Зверь лютый. Книга 8. Догонялки

Обошлись без двойного преступления: отце— и муже— убийства. Даже если хотели.

— Дальше.

— Потом меня выдали замуж. Маменька научила — как в первую ночь мужа обмануть. Он и не понял ничего. Только через неделю я в церковь пошла, исповедоваться. А там пресвитером — свёкор мой. Он меня... он мне и в отпущении грехов отказал. Выгнал. "Такой блудодейской паскуднице не место в храме божьем". А как домой пришёл... Били, за косы рвали и вообще... по-всякому. А когда папенька меня назад взять не схотел... Сызнова били и мордовали... Потом... у них в селе дурачок один есть. Глухонемой. Свёкор велел мне выпить бражки. Четверть ведра. Потом... не помню. Нашли меня голую в сарае с этим дурачком в обнимку... Говорят: прелюбодейка. Только... У него, у дурака-то, даже и штаны сняты не были. Но свидетели были. Меня вот... развели и выгнали.

* * *

Легко отделалась. Даже в начале 21 века существует на планете Земля, как минимум, пять государств, где изнасилованная женщина наказывается по суду. Красивейшие места, прекрасные пляжи, жаркое солнце... Центры международного туризма. И — туристок. Когда одну такую даму изнасиловали шесть местных арабов, и она вздумала "качать права", то прокурор потребовал для неё 8 лет строгого и 100 ударов плетью по спине. Женщина пошла на мировую, отозвала свой иск, и всё ограничилось годом тюремного заключения. Её заключения, естественно. Но это — европейки.

Добропорядочный туземный отец семейства изнасиловал насмерть свою пятилетнюю племянницу — суд ограничился штрафом, поскольку подсудимый сумел убедить судей в не-девственности покойницы.

Это же нормально! Это же — шариат! Свод законов, сформированный и отточенный более чем тысячелетней историей огромного мусульманского мира. Концентрированная многовековая мудрость значительной части человечества. Реализация, в уголовно-процессуальной форме, морально-этической системы Корана. Который, как известно, состоит из божественных откровений, изложенных лично самим пророком.

"Нет бога кроме Аллаха и Магомет пророк его".

Есть, конечно, отступники, нетвёрдые в вере, соглашатели... Вот Палестинское государство, например, приняло в 2007 году "Акт о защите...". Теперь этих наглых, беленьких, неверных сучек так просто — нельзя. Но ведь прежний, истинный закон, который от самого Аллаха — не отменили. Какую норму применить — зависит от конкретного судьи. На Западном берегу... там-то все продались. А вот в Газе — наши братья, "Братья-мусульмане". А там, глядишь, и в Египте, и в Сирии... И мы тогда всех этих, безбожных, бесстыдных... туристочек... А кто мявнет — в тюрьму. По закону. Потому что — "аллах акбар".

И чего я в "муслимы" не пошёл? Вот уж где с садо-мазо можно развернуться! Может, поэтому и не пошёл? Слишком близка грань, за которой начинается безумие.

Впрочем, любая сильно истовая вера ведёт к сумасшествию.

* * *

— Как они тебя называли? Твои отец и мать, муж и его родня? Что они говорили?

— Они... Они говорили, что я... я — сосуд с мерзостью. Что вся насквозь пропитана грехом. Что душа моя смердит, а тело — прельщение диавольское. Что нет для меня ни вечного спасения, ни святого причастия. Ибо я есть калище смердячее, червь в гноище, омерзительная сопливая грязная сучка, истекающая похотью. Что нечистоты моей души, выступают бесовской грязью сквозь поры кожи моей, так измарали её, что и даже святая молитва не может её очистить...

Ну вот, а я не знал чего бы хорошенького сообщить девушке для обеспечения полноты процесса в части воздействия на психику со стороны акустики и семантики. А её родные и близкие уже все подходящие слова сказали.

Эх, магнитофона нет — крутил бы ей запись с утра до вечера и с вечера до утра, чуть меняя скорости. От инфернального баса до такого же визга. Через три дня непрерывного акустического фона "закоренелая грешница" на любой вопрос отвечала бы цитатой из этого текста. И "истинно уверовала" в это. "Червь в гноище" — по ночам снился и "от зубов отскакивал".

Впрочем, магнитофон для непрерывного повторения текста уже не нужен — достаточно иметь столь заботливую родню.

Какие там, в третьем тысячелетии идиотские садо-мазо игры! Фигня какая-то, детский лепет. Проще надо быть, патриархальнее. Вот тут у меня происходит просто "святорусская" жизнь. Вот это круто!

Мой дрючок касается косточки её левого бедра и неторопливо двигается по телу, очерчивая верхнюю границу её таза. Доходит до нижней точки этой дуги... Как у неё дрожит животик! Аж вспотела, бедняжка.

Помнится, когда-то в Киеве, придумывая свои "свадебные танцы", я вспоминал о "нежно дрожащем девичьим животике" и "пупочке, наполненным сладким потом трепещущей девственницы". Эта — не девственница, но "трепещет" вполне... трепетно. В ожидании привычных побоев и издевательств.

Дрючок продолжает своё движение, поднимается к косточке правого бедра... Девочка выдыхает задержанный воздух, чуть ослабевает её напряжение. Но дрын берёзовый, на мгновение остановившись в верхней точке дуги, соскальзывает вниз пальца на три по её бедру и отправляется в обратный путь.

— Значит ты — сосуд с мерзостью. Так ли это?

— Д-да, господин.

— А вот это, что очерчивает сейчас мой посох, есть чаша греха. Ты согласна?

— Д-да, господин. А-ах!

Дрючок раздвигает, шевелит её волосики, доходит до середины, где его плавное движение прерывается встреченной складочкой.

Мда... Дальше, пожалуй, не пойдём. Чуть проворачиваю посох в руке, девушка ахает ещё раз, "дыньки" судорожно дёргаются вверх-вниз, а промасленная деревяшка, чуть раздвинув складочку, чуть погружается в тело.

Чуть-чуть. Вот уж точно — микронная работа.

Когда-то, всего несколько месяцев назад, после своего первого группового убийства мирных жителей, взрослых и детей на "людоловском хуторе", после первой встречи с князь-волком в предутреннем тумане, я грыз свой дрын, чтобы не орать от страха, от безысходности, от ощущения собственной мерзости. От жалости и отвращения к себе, к убитым мною, к миру, где мне придётся убивать и мучить людей просто для того, чтобы остаться живым и свободным.

Я грыз эту берёзовую деревяшку, на ней остались отпечатки моих зубов. И нижний конец деформировался, стал не круглым — эллиптическим. Потом я воткнул этот конец в глаз кудрявому парню из Сновянки. Дрючок вошёл ему в мозг и скрёб там, изнутри, по костям черепа. От чего парень умер, а эллиптичность несколько усилилась.

Всякое действие или бездействие в этом мире даёт кучу следствий. "Догонялочек". Больших и мелких. Использовать даже наимельчайшие к пользе своей — вопрос личной сообразительности. Вот сейчас, развёрнутый большой осью вертикально, эллиптический торец деревяшки легко проскальзывает между её нижними губами, а повёрнутый на 90 градусов — их раздвигает.

— Ой! Господин...

— Терпи. Господь велел терпеть. Сейчас эта чаша мерзости твоей наполнится. Чувствуешь ли ты, как разливается внутри тебя, в этом сосуде твоей нечестивости — жар греха? Грешные души идут в геенну огненную. И жар греха предвещает жар пекла. Жарко ли тут? Печёт ли тебя?

— Д-да. Господин.

— Похоть есть тяжкий грех на весах Страшного Суда. И тяжесть этого прегрешения наполняет лоно твоё. Безмерен груз твоих преступлений перед господом. И вот, собирается вся мерзость твоя вот сюда, в это место в теле твоём. Чувствуешь ли ты это? Тянет ли вниз, в преисподнюю, нарастающее бремя скопившейся похоти твоей, несчастная грешница?

— Да. О! Да!

— Гной души твоей, бесовское прельщение собралось сюда и давит, ищет выхода. Подобно тому, как гной тела, накопившийся в язвах человеческих, ищет выхода, давит на мешающие ему излиться засохшие струпья. И чешется болящий, прижимается к твёрдому, дабы успокоить зуд свой, трётся, стремясь облегчить мучения, сорвать струпья, излить гной из язв своих. Так и ты, мерзкая похотливая сучка, трёшься средоточием любострастия своего о кончик моего посоха, дабы вскрыть чирей на душонке своей, дабы излить этот гной — сок свой женский. И тем очистить грешную, замаранную, испоганенную сатанинским вожделением душу. Ну же! Старайся! Исторгни из себя всё до последней капли! Ещё! Сильнее! Выжми себя!

Хорошо, что я раньше успел несколько раз смазать кончик своего посоха. Теперь он чуть-чуть двигается, скользя внутри её складочки. Чуть раздвигая, чуть придавливая. На смену беспорядочным мелким движениям её "тремора покоя" приходит ритм. Ещё мягкий, не рубленный. Естественный, не навязываемый, не форсированный. Инстинктивный. "Правильный".

Я не вижу подробностей, а палка берёзовая... ну очень грубая, приблизительная, обратная связь. Но, кажется, я попал своим дрыном в нужную точку. В "правильную". Потому что меняется её дыхание, меняется тональность её звучания. Вместо испуганного ойканья, повизгивания от страха, от боли, от неожиданности, я слышу её ахи. Всё более глубокие, ритмичные, всё более дополняемые стонами. Стонами страсти. Сладострастия. Стонами, обращёнными вверх, к куполу храма, куда направлено её запрокинутое лицо, где в полутьме уже различима роспись с Иисусом-Пантократором в центре.

Наконец, она сама, её бёдра, начинают двигаться в такт субмиллиметровым колебаниям этой деревяшки. Если сначала она инстинктивно отшатывалась, отодвигалась от каждого прикосновения твёрдого мёртвого дерева к мягкому, удивительно нежному, чувствительному месту своего юного тела, хотя, удерживаемая своим страхом и моими командами, пыталась сразу вернуться в прежнее положение, то теперь она начинает сама двигается навстречу. Чуть поворачивает бёдра, чуть приподнимается или опускается, чуть отодвигается, чтобы немедленно вернуться, двинуться навстречу движению моего дрючка, с острым восторгом встретиться с ним, чтобы сильнее прижаться к нему, чтобы прикоснуться к кончику берёзового полена наиболее приятным, наиболее возбуждающим её образом.

Возбуждающим — её. Потому что мне...

Блин! Как было написано в журнале "Крокодил", в разделе "жалобы в домоуправление":

"Прошу заделать соседке половую щель. А то когда у неё течёт — у меня капает".

Дожил, факеншит уелбантуренный! Даже старые советские анекдоты не помогают! Да ну их эти всё игры нафиг!

Я отбрасываю свой дрючок в сторону, падаю на колени впритык к девушке, ухватив её за бедра, вздёргиваю себе на колени. И надеваю её на... на свою многострадальную мужественность.

Вчера эта... "деталька" — вся опухла от "разговоров" с папашкой, сегодня — от "рассуждений" с дочкой. Ну и семейка!

Девушка ахает от неожиданности, начинает заваливаться назад. Приходится прижать её за спинку к себе. Но успокаивать, уговаривать, по спинке гладить... Она ещё не успела упасть грудью на моё плечо, а мои ручки-ручонки уже ухватили её ягодицы. Кажется, когда-то совсем недавно я отмечал их привлекательную внешность.

Не сейчас. Сейчас — не внешность, сейчас — удобно держать. Крепко. Надёжно. Упруго. Управляемо...

Я таскаю эту женщину вверх-вниз... ещё раз.. ещё... Каждый резкий рывок вниз, до чувствительного удара двух разгорячённых тел, вызывает её "ах" и моё рычание. Точно — рычу как дикий зверь. Сквозь плотно сжатые зубы. Не пытаясь кого-то напугать или оповестить. Не "по уму", не "по душе" — чисто "по телу", от полноты и остроты именно телесных ощущений, по-зверски.

Долго, бесконечно долго, всю эту идиотскую игру, накапливающееся напряжение, наполнившее меня, под все эти как-бы умные рассуждения по мотивом святых текстов и прочих идиотских выдумок, тормозимое моими глупыми попытками переключения внимания, разгоняемое, распихиваемое тем, что я обычно называю мозгами, по всему телу, по самое горло, по самые ноздри, и переполнившее меня до затруднения дыхания, дрожи в руках, в ногах, в позвоночнике, до ломоты в голове и странных, мгновенных расфокусировок зрения... я был кретином, я хуже "осла с того сеновала", потому что тот "осёл" не видел девушки, а я видел и столько тянул... и...

У-ух! Трифена вдруг вскрикивает, сильно прогибается, валится назад. Но я только успеваю поддержать её за спину. Потому что... в этот момент я сам... У-ух! Ух как я сам... занят. Самим собой. И ещё разок. А теперь медленно... Поддерживая эти ягодички... опустить до упора... и продолжить. Уже не движение, ибо некуда, но — усилие, прижимание, натягивание...

Как я ей сказал? "Выжми себя до последней капли"? Не знаю как она, но уж себя-то — точно... Мда... Однако — хорошо. Ну просто здорово. Ну просто очень. И — пропотел. Круто. Аж до звона. Мне. А она как?

Безвольное, бесчувственное, с сильно откинутой, запрокинутой назад головой, тело девушки сидит у меня на... ну, скажем так — на бёдрах. Я осторожно, поддерживая за спинку, возвращаю её в вертикальное положение, стаскиваю с её глаз повязку и вижу совершенно ошалелый взгляд расширенных, затуманенных, расфокусированных зрачков.

— Ты как? Живая?

— Я? Нет. Я умерла.

Что?! Не понял. Так тут, на моём... мягко выражаясь — на бёдрах, типа свеженькая покойница сидит?! — А смотрится как живая...

Заметив моё недоумение, девушка снисходит до пояснений. Так это... исключительно из вежливости и благовоспитанности. Несколько покровительственно глядя на меня сверху вниз. Правда — дыхание рваное, взахлёб. И при этом — очень мечтательная интонация.

— Я была в Царстве Божьем. Господь смилостивился и позволил мне хоть одним глазком... Там... прекрасно. Высокое, прозрачное, очень тёмно-синее, почти чёрное небо с крупными звёздами, а под ним — всё залито светом. Ярким, радостным. Светом славы Господней. И сам Господь на престоле своём. Сияющий. Так ярко, что лица не разглядеть. Только чувствуешь — оно прекрасно. Так... что хочется пасть ниц и плакать от счастья. А вокруг — ещё сто престолов. И там тоже — всё золотое, и кто-то невыразимо красивый в чём-то белом. В белоснежно белом. Ещё белее. Сверкающем. И — музыка. Нежная-нежная. Такая восхитительная...

Ну и слава богу. А то я уж испугался. Картинка нормальная, означает успешно случившийся женский оргазм.

Любовная судорога как пропуск в царство божие? — А почему нет? Описание визуальных впечатлений происходит в привычных для данного времени-места терминах. Мои современницы говорят о горных хребтах, покрытых сверкающими ледяными шапками или о космических катастрофах типа взрыва сверхновой.

Увы, сам не видал. Ощущения мужчины существенно иные, видео-глюками не сопровождаются. Примитивные мы, недоразвитые. Видеосистемой — не укомплектованные. Пробный вариант перед Евой.

Как сказал Жванецкий: "Никогда я не буду женщиной. Интересно: а что же всё-таки они чувствуют?".

Можно добавить: "а что видят"?

Кстати, оттуда же: "Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды. И из наших не выйдет". Если я хочу, чтобы моя лодочка, пусть и без всякого флага, вышла в воды речки Угры, то надо выяснить кое-какие подробности.

Осторожно снимаю с себя "новопреставившуюся посетительницу мира горнего" и укладываю на кучу церковных тряпок, которые Сухан притащил. Горячий душ бы... В церкви? Ну, понятно...