И без масла. Совсем "без". Чуть тёплая.

Не Хогвартс. Даже — не Пердуновка.

Интересно: а бутерброды с беконом или йоркширский пудинг — это сухоядение? Буду ждать среды...

Понял! Я понял принципиальную разницу между нашим исконно-посконным и таким же, но — ихним! У нас — сперва говорят, потом кормят.

"Сытое брюхо — к ученью глухо" — наше это, русское народное мудрое!

Есть, конечно, и либералистическое: "Не любо — не слушай, а врать — не мешай". Но там же очевидное продолжение: не слушай. И — не кушай.

А брито-массоны всё делают не по-людски:

"Когда все насытились десертом, сладкое исчезло с тарелок, и профессор Дамблдор снова поднялся со своего трона. Все затихли.

— Хм-м-м! — громко прокашлялся Дамблдор. — Теперь, когда все мы сыты, я хотел бы сказать еще несколько слов".

Десерт?! В пост?! Когда надлежит произвести "прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления"? А тут сладкое... Вы же слышали — "запретный плод — сладок"!

Разврат, непотребство и богохульство! В эпоху, когда надлежит бдеть, терпеть, говеть и... и обалдевать, наконец!

Нет, наша традиция — правильнее. Голодный... он же слушает, он же внимает, он же надеется — а вдруг скажут:

— Кушать подано! Идите жрать, пожалуйста!

А сытый? Ему же всё фиолетово. У него же... леность и умиротворение. На фоне хорошо наблюдаемого снижения интеллектуального уровня от кислородного голодания мозга — кровь к желудку отливает. Который вовсю переваривает. С лёгким, даже, сарказмом:

"— Он... он немного ненормальный? — неуверенно спросил Гарри...".

Да если бы я тут так про Ромочку Благочестника спросил...!

Я старательно "не отсвечивал". Никакой дедовщины! Да и зачем? — Масла-то шайбочками нет — отбирать нечего.

И вообще: смешно мне — я вполне взрослый мужчина "со средиземноморским загаром"... Был когда-то. Но ведь живу уже вторую жизнь, прогрессирую помаленьку, вотчину почти построил. И связываться с 15-16-летними детьми... Выпендриваться, права качать... Вот я тут из всех прыщей самый прыщеватый...

Хлебаю себе эту... пшёнку. Спокойно, в очередь, из общей миски... Хлебушек у подбородка держу, чтобы не закапаться. Тут та самая "наглая морда" лезет без очереди. Да и фиг бы с ним — пшёнка эта... и не солена, и не промыта.

"Не очень-то и хотелось" — бывает не только про женщин.

Но толкнул он меня. О-хо-хо... Ведь не хотел же! Ведь столько времени сдерживался... Не судьба.

Облизнул ложку и чудака — по лбу. Или правильнее — "в лоб"? А, без разницы. Главное — с оттяжечкой, звучно, от души.

— Ах! Ты чё?! Ты на кого?! Да я тя...

— Цыц, шмакодявка. Прикрой хайло. Пасть порву, моргалы выковырну, во фритюре отпонирую и фрикадельками по двору раскидаю.

Наглядно демонстрирую высокий уровень языковой культуры, достигнутой прогрессивным человечеством к началу третьего тысячелетия.

Забавно: что словом убить можно — все знают. Но попаданцы, почему-то, при конфликтах с враждебно настроенными аборигенами, тяготеют к заимствованию из своей эпохи огнестрельного, автоматического и крупнокалиберного. А вот с семантикой... Видимо, в попадизме навыки разговорного жанра быстро утрачиваются.

А вот это нехорошо: пестун наш мне выговаривать начал. Сам инцидент он проспал. Но принял сторону моего противника.

Похоже, они с этой "нагло-мордой"... стакнулись. Пока я за дровами ходил. Я правильное слово использую? Не — "стаканулись", а — "стакнулись"? Теперь стачка будет? — Нет, наоборот — работа. Мне.

— А дабы вежество застольное крепче запомнил, то идти тебе, боярский сын Иван Рябина, дровы колоть. Покудова мы отдыхать после обеда будем.

— А можно и я?

О! Пионерский анекдот с моей подачи пошёл в средневековые массы! Добробуд — крепкий парнишка оказывается. Не в работе дело — невелик труд. Дело в смелости: меня тут начальство "нагибают-с", а он — со мной. Бунтарь растёт, революционер. Хотя и мешковатый.

— Ты... эта...

— Можно, Добробуд. Мне помощник нужен. Красимил, где топор взять?

Чем хорош тупой начальник — у него фокус внимания легко перещёлкивать. Пошли втроём топор искать.

Бардак. Хотя чего ещё ждать таким... прикомандированным, как "прыщи свежие"? Тут топора — нет, там — не дают, в третьем месте — такой тупой... И топор — тоже.

Короче — спёр. Вместе с точильным бруском. А когда хозяин начал возмущаться — подсунул ему пестуна для дискутирования и сбежал.

Люблю я это дело — дрова колоть. Именно — пиленные дровеняки. Тутошние смерды брёвна не пилят, а обгрызают по концам, щепят по нужде. Поленниц — нет, такой... полурассыпанный по двору штабель обгрызенных брёвен. А здесь — сделано правильно.

Ещё правильно, что у меня Добробуд вокруг мечется: полешки разлетевшиеся собирает, в поленницу складывает.

Как мечется? — Вы бегом в мешках никогда не занимались? — Так вот: мешок может быть не только на ногах, но и в мозгах.

Мне кайф грести это не мешает. Хорошее дело: чурку на колоду поставил, топором так это... хек! Уноси готовеньких. А не прошиб с первого раза — подкинул дуру насадившуюся и обратной стороной — обухом, да с замахом через плечо, да с приседом, да с выдохом, об колоду... И опять же — уноси.

Я наяривал топором, согрелся, разделся до пояса, вошёл в режим, муркал что-то себе под нос... Тут Добробуд пропал. В смысле: перестал мелькать по краю поля зрения. Он и так-то... не шустрый, а тут и вовсе затих. Пришлось оглядеться.

О, нашёл.

Добробуд, открыв, по обычаю аборигенов, для улучшения зрения рот, смотрел мне за спину. Там, в начале прохода между двумя высокими поленницами, где я, собственно, и наяриваю, толпилась кучка бабья. Штук пять-шесть. Они разглядывали нас и невнятно щебетали. Замотанные в разнообразные платки и шубейки, из которых торчали только носы и глаза.

Один нос вызывал смутные воспоминания. О картошке-синеглазке.

Как давно я не кушал картошки...! А тут... после двух ложек пустой пшёнки за весь день... Шляются всякие, с продовольственными носами, от дела отвлекают...

Я уже взялся снова за топор, когда вспомнил: где я видел такой картофельный нос. Такая "картошка" торчала посреди лица женщины, которая когда-то выводила меня на рассвете через заднюю калитку с Княжьего Подворья. А это значит... Вот рядом... Вроде похожа...

— По здорову ли поживаешь светлая княжна Елена свет Ростиславовна?

Ошибся. Ответила соседка:

— И тебе не хворать, боярич Иван... э... боярский сын. Поживаю по божьему соизволению, грех жаловаться. А вот ты чего на княжьем дворе делаешь? Да ещё в таком... виде.

Опа! А как выросла! Прежде она "картошке" и до подбородка не доставала. А теперь вровень. Вот чего я ошибся: все растут, не только я.

Расцвела, поди, похорошела... — А фиг её знает — в такой одежде не разглядеть. Ответ её... Тут несколько оттенков: имя моё помнит. Уже хорошо: в моё время далеко не все дамы могут вспомнить имя своего первого. А то и просто не знают.

"Секс — не повод для знакомства" — распространённая молодёжная мудрость.

Имени-прозвища Акима — не помнит или не говорит. Типа: не велика кочка, чтобы по отчеству звать. О себе — формально. Типа: не твоё дело. "Чего делаешь?" — выражение скорее неудовольства. Но — без мата. Пока. Насчёт вида... Тут, скорее, смущение. Ещё не определившееся в сторону негатива или позитива.

Идиотизмом занимаюсь — понять девушку невозможно. В принципе невозможно — они и сами себя не всегда понимают. Но если она разозлится... Поэтому просто попробуем переключить её внимание на другого:

— Я тут, княжна Елена, в новых прыщах княжеских пребываю. Нынче утром брат твой, светлый князь Роман соизволил принять детей боярских в службу. Вот и сотоварищ мой — Добробуд Доброжаевич Колупай. Из самого Пропойска. Добрый сын добрых родителей. Полнёхонький кладезь всевозможных достоинств и добродетелей. А уж трудолюбие и добронравие его — ты и сама видеть изволишь. Дабы не сидеть в хоромах тёмных да холодных вызвались мы удаль свою молодецкую потешить — дровишек поколоть. А то... и скучно, и зябко.