Не знаю, как там насчет предполагаемых иномирных жителей, а бекташевцы, особенно ребятишки, отнеслись к моей системе снятия лесного урожая с полным одобрением, некоторые — прямо восторженно. Темнохвойные чащи — довольно угрюмое и бедное жизнью место. Напротив, опушка — светла, радостна, щедро дарит пришельцев грибами, ягодами и всевозможною дичью. А тут весь огромный лес взяли, да и превратили в сплошную почти опушку! Летняя страда миновала; для первых морозцев, когда русские дороги обратятся в твердь и станут проезжими, а мужики разойдутся на промыслы, время еще не пришло. По известной поговорке, у крестьян оставался час и для потехи. А у меня? Чтение почты и диктовка писем отнюдь не заполняли весь досуг. Конные и пешие прогулки по окрестностям тоже скоро наскучили. Дабы избыть праздность, начал составлять мемуары. Озирая мысленным взором картины прошлого, мучил себя вопросом: сумел ли я хоть что-то изменить в мире? Ну, турок побил... Несколько раз, крепко. Без меня бы так не вышло. Но прочен ли сей успех? Вот помру — непременно полезут магометане искать реванша, возвращать потерянное. Право плавания через проливы султан и вовсе в любой момент отобрать может, одним своим фирманом, коль не убоится войны. Этот сюжет пока еще далеко не окончен.
Вооружение, тактика, устроение войск... Ввел в употребление штуцера и егерские роты, начал поставлять армии и флоту превосходные сверленые пушки, довел до ума тактику мобильной артиллерии, маневрирующей в ходе баталии. В последнем не только моя заслуга: многие в сем направлении устремлялись, от шведов до персиян. Просто мы дальше всех продвинулись. Вот способы сбережения солдатского здравия в походе ни с кем делить не хочу: я их не только собственным разумением придумал, но и вбил шпицрутенами в умы подчиненных, не исключая самых тупых. Есть, чем гордиться! Однако все сие никоим образом не может остаться исключительной принадлежностью русских. Пруссаки, вон, уже переняли: благодаря отъехавшему к ним генералу Кейту, произведенному Фридрихом в фельдмаршалы. Теперь распространение этих новшеств по всей Европе — лишь вопрос времени, причем не весьма длинного. Возможно, и до турок дойдет, ибо король прусский весьма склонен к дружбе с султаном и охотно пошлет ему своих офицеров, если тот дозволит христианам начальство над магометанами. Вероятно, к будущей войне упомянутые инвенции станут всеобщим достоянием, а для обретения преимущества понадобится изобрести что-то еще.
Коммерция, промыслы и колониальные прожекты. Тут граф Читтанов не посрамил репутацию венецианцев. Самый бесспорный мой успех. В торговле железом и железными изделиями Россия уверенно теснит шведов, занявши должность главного поставщика сего металла на пространстве от Англии до Персии. По всему Медитерранскому побережью (разве за изъятием Испании) безраздельно царит чугунная посуда, отлитая на моем южном заводе. В Африке, Новой Голландии, Америке появились русские поселения. Ежегодно до полудюжины кораблей Камчатской компании ходят в Бенгалию. Фактория Банкибазар на Ганге содержится силами антверпенских евреев, но под покровительством империи Всероссийской и для ее выгоды. Половина селитры на наши пороховые заводы поступает через сей пункт. Шувалов как-то предлагал заменить тамошних негоциантов хотя бы немцами, дабы не раздражать императрицу присутствием среди компанейских служителей 'врагов христовых', однако согласился с моим возражением: торговля эта слишком важна, не стоит подвергать ее риску. Жизнь в Ост-Индии наполнена жестоким соперничеством с голландскими, английскими и французскими купцами: все норовят друг друга вытеснить, с употреблением самых подлых и коварных приемов. Мало кто способен держаться против враждебного напора такой силы. Фламандские иудеи справляются — ну, так пусть трудятся дальше, и Бог им судья в делах веры!
Впрочем, среди коммерческих агентов Компании большинство русских. Зря, что ли, учил?! Есть немцы, итальянцы — и совсем мало подданных колониальных держав. Это, прежде всего, вопрос лояльности. Каждая доходная статья становится в современном мире яблоком раздора; будущие столкновения в заморских владениях неизбежны. Стоит ли подвергать испытанию верность служителей, заставляя их драться против соплеменников? При уязвимости наших позиций в южных морях, ничтожнейшая оплошность может стать фатальной. Недаром компаньоны не торопятся отнять у меня и моих ставленников фактическое руководство колониальными и торговыми делами, хотя и злобствуют касательно излишних, по их просвещенному мнению, расходов на устройство поселений в диких землях. Лучше бы, мол, дивиденды увеличить, а не тратить несусветные суммы на переселение мужичья в Америку! Пока удается сдерживать их алчность, упирая на неизбежную потерю сей коммерции при отсутствии опоры на берегу. Любая из трех старейших ост-индских компаний может послать в Анианский залив превосходящие, против наших, силы и перенять меховую торговлю с индейцами — если только тамошние окрестности не будут заранее укреплены под русской властью. Вице-король Новой Испании пока не может, но когда-нибудь должен будет попытаться воспрепятствовать продвижению Камчатской компании в сторону Калифорнии. Положа руку на сердце, должен признать: надежда на долговременное спокойное обладание американскими территориями все еще очень неверна.
Так что же, в итоге, получается? Все владения, занятые моими трудами для империи, могут быть утрачены в одночасье при нерасчетливом ведении государственных дел. Доверия к Бестужеву на сей счет мало. Впрочем, к Воронцову или какому-либо иному сановнику, могущему, при успешной интриге, нынешнего канцлера заменить — как бы еще того не меньше. Земля тверда под ногами, пока есть сила отражать посягательства на оную, иначе это прах, могущий легко быть сдутым ветрами истории... Пожалуй, главная и самая бесспорная ценность, приобретенная Россией благодаря моим усилиям, это люди. Мною отобранные, вскормленные и выученные, испытанные в беспрестанном состязании с коллегами из просвещеннейших стран Европы. Две-три сотни навигаторов, инженеров, заводских начальников, торговых распорядителей... Несколько тысяч литейщиков, токарей, вальцовщиков, матросов... Ничтожно мало в масштабе государства: менее тысячной доли от всего народа российского, исчисляемого ныне, с бабами и ребятишками, в двадцати миллионах. Но, подобно закваске, впущенной в бродильный чан, сия когорта претворяет окружающую инертную толщу по собственному образу и подобию. Если не случится какой-то вселенской катастрофы, через два-три поколения страну будет просто не узнать. Жаль, что я этого не увижу. Изощренная сложность высокодоходных промыслов и тупое прикрепление работников к земельным наделам никак не уживутся бок о бок. Надеюсь, будущим государям (и советникам оных) достанет ума, чтобы сей конфликт решить миром. А сейчас, пока еще, тесто не взошло, из коего потомки испекут хлеб грядущего века.
Сохранить дело, сберечь своих людей. Вот главный мотив, побудивший меня не рваться напропалую в бой с апологетами рабства. Отступление не заключает в себе чего-либо постыдного: опытный военачальник обязан относиться к такому маневру с полным хладнокровием. Что некоторые из компанейских служителей, поднятые и выращенные мною, теперь больше слушают Петра Шувалова... Готов отнестись к этому с пониманием. Заранее приуготовиться ко времени, когда меня не станет, малость подловато — но умно. Не следует требовать от всех и каждого благородной верности сюзерену. Тех, у кого шея плохо гнется, а бесстрашие преобладает над изворотливостью, я заранее постарался сплавить в колонии, где сия порода человеческая более востребована. Иной раз даже случаются трения между главною компанейской конторой, стоящей за осторожность и экономию, и местными управителями в диких землях, исполненными духа конкистадоров.
Пожалуй, лучше для дела, что граф Читтанов вовремя отошел в тень, передав руль приказчикам и лишь изредка, в трудные моменты, давая подсказки из-за кулис. Найти же себе занятие — не составило ни малейшего труда.
Ученые штудии, прерванные когда-то в силу обстоятельств; переписка с Вольтером, собиравшимся в pendant к жизнеописанию Карла Двенадцатого сочинить историю Петра Великого; беседы с крестьянскими детьми... Вот интересно, почему я, приехавши в деревню, беспременно оказываюсь в окружении стайки мальчишек? Что им тут, медом намазано?! В каком-то смысле, конечно, намазано: некоторые здешние уроженцы, начинавшие у меня на побегушках, приезжали потом важными господами, в немецком платье... Но главная причина, скорее, не в этом. У нас, людей, как и у прочего зверья... Не хотите считаться зверьем? Ладно, как у прочих тварей божиих — детеныши нравом игривее, живее и любознательнее зрелых особей: сравните, например, трехмесячного котенка с толстым котом, ленивым обжорой и любителем поспать, в какого он со временем вырастает. Сопоставляя собственную натуру с окружающими, признаюсь честно: во мне и к старости сохранилось довольно ребячества, азарта, любопытства и охоты к игре. Не той, что на клетчатой доске или зеленом сукне, с деревянными и нарисованными на бумаге королями, а к серьезной, большой, где порою настоящие короли в отбой уходят. Или к игре ума, во всех многообразных ее разновидностях: наука, сочинительство, et cetera... Подобное тянется к подобному. Не сподобившись иметь собственных наследников, я увожу, подобно дудочнику из Гамельна, чужих. Касательно судьбы ребят, ушедших за 'трубачом в пестрых одеждах', немецкая легенда предлагает множество версий: от утопления в Везере до счастливого переселения в дальние страны. Что ждет прежних моих воспитанников после меня, точно так же неведомо. Надеюсь, что не пропадут. Новые хозяева Компании не станут зря обижать ценных служителей. Если кто-то все же не поладит с Петром Ивановичем, его охотно примут хоть Демидовы, хоть Онучин или Бенедетти — бывшие мои приказчики, отпущенные на вольные хлеба и владеющие теперь собственными, немалого размера, промыслами.
Впрочем, не у всех отроков любопытство преобладает над здравомыслием. Даже не у большей их части. Ну, и слава Богу: надо же кому-то пахать и сеять, оставаясь в крестьянском звании! Но есть и такие, коим обыденная сельская работа кажется нестерпимо скучною рутиной, зато возможность хоть одним мизинчиком прикоснуться к делам 'нашего графа' — честью и наградой. Целый выводок подобных отщепенцев захороводился вокруг меня. Была бы их немалая толпа, да только я сразу прогнал всех, кто слаб в учебе. Школьный учитель здешний (достойный человек, а не драчун и пьяница, что был когда-то: их с той поры четверо сменилось) благодарил и кланялся, дескать, представить себе не мог, чтобы у детей единым разом столько усердия прибавилось.
Спастись от ребячьей назойливости было два способа: либо приказать слугам гонять мальчишек, либо найти им занятие. Собственно, искать долго не пришлось: опыты по строению артифициальных птиц, незлонамеренно прерванные инквизиторами Венецианской республики более десяти лет назад, могли быть возобновлены в любое время. Требовалась лишь свобода моя от важных и не терпящих отлагательства дел, да команда старательных помощников. То и другое оказалось налицо; к тому же Семен Крутиков, приехавший со мною помощником секретаря, когда-то принимал самое тесное участие в далматских опытах и охотно взял на себя непосредственное руководство, избавив мое сиятельство от малозначительных забот. Еще один умелец нашелся тут же, в селе: бывший корабельный плотник и парусный мастер, списанный по старости и болезни, однако в наставники ребятам годный. К сожалению, бамбук и шелк, припасенные некогда для постройки летучей машины, затерялись или пропали, доставка же новой партии требовала времени. Пришлось на первое время заменить их сосновыми рейками и тонкой парусиной, а вместо горы Велий Верх использовать берег Черной речки, сильно уступающий высотою, но для 'птичек' саженного размера вполне пригодный.
За пару месяцев новосозданная артель пробежала хоженную ранее часть пути, подойдя к созданию полноразмерной машины. Наступившая зима заставила перенести работы в пустой овин, снятый незадорого у соседа. Печь для сушки снопов плохо справлялась с декабрьскими морозами — иной раз приходилось дожидаться оттепели. Из детишек остались самые упрямые, которым и стужа нипочем, дай только интересным делом заняться. Впрочем, русский климат оказался не только помехой: мягкий, пушистый снег позволял по-новому решить проблему возвращения на земную твердь, исполнив нижнюю часть машины в виде салазок. Взлет, при такой конструкции, я тоже предполагал возможным с крутого и достаточно высокого склона.
К Рождеству диковина была готова. На святочном гуляньи мальчишки, прокатив полотняную птицу, поставленную на легкие полозья, по всей деревне, под смех и прибаутки веселящегося народа пустили с горки, с которой прежде сего детвора каталась на ледянках. Самый тощий и легкий — Алешка Новоселов — забрался в плетеную из лозы люльку, взялся за шкоты, позволяющие изгибать и растопыривать хвост артифициального монстра наподобие паруса, но... Пташка не взлетела. Трехсаженные крылья, забирая ветер, сообщали всем эволюциям устройства необыкновенную плавность. Где ледянки мчались стрелою, там наше изделие скользило с вальяжностью парусника. Разогнаться до требуемой быстроты никак не получалось. Хватившие браги мужички принялись насмешничать:
— С крыльми, а не летает... Што ж то за птица така получилась? Неначе, курица!
— Мож, она у них и яйца несет?
— Да не, в ентой корзинке токо пару яиц найдешь, у ейного птенчика — и те мелкие!
Достоинства сиятельного графа крестьянские шутки вроде бы не касались: делали-то все ребята, я же лишь изредка давал советы, снисходя с невообразимой высоты. Но парней задело. Поглядывая на меня украдкой, они явно ждали генеральского рыка, в отпор веселящимся глупцам. Еще мне не хватало святочную потеху людям портить! Велел измерить крутизну и протяженность склона, засек время скатывания, рассчитал скорость. По миновании праздничной недели, бурмистр Андрон выгнал тех самых крестьян работать в счет летней боярщины: расчищать и выравнивать склон Телятиной горы, самой высокой в округе и с южной стороны переходящей в отвесный речной обрыв, издырявленный ласточьими гнездами. Прежде безымянная, возвышенность эта обрела название благодаря недавнему приключению, когда с кручи свалился отбившийся от стада телок. Мясо, рассказывают, оказалось отбито не хуже, чем бифштекс у повара-англичанина. Алексей, птичий наездник, взирал на сии труды с видимой опаской.
— Не забоишься? А то, давай, постарше кого посажу.
Парнишка дернул головою, глаза блеснули:
— Нет, Ваше Сиятельство! Лучше меня никто не сладит.
Сверкать на господина очами он, по правде говоря, имел кой-какие основания. Матушку его, Олену, родила через девять месяцев после одного из моих визитов в деревню молодая, вольного поведения, вдовушка, по доброте своей не отказавшаяся скрасить хозяйский досуг. Конечно, не пойман — не родитель; красавица и других привечала; но указание старосте выдать ей денег и снабдить всяческим припасом ввиду сей оказии было дано. Возможная моя дочурка, подобно всем крестьянским девушкам, рано вышла замуж, нарожала своих детей и умерла молодой от морового поветрия. Алеша и его сестренка жили при мачехе. Внуки? Бог знает. Возможно. Наверно, из-за моего сиротства — а может, по иной какой причине — я в смысле любви к потомству вышел калекой. Не знаю сего чувства, ну вот совсем! По крайней мере, не испытываю ни малейшего побуждения тех, кому дал жизнь, каким-то образом баловать, льготить и устилать их путь розами. Тем паче (отметим между прочим), балованные дети почти всегда вырастают либо не годными ни на что бездельниками, либо записными мерзавцами. Если младенец унаследовал мой дух, он сам сыщет дорогу из деревенской глуши в широкий мир: школа здешняя открыта для всех, а любой грамотный юноша принимается в Компании, как родной. Оттуда, по выслуге, можно уйти на вольные хлеба. Правда, желающих мало, но само наличие такой возможности весьма оздоровляет атмосферу. У других владельцев, конечно, иначе. Там крепостные подлинно в рабстве пребывают. Мне же удалось высвободить в русских людях, подаренных царем за службу, скрытые силы и таланты. Силы огромные, куда Гераклу! И обратить оные к своей корысти, что худого?! Все на принципах взаимности: я укажу вам путь к свободе и богатству, извольте лишь маршировать к заветной цели в моем полку; ежели нужно будет — пробиваться с боем!
