Зверь лютый. Книга 8. Догонялки

Такая, знаете ли, элегантная, непротиворечивая, многовариантная конструкция получается. Вполне по Лукашенко: "Пора принять меры и наложить вето на табу".

Однозначно — "Наложить!", но — в мягкой форме. Я даже сам на себя порадовался. Ревнитель, понимаешь, народных свобод и защитник, откровенно говоря, стародавних исконно-посконных вольностей.

Поутру — сельский сход в "Паучьей веси". Вот тут уже мы все по-боевому. Моя команда — как на пруссов шли. Да и Аким со своими тоже в бронях. Тот же двор, где мы битых мучителей-потрошителей под дождиком раскладывали. Только дождя ещё нет и народ другой — "пауки". Неразложенные... Пока.

Помянули, первым делом, тогда погибших. Постояли минуточку в молчании. Чтобы вспомнилось. Как пришлые их тогда били да резали безо всякого отпора. Как после местные против меня ротики пораскрывали — захоронку Хохрякову забрать пыталися. И чем дело кончилось.

"Повторение — мать учения". Лучше уж по этой матери, чем по ихней.

Дальше... скучно.

Джон Рид, описывая Петроградский Совет, говорит о том, что столь многочисленным составом что-то осмысленное решать невозможно.

У нас решение есть, оно продумано и внутри себя сцеплено. Начни от кусочка отказываться — нужно всё менять. А альтернативы продуманной — нету. Мужики орут:

— Не хотим! Не согласные мы! Давай по старине!

А Аким отвечает:

— Давай! Что из общины ушедший называется "изверг" — помните? Как с таким по старине? А я вот милость являю — даю возможность назад вернуться. Хоть и холопом.

Снова вой:

— На работы всякие посылать надумали! Чёр-те куда загоните! Трудами непосильными замордуете! Не пойдём!

Тут я всунулся:

— После Юрьева дня открываю в Пердуновке школу. Буду детишек грамоте учить. Кошт — мой. Силком гнать не буду. Но кто пойдёт, тот должен будет доучиться. Вот, к примеру, будет такая работа по слову господскому.

Тут народ несколько... "Ученье — свет, а неученье — тьма". Это на Руси всегда хорошо понимали. Только аж в начале третьего тысячелетия обострение общенационального маразма уронило престиж образования. А так-то всю русскую историю по всей Руси звучит:

"вот дитятко выучится — в люди выйдет" — общенародная родительская мечта.

Тысячу лет, десятки миллионов людей. У некоторых — сбылась.

До главного аргумента, до "тяжёлой артиллерии" — хлеб-то их на зиму у Акима в Рябиновке лежит — дело не дошло. Меньше всего мне хочется ГГуйничать перед Угрянскими смердами. Всякие там "на колени поставлю", "в бараний рог сверну"... Зачем мне эти возгласы? Сами встанут, сами свернутся. Добровольно и с песней. С пониманием безусловной необходимости и необходимой полезности.

Так что, по возвращению в Пердуновку, двоих рябинщиков-самовольщиков, которые после батиного научения и сидеть не могли, отправил на "кирпичи". Согласно уточнённому пункту договора об общественных работах по указанию вотчинника. А там Христодул сразу их побил, построил и к делу приспособил.

Три вещи мне надлежало сделать. И, хоть и с рывками, со скандалами, но они начали исполняться.

Во-первых, я всё-таки запустил детскую школу. В первую неделю декабря четыре десятка мальчишек в возрасте от 8 до 15 лет были размещены в моей усадьбе и приступили к обучению. Гонять детей по морозу за двенадцать вёрст я посчитал неправильным. Поэтому — интернат.

С организацией обучения были кое-какие проблемы. Но об этом потом.

Во-вторых, были загнаны в лес две больших группы лесорубов. Одна — валить лес взамен использованных штабелей и для нового строительства в Пердуновке. Другая — на другом краю вотчины: на дрова для НКЗ и на брёвна для строительства необходимых для зимней жизни там строений.

Сразу же было установлено правило — работают все.

Правило — из первобытно-общинного коммунизма.

"Мы придём к победе коммунистического труда!" — а мы и не уходили.

Исключений из "коммунизма" два: беременные и кормящие женщины, дети младше 8 лет. И, пожалуй, всё. Так это сплошная либерастия: в обычном крестьянском быту и такое — вовсе не везде.

* * *

И не надо кричать: "Ванька — эксплуататор детского труда!". Посмотрите с чего начинал "Союз борьбы за освобождение труда". 14-ти часовой рабочий день для подростков — нормально. И не только в "немытой России", а в глубоко задвинувшихся в демократию Англиях и Америках.

"Раздался второй гудок, когда он входил в фабричные ворота. Он взглянул на восток. Над ломаной линией крыш небо начало слегка светлеть. Вот и весь дневной свет, который доставался на его долю. Он повернулся к нему спиной и вошел в цех вместе со всеми".

"Он" — Джонни. "Отступник", Джек Лондон.

Так было нормально не где-то в древности, а и в начале 20 века. Только мясорубка Первой Мировой и эпидемия "испанки", избавившие мир от десятков миллионов людей, от массы работников и работодателей, для которых это было "правильно", да ещё возникновение альтернативы — Советской России — изменило эту "нормальность" Западной цивилизации.

Джонни было 7 лет, когда он впервые попал на фабрику. Маленьким был. Поэтому первый год рабочий день — 10 часов.

"Перед ним над ящиком с мелкими шпульками быстро вращались шпульки более крупные. На них он наматывал джутовую нить с маленьких шпулек. Работа была несложная, требовалась только сноровка".

Вот это для меня здесь — запредельная мечта.

"В жизни Джонни не было радостей. Дней он не видел. Ночи проходили в беспокойном забытьи. Остальное время он работал, и сознание его было сознание машины".

Это здесь — как царство божие. Обеспечить такой уровень технологии — человечеству потребуется ещё семь веков.

Читая прелестные романы "серебряного века", переживая и сопереживая возвышенным чувствам прекрасных леди и благородных сэров нужно помнить, что все эти переживания, высоко духовные и глубоко моральные, возможность тратить время и силы на то, чтобы "ледить" и "серить" — держится на труде вот таких мальчишек. Для которых чуть светлеющее небо над ломаной линией крыш — "весь дневной свет" годами. Всю их жизнь.

Если прогрессор, вляпавшийся в средневековье, не понимает, что все его подвиги и подпрыгивания имеют своей целью превратить существенную часть его народа вот в такие тощие, сутулые, больные "машины", сделать это превращение существенно раньше и более массово, чем у других народов, чем в реальной истории, то он ничего не понимает. Ни в технологии, ни в экономике, ни в людях.

Неприятно звучит, но опыт человечества показывает: прогресс без массовой ненависти — невозможен.

Ме-е-едленно.

Покрутите в голове эту фразу.

Прогресс — всегда изменение. Замена чего-то существующего чем-то новым. Значит — от старого нужно отказаться.

Все 193 вида обезьян более предпочитают сохранить имеющееся, чем приобрести новое. Они не могут выпустить "кашу из кулака" даже под угрозой потери свободы или смерти.

Хомосапиенс — вполне обезьяна. Он начинает двигаться только когда у него "чистые руки" — нет "каши в кулаке". И первое, что делает такая "чисторукая" мартышка — пытается отобрать "кашу" у соседки.

Вполне по-христиански: "И последние станут первыми, а первые — последними".

Какие эмоции будут испытывать эти "бывшие первые"? "Чувство глубокого удовлетворения и искренней благодарности"?

А теперь посмотрите на это с точки зрения носителя прогресса. Прогрессор — или создаёт новое поле ненависти внутри общества, которое он собирается осчастливить своим "прогрессом", или собирает вместе, объединяет существующие уже в обществе очаги взаимной ненависти в один большой пожар. А реально — всё вместе. И если хочется прогрессировать успешно — делай это жестоко. Иначе будет хуже всем.

Многие исследователи отмечают сходство целей реформ Самозванца Лжедимитрия Первого и Петра Великого. Но Пётр рубил боярам бороды и головы, тысячами казнил бунтовавших стрельцов, окружил Кремль гирляндами повешенных. А Самозванец пытался убедить, договориться. "Ребята! Давайте жить дружно!".

Были бы казни, сходные по масштабу с казнями после стрелецкого бунта, и не было бы миллионов погибших, половины населения России, в Смутное время? Цена отсутствию предельной ненависти, жестокости, злобы у реформатора — распространение запредельной всеобщей ненависти в широких народных массах?

Ни у одного попаданца не встречал чёткого понимания: мы, прогрессоры, неизбежно привносим в целевое общество вирус острого взаимного озлобления.

Иисус-то чётко формулировал: "Не мир я принёс вам, но меч".

* * *

Опять — в поперёк. Против самого себя. Против души моей. Против того, что я считаю "правильным"! Я же добрый и мягкий! Гуманный и человечный! Мне эпидемия озлобления... да не хочу я этого!

А что, у меня есть варианты?

Погрустил, повздыхал и... приступил.

"Не корысти ради, а пользы для".

Для начала — классика. Использование "национальной розни".

Европейцы на Мадагаскаре, например, организовывали труд туземцев формируя команды работников из одного племени, а начальников ставя из другого. Сакалава под командой мерина очень хорошо копают канавы.

У меня здесь, на Верхней Угре, малагасийцев нет. Но есть голядины. Которых я принял под свою защиту. Которые — сироты, которых мало, которых местные уже пытаются обижать.

"Защищать сирых и малых" — обязательный принцип каждого благородного рыцаря. "Благородю". Назначил всех троих — десятниками над группами мелких "пауков", велел взыскивать за упущения.

Решение стандартное: "начальник-вражина". Как известно из опыта стройбатов Советской Армии: наиболее эффективны отделения азиатов с сержантом-украинцем во главе. В роли узбеков и таджиков у меня тут славяне, "пауки"-кривичи. Но система работает аналогично.

Были кое-какие взбрыки. Особо "брыкливых" — отчислить из школы и "на кирпичи". А уж там Христово Дуло... довёл рабочий день до 16 часов и поставил карцер на болоте. Такой... решетчатый. По здешней погоде... хорошо остужает горячие головы.

Не надо думать, что я сразу загнал всех детишек в болото — "кирпичи жарить". Я себе не враг, "дети — наше будущее". И моё — тоже. Во всяком большом хозяйстве есть куча неприятных или тяжёлых работ, которые, естественно, навешиваются на двоечников, лентяев, неудачников.

"Два наряда вне очереди" — повсеместно используемое русское воинское выражение. По моим наблюдениям — произносится значительно чаще, чем "Ура!" или "Служу России!".

В отличие от детей, взрослые работники давали значительно более интенсивный поток "штрафников". Что обеспечивалось просто ясной постановкой задачи и проверяемостью результата.

Взамен общепринятой на "Святой Руси" "повремёнки" я везде, где мог, внедрял "сделку". Хотя правильнее говорить, используя терминологию Российской Императорской каторги — "урок".

Что-то типа: сто брёвен, пяти саженей длины, пяти вершков толщины. Обрубленных, ошкуренных, на усадьбу вывезенных. С каждого. Лесосеку — вычистить, ветки, кору, обрубки — на дровяной склад.

Первые две бригады отработали нормально. Ну, там Хрысь команды подбирал, старших ставил, с мужиками разговаривал. Были кое-какие... негоразды. Более всего — по части убрать за собой.

— Да мы ж делянку всю вычистили! Да тама будто изба метённая... одни пни стоят, сучья — убранные до единого...

Мужики, вы кого дурить надумали? Снежком позакидали и "так и было"? Или я не знаю, как в Северлаге зимой насыпи под железную дорогу делали? Дяденьки, ну не надо попаданцу из социума с ГУЛАГовским опытом — "лапшу на уши вешать"!

Пришёл, дрючком своим поковырял. Я что, кучу веток под снегом не увижу?

— Дык это ж случайно! Вот те истинный крест! Бес глаза отвёл! Запамятовали, обмишулились! Счас всё подчистую начисто...!

— Это хорошо. И что — "счас", и что — "начисто". Потому как ежели я завтра хоть ветку под снегом найду, то вы тут сделаете как сами сказали — "полы в избе метённые". Весь снег с лесосеки вынесете и вон туда в болото сложите.

Дошло. Что со "Зверем Лютым" шутки шутить — себе дороже встанет.

Это были первые две команды. Два десятка матёрых, взрослых, разумных "пауков". Отцы семейств. Была у меня надежда, что они своих односельчан да домашних уму-разуму научат, и дальше нормально пойдёт.

Ага. "Кабы соловому мерину черную гриву, был бы буланый жеребчик" — русская народная, прямо от Даля.

Прихожу на другой день — нет никого. Смена не пришла. Боярка, однако, получается. Только без Павки Корчагина. Бегу назад, между прочим — 10 вёрст в одну сторону. Поднимаю свою команду, брони вздеть, сани запрячь, едем в "Паучью весь". Ещё двенадцать вёрст.

— Хрысь, где работники?

Хрысь молчит, только желваками играет.

— Я им сказал. Вот список. Сказались больными.

Пошли по списку. Не то — комбедовцы, не то — продотрядовцы. Или — гитлеровские каратели?

Ну, это по результату поглядим.

В избе... Что такое "изба по-чёрному" я уже рассказывал. Ни дышать, ни разглядеть что-либо — невозможно. Первая забота — не задохнуться, вторая — ноги не поломать. Ну, и не наступить ни на кого. Потому что, в доме на 20 квадратных метрах, кроме печки, ещё человек десять. Все сразу начинают выть, скулить и плакать.

Хорошо, что здешние... жилища строят однообразно — почётное место, лежанка хозяина всегда слева от входа. Сухан помацал там на ощупь, что-то там взвыло-заорало, вытащил на двор мужичка.

— Грабют-убивают-мучают! Помогите люди добрые! Я сирота убогий, с трудов непосильных безногий! Не трожь меня бесово порождение! Яви, господине, снисхождение! Ой, пришла ко мне болесть ярая, подвернулася ножка правая! Ой, разобидел я Богородицу светлую, ой, не ступить мне на ноженьку левую! Искалечился я да на землю пал. Не ходить-то мне, немощному, на лесоповал...

Фольклор аж прёт. Изо всех дыр выпирает. Вроде ж, в лесной глуши живут, а выпевает-то как складненько, по-городскому. Поэт, блин. Былинник, итить его ять.

Дядя, как "закосить" в разных заведениях — я в прошлой жизни проходил. Не скажу, что все ваши ходы-выходы "на раз" раскалываю. Ну так, у меня за плечами и "уполномоченный по правам человека" не стоит. Ошибусь — стыдно мне будет. Но я потерплю. А вот звёзд с погонами с меня не снять. За неимением оных.

"Я обидел его, я сказал: — Капитан!

Никогда ты не будешь майором!".

Мне ни — майором, ни — капитаном здесь никогда не быть. Так что и терять нечего. А вот тебе... Сейчас узнаем.

— Какие такие проблемы-сложности? Ноженьки не стоят-подгибаются? Так это беда — не беда. Такую беду — рукой разведу. Что ж это ты, мил человек, раньше-то не сказался? Управителю бы моему наперёд намекнул-высказал. Я ж таких как ты жду — не дождуся. По ночам не сплю — всё выглядываю: не ползёт ли ко мне кто калечный-безногинький? Уж и место для тебя приготовлено, уж и инструмент-то для тебя весь настроен лежит. Эй, хозяйка! Собери-ка ты своему орлу шизокрылому припасу сытного да одежонки тёплой на пятнадцать дён. А повезём мы тебя, добрый молодец, да на те дела, на полезные, какие и вовсе без ног делать можноти. Ножки резвые — тебе там без надобности. Вот и пообрубаем.