Какие выгоды дает любой из противоборствующих сторон обладание морем, объяснять излишне. Все это слишком очевидно. Задача снабжения многочисленной армии, в ином случае — почти неразрешимая, сводится к обыкновенной торговой рутине. Противник же вынуждается терпеть все неудобства обозного сухопутья и, рано или поздно, неминуемый голод. Кроме того, меняется вся стратегия...
Хотя, стратегия — это были пока мечты. Вот в тактике кой-какие перемены назрели. Еще накануне отъезда, в Петербурге, довелось побеседовать о том с президентом Военной коллегии. Формально, мне поручили оборону южных границ от Надира. Способы действий персидского завоевателя нам с фельдмаршалом обоим были ведомы.
— Что ни говори, князь Василий Владимирович, умом и талантом этот головорез одарен изрядно. Иначе бы в государи не вышел.
— Да он и на троне — как был разбойник, так и остался.
— И все же, есть чему у него поучиться. Знаешь, княже, какой у него любимый род оружия? Кого из своих воинов он более всего холит и лелеет?
— Замбуракчеи? Не вижу, как мы можем сие перенять — да и зачем?! Верблюдов, предположим, купить нетрудно — только эти пушчонки, прямо на седлах монтированные, даже в сравнении с полковыми слабы. От полуфунта до фунта, нашею мерой: ну что это за калибр?! Смех один!
— Если, подскакав к плотному строю, палить в упор — очень даже неплохо получается. А полковые, конечно, еще лучше будут...
— Не пойму, Александр Иваныч, что ты задумал? Слонов, что ли, из Индии привезешь? На какого еще скота полковую пушку навьючить можно?
— Лошадей хватит, обыкновенной запряжки.
— Тогда в чем перемена? Трех— и четырехфунтовки в рядах пехоты уже лет сто, как употребляются: от самой Тридцатилетней войны! У нас же — от юных лет великого государя Петра Алексеевича...
— А вот смотри, господин генерал-фельдмаршал. В баталии с турками при Егварде, в тридцать пятом году, Надир выставил против турецкого центра сразу пятьсот замбуракчи! По убойной силе — считай, почти сотня полковых пушек! Не рассеянных по всему фрунту, а одна к одной! На дистанции картечного выстрела. Ни одно войско этакого огня не стерпит.
— Даже и не станет терпеть, а просто сии пушки, без прикрытия выехавшие, атакует и возьмет в пять минут.
— Кто говорит, что без прикрытия? Драгуны у нас на что? Для атаки в конном строю — сам знаешь, они не годятся. Лошади плохи, да и наездники не Бог весть какие. Так, пехота верхами. Вот сопровождать маневренную артиллерию — в самый раз.
— А рвы, канавы, апроши? На поле сражения их тьма бывает! Да если даже не брались за лопаты: попался ручеек или болотце, пушки-то и завязнут! Очень редко можно придумать такую диспозицию, чтоб позволяла артиллерийскую атаку. На память, кроме баталии при Гадебуше, ничего более нейдет.
— Препятствия сии, Василий Владимирович, большею частью преодолимы. Придам артиллерии саперную роту, с готовыми семиаршинными щитами из крепких дубовых досок, с готовыми же частями для сборки легких мостиков, — это все на повозках... Пять минут — и можно дальше скакать!
— Вижу, ты, Александр Иваныч, все продумал.
— Досужих дней было много. В тюрьме, особенно.
— Мне тоже, знаешь, в Шлиссельбурге все прежние баталии воспоминались. Ладно, составь регламент и штаты, обсудим на коллегии.
— Да может, еще дело и несподручным окажется. Дай пока временное дозволение забирать из полков пушки, для общего ими действия при нужде. На это коллежский приговор не надобен, твоей фельдмаршальской власти — вполне хватит.
— Нет, все равно на коллегию. Не нами заведено — Петром Великим! Такие дела за кофеем не вершатся.
Осторожность престарелого полководца имела личный характер: ему не хотелось решать что-либо по артиллерии в обход своего злейшего врага, генерал-фельдцейхмейстера принца Гессен-Гомбургского. По доносу сего интригана князь десять лет мыкался по тюрьмам; можно вообразить, как ему хотелось свести счеты с обидчиком. Да вот, не вышло: при восшествии на престол Елизаветы немец вдруг оказался пламенным ее партизаном и прыгнул, как следствие, в фельдмаршалы и в капитан-поручики Лейб-кампании (чин, по нынешним временам вознесенный как бы не выше фельдмаршальского). Мне, разумеется, обсуждать тактические приемы с этим тяжелым склочником и сварливцем вовсе не хотелось; но куда деваться — пришлось. Решили все криво. Ну, да наплевать: приехавши к армии, все равно сделал по-своему. Кому не по нраву, пускай жалуются! Канониры и ездовые легких пушек числились по старине при полках, однако то и дело из них выдергивались для батарейной экзерциции. Устроен был общий амуничный магазин, с боевыми припасами и прочим, что надобно в артиллерии; на лето планировались общие маневры сих пушкарей с драгунами и саперами.
Да, кстати: чуть не забыл! В Кизляр, как предписывалось царским указом, я, конечно, съездил. Провел смотр войскам, расквартированным в Терской области, и убедился: армия наша слаба. Но слаба не как прирожденный мозгляк, с дряблыми мышцами и согнутым хребтом, а как богатырь после тяжкого недуга. Исправить амуничное и провиантское довольствие, влить обученные пополнения — силушка-то и проснется! Впрочем, для оборонительных действий, в случае персидского нападения, наличных солдат вполне хватит. Шаха Надира опасаться нечего. Ну, а на случай войны турецкой, время для подготовки пока есть.
В трудах, то на благо отечества, то на пользу собственного кармана, время летело незаметно. Промелькнула весна, обрушилось всею фурией жаркое лето. И вот очередная почта принесла новости: хотя долгожданные, но оттого не менее поразительные. Начали возвращаться корабли, больше года тому назад посланные мною в Восточные Индии.
ПОХОД БЕЗ ВОЙНЫ
Лето семьсот сорок третьего выдалось тревожным. Персидский шах собрал двухсоттысячную армию, явным образом изготовляясь к большой войне. Понятно, что не на нас, а на турок; но сей монарх справедливо пользовался репутацией человека дикого, временами же — просто безумного. С него сталось бы под влиянием какой-нибудь блажи в последний момент броситься на другого соседа. Посему, все расквартированные на юге войска были в сборе, в предельно возможной на нынешний день готовности. Фортификация, экзерциции, накопление провиантских и амуничных запасов... Дальше Терской области я бы персиян не пустил. Гораздо интересней выглядела иная возможность: вместе с ними обрушиться на турок. Поскольку в июне месяце с шведами мы, наконец, замирились, наиважнейшее препятствие к началу южной войны отпало. Но, увы: армию, а тем паче флот мгновенно перекинуть на другой край державы невозможно. Да они еще и связаны оказались: связаны данным нашими дипломатами обязательством защищать шведов от датчан! Те обиделись на выбор наследника шведского трона, сделанный по слову императрицы. А старый лев теперь и зайцев трепетал... Кто бы мог подумать, что столь грозная когда-то держава — и вдруг впадет в такое бессилие! Условия мирного трактата были умеренные: передача России небольшой пограничной области, с тремя ключевыми крепостями. Мои пропозиции по части усекновения шведской торговли железом Румянцев с Любрасом, представлявшие Россию на Абовском конгрессе, ничтоже сумняшеся похерили.
Только к сентябрю напряжение немного спало. Пришли известия о вторжении персидских войск в турецкую Месопотамию, взятии Эрбиля и Киркука, начавшейся осаде Мосула. Надир действовал иначе, нежели объявлял перед началом войны (не настолько он глуп, чтоб раскрывать действительные планы). Громогласная похвальба его рисовала главным направлением Анатолию: шах грозился поразить Оттоманскую Порту прямо в сердце и распространить владения Персии от Инда до Босфора. На деле неутомимый завоеватель избрал менее амбициозную и более удобную линию наступления: по предгорьям Загроса и Тавра, к северо-восточному углу Медитерранского моря. Но и это движение было остановлено в самом начале, отчасти — благодаря умелым действиям мосульского паши Хаджи Хусейна Аль-Джалили, более же всего — вследствие многочисленных бунтов доведенных до нищеты и отчаяния шахских подданных. Великий воин был никуда не годным правителем. Он совершенно не умел соразмерять важность завоеваний с затратами и жертвами, которые несет ради них персидский народ. Равно как оценивать войны по выгоде или ущербу для государства. Вот, к примеру, сделан индийский поход, взята колоссальнейшая военная добыча. Надир не развивает успех! Не завоевывает богатейшую страну, уже готовую лечь под копыта его конницы. Вместо этого лезет в Дагестан, сие осиное гнездо, где кинжалы и сабли составляют единственное богатство жителей, сравнительно с индусами — просто нищих! Трудно придумать более глупое занятие, нежели покорение кавказских горцев: думаю, пропорция усилий и пользы получится из наихудших на свете.
Одна мысль терзала меня в то время: не окажутся ли мои, вроде бы тщательно обдуманные, планы в конечном счете столь же провальными? Жизнь полна неблагоприятных случайностей, а война — в особенности. Лучше б, конечно, без войны... Почему бы, к примеру, туркам не купить наш нейтралитет ценою открытия проливов для торгового мореплавания? Покуда Али-паша Хекимоглу оставался великим визирем, я всерьез на такой исход надеялся. Однако султан его сместил и отправил в ссылку на Лесбос: будто бы за бездействие и за неготовность государства к персидскому вторжению. Взамен поставил Сеида Хасан-пашу — янычарского агу родом из глубин Азии, отличившегося в баталии при Грочке. С этим бравым воякой толковать о возможных компромиссах ни малейшего смысла не имело: он не понимал, о чем речь.
Если даже я колебался, то в Петербурге ни малейших сомнений касательно южной политики не обреталось: войны с турками там не хотели. Боялись повторения миниховых походов, блестящих, но совершенно бесплодных для империи, а по дезертирству и смертности от болезней — просто чудовищных. И впрямь, воевать по-иному мы бы покамест не смогли. Для коренной перемены стратегии требовалось значительное усиление флота, как военного, так и транспортного, а значит — много времени и куча денег.
Но, чтобы провести сие усиление, сначала надлежало решить, что оно надобно, и найти средства на экстраординарные, сиречь сверх обычного, расходы. Обычные-то покрывали с трудом! Из собственных денег я, правда, кое-что тратил; но профинансировать войну с серьезной державой... Не тот масштаб! Идеи, где взять, конечно, были... Однако прежде требовалось императрицу и весь круг правящих империей лиц привести к убеждению в безусловной необходимости таковых действий.
Имелся способ, как обострить отношения с Портой безо всякого своевольства, в рамках исполнения указа, полученного минувшей зимой. Понеже ни османы, ни крымский хан сатисфакции за оскорбление русского консула и, в его лице, самой императрицы не дали, — за мною оставалось право наказать виновных самостоятельно. Право-то было с самого начала; после же вторжения Надир-шаха в турецкие владения к нему еще добавилась и возможность. На крымском пограничье нам стало можно почти все: турки проглотят и утрутся.
За Перекоп ногаи после того случая не совались. Знает кошка, чье мясо съела — знает, и шкуру бережет. Идти самому в Крым? Сил бы хватило. Но полномасштабное вторжение, с многотысячной армией — уже за пределом 'почти всего', которое бы турки стерпели. Войну не стоит начинать раньше времени. Простой набег, силами казаков или калмыков — так крымцы настороже, дело может не в нашу пользу повернуться. Наконец, по недолгом размышлении, нашелся соразмерный ответ.
В последнюю войну хан потерял почти все владения на кубанской стороне; лишь небольшой кусочек земли меж Черного моря и Кавказских гор за ним остался. Крепость Суджу-кале и несколько татарских селений в месте, называемом Гелин-Ишик (по-турецки — 'невеста света'). Красивое название для средоточия работорговли. Крепость свежей постройки, возведена уже после Прутской войны Ахмед-Гирей-султаном; работниками же по большей части были едичкульские ногаи, кои там в большом числе и осели. Прямая родня тех, которые консула высекли. А по восточным юридическим понятиям, кара за преступление ложится не на одного лишь преступника: на весь его род, в большей или меньшей мере. И точно так же, за действия рода отвечает каждый, принадлежащий к нему — кровная месть в полной силе.
Не то, чтоб я понятия сии разделял. Просто-напросто, очень уж удобно подвернулся повод выкинуть крымцев (и турок вместе с ними) с Черкесского берега. Сделать этот берег, если получится, русским, если нет — хотя бы ничьим.
Начало октября в тех краях — лучшее время для походов. Летняя жара уже миновала, холодов настоящих — еще нет. Провиант изобилен и дешев, вода... Вода тоже в достатке. Помню, как смеялся, читая донесения Миниха в архиве Военной коллегии. Маршируя вдоль Днестра, одной из не самых малых рек Европы, он жаловался на нехватку... Чего, угадайте? Воды!!! Дескать, '...в малых речках, впадающих в Днестр, для всей армии воды не довольно, высокие и каменистые берега мешают приблизиться со скотом для водопоя, а по самому Днестру по причине каменистых берегов еще хуже'. И это пишет знаток гидравлической механики! Вот что значит приверженность шаблонам. Привыкли в его родном Ольденбурге, как и в соседней Голландии, думать лишь над тем, как избавиться от лишней воды — и сразу становятся в тупик, если надо решить обратную задачу. Да у меня ученики инженерной школы за полчаса напридумывали столько способов — на десять таких армий хватило бы!
Марш восприял из Темрюка: вверх по рукаву Кубани, до места разветвления русла. Там пехота дождалась идущей от Копыла иррегулярной конницы, пополам казачьей и калмыцкой, и неторопливо двинулась к перевалу. Артиллерия же на гребных судах сплавилась водою к черноморскому устью реки, а оттуда пошла морем, вдоль берега. Зачем такие сложности? Так двадцатичетырехфунтовки, надобные для устройства осадных батарей, вьюком через горы не протащишь.
А всю дорогу морем — тоже нельзя. Керчь и Еникале, правда, не могли воспрепятствовать: обе эти крепости были обращены в руины. Керчь — не совсем, понеже в ней до позапрошлой осени оставался русский гарнизон. Однако, при шведском нападении на нас турки не преминули сим воспользоваться и вынудили посла Вешнякова согласиться на возвращение города. Но посол явил твердость духа и выторговал условие: укреплений не исправлять и не строить, войск постоянных не держать. То же, что с Очаковым. В свою очередь, мы блюли такие же точно обязательства в отношении новоприобретенных земель. Таманского острова, например.
Поэтому ни одна береговая пушка, ни русская, ни турецкая, не глядела на воды пролива. Но дальше, в Черном море, постоянно болтались два или три вражеских корабля. Переменяясь с другими, стоящими в Кафинской бухте, они неусыпно следили, не скользнут ли вдоль берега казачьи лодки. Удастся незаметно выйти у них за спиною — хорошо. Нет — ну что ж, придется расширять вьючную тропу до полноценной дороги. Недели две потеряем. Еще и погода может испортиться.
Места окрест знакомые. Совсем недалеко отсюда мне довелось как-то встарь драпать с небольшим отрядом от двадцатикратно превосходящих турок. Мало... Ох, мало нас ушло! Тогда Керчь была изрядным городом, а на таманской стороне густо и зажиточно жили черкесы. Теперь — едва ли десятая часть прежнего народу осталась. Хижины стояли пустые, с провалившимися крышами, лишь кое-где ютились полунищие рыбаки.
