Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Добробуд изумлённо переводит глаза. С меня на дам и обратно. Это мы поленьями — "удаль тешим"?! Это я, ублюдок из хрен знает какого Угрянского захолустья — его, Добробуда, достославного Пропойского боярского сына, светлой княжне представляю?! Самой великой княжне?! "Девице всея Святая Руси"?!

Потом, со слышимым щелчком, закрывается его нижняя челюсть, он вспоминает об этикете и приступает к исполнению своего фирменного номера: глубокий поклон с жонглированием.

Не шучу — такие номера только в цирке видел. У него на руках несколько поленьев, выпустить их он не может — я же сказал: цепкий он. Кланяется, роняет поленце, подхватывает, резко дёргает головой, теряет шапку, подхватывает, надевает, теряет поленце... Темп растёт, количество предметов, одновременно находящихся в воздухе — увеличивается. Впору уже пускать барабанную дробь.

Вот был бы он характерным клоуном-жонглёром — ему бы цены не было. Мировая слава, известность, гонорары, поклонницы... А здесь... Вырастет — станет очередным боярином в Пропойске.

Бабы начинают хихикать, Добробуд теряется совершенно: продолжая ловить выпадающие из рук в разные стороны поленья, пытается закинуть шапку, упавшую на снег, ногой на голову.

Вгоняю топор в колоду, забираю у него поленья, закидываю в штабель. Хватит народ смешить — не на манеже. Дамы смотрят разочаровано: представлению помешал.

А княжна, похоже, сердится. Однажды она обещала мне кучу неприятностей, если снова на глаза ей попаду. Следует объясниться:

— Ты уж, пресветлая княжна, прости нас, невеж, но мы тут по воле светлого князя. Для службы. Так что позволь, дабы княжьей немилости на нас не было, занятие наше продолжить.

Вскидываю очередную чурку на колоду, затягиваю хвосты своей косынки на лысине, вскидываю топор... Хек! Хорошо пошло. Аж в разлёт.

— Ты бы, княжна Елена, отошла бы... куда подальше. А то, не дай господи, полешко отскочит да и зашибёт ненароком.

На грани оскорбления — "куда подальше". Но крыть нечем: техника безопасности. Она раздражена: я впрямую нарушил её давний приказ. Но снова крыть нечем: исполнение гос.обязанностей.

Фыркает, собираясь уходить, я ставлю новую чурку... Э... хек! Поднимаю глаза — она смотрит. И мы смотрим прямо в глаза друг другу. Она начинает краснеть, дёргается, фыркает, разворачивается и скорым шагом, почти бегом удаляется.

А я... тоже хмыкаю. Неуверенно.

Я не знаю, что она подумала. Могу только предположить. О-хо-хо... Этот остановившийся взгляд, чуть приоткрытый рот... Покраснела, убежала... Неужто...?

Я — не красавец. Совсем нет. Не культурист, или гимнаст, или пловец. Но... я чуть старше своих сверстников, и тело у меня... уже не подростковое. Не то, чтобы сильно фигуристое, накачанное. Нет-нет! Культуризничать, красоту наводить — у меня ни времени, ни стремления. Но чего-то я делал, бегал, прыгал, на коне скакал... ударение не перепутайте!

Постепенно вырисовался у меня такой... довольно приличный "костюмчик" для моей семиграммовой души. Лишнего не висит, а что надо — имеется. Не торчит, не выпирает, но в динамике, при работе топором... А здешние аристократки, в отличие от крестьянок, картинками обнажённых мужских торсов — не закормлены, общими банями — не замучены. У нас тут отнюдь не Древняя Греция с её Олимпийским движением. И опять же — три года назад... хотя я тогда был меньшее и тощее... Но ведь "испортил" же! И ей даже понравилось...

Да ну, фигня! Ванька, перестань себе льстить! Она просто задумалась — как бы тебя травануть по-тихому, чтобы ты и перед смертью лишнего мявкнуть не смог. По теме ваших прежних приключений.

Прошлый раз наша беседа закончилась весьма конструктивно. "Самая великая княжна" соблаговолила меня охарактеризовать, посоветовать и наобещать:

— Хрен тебе, болван стоеросовый. Сгинь немедля. Другой раз увижу — изничтожу.

А ещё грозилась поговорить с кем надобно, чтобы мне отравы сыпанули.

Вот же блин же! Такая и подослать может...

"Ножичек по рёбрышку — чик-чик-чик,

Ванечка в могилочку прыг-прыг-прыг...".

Вот и увиделись в "другой раз". Я пока живой. Надолго ли? И как тут не "отсвечивать", когда она туда-сюда по закоулкам шныряет?! А ведь в Княжьем Городище есть ещё несколько человек, которые меня в лицо знают. И они при встрече — не обрадуются. Надо скорее к Гавриле, в какой-нибудь склад-подвал и — затихариться.

По возвращению в казарму с удовлетворением ощутил тепло от вытопленной печки. И — возмущение от всего остального.

Я уже много говорил о своём решении ставить белые печки. Но что "печь по чёрному" настолько... дерьмо — надо самому лично периодически пробовать. Чтобы сохранить в душе чувство бешенства. И... и полного неприятия.

Печь вытопили. На уровне пояса по помещению медленно плавает дым слоями. Здесь говорят — "ходит". Вот он ходит-ходит и выходит. В открытые душники и дверь.

У почти всех отапливаемых строений на "Святой Руси" над оконными и дверными проёмами характерные "чёрные веера" — копоть. Похоже, будто все дома на Руси — пожарища.

"По дому гуляет

Дымок молодой.

А люди рыдают:

Он едкий такой".

Дым — гуляет, сажа — выпадает. Хлопья сажи и пепла, неторопливо кружась, как чёрные снежинки, опускаются вниз. На всё, что есть.

Вдоль стен на уровне бедра прибиты неширокие помосты из тесин. Говорят — "полати". Мы на них спать будем. Под каждой полатью... как правильно в единственном числе? — мешок с сеном — тюфяк. Каких-то тумбочек, столиков, шкафчиков... Даже каких-то вешалок, гвоздиков в стенах... Хотя понятно — при таком саже-паде...

А я удивлялся известной фразе Бибикова, сказанной им Екатерине Второй:

"Везде сарафан пригожается, а не надо сарафан — под лавкой валяется".

Откуда такая русская народная мудрость? Откуда у русских женщин манера кидать одежду на пол, под лавку? — А больше некуда!

"Грязь кружится, летает, летает

И по комнате кружа

Выпадает она, выпадет.

Очень много её, до фига".

Конец пятьдесят третьей части

Часть 54. "Валопуев, вот вам..."

Глава 293

Четыре чудака с пучками прутьев — когда-то это были веники — шеренгой топают по помещению и машут: выгоняют дым. Потом, разбившись по парам, машут вдоль обеих стен и по полатям — смахивают сажу. Надо бы отмыть. Но таскаться с ледяной водой...

Да и вообще — что за снобизм и извращение: каждый день полностью отмывать стены своего жилья?! Это ж не баньку раз в неделю...

Ну и ладно, по русской народной: "Хоть и в саже, а никого не гаже". Из присутствующих.

Когда все в дерьме — это становится "нормой жизни" и успокаивает.

Затыкают душники и закрывают двери. Но первое тепло уже выгнали вместе с дымом. Хорошо, печка раскалена — аж тронуть страшно. Теперь воздух нагреется от этого "кирпича с дырками".

Становимся дружно на колени в красном углу перед закопчённой иконкой кого-то там. Красимил невнятно, запинаясь на каждом слове, отчитывает "Отче наш". Вытаскиваем тюфяки из-под лавок. Мда... мыши в этом сене хорошо порезвились. Сапоги — под лавку, кафтан — под голову, тулупом накрылся... спим.

Ага. Фиг там. Не спится. Для меня слишком рано.

Аборигены на Руси живут по солнцу. В конце декабря продолжительность сна у пейзан доходит до 12-13 часов. Я так не могу.

Интересно было наблюдать, как ребятишки пытались сохранить в чистоте свои дорогие шубы, шапки и прочий... дресс-код. Нормально здесь убирают одежду в сундуки-лари. Но в нашей казарме их нет. После 2-3 дней такой жизни любая одежда станет... Не просто из ж..., а из немытой ж...

Может, это такое специальное упражнение? Для новобранцев из обеспеченных? Типа:

"— Был бы гвардии он завтра ж капитан.

— Того не надобно; пусть в армии послужит.

— Изрядно сказано! пускай его потужит...".

Ребятишки — из "вятших", вот их и "тужат". Типа: "для понимания правды жизни". Хотя общее впечатление — "бардак торжествующий". — И что? "Бардак" не может быть "правдой"?

Почти все на "Святой Руси" живут вот так. Или — хуже. Всегда, все свои жизни.

Не знаю, как моим "со-полатникам", а мне такое напоминание полезно. Оторвался я в своей Пердуновке от народа, привык, понимаешь, барствовать: голый, мытый, зубы почищены, ногти обстрижены, на палкодроме, на чистых простынях, с ласковой девушкой... Тихо, чисто, тепло...

А ты попробуй, как весь народ русский, в толпе да грязюке размножаться! Зачинаться, рождаться, расти, жить и умирать. В этом во всём.

* * *

"Осенью 1941 года на одном из заводов запускалось производство противотанковых ружей Симонова. Производство ПТР развертывалось в специально построенных для этого деревянных корпусах... Сами цеха представляли собой большие бараки, вдоль центральной оси которых располагались по три больших железных бочки, приспособленные под печки. От них к крыше тянулись жестяные трубы. И все это нещадно дымило, так как топить приходилось древесными отходами, как правило, сырыми и не очень горючими. Рабочие места у станков освещались самодельными коптилками, которые, конечно, свежего воздуха в помещениях не добавляли. И в таких условиях люди не только выполняли, но и перевыполняли нормы изо дня в день, из месяца в месяц".

Героизм тружеников тыла времён Великой Отечественной. Но по сравнению с обычной жизнью на "Святой Руси"... Здесь, в 12 веке, нет железных бочек, приспособленных под печки, нет жестяных труб. И это не война, это не "до Победы" — "потерпи немного — отдохнёшь и ты". Здесь это навсегда, на всю жизнь.

* * *

Сам, шкуркой своей — кусочек этого пощупай! А не из окошечка обустроенного терема глядючи, философствовать и академировать: во я какой крутой! Об глобальном, обо всём народе нашем, многострадальном и православном... альтруирую и благотворею!

Об себе подумай, дурень! Шаг в сторону — и ты в дерьме. Потому что вокруг — "все так живут"! "Никого не гаже"!

Так что ж, мне моё подворье — как "место отбывания"?! Пожизненно?! С правом переписки, но без надежды на "на свободу — с чистой совестью"?! "Шаг влево, шаг вправо — в дерьмо без предупреждения"?!

Какой там сон! А уж спать по-моему, "по-волчьи"... Какое кружение по лежбищу на грани сна?! Тут бы с лавки не свалится, с бока на бок переворачиваясь!

Устинов вспоминает о рабочих эвакуированного на восток завода:

"Они месяцами не выходили из цехов, спали на кучах промасленного тряпья рядом со станками. Здесь же и питались, принося из заводской столовой миски с едой. Во всякое время года носили ватники и ушанки. Только в 1943 году удалось переселить их в бараки, организовать банно-прачечный комбинат и кинопередвижку".

"Работали, как воевали, — не считаясь с трудностями и лишениями, не щадя себя".

Здесь так — просто живут. "Не щадя себя". Только... хуже. Здесь нет гарантированной "рабочей" пайки. Это нам, "прыщам княжеским" — миска пшёнки обеспечена. Большинству же... "аллах акбар". В смысле: господь — велик. С него и спрашивай.

Уже в середине 20 века, умный, высокообразованный, очень практичный, проведший свою семью без потерь мимо катаклизмов эпохи, голодоморов, репрессий и похоронок, человек говорил:

"Работали как проклятые день и ночь. Сельскохозяйственный вековой цикл... А тут надо посадить или выкопать репу — уйдёт под снег, будем зимой зубами щёлкать... А зимой? Развести и наточить пилу, переставить шпильки-баклуши, растягивающие телячью шкуру, сдирать мездру с той же шкуры, подвинтить ослабнувший пресс для свёклы... Рабство! И всё равно было голодновато. Жестокая необходимость, категорический императив...".

Здесь нечего "подвинтить" — нет ещё резьбовых соединений. Пресс для свёклы — "прекрасное далёко".

Стоило выскочить из кокона, из окружения моих, привычных, хороших людей и вещей... Господи! Какая громада! Какая махина... дерьма... на каждом шагу, в каждом проявлении... "Святая Русь". Ни провернуть, ни сдвинуть... Вонючее, грязнючее, едучее, заразное... Вопящее, кликушествующее, смердящее... Собой восхищающееся и гордящееся... Гадость.

А мне здесь — жизнь прожить и смерть принять?! За что?! За что меня... так?

Сон не идёт. Слушаю, как в углу скребутся мышки, как шелестят в тюфяках какие-то насекомые. Начинает храпеть самый здоровый из нашей команды. Потом начинает пукать Красимил. Всё громче, всё серийнее. Интересно, кто победит — пук или храп? Победил плач: кто-то тихонько, жалобно плачет. Очень жалобно...

А мне-то что? — Поднять руку, опустить руку...

Факеншит уелбантуренный! Да сколько ж можно руками махать?! Встаю в темноте, иду на звук. Но сначала кладу на нос храпуна его портянку — чисто автоматически, чисто мимо проходил. Тот всхрюкивает, плямкает во сне, захватывает зубами край и начинает жевать. Это не смертельно, а храп прекратился. Почти сразу прекращаются и пулемётные очереди от Красимила. Парочка заключительных паровозных свистков, недолгое шипение проколотой шины и тишина.

Почти. Скулёж остался. Добробуд. Ну кто бы сомневался! Накрылся с головой, своей, крытой дорогим сукном, с бобровой опушкой, шубой и плачет. Не от обиды или боли — он целый день был со мной рядом, оскорблений или битья не было. Плачет от одиночества.

Сел рядом, погладил бобровый воротник. Мех — хороший. Бобёр был старый — с проседью. А теперь будет грязный — с сажею. Дорогая была вещица. Только шмотьё — от тоски не лечит... Сказано же в Писании: "лучшее лекарство для человека — человек же". Вот и поработай, Ванюша, мазью Вишневского. Для души страждущей.

Что, парнишка, загрустил? Чужие люди, чужое место. Непривычно, не устроено, грязно, холодно, невкусно, неудобно... Были бы вокруг свои — и не заметил бы. А так... Одиноко. Тоскливо. Очень тоскливо. Потому что вокруг слишком много чужого и очень мало своего. Родного, родненького, милого, любимого... Души твоей. Э-эх... Как я тебя понимаю!

Вот я и говорю: первая ночь в казарме после призыва — очень похоже на "вляп". Только в сильно ослабленном варианте. Не скули, Добробуд — я выжил, и ты выживешь. Видал я и постарше тебя ребят, которые в первую ночь на новом месте подушки свои слезами заливали. Не ты первый, не ты последний. Переживёшь ты эту ночь, этот приступ одиночества. Найдёшь себе новые интересы, новых друзей... что-то для души своей. Врастёшь в вот этот кусок паутины мира. Будешь ещё над сегодняшней собственной слабостью посмеиваться. А если глуп и слаб — то и над другими, попавшими в подобную ситуацию, потешаться.

Погладил мальчишку по плечику. Сквозь грязно-седой бобровый воротник его шубы. Затих, бедняга. Согрелся, чуть всхлипнул напоследок, засопел.

Ну и денёк сегодня... Дли-и-инный... Или всё-таки — продолговатый? А это — что ещё за звук? А это... ух и мерзко... это Красимил зубами скрипеть начал.

Факеншит! Вот прямо сейчас ему глистов выгонять?! Пойду-ка я лучше спать.

Подъём... Как глаза у красавицы — с поволокой. В смысле: по всему телу ощущение, что всю ночь меня — поволокли-поволокли да и бросили.