Зверь лютый Книга 14. Прыщ

"Учёного учить — только портить" — русская народная.

Как скажут — так и сделаю. Заодно и пойму чего-нибудь полезного.

Процесс "сделайте мне остренько" — весьма трудоёмок. В зависимости от размера клинка, формы, ширины фасок, образующих режущую кромку, твёрдости и структуры стали, степени затупленности и повреждения лезвия полный цикл ручной заточки — от 2 до 30 часов напряжённого труда.

С точки зрения психологической — медитация, максимальная концентрация внимания на точном, многократном и последовательном выполнении всех технических приёмов.

Проще — полное отупение для изотропного повторения.

* * *

Этого мне пока не доверят. На сегодня у меня "медитирование с вертелом" — кручу ручку от бочки. Главное: делать это равномерно, однообразно, без рывков. Тупо.

Помимо собственно "рубахи кольчужной", у Ромика в хозяйстве есть ещё и чулки-ногавицы, естественно — с прорехой: дырка на пятке как у каждого нормального мужского носка, и бармицы. Носки — штопать проволокой. Бармицы — отцеплять от шлемов и тоже крутить с песком.

Глава 295

Трое здешних работников на меня косятся, но не цепляют. Даже подсказывают. Впрочем, что нам делить: они холопы княжие, я — боярич из "прышей". Компания... я же говорил: княжеский арсенал — отстойник со зверинцем. Не только по оружию, но и по людям.

Один — малый из "детских". "Мальчик на посылках". Но... как-то слетел с дерева, сломал ногу. "Гонец хромой". Проще самому сходить, чем его посылать да смотреть как он шкандыбает.

Другой — из княжьих отроков. Однажды проявил героизм в бою. Голову свою за князя подставил. Под булаву вражью. За что из дружины и списали: глаз вытек, каждое полнолуние неделю мучается сильными мигренями. Вот в такой период он и сточил лишнее у княжеского меча. От головной боли — последнюю гляделку закрыл.

Третий — холоп купленный. Попался на воровстве в кухне. "Васисуалий Лоханкин" — жрал не в очередь, ночью подъедался. Был обильно порот и списан в оружейку: кроме масла да жира здесь из съестного воровать нечего.

"Васисуалий" учит меня намасливать вычищенную кольчугу и поясняет:

— Промазать надо везде. Вот мы её кидаем в котелок с маслом и греем. И помешиваем. Чтобы колечки сдвигались. Потихоньку-полегоньку, долго-неспешно, осторожно-бережно. Смотри — масло брызнет! Палкой вытащишь, встряхнёшь и обратно. И — попинать. Чтобы везде. Но — бестолку. Потому как сыро и холодно. Кольчуга полежит — масло высохнет. Твёрдой плёнкой станет. Её тлен съест и за железо примется.

— А если бестолку — то зачем?

— Чтоб до следующего года долежало. Полежит, гнилью возьмётся — мы чистим. Оно ещё год полежит — мы опять чистим. А смысла никакого — никому не надь.

По моим наблюдениям, значительная часть повседневного труда бойцов в моё время воспринимается ими именно так — глупость бессмысленная, "никому не надь". В следующем, 1164 году, будет, как минимум, четыре войны с русским участием. Две — впрямую затронут Ростика и его сыновей. Но отсюда, из оружейного погреба, эти перспективы не видны. А вот ожог кипящим маслом от собственной неловкости... вот это серьёзно. Хорошо — только чуть попало.

Не прошло и года, как я с благодарностью вспоминал эти несколько дней проведённых в "застенках Будды" — в оружейной Смоленского князя Романа. Неторопливые объяснения и советы Гаврилы и его работников о многом заставили меня задуматься. Набирая уже свои дружины, я мог, понимая хоть чуть-чуть достоинства разных типов здешнего оружия, сразу избежать малоэффективных вариантов, не наследовать тупо вооружение и производные от него — организацию, тактику — "как с дедов-прадедов", но осознанно навязывать своё. Особенно: в части стандартизации, во внедрении доспехов иных типов. Что многим моим людям жизнь спасло, а "Святую Русь" — прославило.

Заработался допоздна: коли начал кольчугу варить — останавливаться нельзя. Едальня для служивых, где нас кормят, уже закрыта. Подёргал дверь, постучал...

Как сказал Хайям:

"Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем что попало ешь,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало".

Первый шаг к мудрой жизни уже сделал — остался голодным. Теперь не пойду в казарму, закопаюсь тут в сугроб... И стану полным мудрецом.

— Боярич Иван Рябина?

— Чего?

Какой-то замотанный по глаза тип. Невысокий, сутулый. Шубейка напоминает слово... салоп. Почему-то.

— Эссс... Господин главный княжий кравчий... эссс... приглашает отужинать-ссс...

Факеншит уелбантуренный! Была у меня надежда... оказалась — глупая. Княжна, кравчий, стольник... Мне бы с этими персонами... встречаться нежелательно. Дантистов никто не любит. В смысле: у каждого из них зуб вырос. На меня.

Чудак приплясывает и кланяется. Замёрз бедняга. Давненько поджидает. Но в оружейку не пошёл — приглашение передаёт с глазу на глаз. Идти к кравчему... и никто про это не знает... Можно ведь и не выйти.

С другой стороны, захотел бы он — я бы уже тут в сугробе лежал. С "пером" в печени. Или "швырком" — в глазике.

А вернее — лежал бы я голенький, постепенно остывая и покрываясь трупными пятнами, в укромном местечке, в уютном мешочке. Который по утру вывезут на дровнях куда-нибудь на мусорку. А потом Акиму мозги вынесут: "Сынок твой с княжьей службы сбежал. А ты изменника покрываешь. Не смог доброго сына воспитать — и тебе самому веры нет. Вотчины и шапки — лишить, батогов — ввалить, плетями — гнать".

Как там Будда про попа сказал: "Этот — может". Кравчий — может тоже. Убежать... не получится. Не ходить? — Прямое объявление войны. На этом поле?! Закопают и не заметят. Надо сходить — воз пощупать, воздух понюхать... Тогда, Ваня, расслабься и получай удовольствие. От безвыходности и неизбежности.

Ну, Вергилий с выбитыми зубами, веди. Полупроводник в салопе — туда проводит, а обратно... как получится.

Кому пшёнка с тресковыми плавниками, а кому румяные пироги с грибами. И кто это сказал, что щука — еврейское блюдо? Просто надо уметь её готовить. Здесь — умеют. Главный княжий кравчий Демьян старательно отрабатывал роль доброго дядюшки. Даже с некоторой дозой умиления и восторга от зрелища моего аппетита.

— Ай-яй-яй... оголодал-то как... а как вытянулся... возмужал-то, возмужал... ну совсем уж муж добрый... жениться, поди, пора... с девками-то как? Заглядываются, поди? А сам-то? Да ладно-то тебе, полно смущаться-то... Эх, помню я в твои-то годы... А ко мне чего не заходишь? Только со стороны и услыхал, что ты нынче на Княжьем дворе обретаешься. Нехорошо, нехорошо. Чай, не чужие ж люди — заглянул бы, проведал. Тебе-то не велик труд, а мне старику, приятно. Посидели б поболтали, глядишь и чего полезного... А чего ты к Гавриле-то пошёл? У него ж — ни съестного, ни хмельного, ни девок красных... А тут-то у меня-то... Сглупил, паря, сглупил. И Аким не подсказал. Быват, голова у него, поди, другим занята. Други добрые, соратники старые... Он, поди, как с вотчины выехал, так все уши прожужжал про Боняту Терпилича...

Оп... Мда... Нет, лучше когда щука — нормальная рыба-фиш, правильно сделанная в сметане, а не наша самоделка. Кости так и не выбрали все. Помереть же можно!

В первой жизни я рыбьей костью подавился лет в семь. И с тех пор твёрдо усвоил... Извиняюсь за непрезентабельность, но жить хочется больше: пришлось широко распахнуть рот и слазить пальцами глубоко-глубоко... Нет, не так глубоко, как вы подумали. Но потребовалось... отдышаться и запить.

— За угощение — благодарствую, господин главный княжий кравчий. Пойду я, мне завтра с утра ещё бармицы княжеские чистить да смазывать.

— Ну куда ж ты торопишься?! Как неродной. Будто чужие вовсе. Винца сладкого попробовать не хочешь? Настоящее, прям от греков привезённое, не разбавленное, не задуренное...

Греческое виноградное вино сюда постоянно привозят. Преимущественно — крымское. Белое идёт в церковное миро, красное — на стол. Естественно, его на Руси разбавляют. А для придания... даже не скажу "крепости", здесь говорят: "дурости" — добавляют всякое разное: известь, болиголов, свинец...

— Спасибо за предложение. Не любитель.

Где тут моя шапка с тулупчиком? Пора уже и честь знать. Только стал с лавки подниматься... Ну, чтобы её — честь — узнать, наконец...

— Сядь.

Сел. Глянул на "добрейшего дядюшку" и глаза снова в стол. Не любят здесь прямого взгляда, ой как не любят! Приходится скромничать. А то мне нынче только гонор свой выпячивать: "да я!... да вас всех...!". Из этого погреба ещё дай бог ноги унести. При таких... "маски-шоу".

"Добрый дядюшка" пропал, как и не бывало. Чуть мышцы на лице сдвинулись, чуть связки в горле легли иначе. Был мил дядюшка — стал волчара матёрый. С подрыкиванием. Другая ипостась. А есть и третья, и четвёртая...

Вот и ещё одна маска вылезла: "дядюшка добрый, но сильно расстроенный". Удручённый. Неправедно оскорбленный в лучших и добрейших чувствах своих:

— Ну что ж ты, Ваня, на меня будто обиженный? Будто я к тебе не во всякий раз по-доброму? И советом полезным, и в деле каком надобном. Вспомни, в прошлую-то встречу — ты ж ко мне чуть не со слезами пришёл! А я тебе и подсказал, и помог, и на путь правильный направил. От души, Ваня, от чистого сердца! Я ж к тебе с любовью да с лаской, да с добрым словом, а ты мне...

Ещё чуть-чуть и светлая слеза обиженного в самом святом, в от чистого сердца благодеянии...

Только не надо на меня интегрально давить. Это здешние привыкли... синкретический образ кушать. А мне ближе аналитика: "мухи — отдельно, котлеты — отдельно".

Аналитика сходна с приготовлением рыбы: суть, твёрдое — кости скелета — надо выбрать и отделить. От шкурки, головы, требухи, мяса... вида, вкуса, запаха...

Вот идёт анализ текста: построение фраз, словарный набор. Другой поток: интонация, динамика изменения тона, дыхания, паузы. Отдельно — мимика. Губки, там, надувшиеся, носик шмыгающий, взглядик бегающий.

Отдельно — смысл. Побитово. В трёх параллельных потоках: что именно сказано? Что имелось в виду? Для чего? По тексту полезен внутренний синхронный перевод. На какой-нибудь иностранный — и обратно. Оттенки и эмоции — теряются, суть — остаётся. Отдельно — моторика. При таком удручённо-плачущем тоне так сжимать кулачки... Каждым из которых можно половину зубов с одного маха...

— В последнюю нашу встречу меня отсюда выгнали, обещанного не сделали. Так что, грех вам на меня обижаться.

Оп-па... Опять "волчара" наружу вылез.

— Это ты про кого это про "нас" толкуешь?! Это кто это "мы" по суждению твоему?!

Чего-то я не то сказал. Чего-то я такое глубокое зацепил. С чего ж это он рычать на меня начал?!

Бли-и-н! "Вы"! По прежней привычке, ведя беседы... скажем так: "не дружеские, но пока без мордобоя", я перешёл на подчёркнутое "Вы". С большой буквы. А здесь такой формы вежливости нет, здесь "вы" — именно "много вас таких".

— Ну, вы. Слуги княжеские, которые живота не щадя, очей не смыкая, не доедая, не допивая, не доиспражняя... и в лютый зной, и в мокрый дождь, и жгучую стужу, всё в трудах и заботах, всё на благо господина своего, князя светлого нашего, во имя защищания, процветания и благорастворения... Вот я и указал окольничему — одному из вас — на вора. Он и извёл слугу проворовавшегося, злодея и казнокрада, посадника Вержавского, как бишь там его, дай бог памяти... А что, вы, с окольничим Улебом Честиборовичем, разным господам служите?

Заюлил выворачиваясь. Аж самому противно. Ахинею нести — без проблем. Но последнее — лишнее. Или нет? Мне, бояричу из лесных дебрей — в здешней "высокой политике" удельного розлива... понимать не положено. Кто "в теме", тот "в деле". На чьей-то стороне. "Моей стороны" здесь точно нет.

Демьян опустил взгляд, распустил кулаки, разгладил ладонями и без того ровную скатёрку.

— Ты парень неглупый — должен сам понимать. Посадника Вержавского окольничий сковырнул. А причина тому — ты. Есть люди... с которыми покойный делился. Они, милок, такой обиды простить не могут. Окольничий, Улеб твой... большого полёта птица — на него обиды складывать... Я в этом деле... ни с какого боку. А вот ты... Клоп мелкий, поганец вонький. И не в серебре недополученном дело. Не можно всякой... зверушке лесной в большие дела влазить, серьёзным людям козни строить. Иначе люди эти — не серьёзные.

Итить ять! Хотя... Разве для меня что-то новенькое? Давненько Демо Россию не вспоминал? А ведь Родину надо помнить. Постоянно. Ежедневно и еженощно. Потому как Родина — тебя не забудет. Нигде и никогда. Найдёт и поимеет. Всем накопленным за тысячелетнюю историю арсеналом средств и способов. И очень надо учитывать местных "святорусских" особенностей. Потому что "... и хрен меня потом найдут" — здесь не сработает. Потому что в любом чужом месте, достаточно далёком для "хрен", ты будешь — "сам — никто, и звать — никак".

— А... Так ведь... Но, дядя Демьян, коль ты про таких людей знаешь, про злыдней и душегубов, так что ж ты их в поруб не покидаешь? Татей да воров?

— Хм... "Не пойман — не вор" — слышал? Мелочь-то попадается. А вот серьёзных людей... Высоко сидят, Ванюша. Просто так, по слову, хоть твоему, хоть моему... Доказать, вишь ты, вину надобно. Вот кабы окольничий посадника живым сюда приволок... а он, с чего-то, страдальца на месте прирезал... Мда. Так что, ходи милок, да опасайся: могут и подослать кого. По твою душу. Вот если бы ты ко мне попросился... жил бы себе припеваючи, тут у меня спокойно, никакой злыдень не сунется, людишек бы верных присматривать поставил. А так... пущай уж Гаврила-оружничий слёзы проливает. Над телом твоим белым.

Столь красочно обрисованные перспективы... пейзаж художника Верещагина "Апофеоз войны". С пирамидкой из одного черепа. Моего.

Ой ли? На понт берёт?

— Да полно тебе, дядя Демьян, меня страстями стращать. Нешто с Княжьего двора каждый божий день зарезанных упокойничков волокут? Тут же стража, княжьи слуги... откуда тут лихим людям взяться?

— Ага. Ну-ну. Оно конечно. Но... Ежели что — не обессудь. Слышал, поди: "Вольному — воля, спасённому — рай". Вот как бы воля твоя — во спасение райское до срока не претворилась...

Я откланялся, давешний "салоп" проводил меня до нашей казармы. Присвистнул на прощание выбитыми зубами, сделал пару шагов в сторону и исчез — пропал в ночной тьме подворья. Фонарей нет, окна не горят. Темно как...

Да факеншит же! В Африке столько негров нет, чтобы на всю "святорусскую темноту" задниц хватило!

На ощупь взобрался на крыльцо. Хоть и из одной ступеньки, а шею сломать можно. На ощупь, в абсолютной темноте, пробрался через сени. В нашей "опочивальне" чуть светлее — слабый отсвет от ещё не полностью прогоревших углей в печи.

Спать... какой сон, когда рядом храп, пук да зубовный скрежет! Устал, в глазах — будто песком насыпано. Хочу спать и не могу. Беседа с кравчим... просчитать не могу.

Я тут много чего наворотил. Могут посчитать, что лишнее знаю. Не "могут" — посчитают обязательно! Вопрос только — когда?