Зверь лютый. Книга 8. Догонялки

Отношение к "пущенницам" (разведённым женщинам) в святорусском обществе — осуждающе-сострадательное, как к "порченным". Русские князья, начиная войны со своими тестями, неоднократно начинали их с развода. Что и самой женщиной, и её отцом воспринималось как тяжкое личное оскорбление.

* * *

Из наполненных вздохами, "твоюматями" и намёками с ухмылками наших рассказчиков вырисовывается такая картинка.

Год назад, когда этой Трифене исполнилось 12 лет, её батюшка, ныне покойный отец Геннадий, выдал дочь за сына другого приходского попа вёрст сотни за две вниз по реке. То ли предвидя свою скорую смерть, озаботился наличием "жениха с умом", то ли просто спешил избавиться от лишнего рта. Но не тут-то было.

Вскоре после возвращения родителей со свадьбы — дочь им вернули. Мотив: "невеста — нечестная". В смысле — не девственница. Сваты требовали возвращения подарков, уплаты неустойки, компенсации расходов и публичного извинения.

Вплоть до 18 века отношение к добрачным связям девушек в крестьянской среде оставалось терпимым. Но здесь — не русский народ, а русское духовенство. Отдельное сословие со своими правилами и представлениями о допустимом. И — набором "уместных наказаний" за нарушения границ оного.

Сцены похищения девушек очень красиво изображались древними греками на их древнегреческих блюдах, вазах, кубках и прочей посуде. Да и позднее есть масса великолепных картин разных эпох и стилей. А вот сцена возвращения — как-то в искусстве не освещена. "Возвращение блудного сына"... несколько не в тему, а "Возвращение блудной дочери", хоть и присутствует в массе телесериалов, но на стенке в Эрмитаже не висит — Рембрандтов у нас маловато.

Зря: зрелище было красочное. Громкие публичные оскорбления, эмоциональные цитирования "Евангелий" и "Апостолов", попытки рукопашного боя между батюшками с прореживанием бород, "женский бокс" между матушками, с разрыванием одежд и выдиранием волосьев, дуэль на пастырских посохах, три попытки метания девушки с лодки на берег и обратно — кто дальше метнёт...

Всё село развлекалось два дня, на третий сваты ушли "не солоно хлебавши" — Геннадий подарков не вернул и дочь назад не принял. Но дело не закончилось — через полгода Трифену всё-таки вернули в родительский дом. Уже разведённую по епископскому суду по основанию: "супружеская измена".

"Церковный Устав Ярослава Мудрого" даёт 5 статей-причин для развода.

Самое первое и важное:

"Аще услышите жона от иных людей, что думають на царя или князя, а она мужу своему не скажете, а опосле объяснится,— разлучити".

Русская Православная Церковь всегда была более всего озабочена доносами по политическим мотивам. Больше, чем нормами собственно христианскими. Сначала — "гос.измена", потом — "супружеская":

"Аще застанете мужь свою жону с прелюбодеем или како учинить на нее исправу с добрыми послухы,— разлучити".

Понятно, что "Церковный Устав" несимметричен: преступницей является только женщина. "Аще застанете мужь свою жону...", но не наоборот. А иначе и быть не может: "Евины дочки", "сосуд с мерзостью".

Апостолу Павлу, проповедовавшему в среде язычников-эллинов в огромном, семисоттысячном в ту эпоху, процветающем экономически и культурно, Коринфе, приходилось использовать несколько иные формулировки. Но — с близким смыслом:

"А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь: жене не разводиться с мужем, — если же разведется, то должна оставаться безбрачною...".

Это апостольское правило в отношении женщин вполне действует на "Святой Руси". Но не для мужчин: в Московской Руси и Императорской России почти все прошения к церковным иерархам "обманутых" мужей о разводе сопровождаются прошениями о разрешении вступить в новый брак с очередной "суженной". Что заставляет усомниться в истинности "обмана".

Вокруг этого строится, уже в последней четверти 19 века, сюжет пьесы "Красавец-мужчина" А.Н. Островского:

— Нужно, Зоя, чтоб ты была виновата.

— Как виновата, в чем?

— Чтоб я мог уличить тебя в неверности несомненно, со свидетелями.

Цена вопроса — полмиллиона от следующей потенциальной жены:

— Она старуха и безобразна до крайности. Мы часто встречались с ней у моих знакомых; она думала, что я холостой, и на старости лет влюбилась в меня до безумия... обещала мне полмиллиона, если я разведусь с тобой.

У Островского в пьесе — хэппиэнд. Зло — наказано, добродетель — торжествует, все — смеются. Это же комедия!

На "Святой Руси" — не смешно: Трифену "застали", наказали, осудили и выгнали. Рассказчики с восторгом обмусоливали подробности, старательно изображая из себя "подсвечники" — те, кто "свечку держал", перемежая придуманные, похоже, подробности, старательными сожалениями о неудачном жизненном жребии юной поповны:

— Уж она-то и умница такая, и по русским и греческим книгам читает, и весь "Часослов" назубок знает, и слова от неё никто худого не слышал, и ходит тишком, глаз на парней не пялит, задницей не крутит, а вот же — cбляднула до свадебки... потом-то никто бы и не заметил...

* * *

Ну, положим, дело не в факте, а в желании сделать его общеизвестным.

Один из германских аристократических домов имел странную семейную традицию — простыни после первой брачной ночи старательно сохранялись для потомства. В 21 веке этот шкаф с постельным бельём за несколько веков попал в руки медиков. Проведённый анализ показал, что, за исключением двух случаев, пятна на простынях не содержат человеческой крови. Куриная, свиная, баранья..., вишнёвое варенье, рябиновый сок... Безусловно — вино, позже встречаются томаты. И никаких проблем — вполне благопристойная благородная династия из высшей европейской аристократии. Технология введения новобрачного в заблуждение по этому поводу описана, например, в китайских "Речных заводях" — первом романе в жанре "уся", ещё в 14 веке.

Здесь у девчушки просто не было толковой учительницы.

* * *

Пейзане начали бурно дебатировать персону предполагаемого "ходока", который "испортил девку". Один из рассказчиков, оказавшийся, по мнению туземцев, вероятным кандидатом, возмутился до чрезвычайности:

— Да вы шо! Она ж чернавка! Да ты ж глянь-то на неё — у ей же морда чёрная! Как у эфиопья. Будто со свиньёй целоваться!

* * *

Я уже говорил, что присутствие меланина в коже воспринимается на "Святой Руси" как большой недостаток. "Смуглянка-молдаванка" здесь — уродица, "второй сорт". Впрочем, это представление о женской красоте действовало не только в "Святой Руси", но и большую часть российской истории вообще.

Чернышевский, "Что делать?":

"Когда Верочке подошел шестнадцатый год, мать стала кричать на нее так: "отмывай рожу-то, что она у тебя, как у цыганки! Да не отмоешь, такая чучела уродилась, не знаю в кого". Много доставалось Верочке за смуглый цвет лица, и она привыкла считать себя дурнушкой".

* * *

Пейзане серьёзно переругались между собой этой по теме:

— Да какой же дурак на это бревно горелое залезет! Разве что — сослепу.

Дело шло к драке, но тут они дружно переключились на "разведёнку" и её нынешний целомудренный образ жизни:

— Вот же сучка! И — не даёт. Дорожится — даже и со двора не выходит. А чего теперь-то беречь-то? Раньше-то надо было. Дура немытая.

Мне было скучно. Дождик то усиливался, то ослабевал. Обложной дождь. Серость затянутого тучами неба не оставляла никакой надежды на скорый наш уход отсюда. Думать, что-то делать было "в лом". Вчерашние... приключения продолжали отзываться болезненными напоминаниями в разных местах моего маленького, но такого многострадального тела. Вставать не хотелось. Сейчас бы овчину потеплее и с головой... После бессонной ночи, под шум дождя, придавить подушку ухом... Если бы ещё и эти... "любители поговорить о бабах" куда-нибудь убрались... Чарджи, тоже не выспавшийся, уже дремал сидя, привалившись к стене.

В голове медленно ползали остатки мыслей о переменчивости человеческих представлений о красоте, о том, какая же именно "красота спасёт мир" — с меланином или без? об извечном американском вопросе: "а что если бог — негр?", о странных отношениях французского короля Генриха Второго с его женой, о воздействии пресловутой женской пленочки на мировую историю, и о передаваемом по наследству по женской линии врождённом отсутствии этого атрибута, о необходимости завести в хозяйстве "карманного" попа, и поставить для него церковь в Рябиновке, а я в здешних церквях ещё не бывал, и "понимаю в них — как свинья в апельсинах", и надо бы попросить у вдовы ключ и сходить глянуть — какие здесь церкви бывают, о дожде, которым, похоже, закончилось лето, а у меня нет печника и остаётся, если бог даст, всего пара недель тёплого времени — "бабье лето"... а там уже настоящие дожди пойдут, а я ничего ещё толком не сделал, из-за чего долг мой — "смерть курной избе" откладывается на полгода, а это десятки тысяч русских детишек, которые помрут просто по моей ленности, неумелости, неразворотливости...

Стоп. Последняя мысль пробила пелену сонливости и выдернула меня из сладкой полудрёмы в мокрый и холодный реал.

У меня есть много недостатков. Один из самых для меня неприятных — я помню свои долги.

По Жванецкому: "Из личных недостатков — обязателен".

Я потряс головой, вытряхивая остатки сонливости.

"Что ты сделал для фронта?" — был такой советский плакат. А я? У меня тут везде — "фронт". Возьми дрючок свой и обведи вокруг ног — вот линия моего фронта. Войны с этой жизнью. С-с-святорусской...

У Чарджи, сидевшего напротив, от моего движения распахнулись глаза — чутко спит. Он прокашлялся со сна:

— Надо на ночлег устраиваться. И лодку перевернуть — зальёт дождём.

Ничего иного, более "конкретно-фронтового" мне в голову не пришло.

— Лады. Дождик, вроде, стих пока. Пошли.

Поднялись да потопали. Пейзане сочувственно покивали и начали перебираться к поварне — там уже кутья доходит. А мы спустились к реке, вытащили немногое барахло, что там было — шли-то налегке, думали одним днём обернуться, перевернули лодочку кверху днищем.

Уже на обратном пути я увидел в серости очередной накатывающей дождевой тучи чёрную фигурку в женском платье, поднимавшуюся от селения к церкви.

— Чарджи, отволоки узлы, устройся с ночлегом. А я хочу церковку поглядеть. Как она там сделана да раскрашена. Поповна туда, видать, с ключами пошла. И не забудь с хозяйкой насчёт церковной утвари да книг потолковать. Только не спеши. Может, как народ разойдётся — она посговорчивее будет.

Чарджи, закинув за спину второй узел, отправился в село, а мы с Суханом двинулись в обход селища прямиком к церкви.

Глава 158

Очередной приступ дождя накрыл нас на середине крутого склона. Я увидел, как одетая в чёрное фигурка неловко взмахнула руками, поскользнувшись на мокрой тропинке, упала, вызвав всплеск брызг из лужи на самом верху подъёма. Потом трусцой устремилась к крытому крыльцу, постояла у церковных дверей, они открылись и сразу закрылись.

Насколько я помню, церкви, как и крепости, изнутри не запираются, а закладываются брусом или брёвнами. Если она за собой ворота заложила — не дозовешься.

Ворота были прикрыты, но не заперты. В притворе слева стоял открытый свечной ящик, рядом, на столике с распятием, горела одинокая свеча. "За упокой". А по правой стороне — пусто.

В старых средневековых католических церквях по правой стороне притвора идут глубокие ниши. Аристократы, приезжая в церковь, оставляли здесь своё длинномерное оружие. А вот в православных храмах я такого не видел. Стоять на коленях с длинным клинком на поясе, опускаться-подниматься... неудобно же! Терпят, наверное.

В церкви было тепло и сухо. Особенно — после холодной воздушно-водяной взвеси на улице. Нагревшиеся за последние солнечные дни толстые брёвна отдавали летнее тепло, пахло воском, ладаном и сухим деревом. Из-за прикрытых внутренних дверей в храм доносилась негромкая напевная скороговорка.

Ничего не понимаю, ни слова. Может это вообще не церковно-славянский?

Я осторожно заглянул внутрь.

"Войди! Христос наложит руки,

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной...".

Вот сюда покойничек и входил регулярно. Вот уж точно — на службу. Без всякого "как". Он поэтому такая сволочь был? Что любые "язвы с совести больной" — легко и безболезненно снимались? "Волею святой"... Как слегка подлеченный сифилис.

Довольно просторное, очень высокое, почти не освещённое помещение. Впереди — мрачная тёмная стена иконостаса с редкими отблесками света на металле иконных окладов. Иконы разнокалиберные, тёмные. Есть и пустые места в рядах. Церковь-то, видать, небогатая. Верх пространства теряется в темноте, кажется там, под куполом, есть какой-то рисунок. Выше купола — барабан. В нём должны быть окна. Но они, похоже, закрыты. Стёкол здесь нет и оконные проёмы приходится от дождя закрывать ставнями. Ага, правильно подумал — слева под стеной лежит длинный багор.

Справа, у южной стены, на полу, прислонённая к стене, стоит небольшая икона, с обеих сторон от неё, тоже на полу — две свечки в каких-то... чашках с крышками? Ещё, в стороне, плоский деревянный ящик с откинутыми дверцами-крышками, какие-то тряпки. И маленькая фигурка в чёрном. Особенно маленькая из-за чёрного цвета одеяния и окружающей темноты, распластавшаяся по полу перед иконкой, "павшая на лицо своё".

Скороговорка затихла, кажется, девушка молилась молча. Или просто лежала. А может — заснула. Или — вырубилась. Или — впала в молитвенный экстаз. Или — погрузилась в видения.

Видения у христиан — ну постоянно. Стукни сто раз от всей души лбом в бревно — у любого и нормального человека и глюки пойдут, и рога вырастут. Синие-синие.

Я подошёл к молящейся поближе, в некоторой растерянности покрутил свой дрючок... Как-то она никак на наше присутствие не реагирует... Поздороваться, что ли?

— А чего это вы тут делаете?

Старая шутка из доброго советского детского фильма предполагает всем известный ответ:

— Иди-иди отсюда!

Увы, аборигены совершенно незнакомы с "золотым фондом" советского кинематографа. Девушка вскрикнула, вскинулась, одновременно и поворачиваясь в мою сторону, и поднимаясь на колени. Увидев нас с Суханом в неверном свете задёргавшихся от её движения язычков пламени на свечах, завизжала:

— Нет! Не надо! Не бейте меня! Не надо! Пожалуйста!

И с плачем воткнулась лбом в пол перед моими сапогами. В той же позе, как только что молилась перед иконой. Разница состояла лишь в том, что передо мной она вскинула руки над головой, будто закрываясь от удара.

Кажется, детский вопрос из советского фильма внезапно приобретает в здешнем пионерлагере особенную актуальность.

Чего она так перепугалась? За что мне её бить? Она не говорила: "Я не виновата!". Что она здесь делала? Какое-то преступление? Проступок? Причинение вреда? Мне? Понятно, что молитвы возносила. О чём? О мщении убийце своего отца? Христодул выдвинул реальную версию смерти отца Геннадия? Что покойничек успел до своей внезапной смерти рассказать своему старшему сыну о моих делах и своих планах?