Конечно, в моем возрасте садиться самому править птицей — не очень-то разумная мысль. Зрение слабеет; члены не столь подвижны и гибки, как у юноши; кости хрупки, ежели что... Зато каждая рейка и каждая ниточка в летучей машине знакома, как часть собственного тела. Даже Алешка, с его сверхъестественным чувством воздуха, едва ли может в этом со мною сравниться.
— Едем! Демьян, ты остаешься. Пей отвар дубовой коры и не трескай всякую дрянь, тогда еще доведется полетать!
Легкая карета, запряженная шестериком, неслась по превосходной венской мостовой. Внутри всего трое: мы с Алешкой и здешний камер-юнкер фон Швиндт. Механики при паровой лебедке возле своего аппаратуса и ночевали, чтобы с восходом солнца развести огонь в топке. К полудню, когда проснутся мученики ночных балов и пиршеств, железный богатырь наберет полную силу и будет готов швырять моих птичек с обрыва... Сейчас на улицах Вены можно встретить одних только простолюдинов, с утра пораньше спешащих по своим делам и шустро уступающих дорогу высокосановной упряжке.
Богатые особняки сменяются домиками попроще, потом начинаются сады, потом — и вовсе лес. Дорога ощутимо идет в гору, резвые лошадки с рыси переходят на шаг. Причем, мы еще сбоку заезжаем, где склон пологий. В лоб на эту гору не то, что карета — не всякая коза влезет! Алешка сидит, как на иголках: явно хочет что-то спросить, но не решается. Правильно делает, сейчас я злой.
До отплытия из Крыма удалось слетать пассажиром еще дважды. Как править — не только в теории ведаю, но и к ухваткам присмотрелся. Самое главное и раньше знал: важнее всего сохранять скорость, чтобы не дать парусам крыльев потерять ветер. Если на корабле сие грозит лишь утратой хода, то здесь — костей не соберешь. Лишь перед самым касанием земли надо задрать повыше нос и погасить инерсию, подобно как делают живые птицы; только крыльями бить, как они, не получится. Обстановка для малоопытного летуна здесь благоприятнее, чем в Крыму: кроме самого начала, линия движения пролегает вдоль ровного и прямого дунайского берега. Ежели что не так, всегда можно плюхнуться на мелководье, вроде утки. Вода, она мягче; да и не шибко холодная — по русскому счету конец мая, по здешнему так и вовсе июнь.
С вершины горы вся Вена видна, как на ладони. День солнечный, даже обещает быть жарким. Окончательное приготовление летучих машин к делу полностью захватило мое внимание: минуты мчались нечувствительно. Ну, вроде, проверка окончена... Сколько там осталось до заранее оговоренного срока? Четверть часа? Сигнала еще не было? Камер-юнкер не сводил зрительной трубы с императорского дворца: крохотного белого пятнышка, похожего на игральную кость, упавшую в траву. Когда монарх изволит окончить утреннюю трапезу и вместе со всею свитой выехать из Шенбрунна, нам должны дать знак фейерверком. По прибытии Его Величества в место, именуемое Тюркеншанце, наиболее удобное для наблюдения, оттуда пустят еще один. Ждем, торопиться пока некуда...
Прикрывши глаза, еще раз представил в уме всю последовательность маневров, кои надо будет совершить в воздухе. Достал из кармана изящное изделие мэтра Жюльена Ле Руа, открыл крышку... Время застыло недвижно, как бурная река, внезапно обращенная в лед.
— Ваше Сия...
— Чего тебе?!
— Может, не надо Вашему Сиятельству летуном садиться? Хватит цесарцам одной птицы, обойдутся...
— Если я захочу слышать твое мнение, то прикажу оное высказать.
— Виноват, Вашсясь!
— Дурачка-то из себя не строй... Herr Kamer-Junker, что там во дворце?
— Непонятно, Exzellenz. Какая-то кавалькада отъехала примерно двадцать минут назад, но условленного фейерверка не видно было.
— Откуда именно отъехала? От парадного входа?
— Да. Может, пиротехники оплошали? Хотя... На таком удалении, при таком ярком солнце вспышку пороха можно и не разглядеть. Türkenschanze гораздо ближе, но, к сожалению, чуть за холмом...
— Н-да... И где же прославленный германский порядок?! Теперь ясно, каким образом вы уступили магометанам и потеряли Белград. Надобно решать, летим сегодня, или нет: у меня пар в котле садится!
— Exzellenz, будьте милосердны, подождите еще. Сейчас абсолютно непонятно, где находится Его Императорское Величество, и удобно ли ему смотреть. Хотя бы полчаса!
— Ладно. Но ни секунды больше.
Полчаса прошли в постепенно возрастающем напряжении. Не люблю наказаний на теле и стараюсь не употреблять оные без нужды — но все больше хотелось выдрать кнутом прикомандированных ко мне дворцовых служителей. Или через строй пропустить. К сожалению, это здесь применяется только к солдатам.
— Ну что, любезный!?
— Exzellenz, noch fünf Minuten...
— Хватит делать из меня осла. Мой кадет летит прямо сейчас — или гасим паровой котел и открепляем крылья у летучих машин. Извольте определиться, да без мешкания!
Фон Швиндт, вроде как собиравшийся поспорить, глянул... Оценил градус моего раздражения — и безнадежно вздохнул, смирившись с безвременной гибелью придворной карьеры.
— Летите хоть в преисподнюю, господин граф...
— Благодарю за доброе пожелание. Алексей, место!
Парнишка ужом ввинтился в узкий остроносый туфель плетеной корзины, поймал босыми ногами стремена, руками вцепился в кренгельсы шкотов. Повертел хвостом, шевельнул крыльями...
— Готов!
— На лебедке! Доложить упругость пара!
— Под клапан, Ваше Сиятельство!
— По взмаху платка. Приготовиться... Давай!
Огненный привод запыхтел гигантским драконом, кроющим свою самку в диком пароксизме страсти. Птица жалобно скрипнула, метнулась к обрыву, подскочила пару раз — и оторвалась от земли. Помедлила мгновение, заставив замереть сердце... Чуть опустила нос и заскользила все быстрее вдоль склона, забирая постепенно вправо. Сукин сын Алешка! Еще немного — висел бы вместе с птицею на ветвях... Похоже, на встречно-восходящий поток наткнулся: переднюю часть с крыльями приподняло, когда хвост еще не успел сей поддержки почувствовать. Вот и начал набирать высоту, в ущерб скорости. Ветер здесь, в окружении обступивших разгонную дорожку деревьев, совсем не чувствуется; вдоль Дуная легонько дует с веста; к востоку же от горы, очевидно, есть завихрения с движением воздуха в противоход. Надо заранее, сразу после взлета, горизонтальную лопасть хвоста выгибать книзу!
Крылатый силуэт, ярко-белый на фоне кудрявой зелени деревьев, скользил уже так далеко, что мне понадобилась зрительная труба. Ежели император занял отведенное для наблюдения место, сейчас зайденфогель промчится прямо перед ним. А коли не успел... Меньше спать надо! Увидит, конечно, отовсюду — единственно, с меньшими подробностями. Вот птичка кренится влево, плавно отворачивая к Дунаю... Там вдоль реки тянется длинная полоса, заливаемая в половодье водою. В сей низине построек нет и быть не может; лишь кое-где у берега лежат рыбацкие лодки, цепляются за влажную землю плакучие ивы, да преграждают путь скоту легкие временные плетни. Помехи имеются; зато и ровных лужаек довольно, чтоб артифициальной птице безопасно на оные присесть. Обычно там пасут коров или косят траву; но сегодня жители получили строгий приказ держать пространство свободным как от двух-, так и от четвероногих существ, коий дисциплинированно исполняют. На днях, мы с Алексеем прошли все эти площадки собственными ногами, в сопровождении местных городовых управителей. Он клялся, что запомнил каждую кочку и при возвращении на землю не оплошает. Конечно, моя собственная память не столь хороша...
О, вот уже пора ему выбирать место! Вчера говорено было, что при нужде лучше опуститься на воду, нежели протаранить носом забор или влететь колесами в промоину. Еще в Крыму были случаи, когда благоприятный ветер позволял долететь аж до самого моря; берег же не везде удобен, вот и приходилось купаться. Ничего страшного: весь рангоут и такелаж моих птичек пропитан составами, кои не боятся ни дождя, ни кратковременного погружения в воду. Держать их там сутками, разумеется, не стоит...
Нет, сейчас изображать гусей-лебедей не понадобилось! С великолепным изяществом, не уступающим грации Божьих созданий, белокрылое чудо опустилось на чисто выкошенный лужок, пробежало с десяток сажен и замерло недвижно. Что там с Алешкой... Ни шиша не видно! Проморгался, подрегулировал трубу — и разглядел, как летун выбрался из корзины, встал лицом к нашей горе и поднял вверх обе руки: сигнал, что все в порядке! Ну, слава Богу...
Мой черед. С помощию охранявших площадку здешних гарнизонных солдат, выкатил на разгонную линию вторую птицу, инструктовал начальствующего офицера. Выждал еще немного, чтоб набралось довольно пару в котле, после чего с великим трудом и посторонней помощью разместился в корзине...
— Allons, lieutenant! Komm schon!
У-у-у-уххх! Как из пушки! Если б не прежние полеты за спиной Алексея, ни за что бы с собой не совладал, потерявши управление и грянувшись оземь. А так — над самым краем склона отдал шкоты, сгибая книзу широкий хвост; движением ног направил птицу чуть влево... Не столько у меня искусства, чтобы перед кесарем Францем выкрутасы рисовать, да и вес побольше, чем у мальчишки: лучше сразу выйти к реке. Растяжки загудели под ветром... Что-то слишком быстро запас высоты убывает, скорость непривычно велика, — потянул шелковые шнуры, вывел машину на горизонталь. Ага, слушается! Теперь в обратную сторону, дабы уклон все-таки был... Поиски золотой середины, то бишь наилучшего угла к горизонту, заняли все мое внимание до самого момента, когда подернутая легкой рябью речная гладь вдруг оказалась неожиданно близко, в каком-нибудь десятке сажен. Берег тоже не слишком удален, однако ни одного мало-мальски ровного и свободного от препятствий лоскутка в пределах видимости почему-то не обнаруживалось. Черт возьми, их же должно быть без счета! И было, и есть — только не там, где мне требуется! Значит, на воду. Поближе к бережку прижаться... Дьявол, сплошные кусты!
Разогнав кинувшихся врассыпную диких уток, моя артифициальная птица с шумом вломилась в густые прибрежные заросли. Инерсическая сила швырнула вперед, грудью на жесткий край корзины. Ветви хлестнули по лицу, еле успел нагнуться и зажмуриться. Вода подступила; не более фута пространства между поверхностью оной и повисшим на переломанных стеблях камыша крылом осталось для дыхания. Попробовал выбраться... Шиш, нога зацепилась за стремя! Ладно, пока дальше не тонем. А водичка, для начала лета, не слишком теплая: ежели дожидаться помощи, сидя погруженным в нее по шею, то наверняка с простудой слягу. Кровь из расцарапанного лба потекла в глаза: освободил руку, вытер брови тыльной стороною ладони... Да, не самое блестящее возвращение, хотя для первого раза сойдет. Вполне можно было и разбиться.
Нырнувши с головой, освободил запутанную ногу; потом дюйм за дюймом, словно угорь из верши, выполз из плетеной западни. Не в мои годы такими экзерцициями заниматься! Слава Богу, глубина небольшая: всего лишь по пояс. Весь в черном иле, с налипшими водорослями, с размазанною по лицу кровью, — выбрался на берег и увидел спешащую навстречу толпу с дубьем.
— Schau, der Wasserteufel! Смотрите, водяной черт!
— Halt! Nicht bewegen! Стоять! Не двигаться! Ich bin kein Teufel, ich bin ein Graf und ein Christian! Я не черт, а имперский граф и добрый христианин!
Здешний народ приучен к повиновению: стоило лишь начать уверенным тоном командовать, и дисциплина тут же восторжествовала. Ну, еще, правда, крестик показал, золотой на шелковом шнурке. Разом подтверждает и веру, и принадлежность к высшим сословиям, а стало быть, право повелевать. Только не повторяйте сей жест в России или, Боже упаси, в Италии. Там, знаете ли, все иначе.
С трудом подбирая немецкие слова, приказал мужикам бросить дубье, раздеться и лезть в воду. Птичку вытащили, даже не очень-то поломанную. За два или три дня можно исправить. Вокруг постепенно собрался народ. Послал наиболее солидного из бюргеров за городскою стражей.
Нимало не сочувствуя стараниям жителей венских предместий искать чертей где попало, особливо же меня принимать за нечистую силу, я не преминул отметить, что какая-то бесовщина впрямь творилась. Накануне порядок вывоза птицы и летуна с места посадки был согласован во всех подробностях: действия, сигналы, люди, повозки... Ну, и где все это?! Какого рожна творец небывалых машин, граф и миллионщик, стучит зубами от холода в мокрой одежде и чужом убогом камзоле?! Только в четвертом часу пополудни приперлись дворцовые служители, чтобы с первого же слова обрадовать:
— Ее Императорское Величество изволили сегодня разрешиться от бремени принцем!
При всей своей козлиной блудливости, Франц остается заботливым отцом и мужем. Как-то в нем это гармонирует. Когда у супруги начались схватки, все планы на ближайший день он похерил, обо мне мгновенно забыл — а фон Швиндт, к сожалению, оказался недостаточно близок к трону, чтобы узнать сию новость вовремя. Увы... Сожаления императора, что не смог наблюдать полеты зайденфогелей, мне обер-камергер передал (отнюдь не извинения, тут все смысловые тонкости значимы), просьбу повторить сей кунштюк передал тоже... Я отговорился нездоровьем. Пришел бы сам, как коллега по Королевскому обществу — другое б дело. Что он, жонглера нашел, подрядившегося его развлекать?! Или шута?! Ну его к дьяволу, подъюбочника!
Все же, Петр Великий был единственным в своем роде монархом. Многое можно поставить ему в упрек: жестокость, пьянство, чрезмерное отягощение подданных, даже порою несправедливость. Меня, вон, по кляузе Меншикова, чуть в крепости не сгноил. Но все это совокупно можно простить за редчайшее в государях свойство: неутолимую страсть к новшествам, знаниям, науке... Сам ломился к свету, как лось через сухостой, и других за собою влёк. Даже, бывало, против воли. Ныне просвещение в моде; множество коронованных особ желают презентовать себя его ревнителями; вот только искренности в них — на ломаный грош.
Торжества в честь рождения августейшего младенца, нареченного Фердинандом, совершенно затмили в глазах благородной публики все причуды чужеземного графа. Разве что, некий газетер упомянул полеты гигантских шелковых птиц над городом в числе прочих праздничных представлений. Знать бы заранее, когда Мария-Терезия разродится, так повременил бы недельку: куда спешить? Кстати, из Санкт-Петербурга сообщили, что супруга наследника тоже в тягости, причем срок такой, что уже никак не скроешь. Что-то долгонько цесаревич не мог ее обрюхатить. Многие даже сомневаются, его ли это заслуга, или Петру Федоровичу помогли. На фоне правящей четы союзной империи, мастерящей уже второй десяток принцев и принцесс, российские достижения по этой части выглядят бледно. Собственно, их еще и вовсе нету, потому как различные опасности подстерегают человеческих отпрысков повсюду, не исключая материнского чрева. Если сей ребенок изволит появиться на свет, а после сумеет выжить и окрепнуть, то с большой вероятностью станет когда-нибудь властелином России. Не сдюжит — старайся дальше, великая княгиня! Будущность державы — в твоей
* * *
*! Вот, что можно почти с полной уверенностью угадать, это имя. Точнее, имена, приготовленные на оба возможных случая, для царевича и для царевны. Ежели родится девочка, то будет Анна: в честь бабушки по отцовской линии, любимой сестры императрицы, о которой она уже четверть века хранит нежную память и печаль. Касательно мальчика, есть варианты, но немного. Соответствующие традиции царских фамилий весьма устойчивы. В предыдущей династии чередовались Иваны и Василии, в нынешней — Алексеи да Петры. Только есть еще одно важное правило: события иной раз накладывают мрачный колорит на имена участников оных. Скажем, после Смуты ни одного Бориса или Григория на пушечный выстрел к трону не допустят. Народная память крепка; на несколько веков, думаю, хватит. После смерти сына и наследника Петра Великого невозможен стал в царской семье Алексей, после восшествия на трон Елизаветы — Иван... Наиболее почитаемо сейчас имя Петр (понятно, благодаря кому), вполне способное занять у Романовых то же место, как, скажем, у французских Бурбонов — Людовик. Но, все же, и оно не бесспорно. Рано умерший Петр Второй бросил на него тень несчастья. Племянником своим, обретшим его же в православном крещении, государыня тоже не весьма довольна. Я бы сделал ставку на апостола, постоянно упоминаемого вместе со святым Петром и чтимого с ним в один день. Петр или Павел, равновероятно.
