Острова. Шаанджита

Мысли в голове бродили толпами, взявшись за руки и распевая песни о "свободе, равенстве и братстве", тьфу, о "чистоте, долге и Великой Матери". Образ последней вообще представлялся размытым пятном, как и мотивы ее почитательниц. Девушки, молодые и красивые, укрывают себя от мира, что само по себе было бы не плохо и не хорошо, не имей религиозной подоплеки. Укрывают, дают обеты... какие? Ведь дают же наверняка. Рожают детей непонятно от кого, чтобы потом считать их детьми острова, по сути, ничейными. Отрекаются от семьи личной, чтобы быть принятыми в семью общую, где все — сестры, где мир и любовь. Нет, не любовь, а скорее забота о ближних. Посвящают себя... чему? Молитвам? Этой самой заботе — о других? Самосовершенствованию? Слово-то какое, сложное. И непонятное, ну ни разу.

Так я рассуждала, вышагивая по дорожке под сенью деревьев, и если на вопрос "почему" я еще могла бы придумать ответы, то вопрос "зачем" так и остался открытым. Странный мир островов не стал понятнее, наоборот, чем больше я узнавала, тем сильнее болела голова от попыток что-то объяснить и провести аналогии.

А голова болела...

Когда я поняла, на миг отстранившись от своих мыслей, что черные мушки — вовсе не насекомые, и темнеет не из-за того, что вечер настал, возникло желание присесть. А лучше прилечь. Лавочки рядом не оказалось, я вырулила с дорожки на травку, такую мягкую с виду, и со всем возможным достоинством рухнула под дерево. То оказалось шершавым, растительность под задницей — чуточку влажной, но в целом я осталась довольна. Потихонечку мошки разлетелись по своим делам, на улице вновь настал день, и я получила возможность нормально оглядеться.

Обычный садик: серые дорожки, присыпанные мелким камнем, кусты с неизвестными мне цветами, деревья, разнящиеся по формам и величине. Журчание воды от ручья или близкого, но невидимого глазу фонтанчика, трели птиц, шорох листвы, тихий разговор. Разговор.

Нет, я не страдала страстью к подслушиванию, и чаще всего информация проходила мимо меня, и я оказывалась в центре заварушки или интриг, которые не замечала, пока ситуация не становилась критической. Рассеянность ли тому виной или нежелание лезть в чужие дела, но меня довольно быстро исключали из круга сплетниц — что в институте, что на работе, что во дворе. Но сейчас... сейчас я постаралась даже дышать тише, вслушиваясь в приближающиеся голоса. И всему виной мое имя, сказанное с раздражением.

— ...мне не нравится, что она здесь.

В первом голосе звучали капризные нотки особы, привыкшей к повиновению. Второй же, казалось, подначивает собеседника, сдерживая в то же время "на поворотах".

— Ты видишь в ней опасность?

— Н-нет. Не знаю! Мне не нравится она, и то, как относится к ней моя сестра. Эта девчонка пришла, и я сразу почуяла неладное. Она как враждебное семя, такому стоит лишь попасть на благодатную почву, и все — поле испорчено, а сорняки вырывать слишком долго.

— Ты боишься остаться забытой, раз пришла шаанджита?

— Это не правда! — взвилась истерично первая особа, и вторая на нее шикнула. Та заговорила тише, так, что я едва расслышала, — настоятельница рехнулась на этих своих предсказаниях и Лике Острова. Видение было ей, как же! После смерти Оливии она только и делает, что ждет "ту, что меняет". Ждет, ждет... только это все попусту!

— Глори, ты не права.

Голоса зазвучали ближе, и я оглянулась в попытке найти укрытие — собеседницы вряд ли бы мне обрадовались. Дерево, к которому я прислонилась, казалось слишком несерьезным заслоном, но кусты росли далековато, и выбора у меня не осталось. Стараясь сильно не шуметь, я перекатилась за ствол обхватом едва ли шире меня. Несерьезно, но лучше уж так, чем быть застигнутой на лужайке.

Сердце застучало в ушах, когда я поняла, что собеседницы подошли ближе, неспешно хрустя гравием дорожки. Из-за этого стука я едва слышала, о чем они говорят. Постаралась успокоиться, дыша медленно и глубоко, и отчасти мне это удалось.

— Очень долго вы считали меня правой.

Голос прозвучал так близко, что я вздрогнула.

— Не у одной тебя дар, Глори, не забывай об этом. И если девочка именно та, за кого ее принимает сестра Евгения, многое должно измениться.

— Именно — оно изменится. Нам это надо?

Они остановились, и я получила возможность разглядеть женщин. Обе одинаково "серые", но одна помоложе и выше, а вторая старше и миниатюрная, словно так и не оформившийся подросток. Почему-то мне сразу подумалось, что та, первая — Глори, обладательница дара и ярая противница моей персоны. Она замолкла лишь на миг, чтобы тут же продолжить зловещим шепотом:

— Все вы ждете перемен, те, кто слушает настоятельницу. Да только зря! Перемены Акульему не к добру, уж я-то знаю. Еще раз говорю, надо все это остановить, пока не поздно. У Евгении много власти и много знаний, и ничего хорошего нас не ждет, если властью своей она передаст то, что знает, этой... Кристин.

Имя мое она едва не выплюнула, полная презрения. Я удивилась даже, вглядываясь в напряженную серую спину. Вроде ничего ей не делала, и профиль лица не знаком даже.

— Глори! Подожди ж ты! Ох, дурная девчонка.

Монахиня совсем по-бабьи всплеснула руками и едва ли не бегом понеслась за собеседницей, которая, что-то решив, широким шагом направилась туда, откуда пришла пару минут назад. Только платья взметнулись, и хрустнул гравий.

Шаги стихли, а я все продолжала лежать под деревом, почти не ощущая промокшей рубашки и занемевшего тела.

Значит, не все мне тут рады. Некоторые даже очень не рады. И, наверное, у них есть свои причины. Поговорить бы с этой Глори, но вряд ли она будет адекватна в общении со мной, вон, даже со спутницей то шипела, то огрызалась, то пыталась вещать страшное. Как с такой говорить о делах серьезных? Тем более сейчас, мало что в этом мире понимая.

Я перевернулась на спину и устало прикрыла глаза ладонями. Тепло, исходящее от них, приятно согрело веки. Я бы еще так полежала, но голос, раздавшийся над плечом, заставил подпрыгнуть и стиснуть зубы, чтобы наружу не вырвалось ничего, громче придушенного писка.

— А я тебя видела, — сообщила Ларина, по-птичьи наклоняя голову набок.

"Тоже мне, счастье", подумала я и украдкой огляделась. Других свидетелей моего "отдыха" заметно не было, и я обратила взор на девочку.

— И что же ты видела?

— Ты тут пряталась и подглядывала за сестрой Глорией и сестрой Таллирией.

— А ты, значит, подглядывала за мной, да? — я попыталась напустить на себя строгость, но это вышло плохо — слишком силен был недавний испуг.

— Неа, я мимо проходила.

— Ну-ну. То-то я тебя не слышала, — проворчала я.

Девочка опустила глаза и едва заметно покраснела, но тут же смущение будто ветром сдуло, и она, наклоняясь ближе, предложила:

— А хочешь, я никому не скажу?

И глаза блеснули интересом заговорщика.

Видно, скучно им тут, если уж моя персона вызвала такой фурор с полным диапазоном эмоций — от желания помогать или хотя бы не выдавать до едва ли не ненависти.

Я кивнула, в душе сомневаясь, стоит ли расспрашивать про монашек, но девочка решила вопрос сама:

— Но не спрашивай меня о них. Я все равно ничего не скажу. Ничегошеньки!

— А почему?

— А мне сестра Евгения велела молчать, чтобы ты сама смотрела, слушала и понимала... ой!

Она прикрыла ладонью рот, глаза испуганно округлились. Видно, и про наказ настоятельница "велела молчать", а девчонка уже сболтнула. Понимая, что и моя шпионская деятельность не пройдет незамеченной, и к вечеру о ней будет знать если не весь монастырь, то половина уж точно, я поднялась с земли. Тело занемело и продрогло, зубы выбили чечетку, не то от холода, не то от нервов. Я потянулась, отряхнула налипшие соринки, и, махнув на прощание Ларине, зашагала по дорожке.

Настоятельница нашлась на удивление быстро, она стояла у фонтана в главном дворике и беседовала с какой-то монашкой. Я, полная решимости прояснить ситуацию, направилась к ним, но, не дойдя десятка шагов, остановилась, как от удара. Собеседницей сестры Евгении оказалась сестра Глория, и глаза ее полыхнули неприкрытой злобой, когда женщина меня заметила. Оглянулась и настоятельница, и мне пришлось подойти ближе. Не топтаться же поодаль, когда меня обе видели.

— Снова здравствуйте, сестра Евгения.

Я старалась говорить ровно и смотреть в пустоту между собеседницами.

— Здравствуй, Кристин. Кажется мне, прогулка пошла тебе не на пользу, ты слишком бледна.

— Это погода все, — ответила я и неопределенно помотала лапками. — Я метеочувствительна.

Женщина улыбнулась, не став меня расспрашивать, и повела рукой в сторону собеседницы.

— Это сестра Глория, знакомься, Кристин.

Я приподняла уголки губ, сообразив нечто среднее между ухмылкой и гримасой, Глория ответила тем же, только с большей страстью. Глаза ее блестели от злости.

Разговор затих, ни одна из нас не делала попыток его возобновить. Я же, пользуясь молчанием и состоявшимся знакомством, разглядывала "обладательницу дара". Женщина оказалась немногим старше меня, лет на пять максимум, но повыше и потяжелее. Мужчины без оговорок назвали б ее красивой: длиннющие ресницы и чувственный рот, правильный овал лица. Да, такая понравилась бы многим. Наверное. А еще в глаза мне бросился капризный изгиб губ и хмурый лоб, словно девица собралась топнуть ножкой и начать ругаться.

— Я хотела...

— Я подумала...

Мы заговорили с настоятельницей вместе, и вместе же замолчали.

— Так что ты хотела, Кристин?

— Нет-нет, ничего, я вас внимательно, леди Ев... ой, госпожа настоятельница.

Та выдержала паузу, столь любимую ею.

— Я подумала, что нам не помешает обед. Совместный, — добавила она с упором, и слова эти, как ни странно, относились не ко мне, а к сестре Глории.

Монашенка покорно наклонила голову, но я успела перехватить ее взгляд, и плечи сами собой дернулись, будто от озноба.

Направляясь за настоятельницей, я зло грызла губу и старалась не смотреть на "обладательницу дара". Или я слишком внушаема, или она обладает зачатками гипноза, как сестра Евгения. Не даром же на нее так похожа. Я усмехнулась, подумав, что будет забавно, если сестры по вере окажутся еще и сестрами по крови.

— Кстати, леди... ой, простите еще раз, сестра Евгения, можно я буду обращаться к вам как к "леди"? — спросила я и чуть не добавила "вам так больше идет".

Губы ее изогнулись, я приняла это за согласие и продолжила:

— Как я понимаю, вера в Великую Мать — не воинствующая... гммм... религия. Вы просто живете здесь, так, как того велит вам ваша богиня, и...

— Помогаем людям, — с мягкой улыбкой подсказала настоятельница.

Сестра Глория пробормотала что-то еще, но ее мнение меня сейчас не интересовало.

— Как?

Вместе с вопросом поднялись вверх брови, я остановилась посреди галереи, перехватив за запястье собеседницу. Тут же руку отдернула, вновь вызвав мягкую улыбку.

— Как? Очень просто. На всем Акульем сестры — одни из лучших лекарей. Мы избавляем людей от страданий физических и душевных, содержим Дома Мира и странноприимные дома — сама понимаешь, мужчинам в монастырь никак не попасть. Еще мы принимаем роды и благословляем браки.

— Но как? Великая Мать не одобряет же их... или я ошибаюсь?

Обе монашки глянули на меня снисходительно, давая возможность в очередной раз почувствовать себя дурой. Я зажмурилась и тряхнула головой, пытаясь привести в порядок мысли.

— Хорошо. Давайте поступим так: мы идем, куда там положено, обедаем, и вы заодно рассказываете мне все. Историю сотворения мира, то, почему Великая Мать одобряет браки, но не среди сестер, почему у вас не почитается Бог-Отец... ну и еще что-нибудь подобное.

Потом уже, валяясь в постели и запуская пальцы в темную шевелюру Алекса, я рассказывала любимому легенду. Легенду о том, что когда-то этот мир был пуст. Неприветливый ветер, убогий клочок суши, содрогающийся от волнений, будто калечный, и море, бесконечное море вокруг. Так было, пока не пришла она — Великая Мать, которая тогда ни матерью, ни великой еще не была. Она глянула на мир и пожалела его. Из плоти бедер ее вылепились острова, а дыхание зародило в них жизнь. Сами острова породили флору и фауну, отличающуюся от острова к острову, а людей создала опять же богиня: похожих, но разных. И велела размножаться. Люди с этой задачей справлялись успешно, заселили все, пригодное для жизни в этом мире, который спокойным становиться и не собирался даже. А потом пришли они — инородцы, похожие, но другие. И принесли Великую Заразу, от которой вымерла большая часть местного мужского населения. Эпидемии, междоусобицы, войны валились в то время на голову как из рога изобилия. Даже острова лихорадило. Но осыпалось песчинками время, и установился мир, какой-никакой, но мир. У местных женщин и пришлых мужчин появились дети — похожие, даже слишком похожие на обоих родителей. Это и навело на мысль, что люди — одинаковые по сути создания, пусть первые и славят Бога-Отца, а вторые — Богиню-Мать, и происходят они из разных миров. Но вера в Мужчину, воинственного и разрушающего, не прижилась на островах. Острова хотели мира, и они получили его вместе с Великой Матерью, справедливой утешительницей и врачевательницей.

— И знаешь... легенды легендами, но что-то в этом есть. Отсюда и корни "кочевого" образа жизни. Да-да, Алекс, не надо так улыбаться, в горных селениях ближе к хвосту до сих пор принято отсылать повзрослевших чад из дома подальше. Видно, боятся вырождения из-за родственных связей. Раньше, когда людей было мало, проблема стояла гораздо острее.

Рука возлюбленного замерла на моей коленке. Ножке сразу стало неуютно, ведь ее лишили недавней ласки. Мужчина же посерьезнел.

— Кристин, ты сама отлично знаешь, что родственные связи запрещены. Это... это противоестественно и невозможно!

Мне показалось, что его даже передернуло от подобной мысли.

— А как же ваши так называемые монстросо? Уродцы всяческие.

— Это животные.

— Да? А почему они так похожи на людей? С двумя головами там или с хвостом, четырехрукие или поросшие шерстью... но люди!

— Кристин, зачем тебе все это?

В голосе его звучало напряжение, брови сошлись на переносице. Я поспешила улыбнуться, мягко и игриво, и потянулась обнять любимого. Плечи его показались каменными, он расслабился далеко не сразу, я наговорила кучу милых глупостей, поглаживая спину. Наконец, он обнял меня в ответ и ткнулся носом чуть повыше ключицы. От такого касания дыхание перехватило, я чуть не пропустила следующие его слова:

— Дорогая, давай не будем больше об этом.

— А... что? Никогда?

Он промолчал, а я кивнула, думая меж тем, что ж за ужас-то такой охватывает их всех, стоит лишь упомянуть здешних монстров. Что-то исконное, давнее, из тех времен, когда вместо здоровых детей рождались уродцы. Что-то такое, от чего даже Алекс, умный мужчина, по местным меркам едва ли не гений, спешит отмахаться ото всего и убедить меня в том, что монстросо — всего лишь животные, вроде наших обезьян. Не хочет ничего говорить.