Так или иначе, война разгорелась с новой силой, и Тироули обратился к своему королю с почтительнейшей просьбой о переводе с дипломатической службы в армию. Судя по сведениям, полученным из Лондона, он впрямь был боевым офицером: в тринадцать лет сделался лейтенантом в полку королевских фузилеров, коим командовал его отец, и прошел всю войну за Испанское наследство. Был дважды ранен (один раз — тяжело), побывал в адъютантах у герцога Мальборо, после чего дослужился до полковника, переняв от батюшки наследственное место. Вот дальнейшие чины, вплоть до генерал-лейтенантского, получил уже за посольские заслуги. Теперь воинственный милорд не торопился в Москву, ибо мечтами был уже во Фландрии и вовсю громил проклятых лягушатников. Как мне сообщили, возврат на военную стезю ему был обещан — однако лишь после того, как выполнит миссию в России.
Что ж, приходилось ждать. Посольский обоз с удручающей медленностью тянулся сквозь Литву и Курляндию, словно бы отягощенный неведомым грузом. Фридрих, король прусский, лично распустил слух о природе этого груза: конечно же, там деньги! Двести тысяч английских фунтов, для подкупа русских вельмож! Вздор, конечно: в серебре это вышло бы две с лишним тысячи пудов, или сорок пароконных повозок; в золоте две или три повозки, но даже и такое количество, в бедной на деньги стране, немедленно бы сказалось на курсе золотой монеты. Жаль, но это была всего лишь выдумка — не отяготившая совесть ее автора только по причине полного отсутствия оной.
Пока лорд, с деньгами или без них, продолжал путь, трогать голштинцев не следовало. Как и решать что-либо по поводу флота. Зато в части приватных дел — хлопот привалило с избытком. Надлежало устроить промыслы на восточных морях. Слава Богу, изрядную долю работы удалось переложить на Шувалова, главного моего соратника в сей коммерции.
— Ты, Петр Иваныч, поморские свои откупа брось, — убеждал я молодого партнера, — там сливки давным-давно сняты. Служители твои ныне пытаются рыбные ловли, кои дают жителям пищу насущную, несносными поборами обложить. Что с нищих соберешь, окромя проклятий на свою душу?! Медяки убогие, да и только! Зато на востоке... Шкура морского бобра стоит в Кантоне до тридцати рублей, морского кота — полтора-два... Так этих котов там миллионы! Зверобоев набрать — ни малейшей трудности не составит; задержка лишь в грамотных и верных людях для ведения денежных дел. Из моих будут мореходы, да главноуправляющий. Помощника ему, будь любезен, своего ставь. И низовых приказчиков на фактории. Сам увидишь: в тех краях каждый человек нам вдесятеро прибытка даст, против Поморья!
— Так и трат на их содержание, Александр Иванович, не менее, чем вдесятеро, выйдет, — возражал расчетливый компаньон. — Три рубля за пуд ржаной муки, обыкновенная тамошняя цена! Это же безумие, да и только!
— Ничего безумного, если это будет наша мука, коей мы станем торговать в Камчатке. При достаточном подвозе цена упадет — но все же, думаю, останется раз в пять выше московской. На месте хлеб не растет, тепла не хватает. Полагаю, следует поискать ничейные земли с более мягким климатом: либо в Америке, либо между Камчаткой и Японией. В случае удачи, главную квартиру нашей промысловой компании туда и переведем.
— Что, на американский берег? Далеко!
— Филипповы острова от Испании ничуть не ближе, а прибыль от них короне изрядная. Главным образом, благодаря торговле с Китаем — так и мы на то же самое делаем ставку. Доход все издержки покроет. Лучше бы отыскать хлебородное место на азиатском берегу, но тут заминка в китайском богдыхане. Будь он китайцем, никаких препятствий бы не было: а он, чтоб ему черт приснился, манжур!
— А какая разница?!
— Такая, дражайший Петр Иваныч, что китайцев совершенно не интересуют земли, на которых, по холодности климата, рис не растет. Японцев — тоже, кстати. А русским вполне годятся области, где вызревает хотя бы ячмень. Так чего бы не ужиться по соседству с этими народами? Обширные пространства, граничащие с Китаем с севера, прекрасно бы нам подошли, да вот беда: именно там земля манжурская и находится! Родина богдыхановой фамилии и высшей знати. Туда они китайским-то своим холопям хода не дают, под страхом отсечения головы, — а уж чужаков подавно не допустят. Оружием взять? Не то, чтобы очень трудно было, да ссориться с ними нельзя: весь наш прожект держится на торговле мехами, которую их император может в любое время своею волей запретить. Нет, на этой стороне моря — искать нечего. Вот на островах посмотреть, поближе к Японии, еще можно.
— На тех, что от Камчатки к югу тянутся?
— Эти тоже слишком холодные. Искать надо у самой японской границы. Вальтон и Шельтинг туда ходили, но самую интересную часть почему-то хуже всего картировали. По голландским сведениям, весьма достоверным, там должен быть большой остров Эдзо — однако наши мореплаватели его не нашли. С покойного Вальтона теперь не спросишь, а лейтенант Алексей Шельтинг вызван из Якутска, скоро приедет. Может, у него какие дополнительные записи есть. Впрочем, отыщется сей остров или нет, материк американский точно никуда не денется. Самое северное испанское поселение на его берегу — иезуитская миссия Лорето, под двадцать шестым градусом широты. Оттуда до гор, виденных командором Берингом, никак не меньше четырех тысяч верст. Уж наверно, найдется на таком пространстве годное для фактории место. Разве только туземцы очень злые... Тогда из Новой Голландии снабжать придется. Вот это уже далековато: больше десяти тысяч верст.
— Бескрайние просторы. Прямо не по себе становится, как помыслишь! Сумеем ли такими управить?!
— Почему нет? Когда-то необразованные казаки всю Сибирь прошли, покорили и царям ею поклонились. Неужто мы глупее?! Или наши люди трусливее?! Осилим, сомнений не питаю. Только надо действовать быстро, пока мы в тех морях не имеем соперников. Просто чудо, что никакие сукины дети туда раньше нас не добрались! Погоди: когда пойдут большие деньги — набегут европейцы. Слетятся, как осы на мед. Ее Величество дарованной нам хартией дозволила держать компанейскую стражу из нарочно купленных мужиков. Хорошо, но мало. При случае, попроси государыню о расширении сего права. Потребен указ, разрешающий в эту стражу верстать казаков и ландмилицких солдат. Нужна приватная армия, как у британских или французских ост-индцев.
— Н-ну-у, это будет непросто. Не лучше ль положиться на государственную защиту? А то — своя армия... Удельное княжество... Точнее, графство! Так, что ли, дорогой граф?
Камергер весело рассмеялся. Я тоже: не люблю чопорную, принужденную серьезность. И ответил в тон компаньону:
— Сначала у нас удельное герцогство появится. Балтийский флот, вон, уже превратили из русского в голштинский. Того гляди, Брюммер с Лестоком и армию по той же дорожке направят. А голштинская армия наших с тобой владений не оборонит. Да не пугайся, шучу. Если всерьез, то вот, гляди: в Англии и Франции о княжеской вольнице давным-давно и думать забыли, но индийским купцам частное войско держать позволяют. Как думаешь, почему?
— Скорее всего, для немедленного ответа на враждебные действия туземцев. Докладывать и проводить по инстанции обыкновенным путем было бы слишком долго.
— Именно! Махина государственная неповоротлива и неуклюжа. Особенно — в делах коммерческих. Да и в иных-прочих, если они требуют шустрости. Бывают ситуации, когда холопей своих оказывается выгодно не то, чтобы совсем на волю пустить — но посадить на очень длинную привязь. Вот это неплохо бы матушке Елизавете Петровне как-нибудь нечувствительно внушить.
— При любой возможной оказии, по мере сил постараюсь. Дело общее, Александр Иваныч!
Одними разговорами не ограничилось: по весне снарядили небольшую флотилию для плавания в Камчатку, с заходом в Африку и Новую Голландию. Это сверх индийских и китайских судов, кои теперь отправлялись ежегодно. Фактория Банкибазар и другие новообретенные земли были благосклонно Ее Величеством приняты и тут же переданы под управление моей компании. Бестужев исполнил, что обещал: голландские власти получили по дипломатическим каналам вежливое, но строгое внушение. Оно подействовало. Вообще, обстановка благоприятствовала смелым прожектам, ибо главные державы европейские сцепились в ожесточенной схватке, и любой враждебный шаг в отношении колеблющейся пока России мог толкнуть ее в противоположный лагерь. По сей веской причине, наших людей боялись обижать.
Долгожданный британский посол достиг Москвы в апреле, в самом конце. Обоз его буквально плыл по реке грязи, в которую обратился Санкт-Петербургский тракт. Могу вообразить, в каких выражениях милорд имел честь отводить душу и аттестовать окружающую страну. Ну, и черт с ним. Любовь к России от него не требовалась. Требовалось намерение использовать силу империи Всероссийской на благо его родной Англии — и готовность соразмерно за это платить.
Подробности бесед с лордом Тироули не стану покамест обнародовать: время для сего еще не пришло. Замечу только, что претензия посла на главную роль в низвержении Шетарди, которую он заявлял в отчетах своему лондонскому начальству, совершенно необоснованна. Эта виктория целиком принадлежит Бестужеву. Я бы даже сказал, что маркиз сам решил свою судьбу, свалившись, будто слепец, в приготовленную для него волчью яму. Если в твоих докладах имеются пассажи, крайне обидные для государя, к коему ты послан — разумно ли посылать бумаги обычной почтой?! Опять сказалось пренебрежение к русским: разве эти тупые варвары сумеют разгадать шифр, недоступный для лучших умов Франции? А вот, сумели. Верней, нашли того, кто сумел: крещеного еврея Гольдбаха. Лорд, если в чем-то содействовал, так разве в повышении накала страстей — и соответственном усилении эпитетов, какими награждал Шетарди своих неприятелей и собственно императрицу. Наконец, у Елизаветы, все это читавшей, терпение лопнуло, и над французской партией грянул гром.
Я искренне наслаждался прекрасным зрелищем. Наиболее примечательна в нем была мгновенная смена фрунта теми вельможами, кои вчера еще терлись в приемной маркиза. Всех превзошел старый прохиндей Ушаков: давно ли он с полным усердием стряпал Лопухинское дело, и вот теперь явился в челе тех, кто послан был арестовать Шетарди! В семьдесят лет, и так чутко держать нос по ветру — это не каждому дано!
Впрочем, арест француза был домашним и не весьма долговременным. Он получил сутки на сборы — и вылетел из Москвы, как пробка из шампанской бутылки. Его коллега Дальон остался, но полностью утратил влияние: все обходили беднягу, как зачумленного. Прусско-голштинские симпатизанты, правда, уцелели, собравшись кучкою около наследника престола — но теперь уж и не мечтали ни о каком Шлезвиге. Ежели спросить, а для чего же снаряжали Балтийский флот, любой из них с невинным видом пожал бы плечами: дескать, мы-то здесь причем? У адмиралов узнавайте, это им, наверно, что-то пригрезилось!
Казалось бы, можно праздновать победу. Увы, ничего подобного! Маятник имперской политики, тяжелый, как целая планета, стремительно проскочил точку покоя и понесся дальше, в другую сторону. Теперь сторонники австрийского союза, во главе с вице-канцлером Бестужевым, получили решительный перевес и готовы были вовлечь Россию в противоположный, но столь же бессмысленный и бесплодный для нее альянс. Война за самостоятельность державы начиналась сызнова.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Надир-шах Афшар, великий воин, имел свое прирожденное проклятье. Имя ему было — Дагестан. Давно ли покоритель Индии, опрометчиво сунувшийся в горы, был бит нещадно и принужден спасаться бегством, и вот опять. Персияне осадили Карс, но в их далеком тылу появились отряды лезгинцев, кои скоро умножились до того, что начали угрожать Дербенту, Шемахе и даже Тифлису. Надир снял осаду, дабы оборотиться лицом к вездесущим неприятелям; сия ретирада беспокойного соседа чрезвычайно ободрила турок, принявших оную за всеконечную конфузию. Теперь великий визирь Сеид Хасан-паша, и без того наглый безбожно, окончательно перешел с Россией на язык угроз.
Надо сказать, что женское правление, волею небес установившееся в нашей империи после смерти внука Петра Великого, применительно к отношениям со странами Востока имело одну невыгодную сторону. Магометане, свыкшиеся с рабской покорностью собственных женщин, безотчетно ожидали того же от правящей императрицы Всероссийской. Когда же встречали иное — воспринимали сие, как оскорбление установленного Аллахом порядка, и не делали никаких выводов из неудач. Вели себя подобно гордому джигиту, коему отказывает в покорности гулящая девка. Мне доносили из Константинополя, что и сам визирь, и шейх-уль-ислам, и многие иные сановники ратуют за войну с русскими; сдерживает султана Махмуда лишь отсутствие формального мира с шахом, да переговоры с французами о денежной субсидии для сей войны. Ежели начать раньше времени, придется воевать бесплатно.
Все попытки посла Вешнякова трактовать о компенсации за набег встречали высокомерную отповедь: крымцы, мол, были в своем праве, творя возмездие за разорение Суджу-кале. О наказании виновных — тем более речи не было. Вдохновленные таким оборотом дел, ногаи в мае месяце попытались повторить зимний успех, но на сей раз были отбиты. С большим трудом и с полным напряжением сил, — однако через Днепр их не пустили. Что примечательно, набег шел не из Крыма, с немецкой основательностью запертого фон Штофельном, а из Едисанских и Буджацких степей, беспосредственно подвластных султану. Casus belli несомненный! И что же?! Назовите это как угодно: хоть миролюбием, хоть трусостью, — только сенаторы наши отклонили все предложения ответить врагу надлежащим образом.
Черт с ними, я не настаивал. Спешка в таких случаях неуместна. Да и действительно, ввиду всеобщего нежелания войны было бы лучше, если б османы сами на нас напали. О том усердно старался французский посол в Константинополе граф Кастеллан; английский же его коллега Эверард Фокенер невзлюбил сей город и отбыл в свое туманное отечество, бросив дипломатические дела на попечение секретаря Стенхопа Аспинволла. Сей последний с защитой и поддержкой британской коммерции как-то еще справлялся, а прочее все предоставил Божьей воле. Неудивительно, что французы одолевали. Когда я указал на сие лорду Тироули, настойчиво твердившему, что Россия должна оказать помощь Англии по действующему союзному договору, он только руками развел:
— Excellency, на это мне повлиять не удастся, ибо сношения с Портой состоят в ведении Южного департамента, с вами же ведет дела Северный. Вторжение в чужую сферу было бы сочтено неуместным.
— Тогда не удивляйтесь, дорогой друг, что здешние конференц-министры упорно противятся посылке войск в Европу. Турки — зримая и очевидная опасность, тогда как не всем понятные принципы европейского эквилибриума совершенно не побуждают наших вельмож к действию.
— Но святость союзов...
— Милорд, Вы помните договор, не так ли? В нем говорится о помощи в случае нападения на союзную державу. Именно нападения, никак иначе. Но в столкновении адмирала Мэтьюса с французами атакующей стороной были британцы, и происходило оно в двух тысячах миль от ваших берегов. Кроме того, имеется оговорка на случай, если сторона, обязанная послать вспомогательный корпус или эскадру, окажется в затруднительном положении вследствие войны с каким-либо иным неприятелем: тогда обязательство не действует.