Чьим бы мальчик ни был, Румянцев-старший способствовал его карьере, насколько мог. В восемнадцать лет юноша имел уже капитанский чин и впридачу получил завидное поручение — уведомить государыню о заключении мира со шведами. За сей подвиг молодой человек произведен был сразу в полковники. Но от юношеской дури не отрешился. Чем он и впрямь уподоблялся царю Петру, так это способностями к винопитию и аппетитом на женский пол. Однажды, ухаживая за некой замужней дамой и желая досадить ее ревнивому мужу, экзерцировал батальон солдат прямо под окнами своей возлюбленной, как выразился рассказчик сей истории, 'в костюме Адама'. Я еще, помню, посмеялся: мол, только сам полковник в помянутом костюме, или же весь батальон? Сие истощило отцовское терпение, и разъяренный Александр Иванович выдрал сыночка розгами, как школяра. По всему видно было, что юнец горяч и, наверно, храбр — но к воинской дисциплине мало склонен. А за отца, ни на что не взирая, стоит крепко.
— Позвольте, господа, подвести итог. Согласно резолюции сего совета, первый корпус под моим началом, в составе дивизий Степана Федоровича Апраксина и принца Петра Гольштейн-Бекского на гребных и малых парусных судах следует морем до устья Дуная. Там главе флотилии графу Петру Семеновичу Салтыкову надлежит добиться преимущества над турецкими галерами, охраняющими низовья сей реки, а пехоте — овладеть вражескими провиантскими магазинами в Килии, Исакче и Браилове. Второй корпус, усиленный драгунской дивизией Левашова, марширует берегом в направлении Ак-Кермена, занимает служащее турецким форпостом укрепленное селение Хаджибей...
— Haji Bay? Там есть бухта? — Кейт уткнулся взглядом в лежащую на столе карту. — Может, в сем пункте тоже лучше высадиться с моря?
— Нет, Яков Вильямович. Судов недостаточно. Могу дать вам ровно столько, чтобы хватило для перевозки осадного парка и наведения мостов по пути следования. Хаджибей возможно взять с ходу, серьезных укреплений там нет. Через неделю корпус должен быть у Ак-Кермена, через две или три — овладеть им. Александр Иванович, не спорь. Ничего неисполнимого тебе не поручаю. Это ж не Бендеры, кои укреплены по всей французской науке — те можно целое лето осаждать и не добиться успеха. Со стороны Бендер осаду Ак-Кермена прикрывает генерал Левашов со всею кавалерией, как драгунами, так равно иррегулярной...
Василий Яковлевич легонько кивнул.
— Но это не единственная твоя задача. Надобно опустошить Буджак, согнать татар оттуда в средину Молдавии — или Валахии, как выйдет — и внушить страх обоим господарям. Рассчитывать на их содействие, как при Петре Великом, не стоит. Любой из этих князей перейдет на нашу сторону не раньше, чем мы разобьем турок и подойдем к его резиденции с воинской силой. А если удача отвернется — так же легко и нам изменит. Я буду вполне удовлетворен, если они займутся укреплением собственных столиц и ни во что иное вмешиваться не станут. По исполнении сего, за кавалерией останется поддержание сухопутной коммуникации между Таванском и Килией, а также, при нужде, разорение местности.
Левашов усмехнулся:
— Ежели мы с татарами будем друг за дружкой по княжествам скакать, сие дело и без приказа сделается.
— Как выйдет. Жаль, конечно: все-таки христиане. Если б имелся иной способ турецкие гарнизоны оголодить, не причиняя вреда их кормильцам, так я бы с радостью... Но жизнь своих солдат мне дороже.
Генерал еще раз кивнул, почти одним взглядом: дескать, понял. Вот странно: основатель рода Левашовых выехал на Русь, по старинному преданию, 'из немец', а разрез глаз у его дальнего потомка не скажу, что совсем калмыцкий — но какая-то азиатчинка точно есть. Вкупе с жесткими складками сухого лица и разлитой в облике властностью — прям нечто чингис-хановское проступает. Этот не подведет. Если жив будет: восьмой десяток все же дотягивает. Румянцев с Кейтом тоже свое исполнят. Каждому из них в отдельности я бы не так безусловно верил, но в сем duetto недостатки обоих взаимно возмещаются. Ну, а самое трудное предстоит мне.
— Все ли понятно, господа генералы? Вопросов нет? Завтра выступаем. Порядок марша и погрузки на суда генерал-квартирмейстер фон Штофельн распишет наиподробнейшим образом: поутру шлите за предписаниями штабных офицеров. На рассвете — общий молебен. Помощь Господня нам понадобится.
НА ДУНАЕ
Никакой военный план, да и не только военный, в ходе воплощения своего не остается в первоначальном виде. Действия противоборствующих сил и просто всяческие случайности вынуждают вносить изменения. Вопрос — в масштабе поправок. Если они лежат в пределах разумного, то не страшно; когда же сам основной замысел требует пересмотра, сие обыкновенно служит предвестием неудачи.
Задуманная мною атака дунайских городков чуть было не провалилась из-за банального каприза погоды. Вышли из лимана под слабым нордом, в бакштаг; но уже к вечеру первого дня ветер стал мало-помалу заходить, а наутро усилился и подул с зюйд-веста. Прямо в лоб, то есть. Буксировка парусных судов галерами оказалась весьма затруднительной по причине высокой волны, и пришлось укрыться в той самой бухте, которую Кейт окрестил 'заливом Хаджи'. Сутки ожидания не принесли перемены. Потом стало потише, но ветер оставался противным. Лавировать против него на убогих дубель-шлюпках с неумелыми командами мнилось совершенно бесполезным. Выбор предстоял простой: то ли дальше терять время, день ото дня утрачивая преимущество внезапности, за которое столь усердно спорил с Румянцевым, то ли начинать дело с теми войсками, кои способна перевезти гребная флотилия. Ну, а потом, понятно, подкрепление будет.
Неполные и устаревшие сведения от шпионов не позволяли судить о вражеской силе с полной определенностью; приказ выйти в море я отдавал с тяжелым сердцем. Однако на войне, коли станешь каждый раз дожидаться бесспорного перевеса, успеха никогда не добьешься. Надо рисковать. Или же — менять род занятий. Так что, завоевание дунайского устья было начато мною лишь с одной неполной дивизией. Кроме того, тревогу внушали лоцманы, взятые из вернувшихся при Анне запорожцев. Изрядная часть их товарищей доныне оставалась в турецких владениях и сейчас готовилась с нами биться. Те же, которые направляли ход моих судов, были пред Богом и людьми двойными клятвопреступниками. И кто им помешает изменить еще раз, если сие вошло у них в привычку?
Килия отчасти напоминает иные города, выстроенные в низких и мокрых местах: Венецию, Петербург, Амстердам... С поправкою на масштаб, конечно. Улицы представляют собой выкопанные в болотистой почве рвы, перекрытые бревенчатым настилом. При нападениях казаков, неоднократно в прошлом столетии приключавшихся, бревна убирали, а канавы использовали для обороны. Так поступили и при нашем приближении. Поскольку сия фортификация не обновлялась, по меньшей мере, с Карловацкого мира, защитные рвы оплыли и наполнились многолетним мусором: брошенные под ноги фашины, хотя не спасали от грязи совершенно — по крайней мере, не давали солдатам в ней утонуть. Не слишком упорное сопротивление турок подтвердило первоначальные предположения. Лучшие их силы стояли в днестровских фортециях, а здесь, в тылу, собрались всевозможные иррегуляры и обозники. Как только дома на перекрестках улиц, оснащенные бойницами и приспособленные для ведения огня, были разбиты артиллерией, уцелевшие неприятели отступили в городскую цитадель — за исключением изменных казаков, кои сбежали еще прежде, нежели я замкнул кольцо вокруг сей убогой крепости. Изменников в этих краях обитало аж два отдельных сорта. В слободке на правом берегу Дуная, известной как Старая Килия — некрасовцы, ранее вытесненные с Кубани; в левобережных селениях — малороссияне-мазепинцы. За четверть века, прошедшую с бегства тех и других из России, все желающие добились царского прощения и вернулись домой. Остались ярые ненавистники прежнего отечества, более враждебные к нам, чем сами турки. Я их позволил в плен не брать. Запретил лишь излишнее мучительство, какому солдаты нередко подвергали сих иуд. Ежели надо пойманного предателя убить — убей его просто и быстро. Склонность же наслаждаться чужой болью идет об руку с трусостью и малодушием.
Самым трудным в осаде Килии оказалось переволочь тяжелые орудия через все хляби земные и расположить оные для бреширования стен цитадели. А когда сия многотрудная комиссия благополучно совершилась, несшие речной дозор казаки доложили о приближении турецких галер. Препоручив сухопутные дела Апраксину и уповая на его всем известную леность, благодаря которой он ничего важного не предпримет и, следственно, ничего не испортит, занялся приготовлениями к бою гребных судов.
По сведениям греков, занимавшихся поставками амуниции, провианта и шкиперского имущества на дунайскую флотилию осман, враги обладали более чем двукратным преимуществом. Однако следовало учесть, что любые подобные расчеты нуждаются в исправлении и проверке. Все турецкие военачальники (и не только турецкие, скажу вам по секрету) безбожно завышают число состоящих под их началом воинов. Куда идет жалованье 'призраков', ни для кого не секрет. Совершенно то же самое — с количеством годных к бою судов. Да взять хоть бы наш Балтийский флот: при начале недавней шведской войны Адмиралтейство числило в нем около тридцати кораблей, а вывести в море не могло и десятка. Словом, я рассчитывал на приблизительное равенство сил; а если все же у неприятелей окажется перевес, то вряд ли значительный. Его мнилось возможным компенсировать искусною тактикой и воинскими хитростями.
Но для тактических ухищрений желательно сохранять за собою выбор времени и места баталии; мы же выбирать не могли. Османы, впрочем, тоже. Наши суда блокировали Килию со стороны Дуная и прежде взятия цитадели не вправе были покинуть сию позицию. В свою очередь, единственная надежда осажденных на сикурс воплощалась в турецких галерах. Под самой крепостью множественные рукава реки, разделенные болотистыми островами, сливались в единое русло шириною около версты. Этот обширный плес казался самою натурой предназначенным для имеющего произойти сражения.
Казаки приволокли 'языка', взятого в стычке с вражеским авангардом. Тот поведал: флотилия насчитывает полторы дюжины каторг, четыре мавны и бесчисленное множество мелких судов, а ведет ее сам бейлербей силистрийский Дамад Касым-паша, губернатор важнейшей провинции, женатый на родственнице султана. По артиллерии у него превосходство почти полуторное. Чином паша мне равен. Искусством — надеюсь, что нет. И еще есть причина не сводить план баталии к арифметике. Важное различие меж нами и турками заключается в том, что у нас на веслах солдаты, а у них большей частью — невольники. Поэтому в абордажном бою мы их задавим, несмотря на известный талант восточных народов к рукопашной. В перестрелке — Бог знает. Канониры у нас, уверен, превосходнее вражеских — но лучше не искушать Фортуну лишний раз. Ну, а главная ставка — на минное оружие. Зря, что ли, я целую зиму трудился над обучением нарочно для сего набранных команд?! Да, в открытом море оно бесполезно: там бочонок с порохом под днище корабля не подведешь. Зато в речных узостях или на якорных стоянках — вполне действенно. Керченскую баталию двадцатилетней давности османы не забыли. От самого мелкого суденышка с палкою на баке, опущенной в воду, их галеры должны шарахаться, как черт от святого креста.
Бейлербей не заставил себя ждать: уже на следующее утро по получении известия юркие турецкие челны высунули остренькие носы из поросших камышом проток. Вражеские дозорщики осмотрели наш строй — и дали деру от готовых атаковать казаков, чтобы уступить место более крупным судам. В авангарде Касым-паша пустил легкие десятибаночные полугалеры, подобные по боевой силе казачьим чайкам; дюжина более крупных каторг составила вторую линию; а еще дальше виднелись шестидесятивесельные монстры с пушками такого калибра, который сделал бы честь перворанговому линейному кораблю.
— Распоряжайся, Петр Семеныч. — Повернулся я к Салтыкову. — Действуй, как вчера уговорились.
На фалах 'Единорога', нашего с генерал-поручиком флагмана, побежали сигнальные флаги. Казаки, накануне получившие строгий наказ не своевольничать, отошли за линию галер. На ходу ровняя строй, флотилия широким фрунтом двинулась навстречу врагу. Теперь главное — не спешить... Но и опаздывать нельзя. Первый залп чрезвычайно важен. С трудом унимаю душевный зуд, побуждающий отстранить Салтыкова и начать командовать самому. В тот самый момент, когда я уже готов нанести подчиненному тяжкую обиду, он взмахивает рукою:
— Огонь!
Левая погонная пушка яростно плюет картечью. Гром выстрелов волною катится по всей линии, более не умолкая: стрелять прежде флагманской галеры я запретил под великим штрафом, после же — предоставил на разумение капитанов. Как только дым слегка рассеивается, пламя изрыгает правая двадцатичетырехфунтовка — а левую тем временем пробанили и уже заряжают! Отменная быстрота, молодцы! Несколько минут частой пальбы, и вражеские легкие суда ретируются через интервалы между каторгами; в сии промежутки вступают догнавшие строй тяжеловесы. Все предсказуемо: дабы сберечь свои главные силы от русских лодок с минами на шестах, Касым-паша выставил впереди фор-линию; когда же бой обратился в артиллерийский — убрал ее, чтоб не маячила перед жерлами собственных пушек и не сбивала топчиларам прицел.
Начальник флотилии вопросительно смотрит на меня. Одобрительно киваю:
-Давай!
Если б сигналы не назначены были заранее, шиш бы кто из капитанов их понял. В корабельном флоте красный и синий флаги никогда не поднимаются одновременно, ибо передают команду повернуть один направо, другой налево. А галерам я эту пару предписал для команды 'табань!' Русская флотилия недружно, вразнобой (из-за порохового дыма, закрывающего обзор) останавливает движение и начинает пятиться. Но пушечную пальбу не прекращает. Дыма становится все больше, и не только от пушек: с галер на воду спускают многочисленные плотики с охапками сырого камыша, политого кашицей из нефти с мелко растертою селитрой. Горит эта дрянь или же тлеет — черт ее разберет, однако клубы дыма извергает чудовищные. Выглядит, будто русские под эгидом сей тучи хотят безопасно отступить. По крайней мере, турки поняли именно так и продолжали атаку. Когда увидели, что ошибаются — было поздно.
Из вонючей хмари выскочили навстречу легкие струги, у каждого на носу — нечто вроде длиннющего бушприта, только опущенного в воду. При нормальной видимости османы бы их просто не подпустили, перетопив пушечными ядрами либо закрывшись такою же мелочью, а капитальные суда сохранив. Но если глаз не проникает в дымное облако и на полсотни сажен — что тут сделаешь?! Даже и заряженную-то пушку навести не всегда успеешь. Глухими утробными раскатами звучат подводные взрывы. Невольники падают с банок от чудовищного сотрясения. Теряют ход и глубже оседают в воду пораженные каторги и мавны.
Весь эпизод занял минут десять, не более. Прогорели камышовые кучи; легкий весенний ветерок сдул пахнущий нефтью удушливый дым; дунайская гладь снова открылась людским взорам. Однако же картина, на ней представленная, разительно отличалась от прежней. Ровный фрунт неприятельских галер обратился в царство хаоса. Не так уж много их, не более трети, было поражено в ходе внезапной атаки, потому как часть стругов или не дошла, или наткнулась на частокол из весел. Зато впавшие в испуг турецкие рулевые много добавили к ущербу. Две каторги столкнулись, переломав весла у обеих и проломив борт у одной. Кто-то из турок, уклоняясь от мин, развернулся боком; кто-то затабанил и попятился; у правого берега полдюжины галер сбились в кучу и не могли сразу разойтись, опасаясь повредить друг друга.
