Острова. Шаанджита

Анна Попова

Острова. Шаанджита

Глава 1

Есть люди, которым если не везет, то по-крупному. Думаю, это как раз про меня сказано.

Я шумно вздохнула, покосилась наверх, где за решеткой по голубому небу плыли редкие облачка, потерла поясницу, затекшую от сидения на земле. Пробормотала тихонько под нос:

— Итак, Кристина Захаровна, как же вас, голубушка, угораздило-то?

Сейчас, сидя в яме, я готова была признать, что виной всему наплевательское отношение к себе и своей судьбе. Но что тут говорить — сложный был период.

Родителей я потеряла полгода назад в автокатастрофе. Пьяный придурок влетел в их машинку, едва не размазав ее по бетонному ограждению. Ему-то ничего, таким везет, а вот они... как я жила потом, толком не помню. Пелена черной тоски и жесточайшей депрессии сменялась периодами загулов со знакомыми старыми и новыми. Иногда я выползала из этого, ужасаясь, до чего себя довожу, но периоды просветления долгими не были. Потеряла работу, попав под сокращение. Разозлилась, решив, что так нельзя, решила начать все заново, но...

Грянул гром. Пройти томографию мозга я согласилась по настойчивым просьбам друзей. Моими обмороками и вечной тошнотой они были обеспокоены куда как больше меня. Я шла, отшучиваясь, что скорее уж буду беременной, чем с проблемами с головой. Как же я ошибалась! Диагноз поверг в шок — опухоль мозга, прогрессирующая и грозящая метастазами. Требовалась госпитализация, долгое и дорогое лечение, и гарантию на успех никто не давал.

Я вышла из больницы, не замечая ничего вокруг. Стоял конец сентября, теплое бабье лето, но меня трясло, словно на холодном ветру. Ноги понесли прочь, в трамвае люди косились, но мне было не до них. Крутились мысли "как" и "за что", но больше занимал вопрос "что делать". Искать средства, занимая у друзей? Продавать дачу, устраиваться на новую работу — плевать, на какую! — и... что? Выигрывать у смерти полгода, те самые месяцы, обещанные врачами?

Отчетливо помню тот момент, когда поняла, что умру. Не сейчас, так чуточку позже, но время внезапно стало конечным и... очень уж скоротечным.

Как вышла из трамвая на третьей дачной и утопала в лес — не помню. Помню только, как плакала рядом со столетним дубом, размазывая слезы по щекам и задыхаясь в рыданиях. Боль душевная уходила, сменяясь болью головной. Когда уже не осталось сил, и слезы иссякли, я полезла в карман за платком, а нащупала "амулет". Цепочка у него давно порвалась, а сделать не доходили руки, потому небольшой кулон в форме трех рыб в круге так и валялся бесхозным. Прикасаться к нему было приятно, он, на вид металлический, на ощупь казался деревянным и теплым.

Шмыгнув в очередной раз носом, я отлепилась от шершавой коры дерева и самой себе строго сказала, что хватит ныть, и пора отправляться домой. Дуб же обняла от души, будто старого знакомца. Любимое место всегда давало силы, вот и сейчас я почувствовала, как поднимается энергия волнами, проходит сквозь меня — от груди по позвоночнику вверх — и выходит, создавая шум в ушах. Голова немного кружилась, но это было упоительное чувство.

— Да, домой, — прошептала я. — Пора возвращаться.

И не успела сказать это, как значок-амулет нагрелся и будто прилип к пальцам. Дерево, за шершавую кору которого цеплялась, начало втягивать в себя, став будто резиновым. Не успела и пикнуть как следует, а меня уже облепило что-то плотное, тугое, тяжелое, не дающее ни двигаться, ни дышать, и через миг уже с силой из себя вытолкнуло. Не удержавшись на ногах, я упала и тут же зашипела от боли: пятая точка пришлась на корень, выступающий из земли.

— Что за черт? — начала говорить я, да так и замерла с приоткрытым ртом.

Привычного леса, что в окрестностях Кумысной поляны, не наблюдалось. Наблюдался дуб, постарше и помассивней того, с которым обнималась недавно, деревянный забор и небольшая сторожка, на пороге которой мирно посапывал человек.

Я собралась в кучку, поднимаясь на ноги.

— Мдя, — пробормотала уже тише, не решив еще, стоит ли будить его и узнавать дорогу или выбраться отсюда, а потом уже думать, что делать дальше.

Мало ли, может, я в приступе горя была совсем дурная и заперлась на частную территорию, и теперь придут злые дяденьки и сделают мне ай-ай-ай? Не допускать же реальность того, что меня поглотило дерево, а потом выплюнуло где-то в совсем другом месте. Нет, скорее уж это я рехнулась.

— Ну да. Ля-ля-ля, я сошла с ума, какая досада, — пропела себе под нос и нервно хихикнула.

И то ли от этого, то ли от хруста ветки под кедами, но человек проснулся и сел. Щурясь на меня против солнца, он явно пытался понять, кого принесла нелегкая среди бела дня на вверенную ему территорию. Я улыбнулась как можно более обаятельно и неспешно пошла к нему. Тем более что других выходов, кроме как рядом со сторожкой, не видела.

— Халти! Киу ви эстас? Кион ви фарас?

Он говорил что-то еще, что-то неуловимо знакомое, но все же непонятное. В руках у него появилось нечто, похожее на миниатюрный арбалет, заряженный деревянной спицей.

"Вот только иностранцев с оружием мне не хватало", — подумала я и замедлила шаги, не переставая улыбаться.

— Здравствуйте! Я заблудилась тут немножко. Не подскажете, как выйти на третью дачную?

В ответ на мои слова, более чем вежливые и нейтральные, он прицелился. Я невольно попятилась.

— Э! Вы чего? Не-не-не, вы не так меня поняли. Я и вправду заблудилась, уж простите великодушно.

Мужчина, больше всего похожий на солдата-срочника неведомой мне страны — юное лицо, неказистый вид, коричневато-желтая "полевая" форма со странным знаком отличия на правом плече: кружком под разинутой пастью какой-то рыбы, — крикнул что-то в сторожку. На окрик вышел второй: постарше, босиком, в штанах и безрукавке на голое тело. Погодка способствовала — солнце палило нещадно, да и влажность оказалась повыше, чем в родном Саратове, так что я, одетая по-осеннему — для осени ясной, но не сказать, что очень теплой, — начала запариваться.

Переговариваясь между собой, мужчины не упускали меня из виду, и когда я двинулась было к калитке, окрикнули грозно, стой, мол.

А потом первый выстрелил.

Наверное, мы все-таки недалеко ушли от зверей, потому что тело, игнорируя сигналы мозга — удивление и оторопь — дернулось в сторону, и спица лишь чиркнула по рукаву. Прошла краешком мысль, что любимую куртку испортили, гады, а сама я понеслась дальше — к заветной калитке. Сердце бухнуло глухо, кровь ударила в голову.

Мужчины зарычали за спиной, что — уже не хотелось разбирать. Я бежала, чувствуя позвоночником между лопатками, как в него целятся, и почти даже услышала выстрел... и лишь потом пришла боль. Что-то впилось в левое плечо повыше локтя, тело споткнулось, не желая больше служить мне.

— Сволочи! — выплюнула я прежде, чем встретилась с землей, и угасающим сознанием отметила, что не могу шевелиться.

Приближающиеся голоса выдернули из плена воспоминаний. Я замерла, задрав подбородок и глядя наверх. Мужчины то ли спорили, то ли ругались — в чужом языке не сразу поймешь. Я огляделась в поисках хоть чего-то — укрытия или оружия — но, как и в прошлый раз, ничего не нашла. Больше всего мое узилище похоже было на яму метра полтора на два шириной и почти три глубиной. Этакая могилка. С решеткой вверху. Первый раз в жизни я увидела небо в клетку. Облака проплывали, безучастные к моей беде, — через клеточку в клеточку.

Левая рука ныла и чесалась. Голоса отдалились, и я, скинув куртку и приспустив рубашку, извернулась, пытаясь рассмотреть, что там с плечом. От раны осталась лишь крестообразная запекшаяся ранка и синяк вокруг нее. Ничего такого, от чего я упала бы и провалялась в беспамятстве до утра — судя по цвету неба, на дворе именно утро. Поправив одежду, я попробовала разобраться в мыслях.

— Так. Что мы имеем? Меня в яме... тьфу, меня в яме иметь не надо. Так. Я в яме. В плену. И слово-то какое дурацкое, отдает киношными боевиками и дурными новостями из Чечни. Но факт остается фактом. Я не знаю где я, кто эти люди, на каком языке говорят, и что собираются делать со мной. И почему тут так жарко. И где моя сумка. Тьфу!

"Хорошо хоть одежду оставили", — пришла "светлая" мысль в дурную голову.

Вздохнула. Прядь волос, каштановая с рыжим отливом, скользнула по вырезу майки, я откинула ее, раздраженно почесываясь. Наверху вновь заговорили, и на этот раз я попыталась вслушаться. Язык по-прежнему казался неуловимо знакомым, будто я знала его когда-то, но давно и прочно забыла. Все эти "о" и "а" на окончаниях слов, "с" в конце глаголов, "ви", "киу", "паролис"...

"Ви" означает "ты", — внезапно поняла я. "Киу" — "кто", а "паролис" — "говорила".

— Это же эсперанто! — не сказала, выдохнула. — Исковерканный, с нечистым произношением, но эсперанто.

Так вот почему мне показался знакомым язык! Когда-то я знала его — родители в пору своей юности увлекались им, и говорить я начала именно на эсперанто, а не на русском. Потом молодая семья испугалась за будущее ребенка, переучили на родной, и язык я забыла. Казалось, напрочь, но...

— Хей! Киу ви эстас? — выкрикнула я в небо, собирая скудные познания в кучу.

Голоса наверху смолкли. Тень накрыла яму, вниз мне полетела тирада в вопросительном тоне, из которой я поняла лишь, что мои пленители хотят знать, кто я такая и хорошо ли их понимаю. В общем-то, закономерно.

— Ми эстас Кристина! Выпустите меня, а? — добавила уже по-русски, быстро исчерпав словарный запас.

Разговаривали мы минут тридцать. Вернее, пытались это делать. Мужчины задавали вопросы, повторяя их по много раз, часть я понимала, но о содержании большей приходилось только догадываться. Отдельные слова складывались в столь невероятную картину, что расскажи ее кто — ни за что бы не поверила. Потому как, если допускать то, что я не сошла с ума, и все происходит на самом деле, невезения мои заканчиваться и не думают. "Войдя" в дерево в Саратове, я "вышла" из аналогичного на каком-то острове, в зоне, которая подлежит охране и контролю, что они — доблестные воины этого самого острова — и осуществляют. И мне, как непрошенному гостю, придется посидеть в яме. До выяснения. Как долго — не сообщили.

Понимать-то я что-то понимала, а вот сказать уже не могла. Со стыдом и досадой комбинировала фразы из слов "я", "вы", "здесь", "делать" и "хорошая". Элементарно объяснить, что знать не знаю вообще, как тут очутилась, не могла!

Злость во мне все росла вместе с чувством голода, явно не прибавляя хорошего настроения ни мне, ни моим пленителям. И вот, когда я уже готова была открыто заявить о том, что и слова больше не скажу, пока меня не накормят, наверху начало что-то происходить.

Первым вскрикнул тот из мужчин, что помоложе, — он участие в разговоре принимал мало. Второй встрепенулся, тень с решетки исчезла, послышались еще голоса, щелчок — теперь-то я точно знала, что мне тогда не послышалось, и это действительно был арбалет или его подобие. Раздался короткий вскрик.

"Они что там, друг друга резать собрались? — с ужасом подумала я. — Или это такая бутафория, чтобы меня запугать?"

Наверху царила подозрительная тишина, и когда решетка, делясь пополам, скрипнула, я вздрогнула и поежилась. Одна створка отвалилась в сторону. На фоне неба возникла вихрастая голова, подмигнула, крикнула что-то своим, и вниз опустилась длинная деревяшка с прибитыми поперек палками. Попробовав на прочность парочку, я полезла наверх. Во дворе — во время моего беспамятства я так и осталась в пределах забора — расположились пятеро. Трое мужчин, подросток, и женщина. На вид ей было лет тридцать с небольшим. Она-то первой и обратилась ко мне, протягивая для рукопожатия ладонь.

— Хелен. Это Грег, Остин, Дерек и Ник, — представила всех, указывая махом руки.

Последним оказался вихрастый худощавый паренек, который подмигнул мне с самым нахальным видом. Я не удержалась и фыркнула, вызвав улыбки мужчин.

— Ты нас понимаешь? — спросила она. Естественно, не на русском.

— Малмулте, — ответила я и для убедительности кивнула.

— Ты ведь не с этого Острова?

Кивок.

— И вообще не с Островов.

Кивок.

— Как ты сюда попала?

Я ткнула пальцем в дерево, понимая, что это вряд ли что объяснит, но Хелен неожиданно кивнула, точь-в-точь повторяя мой жест.

— Понятно. Что они спрашивали? Много узнали? Что ты им рассказала?

Она затараторила, закидывая меня вопросами, но тут же остановила себя.

— Рано. Пойдем.

— Куда?

— Потом расскажу. Пойдем.

Специально ли для меня, или это было в ее манере, но говорила она короткими фразами, простыми и ясными даже мне.

В очередной раз вздохнув, я подумала, что деваться некуда. Выбралась из плена одного и попала в другой. Неизвестно еще, что будет лучше. Но эти хоть не стреляют. Пока что...

Исполнившись мрачности, я собралась было топать за ними, но Хелен вновь обернулась ко мне и спросила, разом склонив на свою сторону чашу весов:

— Есть хочешь?

Я всегда любила пешие прогулки: лес, чистый воздух, солнце, одиночество — или интересные собеседники. Да, прогулки пешком — это хорошо... но не в таком же количестве!

Ступни горели от бесчисленных кочек, корней и палок, на которые пришлось наступать, колени стонали, устав разгибаться, а поясница отваливалась, мечтая устроиться где-нибудь на диване. Мужчины исчезли из виду, появляясь лишь иногда то впереди, то сбоку, а Хелен и Ник шагали рядом бодрые, словно и не шли мы без передышек почти до полудня.

— Все, больше не могу, — простонала я, запнувшись о коряжку и рухнув на колени.

Если бы во взгляде этой собранной жилистой женщины возникло презрение или сочувствие, я начала бы ругаться. Но она лишь подхватила меня под руку и на пару с Ником помогла подняться и отряхнуть одежду. После условного свиста собрались мужчины, и Хелен объявила привал.

— Только недолго, — сказала она всем, но больше для меня.

— Куда мы... так быстро?

За те часы, что шли по лесу, поговорить толком не удалось — женщина велела беречь дыхание и кормила обещаниями рассказать все вечером.

— Так куда? — повторила вопрос я, чувствуя, что отвечать никто особо не жаждет.

— Поговорить с мастером Вортаном. Гареком Вортаном. Главой витологов Акульего острова. Мы ждали тебя.

Куча мыслей пронеслась в голове: "Вортан какой-то", "витологи — это типа наших биологов?", "а остров-то Акульим называется!", но спросила лишь:

— Меня?

Женщина замялась ненадолго, подбирая слова, а может, думая, стоит ли со мной вообще говорить. Затем выдала тираду обрывистых фраз, из которой я поняла лишь, что ждали не меня, а того, кто придет из Хранителя-дуба, и что женщина должна была быть другой — старше и опытнее, и... ближе к природе.

Она закончила и глянула мне в глаза с вызовом, суть которого я так и не поняла. Мне надо убиваться по поводу того, что я молодая и неопытная, к тому же далекая от природы? Может, когда-то это и зацепило бы. Но не сейчас.

Один из мужчин — Грег или Георг? Или все-таки Грег? — зыркнул на женщину неодобрительно и она, отводя глаза, сказала:

— Отдохнули. В путь.

Никто ей не возразил. Куда уж было возражать мне, вторично пленнице, зачем-то ожидаемой самим Вортаном.

Не могу сказать, чтобы я желала этой встречи.

Перед тем, как вновь пуститься в путь, ко мне подошел мужчина, чье имя никак не могла вспомнить, пробасил, делая ударение в моем имени на первый слог:

— Кристин, не обижайся на нее. Хелен многого ждет.

— Я и не обижаюсь, — ответила я по-русски и подкрепила слова улыбкой.

Общий настрой собеседник уловил, довольно хекнул и хлопнул по плечу. Как на зло — по больному. Я стиснула зубы, чтобы не застонать.

Так мы и шли. Только теперь Хелен чуть на отдалении, мужчины где-то рыскали на предмет подозрительных лиц и вещей, а Ник рядом. Он оказался мальчишкой разговорчивым, даже болтливым. Говорил без умолку, хохмил, пытался меня веселить и подкалывать. И хотя большую часть шуток я не понимала, словарный запас расширялся в геометрической прогрессии. На память и способность к языкам я никогда не жаловалась.

— Ты красивая, — сказал Ник, польстив моему самолюбию, и получил за то подзатыльник от Дерека.

Я лишь хмыкнула. Красавицей себя не считала. Симпатичной, обаятельной — да. Но не красавицей. Каре-зеленые глаза, которые кто-то называл лукавыми, кто-то — бесовскими, аккуратный носик и губки, зубки все ровные и на месте, каштановые волосы до середины спины. Что еще? Фигура, круглая там, где это надо и с изгибами в нужных местах. Худобой не страдаю, но люблю каждый свой килограмм. И животик, подкачанный, хоть и не плоский, — предмет моих трудов и даже гордости. Это модно нынче в моем мире.

Интересно, а девушки этих островов тоже такие?

— Ник, а сколько их всего — островов?

Из его ответа я поняла, что с числительными в сперато — местном языке — у меня совсем плохо. Мальчишка проникся и начал загибать пальцы.

Ночь провели в лесу. Я и в походы-то выбиралась нечасто, и всегда под рукой была палатка, спальник и машина на случай, если захочется уехать. А уж так — у костра, кутаясь в плащ, под аккомпанемент сов, сверчков и комаров, — спала впервые. Хорошо хоть ночи тут оказались не слишком холодными.

А утром мы вновь пошли. Вперед, то продираясь сквозь буреломы, то пересекая мелкие речки-ручьи. Местность становилась холмистой, впереди встали самые настоящие, поросшие смешанным лесом, горы. Ник уверял, что здесь они еще низкие, а вот ближе к середине острова повыше будут.

— Он немаленький, наш Акулий, — с нотками гордости в голосе проговорил мальчишка.

С такой нежностью и трепетом рассказывал он про реки, холмы, леса, про зверей и птиц, про людей, что стало ясно — он любит свой край. А еще я подумала, что в моей стране мало найдется таких патриотов. Большая часть населения предпочитает ругать за недостатки, а не отмечать достоинства.

Странно, но домой не хотелось. Нет, не то, чтобы совсем, но желание это было вялым, почти несущественным. Что там, дома? Врачи, сочувствие друзей, медленное угасание... или даже быстрое. Хех. Совсем не этого мне хотелось. Потому, когда Хелен сказала, что дуб — путь в одну сторону, и обратно так же не попасть, а как попасть, она не знает, я не ударилась в истерику. И она, похоже, этому удивилась.

Погруженная в свои мысли, я нагнулась, проходя под низко висящей веткой, почувствовала нечто липкое носом, отпрянула, но поздно.

— Тьфу ты блин! — воскликнула, сдирая с лица очередную невидимую глазу паутинку, очень надеясь, что ее обитатель успел сбежать.

Подозреваю, что на голове от подобных "встреч" образовался шалаш — зеркало осталось вместе с сумкой где-то в сторожке, вспомнила я об этом поздно, и Хелен наотрез отказалась возвращаться. И, если честно, мне самой этого не хотелось — очень уж пугали те люди, стрелявшие без предупреждения и державшие взаперти. По иронии судьбы они к нашему уходу оказались в той самой яме, где держали меня.

— Они тут не помрут? Без еды и воды-то... — спросила я тогда, а Хелен ответила, что скоро за ними придут. Возможно, быстрее, чем нужно.

Уточнять, что это значит, не стала. И вообще, в какой-то момент возникло чувство, что я знать ничего не хочу ни о витологах, ни о механистах, ни о странных дубах, ни...

— Мама...

Я выдохнула и остановилась, цепляя Ника за рукав.

— Что это?

— Где?

— Там, в кустах.

Для убедительности я ткнула пальцем. Мальчишка тихо рассмеялся.

— Ты что, ллорта испугалась?

— А что, не стоит?

Названный зверь потрусил в нашу сторону — знакомиться. Было в нем что-то от козла по виду, от лося по размеру и от свиньи — по запаху. Я с трудом сдержалась, чтобы не отпрянуть, пока этот ллорт воодушевленно меня обнюхивал, но когда попробовал зажевать воротник рубашки, возмутилась.

— Э! Ты, существо! Поди прочь! Я тебе несъедобная.

Ник заржал уже в голос и щелкнул нахала по носу.

— Не отставайте! — сердито велела Хелен.

И сказала что-то лично для Ника так, что я ничего не поняла, а мальчишка моментально сник и бросил мне:

— Пойдем, надо спешить.

Позже уже, когда остался за спиной обиженный невниманием ллорт, "совсем безобидный и страшно невкусный", спросила у подростка тихонько:

— Что она тебе сказала?

— Не важно.

— Что?

— Кристин, ты много чего не понимаешь...

— Да я нифига не понимаю в этом мире! Нифига! — взорвалась я. — Вы говорите загадками, отмалчиваетесь, тащите куда-то...

Я замолкла на миг, сообразив, что тираду на русском они вряд ли поймут, и сказала уже на местном:

— Я не хочу идти так — не зная, куда.

— Тише! — коротко окрикнула Хелен и застыла на месте.

— Это почему еще?

Я созрела, чтобы буянить и "качать права". К тому же, чем дальше, тем меньше мне нравилась эта женщина — сухая, собранная и волевая. Она могла бы вызывать уважение сродни почитанию, не будь ее приказы обращены в мою сторону.

Не люблю, когда мне приказывают.

— Да замолчишь ты, наконец?! Вот послала же Великая Мать дурочку на мою голову... — зашипела она и вновь коротко приказала, — оставайтесь здесь.

И быстро скрылась за деревом. Уже оттуда раздался ее переливчатый, похожий на птичий, свист. Издалека ответили таким же.

— Что происходит? Объясни, — попыталась спросить я у Ника, но он тоже на меня шикнул.

— Лучше присядь, — посоветовал он. — Похоже, наши наткнулись на патруль — гвардию Акульего острова.

Мне ничего не оставалось, как послушно замолчать. На время.

— Поэтому мы не идем по дорогам?

— Да. Патрули разосланы по всем направлениям от Хранителя, где мы тебя нашли. Но особенно много их будет на подходах к Витууму, городу витологов острова.

— И где этот... Витуум находится? — спросила я и поморщилась.

Концентрация слова "жизнь" на десяток слов в беседе просто зашкаливала.

— Ближе к хвосту, у предгорий хребта.

— Чего?

— Чего "чего"? — переспросил Ник недоуменно.

— Ближе к хвосту чего?

— Острова, конечно.

— Ааа... — неопределенно протянула я.

Вот интересно, как определить, где у острова хвост? Задать этот вопрос я не успела, потому что вернулась Хелен.

— Патруль, — не сказала — выплюнула она. — Тебя ищут.

— Как? Почему меня? Это из-за... тех?

Острые плечи женщины шевельнулись под рубахой.

— И из-за них тоже. Но, похоже, не одни мы тебя ждали. Вставай. Сейчас не время болтать, надо до Белого камня подняться к ночи.

— Там может быть гвардия, — нахмурившись, произнес Остин, мужчина лет сорока, хмурый и молчаливый.

— Нет, — возразил Дерек, — туда они не сунутся.

— Это почему еще?

— Каленока.

— Дерек прав, — подтвердила Хелен. — Там много кустов, гвардейцы попросту не решатся испытать на себе их действие.

— А вы — решитесь? — спросила я.

— А нам не страшно, — ухмыльнулся Дерек недобро и хищно.

После Хелен именно он был первым лицом, готовым взять на себя командование отрядом. Коренастый, широкий, но подвижный, он оставлял впечатление дикого кота, лишь кажущегося милым пушистиком.

Далеко обойти патруль не получалось — с одной стороны вдоль дороги тянулся крутой склон, польза от вскарабкивания на который не стоила затраченных времени и сил, а с другой на некотором отдалении — неглубокая, но быстрая речка, по берегу которой мы и пошли.

Мимо патруля мы крались едва ли не на цыпочках. Присутствия других людей я не заметила, но все, даже вечный балагур Ник, были напряжены и постоянно шепотом просили меня быть аккуратнее. Да, не училась я беззвучному передвижению по лесу, не училась!

— Придется научиться, — шипела в ответ Хелен, и я лишь стискивала зубы, стараясь ступать тише.

Сколько длилось это мучение — двадцать минут, или час, или больше — не знаю. Наконец женщина дала команду выбираться на дорогу, выслала Грега вперед, Остина пустила сзади — прикрывать тылы, а сама с арбалетом наизготовку задала такой темп, что вскоре голова у меня разболелась не на шутку. Кровь пульсировала в висках и, казалось, разорвет вскоре черепушку изнутри. Желудок подкатывал к горлу, сознание мутилось, вскоре я не выдержала и, шатаясь, пошла к краю дороги.

— Ты куда? — встревожился Ник, который бессменно шагал рядом.

— Я... сейчас... — успела пробормотать я, падая на колени.

Меня скрутило, и завтрак планомерно переместился на придорожную траву.

— Фе, — скривился Ник.

— Фе, — подтвердила я, вытирая рот тыльной стороной ладони, и тут же согнулась в очередном приступе.

Головокружения мучили уже несколько лет, но я не придавала этому большого значения — с детства давление было низкое и "потемнение в глазах" было делом едва ли не обычным. Потом начались боли в голове, тошнота, рвота, периодические обмороки. Друзья все шутили, не беременна ли я. Я отшучивалась: разве что от святого духа. А потом кто-то настоятельно посоветовал сходить в больницу. Я и пошла. И даже прошла обследование — для того, чтобы убедиться, что здорова. Оказалось совсем наоборот. Опухоль обещала расти, доставляя мне большие мучения и, в результате, — смерть.

Ни Хелен, ни ее спутники об этом не знали, конечно. Я не решилась им рассказать сразу, да и не смогла бы объяснить все тонкости моего состояния на сперато, знала который весьма посредственно.

Женщина подскочила ко мне, помогая подняться, подала кусок тряпки, в которую ранее был завернут сыр, и бурдюк с жидкостью, напоминающей одновременно и сладкое, и соленое молоко.

— Кристин, скажи честно: ты носишь ребенка?

Я бы рассмеялась, не будь мне так плохо. Простонала лишь:

— Нет.

— Ты уверена?

— Да.

— Тогда...

— Неважно себя чувствую, — перебила я. — Посижу чуть-чуть, и пойдем. Правда! Мне скоро станет лучше!

Во взгляде женщины читалось: не верю. Почему-то мне не хотелось рассказывать ей истинных причин своего "недомогания" и сейчас. Откуда знать, как отнесутся они ко всему, когда узнают, что я — совсем не та, кто им нужен, и более того, долго не протяну? Это сейчас носятся, будто с писаной торбой, кормят, оберегают... а если все изменится?

— Надеюсь, что так, — хмуро произнесла Хелен. — Сможешь дойти вон до того дерева?

Я кивнула, судорожно сглотнув, потому что желудок вновь подумал — не взбунтоваться ли?

Переместившись под крону, совсем по-летнему густо-зеленую, я выпила еще той странной жидкости. Она удивительным образом снимала усталость и прочищала сознание.

— Что это? — спросила я у Ника, косясь меж тем на Хелен, которая объясняла что-то Остину, нагнавшему нас.

От ответа едва не поперхнулась. Чье это молоко, выяснять не рискнула, но что таинственный поэфаго не корова, поняла сразу.

— Хорошо хоть не яд.

Глаза его округлились.

— Ты что! Яд бы мы тебе не дали — у тебя нет этого...

И он отвернул ворот рубахи, показывая внизу шеи шишечку размером с ноготь мизинца.

— Клещ-ядовик, — похвастался он, — симбиот, распознает и пожирает больше пяти сотен ядов!

— Эээ... — протянула я, — а у тебя одного такой или у всех?

— У большинства витоистов есть, а у тех, кто в активном сопротивлении — у всех.

— Занесла же меня нелегкая, — пробормотала я по-русски.

— Что?

— Ничего. Любопытно, говорю, — ответила уже на местном.

— Может, и тебе такой приживят, — "утешил" мальчишка.

Клеща в шею? Бррр! Нет уж, спасибо покорно!

Заметив мою брезгливость, Ник даже обиделся.

— Ничего ты не понимаешь. С ним гораздо проще, он не раз спасал жизнь. На Акульем многие пользуются ядами: смазывают им ножи и стрелы, подливают в питье и еду. Да и растений с ядовитыми спорами хватает. Вдохнешь пару раз — и все.

Он махнул рукой, будто перерубая ребром ладони стебель цветка. Мурашки стадом пробежали вдоль спины, едва представила мгновенную смерть от какого-либо растения.

— Что — все?

— Ну, в обморок упадешь... возле Хранителя тебя наверняка ядом шарахнули, чтоб не сбежала. Или начнешь дико хихикать. Или сделаешься дурной, как младенец... или вовсе несмышленышем станешь, а это уж тьфу-тьфу, лучше умереть. Так что, придем в город, проси, чтобы приживили тебе клеща.

— Если приживется еще, — вступил в разговор молчавший до того Дерек.

— А что, бывали случаи?

Мужчина двинул плечами.

— Что толку ждать до города? Можно попробовать сейчас.

Ник вскинул на старшего товарища испуганные глаза.

— А если не приживется? Нас Хелен на суп порубает.

— Не порубает, приживется, — уверенно возразил мужчина, роясь в поясной сумке. — О! нашел.

В небольшой деревянной коробочке что-то ползало, скребя лапками. Я на всякий случай пересела подальше. Дерек хмыкнул.

— Боишься? Не бойся, это почти не больно. Неприятно только. Иди сюда.

Я замотала головой, руки сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Что тут творится?

Вопрос, заданный Хелен, повис в воздухе. Как она подошла, никто не заметил. Дерек ухмыльнулся широко, бросил небрежно:

— Да вот, клеща-ядовика приживлять собрались.

— С ума сошли?

— Хелен, дорогая, вспомни про каленоку. Она не выдержит.

Худое лицо женщины посуровело.

— Выдержит. А вот приживление...

— Ты на нее глянь, — перебил мужчина. — Да повнимательнее. Это она с ума сойдет от своих глюков. И не такие сходили, а уж девчонка...

— Ты прав, — вздохнула предводительница. — Кристин, девочка, ложись вот сюда, расслабься...

У меня, и так напряженной, сам собой вырвался ответ:

— Нет!

Вздернула себя на ноги, перескочила через бревно, готовая дать деру, но тут же чьи-то руки схватили за ремень джинсов, дернули, еще десятка два пальцев впились в мои плечи, причиняя боль.

— Идите в жопу, сволочи! Я вам не дамся! — попыталась орать и изворачиваться я, но сильные руки вжали лицом в землю, кто-то навалился на спину, на ноги, кто-то фиксировал голову.

— Расслабься, будет лучше, — заполз в уши вкрадчивый голосок Хелен. — Мы же добра тебе желаем.

— Какого нах добра?! — взвизгнула я, выплюнув попавшие в рот листья. — Вы...

И тут почувствовала, как по шее чиркнули чем-то острым. Короткая вспышка боли и — боль гораздо большая, когда, перебирая лапками и впиваясь в мясо, под кожу начал заползать клещ. Я заорала, тут же в рот впихнули кусок тряпки, которую недавно использовали в качестве платка, а еще раньше — салфетки для сыра.

— Это надо делать под присмотром витологов, — проворчала женщина, морщась при виде моих мучений.

— А ты у нас на что? — спросил Остин, тоже принявший участие в экзекуции.

Хелен скривила гримасу, но промолчала.

Боль отступала постепенно, на ее место пришло легкое жжение и ощущение чужеродного тела на шее. В шее. Во мне.

Всхлипнув, я вытолкнула языком тряпку и с чувством произнесла:

— Сволочи, вот вы кто.

И разрыдалась.

— Отпускаем что ли? — как-то смущенно спросил Ник.

Тяжесть с тела исчезла, мои руки перестали держать, но когда потянулась к шее, схватили вновь.

— Не трогай! — воскликнула Хелен и, сорвав какую-то травинку и хорошенько ее пожевав, прилепила зеленую кашицу мне на рану.

Я вновь зашипела от не самых приятных ощущений.

— Скоро пройдет, — пообещала женщина.

— Верь теперь вам, — все еще всхлипывая, ответила я.

Вертикальное положение приняла с трудом, разом ослабнув и от борьбы, и от недавнего приступа рвоты. Хороша я сейчас, наверно, — подумалось вдруг. Синевато-белая, всклокоченная, грязная. С клещом в шее.

— Сволочи.

— Заладила тут ругаться, да еще не по-нашему. Тоже мне, неженка нашлась, — зло огрызнулась женщина. — Я вот даже не пикнула. Ни разу из тех трех, что могла бы орать и извиваться, как ты.

— Ну да. Ты же терминатор, — устало отозвалась я, думая при этом, что еще раз на подобную процедуру ни за что не пойду. — И что теперь? Как я должна себя чувствовать?

— Хорошо, — бросила собеседница, — и никак иначе.

Я лишь фыркнула, не в силах ерничать. Дико хотелось спать.

— У нас ведь привал?

— Уже нет. Пора в путь.

— Хелен, дай девочке отдохнуть, — неожиданно вступился Дерек. Вот уж от кого не ожидала.

— Так мы до патруля доотдыхаемся. Нечего. Пойдем... но медленно, — добавила она, покосившись на меня.

На том и сошлись. Меня едва ли не под руки потащили по дороге, местами заросшей травой. Ноги заплетались, а в глазах мутилось. Спутники все с большей тревогой поглядывали на меня. Наконец Дерек, хекнув, взял на руки и понес. Я провалилась в сон.

Сон снился чудной: будто я разговаривала с мальчишкой с глазами такого пронзительно-голубого цвета, что и в природе-то не бывает. И не мальчишка это был вовсе, а клещ у меня в шее. Почему-то он пришел во сне в таком виде — поздороваться и познакомиться.

"Кристина, — представилась я. И добавила зачем-то, — Захаровна"

"Маркус, — представился клещ-ядовик, — просто Маркус".

А затем он начал показывать, и перед внутренним взором полетели картинки.

Вот я поднимаюсь в гору, шаг за шагом, долго и упорно. Вниз сбегает ступеньками лес, виднеется в нем голубой лентой речка. Еще ниже патруль: пятеро мужчин в одинаковой коричневато-желтой форме, вооруженные странного вида арбалетами и короткими, чуть изогнутыми, саблями. Дальше на северо-восток роща, где я видела ллорта. И — Хранитель, древний дуб, окруженный забором, чтобы непрошенные гости не могли сразу сбежать.

Пришло ясное понимание, что я такая — попаданка из другого мира — не одна. Только многие ли из подобных мне могут похвастаться, что вот так свободно... или относительно свободно гуляют по острову? В яме они не остались, но не попали ли еще куда — пострашнее?

Мысли перемежались новыми картинками и видом лица улыбающегося Маркуса. Он подмигнул и сказал:

"Пока".

"Куда это ты?"

"Тебе пора. Еще встретимся. Я всегда с тобой"

"Вот уж действительно", — подумала я прежде, чем открыла глаза. И тут же в уши ввинтился возглас Ника:

— О! она очнулась!

— Не ори, а? — просипела я, чувствуя, как сухо во рту. — Попить лучше дай.

Молоко поэфаго, настоянное на травах, показалось напитком богов.

— Где это мы? — спросила, поднимаясь на ноги и оглядываясь, и замерла.

Взобрались мы высоко. Ниже плато, на котором расположились, холмится вершинками лес, вьется полоска речки. Рыжее солнце клонится к горизонту. Стоп. Где-то я уже это видела...

— Красиво, да?

Ник спросил это с гордостью, будто я должна оценить его рук творение. Смешной мальчишка.

— Да... так где мы?

— Недалеко от Белого Камня, — ответил Дерек. — Идти можешь?

— Не знаю. Наверное.

Я и вправду чувствовала себя бодрой и способной прошагать многие километры.

— Хорошо бы. Как клещ, не мешает?

Я мотнула головой.

— Неа, мы с ним подружились.

Подошла Хелен и положила ладонь, тонкую и узкую, мне на лоб. Взяла за подбородок, задирая голову вверх — русоволосая женщина оказалась выше сантиметров на десять — посмотрела в глаза.

— Зрачки расширены, легкий жар. Симбиот приживается, — выдала диагноз. — Жить будешь.

Угу, подумала я. Твоими бы устами...

И, раз уж я пришла в себя, мы вновь зашагали, наскоро перед тем перекусив. И к заходу солнца, как того очень хотела Хелен, добрались до места.

Площадка, с одной стороны прикрытая скалой, с двух других раскидистыми деревьями, а с четвертой дающая хороший обзорный вид на дорогу, проходящую чуть ниже. Место, видно, часто используется для стоянок: несколько оспин костров, дрова, припасенные впрок и аккуратно сложенные в поленницу — для новых путешественников. Но не это делает стоянку примечательной, а ростовой камень в центре, белый, чуть потемневший от времени. Вокруг него на расстоянии метра стелится низкорослый кустарник с мелкими цветами, алыми и остро пахнущими. Все это вместе напоминает древнее капище не менее древних богов.

Я сделала шаг в сторону камня, собираясь рассмотреть его повнимательнее. Даже с такого расстояния на нем виднелись мелкие знаки и символы.

— Стой!

Хелен схватила за руку, и я скривилась: хватка у нее железная.

— Ближе не подходи.

Вопрос "почему" я задала уже не ей, а Нику, когда нас определили на разжигание костра. Мальчишка сноровисто наломал мелкие веточек, из-за пояса была выужена коробочка, а из нее — буро-красный шарик размером с горошину. Ник положил его на ветки, прикрыл другими, покрупнее, и, отстранив меня, резко придавил все это толстой веткой. Пахнуло жаром, и огонек в миг заплясал на сухом ложе.

— Что ты спрашивала?

Подросток поднял на меня серо-голубые глаза, я глянула в них, но тут же вновь уставилась на пламя.

— Что это? Очередное чудо биоинженерии?

— Чего?

— Не-не, ничего, — отмахнулась я, а сама подумала о том, что не похожи эти люди на представителей цивилизации, способных создавать подобные вещи.

Воздух полнился запахом резким и одуряющим, казалось, он въелся в деревья, в траву, в камни даже, и был едва ли не осязаемым. Быстро темнело, солнце уже закатилось, и окружающий полумрак казался еще гуще из-за контраста с теплым светом костра. А за границей светового круга, среди деревьев, чудились странные животные — шестиногие и двухголовые, большие или совсем маленькие, они двигались или стояли, но все — все — смотрели на меня. Но как только я пыталась заглянуть им в глаза — исчезали.

Я поежилась и отвернулась. Чего только не привидится в темноте.

Вскоре к костру подтянулись женщина и мужчины. Грег приволок крупного зайца, и теперь я имела счастье наблюдать, как свежуют дичь: подвесив за задние лапы и снимая шкуру "чулком". Посмотрев немного на это действо, я решила, что лучше уж разглядывать призрачных животных в лесу.

— Кристин, а чем ты занималась до того, как попала на Острова? — спросила Хелен.

В ее голосе звучало любопытство — хоть какое-то живое чувство "железной леди".

— Я... разным, — уклончиво ответила я, но, понимая, что ответа ждет не только она, но и остальные, продолжила, — когда-то училась, но закончила. Работала, но попала под сокращение. Жила, как умела... наверное, не так хорошо, как следовало.

— Почему это?

Я вздохнула. Вот как объяснишь тут, что я, имея потенциал, не использовала его? Что идей в голове было море, что за столько дел бралась — и танцы, и рукоделия, и единоборства, и... эх! А довела до конца считанные единицы. Большую часть бросала через месяц, а то и раньше. И даже в том, что продолжала, особых высот не достигла. Ни в работе специалистом хорошим не стала — потому что не нравилось мне то, чем занимаюсь, ни в увлечениях — потому что ленилась делать больше, чем могу сделать "наскоком". И ведь способная... была... и к языкам, и к физическим занятиям, и к учению. Все всегда давалось легко. Потому и не ценилось сильно. Да и вообще... ни дома, ни семьи, ни работы. Хотя дом-то как раз есть — от родителей достался. Только их самих... не осталось.

Хлюпнув носом, я махнула рукой. Дерек протянул бурдюк, и я, не разбираясь, глотнула. И тут же закашлялась, потому что жидкость оказалась огненной, и ухнула в желудок, наждачкой пройдясь по языку, небу и пищеводу. Мужчины заухмылялись.

— Только не задавай свой любимый вопрос, — съерничал Ник.

— Не задам, — ответила я, когда вернулась способность нормально дышать и говорить. — Крепкая штука.

Дерек кивнул и под неодобрительным взглядом Хелен тоже глотнул, даже не поморщившись.

Жидкость в желудке грела изнутри, костерок — снаружи. Говорить не хотелось. Хотелось сидеть, завернувшись в плащ — я по-настоящему оценила всю прелесть огромного куска шерстяной ткани, в который можно закутаться до носа. Призрачные звери из леса подошли ближе, но теперь они казались милыми и доброжелательными.

— Хорошо, — пробормотала я. — Еще бы поесть.

Острый запах, который чувствовался и вначале, становился сильнее. Добавилась музыка, сначала тихая, она становилась все громче и кружила, утягивая куда-то вдаль. В костре материализовался рыжий человечек ростом не выше колена, в коротких штанишках и колпаке. Сделав финт, он прыгнул мне на ногу и зашагал по ней вверх. Я, тихо охреневая, попыталась стряхнуть его, но существо вцепилось в джинсы.

— Э! ты, пшел вон!

Он ловко уворачивался от рук, а еще зло смеялся. Я вскочила и топнула ногой, только тогда он свалился и, ударившись оземь, исчез.

— Кристин, ты чего?

— Да... — неопределенно отозвалась я, — ходят тут всякие. Ребят. Кажется, у меня глюки. Что вы такое мне дали?

Мужчины переглянусь и уставились на Дерека. Тот двинул плечами. Хелен поднялась со своего лежака и медленно пошла ко мне.

— Стой, где стоишь! — воскликнула я.

Во рту пересохло. Вместо женщины, и так не очень-то мне симпатичной, сюда двигалось нечто вовсе отвратное. Ноги существа истончились, а колени сгибались в обратную сторону, рук стало четыре, все тянулись ко мне, рот, полный острых зубов, кривился в гримасе злости, а на голове вместо волос извивались змеи.

"Медуза-горгона, блин", подумала я и отпрянула.

— Каленока. Клещ еще не прижился, — каркнуло существо и бросилось следом.

Но я оказалась быстрее. Поднырнув под нижнюю правую руку, я разом перемахнула через костер и понеслась прочь. За спиной грохотали шаги существ, ничуть не менее страшных. Зверье передо мной расступалось и в ужасе бежало прочь. Впереди замаячило белое изваяние, и я огромными прыжками рванула к нему. Что-то просвистело над левым плечом, чудом лишь меня не задев. Перепрыгнув через полосу низкорослого кустарника с алыми цветами — так вот что так сильно пахло! — я впечаталась в камень. Он, на миг став мягким и упругим, позволил чуть-чуть погрузиться в него, но тут же отбросил обратно.

Тут земля дрогнула раз, другой, я, не удержавшись на ногах, упала.

— Море бесится! Все к центру площадки! — заорал кто-то, и существа, спотыкаясь на дергающейся земле, двинулись в мою сторону.

Я, перекатившись и уткнувшись носом в кустарник, вздернула себя на ноги и побежала. Почва, забыв о том, что ей положено лежать смирно, отплясывала, словно пьяная баба в кабаке. В глазах стало черно, при встрече с первым же деревом вышибло дух, я вновь упала. В тело впивались ветки, руки хватали воздух, пятки взрывали листья, пытаясь остановить, но я все катилась и катилась вниз по склону, то кубарем, то скользя на пятой точке. За спиной ухало и стонало, страх гнал вперед, мир сходил с ума, дергаясь, как припадочный.

Затем я вновь куда-то бежала, натыкаясь на деревья и путаясь в кустах, потом шла, а после, споткнувшись об очередную корягу, упала без сил. Земля еще вздрагивала и стонала, будто живая. Призрачные животные, оставившие на время в покое, снова сгрудились и обступили плотным кольцом. Затаив дыхание, я зажмурилась.

Глава 2

"Кто виноват?" и "Что делать?" — два вопроса, издревле волнующих русский народ. Да и не только русский, я так подозреваю. Второй заботил меня неизмеримо больше, наполняя голову болью, а сердце — унынием.

Одной черной ночью я умудрилась сбежать, сама того не желая, от Хелен и ее спутников. То была ночь общего помешательства, и дело не только в глюках, вызванных каленокой, низкими кустиками, обильно произрастающими вокруг белого камня. Почему мой клещ не справился с ее "ядом" — не знаю. Может, не прижился пока нормально, может, еще чего — я в их штучках не разбираюсь. Но действо, происходившее тогда, было гораздо серьезнее простых галлюцинаций: земля дрожала, как при землетрясении. Но при чем тогда тут море, упомянутое кем-то когда-то?

На эти вопросы разумно я не могла ответить сама. Как и на вопрос "что делать". Помимо того, чтобы сбежать, я умудрилась потеряться.

Очнулась днем в ложбинке, сплошь поросшей деревьями, высокими и стройными — фиг залезешь. Склоны, уходящие вверх с трех сторон, казались одинаковыми. Четвертый склон плавно понижался.

Путь вниз манил своей легкостью, но тут же вспомнились таинственные патрули, которые мы столь тщательно обходили, и менее таинственные, но оттого еще более неприятные люди, встретившие меня у дуба и одарившие порцией яда вместе со стрелой из арбалета. Вниз сразу перехотелось.

Где-то вверху лежал перевал. Белый камень, как я поняла, находился в паре часов ходьбы от верхней точки, а после дорога начинала спуск. На нее Хелен в планах отводила день. И еще два — на путь до Витуума.

Хотела ли я в город? Пожалуй, не очень. Там ждал неведомый Гарек Вортан, который питал определенные надежды в моем отношении, что нравилось мне мало.

Тогда чего же хотела я?

Бурчание в желудке мигом вернуло в "здесь и сейчас". Последний раз ела сутки назад, и то мало. Так, разыскивая хоть какую-то еду — ягоды или фрукты — я выбрала путь наверх, все еще не решив, хочу ли встретить Хелен вновь.

К счастью или нет, но я ее не встретила. Зато определила, что мелкие красные ягоды на кустиках с острыми листьями вполне съедобны, а белые лучше не трогать. Клещ в шее тихонько кольнул, будто иголкой, нагрелся, но молча слопал все то не слишком полезное для организма, что не следовало лопать мне.

Пару раз натыкалась на ручьи и, откинув обычную недоверчивость, пила жадно и много, жалея, что нельзя запастись впрок. Набрать воду было не во что, емкостей не прихватила, да и на себе носила минимум. Кеды, простые джинсы, белая футболка, красная клетчатая рубашка и куртка из тонкой кожи, которая сильно пострадала при бегстве. В карманах обнаружилось полгорсти железной мелочи, флешка, теперь вряд ли кому нужная, наполовину разряженный плеер, визитка книжного магазина, блеск для губ, ключ от почтового ящика, который все ленилась прицепить на связку. Даже расческа сейчас оказалась бы полезней всего этого барахла. О ноже или зажигалке я могла только мечтать.

Спать, зарывшись в листья, мне не очень понравилось. Тело от бешеного спуска по склону все еще болело, хотя синяки начали отцветать, а коленка, разбитая в кровь, и ссадины на ладонях покрылись корочкой. Кожа под нею дико чесалась.

Шел третий день моего самостоятельного путешествия по горам, прозванным Ником Крайним Хребтом, и шестой, если считать день прибытия, — присутствия в этом мире вообще и на Акульем острове в частности.

И вот после полудня, преодолев несколько длинных спусков-подъемов и окончательно заблудившись, я встретила на каменистой равнине, местами поросшей травой, человека. Похоже, меня увидели первой и терпеливо ждали.

Встреченный оказался жилистым стариком, едва не коричневым от солнца и времени. Из одежды — светло-серые штаны, рубаха, распахнутый жилет и шляпа типа панамы с короткими обвисшими полями. За стариком выше по склону виднелись кудрявые шапки на ножках — небольшая отара овец.

— Здравствуйте, — доброжелательно произнесла я, подойдя ближе.

И зачем-то — на всякий случай — поклонилась. Не очень низко, но почтительно.

Мужчина молчал, и я неуверенно и с некоторой опаской ударилась в объяснения, перестраивая мозги на сперато:

— Я заблудилась. Три дня хожу, устала, есть и пить хочу, просто очень! Покажите дорогу до какого-нибудь селения.

И лицом, и всем своим видом старичок выражал недоверие и к моим словам, и к моей персоне вообще.

— Пожаааалуйста, — протянула я.

Вид у меня, наверно, был аховый. Грязная, расцарапанная, нечесаная, замученная скитаниями, вряд ли я способна осталась вызывать иные чувства, кроме жалости или презрения. Но на жалость-то расчет как раз и был.

Дедок не проникся — так мне показалось. Но вот он открыл рот, и зазвучал голос, удивительно спокойный и ровный:

— Сама-то откуда будешь?

— Не местная я.

— Так видно, что не местная.

— Из Саратова.

— Что-то не припоминаю такого. Где это?

— К северо-востоку отсюда, — ответила я, думая, что шли мы вроде как на юго-запад.

— Где-где? — переспросил старик.

Я поискала взглядом солнце и попыталась определить стороны света, исходя из смутных представлений о времени.

— Далеко. Пять дней назад вышли.

— А ты не брешешь? — спросил, прищурившись, дед.

— Нет, — ответила я, опуская взгляд, но тут же обратила на собеседника вновь — с надеждой. — Помогите, пожалуйста. Мне, кроме вас, надеяться не на кого.

Старик в задумчивости пожевал губами и отодвинул шапку-панаму дальше на затылок. Лоб его, изрезанный морщинами, оказался светлее остальной части лица.

— Ладно, садись. Есть будешь?

Я с благодарностью кивнула. Душа моя воспарила в небеса, когда зубы вонзились в свежий, едва ли не хрустящий, хлеб, а в рот полилось ароматное молоко. Мужчина смотрел, едва заметно улыбаясь. Он не мучил меня вопросами, пока ела, но уж потом... поняв, что от честного рассказа не отвертеться, я коряво поведала ему все: и как попала в плен к гвардейцам, сторожившим Хранителя, и как спасли меня Хелен с товарищами, и как мы шли в Витуум, но так и не дошли, потому что я нанюхалась каленоки и сбежала, спасаясь от галлюцинаций.

— Вот, как-то так.

Обдумывал он мои слова недолго, встал и поманил за собой:

— Пошли.

Посвистел в дудочку, висевшую на шее, и овцы, до того мирно щипавшие травку, со всех ног понеслись к хозяину, обступили его. Мужчина отправился вверх по склону, и мы — овцы и я — пошли вслед за ним.

Идти пришлось около получаса, но оно того стоило. И жилище, одиноко прилепившееся к подножию крутого склона, и хозяйка его оказались весьма милы. Пожилая женщина, едва выслушав "мир вам и вашему дому", всплеснула руками и налетела на меня, как заботливая наседка.

— Да что ж мы говорим все, а девочка не кормлена! А ну быстро во двор — умываться.

Она мягко, но настойчиво взяла в оборот и меня, и старика, и овец. Последние были загнаны в хлев, мужчине даны ценные указания, а мне на руки она принялась поливать из ковша ледяную воду, только что из колодца. Тут же она велела раздеваться, мол, одежда грязная, в такой за стол нельзя. Я засмущалась было: местность открытая, даром что двор, но забор низкий, да и муж ее хоть и старик, но все же мужчина, увидеть может.

— Да ты что, стесняешься что ли? Это зря, девочка, Мать нас всех одинаковыми и понятными создала, чего стесняться-то? Или у тебя вместо двух сисек три?

— Нет, — пробормотала я, совсем смутившись, и начала стягивать одежду, скидывая ее тут же кучкой.

— Чудные у тебя вещи, — удивлялась в слух женщина, провожая взглядом мой черный лифчик и трусики.

Я хотела ответить, что уж какие есть, но она начала лить воду — прямо на спину — и я взвизгнула.

— Что, холодно? Ты потерпи, сейчас жарко станет. Да не стой камнем, на, мылом трись!

И я, стуча зубами, терлась мылом, мечтая, чтобы экзекуция кончилась. Из-за дома вышел старик, постоял немного, хмыкнул, когда жена погнала его прочь, и ушел обратно. Вскоре и вправду стало теплей — кровь прилила к коже, зациркулировала активней. После растирания колючим полотенцем я почувствовала себя совсем хорошо.

Потом было одевание в длинную, сразу за колено, рубаху, плотный обед и сон. То ли хозяин с хозяйкой, Мария и Ибрагим, сговорившись за моей спиной, решили не тревожить "девочку" расспросами, то ли он рассказал ей мою историю, и они на этом успокоились, — не знаю.

Спала я сном столь сладким, какого не было уже давно.

Три дня я отъедалась и отсыпалась, гуляла вдоволь, помогала по хозяйству, ходила со стариком пасти овец. Гладила их по бархатным носам, когда они тыкались мордами в ладони в поисках угощения, обнюхивали и шли рядом. Совсем как собаки. И на дудочку-свисток откликались не хуже.

Странный мир, думала я. Животные и растительность причудливы и разнообразны. Люди в одних видах наук ушли далеко — взять хотя бы тех же симбиотов-ядовиков, которые год от года только совершенствуются, — а в других остались на уровне средних веков — особых технологических новинок я не заметила.

А еще поняла: здесь нельзя верить солнцу. Потому что встает и садится оно, где придется.

В первый день проснулась от того, что на кровать падали лучи. Потянулась, умылась. Время пролетело незаметно, и вскоре уже мне довелось наблюдать закат: солнце быстро скрылось за горой у дома. Я даже запомнила точку, где оно исчезло, ориентиром служило одиноко стоящее дерево, четко прорисованное на фоне рыжего диска. Последующие дни солнце садилось все ниже и ниже по склону, и списать все на смену времен года мне не удалось — слишком уж крутая смена.

Ибрагим моему замечанию удивился даже.

— Так чего ему верить, солнцу-то? Оно иногда и из-за горы восходит. Остров-то движется.

Поначалу я подумала, что просто не поняла его.

— То есть как?

— А вот так. Рыбьи острова на то и рыбьи, что плавают по морю, как им вздумается.

— То есть, совсем плавают? Прям вот берут — и плавают? Острова.

Старик кивнул и насмешливо сощурился.

— А ты что, не знала?

Я качнула головой. Если б я знала... да и что тут знать? Остров — "часть суши, со всех сторон окруженная водой". Часть суши. Выступ дна, если уж на то пошло, который выше уровня моря. И тут — "плавают". Чушь какая-то.

Но перемещения солнца и слова местных жителей говорили об обратном. А после от Марии я узнала, что Острова — это и вовсе рыбы, большие-большие, они никогда не погружаются под воду, но дрейфуют по поверхности, одни быстрее, другие медленнее. А наверху растут деревья и травы, плодятся животные и люди. И так уже много лет.

Такая вот занимательная география.

И если принимать это как данность, понятны становятся слова "хребет", "голова" и "хвост" острова — единственно верные ориентиры.

"А почему бы и не поверить?" — с отчаянием подумала я. Приняла же спокойно и факт переноса моей бренной тушки из Саратова на Акулий, и наличие клеща в основании шеи, так почему бы не поверить в то, что Острова — живые и плавают? Пусть и напоминает это русскую народную сказку, где фигурирует рыба-кит.

— И где мы сейчас находимся? — сдалась я. — На хребте?

— Крайний Хребет, левая сторона.

— То есть, я прошла перевал?

— Видимо, так, — с улыбкой ответила женщина. Морщинки у глаз тоже улыбались — тепло и по-доброму.

— А я даже и не заметила, — с легким разочарованием протянула я. Ожидалось что-то... величественное. — Горки тут невысокие.

Женщина всплеснула руками.

— Так ты на Срединном Хребте не была! Вот там горы — так горы.

Младший сын Марии и Ибрагима перебрался туда еще юношей, поселился в Валоре, втором по численности городе Акульего острова, обзавелся семьей и родителей навещал редко.

— Старший-то у нас в соседней деревне, что за холмом, а средний в трех днях пути отсюда, ближе к хвосту. Все как родились в горах, так и живут. Сыночки любимые. Жаль вот, дочки не народилось.

Она глянула на меня как-то странно, и я смущенно улыбнулась. Жена старика оказалась куда как разговорчивей него самого, она рассказывала всякое: и о семье своей, и о природе, о городах и селах, об отношениях и обычаях. Мне оставалось только слушать и переваривать. Воображение рисовало яркие картинки, и неугомонная натура звала в путь.

Но в дорогу меня толкнуло не это. Засобиралась я после того, как на четвертый день раньше обычного вернулся Ибрагим. Мы не успели и ужина приготовить, а о приходе старика возвестил веселый лай Пардуса, хозяйского пса. Я выглянула за порог, увидела сосредоточенно-серьезное лицо старика, и поняла: спокойные деньки кончились.

— Про тебя женщина узнавала, — сказал он, и сердце мое ухнуло в пятки.

Мы сели в доме, мужчина рассказывал, а я все косилась за окно на калитку в невысоком заборе: не идет ли кто. Никто не шел, но это лишь пока, а где-то там, ниже по склону, бродила под заходящим солнцем Хелен, направленная хозяином к Витууму. Мол, видел он меня, спрашивала я про город, вот меня туда и отослали. Даже еды в дорогу дали, и ориентир надежный показали — воооон ту гору с двумя вершинами.

И в дом он их не пригласил, и меня не выдал... и все из-за того вопроса и моего ответа два дня назад. Хозяева дома спросили тогда, хочу ли я быть найденной. Я долго думала, сдавив руками голову, будто пульсирующую от боли, и ответила: нет, не хочу.

И теперь Хелен направлена по ложному следу.

— А они не придут?

— Не должны. Я их утром встретил, и раз еще не пришли, то уже и не явятся. Не сегодня.

Последняя фраза мне не понравилась, но я сказала, тем не менее, свое душевное "спасибо".

— Наверное, мне лучше уйти.

Мария вскинулась было, но муж положил на ее ладонь свою, и ответил:

— Куда пойдешь на ночь глядя? Завтра все, завтра.

Вот так. Вроде и не гонят они меня, но и остаться сильно не уговаривают. Их можно понять, лишние проблемы никому не нужны. Да и вообще, хорошие они люди, ни к чему их обременять.

Мы закончили с ужином, сели есть, после я помогала убирать со стола и поить скотину, Ибрагим доверил почистить лошадь, что я проделала задумчиво и без привычной своей боязни. Уходить вот так не хотелось. Уж очень это похоже на бегство.

Но выбора нет.

Утром мы разошлись. Я, с помятой мордочкой, долго не могла проснуться — задремала лишь под утро, до того все вертелась на жестком матрасе и вздрагивала от каждого звука. Хозяйка собрала меня сама, я почти в этом не участвовала. Шепнула на ухо, чтобы не проморгала "его" — хорошего мужчину, который обо мне позаботится. Хозяин похлопал по плечу и повел овец со двора. А я, как та еще овечка, потопала другой дорогой. Прямо как местная, которой пришел возраст идти из дома — так многие девушки и юноши тут делают. Но меня толкала в дорогу иная причина.

Солнце светило ярко и достаточно жарко, но дул свежий ветерок, чудились в нем даже запахи моря. Я подумала, что если взобраться на гору повыше, то увидишь большую воду. Но мне не туда нужно. После визита в соседнюю деревушку к сыну Марии и Ибрагима, куда они направили меня с наказом взять осла и проводника, я собиралась податься в Валор. Что буду там делать без денег, я не знала, но рассчитывала при желании найти младшего сына радушных хозяев — Эльмира.

Бодрый шаг, свет солнца и пение птиц изгнали потихоньку холод и страх, наполнили душу радостью и предвкушением. Шагалось легко и приятно, в кои-то веки болезнь ничем не напоминала о себе, и в этом чудился добрый знак. Пусть я ухожу не по своей воле, но — "на своих ногах".

Из прежней одежды на мне осталось только белье и кеды, а еще добавились льняные штаны, белая, расшитая по вороту, рубашка чуть ниже попы и кожаная безрукавка, зашнурованная наполовину. Две тугие косы лежали на груди, подпрыгивая на каждом шагу, макушку защищала от солнца панама — совсем как у деда. Старые вещи вместе с шерстяным плащом и запасом еды и питья поместились в заплечный мешок, а мелочи, найденные по карманам, и узелок, заботливо упакованный Марией "на всякий случай", перекочевали в сумку у бедра. К поясу я подвесила охотничий нож, но надеялась, что пользоваться им буду лишь для того, чтобы резать сыр или хлеб. И не то, чтобы вид освежеванного зайца грозил сделать меня убежденной вегетарианкой, но убить этого самого зайца я вряд ли бы смогла. Чисто физически.

Но никто от меня этого пока что и не требовал.

Ориентация в лесу и горах — явно не мой конек. Кажется, я снова заблудилась. Кажется, это называется топографическим кретинизмом. Хех.

Деревня должна была появиться часа через три неспешной ходьбы — так утверждал Ибрагим. Но не появилась ни через четыре, ни через пять, а когда солнце коснулось краем верхушек деревьев на дальнем холме, я поняла, что безнадежна.

Казалось бы: простейшие объяснения, близость объекта, тропа, недвусмысленно намекающая, куда и когда нужно сворачивать... но успеху это ни разу не способствовало. Я вновь оказалась невесть где. Единственной разумной мыслью стало: ужинать и ложиться спать. Разом потеряв аппетит, я вяло жевала хлебную лепешку с сыром и смотрела на заходящее солнце.

В голову вползли мрачные мысли о диком зверье. И — будто накликала, потому что, вытаскивая из заплечного мешка плащ, услышала волчий вой.

— Так, — пробормотала я, оглядываясь.

Естественно, ничего не увидела. Окружающая действительность не являла ничего похожего на волков.

— Так. Либо это очередной глюк, либо пора драпать.

И почему-то — уж не знаю, почему, наверное, жить хотелось — я предпочла поверить в реальность воя. Тем более, он повторился, и будто бы ближе. Деревья оказались на том холме, за который зашло солнце. Я, наскоро побросав вещи в рюкзак, бодрым шагом припустила на запад.

Скорее всего, волков я не интересовала, потому что вой, прозвучав еще пару раз, не приблизился, но эту ночь я провела на дереве, чудом лишь не свалившись. К утру болело тело, но меня это мало расстроило. Все потому, что с высоты я разглядела дымок, идущий из-за соседнего холма.

Подумалось: люди, которые утверждают, что человек — самый страшный зверь, ошибаются. С человеком, а если еще и в городе, всегда можно договориться. Даже если вы говорите на разных языках. А со зверем что? Заговоришь стае волков зубы и убедишь их не есть тебя? Или покумекаешь с бурной речкой, и в ней не утонешь? Или ягоды и грибы съедобные сбегутся на твой зов и не дадут умереть с голоду? Нет уж. Я, дитя города, природы и ее обитателей боюсь больше, чем существ своего вида.

За холмом оказалась деревня, небольшая, дворов на семь, и не особо богатая по виду. Домики явно жаждали ремонта, заборы плясали джигу.

"Что-то мне это напоминает" — подумала я, будто наяву видя полузаброшенные колхозы. Из трубы ближайшего дома вился дымок, я направилась туда и остановилась у ворот, не решаясь шагнуть дальше — кто их знает, этих хозяев. Как еще отнесутся к незваным гостям?

— Эй, есть кто живой?

Из дверей вышла невысокая крепко сбитая женщина. Я оторвала ее от работы, руки она вытерла о засаленное полотенце, которое заткнула за пояс. Осведомилась грубовато:

— Чего тебе?

Я даже опешила. Поздоровалась, спросила про сына Ибрагима и получила ответ, что не живет тут такой и никогда не жил.

— А чего тебе надо-то?

— Я... он должен был дать мне осла и проводить в Валор.

— Так мой сын проводит. Деньги-то есть?

— Есть, — неуверенно ответила я. Денег дала Мария, но хватит ли их на оплату проводника, я не знала.

— Вот и хорошо. До Валора три дня пути. Это если на осле. Но его у меня нет.

Я приуныла. Тащиться пешком так долго не хотелось.

— Совсем нет?

— Нет. Лошадь есть. Но за нее придется доплатить.

— И много?

— Два лазурона.

Я, припоминая рассказы Марии о местных деньгах, вытащила на свет сбережения. Выбрала пару монет голубого цвета, протянула на раскрытой ладони.

— Так пойдет?

Женщина быстрым шагом подошла ближе, глаза ее блеснули, и мне подумалось, что монетки-то я перепутала. Тут же я поморщилась от ее крика:

— Витор!

Подождав чуть, она вновь заорала:

— Витор, паршивец ты этакий, быстро ко мне!

Из-за дома со стороны хозяйственных построек появился подросток, долговязый и нескладный, явно не в мать. Он почесал патлатую голову, покосился на меня и спросил:

— Чего тебе, мать?

Мать подлетела к нему и ответила полновесным подзатыльником, для чего ей даже пришлось встать на цыпочки. В воспитательных целях, видимо. Мальчишка потер место удара, но промолчал.

— Вот, — она показала ему монету. — Руки куда тянешь! Не тебе. За это надо проводить сьерру в Валор. Ряжку возьмешь, иди, подготовь ее. Да и сам собирайся.

— А у... сьерры лошадки нет?

— Нет. — И на его хмурый взгляд ответила, — побежишь рядом. Или позади сядешь, если позволит госпожа.

Я наблюдала за их разговором молча, решив не встревать в отношения матери с сыном. Долговязый Витор зыркнул на меня и, почесываясь, ушел в дом.

Не могу сказать, чтобы мне понравилась женщина или подросток, чудилось в них что-то... простое и в то же время плутоватое. Природу своих ощущений понять не смогла, потому закинула мрачные мысли куда подальше.

Пока мальчишка собирался, его мать пригласила меня во двор, подала кувшин молока. Я бы не отказалась и от чего посущественней, но спрашивать не решилась. Наконец, из дома вышел подпоясанный Витор и исчез в конюшне, вернувшись оттуда уже с гнедой кобылой под уздцы. Я не разбираюсь в лошадях, но мне она показалась старой и замученной, классической трудяжкой предпенсионного возраста.

— Это Ряжка, сьерра, знакомьтесь. Хороша кобылка, и думать нечего, — попыталась убедить меня в обратном женщина и, уже совсем другим тоном, добавила сыну, — помоги госпоже в седло сесть, остолоп!

И приложила его по спине. Рука у нее, видно, была тяжелая, потому что юноша поморщился и глянул на мать с плохо скрытой ненавистью.

"Ой-ё у них отношения", подумала я. Подозрений и дурных мыслей во мне только прибавилось. Может ли подросток, выращенный в такой атмосфере, быть хорошим проводником, да и вообще, благожелательно ко мне относиться? Ох, не знаю...

Лошадь оказалась смирной, и помогать почти не пришлось. Разом став выше, я огляделась. Дом, темный от времени, сложен из камней, промазанных чем-то буро-зеленым, длинные сооружения за ним, от которых несет живностью, — сараи. Колодец, невысокий забор, соседи в шаговой доступности — с такими же неказистыми домами и сараями. Что ж, я не буду жалеть, что не задержалась здесь.

Мать одарила сына напутственной речью, тумаком, животное подо мной, потянутое за уздечку, зашевелилось, и мы двинулись в путь.

Оглядываться я не стала — побоялась сверзиться наземь, потому что Витор сразу задал неплохой темп, и лошадь перешла на рысь. Я затряслась, самой себе напоминая мешок с картошкой. Ткнула пятками в теплые бока, сначала неуверенно, после с силой, и кобылка неохотно, но понеслась галопом. Мальчишка невозмутимо бежал рядом, придерживаясь за стремя. Я постоянно чувствовала рядом с щиколоткой его руку, он лишь изредка корректировал курс, подтягивая узду на себя, уводя нас левее.

Едва только мы скрылись в редком лесу, следуя едва видимой среди деревьев тропой, парнишка заставил лошадь перейти на шаг и мигом вскочил на круп позади меня.

— Что ты...

— Вы против, сьерра? — спросил он. В обращении мне послышалась издевка.

— Нет, — сухо ответила я. — Твоя лошадь.

— Вот именно. Моя. Да. — И тут же, без перехода, — я ее ненавижу.

Сначала показалось, что говорит про бедное животное, но тут же поняла, что речь идет о матери. Я не ответила. У него могут иметься причины так говорить... или нет. Но дело это не мое. Захочет — расскажет.

Он не захотел.

Путь до вечера, и так не близкий, показался долгим еще более от того, что собеседник попался на редкость молчаливый. Односложные ответы, короткие указания, где повернуть и какого курса держаться. И — все. Я поняла, что скучаю по Нику, отзывчивому и доброму малому. И по Дереку чуть-чуть. И даже по Хелен, пусть и жесткой, но собранной и умной — истинной руководительнице. Нехорошо как-то получилось. Может, и выйдет когда свидеться. Но в Витуум я пока не собиралась, направляясь в другую сторону.

Проснулась я ночью, за миг до того, как Витор начал меня душить. Длинные пальцы с силой сомкнулись на моей шее, лицо в отблесках костра показалось безумным.

— Пусти, дурак, — хрипела я, скребя ногтями по рукам, пытаясь оттолкнуть, но хватка лишь крепла.

Попробовала пнуть, в плаще это было сложно, мальчишка прижал ноги коленом, наваливаясь на меня всем весом. Воздуха начало не хватать, в глазах заплясали черные точки. Пришло понимание, что если сейчас что-то не сделать, меня просто придушат, как неразумного котенка. И плакали мои обещанные полгода.

— Хрен... тебе...

Пальцы вцепились в рукоять ножа, потянули из ножен, и я, не склонный к агрессии, цивилизованный человек, пырнула мальчишку в живот. Ладони с шеи почти сразу исчезли, а на своих руках я почувствовала что-то теплое и влажное. Оружие выскользнуло, оставаясь в теле парнишки, который начал заваливаться на правый бок. Тихо, почти что беззвучно, как и душил меня. Лицо скривилось в гримасе боли, еще более страшной из-за неверного света костра.

— Витор... о, Господи! Вит! Тебе очень больно, да? Блин, черт, да что ж ты, дурак, наделал! Я не хотела, правда, не умирай, пожалуйста. Что же делать-то?

Пока я бормотала по-русски, пальцы юноши стиснули рукоять, вытащили нож и застыли на животе, пытаясь зажать рану. Из его горла вырвался стон. Я, мгновенно включив мозги, засуетилась. Вода, на тряпки пойдет запасная рубаха... что же еще? Ни перекиси, ни бинтов стерильных, про хоть сколько-нибудь квалифицированную медицинскую помощь я вообще молчу.

Когда рылась в рюкзаке, руки дрожали, как у алкоголика со стажем. В одном бурдюке оказалось молоко, которое странным образом не скисло еще, во втором вода, а вот из третьего пахнуло травами и спиртом. Я, не долго думая, отхлебнула, поморщилась так, что из глаз брызнули слезы, и дала отпить Витору, который закашлялся, поперхнувшись.

— Убить меня хочешь? — пробормотал он. Вкус напиток и вправду имел мерзкий.

— Хотела бы — уже б убила, а не возилась тут с тобой. Ну, с Богом.

Мальчишка заорал, когда я, отвернув край поврежденной рубахи, плеснула из того же бурдюка ему на рану. Пришла мысль о возможном заражении, о повреждении внутренних органов, о том, что в рану может попасть кусочек ткани или грязь, или...

Закусив губу, я разодрала на полосы рубашку, залитую кровью, — все равно ее на тряпки пускать, — и перевязала подростка, насколько могла, плотно. Каждое мое действие доставляло ему боль, но он терпел, лишь шипя сквозь зубы.

— Так-то, — приговаривала я, морщась вместе с ним, — сам виноват. Вот что я тебе сделала, а? что?

Вопрос этот я повторила и тогда, когда Витор проснулся ближе к полудню следующего дня. Я вновь под сдержанное шипение перевязала его, заставила съесть сыра с хлебом и вяленым мясом и выпить молока.

И тогда мальчишка ответил:

— Я ее ненавижу.

— А я тут при чем? — изумилась, вскидывая брови, я.

Он отвел взгляд.

— Ушел бы из дома, и все, раз так жизнь там не нравится.

— Ага. Без денег, лошади... куда? Да отец нашел бы меня с собаками за полдня.

— Да. И ты решил разжиться лошадью и деньжишками за счет меня. Очень умно! — от волнения я вновь перешла на родной язык. — А что, замечательно твоя мамочка все устроила, просто чудесно! Сама ведь отправила. А я-то, дура, спокойно тебе доверилась. И ведь было чувство, что не так все ладно, было... хех.

Парнишка слушал, глядя на меня исподлобья. Я поморщилась, перешла на понятный и ему язык:

— Что же с тобой делать? Да не дергайся, сказала же: хотела б убить — уже убила бы. В седло взобраться сможешь?

Он скривил гримасу, мол, не знаю.

— Ладно, попробуем.

Помогая усесться ему в седло, я поняла, что, должно быть, чувствовала Хелен, пока я спала с только что привитым клещом, а Дерек нес на руках: и бросить нельзя, и тащить ну ооочень не хочется.

На этот раз сзади пришлось сесть мне, и я, фактически обняв Витора, взялась за уздечку. Руки мальчишке связала и примотала к луке седла — больше ему доверять не собиралась.

— Могла бы и не стараться так, — вяло съязвил он.

— Поговори мне тут... душегуб-неудачник, — ответствовала я и тронула пятками лошадь.

Та послушно пошла между деревьев.

Так мы ехали: медленно и печально. Приходилось двигаться шагом, потому что раненый сильной тряски не переносил, начиная бледнеть и кусать губы в кровь, чтобы не стонать так сильно. Я правила на север, припоминая, что это направление указала мать юноши, и даже при учете перемещения островов мы все равно далеко не отклонимся — такой немаленький остров как Акулий просто не может плавать быстро.

Мы ехали и в основном молчали, потому, когда человек, сидящий передо мной, что-то пробормотал, мне пришлось переспросить.

— Я ее ненавижу, — повторил он.

— О! да ненавидь, пожалуйста! Я тебе что, мешаю?

— И ты не презираешь меня? Родителей положено уважать.

В его голосе сквозило удивление. Я ответила жестче, чем хотела:

— Мало ли чего там положено. Я против жестокого отношения к детям... какими бы они ни были.

— Даже такими, как я?

— У тебя есть на это причины... надеюсь. Иначе может оказаться, что я слишком мягко с тобой поступаю, и что следовало бы оставить тебя в лесу. И будь, что будет. Выживешь — твоя радость. Нет... сам виноват. Так-то вот.

Конечно же, я не сказала ему, что совесть просто не позволила бы бросить раненого на произвол судьбы. Да, вредная она иногда штука — совесть.

Все-таки, есть две большие разницы в путешествии ведомого и ведущего. В первом случае ты не всегда понимаешь, как, что и зачем происходит, иногда злишься из-за этого, иногда огорчаешься, но по большому счету тебе комфортно, потому что есть защита того, кто идет перед тобой. Во втором случае ты тоже не все можешь понимать, и не всегда принимать правильные решения, но решения эти — твои, потому что уже ты теперь — надежда и опора. А положение обязывает.

Нравилось мне это или нет, но приходилось заботиться о Виторе. Был момент, когда мальчишке стало хуже, пришлось потерять день на то, чтобы он мог отлежаться, забывшись в беспокойном сне, но потом мы вновь продолжили путь. Я даже хотела оставить его в той деревушке, где мы ночевали, но опять не позволила совесть, да и сам Витор упросил не бросать. Нахмурил брови и, словно выдавливая из себя слова, извинился за содеянное и пообещал исправиться.

Так к полудню пятого дня, считая день выезда, мы прибыли в Валор. Город поразил даже меня, что уж говорить о Виторе. Чистенький, аккуратный, он раскинулся в широкой долине между гор, взбираясь по склонам и выплескиваясь в соседние распадки. Двух и трехэтажные домики с обязательным садом на заднем дворе, улочки с узкими, на две-три ладони отстающими от стен, цветочными клумбами, площади с фонтанами. Здания из серых или черных камней, промазанных уже знакомой буро-зеленой гадостью, заменяющей здесь цемент, не казались мрачными из-за красных крыш и такого же цвета отделки окон. Город выглядел игрушечным.

— Простите, почтеннейший, это — Валор? — остановила вопросом первого встречного, когда мы углубились порядком в местные улочки.

Мужчина, кругленький и деловитый, глянул на меня снизу вверх с удивлением.

— А чему ж еще быть? Лучше города на Акульем вы попросту не найдете, уж поверьте Вильяму Оккаму.

В голосе его звучала гордость. Что-то подобное я слышала от Ника — насчет Витуума. Как там... "всяк кулик свое болото хвалит".

— Господин Оккам, — поспешила обратиться я, пока он, посчитав свои объяснения достаточными, не сбежал, — возможно, вы подскажете приличную и недорогую гостиницу двум путникам с Дальнего Хребта?

— Как же, подскажу.

Он огладил в задумчивости животик, придирчиво осматривая меня, Витора, кобылу и снова меня. Явно пытался понять, сколько для нас — недорого. С сомнением произнес:

— Обратитесь к господину Петрусу, Якову Петрусу, он не с Акульего родом, но живет тут давно. Держит харчевню на Веселой, при ней сдает несколько комнат. Может, и найдется у него что для вас. Район, правда, не очень, зато недорого.

— Благодарю.

Я улыбнулась сколь возможно обворожительно, пятки ткнули в бока лошади, и мы отправились искать нужную улицу, пока доброжелательный прохожий не вздумал интересоваться, кто я такая и откуда родом.

— Передавайте благие пожелания господину Петрусу! — полетело уже в спину.

— Обязательно передам! — воскликнула я так, что пара человек, проходивших мимо, обернулась, — спасибо!

Вежливость, конечно, не в пример смелости, города не берет, но примиряет с тобой местных жителей.

Улица Веселая и вправду вышла "веселой", никак не желая находиться ни мной, ни Витором, топографическим кретинизмом не страдающим. Город, на первый взгляд весьма милый, оказался на поверку милым не настолько, а стихийная застройка и не очень-то широкие, хоть и чистые, улочки превращали его в лабиринт.

И вот, когда мы почти отчаялись и едва ли не сдались, невысокий лысоватый мужчина в ответ на наши расспросы воскликнул:

— Так я господин Петрус и есть! Что желаете, сьерра?

От неожиданности я пару раз растерянно моргнула, но тут же собралась, отметив внимательный взгляд.

— Передать вам пожелания долгих лет здоровья и отличного бизнеса — от господина Оккама, — выдала я фразу, которую сочинила по дороге. Дождалась, пока в глазах собеседника отразится понимание, продолжила, — а еще спросить насчет комнаты для меня и моего друга.

— Конечно, конечно...

Комнату он выдал маленькую и узкую, но это не страшно — для чего нужно много места там, где собираешься лишь спать? А вот дешевизна ее играла на руку. Я отдала хозяину пару крупных синих монет и заказала ужин. Витора же решила определить в странноприимный дом при валорском монастыре, закономерно посчитав, что приглашать приходящего врача будет слишком дорого. Остаток дня убила на то, чтобы разыскать этот дом, находящийся в другой части города, и сдать туда мальчишку.

А затем пошла осматриваться. Центр действительно оказался центром — просторным, светлым, красивым. Площади, мощеные вычурной плиткой, деревья, растущие так, что современным флористам и не снились подобные формы, диковинные цветы, фонтаны, странные статуи, назначения которых я так и не поняла. Все это давало ясное ощущение другого мира, и дело тут не в уровне развития, а в путях его. Здесь слишком многое отдавалось на откуп природе. А она на радостях спешила служить человеку. Гармония? Рай? Ох, сомневаюсь... ведь не даром такой лишь центр — окраины гораздо понятней, проще. Это ли не отход от таинства, почти что магии, природы, живого развития, и стремление к упорядочиванию и логическому контролю за всем происходящим.

После заката солнца особо темнее не стало, только свет с дневного поменялся на мягкий зеленоватый. Я заметила с удивлением, что светятся разнокалиберные, размером от кулака до головы человека, шары, установленные на столбах и домах, и даже в фонтанах!

На меня, с открытым ртом осматривающую чудо, местные жители косились со смесью снисхождения и превосходства. Ну да, конечно, я, дурочка деревенская, первый раз в город попала, и уже им очарована, и мечтаю о красивой жизни: большом доме, хорошей работе и богатом муже. И шмотках с цацками. Угу, угу. Конечно.

Хотя наряд на городской поменять не мешало бы. Домотканые штаны и рубаха хороши были в лесу, но не здесь.

Я присмотрелась к местным модницам. Многообразие форм, цветов, тканей. Вычурность и пафос. Или простота и незаметность. Все как всегда. И везде.

Мимо продефилировала красотка в платье, лишь на две ладони ниже попы. На нее, конечно, оглядывались, но никто не спешил объявлять ведьмой или хотя бы порицать за испорченность нравов. Значит, все-таки не средневековье. И то ладно.

Решив, что на сегодня прогулок хватит, и костюмом займусь завтра, я направилась в свой район. До нужного дома оставалось минут десять неспешной ходьбы, а вокруг "расцвели" боевой раскраской и причудливыми прическами местные девочки в коротких платьях.

"Ну да, улица Веселая", — с усмешкой подумала я.

Девочки смотрели на меня, кто как на соперницу, кто просто свысока, но активных действий не предпринимали. Дальше улица делала изгиб, и до, и после поворота шла глухая стена. Зеленых фонарей тут не повесили, и впервые за вечер я попала в по-настоящему темное место. И, конечно же, моя невезучесть поспешила проявить себя.

Выдыхая винные пары, дорогу преградил мужчина. Одной рукой он держался за стену, а другой — за початую бутылку. От неожиданности я вздрогнула и попыталась отпрянуть, но он отпустил стену и инстинктивно лапнул меня за талию, подтягивая к себе.

— Э, Лот, смотри, хороша или нет? На ощупь вроде как ничего... — проговорил он в темноту.

— Да какая разница, — ответил второй, подступая ближе. — Сколько стоишь, красавица?

— Вы ошибаетесь... господа, — сказала я по-русски, едва не рыча от злости и омерзения и пытаясь выскользнуть из объятий.

— Иноземочка, — просмаковал первый.

— Я приличная девушка, — поспешила добавить я на местном.

От их хохота с нотками довольства и похоти меня затошнило.

— Ага. Так же как я — витолог пятой ступени. Не, ну чего, мы тебе не нравимся что ли?

"Господи, вот ничего не меняется — ни люди, ни их желания!" — в отчаянии подумала я. Пятка моя меж тем с силой ударила по ступне мужчины. Тот охнул, а я, вывернувшись из-под его руки, припустила прочь.

Полтора десятка шагов — и я вновь ворвалась в мир красок, звуков и чувственного обольщения. Оглянулась проверить, не бегут ли за мной, и это стало ошибкой, потому что в следующий момент я, споткнувшись, ткнулась в пышный бюст некоей дамы. Обретая равновесие и бормоча извинения, я поняла, что не только бюстом, но и всем остальным эту женщину природа одарила щедро. Рост, который сделал бы честь мужчине, богатые волосы, красивое породистое лицо, высокая грудь, талия, тонкая для такого тела, крутые бедра.

— И куда ты спешишь, милочка? — осведомилась она, придерживая меня за оба плеча — то ли чтоб не упала, то ли чтоб не думала бежать.

Девочки не слишком тяжелого поведения, выставив в ближайшее окно прелести, взглянули на меня с интересом. Женщина зыркнула в их сторону, прелести из окна попрятались, остались лишь любопытные глаза, стреляющие из-за шторы.

И тут любители женского пола нагнали меня. Дама мгновенно оценила обстановку, оттеснила меня за спину и спросила строго:

— Господа, что ж вы девочку мою обижаете?

Они замялись, встретившись с грозной силой.

— А что это девочка ваша дерется, а, госпожа Формари?

— Дерется? Вы, верно, путаете, господа, девочки у меня хорошие. Или вы невежливы были?

— Да как тут вежливым быть? Налетает, дерется... о! милостивая госпожа, а может, мы это... проучим ее? Разочек-другой.

Оба хохотнули, довольные идеей.

— Далась она вам.

— А может, понравилась. Вон, на лицо смазливая, да и сиськи вроде ничего. Темненькая. Я люблю темненьких.

Он глянул на меня так, что я невольно поежилась, но лишь выше вздернула голову.

— Клиенты мы али кто? — добавил другой с вызовом.

— Клиенты, — подтвердила госпожа Формари. — Прошу...

И повела рукой в сторону высоких окон "веселого дома".

— А эту?

— А эту нельзя, женские дни у нее. Потому и злая такая.

— Ааа, — приуныли мужчины.

Я возликовала.

— Вот вам и "а". Проходите, если желаете, а нет — так гуляйте мимо.

— Так, мы это... и гуляли...

Они пошли было дальше по улице, но потом завернули все же к парочке одиноко блуждающих дамочек. Госпожа фыркнула:

— Пьянь, рвань, а туда же.

Я тактично угукнула и попыталась освободиться от жесткой хватки ее рук. Как бы не так! Внимание сразу переключилось на меня.

— А с тобой что делать, несчастная?

— Не надо со мной ничего делать, — пробормотала я и добавила уже громче, — спасибо за помощь, сьерра.

— Сьерра, — усмехнулась она, — и где ж понахваталась-то такого? Тоже мне.

Однако видно было, что подобное обращение ей польстило. Я же, не слишком разбираясь в социальных рангах этого мира, просто не успела придумать иного.

— Пойдем, — сказала, как отрезала, она.

— Куда? — с подозрением спросила я.

— Куда-куда... — передразнила, делая круглые глаза, — в дом, конечно, куда же еще? Горячего сбитня попить, может, работу тебе предложу... ты, как я погляжу, нуждаешься.

Я скосила взгляд на окно с красным подоконником, в котором выставлены были вновь, как в витрине, округлые полушария, едва не выпрыгивающие из вырезов, белые шейки и густо накрашенные личики, и мигом вспыхнула.

— Я не шлюха!

Госпожа Формари отпустила меня, закатывая глаза.

— А где ты шлюх-то видела? Ох уж мне эти девочки молоденькие! А ну брысь!

Последнее обращено было не ко мне. В окнах вновь стало пусто, лишь занавески всколыхнулись. Женщина еще раз вздохнула, пробормотав что-то про новеньких, которым заняться нечем. Пошла в дом, в дверях уже обернувшись.

— Ну, ты идешь что ли? Да не съем я тебя!

И я, отчего-то веря этой большой во всех смыслах женщине, отправилась следом. Я еще успела подумать о том, что поступаю безрассудно, вступая на территорию незнакомого притона в незнакомом городе, как вернулась забытая мной беда. Адреналин схлынул, и голову пронзила столь сильная боль, что я пошатнулась, хватаясь за косяк, а после и вовсе начала оседать, проваливаясь в теплую и вязкую темноту.

— Ох, Кристин, вот уж и не знаю, чем тут помочь можно, — вздохнула женщина, — и придумать даже не могу, кто поможет. Как ты там говоришь...

— Опухоль. Злокачественная опухоль. Она пока еще маленькая, но растет, растет... и когда она вырастет, я умру. Это как... — я закрутила головой, подбирая сравнение.

Мы сидели в углу кухни за маленьким столиком для прислуги и пили горькую настойку на травах, хотя вполне могли это делать в кабинете госпожи Формари, Адель, как она представилась кокетливо. Но здесь было тепло, чувствовалась жизнь, словом, место для задушевных бесед выбрали как нельзя лучше. Никого, кроме нас, в такой час тут уже не осталось. Мужчины предпочитали насыщаться пищей иного рода, а если бы кто и проголодался всерьез, запас "легкой" еды всегда был в подобии буфета в каждой гостиной.

— Это как... горшок с тестом на пирожки. Сначала оно маленькое, крышка закрыта, места свободного много. Но потом оно становится все больше, больше... пока не вышибет крышку напрочь и не убежит на печь.

Я замолчала, и женщина воспользовалась паузой, чтобы плеснуть в кружку еще из кувшина с узким горлышком.

— Я и так уже пьяная! — воскликнула я и замахала руками так, что хозяйка едва успела отстранить емкость.

— Вижу, что пьяна. И что? Пей, пока пьется. Завтра все равно будет плохо, пользуйся сегодняшним днем. Вернее, ночью. Мужчин развлекают те, кто хочет это делать, так что за честь свою можешь не опасаться.

Я уставилась в свою кружку. Нельзя сказать, что тема любви и секса для меня запретна, но то, с какой легкостью рассуждала об этом хозяйка дома терпимости, малость коробило. Хотя сейчас я со многим готова была согласиться — сказывался градус и количество выпитого.

И снова мы сидели, пили и разговаривали. Горькая настойка не становилась слаще, но перестала так сильно драть горло.

— А насчет проблемы твоей завтра подумаем. Поговорю с людьми разными, может, чего присоветуют. Да не буду я про тебя рассказывать, так, издалека поспрашиваю, аккуратно... ты что, мамаше Адель не веришь?

— Верю, — сказала я и пьяно кивнула.

— Вот. Это правильно.

— Ну так... я пойду?

— Это куда еще?

— К себе. Я у Пар... Патр... тьфу! И ведь не Патрик он вроде был, тут, на Веселой дальше к горе живет.

— Яков Петрус что ли?

— Да!

— Знаем такого, знаем... старый пройдоха с Гранд Леру, острова поменьше нашего. Ох, помнится, были мы молоды, он такие усы носил — шикарные! — я была в него даже чуточку влюблена. Эх, было время...

Глаза Адель заблестели, и я подумала, что женщина все еще хороша, очень даже, есть в ней и привлекательность, и какая-то внутренняя сила, которая делает живой и дарит если не вечную, то очень долгую молодость.

— Думаю, Яков не обидится, если я уведу у него постоялицу.

— То есть, как?

— То есть, так. Будешь жить здесь.

— Это еще зачем?

Наружу рвалась сквозь алкогольный дурман моя подозрительность.

— А почему бы и нет?

Она улыбнулась, и я улыбнулась в ответ. Действительно, почему бы и нет? Решила ведь познавать этот мир, пока не кончилось время.

А в борделе еще не жила.

Засыпая в комнате на чердаке, я слышала, как влетают в открытое окно стоны, вздохи и скрипы. Сны мне в ту ночь снились исключительно эротического содержания.

Глава 3

До чего же отношение людей зависит от того, как ты одет. Я замечала это и раньше, в своем мире, и в этом нашлось полно тому подтверждений. Если вчера, только прибыв в город с долгой дороги, я выглядела как грязная крестьянка, то сегодня... о, сегодня я вполне потянула бы на леди, сьерру по-местному, обеспеченную, но одинокую. Ибо замужние дамы не носят столь глубокие вырезы и такие высокие каблуки.

Платье цвета зеленого яблока, сшитое на барышню явно более крупную, нежели я, быстро подогнала по фигуре одна из девушек мамаши Адель. Черные перчатки выше локтя я позаимствовала у Мелиссы, а шляпу с широкими полями — у Долорес.

— Ни одна уважающая себя сьерра не выйдет из дома без шляпки и перчаток, — учила меня госпожа Формари.

Я же подумала, что до сьерры мне, как до Пекина ра... кхм, до Пекина, в общем, — особенно отсюда — и что хозяйка борделя что-то слишком старается. Когда я попросила у нее, проснувшись к обеду, что-нибудь приличное из одежды, та с энтузиазмом перерыла кучу шкафов.

— Ну-ка, повернись, — сказала женщина, и я еще раз поняла на практике, что такое "повелительное наклонение" в сперато.

Язык мой от общения со столь разношерстным народом только совершенствовался.

Я покрутилась на месте, прицокивая каблуками сантиметров в девять. Платье едва прикрывало колени, облегая бедра спереди и вспениваясь воланами сзади от попы и ниже, талия казалась тоньше, подчеркнутая поясом, грудь выставлялась на обозрение. На нее хорошо бы пошли украшения, хотя бы мой кулон на цепочке, но его-то и сережки я собиралась продать ювелиру. Иного способа добыть денег я пока не придумала, а "редкий, очень редкий металл" тут оказался в цене.

— Хороша, — подвела итог мамаша Адель. — Кристин, а ты насчет работы не передумала?

Девочки, следящие за моим перевоплощением, заулыбались, а я мотнула головой. Нет уж. Не для меня это, не для меня.

Охранник в дверях отступил, и в зал проник ранний посетитель. Взгляд его по-хозяйски и оценивающе прошелся по моей груди, скользнул к ножкам, и тогда уже, совершив обратный путь, прилип к лицу. Я наскоро попрощалась с женщинами, подмигнув напоследок охране, и поспешила выпорхнуть на улицу, пока меня еще с кем не перепутали.

Сегодня я приковывала взгляды. Отчасти потому, что была эффектно одета, а еще от того, что не получалось проскользнуть мимо — каблуки такой роскоши, как быстрый шаг, не давали. Вот и дефилировала, позволяя себя разглядывать.

"Тьфу ты, блин, прям горожанка какая, фу ты ну ты", — думала я, кляня себя за то, что поддалась уговорам госпожи Формари и ее же страсти "делать людей красивыми". К слову сказать, мамаша Адель не только содержала бордель, но и шила удивительной красоты платья и аксессуары, и вполне могла бы зарабатывать только этим, но... дарить любовь она хотела не меньше, чем красоту. Заведение больше всего походило на игорный дом, где встречались небедные мужчины, проводя время в обществе крепких напитков, азартных игр и красивых женщин. Женщины эти слыли образованными, умели петь, танцевать и музицировать, поддержать беседу и всегда — всегда — казались если не идеальными, то близкими к тому. Они бы сошли порой за благородных, не одевайся столь ярко и привлекательно, и не занимайся сексом столь длительно, бурно и разнообразно.

Вздохнув, я зацокала каблуками быстрее, думая о превратностях судьбы, которая за эти две недели как только меня не крутила, сталкивая и разводя с людьми необычными, интересными и — разными.

Остаток дня прошел в заботах. Продала ювелиру золото, выручив приличные деньги за "тонкую, удивительно тонкую работу". Забрала вещи у Патрика, который Петрус, — единожды ошибившись, я теперь каждый раз боялась назвать его не так. Навестила Витора, заслужив неодобрительный взгляд монашек и удивленный — самого мальчишки.

— Я теперь в борделе живу, — сообщила ему, и карие глаза стали еще круглее, чем были.

За него не беспокоилась — что-что, а выхаживать больных при этом монастыре умели не хуже, чем в коллегии частных врачей. Об этом мне тоже сообщили новые знакомые.

Как-то случайно познакомившись с господином Оккамом, я стремительно обрастала связями. А не встреть я его? Что бы тогда было?

Мозг, продолжая аналогии, прихотливо продолжил: а не заблудись ты в поисках деревни? А не сбеги от Хелен или не будь спасена ею? А не попади сюда? Не заболей? Не заболей...

Да. Все было бы иначе.

Жизнь моя изменилась. Темп ускорился, и мне это весьма нравилось. Я стала считать дни, радоваться каждому, беспокоиться тоже, но радоваться — больше. Почуяла вкус к жизни. Наверное, так всегда бывает, когда смерть перестает быть чем-то далеким и размытым, а приходит и болтается за спиной.

Беседы с мамашей Адель стали одним из любимейших моих занятий. Она рассказывала много, обо всем на свете и, как я надеялась, — честно. Конечно, я не все понимала, но старались мы обе: она рассказывать, я — понимать и даже записывать. Местный алфавит — латиницу с некоторыми изменениями — учить не пришлось, и грамматика тут оказалась на диво простой. Как слышу, так и пишу. Куда уж проще?

Словом, разговоры эти обеим нравились. Как-то спросила мамашу Адель, верит ли она, что я из другого мира, и если верит, то почему делает это так легко. На что получила странный ответ, который заставил вцепиться в женщину будто клещами.

Она рассказала историю, больше похожую на легенду, о посланцах из других миров, что пришли давным-давно на Острова. Они были как один похожи на местных — внешне — но отличались иным: речью, манерами, одеянием. Видимо, они что-то знали, большее, нежели островитяне, хотя по рассказу не удалось понять, превосходили ли они местных научно. А вот неведомую заразу принести ухитрились — ближайшие десятилетия после прихода мир перетряхивало, словно кости в стакане. Даже Острова лихорадило, а люди так вовсе дохли пачками от невиданного по размаху мора. А когда все устаканилось, оставшимся в живых стало не до выяснения отношений. Мир стал другим.

— Любопытненько, — пробормотала я, растирая в задумчивости пальцы левой руки. Гоняла тем самым кровь, которая в конечности поступала слабо, оставляя их вечно холодными, как у лягушки.

Конечно, легенды-легендами, за давностью лет и не так история искажается, а уж две тысячи и вовсе не шутка, но во всякой сказке есть доля истины. А эта и не сказка даже. Значит, имеет право на жизнь. И острова эти не так просты. И вовсе — не просты.

Еще странным показался факт, что истории мира до "прихода", как я окрестила пришествие иномирян, будто бы не было. Нет, тут жили люди... или не совсем люди, но кто-то жил, но фиксировать факты, хоть документально, хоть устно, начали уже после. Оправились и приступили. Только, как мне показалось, не слишком успешно — сведения рознились (опять же, по словам мамаши Адель, но я склонна ей верить), с летоисчислением тоже случились неурядицы. На Акульем многие считали года от Устоя — времени основания некоего монастыря, другие закольцовывали историю в "солнечные круги" длиной поболее трех сотен лет, а некоторые и вовсе года не считали.

Размышляя таким образом, я думала с досадой, что не пообщалась с Хелен ни о Хранителях, ни о клеще, ни о других странностях и причудах мира. Да что уж теперь жалеть.

— Мамаша Адель, вы ведь многих тут знаете...

Я подсела к женщине ближе, с мольбой заглядывая в глаза. Очень уж хотелось встретиться с витологом или вообще с ученым каким. Желательно, со ступенью повыше.

Госпожа Формари загадочно улыбнулась. Много ли мужчин в городе, которые не слышали про нее, я не ведаю. Но она действительно знает многих.

Шел пятый день моей жизни в Валоре, на удивление тихой и спокойной. Адель со своими девочками, преодолевая сопротивление, вновь упаковывали меня в красивую "обертку", будто подарок.

— Вот признавайтесь, вы меня продать решили, да? — допытывалась я. Шутки шутками, а подозрения в голову закрадывались. — Он кто? Богатый тюфяк с любовью к маленьким девочкам? Нет, на маленькую я не тяну. Извращенец? Старик? Импотент? Жеребец итальянский? Ээээ... чевалвиро итальяно?

Дамы хихикали, примеряя на меня все новые шляпки и в раздражении их откидывая.

— Что за глупости ты говоришь? — не выдержала мамаша Адель, когда я разошлась не на шутку. — Некро-что?

— Некропедозоофил, — радостно доложила я, не моргнув даже глазом, и зависла, думая, как перевести "любителя мертвых маленьких зверюшек". После неуверенно выдала, — аманто морте малгранда бесто.

— Фу, какая гадость! — сказали девочки едва ли не хором.

— Ага.

— Кристин, ну что ты сочиняешь? Стой, не вертись! А то уколю иголкой в задницу... чего орешь, сама виновата. Нет, Александр — очень милый мальчик, никакой не извращенец... хотя в этом-то я не уверена, не проверяла. Но ты не бойся. Он просто скромный очень и прийти к нам ну никак не может. Может, и девственник, не проверяла, говорю. К тому же, разговаривать об этой вашей техновитологии будет лучше в его кабинете. Все, готово.

Я повернулась. Из зеркала на меня глянула элегантная незнакомка. Стиль выдержан "от" и "до". Синее платье закрывает тело от горла и до колен, оставляя руки открытыми. Белые перчатки, короткие, чуть выше запястья. Черная с белой лентой шляпка, черные же туфли на невысоком и устойчивом каблуке.

— Адель, ты чудо!

Я привстала на цыпочки и чмокнула женщину в щеку. Та довольно улыбнулась.

— Только... это не я... я вообще платьев не носила.

— А зря. Кристин, ты что, хочешь сказать, что перед всеми будешь представать именно собой? И кому это надо, кроме тебя? Вот скажи, во что превратится роскошная Долорес, умой я ее и надень домотканую рубаху вместо корсета? Правильно, в деревенскую простушку Доську, рыжеволосую и веснушчатую.

Долорес фыркнула, а я поспешила сказать:

— Она красивая — хоть так, хоть так.

— Да, — легко согласилась Адель. — И ты тоже — красивая. Но знаешь, есть такое слово — "шикарная". Вот для шикарной женщины сделают все. А просто красивых много.

И с этим я не могла не согласиться. Перед уходом уже госпожа Формари впихнула мне в ладонь небольшой мешочек, в котором перекатывалось нечто, похожее на ощупь на витаминки. На мой молчаливый вопрос, она ответила, подмигивая:

— Новое средство. Очень хорошее.

— Ааа...

— Тебе же не нужно ни болезней лишних, ни детей... по крайней мере, сейчас...

— Ты что? Да я... не собираюсь даже! — краснея, возмутилась я и попыталась отдать мешочек обратно.

Адель стиснула мою ладонь в кулак, сжала крепко.

— Что ты не собираешься? Получать удовольствий от жизни? Кристин, ты молодая и красивая. Живая. Одинокие вечера и ночи — слишком глупая трата времени. Особенно для тебя.

Я промолчала, не желая соглашаться, но и не имея доводов, чтобы ее переубедить.

— К тому же, не сегодня — так завтра, — провозгласила женщина и выпихнула меня за порог.

Я посмотрела на темное дерево двери, все в красных завитушках, потом на мешочек в ладони, вздохнула и кинула "новое средство" в сумочку.

На улице ждала двуколка. Придерживая одной рукой платье, а другой хватая прямоугольник сумочки, я принялась штурмовать высокие ступеньки. Хорошо хоть кучер догадался помочь. Наконец, одолев преграду и разом оказавшись выше всех, я плюхнулась на мягкий диван. Ручка в белой перчатке откинула прядь волос.

"Уф, до чего же сложно это", — подумала я, вспоминая девочек из института, которые всегда — всегда — ходили на высоченных шпильках и в кукольных платьицах. С сочувствием оглянулась на окна дома терпимости и приказала мужчине ехать в Центр Технической Витологии и Механизации.

Кучер покосился с сомнением. Ну да, девушкам из борделя можно ездить еще в дома богатых купцов, сановников, мелких или не очень, но никак не туда, где лаборатории, непонятные вещества и существа и ученые, почти что безумные в своей гениальности.

— Вы не ошиблись, — холодно подтвердила я указание. — Побыстрее, пожалуйста.

День еще и не думал угасать, солнце светило ярко, слепя глаза. Весна, поздняя уже, проявляла себя во всем: в красках и запахах, в улыбках прохожих, будто оттаявших и телом, и душой, в самом воздухе, свежем и обновленном. Хоть зимы здесь и не лютые, редко со снегом, больше с дождем, но лета ждут все. И весна предвестница его.

Когда добрались до места, я еще раз мысленно поблагодарила Адель. Пожалей я денег на транспорт, и пришлось бы идти пешком часа два — ученые разместили свой центр на другом конце города, ближе к району, который сама я назвала бы промышленным.

Трехэтажное здание отдаленно напоминало институт. Похоже, меня тут ждали: как только двуколка остановилась перед широкой лестницей, по ступенькам навстречу сбежал мужчина.

"Александр Невилл, — вспомнила я слова госпожи Формари, — двадцать шесть лет, холост, умен, хорош собой, помешан на науке, девушками интересуется мало... вот и посмотрим, насколько он "не интересуется". Ведь согласился же зачем-то встретиться со мной".

— Здравствуйте, Кристин, — произнес он, помогая выбраться из коляски.

— Здравствуйте, Александр, — сказала я.

И улыбнулась в ответ.

Хорош собой... о, да! Высок, статен, темноволос, глаза голубые и горят огнем легкого безумия. Человек увлеченный, люблю таких.

— Пройдемте внутрь, погода портится, — предложил он.

Я покосилась на небо — чистое, и все же кивнула. Простучала каблуками вслед за Алексом, держа его под локоток. Из большого холла — расписной потолок где-то под крышей здания, две лестницы с мраморными ступенями, портреты по стенам — мы свернули в длинный коридор. По одну сторону его тянулись высокие арочные окна на площадь, а по другую — редкие двери. Звук наших шагов убегал вперед и возвращался эхом. Я передернула плечами. Красиво, да, но очень уж пустынно и не слишком уютно.

За спиной скрипнуло, хлопнула дверь, я вздрогнула, сбиваясь с шага, и обернулась. Никого. Александр терпеливо ждал, весь из себя вежливый и участливый. Я спросила:

— Что вы знаете о Хранителях?

— О, так сразу... — Александр, кажется, даже чуть-чуть растерялся. — Хватка у вас есть, Кристин.

— У меня не так много времени, чтобы рассиживаться, — резковато ответила я, тоже смущаясь своего напора. Совсем не то хотела спросить, и вот — вырвалось. В привычной обстановке было бы проще, но не мне привередничать.

— Прошу.

Мы, наконец, пришли, и мужчина распахнул передо мной дверь. Комната оказалась большой: кабинет, совмещенный с мини-лабораторией. Я склонилась над столом, на котором плавало в стеклянной колбе нечто коричневое размером с детскую голову и медленно пульсировало, словно дышало.

— Осторожнее, — предупредил хозяин кабинета. — Вы хотели узнать о Хранителях?

По правде говоря, я теперь едва ли не больше хотела узнать о том, чем занимаются техновитологи, о чем не преминула сообщить.

— Например, это. Для чего? Оно живое, — не спросила, а скорее уведомила я.

— Конечно. Это... впрочем, зачем вам названия? Смотрите...

Александр принялся что-то доставать из шкафа, готовя эксперимент, я с любопытством за ним наблюдала.

Два тонких стержня, по виду металлических, опустились в колбу через специальные дырочки в крышке и, не касаясь друг друга, были воткнуты в коричневое и дышащее. Сверху мужчина приготовился установить шар вроде тех, которыми освещают улицы, держа его подобием щипцов. Руки он защитил плотными перчатками, а на рубашку с жилетом набросил фартук.

— Отойдите подальше, Кристин. Не волнуйтесь, это на всякий случай. А теперь — смотрите!

И он насадил шар на стержни.

Первые мгновения мне казалось, что ничего не происходит, а потом светильник начал разгораться все ярче, ярче, пока не засиял изумрудом. От света этого больно было глазам, я зажмурилась, но это помогло мало — он проникал даже сквозь веки.

— Вы когда-нибудь видели подобную интенсивность?! — с восторгом в голосе спросил экспериментатор. — Это подобно чуду! Его можно...

— Да... Алекс, поверьте, я никогда раньше такого не видела, но если вы не прекратите, очень сомневаюсь, что увижу... что-либо вообще!

— Ох, простите.

Свет померк не сразу, он угасал быстро, но все же не мгновенно. Когда я открыла глаза, на ресницах висели слезы. Все вокруг казалось приглушенным, серо-черным, а посередине стояло зеленое пятно. Пытаясь сделать пару шагов в сторону, я наткнулась на стол. Загремели стеклянные колбы, я едва не упала. Александр поспешил подхватить меня под руку и отвести к дивану, приютившемуся в уголке комнаты.

— Прости, — повторился он. — Наверное, я просто привык, и не подумал, что вы...

— Пустяки, — отмахнулась я, вновь обретая способность нормально видеть. — Глаза чувствительные. Что вы там говорили о возможностях? Продолжайте, прошу вас.

И он рассказал, что свойства данных мхов — и люминесцентный "светильник", и коричневая "батарейка", способная накапливать энергию, оказались именно мхами, — что свойства их можно использовать для освещения шпилей домов, в прибрежных деревнях для устройства маяков...

— Или на сигнальных вышках, — вдохновенно подхватила я. — А что? Поставить вышки на определенном расстоянии, туда эти штуки, да помощнее, и передавать азбукой Морзе сигналы. А если еще окажется, что они "дальнобойные", уж не помню, от чего это зависит — то ли от длины волны, то ли от дальности видимости, то ли от кривизны земли, — но если они "дальнобойные"... можно будет связываться с другими островами! С этим у вас проблемы... так понимаю...

Я сконфуженно замолкла, заметив удивленный взгляд Александра. Он смотрел на меня как-то совсем по-другому, не так, как в начале знакомства. Кажется, половину фразы я выдала все же на русском.

— Простите, я вас перебила.

— Нет-нет, я вас внимательно слушаю. Вы рассказываете интересные вещи.

— Да что тут рассказывать? Вы и сами к этому бы пришли.

Еще мне подумалось, что ученый из меня фиговый: биологию с физикой позабывала напрочь, а то, чему отдала пять лет жизни в институте, в этом мире вряд ли понадобится. Ну вот кому, скажите на милость, нужна бухгалтерия в мире, который не знает двойной записи? Она и там-то мне не особо нравилась, а уж здесь я со своими "умениями" оказалась не у дел. Можно, конечно, устроиться к какому-либо купцу управляющим, но тратить остаток жизни на развитие новой системы или поддержание старой мне что-то не очень хотелось.

Я, собирая все знание сперато в кучу, произнесла:

— Александр, я очень рада, что вы согласились встретиться со мной. Я обязательно расскажу и о себе, и о чем-нибудь еще, для вас интересном. Но — после. А сейчас буду слушателем, весьма благодарным. Если вы позволите, конечно.

Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. И заговорил.

Так я узнала, что островов сорок пять и что общую их карту составить невозможно, потому как они постоянно перемещаются, одни быстрее, другие медленнее, но все на первый взгляд хаотично. Что каждый остров устроен примерно одинаково: вытянут от головы к хвосту, вдоль идет хребет, приморские берега большей частью плоские. Различен только размер и общая форма. Что есть множество наследий древности, такие как Белые Камни, изначально использовавшиеся для связи, Хранители, через которые, по слухам, возможно перемещение в пространстве, и Башни, в которые не может войти ни один человек. Что-то из всего этого я слышала раньше от госпожи Формари и девочек, но кое-что показалось новым. В уме я делала пометки для дальнейших расспросов.

Еще Алекс рассказал, чем занимаются витологи, механики и техновитологи, а также те, которые изучают воздействие живых организмов и излучений на человека.

Признаться, голова моя, расслабленная в последние дни разговорами о мужчинах, сексе и шмотках, пошла кругом.

— Подожди, то есть, ты хочешь сказать, что механики и витологи — две крайности развития общества в этом мире?

— Нет. Что те, что другие занимаются лишь развитием науки. Витологи изучают Остров, природу, способы ее контакта с человеком, то есть, симбиотов, а еще яды и многое, многое другое. Механики, собственно, тем и занимаются — создают и применяют разные... механизмы. А вот то, что ты называешь крайностями — это механисты и витоисты, приверженцы разных путей развития. Одни твердят о том, что доверять можно лишь предметам не живым, созданным тобой, и всячески ратуют за избавление общества от симбиотов, как от существ, опасных для здоровья. Другие утверждают, что все и так хорошо, и стремятся к единению человека и природы.

— А что в этом плохого? Я вот тоже хожу с симбиотом, и ничего, вполне нормально уживаемся. Хоть и не могу назвать процесс приживления его приятным.

Для подтверждения своих слов я оттянула вниз узкое горло платья, позволяя Алексу увидеть скромную шишечку на моей шее, на два пальца левее яремной впадины. Он наклонился вперед, после и вовсе бесцеремонно развернул меня к окну, разглядывая с интересом не мужчины, но ученого.

— Клещ-ядовик, — совсем не вопросительно произнес он, — сюда обычно их сажают. Давно он у вас?

— Ммм... — я задумалась, пытаясь вспомнить.

Пять дней я в Валоре, до того четыре дня добиралась, четыре — жила у Марии и Ибрагима и три — блуждала по лесу.

— Чуть больше двух недель.

— И как ощущения?

— Ну... не знаю, нормальные. Иногда чувствую нечто чужое во мне, но чаще попросту не замечаю. После того, как прижился, лишь раза три начинал колоться.

Мужчина кивнул.

— Это он работает так. А в последнее время?

Я пожала плечами.

— А вы знаете, Кристин, что в городе возможностей нарваться на ядовитый цветок или ягоду гораздо меньше? Если на вас, конечно, никто не будет охотиться — а такое, я думаю, невозможно, ибо не могу представить, как можно обидеть столь прекрасную девушку. Потому в городе он вам практически не нужен.

— Но он-то есть, — с легким раздражением произнесла я.

— Именно! — воскликнул он и наклонился еще ближе, разглядывая мою шею. Чуть не носом в нее ткнулся.

Теплое и щекотное дыхание я почувствовала кожей и стала как-то дальше от науки. Чуточку, но все-таки дальше. Заметив, как я занервничала, Александр отстранился и взглянул в глаза.

— Когда клещ-ядовик не получает пищи, его нужно подкармливать. Иначе...

— Что? — выдохнула я.

Он развел руками.

— Что угодно. Перестанет потом воспринимать яды или начнет есть вас, умрет или убьет носителя... что угодно.

— Веселенькое дельце. Это что же, я подобную гадость в себе ношу? И могу умереть в любой момент?

Я старалась говорить ровно, и все же голос мой стал глуше. Александр успокаивающе сжал мою ладонь, но тут же, опомнившись, отпустил.

— Кристин, не волнуйтесь вы! Все не так плохо, как представляется. Просто вам нужно, пока вы не потребляете ядовитые вещества случайным образом, потреблять их специально. Например... есть что-нибудь не очень полезное.

— А если это "не очень полезное" окажется вовсе не ядом, и у меня будет попросту... расстройство желудка или еще чего?

— Ну... вы можете выпить это!

Он, ненадолго отлучившись, принес мне в мерной колбочке на полпальца рубиновой жидкости. Я с сомнением глядела то на жидкость, то на мужчину.

— Что это?

— Яд жабы рараку, вызывает моментальное отключение зрения, паралич двигательной системы, спазм органов дыхания. К счастью, это не надолго. К счастью, у вас, в отличие от жертв рараку, есть клещ.

— Ага, — без энтузиазма подтвердила я. — Есть. И мне это пить?

— Пить.

— Хех.

Мужчина почти что моей мечты, красивый, умный, обходительный, пусть и слегка ненормальный... или даже не слегка, а прилично... на первом свидании предлагает мне выпить яду. Ррромантика!

— Давайте эту вашу раку.

— Рараку.

— Да какая теперь на хрен разница...

Я взяла колбочку, вдохнула, выдохнула и... опустила руку.

— Смотрите, Алекс, я вам доверяю. Не обманите моего доверия.

И опрокинула емкость в рот. На вкус жидкость оказалась мерзкой, меня скривило не на шутку, я забормотала нечто невразумительное, ища выпученными глазами что-нибудь на "запить". Мужчина подал стакан воды, и я выхлебала его залпом.

— Ну и гадость же вы мне подсунули.

Он вздохнул сочувственно, но особой искренности я в этом не углядела.

— Зато мы проверили — с вашим симбиотом все в порядке. Кстати, других у вас нет?

— Нет. И слава Богу. Каждый раз проводить над собой экзекуции — нет, спасибо покорно. Знала бы я, когда приживляли этого клеща...

— А как это было, не расскажете?

Понимая, что движет им интерес не ко мне как к личности, а исключительно профессиональный, я ответила резче, чем планировала:

— А так! Скрутили четверо, повалили на землю, порезали шею и выпустили клеща! Все. Вот и верь после этого вам, витологам.

— Я не витолог, а техновитолог...

— Не важно, — буркнула я и отвернулась.

Некоторое время прошло в напряженном молчании. Чего я ждала — не понятно, но злость, возникшая внезапно, и не думала уходить.

— Кристин, поверьте, я не хотел вас расстраивать, — начал Алекс, осторожно дотрагиваясь до моей руки.

Я передернула плечами, понимая в глубине души, что он-то как раз не виноват, это я нервной стала. Еще пришла жестокая мысль, что права, наверное, мамаша Адель, и мне попросту нужен мужик. Чтобы любил и все такое. Ага.

Вздохнув, я обернулась, улыбаясь как можно более очаровательно.

— Пустое, забудем. Знаете, Александр, у меня от замкнутого помещения разболелась голова...

— Вам нужно лечь, — с готовностью предложил мужчина.

Я быстро ответила:

— Н-нет, спасибо. Я думаю, лучше прогуляться. Вы ведь составите мне компанию?

А что ему еще оставалось делать?

Прогнозы его сбылись: погода стремительно портилась, поднялся ветер, город накрыли плотные низкие тучи. Нам пришлось взять два плаща: длинный, почти до пят, для меня и короткий для Алекса. Мы шли и болтали — обо всем на свете. О том, что здание Валорской Канцелярии построили лет десять назад, а оно уже дало трещину по фасаду, а Театр Высоких Искусств стоит лет сто неизменный. О том, что за тем углом продают вкусные булочки, кстати, в первой булочной Валора, пусть и перестроенной трижды, а туфельки покупать стоит у Бенджамина, лучшего сапожника не только в городе, но и вообще на Акульем. И опять слышалась гордость человека за свой край, место, где он живет и которое готов делать лучше. Все это столь непривычно было для моего слуха.

Наука осталась в кабинете, а здесь пришло время жизни. Мы шли под руку, потому что на каблуках ходить так удобнее. Это я объясняла себе: мне приятно идти плечом к плечу не именно с этим мужчиной, а со спутником вообще, высоким, красивым, сильным, таким надежным, таким...

Злясь на себя за подобные мысли, я обрывала их и вновь возвращалась к разговору.

Через час прогулки хлынул дождь, будто разверзлась бездна, и мы, смеясь, поспешили под укрытие широкого балкона какого-то правительственного здания. Мне, мокрой и разгоряченной бегом, отчаянно хотелось целоваться. Касаться его лица и волос пальцами, задыхаться в объятиях, прятать холодный нос в складках одежды. Все это было так странно, что даже пугало, но я раз за разом косилась на его губы и тут же отводила взгляд. Стоять так близко к Алексу и робеть при мысли дотронуться до него казалось занятием глупым, но... мы стояли, глядя на косую стену воды. Рядом, но все же — не вместе.

А потом удалось поймать экипаж, который домчал до моего "дома", и я, выбравшись на мостовую, неожиданно предложила мужчине зайти. А он... сказал что-то вроде того, что я устала, говорю это из вежливости, и вряд ли его присутствие будет уместным.

Что-то еще он говорил, будто бы извиняясь, но я не слушала уже. Наскоро попрощавшись, взлетела на лестницу и закрыла дверь, неожиданно ставшую очень тяжелой. В холле было пусто, даже Рональд, охранник, куда-то исчез, лишь из зеленой гостиной доносился смех Долорес или Луизы и чей-то густой бас. Я начала стаскивать с себя одежду прямо тут, у порога. Сначала на вешалку полетела шляпка, следом перчатки, в угол отправились туфли, потом я, изгибаясь и вполголоса матерясь, расстегнула платье, оно кучкой ткани осталось лежать на полу. Сверху упали трусики и лифчик, и уже на голое тело я накинула легкий халатик, брошенный здесь одной из девочек мамаши Адель. Тонкая ткань пахла духами и чужим телом, а еще чем-то более тонким и едва уловимым. Сексом.

Сгребла свою одежду в охапку и, прижимая ее к груди, проскользнула мимо гостиной на второй этаж, а после еще выше — на свой чердак. Здесь, кинув все к зеркалу, я распахнула окно, позволяя влетать в комнату ветру и брызгам дождя, а сама юркнула под одеяло. Голая, я лежала так, смотрела на подоконник, на хмурое небо, сжимала в руках чужой халат, пахнущий продажной любовью, и думала, что могла бы быть здесь и сейчас с Алексом, интересуй я его.

"Похоже, от того, что все здесь постоянно трахаются, у меня уже крыша едет", — подумала я.

Встала, закрыла окно и легла спать.

Новый день вместе с Адель застали меня делающей зарядку. Тело, физической нагрузки помимо ходьбы получавшее мало, двигалось неохотно, но в голове сегодня не мутилось, я чувствовала себя на редкость хорошо, потому, потянувшись немного, перешла к аэробной разминке.

— Кристин, я, конечно, все понимаю, ты спать рано легла, но мы-то нет! Что ж ты прыгаешь, как коза?!

Я остановилась и в смущении взглянула на госпожу Формари, пеньюар которой едва прикрывал сердито вздымающуюся грудь.

— Простите меня, Адель, — потупившись, как хорошая девочка, произнесла я.

— Ладно, — смягчилась дама. — Если хочется прыгать, прыгай в гостиной, все равно по утрам там никого нет.

— Конечно, Адель.

Я была сама кроткость, и женщина, хмыкнув, развернулась уходить. В дверях замерла и, прищурившись, спросила у меня:

— Сегодня снова встречаетесь? И не делай такое лицо, будто не понимаешь меня. Ты знаешь, о ком я. Александр Невилл.

— А-а, не знаю, — как можно безразличнее проговорила я. — Мы ни о чем не договаривались.

— Не договаривались они. И он что, думает, будто тебя можно вызывать по щелчку пальцев? Когда захочет? Нет уж. Мужчины должны с трепетом ждать встречи, жаждать ее.

— Ты так говоришь, будто я себе жениха подыскиваю, — фыркнула я.

— А разве не так?

— Нет, конечно. Александр милый очень, интересный, но мне он нужен, как источник информации об этом мире...

— Ну да, я тебе верю, как же. И он тебя не интересует?

— Интересует, я сказала уже...

— Как мужчина не интересует, — настойчиво перебила госпожа Формари.

— Это я его не интересую! Как женщина! — выпалила я и отвернулась.

Моя собеседница подошла ближе и обняла за плечи. Руки у нее оказались большими, теплыми и удивительно сильными. От нее прямо веяло спокойствием.

— Ну же, девочка моя, не расстраивайся ты так. Не всякий мужчина способен сразу разглядеть, какое сокровище находится перед ним. Хотя, на мой взгляд, такой мужчина просто дурак... но мы ведь живем рядом с ними. И терпим их, а они — нас. И друг без друга долго не можем.

— Можем, — бросила я, пытаясь стряхнуть ее руки. Какой там!

— Глупая ты, маленькая, — проговорила женщина, и я подумала, что она улыбается — мягко и по-доброму. — Ты как дочка моя, все хочешь отринуть великую силу притяжения между существами, созданными друг для друга.

— А где она? — спросила тихо, боясь, что спрашивать этого не надо.

Так и вышло. Адель убрала руки, отступила, создавая дистанцию. Голос ее прозвучал глухо:

— В монастыре местном. Она, видите ли, чиста перед ликом Великой Матери. И с той, что дала ей жизнь, общаться не хочет.

Замолчав, женщина быстро вышла из комнаты. Я осталась стоять у окна, глядя в пустой дверной проем. У каждой из нас, оказывается, есть тайны, о которых больно вспоминать.

Вздохнув, я принялась одеваться. Штаны, рубашка поприличнее, жакет со множеством пуговиц и воротником-стойкой, удобные ботинки. Никаких платьев и каблуков на сегодня. Никаких мужчин, которые нравятся мне больше, чем я им.

Я собралась навестить Витора.

Парнишка на удивление быстро поправился. Я, к счастью, тогда не задела ножом ничего важного, лишь царапнула, и сейчас хмурый и долговязый юноша шел рядом со мной, готовый "выписываться".

— И куда я теперь? — спросил он, первым нарушив долгое молчание.

Я пожала плечами.

— Мне откуда знать? Ты же хотел в город. Вот, пожалуйста. Валор ничем не хуже других, а в чем-то даже получше будет.

Мальчишка нахохлился, а я продолжила:

— Ряжку оставлю здесь, за ней неплохо ухаживают, да и в городе ни тебе, ни мне она не нужна. Продать ее по нормальной цене все равно не получится, стара слишком, и лучше уж в таком случае живая лошадь, чем копейки в кармане. Нужна станет — заберешь. Но я бы пока не советовала.

— Я не нуждаюсь в ваших советах, с-сьерра.

— Меня Кристин зовут, если ты не забыл. А советы... как знаешь, милый. Твое дело — слушать или нет. Но я все же выскажусь. Определить тебя можно к господину Петрусу, ему как раз помощник по хозяйству нужен. Так и крыша над головой будет, и денежка в кармане, да и руки при делах. Освоишься, может, еще что найдешь. Все. А это на первое время.

Попыталась вложить в ладонь три монеты, ярко-голубые, далеко не самые мелкие в этом мире, но парнишка отдернул руку, будто обжегшись.

— Почему? — едва не кричал он. — Почему ты мне помогаешь?! Я же убить тебя хотел, и даже сделал бы это. Тогда почему?

Монашки во дворе и заезжий господин, беседующий с ними, обернулись на нас. Первые — с укором и сквозящей сквозь него тревогой, второй — с интересом. Я поспешила успокоить их улыбкой. Глянула юноше в глаза и горько усмехнулась. Бедный мальчик. Он не может понять, как это так — простить и что-то делать для человека, который желал тебе зла. Нет, я не претендую на добродетель и святость, но просто не могу иначе.

— Считай, что я добрая слишком, аж до глупости, — сказала, увлекая парнишку дальше от чужих ушей, за ворота. — И верю в то, что заблудшим душам нужно помогать исправляться.

Собеседник скривился, я едва не скривилась за ним — до того пафосными и патетичными вышли слова.

— Тебе бы в монашки с такими взглядами... Кристин.

— Не-не-не, ну нафиг! Монашка из меня никудышная. Ни грамма смирения и множество лишних мыслей. Деньги возьмешь? — переменила я тему без предисловий.

Он промолчал, отводя взгляд, но монетки перекочевали в его ладонь. Я вдруг подумала, что зря с ним так резко. Мальчишка хочет изменить свою жизнь. Но тут вспомнились его пальцы на шее, то чувство страха и беспомощности, и я сразу посуровела. Каждый получает то, что заслуживает. Я даже слишком мила с ним.

Нельзя сказать, что присутствие этого человека в гостиной госпожи Формари удивило меня. Оно поразило, даже повергло в шок, обрадовало и испугало одновременно.

— Алекс, что вы здесь...

— Кристин, как же я...

Мы воскликнули это почти одновременно, и одновременно же замолчали. Мамаша Адель смотрела на нас, то на одного, то на другого, едва заметно усмехаясь.

— Кристин, господин Невилл решил нанести нам визит. Он весьма огорчился, узнав, что тебя нет дома.

— Я... хотел с вами поговорить.

— Не буду мешать, — проворковала женщина, — а вас, молодой человек, как зовут? Витор? Весьма приятно. Меня ты можешь называть госпожой Формари, мой мальчик. Пойдем-ка на кухню, Марта печет изумительные пирожки, а еще там найдется пара кружек хмельного меда, как раз для подобной погодки. Пойдем.

Парнишка, умело и мягко опутанный чарами мамаши Адель, оглянулся на меня лишь раз и исчез в дверях. Девочки до полудня и не думали даже просыпаться, для обеда час тоже был ранний, таким образом, в малой гостиной кроме нас с Алексом никого не оказалось. Мы остались одни.

— И о чем же вы хотели поговорить со мной?

— Для начала я хотел извиниться. Я... мне показалось, что вчера я обидел вас, и сейчас...

— Забудьте, — отмахнулась я.

— Забыть? — в недоумении переспросил он.

— Да. Ничем вы меня не обидели, поверьте, и обидеть не могли.

— Хорошо. Значит, вы согласитесь поужинать со мной?

— Я? Да... конечно, да.

Он говорил еще что-то о времени, о выборе места, я отвечала, что полагаюсь на его вкус и знание города, а в душе разгоралось что-то теплое и радостное. Но, не успев захватить меня всю, оно тут же сдулось и оборвалось.

— ...а еще я хочу поговорить насчет сигнальных вышек, которые вы вчера упоминали. Есть у меня мысли на сей счет...

"Да, конечно. Сигнальные вышки. А что еще ты думала, девочка?! Что он пригласит тебя на ужин, и будет говорить о тебе, о себе, о нас? Ха! Трижды "ха!". Вот уж воистину, чем меньше женщину мы любим... хех"

Так я думала, рассеянно кивая в ответ на его слова. Мы говорили еще о чем-то, а после он, всячески отвергая приглашение на обед, сбежал. Будто боялся, что вскоре проснутся "девочки", и ему придется выдерживать натиск обаяния и красоты сразу многих прекрасных особ.

Мамаша Адель, заметив мое состояние, посоветовала прогуляться по магазинам.

— Ничто так не радует женщину, как трата денег.

— Я терпеть не могу магазины!

— Ну-ну, это ты сейчас так думаешь. Нет, тебе просто необходимо купить новую шляпку, туфли, съесть что-то сладкое и выпить сбитня с малиной. Верно я говорю? Верно. Так что марш собираться! И никаких штанов и этих твоих... кедов. Платье, только платье.

— Я не хочу... — капризно начала я и тут же едва не рассмеялась, понимая, до чего же похожа на вредного ребенка. — Ну хорошо.

— Вот и умница. Иди.

Она развернула меня в сторону лестницы и легонько хлопнула по заднице, придавая ускорение. В спину уже полетело:

— Зеленое надень!

— Щаз! — отозвалась я и куда-то через плечо показала язык.

Отлично понимая при этом, что надену и зеленое платье, и туфли, и перчатки, и все, что скажет Адель, потому как знаю: она желает мне добра. Какими бы странными ни казались ее методы. И до тех пор, пока меня забавляет эта игра, я следую ее правилам.

Мужское внимание всегда приятно женщине. Особенно, когда по рецепту женщины другой, умудренной жизнью и опытом, ты бодро цокаешь по мостовой каблучками, сытая, чуточку пьяная не столько вином, сколько солнечным днем, звенящей прохладой воздуха, ощущением собственной красоты и молодости. Когда подмышкой зажато несколько свертков: короткие полуперчатки, кошелек тонкой работы, пояс, чулки из золотистой ткани-паутинки, которая стоит едва ли не вдвое дороже всех предыдущих покупок.

Идешь и улыбаешься прохожим, просто так, потому что хочется улыбаться. Потому что солнышко светит и сердце поет. И вовсе не от вина, что вы, что вы!

Так, сияя, будто натертый сервиз, я гуляла по Валору, привлекая внимание, вольно или нет. Допривлекалась.

— Оу! Сьерра! Как вы прекрасны! Прелесть, просто прелесть! Чудо!

От выкриков я вздрогнула и едва не навернулась. Подлетевшие мужчины с готовностью подхватили, кто за локоток, а кто и вовсе за талию. Восстановив равновесие, я убрала лишние руки, чем заслужила ухмылки и смешки. Молодые, все как на подбор, высоченные и плечистые, мальчики в форме герентской гвардии количеством шести штук обступили меня, разглядывая и наперебой пытаясь знакомиться.

Вели они себя, как только что выпущенные из застенков курсанты, стремящиеся наверстать упущенное. Проходу мне не давали, удерживая на месте шутками, расспросами, уговорами и предложениями прогуляться, вместе покушать, выпить, посидеть, сходить в театр, не ходить в театр, а пойти в парк, полезть в горы, спуститься по речке, остаться в городе, переехать в деревню, выйти замуж. И многое, многое другое.

Понимая, что мы привлекаем нездоровое внимание окружающих, в том числе и городской стражи, я выдохнула:

— Ну хорошо! Тихо вы все. Вон там на углу булочная, туда и пойдем. Я готова уделить вам чуточку своего "драгоценного времени", как вы говорите. Что — "нет"? не-не-не, други мои сердечные, ехать я с вами никуда не поеду, не уговаривайте даже. Нет, я говорю. Ооо!

Весьма милая харчевня, совсем рядышком, но не ходить же девушке такими чудесными ножками столь далеко, а так это близко, ну просто очень! Они, молодые, задорные зубоскалы, красивые все, как один, уговаривали меня с жаром и некоторым отчаянием даже, совсем мальчишеским. И я сдалась.

— Хорошо. Только в харчевню. И ненадолго. Усекли?

Лица осветились улыбками. Раздался оглушающий свист, экипаж подкатил почти сразу, в него впихнулись со смехом, все семеро, включая меня. В душе екнуло предчувствие, нехорошее такое, но было уже поздно. Дверь захлопнулась, и развеселая компания покатилась дальше по улице.

Знала бы я, что будет дальше — из дома бы даже не вышла. Но увы, мое чертово невезение никак не давало спокойно жить.

Глава 4

Никогда не понимала, как люди, милые, добрые с виду, хорошие соседи, замечательные отцы или чудесные сыновья, становятся в миг зверьми. Не понимала.

И сейчас к пониманию не приблизилась.

Резкий толчок в плечо — и я полетела на кровать, запнувшись о спинку. Падение мое сопровождалось хищной ухмылкой мужчины. Он навалился, пытаясь поцеловать. Тяжелый, практически трезвый и оттого еще более страшный — когда люди делают подобное с ясной головой, становится жутко.

— Йозеф, оставь меня, тьфу ты блин, я не хочу, — мягко, но с силой отпихиваясь, пыталась увещевать я.

Надеялась все на мирный исход. Надеялась и тогда, когда катали долго по городу и привезли под шуточки и байки вовсе не в харчевню, а на какой-то постоялый двор на окраине, и когда едва ли не силком впихнули в дом, в общую залу, в которой пили трое мужчин, и заставили тоже пить и "беседовать", пока не стемнело, и когда втиснули в узкую комнатку, из мебели в которой оказалась только кровать и тяжелый шкаф.

Так я осталась наедине с одним.

— Не хочу... — застонала я, выпихивая его язык у себя изо рта, — не хочу! Пусти, дурак!

Каблуками взрывая постель, пыталась отползти. Он бормотал что-то о том, что все хорошо, что я милая девочка, и он заплатит, если и впредь буду милой девочкой и не стану сопротивляться. Запутался с застежками платья и дернул, пытаясь оголить плечо. Тонкая ткань затрещала, но выдержала. И тут же я почувствовала его ладонь под подолом, она ползла все выше, грубовато хватая за бедра и подтаскивая к себе.

— Пусти!

Колено вонзилось ему в пах. Мужчина, не ожидавший подобной подлости, скривился, хватаясь за причинное место, начал заваливаться набок, я ему помогла. Лихорадочно огляделась, окно совсем близко, за кроватью. Вскочила коленями на подоконник, дернула ручку — не поддалась. То ли заколочено, то ли просто закрыто плотно. Пальцы принялись судорожно расстегивать туфельку, плотно сидящую на ноге. Каблуком ударила в стекло, с первого раза оно не разбилось, ударила сильнее. Звонко брызнули осколки, едва отвернуться успела. В общем зале зашевелились, поглядывая на приоткрытую дверь.

Мужчина попытался схватить за щиколотку, я ударила, не глядя, ногой, он взвыл, забранился нецензурно. Выбираясь из окна, схватилась за раму и тут же порезалась, но боли не ощутила, лишь поморщилась, глядя на кровь. Прыжок получился почти что удачным, клумба приняла меня, как родная. Перемахнув через низкий заборчик, я понеслась по улице, прихрамывая на одну ногу из-за разницы между ножкой босой и обутой. Снять вторую туфельку времени не хватало.

— Вон она! Держи! — донеслось мне в спину, когда я уже заворачивала за угол улицы.

Бежать, бежать, бежать, — стучало в голове. И я бежала, летела на цыпочках, ничего, кроме грохота сердца в ушах, не слыша. С испугу скользнула в переулок. Раз поворот, два — тупик. В груди что-то оборвалось.

Я забилась в угол между домами, прячась под краешком крыши от света полной луны. Сердце грохотало, дыхание с сипом вырывалось из легких, и мне казалось, что слышат его все вокруг, но заставить замолкнуть и сердце, и дыхание у меня не получалось. Я смотрела на луну, на клумбу, цветы в которой тихонько и скорбно качали головками, мол, бедная ты, бедная девочка. Время то ли текло, то ли бежало, совершенно не поддаваясь оценке. И я, гонимая страхом, сделала еще одну ошибку, которую уже за вечер: пошла к выходу из проулка. Хоть туфельку снять не забыла. Дура.

Я кралась серой тенью, по-прежнему слыша в ушах лишь собственное сердце, и даже выбралась бы, не наткнись на мужчин, которые меня искали. Но когда мне везло?

Взвизгнув, попыталась бежать, но они поймали в два счета, и потащили в тот самый переулок, в котором пряталась. Я хваталась за стены, брыкалась, орала, но меня тащили, сопроводив увещевания оплеухой.

— Ты что ж, сучка, делаешь, а? мы что тебя, для того сюда привезли, чтобы ты нам такое выкидывала?!

Их было трое, не хватало Йозефа, которому вдарила по мужскому достоинству, Берта, он пьяным завалился спать, и Марка. Трое здоровых мужиков, которые крепко держали маленькую меня, явно готовые сорвать свою злость.

Я говорила что-то про то, что испугалась их, очень, но ни в коей мере не хотела оскорбить, и что правда-правда ничего не хочу, потому что сильно расстроена, и вообще у меня женские дни, и болезни всякие.

Один, прерывая мое словоблудие, ударил наотмашь так, что зазвенело в голове. Распахнулось окно в соседнем доме. Из него по пояс высунулась женщина и принялась орать на нас, чтобы убирались куда подальше.

Я, вывернувшись из чужих рук, перебежала к ней, встала почти в клумбу, умоляя пустить в дом, или спустить собак, или сделать хоть что-нибудь.

— Иди отсюда, — был мне ответ, — сама виновата, нечего тут орать. Разбирайся с мужиками своими, девка, сама.

— Но... я их не знаю, вы не понимаете что ли: меня убьют или изнасилуют, если вы не поможете! Пожалуйста! Люди вы или нет?

— Пошла прочь! У нас ребенок спит, а ты тут орешь. Пошла, я говорю!

Мужские руки, крепкие, сильные, уже тащили меня, мальчики говорили что-то вроде того, что я, дурная такая, отказываюсь от их денег и чего-то чудю, беспокою хороших людей, а я смотрела все на эту женщину, из-за которой выглядывала еще одна, помоложе, и мальчик-подросток, смотрела на их жесткие лица, искаженные смесью жалости и презрения, и думала, что им все равно, что пожалеют они о сделанном, вернее, не-сделанном, тогда, когда пойдут слухи, что кого-то прошлой ночью убили, только тогда они вспомнят ночной инцидент и задумаются, а может, решат: так и надо ей, девке распутной.

Никому до тебя и дела нет.

Никто тебе не поможет.

Сильный всегда прав.

Равнодушный останется в безопасности.

Так было и так будет всегда. Законы двуногих животных.

И ведь понимала я, что сделать та женщина могла мало, но не пытаться даже... я бы так не смогла. Или смогла все же?

Так, будто ослепшую и оглохшую, переживающую глубочайший кризис — разочарование в людях — меня привели обратно на постоялый двор. Впихнули в общую залу, тут среди пьющих еще выбыло — один уснул на лавке.

— Вот. Вернули. Эта сучка всю улицу перебудить надумала... у, я тебя!

Я сжалась вся внутренне, видя замах мужчины, но он остановился на середине и зло рассмеялся.

— Что, боишься? Правильно делаешь.

И тут на меня налетел Йозеф. Сначала в лицо пришлась оплеуха, голова мотнулась, в шее что-то хрустнуло, я с испугом подумала: "все", но следом в плечо врезался кулак, и я, не удержавшись на ногах, впечаталась в стену. Он бы ударил еще и еще, готовность эта сверкала в его глазах, скрежетала стиснутыми зубами, но свои же перехватили.

— Йозеф, остынь, — велел Якоб Жданич, старший по возрасту и по званию.

И тот, услышав команду, остыл.

— Что делать-то будем?

— Кончать ее надо, — предложил один из тех, что сидели за столом.

Второй тут же согласился:

— Надо.

— Э, нет, не так быстро. Для начала развлечемся с ней, а после уж можно и кончать.

И это говорил юноша, милый, обаятельный, говорливый, чуть более резкий, чем хотелось бы, но... заглядывая со страхом в его глаза, я не видела в них сочувствия. Как и в других. Почти во всех...

"Гвардия, чтоб их!", — подумала я, исполняясь ненависти к местной форме и ее носителям.

— Мужики, вы что, сдурели что ли? Серьезно все это?

Марк, тот самый, который не желал участвовать в непотребствах, поднялся с лавки, делая шаг в мою сторону. Я устало качнула головой. Бедный мальчик, куда ж ты лезешь-то против шестерых? Они и тебя пришибут заодно со мной...

— Серьезно ли мы? Более чем.

— Не смешите меня, парни! Это же девушка. Девушка, вы понимаете? Милая, славная... слабая.

— Ага, как же, слабая! Йозефа вон как уделала.

Мужчина, вспомнив обиды, рванулся ко мне, но его вновь остановили. Досталось ему и вправду неплохо: удар ногой пришелся в лицо, разбил нос и губы. И это если не считать покоцанного достоинства. Я скривила губы.

— Ухмыляется вон еще, с-сучка! Вздуем ее хорошенько, в миг забудет, как улыбаться.

— А может, понравится ей, еще просить будет.

— Дык, мы всегда готовы!

Он сунул большие пальцы за пряжку ремня, хохотнул довольно. Марк вновь заговорил, и на этот раз я заметила, что он встал гораздо ближе ко мне, чем был до этого.

— Вас же засудят, парни. Этого вы хотите?

— А кто нас засудит? — спросил старший, — ну пропала девица. Совсем. Но никто ж ничего не видел, никто ничего не знает. Все. Был человек — нет человека. Будто бы так не бывает. А, Марк, бывает же? Или ты что кому расскажешь?

Тот ответил не сразу. Голосом, серьезным и тихим, отчеканил:

— Нет, не расскажу. Но и вам обижать ее не позволю.

И недавний еще мальчишка будто взорвался действиями: схватил меня за руку и дернул в комнату, ту самую, куда впихнул часом ранее Йозеф. Хлопнула дверь, Марк, навалившись на нее телом, приказал:

— Шкаф! Шкаф вали!

Зарычал, велев шевелиться быстрее, потому что дверь под каждым ударом вздрагивала и чуть-чуть открывалась, но тут же возвращалась на место. Напрягая все силы, я уперлась спиной в стену, ногами в пол, а руками постаралась опрокинуть шкаф. Тяжеленный предмет интерьера поддаваться не желал, но я, раскачивая его, заставила сначала балансировать на одной грани, а после рухнуть с грохотом на один бок. К счастью, Марк успел вовремя убраться.

Глядя на порушенную комнату, на дверь, вздрагивающую уже слабее, слушая брань из залы, проклятия и угрозы, я рухнула на колени и, прижимаясь лбом к спинке кровати, разревелась. Все произошедшее, происходящее и еще только должное произойти вылилось в минуту затишья в судорожные рыдания. Меня трясло, будто припадочную, кто-то скулил и выл, отчаянно, горько, безнадежно, и только через несколько долгих секунд поняла, что это — я сама.

Марк присел рядом, неловко поглаживая по спине, а после обнял за плечи. Я ткнулась носом ему в плечо и заревела еще сильнее.

Потом была попытка приступа со стороны окна, когда юноша, цепляясь руками за раму, бил ногой в лицо тех, кто пытался проникнуть внутрь, после еще раз, и еще. Мы удержали наши баррикады. Но это было потом, а сейчас я ревела, цепляясь за ненавистную с первого дня в этом мире гвардейскую форму, и думала больше всего не о том, что могу не прожить обещанные врачами месяцы, а о том, что снова ошиблась в людях. Первый раз, когда решила, что мне ничего не сделают, ибо я девушка, и села в экипаж, а второй — когда подумала, что все люди негодяи.

Не все.

— Марк, — тихонько позвала я.

Щеки давно стали сухими, слезы иссякли, как и рыдания.

— Что?

— Спасибо тебе.

— Да что там! — отмахнулся он. — Пока все это было игрушками, шуткой "на грани", я не встревал. А так... разве мог я поступить по-другому?

— Мог, — ответила я, зная прекрасно, что и он это понимает. — Другие же... а!

Я оборвала себя на полуслове, чувствуя, как вновь наворачиваются слезы на глаза.

— Каждый жизнь свою строит так, как считает нужным, — жестко отозвался Марк.

Мне осталось только кивнуть.

— Эй, там, взаперти! — окрикнули нас, — выходите по-хорошему, а то дверь сломаем, хуже будет!

И куда уж тут хуже? Подумала так, а сама крикнула, будто выплюнула:

— Шли бы вы нахер, дорогие!

Что-то громыхнуло об дверь, мне в форме, совсем не вежливой, сообщили, чтобы молчала. Я и не думала говорить, потому как делать это начал Марк.

— Эй, Жданич! Ты здесь?

— Чего тебе, боевой друг?

— Забирай своих, дай нам уйти. И ни я, ни сьерра никогда не вспомним об этой ночи.

— Эта сьерра твоя и так ни о чем не вспомнит, уж мы постараемся. А ты... сдай оружие и проваливай.

— Так не пойдет.

И, через паузу:

— Ты же знаешь меня.

Из-за преграды долетело тихое:

— Знаю.

Дверь дрогнула, потом еще раз, я в миг поняла: рубят. Мужчина отстранил меня, заставив сесть в угол, высунулся в окно и тут же нырнул обратно. По раме шваркнула узенькая стрелка.

— Плотненько нас обложили, не хотят упускать, гады, — как-то очень весело произнес он. — Как себя чувствуешь, Кристин?

В ответ на мое невразумительное бормотание он сказал:

— Советую собраться и разозлиться. Когда они сломают дверь, нам конец.

И я, волевым усилием собирая себя в кучку, поняла, что он прав. Злость гораздо полезнее соплей и слез.

— Что мне делать?

— Сидеть пока и не дергаться. Когда я подам знак, прыгать в окно и бежать. Быстро бежать, Кристин. В пяти кварталах отсюда есть пост городской охраны, там всегда кто-то дежурит, патрули часто приходят. Тебе нужно попасть туда. Все уяснила? Из окна сразу налево до поворота, потом направо и прямо, пока не увидишь охранников.

— А ты?

— Что я?

— Ты — побежишь?

— Обязательно, — с усмешкой ответил он.

— Ага, как только, так сразу, — пробурчала я, ежась от каждого удара в дверь.

Вскоре полетели щепки, в щели все чаще начало появляться лезвие топорища.

— Так. Сейчас я выйду в окно, а ты сразу за мной. Не задерживайся, кто бы что ни делал и ни говорил. Поняла?

Я с готовностью кивнула. Марк криво усмехнулся. Лунный свет озарял его лицо, юное еще, но с суровыми складками меж бровей, четкой линией скул, упрямым подбородком. Закусив губу, я потянулась и откинула с его лба темные волосы.

— Эх, жаль, что мы встретились так, — произнес он, и от горечи слов запершило горло.

— Жаль, — эхом ответила я.

И сделала то, чему не время было и не место, но другого времени и места могло просто не быть. Запустив пальцы в волосы на затылке, я притянула мужчину к себе и поцеловала. Жестко, почти яростно, и очень страстно. Он ответил на поцелуй так, что закружилась голова.

— Пожалуйста, выживи, — попросила я, отрываясь от его губ.

— Я постараюсь. Пошли.

И он, будто не было ничего, вскочил на ноги. Сдернув мятую простынь с кровати, вышвырнул ее в окно. Тут же светлое покрывало прошили стрелы, и Марк скомандовал:

— За мной!

И, как был, с одним лишь ножом в руке, сиганул на улицу. Я, ступая босыми ногами по битому стеклу, прыгнула следом.

— Беги!

Приказ зазвенел в ушах, нужно было решать сию секунду: либо подчиняться ему и спасать мою жизнь, либо пытаться помочь тому, который готов отдать жизнь свою здесь и сейчас.

— Дура, беги, я сказал!

И я побежала. Налево до поворота, потом направо и после прямо, шаря глазами по улице в поисках поста охраны.

Я летела, едва касаясь ступнями мостовой, не замечая ни головной боли, ни хрипов в груди. Мыслями была там, у окон дома, где сражался за неизвестную девушку один очень хороший человек.

"Он ведь не побежит, мальчишка, дурак! — стучало в голове, — будет держаться до последнего, прикрывая мой отход, потому что чует — я слабенькая, только бегать и умею, но сдохну, лишь ткни посильнее... а тут сдохнет он, молодой и красивый, мужчина, каких мало, каких нужно беречь... дура я, дура..."

Мысли скакали вразброс, луна плясала в такт с ними. Вылетев к освещенному зелеными шарами посту, я едва не расплакалась от облегчения. В два счета преодолев высокую лестницу, рванула дверь на себя. Охрана не спала, перебрасываясь в картишки. И прежде, чем они начали задавать дурацкие вопросы, я выпалила:

— Быстрее за мной, там человека убивают!

— Что с вами слу...

...чилось? Да ничего не случилось, я-то жива, а вот Марк...

И я, хватая ближайшего мужчину за руку окровавленным ладонями, взмолилась страстно, надеясь, что мой ломанный сперато звучит понятно:

— Пожалуйста, помогите! Эти люди хотели меня изнасиловать и убить, а Марк вступился, мы заперлись в комнате, а потом я сбежала, а он остался. И сейчас его убивают!

Они соображали и двигались слишком медленно, мозг равнодушно отсчитывал секунды, минуты, тело задыхалось в ограниченности движений, в неспособности преодолевать расстояния в миг, в относительности своих возможностей.

Когда мы добрались до дома: я, толстый сержант и шесть человек под его предводительством, на улице было пусто. Заливалась лаем одинокая собака, но ее почему-то никто не спешил приструнить. Ни одной живой души в лунном свете не вырисовывалось. Сердце оборвалось, но тут же затеплилась тихая надежда: может, успел сбежать? Разум же четко припечатал: вряд ли.

Мужчины тихо и даже сноровисто приготовились брать дом. Вломились в двери, в многострадальное окно, изнутри полетели крики, звон оружия, хлопки тетивы арбалетов, другие крики — уже боли. Я в нетерпении и тревоге ожидала снаружи.

Вскоре все кончилось. Моих мучителей застали врасплох, они никак не ожидали, что я вернусь, да еще с подкреплением. По знаку сержанта я вошла в залу и принялась оглядываться.

— О, наша сучка явилась, — прорычал Жданич.

Ладони сами собой сжались в кулаки. Нестерпимо захотелось врезать ему, так, чтобы хрустнул нос или разбились в кровь губы. Явственно представив себе это, я передернула плечами.

— Где Марк, сволочь?!

Мужчина зло ухмыльнулся. Из носа его капала кровь, под глазом наливался фингал, а куртка на левом плече тяжело набрякла. Похоже, здесь постарались до меня.

— На заднем дворе твой Марк, отошел в мир иной, — послышалось из угла, где скрученным сидел еще кто-то из мужчин.

Я ахнула и дернулась к двери, кто-то из охранников схватил меня за руку и тут же отпустил, потому что ему досталось хлесткое, как удар плетью:

— Не трогай меня!

В маленьком дворике, куда заводили на время лошадей или делали по хозяйству дела, или сваливали мусор, лежало три тела. Первый же оказался тем, кого я искала и кого никак не хотела здесь обнаружить.

— Марк, — тихонько позвала я, практически ни на что не надеясь.

Наклонилась, пытаясь вглядеться в лицо, почти целиком превратившееся в кашу, и вздрогнула, когда мужчина открыл глаза.

— Крис...

Окончание имени потонуло во вздохе. Он закашлялась, сплюнул кровь.

"Легкое пробито" — пронеслось в голове.

— Тише, милый.

Я, боясь дотрагиваться до него, чтобы не повредить больше, застыла на миг и тут же, опомнившись, крикнула в дом:

— Он живой! Врача, быстро!

— Крис... знаешь, не нужно врача...

— Ну что ты говоришь, глупый мальчишка? Как так — не надо? Мы тебя подлатаем, совсем новенький будешь. Марк... Марк! Ты обещал мне не умирать! Не смей!

— Что-то... плохо у меня получается...

Он вновь закашлялся, и я с тревогой посмотрела на человека, который за одну ночь стал таким близким и дорогим.

— Не надо, береги силы, милый.

Он сжал мою руку, скривил губы в подобии улыбки.

— Ты красивая. Очень. Жаль, что так вышло.

— Жаль, — эхом отозвалась я.

— Будь сильной. Приняв... приняв решение, следуй ему до конца. Ты не такая... как все, я это знаю...

— Да что ты...

— Молчи. Я знаю, мне... Тарди сказал, что ты... не такая... и не отсюда. Ты сильнее, чем... кажешься, в тебе есть дар. Пусть будет сложно, но ты иди... вперед. Живи.

Последнее он уже прошептал. Пальцы, до того тискавшие мои, слабо разжались, голова откинулась на бок, а взгляд перестал быть осмысленным... и вовсе — живым.

— Нет-нет-нет, Марк, не шути так, ты просто не можешь так умереть! А как же... познакомиться заново и отметить знакомство уже по-нормальному? А как же прогулки по вечернему городу? Марк! Милый мой, ну как же так? Марк!

— Сьерра, ему уже не помочь... Сьерра!

Кто-то тронул меня за плечо, а я даже не сразу заметила.

— Сьерра, не плачьте. Плакать надо над живыми, мертвым ваши слезы уже ни к чему.

Я вздохнула. Молоденький стражник высказал мудрую мысль. Наверное, он думает, что я потеряла любимого, иначе бы так не убивалась — по чужому-то человеку.

— А я и не плачу, — ответила и зажмурилась.

Показалось на миг: открою глаза, и будет день, будет та площадь, где шестеро молодых зубоскалов только что после армии подошли знакомиться с девушкой, тоже молодой и красивой, и она им что-то ответила, и завертелся разговор. Миг, когда все могло пойти по-другому. Не было б ни негодяев, ни героев, ни глупых заплаканных девчонок.

И все были бы живы.

Со всей отчетливостью и болью я поняла: мир никогда не станет прежним, как не стану прежней и я. Умер хороший человек. Умер — из-за меня.

Пришла в себя только в гостиной мамаши Адель. Как попала сюда, когда — не знаю. Помню только, как уносили Марка, спрашивали меня о чем-то, я даже отвечала. Как вцепилась в лицо Жданичу, который бросил неосторожное слово в адрес того, чьего мизинца даже не стоил, и как оттаскивала меня охрана, сразу двое человек, и не могли никак оттащить. А после — будто провал.

И вот я здесь, в гостиной, обставленной в красных тонах, сижу на диване, пальцы тискают кружку с каким-то пойлом, а глаза смотрят в стену, изучая в который раз деревянные шпалеры.

Мир. Не станет. Прежним.

Единственная мысль в голове. И — лицо Марка. Не такое, каким видела его в последние минуты жизни, а такое, каким запомнилось оно в той комнате. Мужественное, жесткое... красивое.

Краем уха услышала, как пришел кто-то, как разговаривала с ним мамаша Адель: нет, сейчас не время, девочку лучше не тревожить, шок, даже не плачет, молчит, не знаю, не знаю, не нужно...

Голос пришедшего казался знакомым, но я сейчас никого не хотела видеть, погружаясь в пучину тоски и грусти, и самоуничижения. Марк умер из-за меня. Из-за глупой девчонки, которая заигралась и не смогла вовремя сказать "нет". А потом было поздно. Если бы не я, ничего бы не случилось.

Кажется, я так и сказала, потому что Адель, бывшая далеко, вдруг оказалась близко. Руками, сильными и крепкими, она влила в меня пойло, а после встряхнула, будто тряпичную куклу.

— Голова, — простонала я.

— Потерпишь, — грубо отозвалась женщина. — Ну-ка, девочки, разойдись.

И на меня обрушились пощечины: одна, другая, потом еще. Голова дернулась в сторону, лицо загорелось от боли. Я, пропустив первую пару, на второй будто очнулась, отшатнулась, вспрыгнула с ногами на диван, дико озираясь. Мамаша Адель, уперев руки в бока, довольно заулыбалась.

— Вот. Такой ты мне нравишься больше. Пойдем пить, Кристин.

— Я не хочу...

— А кто хочет? Кому тут легко? Пойдем-пойдем, девочка, и не думай даже отнекиваться!

И она едва ли не силком уволокла меня на кухню, в излюбленный уголок. Госпожа Формари водрузила на стол кувшин с узким горлышком, поставила две кружки и — понеслось.

Целью было напиться и забыться. Этого-то мы достигли.

Дни летели, словно лошадь с телегой под гору — и не хочется так быстро, а деваться некуда. Сзади давит груз, напирает, толкает вперед. А что там, впереди, еще неизвестно.

Так и я. Двигалась через силу, много разговаривала, почти ничего не решала. Похороны Марка, на которых не было никого из родных — их попросту не удалось найти. Лишь я, Алекс и мамаша Адель — люди, которые окружали меня в последнее время. Тело, завернутое в ткань, сгорело на ритуальном костре, пахнущем травами и печалью, а прах был развеян по ветру. Вот и все церемонии. Душа его, если принять за данность местные верования, ушла в Предвечные Сады, где Великая Мать омыла раны страдальца, исцеляя его для лучшей жизни.

Потом был суд над его убийцами и моими неудавшимися насильниками. Их угрозы, что вернутся и порвут меня на клочки. Система и здесь оказалась подгнившей: Йозефу и его дружкам, несмотря на мои показания и разукрашенное лицо и тело, красноречивее слов говорившее о попытке насилия, простили "сие прегрешение". Тот факт, что живу, по сути, в борделе, тоже работал не на меня. А вот за убийство "по-случайности", как это представили, дали по шесть лет в одной из прибрежных деревень-поселений, что соответствовало здесь статусу исправительной колонии.

Алекс взял меня за руку, когда пришло время выслушивать приговор, а я стиснула зубы и изо всех сил держалась, чтобы не ругаться матом вслух. Я сдержалась тогда, а Алекс... он странным образом стал ближе после той злополучной ночи. Она всех нас встряхнула, напомнив о конечности жизни.

Воздух, вязкий, как кисель, не давал дышать. Мне отчаянно хотелось исчезнуть хоть ненадолго, подняться над городом, чтобы проблемы и чувство вины стали маленькими и незначительными. И желание мое исполнил мужчина, двадцатишестилетний ученый, подающий надежды, сын богатых родителей, мало интересующийся девушками. Он предложил уйти в горы. На день-два, не больше.

— Я иногда так делал, давно еще, в детстве, когда... — он замялся, явно не привыкший говорить о личном, — когда ощущал слишком сильно одиночество среди людей. Хотелось уйти.

Я кивнула с пониманием, губы скривила грустная полуулыбка. Как же, знакомо.

"Ты был умнее сверстников, начитаннее, а они этого никогда простить не могли. Не принимали, а то и дразнили чем-нибудь обидным, превращая достоинства в недостатки. Или вовсе — задирали. Тогда ты начал заниматься не только своей головой, но и телом, чтобы уметь противопоставить обидчикам не только острое слово, но и жесткое дело. И они, откатившись пару раз битыми, начали опасаться и уважать. Но пропасти между вами это не сократило. И ты ушел в науку, чувствуя горькое одиночество... среди людей".

Так я подумала, но вслух ничего не сказала, оставив догадки при себе.

День давно перевалил за середину, начало холодать, когда мы поднялись на площадку, где находилась обещанная Алексом пещера. Четырехчасовой путь наверх дался мне нелегко. Голова разболелась, накатывала волнами тошнота, но я пока боролась с ней. Кровеносное давление при восхождении тоже повышалось, что в моем случае могло оказаться фатальным. В какой-то момент даже подумала: черт с ней, с этой горой! Но глянула на спину мужчины впереди себя, вздохнула раз, другой, и потопала следом.

Вид сверху открывался изумительный, Александр не обманул. А еще лучше он стал, когда солнце зацепилось за соседний пик, скрылось за ним, и почти сразу стемнело. Внизу наметились и быстро набрали яркость зеленые светильники, и весь город стал похож на фантастическую картину безумного художника, разбросавшего мелкие кляксы в произвольном порядке: густо в центре и послабее по краям, уходящим щупальцами в соседние отроги.

— Да ты романтик, — невольно заметила я, подходя ближе к Алексу.

Тот устроился уже на краю пропасти — скалы, почти отвесно уходящей вниз.

— Ух! — выдохнула я, с опаской приближаясь.

Бросила плащ, едва ли не подползла к нему, плюхнулась задницей, осторожно ерзая. Страх высоты пришел ко мне в возрасте лет тринадцати и никак не желал убираться. Хотя и любила всегда это острое ощущение свободы, которое приходит, когда стоишь на краю. Много метров под ногами, ветер в лицо. Опасность, контролируемая лишь тобой. Кажется, раскинешь руки — и полетишь. Может быть, даже вверх.

Страх высоты и боязнь ее же. Парадокс. Или же, наоборот, обыкновение. Все мы любим пощекотать себе нервы.

Голова прошла, как только исчезла нагрузка, и я расслабилась. Как-то естественно возник из рюкзака бурдюк с вином, кизилово-вишневым, и более чем естественно возник первый тост.

— За Марка, да возродится он в лучшем мире. Пусть ему будет хорошо там... да, выпьем за него. И за то, чтобы ни один день не прошел впустую. Живы, пока живем.

Я хлебнула прямо из горлышка, чувствуя, как терпкая влага наполняет мой рот, перекатывается по языку и будто бы исчезает, становясь частью меня. Еще глоток, и емкость перешла к Алексу. Мы не думали о стаканах, они казались лишними здесь.

Вино расслабило нас, и его, и меня. Мы сидели рядом и смотрели на город, на луну и звезды, слушали песни ветра в ветвях, рулады цикад, уханье, шорохи, треск. Кожей я ощущала холод воздуха и тепло тела соседа, во рту оставалась приятная терпкость, до носа долетали запахи цветов и домашнего очага. Ночь обнимала нас нежно, стряхивая тихонько, будто пыль, горечь потерь и обиду разочарований.

— Ты любила его?

Вопрос пришел неожиданно, я и для себя-то не определилась с ответом.

— Я? Нет... не знаю даже. Не знаю. Так получилось, что все это — и дневное знакомство, и те мальчишки... они все равно мальчишки ведь, дурные, злые, жестокие, но — дети. Все так быстро произошло, когда он заступился. Все эти лица, голоса, его слова... не слова — приказы. Короткие, жесткие, единственно верные. А потом мы сидели в комнате, как в оккупации, и я поняла вдруг, что это первый и, пожалуй, единственный человек в этом мире, который защищает меня так отчаянно и самозабвенно. Не сестру, не любимую, не знакомую толком-то даже! Просто человека, который попал в беду. Мама всегда говорила, что настоящих мужиков мало, надо их беречь. Не уберегла.

Я замолкла, но, когда мужчина собрался что-то сказать, заговорила вновь:

— И... да, я испытывала к нему симпатию. Может быть, даже любила то недолгое время, пока мы были вместе.

"И он был замечательным! Или я придумала его себе таким..."

— Как знать, что бы было, встреться мы в другой обстановке, или выживи он в обстановке этой... — продолжила я в задумчивости. — Впрочем, история не терпит... сослагательного наклонения. У вас говорят так? Нет? Не важно. Может, это судьба такая?

— Каждый сам творит свою судьбу. Делает то, что считает нужным. А выходит или нет, на все говорят: судьба. Так что, нету ее. Я так считаю.

Я взглянула на человека, сидящего рядом. Лицо его, повернутое в профиль, освещено лишь лунным светом, и понять по нему что-либо невозможно. О чем он думает? Почему привел меня сюда? Чего хочет — от жизни вообще и от конкретных людей в частности?

Как знать. А может, и знать-то не обязательно — у каждого свои тайны и стремления.

Я, чувствуя плечом тепло плеча соседа, положила на него голову. Будто так и должно быть. И он, словно ничего не замечая, завел разговор о чем-то постороннем: о городе, о фонтанах и парках, о каких-то людях, которых я никогда не видела и вряд ли увижу. Он говорил, а я, вне обыкновения, почти что не слушала, думая о тех, кто приходит, уходит или же остается.

А после, убаюканная голосом, уснула.

Мне снились странные сны. Будто я бежала, быстро-быстро, вскидывая ноги высоко, перепрыгивая кочки и мелкие камни. Ветер бил в лицо, и движение было в радость. А еще видела море, бурное, словно волновало его что-то изнутри, и падала в него, но оказывалась почему-то не в воде, а на вершине горы, и даже еще выше — в башне или маяке. И оттуда обозревала весь остров, и ощущала себя больше, чем самой собой.

А еще мальчик по имени Маркус, который и не мальчик-то вовсе, а клещ, прижившийся в моей шее, держал меня за руку и говорил что-то очень простое и важное. Но что — запомнить не удалось, потому что он, нахмурившись, вдруг сказал: "ты не готова". И исчез, оставив меня наедине с собой.

Проснувшись, я все силилась вспомнить, что же он сказал мне. Простое и важное. Настолько простое, что человеку с его сложностями и попыткой все объяснить, понять это трудно.

Горы будто встряхнули меня. Много движения, много воздуха, зелени, ветра, солнца и звуков — много всего. Все это не оставляло шансов унынию и горечи, вытесняя их из головы.

Проведя ночь на той скале, мы двинулись дальше. Спустились в соседнюю долину, весь день были в деревне, играя с ребятишками, катаясь на лошадях и с удовольствием уплетая свежевыпеченный хлеб с сыром, запивая все это козьим молоком, жирным и питательным.

Алекс был мил, весел, общителен. Почти что идеален. Такое ощущение, что горы встряхнули и его, избавив от гнета привычек.

— Отец мой влиятелен, даже слишком, — рассказывал он, когда мы выехали на прогулку перед сном, — один из тех, кто входит в Совет Семи. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам, но меня политика не интересует. Когда он окончательно убедился в этом, то дал мне волю заниматься тем, чем хочу. Лишь бы это не противоречило интересам семьи...

К счастью, Алекс увлекся наукой. Отец не только не запретил, но и дал собственную лабораторию, а еще спонсировал центр, где сын едва ли не запер себя на долгие месяцы, а то и годы для изучения тайн природы. Нравилось это Невиллу-старшему или нет, я так и не поняла: мой собеседник был предельно корректен и холоден в высказываниях об отце.

— Хороший он у вас, — нейтрально произнесла я, отметив про себя, что мужчина не ответил на реплику.

Какое-то время мы ехали в молчании, только стучали по камням подковы, да поскрипывала сбруя.

— А ваши родители?

— Мои... умерли чуть больше полугода назад.

— Прости. Я не знал...

— Ничего. Иногда... люди уходят из твоей жизни, хочешь ты того или нет. Наверное, так кому-то надо, я не знаю, но... надо иметь смелость и стойкость жить после этого. Жить, наслаждаться и даже быть счастливым. Жаль, у меня это плохо получается.

— Я бы так не сказал. Ты красивая и умная девушка, очень интересная. С тобой легко и... хочется быть собой.

— Алекс, не говори мне столько приятных слов, а то я подумаю вдруг, что тебе нравлюсь, и буду смущаться и дико краснеть, — попробовала отшутиться я.

Но смутился вдруг он, затеребил уздечку, лошадь под ним занервничала тоже.

— Так... нравишься. Даже слишком.

— Правда? А я думала, ты девушками не интересуешься... — сказала я вслух и тут же подумала: дура, молчи!

— Что?

Он выглядел ошарашенным, и мне осталось лишь буркнуть:

— Ничего.

И пришпорить коня.

Разговор на эту тему мы больше не заводили, беседуя о вещах отвлеченных, но в душе моей трепыхалось радостное "я ему нравлюсь!", заставляя улыбаться чаще обычного. Мысль о сомнительном "даже слишком" я закинула на задворки сознания, решив, что придумывать ничего не буду, и сегодняшний день пройдет лишь в приятных событиях.

Но не вышло. Голова за время прогулки разболелась не на шутку, возвращались в деревню мы медленно, по темноте, потому что каждый неверный шаг лошади, каждая встряска отдавалась яркими вспышками, от которых я едва не стонала. Александр встревожился, тем более, я мало что объясняла — не до того было.

Тело мое еще раз напомнило, что здоровье относительно, а жизнь конечна.

"Как бы ни было сложно, иди вперед" — вспомнились слова Марка. Я стиснула зубы и медленно выдохнула.

Боль как свидетельство: в организме не все в порядке. Тревожный сигнал, "звоночек" тела: "мне плохо, помоги". Это лишь реакция. Но если отключить ее...

Мысль "то сдохнешь ты неожиданно" пришла аккурат перед тем, как я упала в обморок.

Первым, что увидела, было лицо Алекса. Это можно посчитать приятным событием, не будь лицо так тревожно. Скосив глаза, попробовала оглядеться. Небольшая комнатка с одним окном, скорее всего, в той деревушке, где мы останавливались днем. Светло. Судя по всему, я проспала всю ночь и часть утра, и спутник заждался моего пробуждения.

Сладко зевнув, я потянулась. От вчерашних болей не осталось и следа. Как и от моей одежды. Простыня от манипуляций едва не слетела с груди, я, розовея, натянула ее до подбородка и с вопросом во взгляде уставилась на мужчину. Тот развел руками, мол, это не я. Угу. Верь им.

Разобравшись с одеждой, которую действительно припрятала Роза, хозяйка дома, позавтракали и засобирались в дорогу. Алекс был против, но в мои планы сидеть на месте не входило.

— Здесь столько еще всего не увиденного! — радостно вещала я, пытаясь отвлечь его от мыслей о моем здоровье. — Этот мир чудесен и красив, и я хочу узнать его ближе.

Мужчина разумно, но крайне занудно говорил, что я еще слаба, что следует отлежаться, вернуться в город, что горы — это серьезно, что...

— Алекс, ты будто нянечка какая зудишь тут. Перестань, а? будь проще, и люди к тебе потянутся.

— Кристин, я... поражаюсь тебе! Ты так безответственна.

— О! Неужели?

Меня часто забавляли и умиляли попытки заботится обо мне, делать все правильно и "хорошо". Но сейчас начали раздражать.

— Порой даже слишком.

— А ты слишком правильный. Живешь так, будто каждое твое действие запишут и предъявят потом счет итоговый: так-то и так, столько-то заплатить.

— А если и так? Я лишь стараюсь делать все согласно своим убеждениям. А ты то говоришь о жизни, то забываешь беречь себя.

— Не забываю, — буркнула я.

— Но... ты упала в обморок!

— Знаю. Со мной такое бывает.

— И часто?

Я пожала плечами.

— Раз в неделю наверняка.

— И ты считаешь это нормальным?

Я выдохнула и глянула ему в глаза.

— Алекс, если ты не понял еще: я больна. Серьезно. И месяца через четыре умру, скорее всего. И вряд ли тихо и безболезненно.

Произнося все это, я хотела добавить "и связываться со мной не советую", но... не смогла. Люди живые и здоровые редко хотят иметь дело с теми, кого поразил тяжелый недуг. А потерять Александра сейчас я бы не хотела.

Он замолк на время, явно ошарашенный моим спокойствием и усталостью.

— И ты так...

— Да, я так спокойно об этом говорю. А что мне прикажешь, в истерике биться? Жалеть себя? Можно, конечно. Но не хочу. И еще... знаешь, я готова поэкспериментировать с твоими ядами. Или лекарствами. Большую их часть клещ попросту нейтрализует, но как знать, может и найдем что-то подходящее. Головные боли меня задолбали уже. Что ты так смотришь? Ты мне поможешь?

— Конечно, Кристин. Как я могу тебе не помочь?

"Запросто", — подумала я, но промолчала, понимая, что не права.

— Прости, что огрызаюсь, что говорю глупости, что делаю их. Просто... мне надоела уже вся эта канитель вокруг моего здоровья. Мне надоело бояться сделать что-то не так. Надоело оглядываться назад и плакать ночами, сознавая, что все, чего я хотела, теперь вряд ли будет возможно, и все, что имела, уже потеряла. Я хочу двигаться дальше. И будь, что будет.

Алекс, наклонившись вперед, сжал мою ладонь. Я улыбнулась в ответ, пытаясь усмирить трепыхающееся сердце.

Глава 5

Друзья появляются в жизни внезапно, и никогда, знакомясь с человеком, не угадаешь, кем он станет тебе.

Так в моей жизни возникла Адель, мудрая женщина, способная сказать в лицо все, что думает о тебе, и Александр, гениальный ученый, интересный собеседник и просто — родной по ощущениям человек. Но ни Витор, ни одна из девочек госпожи Формари близки мне не стали. Первый из-за чувства вины, вторые из-за различия интересов.

Город все больше и больше нравился. Его улочки, парки, площади, фонтаны, рынки и магазины, булочные, театры, школы казались привычными, будто я сюда прибыла давно уже. А на деле лишь пятнадцать дней назад.

Я привыкала и обживалась. Меня начали узнавать соседи и коллеги Александра, здороваться, интересоваться новостями при встрече. Жизнь успокаивалась и входила в русло, что мне отчасти даже нравилось, но не могло не пугать. Когда все спокойно, так и ждешь подвоха. И он обязательно находится.

Но я старалась об этом не думать и наслаждаться тем, что имею сейчас. Жизнь коротка, с этим не поспоришь.

Сегодня, на шестнадцатый день пребывания в Валоре и тридцатый — в этом мире, в очередной раз встретилась с Алексом. Еще раньше я рассказала ему, что не местная, и теперь мы вместе, освободив середину комнаты от стола, изучали на полу Акулий остров.

— Помню, как в детстве любила раскладывать на паласе карту мира и ползать по ней, вслух произнося сказочные названия: Багдад, Каир, Мадагаскар и Крит, Картахена, Толедо, Аргентина и Куба, Индия, Япония и Китай... все это казалось таким вкусным, заманчивым, что я загадывала: вырасту и обязательно объезжу весь мир, побываю везде-везде, и не останется ни одной страны, которую бы я не посетила.

И улыбнулась чуточку грустно, умолчав о том, что даже загранпаспорт не удосужилась сделать. Все это в прошлом. Сейчас передо мной Акулий остров. Вытянутый, длинный, более широкий у "головы" и сужающийся к "хвосту", с четкой цепочкой гор — "хребтом". Мы, если верить карте, находимся почти по центру, ближе к широкой его части.

— А это что?

— Хранители.

Я едва не присвистнула — до того четкой показалась система их расположения. Именно система: несколько по хребту, вблизи городов, два ближе к побережью по центру острова и два — в "голове". Расстояние между соседними около трех-четырех дней пути.

— Раньше их использовали для мгновенных переходов... как ты, только в рамках этого мира.

— Кажется, это не я Хранителя использовала, а он меня... — задумчиво молвила я, — но не суть. Почему ты говоришь о переходах в прошедшем времени? Неужели не осталось никого, кто знает, как это делать?

— Я таких не знаю, увы. И даже не слышал, чтобы сейчас подобное было.

— Ох, сомневаюсь, — протянула я, нахмурив лоб. — Иначе зачем бы тогда выставляли охрану у Дарвикского Хранителя, того, через который я сюда попала? Они ждали. Да и Хелен говорила что-то об этом... подожди...

Я склонилась над картой, переползла на другой край, оттесняя Алекса. Тот смотрел за моими передвижениями с некоторым удивлением.

— Где, ты говоришь, Витуум? Ага. А Хранитель ближайший здесь. Ничего не понимаю. Совсем рядом с городом, а они ждали меня около другого. Если только... нет, даже если допустить, что они знали, на какой дуб обращать внимание, не могли же они как-то предсказать будущее или хотя бы вероятность попадания в этот мир человека, пусть даже не меня, а кого-то еще. И выставить охрану. Или могли?

Я уставилась на Алекса, но он лишь двинул плечами, показывая, что в замыслы витологов не посвящен.

Мужчина после моих передвижений по карте оказался близко, мы стояли на коленях рядом, касаясь друг друга плечами.

— Кристин...

Он дотронулся до моей руки, и я вздрогнула.

— Чтобы понять, кто и чего от тебя хотел, нужно найти хоть кого-нибудь из тех, с кем ты шла в Витуум. Хелен или Дерека, или еще кого...

— В Витуум я не пойду, — с угрозой в голосе отозвалась я.

— Почему?

— То, как настойчиво меня тащили, наводит на мысль, что мне туда не надо.

— А вдруг они помогут?

Грустная усмешка скривила губы.

— Я в это не верю.

Я выпрямилась, все так же стоя на коленях, он тоже.

Такой близкий, такой не мой. Губы, красиво очерченные — сама чувственность. До них хотелось дотронуться — сначала пальцем, потом губами своими. Рука, будто бы не моя, поднялась и застыла в нерешительности где-то на полпути. Когда он поймал мою кисть и поцеловал в раскрытую ладошку, перехватило дыхание. Я вторично вздрогнула, толпа мурашек промчалась по спине снизу вверх и обратно.

— Зря. Медицина здесь отличается от вашей, я так понимаю.

Голос его, тихо вибрирующий, нравился мне до боли.

— Алекс... мы можем не говорить сейчас ни о науке, ни о витологах вместе с их витоистами, ни о Хранителях, ни...

Я замолчала, потому что моих губ коснулись губы его. Миг — как удар током — и я потянулась навстречу, растворяясь в сладостном трепетании.

Поцелуй вышел настолько нежный, даже вежливый, но в то же время чувственный, что стиснуло горло от навернувшихся на глаза слез. Никогда еще меня не целовали столь трепетно, касаясь руками волос, шеи, плеч осторожно, будто боясь спугнуть. Я убеждала — ладонями и губами — не бойся, не спугнешь. Я храбрая, и я хочу...

Стук в дверь заставил очнуться. Мы отпрянули друг от друга, словно застуканные родителями подростки. Алекс поднялся на ноги первым, протянул руку, помогая встать мне. От ладони полыхнуло жаром, я тут же вспомнила, что меньше минуты назад эти пальцы, длинные, в мелких шрамиках, гладили мои плечи и распутывали завязки жилета. Отстранилась, в смущении отводя взгляд. Встряхнула пальцами волосы, пытаясь их уложить. Даже не глядя в зеркало, могла сказать, что сейчас дико как хороша: глаза горят, щеки красит румянец, а по губам блуждает улыбка.

Александр открыл дверь, в комнату проник Ильгизар Солл — его помощник и, в первую очередь, друг. Взглянул на товарища, на меня, снова на него и ухмыльнулся.

— А я хотел предложить пообедать всем вместе. Но, раз вы заняты, не буду мешать...

И он, ухмыляясь еще более широко и радостно, собрался уходить. Алекс остановил.

— Гиз, с чего ты решил, что мешаешь?

— Да-да, конечно, — усиленно закивала я. — Мы проголодались, так что не откажемся... от предложения.

Закончила, розовея: поняла внезапно, что мое "проголодались" можно понять двусмысленно. Александр пришел на выручку, заговорив с другом о делах. Мне они дали время подхватить сумку, и наша троица дружно отправилась в город.

Мысли блуждали совершенно шальные, в беседах участвовать получалась с трудом, я все смотрела на Алекса и думала: "я ему нравлюсь!". Все-таки, я женщина, и любовные переживания не могли не занимать голову. Однако когда Ильгизар заговорил о Хранителях, мигом переключила мозги.

— Значит, для телепортации... тьфу, для хождения через Хранителей нужен амулет трех рыб? Так-так. Други мои, кажется, я держала нечто подобное в своих руках. Когда попала сюда, — пояснила для Гиза, не уверенная, что он знает мою историю полностью, то бишь, с начала.

Мужчины глянули с удивлением и надеждой. Так хотелось ее оправдать, но пришлось лишь разочаровывать:

— Я не знаю, куда он делся. И не смотрите на меня так. Да не теряла я его! При переходе он будто... растаял.

Ильгизар глянул на меня очень странно. Первый раз, когда я увидела товарища Александра, подумала, что далекие предки его были монголами. Не Александра, конечно, а Гиза. Средний для местных рост, немногим меньше метра восьмидесяти, худощавое тело, будто скрученное из жил, бронзовый загар, острые скулы, волосы черные, жесткие, и глаза цвета крепчайшего кофе, напитка, неведомого для этого мира. Иногда он смотрел так, что мурашки пробегали по коже, но по большей части был дружелюбен и мил.

— Кристин, подумай хорошенько: где знак?

— Гиз, дорогой, не надо говорить со мной, как с дурочкой-потеряшкой, — почти ласково ответила я. — Не люблю этого.

— Хорошо, дорогая, не буду.

Ухмылка его, по-мальчишески нахальная, появилась лишь на миг и тут же была стерта с лица. Алекс уставился с неодобрением. Я ожидала, что он скажет что-нибудь, но предмет моего обожания промолчал.

— Увы. Мы имеем то, что имеем, — подытожила я. — Что-то еще о Хранителях есть?

Александр двинул плечами и предложил поговорить в харчевне, к которой мы как раз подошли. Маленькая и уютная, затерянная в переулке и оттого не столь популярная, она как нельзя лучше подходила для поглощения еды, распития напитков и разговоров по душам. Тем более что кормили тут отменно. Но об этом я узнала позже, а пока вновь прицепилась к спутникам с вопросами о дубах.

— Вряд ли я расскажу тебе что-то сверх того, что ты и так уже знаешь, — ответствовал основной мой информатор. — О них на самом-то деле не так много известно. Главная библиотека сгорела сотню лет назад, а вместе с нею большая часть томов по истории Акульего и Рыбьих вообще. В то время не до восстановления было — остров гудел как улей. А потом и восстанавливать некому стало.

— Почему?

Алекс побарабанил пальцами по столу.

— Переворот. К власти пришли другие люди, приверженцы, так сказать, механистического пути развития. Очень многое, что касалось прошлого, оказалось забыто... намеренно забыто. А потом...

Он развел руками.

— Ну да, да, — пробормотала я. — Разрушать всегда легче, чем строить. А как же вы?

— Что — мы?

— На какой стороне?

— Мы политики не касаемся. Как и она нас.

— И все же. Наука никогда не развивается без вливаний. Во всяком случае, в крупных масштабах.

Я замерла в ожидании. Александр продолжил говорить, а Гиз пробежался меж тем по залу глазами, словно проверяя, не слушает ли кто.

— Валор официально не-оппозиционный город — в отличие от Витуума. Мы платим налоги, одобряем выборную часть Совета Семи, славим герента в положенные дни. В ответ городу дано право заниматься научной деятельностью по всем возможным направлениям...

— Кроме запрещенных, — со странной усмешкой в голосе перебил Ильгизар.

Я с не меньшим интересом приготовилась слушать его, но мужчина продолжать не пожелал. И я не выдержала:

— Каких таких запрещенных?

— Кристин, на то они и запрещенные, что разговоры о них не приветствуются. Как и особые разглагольствования о политике.

Я погрызла в задумчивости мизинец на правой руке. Веселенький остров Акулий, ничего не скажешь. Выдохнула с досадой:

— Жаль, очень жаль.

Ильгизар наклонился к моему уху, от его шепота дрогнули волосы у виска.

— В любом случае, не здесь и не сейчас.

— Звучит, как обещание, — так же тихо ответила я.

Поняла, что флиртую, да еще с кем — с другом парня, который мне нравится до щекотки в пятках. И отпрянула. Ни к чему это, ни к чему.

— И о чем у вас тут разговаривать можно?

— О еде! — воскликнул Гиз, встречая взглядом большую сковороду жаркого.

— Что о ней разговаривать? — я облизнула губы, чувствуя, как рот наполняется слюной. — Есть ее надо!

Мужчины спорить не стали.

Никогда не думала, что буду так счастлива, "заглядывая в рот" ученому. Другое дело, если этот ученый — любимый мужчина, а ты сидишь на диванчике, вся красивая и почти что правильная, ловишь каждое его слово, взгляд, мах руки, а он от этого преисполняется достоинства и гордости, и плечи расправляет, и говорит заразительнее.

Но кто ж такое предполагал?

Отношения, как сказала бы давняя знакомая, дважды уже замужем, "развивались медленно, но неотвратно". Как приговор какой, угу.

А еще заинтересовал Ильгизар. Вернее, это он в меня вцепился не хуже ядовика. Расспрашивал про мой мир, причем темы для ученого выбирал странные: больше не о науке, а о социальном, политическом устройстве стран, об их армиях. Я рассказывала, что могла, иной раз с трудом подбирая слова на сперато. Если сравнивать его с эсперанто моего мира, то я бы сказала, что местный язык эволюционировал, пошел другим путем, исказив многие слова и понятия, но сохранив общие законы словообразования. Потому и давался мне легко, словно родной, но давно забытый. Термины же, будь то в науке или политике, всегда оставались терминами, которые нужно было выучить и запомнить. И так в любом языке.

Еще в лице Гиза я нашла человека, более всех знающего о Хранителях. Алекс лишь разводил руками, и говорил, что его друг в этом плане спец. Не так говорил, конечно, но суть оставалась той же.

— Значит, система... значит, перемещение... — бормотала я, вновь ползая по карте Акульего.

В платье, пусть и задранном до середины бедер, но оттого не менее узком, ползать было сложно. А рассматривать мелкие надписи издалека не позволяло зрение. Вот и ползала. Мужчины поглядывали, Алекс с интересом, Гиз — с усмешкой.

Умные мысли в мою голову приходили редко и с неохоткой, а сейчас особенно. Что-то неуловимо важное ускользало, никак не желая даваться в руки. С раздражением я подумала, что отчего бы мне было не попасть в мир "отсталый", где все бы обожали и восхищались моей персоной, или в мир магический, да чтобы проявились способности — пусть и не все да разом, но постепенно. Так ведь в книжках бывает? Попаданка я или нет?

"Попаданка", устало подтвердило нечто внутри меня. Вот и попала. Умом сильно не отличаюсь, фигура не подкачала, но тоже ничего выдающегося... хотя нет, выдающееся-то как раз есть — самомнение, приступами. Делать деньги не умею, пяткой в нос тоже вряд ли осилю. Зато имеется больная голова и клещ в шее. Тоже мне, радость.

— Кристин, что ты бормочешь?

Разворачиваясь, я едва не уткнулась головой в ноги Александру. Поглядела в задумчивости на штаны цвета корицы, в меру широкие, не то, что в некоторые эпохи, когда мужчины становились похожи на петухов с кривыми лапками. Взгляд поднялся выше, зацепился на жилете плотной ткани песочного оттенка, обласкал руки, с пальцами длинными, местами в шрамах, прошелся по рукавам рубашки, завернутой до локтей, и остановился на лице.

Светлая кожа, подбородок, по форме скорее женственный, чем грубо-мужественный, четкая линия губ, нос с горбинкой, глаза цвета весеннего неба, высокий лоб и волосы, что пытаются виться, но короткая стрижка им не дает. Лицо одухотворенное и с неизгладимой печатью интеллекта — морщинками между бровей.

Я залюбовалась губами, до которых хотелось дотронуться, и не сразу заметила, что Алекс протянул мне руку, желая помочь встать. Заметила, щеки полыхнули жаром, будто трусцой бегала. Поднялась, одергивая платье, туфли остались на другом конце карты, перебежала к ним на цыпочках, стараясь не замечать взгляда Гиза.

Позже уже он шепнул на ухо:

— Вы весьма любопытно смотрелись — Александр и Кристина... перед ним на коленях.

Глянула на него с укоризной, но в темных глазах не оказалось ни капли смущения или раскаяния. Только искорки прыгали.

— Раньше его таким я не видел, — произнес мужчина задумчиво, кивая на друга.

— Каким?

— Заинтересованным.

Я двинула плечами, повторяя жест своего возлюбленного, а у сердца возникло тепло, затопившее все тело. Он мною за-ин-те-ре-со-ван! Не просто клюнул на тело или мордашку, а по-настоящему увлекся.

А еще поняла, что когда-нибудь выпью за обедом вина — слабоалкогольные напитки из местных соков я по привычке называла вином, — так вот, выпью вина, подойду к Александру и шепну на ушко, что люблю.

Когда-нибудь. Может быть, даже скоро.

— Еще вина! — велела я, и дверь за девочкой-служанкой прикрылась, осторожно и с почтением.

Пусть это всего лишь дверь в мою комнату на чердаке, но зато какие гости за ней! Александр Невилл с другом. Такие гости стоят и осторожности, и почтения.

— И фруктов не забудь! — крикнула уже ей в спину, высунувшись за порог.

Прошествовала к диванчику и плюхнулась на него. Рука машинально перехватила с низкого столика бокал с рыжевато-красным напитком, на язык полилась ароматная влага. Подумалось, что много пью, и мама бы это не одобрила. Конечно, подобные мысли повлекли грустные воспоминания. Алекс сразу же отреагировал:

— Что случилось, дорогая?

Дорогая. Теплая волна омыла сердце. Дорогая.

— Ничего, — тихо отозвалась я.

Ничего опять не случилось. Просто мысли в моей голове. Я далеко не всегда была хорошей дочерью, не оправдывала надежды, жила не так, как следует, мало говорила, что люблю...

Почувствовала, что начинаю расклеиваться, и хлебнула еще вина. Ни к чему это, ни к чему. Алекс дотронулся легко до моей щиколотки, я поерзала, устраиваясь удобнее. Диван небольшой, места хватит и на троих, но комфортно сидеть вдвоем, его заняли мы с Александром. Он, сидя, и я, полулежа и закинув одну ногу ему на колено. Одежда то позволяет.

Когда Адель первый раз увидела меня в таком виде: шароварах, что едва не падали, держась на бедрах благодаря оттопыренной попке, и рубашке, завязанной под грудь, то сказала, что так не носят. Но должны бы носить, потому что такую девушку сразу же хочется уволочь в уголок и запереть в спальне с большой кроватью и слугами. Запереть для того, чтобы не украли, слуг — чтобы не нуждалась ни в чем, а кровать...

Тогда она столь многозначительно на меня посмотрела, что захотелось убежать переодеваться.

А сейчас совесть и смущение были заглушены вином. Алекс, тоже не слишком трезвый, поглаживал мою босую ступню, я едва не мурлыкала от удовольствия, а Гиз, пряча усмешку в карих глазах, смотрел на все это безобразие с пола. Он расселся на подушках, по-восточному скрестив ноги. Рука его в задумчивости играла с огнем свечи, стоящей между нами, он купал пальцы в пламени, лаская его, и не то, чтобы не обжигался, казалось, даже жара не испытывал!

Я, не очень понимая, что делаю, переместилась на диване так, что левая рука уперлась локтем в край, а правая потянулась мужчине навстречу. Наши кисти встретились высоко над свечой, на потолке заплясали причудливые фигуры, но я смотрела не на них, а в глаза, в темном омуте которых плескалось нечто большее, чем интерес. И...

Я всегда знала, что есть вещи эмоционально гораздо более яркие, нежели секс. И это сплетение танца и разговора без слов всегда было одним из таких ощущений. Я опустила ресницы, наслаждаясь движением двух людей, диалогом. Легкие прикосновения вызывали восторг, на щиколотке лежала ладонь Алекса, напряженная и ныне жесткая, но я ее почти не замечала. Память услужливо подкидывала воспоминания. Партнер, внимательный и чуткий, танец, но вовсе не здесь и не сейчас. Давно, на занятиях по контактной импровизации, я едва не влюбилась в парня, который вел мастер-класс. Так ярко блестели его глаза, и так свободен он был — телом и душой (хотя что же "был"? дай Бог, есть и сейчас), — что мне сразу захотелось приобщиться к этой свободе.

И само движение было как полет...

Как бы хотелось танцевать так с Гизом или же Алексом — легко, непринужденно, без заученных па и поворотов, без намеков на какие-либо ограничения или "ведущего". Подобный танец делают двое. Но они не поймут. Или...

Я почти уж решилась предложить попробовать, как Ильгизар сломал все. Рука его замерла, хватая мою за запястье. Распахнулись ресницы, и я отшатнулась невольно, увидев, что мужчина приблизился, разглядывая мою грудь. Вернее даже не ее саму, а ложбинку, хорошо видную в распахнутой до половины рубашке. Я дернулась запахнуться, но он перехватил и левую руку, едва не сдернув меня с дивана.

— Пусти!

— Гиз, что ты...

Мы с Алексом заговорили одновременно, а Ильгизар рыкнул не очень вежливо:

— Тихо!

И мы, как по приказу, заткнулись. Но лишь на миг. Во мне сразу заговорило упрямое "ну уж нет" и не менее упрямое "фиг вам", я скатилась на пол, чудом не опрокинув плошку с подтаявшей свечой. Движение рук вниз и наружу, хватка железная, на запястьях синяки будут. Но маневр удался — мои кисти оказались на свободе. Я вскочила на ноги и отбежала к большому, в рост, зеркалу.

— Не подходи, — велела мужчине, который двинулся было за мной следом. — Не подходи, говорю.

Он замер, криво усмехаясь. Прищелкнул пальцами и уселся на мое место на диване. Алекс, мало что понимающий и в недавнем нашем "танце", и в нынешней стычке, тоже плюхнулся рядом. Мужчины уставились на меня, мол, мы ждем. Я же подхватила с подоконника вторую свечу и приблизилась к зеркалу.

С технологиями изготовления стекла в этом мире проблем не возникало, отражение было четким. Дрожали только руки, держащие свечу. Рубашка, завязанная повыше талии, выставляла на обозрение область декольте. Париться в лифчике я сегодня не пожелала, потому солнечное сплетение оказалось на виду, и как раз там красовалось то, что пытался рассмотреть Ильгизар, — знак. Круг и три рыбы в нем. Один в один как мой кулон. Только тот был вырезан из неизвестного мне материала, а этот будто прошит под кожу золотыми нитями. Завороженная, я дотронулась до изображения кончиками пальцев, но почувствовав, как оно откликается теплом, в испуге отдернула их.

— Что там? — не выдержал Александр, поднимаясь с дивана.

— Ничего.

Я развернулась слишком резко, и расплавленный воск плеснул на запястье. Зашипела от боли, любимый мужчина быстро оказался рядом, подхватывая злополучную свечу. Тот, которого опасаться начала уже, так же шустро пересек комнату, вновь хватая меня за руку. Но на этот раз лишь для того, чтобы плеснуть холодного вина на пострадавшую часть меня.

— Жить будет, — ответственно заявил он.

"Только недолго" — так и захотелось добавить мне.

Правой рукой запахнула рубашку, скрывая от любопытных взглядов знак.

— Кристин, радость наша...

В обращении Ильгизара зазвучали одновременно и металл, и насмешка. Я невольно поежилась, вторично вырывая ладонь из его рук.

— ...расскажи, что ты там такое увидела и что не позволила увидеть мне, — закончил мужчина уже почти ласково.

— Ничего такого, что стоило бы показывать, — ответила я. — Мальчики, да хватит уже пялиться на меня! Мне, конечно, льстит ваше внимание, но если вы дырку протрете, никому лучше не будет.

— Кристин, это серьезно. Если бы ты позволила мне...

Я едва заметно мотнула головой, и он отступил. Кинул взгляд на Алекса, после вновь на меня.

— Жаль.

И вышел, едва не пришибив в дверях служанку. Та глянула ему в спину, затем на пол, залитый вином, на мою вывернутую вверх запястьем кисть, и засуетилась убирать. Я отмахнулась раздраженно — потом, мол. Когда девушка скрылась за дверью, я обернулась к Алексу.

— Почему ты так резко с ним?

— Я?!

Я не поверила своим ушам.

— Это я резко? А кто меня за руки хватал? Кто принуждать пытался?

— Дорогая, я уверен, он из лучших побуждений...

— Лучших, как же! У меня теперь синяки будут. И ты его еще защищаешь!

— Он же мой друг.

— А я тебе кто?! — едва не выкрикнула я.

И тут же прикусила губу. Кто ему я? Девушка, которую целовал пару раз, подопытная, расходный материал. Зачем с такой считаться?

Чувствуя, как накатывает обида, я отвернулась. Александр после недолгого замешательства положил руки на плечи, притягивая к себе. Дернулась было, но он держал крепко, и я тут же обмякла, позволяя мужчине, большому, сильному, умному, стирать теплом своего тела мою грусть.

Подумалось вдруг, что крайние полгода я слишком часто искала силу в других людях, больших и умных, и слишком часто ждала от них, что они утешат мою боль. Вверяла свою душу в чужие руки и ждала, что мне ответят тем же. Ждала...

Я, не дожидаясь ответа, боясь услышать совсем не то, повернулась в кольце рук и, встав на цыпочки, поцеловала губы, которыми любовалась давно. Просто потому, что так хотелось — мне.

Кольцо рук сомкнулось за спиной.

— Ты...

Он оторвался от моих губ и долго и внимательно смотрел в глаза.

— Что? — не выдержав, шепнула я.

— Почему?

На миг мне стало смешно. Такие вопросы чаще девушки задают, а тут — мужчина, да еще старше меня. Но в глазах его было что-то такое, что не дало отшутиться или промолчать. Я положила ладонь на его затылок, легонько потянула к себе. Шепнула, почти касаясь губами уха:

— Люблю тебя. Пожалуйста, не отпускай меня.

И ткнулась носом в ямочку на плече.

Он ответил, с каждым словом сжимая объятия крепче и выдыхая вместе с поцелуями:

— Не отпущу. Никогда. Любимая.

И вновь я задохнулась от его прикосновений. Пальцы Алекса нырнули в мои волосы, скользнули по шее, дотронулись до ключицы и двинулись ниже, к узлу рубашки. Я внутренне сжалась, словно он хотел коснуться чего-то важного во мне. Чего-то, что нельзя показывать другим. Но тут же усилием воли расслабилась, когда мужские пальцы начали развязывать мое одеяние. Отражение в зеркале нарисовало красивую пару: статный мужчина, практически идеал, и девушка с высокой грудью и...

Тут я, выскальзывая из рук Александра, шагнула к зеркалу. Ровный загар, да шрамик на левом боку — след неудачного падения в детстве. А знак исчез, будто и не бывало его.

— Что-то не так, Кристин?

В голосе любимого звучала тревога, но я сказала лишь:

— Ничего.

Фраза по популярности соперничала с любимым вопросом "а что это", а сегодня так и вовсе била рекорды. Алекс вряд ли поверил, но расспрашивать не стал. Дабы не спугнуть удачу, не разрушить чудо недавних признаний? Может, и так. Наверное, даже разумно. В любом случае, я вознамерилась вернуться в его объятия. И даже утянуть в постель.

И пусть завтра мир рушится или играет нами, подкидывая загадки без ответов, но сегодня я ждать не намерена.

Только не сегодня.

— Кристин, сколько тебе лет?

Вопрос Витора застал врасплох. Я промахнулась мимо ткани, и игла вонзилась в палец. Я зашипела от боли, кончиком языка слизывая капельку крови. Мальчишка терпеливо ждал.

— А ты знаешь, что подобное неприлично спрашивать у девушки?

— Неа, не знаю. Так сколько?

Я ответила ворчливо:

— Двадцать три. Доволен?

— А почему не замужем?

— Не хочу.

— Все женщины хотят замуж, — изрек Витор, вперив в меня ясные голубые глаза, — даже если говорят, что не хотят.

— Ну тебя. Тоже мне, нашел панацею. Люди — разные, и нужно им — разное. А... мелкий ты еще, не поймешь...

— Тогда чего ты со мной общаешься?

Я вздохнула.

— Ты — крест мой, похоже. Должен же кто-то наставлять заблудшую душу на путь истинный. Кстати о заблудших душах...

Я завертела головой в поисках мамаши Адель, но той в комнате не оказалось. Да и с чего бы ей сидеть на чердаке с утра пораньше, штопая одежду мальчишке-раздолбаю? Я и от себя-то такого не ожидала, а уж от красивой и обеспеченной женщины...

— Слушай, а ты можешь... — начала вкрадчиво, но тут же перебила сама себя, — нет, не для тебя задачка.

Погрызла в задумчивости иголку, дотрагиваясь осторожно языком до острого кончика. Господин Петрус, вот кто должен знать об Адель все! Или почти все — в разумных пределах.

Витор глянул на возбужденную меня с недоверием. А я, отбросив драную жилетку, зашуршала по комнате. Платьев приличных ни одного, мой "восточный" прикид — шаровары с коротеньким топиком, — тоже не к месту. Еще один наряд высохнуть не успел. Пришлось доставать штаны и рубашку, те, что дали мне Мария и Ибрагим. Замерла, ощущение грубоватой ткани под пальцами потянуло за собой другие — чувства и воспоминания. Луга, цветы, от запахов которых можно опьянеть, серые горы, камни, острые и ломкие, яркое, будто умытое, солнце, смешная панама деда, ясные и открытые лица, руки Марии, теплые, как...

Боже, до чего же давно это было!

— Кристин, ты чего? Совсем того, да?

Мальчишка смотрела странно. Я отерла щеки. Не заметила даже, когда они стали мокрыми.

— Балбес ты, Витор. Топай давай к хозяину. Да-да, сейчас. Нет, стой, внизу меня подожди!

Одевалась я, сердитая на себя. Что-то чувствительной стала. Не к добру.

Судьба в кои-то веки повернулась ко мне лицом, а не как обычно, махнула хвостом в толпе издалека. Господин Петрус оказался разговорчив и бодр, хотя затронутая тема могла заставить его замолчать, и надолго.

— Зачем тебе все это?

Витор спросил меня после уже, когда шагали бодро в сторону монастыря. "Исправляется", подумала я. Не далее, как пятнадцать минут назад мальчишка получил знатную отповедь и не менее знатный подзатыльник — за наглость и хамство. Проникся, видно. Или замыслил нечто недоброе.

Я пожала плечами совершенно искренне, на самом деле не зная — зачем.

— Считай, что мне позарез нужно благословение Великой Матери. Именно сегодня. Именно так.

А сама подумала, что лучше бы встретилась с кем угодно, даже с Хелен, чем общаться с монашкой. Тем более, дочерью госпожи Формари. И подойти-то как к ней, не знала. Не придешь же и не заявишь, мол, помирить вас хочу. Девочка, по рассказам судя, с характером.

Мелькнула мысль "надо бы сказать Алексу" и тут же исчезла, отодвинутая на вечное "потом". Воспоминания о том вечере подползали, готовые закружить в вихре эмоций, но я не рисковала предаваться им на людях. Будто кто подслушать мог.

Да кто мир этот знает, вдруг — и может?

Так, в молчании, погруженные каждый в свои размышления, мы добрались до места.

Монастырь в городе — вещь вообще странная. В моем представлении это должно быть сооружение массивное, стоящее обособленно, со стеной, защищающей служителей от мирского... или мирское от служителей? Это уж как надо будет.

А тут — длинное здание буквой П, образующее внутренний дворик с фонтаном и розовыми кустами, на задворках нечто, отдаленно напоминающее церковь или молельный дом. Большой парк на задах. Забор тоже есть, но что это за заборчик! Зеленая изгородь, густая, но не сказать, что очень высокая. Не монастырь, а дом отдыха.

Недалеко от арки с распахнутыми створками ворот Витор остановился. В ответ на мой вопросительный взгляд буркнул, что дальше не пойдет.

— Да тут вроде и охраны-то нет, — неуверенно пробормотала я, оглядываясь.

— Ты что, вчера родилась?

Мальчишка уставился на меня недоверчиво.

— Нет, позавчера. Говори, что такое?

— Нельзя мне туда, монастырь женский.

— А, ну да, понимаю...

Во взгляде его по-прежнему плескалось недоумение и готовность подловить на вранье.

— Ты что, вправду не знаешь?

— Да что не знаю-то? — всерьез рассердилась я. — Говори, засранец!

— Нельзя мне туда, — занудел мальчишка. — Не пропустит меня. Только женщин.

— А мужчинам что, смерть?

Он передернул плечами, словно от озноба.

— Не знаю. Но проверять не буду. Я лучше лягушку съем, чем туда пойду!

— Зря, они вкусные, — пробормотала я. — Впрочем, я тебя не тащу.

Шагнула в арку, ожидая хоть чего-то — покалывания вроде электрического или грома с неба, но ничего не случилось. Воздух по-прежнему полнился ароматом цветов и щебетом птиц, монахини ходили поштучно или парами, а фонтан потихоньку журчал. К нему-то я и направилась, оставив за спиной Витора.

Прошуршал под ногами гравий дорожки, я уселась на бортик. Рука сама потянулась играть с водой, легко и беззаботно, а взгляд меж тем пробежался по окрестностям. На меня посматривали вроде даже с интересом, но никто не бежал узнавать, кто такая и откуда.

Так я сидела довольно долго, поначалу встревоженная, потом раздраженная, а под конец уже расслабленная. Надумала сама начать расспросы, мол, где найти можно сестру Онорину, в миру Сесиль Формари, когда ко мне подошли. Две монашенки, обе в светло-серых балахонистых платьях до середины голени, из-под которых выглядывали штаны на пару тонов темнее. Одетые одинаково, но совсем разные: одна длинная, с лицом маловыразительным и бескровным, и вторая, полная жизни, кругленькая, с блеском в глазах.

— Сестра, настоятельница желает говорить с тобой, — сказала высокая голосом не более ярким, чем ее одежда.

Я осталась сидеть на бортике. Мало ли кто там чего желает! Изображаем дурочку и ждем. Благо, что первое получается у меня замечательно. До того замечательно, что аж самой противно!

Вторая монашенка улыбнулась смущенно и заговорила, сцепив пальцы, чтобы не жестикулировать:

— Сестра Антония хотела сказать, что мы будем рады, если вы пройдете с нами. День настоятельницы полон дел, но вас она подождет, конечно.

В местном языке разницы в обращении на "ты" и "вы" не значилось, но мой мозг, привыкший к русской речи, упорно разделял их, реагируя на тон собеседника, уважительный или панибратский.

— Не хочу никого задерживать, — проговорила я, отрывая попу от бортика и едва заметно потягиваясь затекшим телом.

А сама подумала, с чего бы это настоятельнице ждать именно меня?

Мы прошли крытой галереей вдоль здания, тяжелая дверь отворилась без скрипа, и серый камень монастыря поглотил меня, укрывая от солнечных лучей. Тишина и прохлада. С удивлением я поняла, что не отказалась бы пожить в подобном местечке — где прохладно и тихо.

Когда-то давно, когда было все плохо, вернее, я думала, что все плохо, хотела уйти в монастырь. Не совсем, нет, а так, на недельку-другую. Пожить в распорядке, копаясь в огороде и вознося молитвы. Оставить за стенами все проблемы и заботы, даже мысли о них оставить там. Но... не сделала этого. Такой выход показался слишком простым. А после изменилась уже я, и подобная чушь в голову не приходила.

Лестница на второй этаж оказалась крутой, закрученной винтом по часовой стрелке. По всем правилам фортификации. Словно валькирии с мечами вздумали бы вдруг штурмовать келью настоятельницы. Мужчинам-то сюда нельзя.

Хотя, что валькирии? Они бы нашли другой путь, они летючие.

Так, погруженную в раздумья, меня оставили на пороге. Левая рука неловко постучала в закрытую дверь, сначала тихо, потом громче.

— Проходите, — донеслось из-за преграды.

Петли, хорошо смазанные, даже не скрипнули, когда я шагнула вперед. И замерла. Разное ожидала увидеть, но — не такое.

Комната пронизана светом, будто расшита золотыми нитями. Аскетичность убранства и в то же время радостная легкость, будто живет тут человек безмерно счастливый, которому и вещи-то не нужны. Узкая кровать, шкаф, два кресла, секретер, в углу письменный стол и стул. Окно во всю стену — огромное, от пола до потолка, — и причудливая вязь оградки балкона за ним.

Делая еще шаг вперед, я поняла, что дает эту удивительную игру света — стекло, вернее, сотни стеклышек, прозрачных и золотых, сложенных в картину, на первый взгляд хаотичную. Я смотрела и все силилась понять, что же она означает.

— Что вы видите?

Я вздрогнула, обернувшись на голос. Женщину-то я и не приметила. Встретилась взглядом с ее глазами и замерла.

Они, с лучистыми морщинками в уголках, — отражение спокойствия и мудрости. Утопаешь в них, ничуть не заботясь о том, что мысли твои улетучиваются, что время течет медленнее, уходя капля за каплей в песок. Не замечаешь ни гладкой, почти идеальной кожи, ни губ, красивых, но строгих, ни сильной линии подбородка. Открыто только лицо и кисти рук, а ты все смотришь и смотришь в глаза, темные, словно омут, и тепло растекается внутри, заполняя от сердца до кончиков пальцев. И кажется...

Она разрушила волшебство, повторив свой вопрос жестче, и послышались в голосе нотки металла. Я послушно взглянула на окно. Стеклышки, казалось, движутся, медленно, но непрестанно. Складываются в картинку, объемную, едва не живую.

— Не смущайтесь, говорите, — подбодрила женщина уже мягче. И голос ее, не хуже взгляда, заставил делать то, что нужно.

— Я вижу море, — проговорила я, — полуденный зной, чайки кричат. И море дышит у ног. Или нет, это не море дышит, это вздыхает остров — по темным глубинам. Он движется под пальцами, теплый, упругий. А еще вижу башню. Внизу она будто свита из корней огромного дерева, переходит в ствол, а наверху обрублена. И крыша есть, словно у беседки, но из тонких ветвей.

Краешком сознания понимая, какой бред несу, я продолжала его нести. Ощущала Маркуса под кожей, не видела, а скорее чуяла напряжение нечаянной собеседницы, вернее, слушательницы моей. Картинки двигались, заполняя пространство, а я говорила, не в силах остановиться.

— ...она как стержень, рог, только чувствительный... нет, даарде острова.

Слово на чужом языке произнесла, не моргнув.

— А стержень пронзает его от головы до хвоста. Он ведь живой, остров. И остальные тоже живые. И чувствуют друг друга, лучше людей. А башня, она... прекрасна. Это не дерево и не камень, это часть тела острова, плоть его.

— Заходи, — властно шепнула настоятельница.

— Я... не могу.

Кажется, я поморщилась и попыталась отмахаться от видения, но то никуда не делось.

— Заходи.

Голос ее повелевал, и я бы даже сделала шаг, но... башня меня не пускала.

— Не могу! — хныкнула обиженно.

— Я верю в тебя.

Левой руки у запястья коснулась ее ладонь, сухая и сильная.

— Один шажочек...

— Нет!

Я вскрикнула, дергаясь в сторону, и видение, морок — или что там это было — исчезло.

Простая комната, освещенная солнцем, странная мозаика витража. Рядом — зрелая женщина, уставшая от времени и ответственности. И ни моря, ни островов, ни башен.

— Что это было? — спросила я, разглядывая плитку на полу.

В глаза настоятельнице старалась не смотреть, очень уж чудные глазки у нее. Она повела рукой в сторону кресел, садись, мол. Я качнула головой и с надеждой глянула на маленькую дверцу, ведущую на балкон. По губам женщины скользнула одобрительная улыбка, я скорее почувствовала ее, чем увидела.

Лица коснулся ветерок, когда мы встали у вычурных перил, на вид невесомых. Внизу раскинулся сад, пышный, причудливый, словно и вправду не монастырь это, а дом отдыха для знатных дам. Однако, у кустарника внизу шипы длинны, и готова поклясться, напоены ядом. Возникло желание оцарапаться и посмотреть, что будет. Дурное желание дурной девчонки.

— И все же, что это было?

Я первой нарушила тишину, и поразилась своему голосу — до чего же тих и жалок, особенно в сравнении с голосом настоятельницы. Кто меня послушает, такую? Но она заговорила, как показалось мне, даже с раскаянием:

— Прости, шаанджита, я не имела права так поступать.

— Так это был морок?

— Нет, конечно. Морок всегда наведен, а тут... да, я помогла, заставила тебя — смотреть и видеть. Но все, что ты видела, могла видеть только ты. Никак иначе.

— Угу. Замечательно. Провидица новоявленная, блин, — пробормотала я и добавила уже громче, — нет-нет, продолжайте. Я вас внимательно.

— Разные люди разное видят. Это не просто витраж, это — Лик Острова. И картины — настоящие люди, места, иногда даже события. Только Башню при мне никто раньше не видел.

Разглядывая особо крупную колючку, по длине и толщине похожую на "цыганскую" иглу, я попросила тихонько:

— Расскажите про Башню... пожалуйста.

На взгляд собеседницы, внимательный и тяжелый, физически ощутимый, я рискнула ответить взглядом своим.

— Ты действительно ничего не знаешь?

Я неопределенно двинула плечами, понимая, что вопрос этот задают мне не в первый раз и вряд ли в последний.

— Странно. Но на все воля Матери. Не знаю, где ты остановилась, но думаю, стоит пожить здесь. Так беседовать будет проще — и мне, и тебе.

— Нет.

Я едва сдержалась, чтобы не перебить ее резким отказом и дослушать фразу до конца.

— Я неплохо устроилась и не намерена сейчас переезжать. Это раз. И два: что дадут мне наши беседы? Вы готовы отвечать на вопросы? У меня их много, поверьте.

"Я ж ни черта в этом мире не понимаю,— стукнулось в голове, — а тут вы еще со своими ликами острова и башнями"

— В том и суть бесед — отвечать на вопросы друг друга, — произнесла она с мягкой улыбкой, и я вновь почувствовала, как меня обволакивает нечто теплое.

Встряхнулась внутренне, ладони покинули гладкий поручень оградки. Взор обратился в сторону окна и двери, ведущей в комнату.

— Вот и отлично, — подытожила я. — Значит, побеседуем на досуге. А сейчас прошу меня простить, хотела бы прогуляться. И подумать. В одиночестве.

Настоятельница вызвалась проводить до выхода из здания. Мы шли коридорами, и тишину нарушали лишь шаги и шорох одежды. На галерее уже я вспомнила о цели визита, вознамерилась спросить о сестре Онорине, но передумала. Не время.

И все же во внутреннем дворике, у фонтана, я задала вопрос, но совсем иной.

— Как вы назвали меня тогда? Ша...

— Шаанджита. Та, что меняет.

Меняет, меняет... да я с жизнью-то своей не очень справлялась, куда мне — и менять?

— Меня Кристин зовут. Вряд ли я та, кто вам нужен.

— Сестра Евгения.

И улыбнулась она так, будто знает о жизни если не все, то очень многое. А у меня, разнеженной любовными переживаниями, появился новый интерес исследователя.

Глава 6

Есть люди, во все готовые совать нос: разведывать с неутомимым любопытством, что да как, расспрашивать, иногда даже давить.

Я себя к подобным представителям человечества никогда не относила, более того, очень часто придерживалась политики невмешательства. Захочет человек — сам попросит о помощи или расскажет чего о себе. Нет — не мне его заставлять. Очень удобная позиция. В нашем мире так многие делают.

А тут... не столько сгорая от любопытства, сколько движимая практическим интересом, я начала выведывать у Алекса прошлое Ильгизара. Теперь, когда я начала мужчину немного... не побаиваться даже, а скорее опасаться, хотелось знать о нем больше.

Сведения оказались на диво скупыми.

Двадцати девяти лет от роду, появился Гиз на свет вовсе не на Акульем, как я подумала сначала. Детство его окутано туманом, сам мужчина не любил распространяться на сей счет. Служил в регулярной армии, после перебрался в Валор, но задержался здесь лишь через два года, когда "по программе обмена опытом" попал в Центр Технической Витологии и Механизации. То ли помощником Алекса, то ли одним из штатных сотрудников — кто там разберет их сложную систему "начальник-подчиненный". Если и есть она, эта система — именно в таком ракурсе.

Работал исправно, чего-то там изучал, походя спас жизнь Александру — в буквальном смысле вытащил того из передряги, когда экспедиция за редкими мхами завела группку ученых в болота. И если до происшествия они общались мало, то после крепко сдружились. Ироничный и собранный Гиз и Алекс, несомненно, талантливый, но вечно витающий в высотах, доступных ему одному.

— Любопытно, — пробормотала я. — Прям таки очень. Если и не сотрудник спецслужб, то уж точно боец спецназа получается: и служить-то ему довелось, и зубы заговаривает, и друзей спасает, и "в природе вещей" разбирается. Хех.

— А с чего такой интерес? — спросил Александр с напряжением в голосе.

Мне показались даже в нем отголоски ревности... или лишь показались? Я, спеша унять их, потерлась щекой о его руку, пальцы которой только что крутили мои локоны. И после уже ответила:

— Он напугал меня тогда. Да, извинился потом, да, простила, да, признаю, что была резка, но... странный он.

— В этом весь Ильгизар.

Он улыбнулся, той самой мягкой улыбкой, которую я так любила: чуточку рассеянной, теплой. Мне сразу захотелось сделать две вещи: улыбнуться в ответ и расцеловать предмет своего обожания. Признаться, сделать мне хотелось и больше, но не здесь и не сейчас.

И все же, тревожные нотки остались. Напугал... это да, но я скрывала за простым объяснением досаду на себя. Такая зацепка явилась, вернее, проявилась, а я упустила момент. И не видала больше знака, как своих ушей, даже хуже — те хоть в зеркале отражались. Впору идти за объяснениями к Ильгизару, и если тот не пошлет куда подальше и не станет криво ухмыляться вместо ответа, то может и разрешится что, но...

Я решила отложить этот вопрос на "потом". И этот, и многие другие: непонятные разговоры с сестрой Евгенией и еще менее понятные видения, потому что поверх моей ладони лежала ладонь Александра, а в груди разгоралось приятное тепло. И гасить эту искорку я не собиралась.

Во всяком случае, не сейчас.

Облизнув ставшие почему-то сухими губы, я подумала, что крепко вляпалась в этот мир, что появляются у меня якоречки, удерживающие на месте, и что я нимало этим не огорчена.

Вспоминая те дни, понимаю, что то было время беззаботности и счастья. Интересные собеседники, друзья, город, в который влюбилась, и человек, без которого этот город не мыслила. Знойные дни начала лета и жаркие ночи. Губы, руки, сплетение тел. Запах, такой родной, такой будоражащий. Когда мы попались в объятья друг друга — вчера, неделю, месяц назад — не помню. Первый раз в этом мире потеряла счет времени. И оно, дурное, играло с нами, смеясь.

Ухмылялся "прощенный" Гиз, подмигивая и говоря порой пошлости, улыбалась все понимающая мамаша Адель, девочки ее хихикали, намекая, что перемены в личной жизни мне к лицу. Но мне было на это плевать. Мы с Александром не могли оторваться друг от друга, цеплялись, словно утопающие. Пили любовь и не могли напиться, рискуя умереть, как путешественник в пустыне, дорвавшийся до воды. Отношения эти нужны были в равной степени нам обоим — одиночкам, тоскующим в толпе.

И все было замечательно, даже голова, на удивление ясная, не беспокоила, будто давая молчаливое согласие на мои "развлечения". Только где-то внутри зрело чувство, что все это преходяще, что наслаждаться осталось недолго, что непременно что-нибудь произойдет.

Ничего ужасного не случилось. Просто "пришли" месячные, и я, ворча в душе, отпустила Александра по своим делам. Не то, чтобы была столь ненасытна и мучила беднягу долго и изощренно, но так просто быть вдали от любимого не хотелось, а в "такие сложные для нас дни" я становилась нервной и близости мужчин не переносила. Чрезмерной близости. Посему, каждый нашел занятие по душе. Алекс исчез в лаборатории, а я отправилась с повторным визитом в монастырь к сестре Евгении. К тому же, подзадержалась я с ответной беседой.

Ни в чудной оградке, ни во внутреннем дворе с фонтаном, ни в самом облике обитательниц святого места ничего не изменилось. Я задумалась даже, а меняется ли тут что-либо вообще, вон, и зданиям в городе не один десяток лет, и историю отмеряют столетиями, только люди, по заведенному кем-то обычаю, кочуют по острову. Или же Островам? И кем сей обычай заведен? В мире нашем, насколько помню историю, принято было селиться группками, а если и расползаться вширь, изучая, а то и захватывая соседние земли, то тоже группками. Какое-никакое, но государство.

А тут... централизованную власть я усмотрела, конечно, но... лишь в размерах одного острова. Да и как прикажете захватывать соседние? Ну, захватил ты его, постановил свою волю, сделался королем, курфюрстом, герентом или еще каким избранником народным. И что дальше? Остров взял, да и уплыл. Ищи его потом. Так что, каждый из них — как государство. Маленькое (а то и не очень маленькое) хвостатое государство.

Еще я подумала отстраненно, что надо бы побывать на побережье и проверить наличие у Акульего плавников. Мысль позабавила, я так и представила себе огромный остров, шевелящий не менее огромными плавниками и плавающий, как ему вздумается. А вздумайся ему нырнуть?

Поежилась от мрачной перспективы и обнаружила, что за мной наблюдают. Девушка, нет, скорее девочка даже, светловолосая, пушистая, как одуванчик, открытая и любопытная. Она так и жаждала разговора, и я, мимолетно удивившись, откуда в монастыре взяться детям, двинулась к ней.

— Привет, — поздоровалась я.

Она окинула меня еще одним внимательным взором и улыбнулась. Сочла, видно, достойной общения.

— Салют. Ты к сестре Маринике пришла?

— С чего ты взяла? — осторожно спросила я.

— А все к ней идут, — заявила девочка, вроде птички склоняя голову набок. — Она настоящее рассказывает.

— Не будущее?

— Настоящее, прошлое, будущее... какая разница, все связано, — беспечно отмахнулась юная собеседница. — Проводить?

Я кивнула, раздумывая тем временем, отчего она решила, что мне это нужно. Попыталась глянуть на себя глазами этой девочки, внешне отличной от монашек лишь белой нашивкой на сером "костюме", да возрастом. Не нашла ничего особенного или вызывающего и лишь пожала плечами.

Тем временем, мы свернули в крытую галерею, но не в левое ее крыло, куда водили меня к настоятельнице, а в правое. Нырнули в коридор, полутемный и прохладный, я приготовилась шагать долго и путано, но мы, как оказалось, пришли. Низенький, так что голову наклонять пришлось, проход, узкая келья — другого слова при взгляде на аскетичного убранства комнату с одним окном у меня не нашлось. Кровать, подобие бельевого шкафа, лавка вдоль стены. Вот на ней-то и обнаружилась женщина. Хотелось бы сказать, что она была чем-то замечательна, внешностью, или внутренней силой, которая должна бы чувствоваться, но... женщина как женщина. Среднего возраста, волосы русые, глаза голубые, костюм — платье-туника ниже колен и штаны — серые, как и у всех. Усталость и смирение в позе.

— Сестра Мариника, я вам гостью привела, — просто, но в то же время почтительно сказала девочка.

Обитательница комнаты кивнула, едва на меня взглянув, и жестом пригласила сесть рядом. Видимо, обычное дело все это: посетители, вернее, посетительницы, жаждущие узнать настоящее. Или будущее. Ну, или, на худой конец, прошлое. А впрочем, "какая разница, все связано".

Я села. Не успела придумать, чего буду говорить, если спросят, как женщина вцепилась в мое запястье, заставив вздрогнуть. Ладонь она поднесла близко к лицу, то ли сослепу пытаясь разобрать линии, то ли принюхиваясь. Сама я склонялась ко второй версии, тем более что, покончив с ладонью, она начала так же споро осматривать-обнюхивать левую руку выше, после плечо, и, наконец, мое лицо.

Я сидела, не дергаясь, только поерзала от щекотки, когда она дотронулась до обратной стороны локтя. Закончив осмотр, женщина отстранилась. Я ожидала уже речи в стиле "ой, вижу дорогу дальнюю, да казенный дом", но монахиня меня удивила.

— Шаанджита, — выдохнула она.

"Где-то я уже это слышала", подумала, но не сказала я.

— Ох, и не свезло ж тебе, девочка... — кажется, даже искренне посочувствовала она. — Как есть, все силы вытянут. А их у тебя и так не много... чувствую боль в голове, черное место.

— Что вы знаете? — уже "в лоб" спросила я, понимая, что угадать про опухоль она не может, не должна просто.

Девочка, как и я, приготовилась слушать внимательно, застыла аж, только что рот не открыла. Сестра Мариника велела, не повышая голоса:

— Ларина, поди-ка ты, пожалуй, за дверь.

— Но я не хочу... — заканючила девочка, но столкнувшись со взглядом монахини, перестала возражать и убралась из комнаты.

— Что я знаю... а что тебе нужно?

И я, избавленная от лишних свидетелей, вздернула голову, встречаясь глазами с женщиной.

— Могут ли меня вылечить — здесь?

Она каким-то чутьем поняла, что этим "здесь" я именую вовсе не монастырь, и не Валор, и не Акулий даже, а весь этот мир. В мире моем — за хорошие, конечно же, деньги, — могли бы сделать операцию. И вылечить. Или не вылечить. Или просто не сделать по тысяче не зависящих от меня причин. А возможностей этого мира я до конца не узнала, да что там "до конца"! Хорошо, если близко подобралась к пониманию.

— Могут, что же не мочь. Раньше могли. Не на Акульем, конечно, но на Злых Островах всякое творили. И людей лечили, да.

Я уже приготовилась спросить, что за острова такие, первый раз о них слышу, но дверь распахнулась, и на пороге возникла властная "госпожа настоятельница". За спиной у нее маячили две нехилой комплекции монахини. Секьюрити что ли? Или по мою душу явились?

— Доброго дня, сестра Евгения.

— Доброго, Кристин. Что ты здесь делаешь?

— Кажется, разговариваю, — ответила я, неопределенно разводя руками.

Настоятельница едва ли не физически излучала недовольство, губы ее дернулись, складываясь в линию. Опомнилась, усмирила лицо, сказала совсем нейтрально:

— Нам нужно поговорить.

— Конечно. Только я здесь еще не закончила.

— Иди, — не то разрешила, не то велела сестра Мариника.

— Но...

— Иди. Позже договорим.

Я встала с лавки, понимая в раздражении, что "то, что не завтра, всегда потом". Но не истерики же тут устраивать, в конце-концов. Шаанджита я или где?

Знать бы еще, что это.

Потому, стоило нам выйти за дверь и удалиться от монашек-секьюрити, я сказала, не ожидая немедленного ответа, скорее обозначив проблему:

— У меня два вопроса. Первое: кто такая шаанджита и почему меня назвала так сестра Мариника. Второе: что за Злые Острова? Я о них раньше не слышала.

Во взгляде настоятельницы мелькнуло нечто, мне не понятное: интерес, смешанный со... страхом?

— И об этом мы поговорим, Кристин. Чуточку позже.

— Угу, имей терпение, Кристин, — пробормотала я.

Да в этом мире я только то и делала — имела это чертово терпение!

И вновь комната, залитая светом, витражное окно манит отблесками и игрой в "угадайку". Не желая поддаваться, я сразу предложила выйти на балкон. Может, и не слишком вежливо — все же в гостях, — но зато практично.

— Ты так торопишься, — заметила монахиня.

Я еще раз поразилась силе ее голоса, властного, но без принуждения. Во всяком случае, часто.

— Спешите жить, как сказал один замечательный писатель в моем мире, — ответила я, устраивая ладони на гладком поручне. — "Потом" никогда не настает. Есть только "сейчас".

Она сложила губы в вежливой полуулыбке, внимательно меня разглядывая. Ожидала, видно, философствований, но не тут-то было! Самой себе напоминая бульдога, я в очередной раз поинтересовалась, как там насчет моего вопроса.

— Это долгая история, милая девочка.

— Я постараюсь вас не торопить. Только, пожалуйста, не надо раздумывать, какую информацию можно давать, какую нет, прикидывая, как бы получше меня использовать. Не надо. Не люблю я этого.

"Никто не любит", хмуро подумалось мне.

— Ты полагаешь, мне это нужно?

— Это ведь вы меня позвали на встречу, — ворчливо отозвалась я, прислушиваясь к голове, тихо, но неукротимо начинающей побаливать.

Видимо, настоятельница решила что-то для себя, потому заговорила.

— Что же. Ты права, желая узнать как можно больше. И промедление тут ни к чему. Мне было видение.

Она сделала эффектную паузу, но я не прониклась, беспокоясь, как бы дурная голова не сорвала беседу, обещающую быть интересной.

— Вам приснилась шаанджита, которая придет и изменит мир?

— Нет. Мне привиделась девушка, которой предстоит стать способной это сделать. И я могу ей в этом помочь. Или же не помочь, пропустив знак Великой Матери.

— И, конечно же, эта девушка похожа на меня.

— Истинно так.

— Веселенькие дела, — хмыкнула я. — И как давно это было?

— Семь недель назад.

Сложив наскоро дни и сопоставив со временем своего нахождения на острове, я удовлетворенно кивнула. Как раз перед моим прибытием в мир. Предупредили, так сказать. Только вот кто? И — зачем?

Последний вопрос я решила озвучить, едва не назвав настоятельницу "леди Евгения". Местное "сьерра", хоть и нравилось, а "на язык ложиться" не желало.

— Зачем — что? — переспросила она.

— Зачем вас предупредили. И зачем вам-то это нужно? Только не надо говорить, что такова воля Великой Матери. Я не слишком религиозна, увы или ах, но такие вещи меня мало трогают. При всем моем уважении к личным взглядам и склонностям отдельных людей.

Монахиня развернулась ко мне, протягивая руку. Я мельком глянула на раскрытую дружелюбно ладонь, но на провокацию не поддалась. Если уж эта милая дама смотреть умеет так, что земля уплывает из-под ног, то кто ее знает, что она может сделать касанием. Пусть магии, как таковой, тут и нет, но гипнотизеры и ясновидцы всякие, похоже, присутствуют.

— Не доверяешь ты мне, — не то посетовала, не то констатировала факт женщина.

— А должна? — резковато спросила я.

— Нет. Не должна. Но поверь — я желаю тебе добра. И не спрашивай, зачем мне это надо. Надо. Просто поверь.

Я качнула головой.

— Наверное, вера — не по моей части.

Она улыбнулась, мягко и с пониманием.

— Все мы так думаем — поначалу.

Мы помолчали немного — каждая о своем.

— Итак, с чего мы начнем? — спросила я.

— С начала.

И она рассказала... о многом. Если вкратце — об Островах. О том, что они живые и обладают в какой-то мере разумом. Что раньше была возможность общаться с ними или даже управлять. Что потом система перестала откликаться, и это испугало многих знающих людей. И что мне надо бы встряхнуть этот мир.

Я нервно хмыкнула. Тоже мне, мессия нашлась.

Никогда не испытывала желания стать народной героиней... хотя нет, кривлю душой, испытывала, но все ж не всерьез, потому что, если хорошенько подумать, героям положено гибнуть. Героически, конечно, как же иначе? А людям потом спокойно слагать легенды, воспевать в балладах, всячески восхваляя этого героя, который по сути — та же самая функция. Как трактирщик в романе или конюх какой-нибудь. Мне же никогда не нравилось ни ярмо, ни попытки манипулирования. Всегда хотелось свободы или хотя бы иллюзии ее. Да и перспектива сдохнуть за чужие идеалы мало привлекала.

А патриотизмом тут и не пахнет.

А в прочем, какой у меня выбор? Что так, что так... часы тикают. Вернее, часы капают или же сыплются, но не суть. Тут, может, хоть что-то интересное предложат, вон как цепляется взглядом настоятельница, и отпускать даже не хочет.

Так, покрутив ситуацию и расшвыряв в стороны мрачные мысли, я улыбнулась женщине и спросила:

— И что мне предлагаете делать?

— Слушать себя. Слушать Остров.

"И слушать меня", — подумалось, что именно так продолжит, но я ошиблась. Она замолчала, внимательно глядя на меня. Будто ждала, что я скажу нечто важное, умное, или просто — скажу. Они все от меня чего-то ждали — и Хелен, и ее братия, и госпожа настоятельница, и даже Алекс с Гизом. Зря, видимо.

— Это и есть домашнее задание? — спросила я.

— Можешь прогуляться по саду, — ответила женщина, не поняв моей иронии. — Только кусты постарайся не трогать.

— Кусты... а почему в вашу обитель не могут попасть мужчины? Причем, так понимаю, физически не могут. Мамаша... кхм, госпожа Формари говорила что-то насчет ядовитых растений, но я не поняла до конца принцип действия. Пыльца попадает в тело во время дыхания? Оно действует, если близко подойти? И как конкретно? И...

Тут замолчала уже я, понимая, что задаю слишком много вопросов, ответить на которые разом явно не получится.

— Это давняя история...

— Все у вас тут — давняя история, — проворчала я. — Говорите уж, я никуда не спешу.

— Она началась в Темные Времена, на сломе эпох, почти две тысячи лет назад...

И она рассказала историю, больше похожую на легенду, хотя бы из-за того, что истории так долго не живут.

То действительно были смутные времена. "Приход", войны, первая и вторая волна мора так жестоко подкосили население островов, особенно мужское, что появилась острая необходимость возрождения народов. Новоявленные правительства тем и занялись, едва ли не в приказном порядке обязав женщин рожать. Много рожать. Не всем понравились такие законы, часть "прекрасного пола" сбежала — да-да, в свежеиспеченные монастыри, которые тогда еще монастырями в полном значении слова не были. Великую Мать, благородную и справедливую, жизнедарующую защитницу, почитали и раньше, но именно в это время почитание возвели в культ. Поначалу святые обители были похожи на крепости со стенами или же частоколом — люди готовились защищать свой образ жизни. А потом...

— Вырос Барьер. Тот самый, что мешает мужчинам попасть сюда. Как — мне непонятно, потому что даже раненными и без сознания их нельзя внести, сходят с ума в жутких муках. Кто-то считает, что в первый раз растения высадила какая-то умелица, а после традиция прижилась, но большинство верит в то, что эту границу послала Великая Мать. Она любит своих дочерей.

Говорила настоятельница без капли пафоса, свойственного людям, убежденным в своем превосходстве, но я не удержалась, чтобы не съязвить.

— Великая Мать, значит. А что же она запрещает дочерям своим заниматься... эээ... производить на свет потомство, скажем так. А?

— Кристин, ты действительно мало знаешь о мире. Почти все мы — матери.

— То есть как?

Я моргнула, думая, что ослышалась. Монашество с материнством плохо вязалось в моей голове.

— Каждой из сестер полагается родить себе замену — девочку. Дети, рожденные в этих стенах, считаются детьми Острова, независимо от того, кто их отец и откуда он.

— Ааа... если девочка не получится с первого раза, тогда что? Стараться до победного?

"Бред какой-то", — подумала я, но не сказала. У всех свои причуды. Если в нашем мире монахини — невесты Христовы, то тут — дочери Великой Матери. И ребенок как плата за... безопасность? Возможность жить так, как хочется — вдали от мужчин, в женской общине? Не завидую я этим детям. Зато понятны становятся Дома Мира при монастырях, по сути — детские, и происхождение их обитателей и обитательниц тоже.

Странный мир. Если бы я родила ребенка, то точно оставила бы себе. И папашу под боком, одной что ль возиться? Это даже не говоря про любовь, привязанность и иные чувства, возникающие в паре. Если она есть, пара эта. Но это уже совсем другая история. А тут...

Странный мир, что говорить.

Сейчас, после рассказа сестры Евгении, стали понятны слова мамаши Адель: "хочу увидеть внучку". Тогда я думала, что она мечтает выдать "непутевую" дочку-монашку замуж и понянькать ребятишек. А теперь...

Я попыталась представить, каково это — знать, что твоя дочь в городе, но не общаться с ней, и почти не иметь возможности видеть внуков, буде таковые случатся. Ужасно, наверное.

И вновь я отложила вопросы о сестре Онорине в сторону. В дверь кельи настоятельницы постучали, после вошла монахиня, прошептала той что-то на ухо. Сестра Евгения быстро глянула на меня, и разом пришло понимание: пора прощаться. Что я и сделала. Но в город не ушла, пользуясь возможностью погулять по саду.

Мысли в голове бродили толпами, взявшись за руки и распевая песни о "свободе, равенстве и братстве", тьфу, о "чистоте, долге и Великой Матери". Образ последней вообще представлялся размытым пятном, как и мотивы ее почитательниц. Девушки, молодые и красивые, укрывают себя от мира, что само по себе было бы не плохо и не хорошо, не имей религиозной подоплеки. Укрывают, дают обеты... какие? Ведь дают же наверняка. Рожают детей непонятно от кого, чтобы потом считать их детьми острова, по сути, ничейными. Отрекаются от семьи личной, чтобы быть принятыми в семью общую, где все — сестры, где мир и любовь. Нет, не любовь, а скорее забота о ближних. Посвящают себя... чему? Молитвам? Этой самой заботе — о других? Самосовершенствованию? Слово-то какое, сложное. И непонятное, ну ни разу.

Так я рассуждала, вышагивая по дорожке под сенью деревьев, и если на вопрос "почему" я еще могла бы придумать ответы, то вопрос "зачем" так и остался открытым. Странный мир островов не стал понятнее, наоборот, чем больше я узнавала, тем сильнее болела голова от попыток что-то объяснить и провести аналогии.

А голова болела...

Когда я поняла, на миг отстранившись от своих мыслей, что черные мушки — вовсе не насекомые, и темнеет не из-за того, что вечер настал, возникло желание присесть. А лучше прилечь. Лавочки рядом не оказалось, я вырулила с дорожки на травку, такую мягкую с виду, и со всем возможным достоинством рухнула под дерево. То оказалось шершавым, растительность под задницей — чуточку влажной, но в целом я осталась довольна. Потихонечку мошки разлетелись по своим делам, на улице вновь настал день, и я получила возможность нормально оглядеться.

Обычный садик: серые дорожки, присыпанные мелким камнем, кусты с неизвестными мне цветами, деревья, разнящиеся по формам и величине. Журчание воды от ручья или близкого, но невидимого глазу фонтанчика, трели птиц, шорох листвы, тихий разговор. Разговор.

Нет, я не страдала страстью к подслушиванию, и чаще всего информация проходила мимо меня, и я оказывалась в центре заварушки или интриг, которые не замечала, пока ситуация не становилась критической. Рассеянность ли тому виной или нежелание лезть в чужие дела, но меня довольно быстро исключали из круга сплетниц — что в институте, что на работе, что во дворе. Но сейчас... сейчас я постаралась даже дышать тише, вслушиваясь в приближающиеся голоса. И всему виной мое имя, сказанное с раздражением.

— ...мне не нравится, что она здесь.

В первом голосе звучали капризные нотки особы, привыкшей к повиновению. Второй же, казалось, подначивает собеседника, сдерживая в то же время "на поворотах".

— Ты видишь в ней опасность?

— Н-нет. Не знаю! Мне не нравится она, и то, как относится к ней моя сестра. Эта девчонка пришла, и я сразу почуяла неладное. Она как враждебное семя, такому стоит лишь попасть на благодатную почву, и все — поле испорчено, а сорняки вырывать слишком долго.

— Ты боишься остаться забытой, раз пришла шаанджита?

— Это не правда! — взвилась истерично первая особа, и вторая на нее шикнула. Та заговорила тише, так, что я едва расслышала, — настоятельница рехнулась на этих своих предсказаниях и Лике Острова. Видение было ей, как же! После смерти Оливии она только и делает, что ждет "ту, что меняет". Ждет, ждет... только это все попусту!

— Глори, ты не права.

Голоса зазвучали ближе, и я оглянулась в попытке найти укрытие — собеседницы вряд ли бы мне обрадовались. Дерево, к которому я прислонилась, казалось слишком несерьезным заслоном, но кусты росли далековато, и выбора у меня не осталось. Стараясь сильно не шуметь, я перекатилась за ствол обхватом едва ли шире меня. Несерьезно, но лучше уж так, чем быть застигнутой на лужайке.

Сердце застучало в ушах, когда я поняла, что собеседницы подошли ближе, неспешно хрустя гравием дорожки. Из-за этого стука я едва слышала, о чем они говорят. Постаралась успокоиться, дыша медленно и глубоко, и отчасти мне это удалось.

— Очень долго вы считали меня правой.

Голос прозвучал так близко, что я вздрогнула.

— Не у одной тебя дар, Глори, не забывай об этом. И если девочка именно та, за кого ее принимает сестра Евгения, многое должно измениться.

— Именно — оно изменится. Нам это надо?

Они остановились, и я получила возможность разглядеть женщин. Обе одинаково "серые", но одна помоложе и выше, а вторая старше и миниатюрная, словно так и не оформившийся подросток. Почему-то мне сразу подумалось, что та, первая — Глори, обладательница дара и ярая противница моей персоны. Она замолкла лишь на миг, чтобы тут же продолжить зловещим шепотом:

— Все вы ждете перемен, те, кто слушает настоятельницу. Да только зря! Перемены Акульему не к добру, уж я-то знаю. Еще раз говорю, надо все это остановить, пока не поздно. У Евгении много власти и много знаний, и ничего хорошего нас не ждет, если властью своей она передаст то, что знает, этой... Кристин.

Имя мое она едва не выплюнула, полная презрения. Я удивилась даже, вглядываясь в напряженную серую спину. Вроде ничего ей не делала, и профиль лица не знаком даже.

— Глори! Подожди ж ты! Ох, дурная девчонка.

Монахиня совсем по-бабьи всплеснула руками и едва ли не бегом понеслась за собеседницей, которая, что-то решив, широким шагом направилась туда, откуда пришла пару минут назад. Только платья взметнулись, и хрустнул гравий.

Шаги стихли, а я все продолжала лежать под деревом, почти не ощущая промокшей рубашки и занемевшего тела.

Значит, не все мне тут рады. Некоторые даже очень не рады. И, наверное, у них есть свои причины. Поговорить бы с этой Глори, но вряд ли она будет адекватна в общении со мной, вон, даже со спутницей то шипела, то огрызалась, то пыталась вещать страшное. Как с такой говорить о делах серьезных? Тем более сейчас, мало что в этом мире понимая.

Я перевернулась на спину и устало прикрыла глаза ладонями. Тепло, исходящее от них, приятно согрело веки. Я бы еще так полежала, но голос, раздавшийся над плечом, заставил подпрыгнуть и стиснуть зубы, чтобы наружу не вырвалось ничего, громче придушенного писка.

— А я тебя видела, — сообщила Ларина, по-птичьи наклоняя голову набок.

"Тоже мне, счастье", подумала я и украдкой огляделась. Других свидетелей моего "отдыха" заметно не было, и я обратила взор на девочку.

— И что же ты видела?

— Ты тут пряталась и подглядывала за сестрой Глорией и сестрой Таллирией.

— А ты, значит, подглядывала за мной, да? — я попыталась напустить на себя строгость, но это вышло плохо — слишком силен был недавний испуг.

— Неа, я мимо проходила.

— Ну-ну. То-то я тебя не слышала, — проворчала я.

Девочка опустила глаза и едва заметно покраснела, но тут же смущение будто ветром сдуло, и она, наклоняясь ближе, предложила:

— А хочешь, я никому не скажу?

И глаза блеснули интересом заговорщика.

Видно, скучно им тут, если уж моя персона вызвала такой фурор с полным диапазоном эмоций — от желания помогать или хотя бы не выдавать до едва ли не ненависти.

Я кивнула, в душе сомневаясь, стоит ли расспрашивать про монашек, но девочка решила вопрос сама:

— Но не спрашивай меня о них. Я все равно ничего не скажу. Ничегошеньки!

— А почему?

— А мне сестра Евгения велела молчать, чтобы ты сама смотрела, слушала и понимала... ой!

Она прикрыла ладонью рот, глаза испуганно округлились. Видно, и про наказ настоятельница "велела молчать", а девчонка уже сболтнула. Понимая, что и моя шпионская деятельность не пройдет незамеченной, и к вечеру о ней будет знать если не весь монастырь, то половина уж точно, я поднялась с земли. Тело занемело и продрогло, зубы выбили чечетку, не то от холода, не то от нервов. Я потянулась, отряхнула налипшие соринки, и, махнув на прощание Ларине, зашагала по дорожке.

Настоятельница нашлась на удивление быстро, она стояла у фонтана в главном дворике и беседовала с какой-то монашкой. Я, полная решимости прояснить ситуацию, направилась к ним, но, не дойдя десятка шагов, остановилась, как от удара. Собеседницей сестры Евгении оказалась сестра Глория, и глаза ее полыхнули неприкрытой злобой, когда женщина меня заметила. Оглянулась и настоятельница, и мне пришлось подойти ближе. Не топтаться же поодаль, когда меня обе видели.

— Снова здравствуйте, сестра Евгения.

Я старалась говорить ровно и смотреть в пустоту между собеседницами.

— Здравствуй, Кристин. Кажется мне, прогулка пошла тебе не на пользу, ты слишком бледна.

— Это погода все, — ответила я и неопределенно помотала лапками. — Я метеочувствительна.

Женщина улыбнулась, не став меня расспрашивать, и повела рукой в сторону собеседницы.

— Это сестра Глория, знакомься, Кристин.

Я приподняла уголки губ, сообразив нечто среднее между ухмылкой и гримасой, Глория ответила тем же, только с большей страстью. Глаза ее блестели от злости.

Разговор затих, ни одна из нас не делала попыток его возобновить. Я же, пользуясь молчанием и состоявшимся знакомством, разглядывала "обладательницу дара". Женщина оказалась немногим старше меня, лет на пять максимум, но повыше и потяжелее. Мужчины без оговорок назвали б ее красивой: длиннющие ресницы и чувственный рот, правильный овал лица. Да, такая понравилась бы многим. Наверное. А еще в глаза мне бросился капризный изгиб губ и хмурый лоб, словно девица собралась топнуть ножкой и начать ругаться.

— Я хотела...

— Я подумала...

Мы заговорили с настоятельницей вместе, и вместе же замолчали.

— Так что ты хотела, Кристин?

— Нет-нет, ничего, я вас внимательно, леди Ев... ой, госпожа настоятельница.

Та выдержала паузу, столь любимую ею.

— Я подумала, что нам не помешает обед. Совместный, — добавила она с упором, и слова эти, как ни странно, относились не ко мне, а к сестре Глории.

Монашенка покорно наклонила голову, но я успела перехватить ее взгляд, и плечи сами собой дернулись, будто от озноба.

Направляясь за настоятельницей, я зло грызла губу и старалась не смотреть на "обладательницу дара". Или я слишком внушаема, или она обладает зачатками гипноза, как сестра Евгения. Не даром же на нее так похожа. Я усмехнулась, подумав, что будет забавно, если сестры по вере окажутся еще и сестрами по крови.

— Кстати, леди... ой, простите еще раз, сестра Евгения, можно я буду обращаться к вам как к "леди"? — спросила я и чуть не добавила "вам так больше идет".

Губы ее изогнулись, я приняла это за согласие и продолжила:

— Как я понимаю, вера в Великую Мать — не воинствующая... гммм... религия. Вы просто живете здесь, так, как того велит вам ваша богиня, и...

— Помогаем людям, — с мягкой улыбкой подсказала настоятельница.

Сестра Глория пробормотала что-то еще, но ее мнение меня сейчас не интересовало.

— Как?

Вместе с вопросом поднялись вверх брови, я остановилась посреди галереи, перехватив за запястье собеседницу. Тут же руку отдернула, вновь вызвав мягкую улыбку.

— Как? Очень просто. На всем Акульем сестры — одни из лучших лекарей. Мы избавляем людей от страданий физических и душевных, содержим Дома Мира и странноприимные дома — сама понимаешь, мужчинам в монастырь никак не попасть. Еще мы принимаем роды и благословляем браки.

— Но как? Великая Мать не одобряет же их... или я ошибаюсь?

Обе монашки глянули на меня снисходительно, давая возможность в очередной раз почувствовать себя дурой. Я зажмурилась и тряхнула головой, пытаясь привести в порядок мысли.

— Хорошо. Давайте поступим так: мы идем, куда там положено, обедаем, и вы заодно рассказываете мне все. Историю сотворения мира, то, почему Великая Мать одобряет браки, но не среди сестер, почему у вас не почитается Бог-Отец... ну и еще что-нибудь подобное.

Потом уже, валяясь в постели и запуская пальцы в темную шевелюру Алекса, я рассказывала любимому легенду. Легенду о том, что когда-то этот мир был пуст. Неприветливый ветер, убогий клочок суши, содрогающийся от волнений, будто калечный, и море, бесконечное море вокруг. Так было, пока не пришла она — Великая Мать, которая тогда ни матерью, ни великой еще не была. Она глянула на мир и пожалела его. Из плоти бедер ее вылепились острова, а дыхание зародило в них жизнь. Сами острова породили флору и фауну, отличающуюся от острова к острову, а людей создала опять же богиня: похожих, но разных. И велела размножаться. Люди с этой задачей справлялись успешно, заселили все, пригодное для жизни в этом мире, который спокойным становиться и не собирался даже. А потом пришли они — инородцы, похожие, но другие. И принесли Великую Заразу, от которой вымерла большая часть местного мужского населения. Эпидемии, междоусобицы, войны валились в то время на голову как из рога изобилия. Даже острова лихорадило. Но осыпалось песчинками время, и установился мир, какой-никакой, но мир. У местных женщин и пришлых мужчин появились дети — похожие, даже слишком похожие на обоих родителей. Это и навело на мысль, что люди — одинаковые по сути создания, пусть первые и славят Бога-Отца, а вторые — Богиню-Мать, и происходят они из разных миров. Но вера в Мужчину, воинственного и разрушающего, не прижилась на островах. Острова хотели мира, и они получили его вместе с Великой Матерью, справедливой утешительницей и врачевательницей.

— И знаешь... легенды легендами, но что-то в этом есть. Отсюда и корни "кочевого" образа жизни. Да-да, Алекс, не надо так улыбаться, в горных селениях ближе к хвосту до сих пор принято отсылать повзрослевших чад из дома подальше. Видно, боятся вырождения из-за родственных связей. Раньше, когда людей было мало, проблема стояла гораздо острее.

Рука возлюбленного замерла на моей коленке. Ножке сразу стало неуютно, ведь ее лишили недавней ласки. Мужчина же посерьезнел.

— Кристин, ты сама отлично знаешь, что родственные связи запрещены. Это... это противоестественно и невозможно!

Мне показалось, что его даже передернуло от подобной мысли.

— А как же ваши так называемые монстросо? Уродцы всяческие.

— Это животные.

— Да? А почему они так похожи на людей? С двумя головами там или с хвостом, четырехрукие или поросшие шерстью... но люди!

— Кристин, зачем тебе все это?

В голосе его звучало напряжение, брови сошлись на переносице. Я поспешила улыбнуться, мягко и игриво, и потянулась обнять любимого. Плечи его показались каменными, он расслабился далеко не сразу, я наговорила кучу милых глупостей, поглаживая спину. Наконец, он обнял меня в ответ и ткнулся носом чуть повыше ключицы. От такого касания дыхание перехватило, я чуть не пропустила следующие его слова:

— Дорогая, давай не будем больше об этом.

— А... что? Никогда?

Он промолчал, а я кивнула, думая меж тем, что ж за ужас-то такой охватывает их всех, стоит лишь упомянуть здешних монстров. Что-то исконное, давнее, из тех времен, когда вместо здоровых детей рождались уродцы. Что-то такое, от чего даже Алекс, умный мужчина, по местным меркам едва ли не гений, спешит отмахаться ото всего и убедить меня в том, что монстросо — всего лишь животные, вроде наших обезьян. Не хочет ничего говорить.

Или — не может?

Глава 7

Судьба подкидывает порой неожиданные встречи. А если не повезет — то еще и не очень приятные.

Все началось вполне мирно: ясный денек, еще не жаркий по причине утра, удобная одежда и обувь, уютные улочки Валора. Осталась позади Веселая и Кожевенная, площадь Мира, я вышагивала по улице, полной ароматов свежего хлеба, — на встречу с Алексом в полюбившейся нам харчевне. Я почти дошла до нее, радостная, умытая солнечными лучами, самой собой довольная, любящая и любимая, когда мелькнуло среди прохожих знакомое лицо, и меня окликнули по имени. Кто-то мудрый внутри шепнул: "не оборачивайся". Но разве ж я слушала? Остановилась так, что на меня наткнулись и одарили чем-то нелестным, и развернулась в сторону голоса.

Шагах в семи от меня стоял целый и невредимый (хотя, что ему сделается?), ухмыляющийся Ник. Голубоглазый кузнечик, толком еще не выросший. Мальчишка взъерошил непослушные волосы и подошел ближе.

— Кристин?

— Ник?

Понимая, что стоим на виду у всех и пялимся друг на друга, как бараны на новые ворота, я ухватила старого знакомца за рукав и потащила в ближайшую булочную.

— Я... подожди... Кристин, да постой ты!

Он вырвался из моих рук. Русые брови нахмурились, он явно вознамерился выяснять отношения прямо на улице.

— Как ты здесь оказалась?

— Хотела спросить то же самое, — ворчливо отозвалась я.

— Ты сбежала! Мы искали тебя очень долго тогда, и...

— И сейчас?

Он кивнул. Я потерла пальцы рук, они будто озябли и едва двигались.

— А... Хелен тоже здесь?

Снова кивок, и низ живота заныл, и так захотелось расцарапать его ногтями и вынуть все содержимое.

"Это все с Хелен встречаться не хочется, — с тоской подумала я. — Ну просто совсем".

— Вам надо поговорить! Мастер Вортан очень расстроился, когда узнал, что ты пропала, и отправил нас на поиски. Даже передохнуть не дал. Похоже, ты важная персона, раз с тобою так носятся.

— А ты ничего не знаешь?

Он дернул плечом с видом оскорбленной невинности.

— Почему — ничего? Знаю! Тебя велели проводить к мастеру Вортану со всей осторожностью, и ни в коем случае не упустить.

Тут мальчишка оглянулся по сторонам, понимая, что сболтнул лишнее, и придвинулся ближе ко мне. Весь он ощутимо посерьезнел, а правая рука переместилась на пояс, где рубашку оттопыривало какое-то оружие, короткое и узкое, вроде раскладного арбалета или дыхательной трубки.

— Ник, дорогой, а как давно вы в городе?

— Третий день, если считать день приезда, — ответил он, и в голосе прошелестело недоверие.

— А остановились где?

— А это тебе зачем?

— А затем. Записку оставить другу, сказать, куда направилась.

— Это и я могу сделать. Потом.

— Так не пойдет. Мне обязательно нужно его предупредить, понял?

Я отчаянно пыталась придумать, как отделаться, хоть на время, от мальчишки. Идти с ним не хотелось, терять совсем — тоже.

— А я тут при чем? Отдам тебя Хелен, вот с ней и советуйся, как и чего.

— Отдашь Хелен? А ты знаешь, что не имеешь права задерживать меня? Ты вообще — иногородний!

— А ты — иномирянка! И законы местные на тебя не действуют. Так-то!

Он крепко взял меня за рукав и добавил, смущенно пряча глаза:

— Кристин, она мне голову снимет, если я вот так просто отпущу тебя.

— А ты не просто... Ник, скажи, где вы остановились, и я сама приду туда. Но — чуточку позже.

— Извини, Кристин.

Рука его скользнула под рубаху, тиская неведомое мне оружие, и я тоже вздохнула.

"Тогда и ты извини меня, Ник"

Пинок вышел на славу. Носок туфли вонзился в голень мальчишки, тот охнул, но, к его чести, рукав мой не выпустил. Это заставила сделать я — рванулась, что было сил, и понеслась по улице. За спиной раздались сдавленные ругательства и почти сразу — хлопок. Я споткнулась и едва не упала, когда в плечо — опять левое, черт их дери! — ткнулось нечто острое. Боль не замедлила явиться, как и слабость. Кто-то прокричал "держи ее, держи! Она украла кошель!". Участок шеи, там, где Маркус, загорелся огнем. От него к плечу будто хлынула щекотная волна, стирающая онемение и непонятную усталость. Я собрала волю в кулак и не позволила себе рухнуть в ту пропасть, где темнота и тишина, и продолжила бежать, не обращая внимания на людей, большая часть из которых шарахалась в стороны, пропуская. Лишь пара пыталась задержать, но безуспешно, и я бежала, летела, как птица, и никто не мог меня остановить...

Меня схватили за руку так, что от боли перетряхнуло все тело. Я завалилась неловко на мостовую, сквозь слезы пытаясь разглядеть нахала, а он споро и деловито ощупал плечо и вновь дернул так, что запрыгали в глазах красные всполохи. Крик сам собой вырвался из груди.

— Спасибо потом скажешь.

Я услышала его и, проморгавшись, смогла разглядеть и узнать.

— Гиз?

Неподражаемая ухмылка на смуглом лице и вопрос:

— Хочешь встать?

— Не хочу. Но придется.

Он подхватил меня, как пушинку, — если бывают пушинки, стонущие и матерящиеся сквозь зубы, — и помог встать рядом с собой. И тут подоспел Ник.

— Она украла мой кошелек, — объяснил мальчишка прохожим, собравшимся поглазеть на действо, и обвинительно ткнул в мою сторону пальцем.

Народ с интересом глянул на меня, предвкушая отпирательства, но людей разочаровал Ильгизар. Он проговорил медленно и с ленцой:

— А ведь ты врешь.

Ник, оценивая, окинул взглядом нового противника и едва заметно скис. Еще бы! Со здоровым мужиком бороться, что словесно, что физически, — не то же самое, что со мной. Такой и в зубы дать может.

— Дорогие валорцы, — возвысил голос Ильгизар, и я поняла: сейчас что-то будет. — Расходитесь, нечего тут толпиться. Мальчика и девушку именем герента я забираю с собой.

Народ загудел, непонимающе и недовольно. Но когда в ладони мужчины возник медальон, крупный, черный с серебристыми линиями, люди отпрянули, словно от прокаженного. Шепоток прошелся по толпе, и все как-то враз потеряли интерес к происходящему и заторопились по своим делам. Будто и не было горящих глаз и желания хоть как-то развлечься, пусть и за счет чужой ссоры.

— Что это у тебя? — спросила я, с любопытством вытягиваясь на цыпочки и пытаясь заглянуть в вырез рубашки.

— Потом, — отмахнулся Гиз. — Вяжи пока этого, а то убежит еще.

— Не убегу, — хмуро отозвался Ник.

— А если Хелен позовет? Тоже не убежишь?

Мальчишка опустил голову и сам подставил руки. Запястья едва ли шире моих, кожа тут светлее, чем на тыльной стороне. Мужчина, которого испугалась толпа, завел его кисти за спину.

— Держи.

Я едва успела подхватить заплечный мешок Ника, который мне кинули. Левая рука заныла от боли, парнишка, перехвативший мой взгляд, опустил голову еще ниже. Связывание он перенес со всей стойкостью, зыркал только исподлобья по сторонам.

— Гиз, пойдем отсюда, пожалуйста, — тихонько попросила я, трогая его за рукав. — Где-то и остальные ходят, не дай Бог, сюда припрутся, то-то весело будет.

Ильгизар вздернул бровь.

— Странное у тебя понимание веселья. Но ты права. Пойдем. Тебя благоверный твой заждался уже.

— Он... — начала гневно я, но тут же замолкла и двинулась в направлении, указанном махом руки.

Спорить с ним бесполезно, иногда кажется, что цель этих шуточек и подколок — вывести меня из себя, но человек этот опасен, это чуется за версту, каким бы вежливым и обходительным он ни был.

Мы шли гуськом: я, Ник и Гиз замыкающим. Пленники и конвоир. Я потрясла кистями, пытаясь стряхнуть вместе с невидимыми каплями ощущение управляемости — даже с развязанными руками. И тут услышала недовольный шепот мальчишки:

— Ты что это — с ним?

Я решила промолчать, но он продолжил:

— С лунным псом?

— Мммм... каким еще псом? — вопросила я.

— Ну, этим.

— Хм. Не знаю, о чем ты говоришь, это друг моего... да и что я тебе объясняю? Ты стрелял в меня!

— Так было надо! — взвился парнишка.

— Ага, надо. Мне, наверное, да?

— И тебе тоже, — проворчал он. — Или забыла, как мы тебя из холодной вызволяли?

— Не забыла, — не менее ворчливо отозвалась я. — Спасибо большое за все. Но это не повод таскать меня на веревочке и показывать всем желающим. Мне не так много дней осталось, и прожить их хочу на свое усмотрение.

Закончила я уже тише, едва ли не молясь, чтобы Ник не заметил моей оговорки, ставшей привычной. Им-то вместе с Хелен о болезни своей я не рассказывала.

Так я не заметила, как пришли. Над головой возникла знакомая вывеска — подкова на цепях. Говорят, когда-то давно здесь была конюшенная улица, но верится в это с трудом, центр города все же. Гиз приоткрыл дверь, пуская вперед Ника, и я не преминула съязвить:

— Заботливый такой, аж прямо жуть берет. И мне на помощь так вовремя прибыл. Уж не следишь ли ты за мной, а?

— Милую сьерру смущает мое внимание?

Глаза его сощурились, показавшись от того еще темнее, а на губы заползла улыбка, которую я иначе как обаятельной назвать не смогла бы. В голосе зазвучали кошачьи нотки: и мурлыкает, и рычит одновременно. В груди у меня помимо воли заныло, да и сердце затрепыхалось быстрей. Я поморщилась.

— Я подобрала бы другое слово.

— Какое же, просветите меня.

— Пугает. Ваше внимание меня пугает.

— Верите ли — не хотел. Предпочитаю вызывать иные чувства у девушек.

Движением, таким чувственным, он тронул пальцем прядь моих волос, каштаново-рыжих, и я отпрянула. Слишком резко: левое плечо задело косяк, и утихшая боль снова раскрылась цветком, на этот раз колючей астрой.

— Что ж вы так не аккуратны, сьерра? Так от вас через неделю ничего не останется.

— Ничего, вы меня вовремя спасете, — пробурчала я и шагнула за порог.

В лицо пахнуло жаром и запахами: мяса и лука, капусты, хмельного меда и ягодного вина, и — мужского пота. Запах этот не преобладал, но чувствовался, как и везде. В помещении, достаточно чистом и светлом — за что и было выбрано, помимо кухни, конечно, — я сразу углядела стол, занятый Алексом. Наш стол. Хозяин, заметив меня, улыбнулся и поспешил за порцией местного компота, холодненького, из погреба — так, как люблю.

"Обживаешься ты тут, девочка, — произнес кто-то усталый и мудрый во мне, — хорошо это или плохо".

Обживаться хотелось — до слез, до боли между лопаток, — хотелось кивать трактирщику и покупать булочки у своего булочника, знать улочки, как свои пять пальцев, и слушать иной раз сплетни, проводить ночи на крыше, разглядывая причудливые сплетения огней. Хотелось осесть, по-настоящему, и полюбить этот город. Хотелось — и было до жути страшно. Оседлость это покой. Покой — смерть.

— ...как ты?

Слова Александра донеслись сквозь туман, я поняла, что вновь глубоко ушла в раздумья, и в который раз озлилась на себя. Женщине положено делать много дел одновременно, это Цезарь исключение, а я — рассеянная растяпа, которая и в деревне заблудится, и таракана съест, не разглядев. Печаль и позор на мою не седую пока еще голову.

— Я? Бывало и лучше, как говорят. Опять плечо дырявили, гады. Нет-нет, он не со зла, — поспешила добавить я, увидев, как сжимаются пальцы любимого на кружке. — Надеюсь...

Я плюхнулась рядом с ним на лавку, и мужчина сразу принялся расстегивать на мне рубашку.

— Милый, не здесь же, — попробовала отшутиться я.

Но он остался непреклонен:

— Рану надо промыть.

— Да это пустяк.

— Слушайся его, Кристин, господин Невилл дело говорит.

Я бросила гневный взгляд на мужчин, одного и другого, вздохнула... и сдалась их желаниям.

Уходя на второй этаж с Александром, я оглянулась на парочку, сидящую за столом: Ильгизара и Ника. Ох, и не хотелось оставлять их вдвоем, но "мой лучший мужчина на свете" потянул за руку, здоровую, и я уставилась под ноги, чтобы не упасть, и зашагала за ним.

Не хотела оставлять — и как в воду глядела. Когда после сан обработки, перевязки и маленьких глупостей мы спустились вниз, там сидел один Ильгизар. В зале до нашего ухода были еще люди: трое ремесленников, видно, мастер и подмастерья, и "сладкая парочка", подростки, которые лишь пили да держались за руки. Хозяин косился на них, но пока не гнал. А сейчас они исчезли. И Ника, мальчишку из окружения стальной леди Хелен, я не увидела.

По лестнице я едва не сбежала. Алекс понесся следом, ловить, если рухну, или пнуть для скорости — не понятно.

— Где Ник? — вопросила я, нагибаясь к Гизу через стол.

— Какой еще Ник?

— Мальчишка, дорогой господин Солл, — едва не зарычала я. — Не притворяйся дураком, ты все равно неубедителен. Где он?

— Гуляет.

— То есть как?

— Ногами, вероятно.

— Не шути так, Ильгизар.

— Я и не шучу, Кристина.

— И ты отпустил моего пленника?!

— Вообще-то, он мой пленник.

Мужчина откинулся лениво назад, глядя на меня из-под полуопущенных ресниц. Я выдохнула, вдохнула, и снова выдохнула — медленно и спокойно. Не хватало только начать тут орать, как истеричка. Ни к чему это, ни к чему, голова разболится, да и народ не поймет.

— Я не знаю, в какие игры ты играешь, и кто ты на самом деле есть, и порой даже знать не хочу, но с Ником я намерена поговорить. Где он?

— Я сказал уже...

— Ага, гуляет. Пусть гуляет в мою сторону, хорошо?

— Увы, сейчас это не в моих силах.

Я устало прикрыла глаза, прислушиваясь к пульсирующему цветку в голове. Пока он имел размеры бутона, но дрожал в нетерпении, желая раскрыться. Обойдя стол, я уселась рядом с мужчиной.

— Чего ты от меня хочешь?

Краем глаза я видела Александра, что остался на месте, на другой стороне стола. Он слушал, но в разговор не встревал. Ждал чего-то. Все они ждали — чего-то, а я не могла им этого дать.

— Я хочу видеть знак. Трех рыб в круге, что у тебя на груди.

Я попыталась улыбнуться, но вышла лишь ухмылка, слишком горькая для уверенного в себе человека.

— Я не видела его с того дня.

— Увидишь, — уверил меня мужчина.

Мне показалось или Алекс напрягся, по-прежнему молча слушая разговор. Мне вдруг стало противно. Мой возлюбленный слишком мягкотел? Или это Гиз таков, что подавляет вокруг всех, и его, и меня? В любом случае, вариантов два: разобидеться на всех и уйти или — остаться. И история сделает круг: тайны и вялые потуги их разгадать, ложь и недоговорки.

— Хорошо. И что ты мне пообещаешь взамен?

— Рассказать про то, что я увижу.

— Что же, неплохо. А еще про другой знак, тот, черный с серебряным и то, почему Ник назвал тебя лунным псом.

Ильгизар на последних словах скривился, я произнесла это слишком громко. Хозяин, протиравший посуду, замер. Шорохи его возобновились почти сразу, но значительно тише.

— Как пожелаете, сьерра. Пройдемте наверх?

Тон его показался двусмысленным не только мне. Александр дернулся, как от пощечины, и будто бы ожил.

— Гиз, ты думаешь, что говоришь? Мой друг...

— А вам, господин Невилл, лучше побыть здесь. У нас личное дело.

— Ильгизар, ты забываешься. Кристин — моя возлюбленная, и я не позволю обращаться с ней таким образом. Тем более, темы разговора касаются и меня.

— А вот тут ты не прав, мой друг, — перебил Гиз. В голосе его отчетливо звучала насмешка. — Тебя оно касается постольку лишь, что изучать мы будем тело твоей девушки, вернее, малую часть его. Потому посиди, расслабься и выпей. Она тебе потом обо всем расскажет.

— Да ты...

Александр переместился к нам так резко, что мне показалось: еще миг, и он ударит друга. А Гиз, я чувствовала это плечом, даже не дернулся. Только сказал с напором:

— Так надо, господин Невилл. Вы сами это прекрасно знаете.

И Алекс сник. Он как-то разом осел на стул. Голова упала на руки, вставшие локтями на стол. Пальцы взъерошили волосы, он беспомощно улыбнулся.

— Прости, Кристин, — пробормотал он.

Гнев и обида стиснули горло. Я резко обернулась к Гизу. Он сидел спокойный, непоколебимый, этакий европеизированный монгол. Уже не Азия, но еще и не Европа... так, Юго-Восточная Сибирь. Высокие скулы, твердые губы, широко расставленные угольки глаз, и в то же время лицо не плоское, а больше вырезанное, и вообще, более узкое, нежели у земных его родичей. Да и родичей ли?

В этот момент я его едва ли не ненавидела, хотя раньше, признаться, меня эта внешность и характер... интриговали.

— Без Алекса я не пойду.

— Пойдешь.

И я, даже не взглянув на любимого, поняла — пойду. Еще как пойду, потому что мне надоело неведение и ложь, а этот человек многое знает и может рассказать. Если повезет — даже правду.

Проходя за ним наверх, я заметила, как ложатся на стойку пара крупных фиолетово-синих монет, и услышала "просьбу" забыть обо всем, что здесь было.

— А чем ты Алекса купил? — спросила я, когда Ильгизар услужливо посторонился, пропуская меня в одну из комнат, совсем небольшую: кровать, кресло да стол.

— Его матерью.

— Что? — я споткнулась на месте и рухнула бы, не поддержи меня Гиз.

"Говорил же, будь аккуратнее" — ясно читалось в его взгляде. Я отдернула руку.

— Вы так нервничаете, сьерра, будто я вас есть собираюсь.

— Не уходи от темы. Мать Александра мертва... уже давно... это ведь так?

Уверенность моя все таяла.

— Он так тебе говорил?

— Да.

Я опустилась на кровать, пряча взгляд в ладонях, сложенных на коленях.

— Она жива. Но... я понимаю его. Сказать, что мать твоя — сумасшедшая, сложнее, чем положить ее на погребальный костер. На словах, конечно.

— Она совсем...

— Плоха? Трудно сказать, ведь никто не знает границ заболевания. Но она плоха и довольно опасна — для себя и окружающих. Иногда впадает в сон на месяц или два, а проснувшись, начинает чудить. Вряд ли бы вы захотели с ней познакомиться.

Теперь стала понятна та холодность Александра, его отстраненность, когда я неловко касалась темы семьи. Он делался вежлив и говорил деревянные фразы, заготовленные давно и заученные, словно молитва.

— А вы... — я робко подала голос, неожиданно переходя на более официальный тон. Раздражение мое куда-то делось. — Кто вы такой, Ильгизар? Почему вы знаете столько о Невиллах и о науке, о Хранителях и этом чертовом знаке, о куче других вещей, и почему так мало известно о вас самом? Кто вы? Сотрудник спецслужб?

Он улыбнулся, вдохнул глубоко и с шумом выдохнул.

— Ладно, — устало отмахнулась я, боль раскрывалась в голове цветком, — вы все равно не ответите, вопрос снят с повестки дня.

— Отчасти так.

— Что?

— Сотрудник... как вы сказали? Спецслужб.

— Ааа.

— Лунные псы — тайная полиция на Акульем.

Я снова протянула первую букву алфавита. Тайная полиция... пааадумаешь!

На кровать Ильгизар переместился быстро. Он ловко и уверенно обнял меня за талию одной рукой, а второй откинул с лица волосы и притянул голову ближе. Не успела я опомниться, как меня целовали его губы, настойчивые и жесткие, как и весь он сам. От его тела исходил жар, голова пошла кругом, и даже боль померкла, а в животе заворочалось желание, знакомое и тягучее, но с Гизом никогда раньше не связанное.

Я еле нашла в себе силы, чтобы отстраниться, до того затягивала эта пропасть, и решилась взглянуть в лицо, чтобы обнаружить, что он... улыбается!

— Видела бы ты себя, — хрипло проговорил он.

— Сволочь!

Я вскочила с кровати и ударила по руке, которая потянулась вновь к моему лицу.

— Зачем?!

— Тебе надо было встряхнуться, — выдал нахал. — Ты сонная сидела, а сейчас ничего так, живенькая.

Я выдала еще пару нецензурных слов и водрузила свою задницу в кресло, заслужив очередную ухмылку мужчины.

— Ну и? Я бодра и готова слушать.

— Знаешь, Кристин, а ты мне даже нравишься.

— Я заметила.

— Извини, что приволок тебя сюда едва ли не силой, но ты упряма не хуже герента и так же своевольна.

— Хм, у нас упрямцев сравнивают с ослами, а у вас — с главой государства? Забавно, забавно. Так что ты говорил насчет извинений?

— Я готов извиниться еще раз, уже искренне, если моя задумка удастся.

— А ежели нет?

— Давай проверим.

— Не обязательно подходить так близко, — пробормотала я, когда Гиз завис надо мной.

— Хотел помочь тебе раздеться. Знак.

Он указал взглядом на мою грудь, и я почувствовала, как загораются щеки.

— Раздеваться совсем?

— Штаны можешь оставить.

— Есть, монсеньер, — зло бросила я, выскальзывая из кресла.

Пальцы дрожали, развязывая тесемки рубашки. Распахнуть ее слишком далеко не позволил мой "пиратский" прикид, вернее, часть его: черный корсет, застегнутый на все крючки. Но этого Ильгизару показалось достаточно. Он развернул меня к окну и едва ли не носом ткнулся в ложбинку между грудями. Лифчика я сегодня не надела, невольно предоставив его взгляду свободу. Я и сама чуть не окосела, рассматривая знак. Как и когда он проявился, я не заметила, но сильно подозреваю, что руку к этому приложил Гиз. Как и тогда, у меня на чердаке.

Он бормотал нечто вроде "никогда такого не видел" и "поразительно", а я все смотрела на черную макушку и думала, что опять меня вертят, как хотят, и я ничего не могу с этим поделать. Или не хочу?

Когда он предложил перейти на кровать, я согласилась. На прикосновения пальцев кожа отзывалась теплом, оно растекалось от груди по всему телу, я почти успокоилась. В таком состоянии — вдохновении ученого — мужчина опасен лишь тем, что может задумать вскрыть тебя ножом, так, эксперимента ради. Но я слишком ценная для них игрушка, одна в своем роде или одна из немногих, потому и носятся, спасая, одевая, кормя... попутно исследуя, словно звереныша. Тот же Алекс, мой нежный ласковый Алекс, предлагал не раз яду, и я пила, послушная его воле. Кажется даже, не столько ради знаний, сколько для его удовольствия. Ох, всегда питала слабость к умным мужчинам.

— Сьерра Кристина... эй, уснула ты что ли?

— Уснешь тут с тобой, — проворчала я. — Лапает, нюхает, едва не облизывает. Фу.

— Хорошо, что не спишь, — ухмыльнулся Гиз, — я тут попробую кое-что. Ты не пугайся только, и... если будет больно — кричи.

— А будет?

Я, до того расслабленная, уже с большей опаской глянула на его приготовления. Мужчина выудил из выреза рубашки медальон, один в один как мой, с рыбами, снял с шеи. Резной значок качнулся на ладони, будто в раздумьях, и тут же был резко прижат к моему, вросшему в тело. Какое-то время ничего не происходило, но потом... памятуя о том, что может быть больно, я стиснула зубы, но стон прорвался сквозь них.

Если боль в голове с недавних пор представлялась цветком, распускающим лепестки, то эта боль была похожа на водопад: большая, шумная, мгновение — и ты весь в ней, или она в тебе, и некуда деться.

Кажется, я закричала и забилась в его руках. А потом пришли видения. Первое — саратовского дуба, нет, не так: большого, не обхватишь и вдвоем, тихо-печального Хранителя. Вторым предстал Хранитель Дарвикский, с которым я обнималась уже в этом мире. Третьим увидела незнакомого, молодого, едва в полтора обхвата. И понеслось... высокие стволы, корни, взрывающие землю так, как им угодно, резные листья, желуди, и — кора, которую так хотелось назвать кожей. Шершавая, с глубокими бороздами, она удивляла жесткостью и в то же время упругостью, словно и не дерево это вовсе. Они проходили вереницей, будто здороваясь — древности этого мира, и звучали слова, когда-то такие понятные, но сейчас не несущие смысла.

А затем наступила тьма.

Я привыкла к боли, хоть это и не то чувство, к которому стоит привыкать. "Если что-то болит, значит — ты еще жив". Фраза как раз про меня. Если руководствоваться ею, то я нынче мертва.

Так показалось на миг, когда открыла глаза, а боль — вечная спутница, — никак о себе не напомнила. Ни покалываниями в боку, ни спазмами желудка, ни медленным взрывом в голове. Я ощутила себя рыбой, плавающей в воде, один в один под температуру тела, рыбой большой и сонной, лениво шевелящей плавниками.

"Наверное, так чувствуют себя Острова", — успела подумать я, когда вместе со вздохом пришла она, моя напарница. Я стиснула зубы, чтобы не застонать, но все равно разбудила дремавшего рядом человека.

— Проснулась.

И столько в тех словах было облегчения, что я сделала усилие и пригляделась к человеку внимательнее. Алекс. Ну да, кому ж тут еще быть? Все недавние сомнения в нем исчезли, смытые волной нежности.

"Где я? Как давно сплю? Что со мной было?". Эти вопросы я отмела, как недостойные. Хватит уже изображать из себя дурочку. Если другим удастся внушить, что я не такая, может, и сама поверю. Мне всегда не хватало веры в себя.

— Алекс, ты знал, что Хранители живые?

Кивок был мне ответом.

— Нет, не так живые, как растения, и не совсем, как животные. Они рождаются, чувствуют радость, боль... и они умирают. Не всегда сами. Убить Хранителя почти невозможно: рубить ствол слишком долго, топоры вязнут, сжечь тоже не выйдет — кора не горит, хоть это формально и дуб. Знаешь, что они с ними делают? Поливают корни кислотой. И дерево, живущее сотни лет, умирает в мучениях, довольно быстро, за какую-то пару недель. Я это видела, Алекс, и чувствовала. Понимаешь?

Наверное, на лице что-то отразилось, потому что любимый стиснул мою ладошку. Погладил запястье, пристально вглядываясь в глаза, а после выдал:

— Кристин, ты очень... необычная девушка.

— Угу. Девушка с кучей долбанутых клеток в голове, которые разрушают мозг. А долго мне еще надо лежать?

— А как ты себя чувствуешь?

— Так, словно меня пожевали и выплюнули. Где Ильгизар?

Мужчина изменился в лице.

— Ушел.

— Тьфу ты черт! Опять нифига не рассказал, лишь таинственности напустил. И вообще. Алекс, ты знал, что он из лунных псов?

— Не знал. Подозревал... нечто подобное.

И снова тень набежала на любимое лицо. Мне сделалось не по себе. Они же друзья... были. Ведь так? Кажется, это я спросила вслух, потому что Александр ответил:

— Да, друзья.

— Странная у вас дружба.

— Кристин, ты многого не...

— Не понимаю? — вопросила я, и даже привстала на кровати от нервного возбуждения. — О, да! Если бы хоть кто-то соизволил объяснить, а то куда уж мне, болезненной женщине, расшифровывать недосказанное!

Я замолчала, коря себя за несдержанность. Чем дальше, тем больше болит голова, тем сильнее я злюсь, и тем хуже мне становится. Замкнутый круг.

Тем временем Алекс сел ближе, вновь пряча мою ладонь в своих.

— Ты права, дорогая. Про Гиза я должен был сказать еще давно, хоть это и сложно... по многим причинам.

Я терпеливо ждала продолжения, и возлюбленный не обманул.

— Начну я издалека — с моей матери. Она... сумасшедшая.

Ему тяжко дались эти слова. Вспомнилась фраза Гиза о "погребальном костре", я прикусила губу, чтобы не выказать осведомленность случайным словом.

— Отец мой из знатного рода. Да-да, в Валоре род и знакомства — это все. Город хоть и большой, но некоторые всегда на виду, как и их дети. Мой отец всегда был безупречен, и дома, и на людях. И жену он выбрал такую же: хорошую девушку из хорошей семьи.

Семья у них и вправду была идеальная, по меркам этого мира, конечно. Муж, влиятельный и надежный, жена, красавица и умница, трое детей. Старший сын, успешный политик в столице, дочь, давно и прочно замужняя, и младшенький, Александр, отдавшийся науке. Но, как часто бывает, хорошо и правильно все лишь с виду. У всех членов семьи имелись недостатки, с которыми более или менее можно было мириться, будь то тирания отца или пьянство дочери, но лишь одно могло погубить "кристальную" репутацию этого дома. Сумасшествие матери. И ладно бы она была тихо помешанной, так нет, тихой она даже не пыталась казаться. Делала странные вещи, говорила на древнем языке, а раз едва не спалила дом. Выгореть успел лишь кабинет отца и прилегающая к нему спальня. Старшего господина Невилла это взбесило, и госпожа Милена переселилась за город, в маленький домик, а после несчастного случая так и вовсе умерла.

— И что же, ее там и держат? — вопросила я.

— Не совсем, — уклончиво ответил Алекс.

— Угу. И как эта история связана с Гизом? — пробормотала я. — Мы ведь с него начинали, вроде. А то, как всегда, начали за здравие, кончили за упокой...

— Что?

— Нет-нет, продолжай, я тебя слушаю. Почти даже молча.

И я действительно слушала, кусая губы и ерзая задницей в постели, потому что хотелось перебить, спросить, уточнить, ну просто очень! Но молчала. И слушала. А Алекс вещал.

Из рассказа выяснилось, что леди Милена не всегда была сумасшедшей, что когда-то, будучи прекрасной женой и матерью, она кабинеты не жгла и не грозила окружающим концом света. Обычная женщина, разве что чуточку более любопытная и охочая до новинок, прямо как сын. Трагедия случилась во время "прогулки" по Вечному лесу. Прогулкой это назвать можно было с натяжкой, в особенности учитывая тот факт, что вернулась лишь мать Алекса, и то на руках у местного охотника. Остальные сгинули в болотах или еще где — рассказать никто не смог, ибо не дошел. А Милена с тех пор говорила вещи маловразумительные. Так считали все, кроме младшего сына. Он, связанный с матерью больше остальных, попытался докопаться до сути и поперся... да-да, в тот самый лес. Где и сгинул бы, не спаси его Ильгизар, неприметный в то время сотрудник и член экспедиции.

— Интересно, — пробормотала я, сжимая одной рукой стиснутую в кулак другую, и поморщилась, когда хрустнули замерзшие суставы пальцев.

Скривился от звука и Александр, а я помахала ладошкой, продолжай, мол, если есть чего сказать. Вздохнув, он снова заговорил:

— Гиз много с нею общался. В рамках дозволенного, конечно. И... как-то раз, когда пришел от нее, сказал, что может помочь. Не уверен, но готов попробовать. Она тогда совсем плоха была, то засыпала на неделю, а то и месяц, то просыпалась и начинала вести себя странно. Нет, на людей не бросалась... сильно... а вот покончить с собой хотела. Во всяком случае, так уверяли слуги, выловившие ее из пруда. Мы тогда хватались за все, что могли, и предложение Ильгизара приняли без оговорок. Он так и не сказал, чем ее поил. Говорил, что у каждого уважающего себя научного мужа должны быть секреты. Матери стало лучше, вернее, нам стало лучше общаться с ней. Или делать вид, что общаемся — понять ее было сложно по-прежнему. А в один день она встала, серьезная и торжественная, будто в день посажения, и сожгла его кабинет.

Александр затих, комкая одеяло, которым я укрывалась. В таком напряжении я видела его только раз, когда он давал мне впервые яду, и то это было напряжение исследователя, не уверенного в результате. А сейчас... показалось, что он переживает все не меньше, чем в день происшествия.

А я все молчала, боясь сказать хоть что-то и тем самым спугнуть его.

— Наверное, в этом тоже была какая-то логика — в том, что она делала. Люди сходят с ума, и меняется мир вокруг, но лишь для них, для остальных он остается прежним. А может, мне просто сложно признать, что она неразумна.

— Это же твоя мать! — не выдержала я. — Никому не было бы легко.

— Это ее не извиняет. Как и меня, — пробормотал он непонятное. — Тогда, потушив вместе со слугами пожар, я так испугался за нее, что хотел убедить отца, будто она сгорела. Он в тот день был в Совете и не знал. Я боялся, что как только узнает — убьет.

— И... вы сказали, что она умерла? — осторожно спросила я.

— Нет. Слуги видели ее живой, они бы молчать не стали. Да и не дело это, обманывать собственного отца. Он вернулся, и все подумали, что нас ждет еще один пожар — до того он был разъярен. Но обошлось, мать отправили за город, "отдыхать". Месяца через три Гиз уговорил меня и помог убедить отца в необходимости ее переезда. Для всех же Милена Невилл умерла от лихорадки той весной.

— Где она теперь?

— Недалеко от Валора есть домик в горах. Туда не сказать, что очень сложно добраться, но там почти никто не бывает.

— Вы по-прежнему пытаетесь ее лечить?

— Да... не совсем. Понимаешь, Кристин, это почти безнадежно. Тут никогда не знаешь, как и на что она отреагирует и что... почему ты так смотришь?

— Извини.

— Что?

Я закусила губу, не зная, говорить или нет. Ранить любимого не хотелось. А впрочем — была не была! Вечер правды у нас или что?

— Как давно ты смирился?

— Я? Ты о чем это говоришь?

— Ты знаешь. Когда ты смирился? Когда ты решил, что — все, что ничего уже сделать нельзя, что пусть она лучше спит, чем вот так — говорит непонятное и делает страшное. Когда?

Скривились губы, которыми я восхищалась так долго, мечтала целовать и — целовала без конца. Александр попробовал возразить, но я ему не дала.

— Когда ты видел ее последний раз?

Он вздрогнул сильнее, чем если бы я его ударила. Пальцы его скомкали одеяло и застыли, словно мертвая лапка птицы.

— В середине зимы.

— Полгода назад, — прошептала я, пугаясь собственных слов.

До того невероятным показался этот срок, что едва не разозлилась на Алекса. Не видеть мать, которая жива, которая рядом, и — не навещать, не желать коснуться, поговорить, просто взглянуть! Я бы... а впрочем, каждому своя жизнь. Кто я, чтобы судить?

— Прости, что задела.

— Не извиняйся. Ты не сказала ничего, что не было бы правдой.

— Но и ничего хорошего тоже не сказала.

— Хорошо и правдиво часто на разных берегах плывут.

— Пожалуй, ты прав, — ответила я, усмехнувшись внутри себя построению фразы. — А вообще, сидим тут как два старика с тобой. Усталые больные люди. То-то бы Гиз посмеялся, если б увидел. Или нет? Может, я еще чего не знаю про него? Хотя, что я знаю-то? Правильно, лишь то, что мне позволено узнать. Тьфу. Нет, дорогой, то, что я разговариваю сама с собой вслух, еще не значит, что я сбрендила. Ну, если только чуть-чуть. Самую малость, так сказать. Кстати! А где он?

— Не знаю.

— Опять тайны или и вправду не знаешь? Ладно, молчи, по лицу вижу все. Чего делать-то будем?

Я уставилась на мужчину, ожидая предложений, но тут же услышала жалобный писк:

— Может, покушаем, наконец?

И после уже поняла, что писк этот — мой.

За ужином я приказала себе не думать о сложном, а наслаждаться едой. Получалось плохо, мысли возвращались к недавнему разговору. Нечто подобное творилось и с Александром, я видела это по кислой физиономии и рассеянному взгляду. Раньше на аппетит он не жаловался.

Мне все думалось о Милене и Ильгизаре. Как я поняла, мужчина бывал у матери Алекса куда как чаще него самого. И понимал ее лучше. И — молчал, снова молчал о том, что понимает. Я украдкой глянула на мужчину, сидящего рядом со мной. Молодой, подающий надежды ученый... с болью в сердце и виной, стиснувшей горло. Забыть — почти что предать. Интересно, когда леди Невилл, прежняя любознательная красотка, для них умерла? Хотя, такое лучше не спрашивать.

Алекс почувствовал мой внимательный взгляд и перестал жевать. Пальцы его, отмеченные ожогами и мелкими шрамами, сжали кружку, повертели, словно раздумывая, чего бы с ней сделать. Со стуком поставил. Я услышала, что ждала:

— Кристин... что между вами было в той комнате? Расскажи.

Так захотелось выдохнуть с нервным смешком, как в той шутке: "ничего между нами не было, дорогой". Я качнула головой.

— Еще бы я знала. Если рассуждать понятными мне терминами, то это похоже было на инициацию. Словно знание жило во мне, но не было... понятным, что ли. Либо Гиз передал мне часть сведений. И тогда нам следует бояться его, потому что человек, способный на такое, опасен.

— Да что он сделал-то?

— Он тебе ничего не рассказывал, да? Ни про знак, ни... эх!

Я чуть было не добавила: "друзья, называется", но вовремя сдержалась. Придвинулась ближе и заговорила, ровно и тихо, чтобы не слышали другие посетители харчевни, которых тут набралось немало.

— Дорогой, помнишь нашу первую ночь? Да не про подробности я, не надо так улыбаться! Я про вечер, что был до этого, и стычку с Гизом. Он тогда увидел то, что я... неосознанно скрывала, скажем так. Знак на груди, тот самый, о котором мы говорили, обсуждая Хранителей: три рыбы в круге. Я не знаю принципа, по которому он проявляется, но здесь явно замешан твой друг. Он видел знак в тот раз, впечатлился, и пожелал его увидеть вновь. И — о, да! — он проявился! Нет, дорогой, сейчас я его показать не могу. Да не могу я! Во-первых, он исчез уже и на тебя почему-то не реагирует. Как и на меня, впрочем. А во-вторых, что подумают люди? Вишь, вон как смотрят.

Алекс скосил глаза вслед за мной. В противоположном углу зала — услышать проблематично, зато видно хорошо — расположился мужчина. Шляпы у сильного пола нынче не в моде, и лицо его можно разглядеть. Совершенно обыкновенное, выделяется разве что нос — крупный для узкого лица. Человек, каких полно на улицах Валора. На столе у него кружка и тарелка с капустными шариками и свежим хлебом, взгляд настойчивый, но не пристальный, а скорее рассеянный, будто и зацепился-то случайно, а задержался лишь потому, что девиц тут раз-два и обчелся. Следит или нет? Смотреть-то на других не запретишь, вот и смотрит. А что не отрываясь, так то дело каждого.

— Милый, наверное, я становлюсь параноиком, но мне он не нравится, — пробормотала я и уставилась в стол, когда мужчина, поняв, что его заметили, ухмыльнулся.

— Хочешь уйти?

— Не знаю. Это место не хуже другого, к тому же мясо прожарено именно так, как надо — с корочкой, но мягкое и сочное. Да, я люблю поесть вкусно! А о делах мы можем и в комнате поговорить. И не только поговорить... и не только о делах.

Облизнула враз пересохшие губы и прошептала:

— Я соскучилась, милый.

Ильгизар исчез и не появлялся уже неделю, а вот с Алексом у нас воцарился мир и взаимопонимание. До одного не самого приятного для нас дня в доме госпожи Формари. Когда мамаша увидела нас, шальных и словно пьяных, то лишь понимающе улыбнулась и вздохнула, думая явно о чем-то своем. Я шагнула было мимо нее, машинально выговаривая слова приветствия, но заметила скользнувшую по лицу тревогу, и ноги сами остановились.

— Что-то случилось?

— Ничего, дорогая. Идите наверх, Салия принесет вам поесть.

На этот раз улыбка ее показалась неискренней. Мне сделалось тоже тревожно, когда женщина наклонилась, едва не коснувшись плеча пышной грудью, и прошептала:

— У нас важные гости, внизу не стоит задерживаться.

И тут же, но уже от Алекса, прозвучало:

— Мой отец здесь?

Я уставилась на любимого, после, проследив за его взглядом, на плащ с роскошным шитьем. Подобные носили те, кого я назвала бы дворянами, если бы таковые здесь имелись.

— Да, Александр, господин Невилл здесь. Он редко нас посещает, но все же такое случается.

— Понятно, — коротко ответил Алекс.

И застыл, разом потеряв интерес к походу наверх, в мою чердачную комнату. Губы мамаши Адель изогнулись в сочувственной улыбке, она отошла к двери в гостиную: и над душой не висеть чтобы, и словом или делом помочь при случае.

— Ты идешь? — сообразила я задать верный вопрос, потому что ответа на "хочешь ли ты пойти" слышать не желала.

— Дорогая, я... извини, мне не хочется тут задерживаться.

— А я тебе тут — на входе — задерживаться и не предлагаю. Наверху светло, тепло и просторно. И есть еда.

— Ты не по...

Он не успел договорить — я взорвалась тирадой:

— Ох, да, Алекс, я не понимаю! Боже, как ты меня достал! Не говори больше этих слов! — выпалила я. Вдохнула, выдохнула и пробормотала, — прости.

— Ничего. Это я виноват. И я не могу остаться — тут мой отец.

— Так понимаю, знакомить ты нас не намерен, — мрачно произнесла я. — Нет, что ты, можешь не отвечать.

— Кристин...

— Иди. Я тебя не держу, дорогой. Я многого не понимаю, как ты сказал, — и это правда — но я тебя не держу. Только и с тобой не пойду. Я сделаю, что собиралась: приду в свою комнату и упаду на свою кровать. Иди.

Я чмокнула его в губы и едва ли не силком выпихнула за дверь. Щеки почему-то стали мокрыми, а голова загудела, как базар в выходной день.

— Не стой тут, девочка, иди к себе, — велела госпожа Формари. — Я скоро буду.

Я, не отвечая, пробежала до лестницы и взлетела наверх, едва не загремев на последней ступеньке. Комната, ставшая родной, встретила душным теплом — ее больше суток не проветривали. Я двинулась вдоль окон, распахивая их настежь. У второго задержалась, высунулась по пояс наружу. Но из-за козырька и покатой крыши крыльца не видно, и узнать, стоит ли там Алекс, или уже ушел, невозможно. Падая на кровать, я подумала, что это и к лучшему.

Злость ушла уже, осталось лишь сожаление, с которым безуспешно боролась. Чего ждать от "лучшего на свете мужчины", который, похоже, на дух не переносит отца? Что он кинется знакомить тебя с ним? Да и кто ты такая есть, чтобы отпрыск знатного рода желал твоей встречи с Семьей? И вообще, ты скоро умрешь.

За такими мыслями и застала меня мамаша Адель. Всплеснула руками, забрала поднос у служанки и строго велела никого не впускать. Поднос отправился на стол, а сама хозяйка "веселого дома" — ко мне на кровать.

— Все пройдет, девочка.

Голос ее был ласков, на губах играла улыбка, а рука так нежно взъерошила волосы, что на глаза сами собой опять навернулись слезы. Я стиснула зубы, ногти впились в ладони, легкая боль принесла облегчение. Я села, пытаясь держаться прямо, но грусть сгибала меня в знак вопроса.

— Я не хочу говорить об этом.

— Хорошо, не будем. А о чем хочешь?

— Ни о чем.

— Будешь лежать тут и реветь?

Я глянула на нее зло, но женщина не прониклась. Заметила будто небрежно:

— Кстати, тебя искала с утра монашенка, одна из сестер милосердия. Просила откликнуться, как только тебе будет удобно.

— Так и сказала?

— Да. Она еще что-то говорила насчет настоятельницы, я не запомнила.

"Врет ведь, зараза", — подумалось мне. Я откинулась на спину и спросила потолок:

— И чего они все от меня хотят?

— Важно лишь то, чего хочешь ты.

— Чтобы меня оставили в покое, — тут же ответила я.

— Правда?

— Нет. Не совсем. Одна часть меня хочет этого — уютной комнаты, тишины, размеренности, покоя... смерти. Не бойся, я не суицидальна... по большей части. А вот вторая... о, вторая часть хочет разобраться во всем, во все сунуть нос: и в семейные дела Алекса, и в загадки Хранителей, и в монастырский сад и чудную комнату с Ликом Острова. Ей все надо, этой части меня. А еще она хочет выздороветь. Если это вообще возможно.

— Так не сиди! Ищи способы, спрашивай, узнавай.

— Я так и делаю!

Возмущенная, я вновь приняла вертикальное положение.

— Ты? Да из тебя самой слова клещами тащить надо. Ты слишком легко оставляешь то, что тебе не дается. Спросила, ответили — хорошо, не ответили — плохо, но забудем, чего горевать.

— А что мне делать? Пытать? Иглы под ногти вставлять или еще чего?

— Милая Кристин, ты же женщина, и сама знаешь методы. И не говори глупостей, это к лицу разве что пятнадцатилетним дурочкам.

— Угу, спасибо, что напомнила — мне не пятнадцать.

— Тебе почти двадцать три.

— Уже двадцать три, если быть точной. В моем мире должен был быть день рождения в октябре.

— Тем более. В таком возрасте многие хозяйство ведут и матерями становятся не один раз. А ты валяешься и ревешь, выставляешь хорошего мужчину за дверь, шумишь, говоришь и делаешь глупости. Будто и нет у тебя этого.

Она дотронулась до моего лба, легонько, но это подействовало не хуже удара. Я отшатнулась и почувствовала, как лицо мое кривится, одеваясь гримасой горечи и сожаления. Захотелось провести ладонями по нему и разгладить, и вылепить то, что нужно.

К счастью, я не успела наговорить гадостей, хотя готова была. Раздался быстрый стук, в щель между дверью и косяком просунулась рыжеволосая головка Долорес. Улыбка посетила ее лицо лишь на миг, когда увидела нас обеих на кровати — подумала, небось, что мамаша Адель делится со мной премудростями любви. А потом ярко накрашенный рот возвестил недовольно, что меня хочет видеть некий господин, и что послал он ее, будто служанку, и прелестями не соблазнился, потому как желает лишь одну женщину, именуемую Кристиной.

Тут она ойкнула и впрыгнула в комнату, а следом стремительно вошел Гиз. Глаза его выдавали бессонные дни и ночи, а волос давно не касалась расческа.

"Попала", — почему-то подумалось мне. Губы его наметили улыбку, и я вздохнула. Хотела информатора — получай.

Глава 8

Глупости делать легко и приятно — когда занимаешься этим сам. Так почему, когда их делают другие, это непомерно злит?

Я слушала Ильгизара и потихоньку зверела. Мало того, что он не дал поговорить с Ником, так еще и умудрился потерять его из виду! Так и хотелось спросить: "ну и что ты скажешь в свое оправдание?". Но он, не дожидаясь вопроса, говорил сам. О том, что поместил мальчишку под охрану, потому как у самого времени заниматься им не было, и о том, что тот сбежал. Как? Притворился мертвым, и весьма убедительно: ни дыхания, ни стука сердца охранники не уловили. В отсутствие начальника они решили поместить свеженький труп в ледник, пока тот не начал дурно пахнуть. А он возьми да оживи и уйди через окно соседней комнаты. Стекло, выбитое наружу, ясно говорило: ушел он сам, без помощи со стороны. Двери, ведущие в это крыло здания, были заперты.

— Лихой у тебя знакомый, Кристин.

— Угу, — в задумчивости кивнула я, внезапно успокоившись. В злости проку нет, надо собрать хоть крохи информации, и ясный ум тут не помешает. — Что он успел рассказать?

— Увы, побеседовать как следует нам не удалось.

— Это опять какая-то хитрость? Гиз, послушай, я устала уже от всей этой скрытности и попыток меня использовать, и не могу больше...

Он накрыл мою руку своей, и я замолкла. В комнате, кроме нас, никого не было. Мамаша Адель и Долорес ушли, первая — недовольно хмуря брови, а вторая — подмигнув на прощание. Отношение их к Ильгизару разнилось очень сильно. Молодая обитательница "веселого дома" строила глазки мужчине, симпатичному и, сдается мне, весьма не бедному, растрачивала обаяние в отчаянной попытке завлечь его в свои сети. А вот хозяйка ее симпатий не разделяла. Она не любила друга Александра так же открыто, как и благоволила к нему самому. Гиза подобное положение вещей устраивало, он при встрече с госпожой Формари отвешивал той церемонный поклон, ловил неприязненный взгляд и усмехался — будто над шуткой, понятной ему одному.

И в этот раз моя благодетельница не желала оставлять нас наедине, но сдавшись под моим умоляющим взглядом, ушла. И мы, разговаривая, сидели на постели, низкой, едва ли выше моего колена, и широкой. Данный факт смущал меня — еще бы, в этой кровати бывал лишь Алекс, — и нисколечко не волновал Ильгизара.

— Кристин, я понимаю, у тебя полно причин мне не верить, о доверии и вовсе не говорю. Но. Я здесь и готов отвечать на твои вопросы — настолько честно, насколько смогу.

Я криво усмехнулась и отняла руку. Тыльная сторона ладони все еще помнила чужое тепло.

— Хочешь сказать, ты за этим пришел — отвечать на мои вопросы? Только лишь потому, что обещал?

Гиз стиснул пальцы, сгребая лежащее под ними покрывало, совсем как Алекс, отпустил, наблюдая, как расправляются медленно складки и заломы. Если бы он сказал "да", я не поверила бы ни единому его слову.

— Нет. Ты мне нужна, а тебе нужна информация об этом мире, и я готов платить твою цену. Я могу рассказать и показать многое, то, чего не расскажет Александр, и уж тем более твои подруги. Взамен я хочу быть рядом с тобой.

— Э-э... дорогой Гиз, мне такое внимание льстит, как и любой девушке, но у меня уже есть любимый мужчина... и это не ты.

Он тихо засмеялся, и я почувствовала себя не в своей тарелке.

— Милая Кристин, хоть ты весьма соблазнительна, но покушаться на это тело я решусь лишь с твоего согласия. Либо — в научных целях.

— Вот это меня и пугает, — пробормотала я, отчетливо представляя себя на разделочном столе под прицелом светильников и любопытных глаз.

— Не бойся. Я всего лишь хочу наблюдать за тобой и за теми изменениями, которые произойдут. Что? Только не говори, что не чувствуешь их. Знак отозвался. И ты говорила на языке Древних, тогда, в полубреду.

Я скривила недоверчивую гримасску. Конечно, с языками у меня всегда было неплохо, они давались "на ура", стоит вспомнить хотя бы то, как быстро выучила сперато, но этот "язык древних"... не знаю, не знаю. Внезапно вспомнилось светлое лицо настоятельницы и ее вздох: "шаанджита". Я скривилась еще больше. На героиню я явно не тянула. Но все эти люди, чего-то от меня желающие, видимо, думали по-другому.

— А зачем тебе это нужно?

— Мне велели приглядывать за тобой.

— Кто?

— А вот этого сказать не могу, извини.

— Иначе тебе придется меня убить?

— Что-то вроде того.

Усмешка вновь появилась на его лице.

— И что же мы будем делать?

— Я научу тебя ходить через Хранителей. Хочешь?

Еще бы я не хотела!

Начали мы здесь же, с теории. Для практики нужных нам дубов рядом не наблюдалось, да и не пустил бы меня никто до них. Мол, юна и наивна. А теория оказалась простой, как две копейки. Чтобы телепортироваться в нужное место — обязательно к другому Хранителю, а как же без него — нужно ясно представлять себе это место и иметь знак. И если со вторым у меня было все в порядке — при всем желании с отметиной островов я расстаться бы не смогла — то первое вызывало сомнения. И пусть даже в полубреду я видела их, могучие остатки древности, но Акулий-то не один! Островов несколько десятков, и, не зная точного расположения Хранителей, путешествие через них превращается в русскую рулетку. С той поправкой, что "выстрелить" может любой из двух сотен вариантов.

И все же Гиз многое рассказал за те часы, что мы провели, уединившись в моей комнате. Заглянула Салия, притащив долгожданный обед. Из-за плеча выглядывала Долорес и кто-то еще из девушек, им было любопытно, но, не углядев ничего предосудительного, они в разочаровании удалились.

— Как ты думаешь, она меня найдет?

Ильгизар после недолгого молчания уточнил:

— Хелен?

Я кивнула.

— Если ты ничего не приукрасила, рассказывая о ней и ее людях, то — да.

Я потеребила салфетку, в уголке которой было затейливо вышито "А.Ф.".

— Так может, мне стоит обратиться к леди... к госпоже настоятельнице? Попроситься пожить у них, хотя бы на время. Мужчинам ход туда заказан.

— Именно так. И, при случае, я ничем помочь не смогу.

— Боишься упустить меня из-под контроля?

Он усмехнулся, глянув на меня исподлобья.

— Ты догадлива, — сказал он, и непонятно было, в шутку это или всерьез.

— Угу. Бывают иногда прозрения, — мрачно ответила я, думая тем временем о Хелен.

Если эта женщина захочет меня найти, она сделает это — наверняка. Так может, не пугаться этого желания, а пойти ей навстречу? Вот только в Витуум я не хочу, по крайней мере, сейчас. Гиз, скорее всего, может помочь — и с охраной, и с остальным.

Я глянула на гостя. Сидит, потягивая легкое вино из бокала, изучает меня с молчаливым спокойствием. Действительно, ему-то что волноваться? Это я порой ощущаю себя загнанным в угол кроликом, а он сыт, одет, защищен, и физически, и социально. К тому же, владеет информацией, а это во все времена было ценностью.

— Кстати, Гиз, а в каком случае ты сможешь рассказать мне все? Ну, совсем все, не взирая на запреты твоего "начальства".

Жесткие губы его согнула усмешка, я поняла, что фиг он мне что ответит. Вздохнула.

— У нас говорят: меньше знаешь, крепче спишь. Похоже, сны у меня будут младенческие. Хотя, для младенца я чересчур популярна. Не к добру это.

— А у нас говорят, что тот, кто слишком мало думает о себе — дурак.

— А если слишком много?

— Мертвец, — поведал он с улыбочкой.

Раздался стук в дверь, и тут же в комнату заглянула Салия. Девчушка, окинув глазками комнаты, рассказала, что в дом явилась одна из святых заступниц, но не та, что приходила ранее, а другая, и очень хочет, прямо таки жаждет видеть меня.

— Она что-то передала?

— Никак нет.

Я отослала ее махом руки, буркнув, что спущусь.

— Интересно, чего хотят от тебя сестры. Расскажешь?

— Может быть, — ответила я, раздумывая меж тем, куда девать Гиза. Оставлять его в комнате одного не хотелось, а давать слушать разговор с монахиней... впрочем, не думаю, что она выскажет что-то важнее приглашения от настоятельницы.

Еще, спускаясь вниз вместе с мужчиной, я думала, куда пригласить гостью. "Приличная" зеленая гостиная наверняка занята, голоса с той стороны и смех слышны на пол дома, а красная может показаться ей логовом разврата или чем-то вроде того. Но мучительно решать не пришлось, женщина в сером вывалила на меня все, что называется, прямо с порога:

— Здравствуй, сестра. Настоятельница хочет видеть тебя, и чем скорее, тем лучше. Ей было видение.

Я ожидала продолжения, но его не последовало.

— Хорошо, я навещу ее завтра.

— Лучше сделать это сейчас, — спокойно, но настойчиво ответила монахиня.

Я оглянулась на Ильгизара, и он едва заметно кивнул, иди мол. По его лицу видно было, что вопросов задать он готов много, но кто как не Гиз умеет ждать. И он, кивком отсылая меня, соглашался ждать еще и еще, до тех пор, пока я сама, тепленькая и на все готовая, не приду в его руки.

— Я провожу вас до монастыря, — предложил он.

Гостья окинула его внимательным взором и, судя по нахмуренным бровям, это намерение ей не очень понравилось.

— Полагаю, это ни к чему, господин. У дверей ждет экипаж, да и в сестринскую обитель вам хода нет, сами понимаете.

— Понимаю. И все же, позвольте вас проводить.

Ильгизар произнес это с упором, и я уставилась на него в удивлении. Он что, так печется о моей безопасности или просто хочет знать, о чем я буду говорить с монахиней по пути? Если вообще буду говорить. Или я упускаю что-то, не заметное мне, но предельно ясное ему? Я по-новому взглянула на гостью, но подозрительного не заметила. Обычное одеяние, не запоминающееся лицо. Они попререкались еще с минуту: подчеркнуто вежливо и нейтрально, после чего женщина сдалась. Лицо ее при этом перекосилось гримасой злости, лишь на миг, но этого хватило, чтобы наполниться недоверием.

— Эммм, я, пожалуй, все же отложу визит на завтра, — начала я, но Гиз прервал.

— Нет-нет, Кристин, пойдем, нехорошо заставлять людей ждать.

И, подхватив и меня, и монахиню под локоток, он выволок нас на улицу. У порога обнаружился крытый экипаж: подобие кареты с глухими шторами и мрачным кучером на козлах.

— Прошу, — проскрипела женщина, распахивая передо мной дверцу.

Я поставила ногу на подножку, надумав шагнуть внутрь, но Гиз одним движением отстранил меня.

— Только после вас, — произнес он, ласково обнимая талию гостьи.

И — все завертелось. Мужчина подхватил монашку и впихнул в распахнутый зев кареты, она исчезла в полумраке, где сразу что-то бухнуло, раздался вскрик, ругань и возня.

— Кучер, — бросил мне Ильгизар и исчез вслед за монашкой, оставив меня на мостовой смотреть на раскачивающийся, будто в припадке любви, экипаж и слушать нарастающий шум борьбы.

А кучер, что-то для себя решив, гикнул, щелкнул кнутом, лошади всхрапнули, экипаж дернулся и покатился, набирая ход. Я в последний момент успела вспрыгнуть на подножку, цепляясь за дверь, которую никто и не думал закрывать.

"Прямо как в вестерне, — подумала я. — Только пальбы не хватает".

Зря подумала: из темноты салона прилетела стрелка, звякнула о раму, совсем рядом с пальцами, и упала на мостовую. Раз — и я отдернула пальцы, едва не рухнув вслед за стрелой. Два — и из кареты вывалилось вопящее тело и повисло у меня на поясе. Три — и моя ножка в легкой туфле ударила телу куда-то под ребра, заставив разжаться руки.

"Так дело не пойдет", — решила я.

Качнулась на дверце, повисая над пляшущей мостовой, пальцы вцепились в деревянную окантовку, идущую по краю крыши. Рывком подтянулась — вот уж не ожидала от себя такого — и в два шага оказалась позади возницы. Шум за спиной стал тише, хорошо это или плохо, я понять не успела. Отчаянно захотелось крикнуть: остановите, я сойду! Но вместо этого вцепилась в волосы кучеру и дернула на себя. Тот завопил и, откинувшись назад, чувствительно приложил меня о стену кареты. Воздух вышибло из груди, ребра тоскливо заныли, но я лишь сильнее потянула за волоски на висках негодяя.

— Тормози! — велела я.

— Уаууу! — провыл в ответ возница, когда я прошлась по его лицу коготочками.

Лошади "тормозить" и не думали, случайные прохожие шарахались от экипажа в стороны, ругаясь нам вслед.

Не известно, как долго и с каким результатом длилась бы наша борьба, но рядом на облучке возник мужчина. Я вздрогнула, косясь на его лицо, и тут же расслабилась, узнав Ильгизара. Он легонько, с ленцой даже, тюкнул возницу рукоятью кинжала в висок, отчего тот обмяк в моих руках. Гиз перехватил бесхозные вожжи, которые чудом лишь не упали, и лихо остановил лошадей. Во взгляде его читалось: и что бы ты без меня делала? Мне же подумалось отчасти справедливое "жила бы спокойно".

— Наверное, бесполезно спрашивать тебя о том, чего им надо было?

Я двинула плечами. Испуг от произошедшего накатил только сейчас, меня начало потряхивать. Гиз протянул фляжку. Я хлебнула и поморщилась, чувствуя, как жидкий огонь расползается по пищеводу.

— Подозреваю, меня хотели похитить, — произнесла я, растекаясь как подошедшее тесто.

Очень хотелось спать, но когда Ильгизар заявил, что берет пленных с собой, а вот мне не мешало бы отдохнуть дома, я решительно возразила. Опять упускать из виду возможных информаторов не хотелось.

— Как хочешь, — ответствовал он, сноровисто фиксируя руки возницы за спиной, а саму его тушку перемещая к нам в ноги.

Все наши действия привлекали слишком много внимания, я косилась на прохожих, которые, осмелев, начали стягиваться к карете, то мчавшейся без разбора дороги, то внезапно вставшей на месте. Где-то поодаль, как мне показалось, я разглядела синие шапки городской охраны и дернула за рукав Гиза. Он оглянулся быстро, накинул плащ на бессознательного возницу, и мы тронулись. Нас остановили всего раз, видно, информация о беспорядках как-то перемещалась по городу, но знак лунного пса и сейчас оказал магическое действие. Командир отряда стражи скрипнул зубами, глаза его с неприкрытой злостью сверкнули на меня, на моего спутника, сам он вытянулся, правая рука хлопнула кулаком по груди, и мы двинулись дальше.

— Не любят они нас, — хмыкнул Гиз.

— А за что вас любить? — тут же отозвалась я. — Вот ты, например. Лезешь везде, куда не просят, суешь под нос свой значок, а они слушаться должны или как минимум не мешать.

Мужчина лишь кривовато усмехнулся и подстегнул лошадей.

— Кстати, тебе идет быть злой, — произнес он через некоторое время. — В тебе просыпается красноречие, и ты выглядишь такой... фурией. Заметь, это комплимент.

— Угу. Заметила. Ценю.

Улыбка моя получилась даже вежливой, я отвернулась, показывая: меня его выпады не трогают. Заодно огляделась. Район, в который мы въехали, оказался незнакомым, я сюда не добиралась ни по делам, ни во время прогулок. Большие дома за глухими заборами, столь несвойственными центру, часть из них явно заброшена, дорога в гору, довольно крутая, так что приходится подниматься зигзагами по соседним улицам, почти безлюдным.

— Район Перферо, — пояснил мужчина, заметив, как я осматриваюсь. — Странное место. Это еще город, но тут мало кто живет. Слишком дорогие дома, которые наследники не могут содержать. Здесь были пустыри при прошлом геренте, он вознамерился построить в Валоре новую резиденцию. Многие захотели жить поближе, накупили земли, начали стройку. А потом герент умер, а Альтан Второй, нынешний Покровитель Акульего, не пожелал продолжить дело брата. Так и осталось все это, с размахом начатое, либо недостроенным, либо заброшенным. Или выкупленным, как в случае с этим домом.

Он указал кончиком хлыста на ворота, за которыми маячила пара часовых. Завидев господина Солла, они не кинулись сразу распахивать створки, а глянули на его значок, и вправду, очень красивый, черный с серебром, посмотрели в лицо, и после уже принялись открывать. И все так серьезно, без спешки, но и без промедлений.

— Они все у вас такие... мрачные? — спросила я, чуть-чуть наклоняясь к Гизу.

— Доверчивые тут не задерживаются.

— А вот интересно, что становится с такими... доверчивыми потом, после увольнения?

Конечно, мне никто не ответил, спутник лишь улыбнулся широко, и от того стало немножечко жутко.

Двор напоминал подход к американскому Капитолию: лужайка, минимум деревьев, короткая лестница, ведущая к галерее. Все отлично просматривается и простреливается, фиг подползешь, даже ночью — везде понатыканы шары освещения. Сам дом трехэтажный, мощный, почти без украшений, и крыша: не привычная покатая красная, а плоская или почти плоская — снизу не видно — и с зубцами по краю, как у крепости. Хорошо окопались эти Лунные Псы, ничего не скажешь.

Пока мужчины уводили экипаж к хозяйственным постройкам, а там выгружали пленных, Ильгизар взял под локоток и зашагал по аллейке, уводящей за дом.

— Значит, так, Кристин. Я тебя приведу в кабинет, посидишь там. Никому не открывай, ничего не трогай. Если придется с кем общаться — лишнего не говори. И — не обольщайся, твой сперато не так уж хорош, в тебе сразу можно узнать иноземку. А это вызовет интерес, нам излишний.

— Так зачем ты меня сюда привез, если ставишь теперь столько условий? — тихо вопросила я, а сама улыбнулась, мол, мы только гуляем, и мне это таааак нравится.

— Оставлять тебя одну еще опасней.

"Ну да, он прав, — подумала я. — За мной пришли в дом мамаши Адель, уж не знаю, по просьбе настоятельницы или нет, хотя вряд ли она тут замешана. Но если пришли раз, придут и второй, а что я сделаю против пары крепких мужчин? Правильно, ничего. Вот и надо сидеть и помалкивать, а лучше забиться куда-нибудь на время, и нос наружу не казать".

Я громко фыркнула в ответ на собственные же мысли. Опять прятаться и убегать? Как-то не хочется. Но и цепляться за Ильгизара, как единственного защитника, тоже душа не лежит. С другой стороны, за кого мне цепляться? Александр многого не знает, и как бы я ни обожала его, стоит признать: в некоторых ситуациях он просто не сможет мне помочь. Мамаша Адель придерживается политики невмешательства, конечно, у нее связи, но будет ли она защищать меня, задумай кто вломиться в комнату на чердаке и утащить меня силой? Вряд ли. В монастыре вообще дела странные творятся, и туда пока соваться боязно. Конечно, мужчинам, что друзьям, что врагам туда путь заказан, но и среди женщин союзников раз-два — и обчелся. Та же настоятельница — лошадка темнее некуда. Кто еще? Мария с Ибрагимом отпадают сразу, ни к чему их в это впутывать. Хелен. О, да, Хелен — это сила. Только вот хочу ли к этой силе приобщиться? Сомнительно.

Так, в раздумьях и относительной тишине, мы завернули за угол дома, прошли вдоль, завернули еще раз, и там нашли дверь. Снова охрана, снова тускло блестящий на свету значок, холл, лестница, коридор, и — кабинет.

— Это твое логово? — спросила я, оглядываясь.

Большой стол, на удивление чистый, все прячется либо в ящиках, либо в секретере, а на нем лишь перо, чернильница да листы. Удобное кресло и диван, книги в шкафу. Дверь, плотно прикрытая и наполовину скрытая шторой. Или хозяин чересчур аккуратен, или — здесь не работает.

— Не совсем, но можно и так сказать. Кабинет мне достался от предшественника, я ничего тут не переделывал.

Я потерла пальцы, думая, стоит ли спрашивать, что с ним сталось, с этим предшественником.

— В нашем деле смерти — не редкость, — подтвердил мои мысли Гиз.

— Что, так много преступников в славном Валоре?

— Мы больше не ими занимаемся.

— А чем? Ой!

Я, шагая назад, наступила мужчине на ногу, он придержал за плечи. Я развернулась с извинениями. Сердце стукнулось у горла, пришло понимание, что мы близко и одни, и мне нравится кабинет и его владелец, и...

Я, краснея, отступила, а Ильгизар произнес, заставляя меня озлиться на собственные мысли:

— Не сейчас, милая сьерра.

Мое пренебрежительное "пфе" вызвало лишь очередной смешок, и мужчина удалился, попросив ничего, кроме книг, не трогать, и вообще, быть умницей. Мол, вот вино, вот диван — чувствуйте себя как дома, ага.

Он ушел, и я осталась одна, слушая, как в замке поворачивается ключ. Злости на то, что меня заперли, почему-то не было. В окружающей полутьме — плотные шторы, прикрывающие большую часть окна, и северная сторона сделали свое дело — было уютно и даже тянуло на сон. Долгий день клонился к закату, макушки деревьев окрасились розовым, и в комнате пора было зажигать свечи или заносить светильники, греющиеся днем на солнце. Я обошла стол, разглядывая массивную чернильницу и потертую обивку кресла. Тяжелая ткань портьер оказалась темно-бардовой, за окном простиралась все та же лужайка, наискосок через нее переговаривалась у здания, похожего на сарай, пара мужчин.

Я отошла от окна, ящики стола манили доступной близостью, один оказался вызывающе приоткрыт. В душе боролись любопытство и совесть, и последняя, как ни странно, победила. Не могу назвать себя очень уж хорошей девочкой, комнату врага я бы всю облазила. Но Ильгизара врагом я не считала, а трогать личные вещи друзей — слишком бесчестно. Рассудила так и переместилась к книжному шкафу, от греха подальше. Пробежалась пальцем по корешкам: история и биология, вернее, витология и сопутствующие ей науки. Законы и указы разных годов. При новом геренте, который тут что-то вроде короля, но не совсем, политика порой меняется на прямо противоположную. Чего только стоит тот "переворот" сотню лет назад, после которого были уничтожены свидетельства былого могущества цивилизации, и библиотеки восстанавливались заново, а некоторые книги, неугодные, изымались из частных коллекций еще долгие годы. Уничтожали их или прятали до лучших времен — не понятно, хотя, думаю, местным сотрудникам об этом известно немало.

Я все так же топталась у шкафа, спускаясь сверху вниз, как мое внимание привлекла книжица на полке, второй от пола. Нельзя сказать, что она чем-то особо выделялась из общей массы книг, мне понравился ее цвет — темно-зеленый, с прожилками как у малахита. Только тема на ней значилась скучная: эпоха правления Теофана Седьмого. Я присела на корточки и попыталась ее вытянуть, но не тут-то было. Книга, ведя себя совершенно мерзким образом, из ряда не вытягивалась. Я дернула посильнее, палец что-то кольнуло, и я в немом изумлении уставилась на капельку крови и тонкое шило, высунувшееся из "книги". Палец запульсировал болью, кончик его даже поменял цвет, и в душе запоздало похолодело: яд. Но Маркус, мой клещ, которому поначалу была не рада, и с этим справился. Правда, нагрелся он сильнее, чем обычно, и даже причинил неудобство.

— Так-так-так, — пробормотала я, загораясь любопытством. — Книги-то мне трогать не запрещали.

Я подтащила сумку ближе, волосы оказались заплетены и перевязаны лентой, я встала на колени, чтобы чувствовать себя устойчивее. Соседние книги вынимались нормально, только эта будто приросла к стенке. Я, вздохнув поглубже, сунула руку вглубь шкафа, осторожно ощупывая находку со всех сторон. Искала выемку, кнопку, крючок — хоть что-нибудь, ведь должны же ее как-то доставать! Больше пальцы ничего не кололо, пострадавший кончик вновь порозовел, лишь потерял немного чувствительность, став словно "не моим".

Наконец, мне повезло. Едва слышно щелкнуло, и то, что я приняла за корешок книги, распахнулось, будто дверца. Внутри обнаружилась еще одна книга, на этот раз настоящая. Потертая, не шибко толстая, с нечитаемой надписью. Я извлекла ее на свет божий, опасаясь очередных ловушек, но либо их не было, либо я, как толстокожий носорог, не заметила облачка дурмана или чего-то подобного. Находка оказалась по-настоящему старой, это я могла сказать, даже не открывая ее. Как-то раз подруга из тех, что особенно ценят свой род, водила по дому, будто с экскурсией, и показывала двухсотлетнюю Библию. Это было странное чувство: держать в руках книгу и понимать, что до тебя ее так же держали многие поколения людей.

Так вот, эта книга, ловко припрятанная среди остальных, отметила уже никак не двести лет, а гораздо больше. Отделанные пластинками края, небольшая застежка — я обрадовалась, что не замок. Когда я открыла ее, то подумала, что листы сейчас рассыплются в руках. Что хуже — язык оказался незнакомым. Чтобы разглядеть текст, пришлось перейти к окну. Но сколько я ни листала страницы, разглядывая редкие картинки, нарисованные от руки, найти знакомых слов не удалось. Буквы чем-то напоминали индийские или тибетские: угловатые знаки с хвостами, иногда закругленными, как у запятых, а иногда похожими на тире, направленное вниз.

Я все билась над разгадкой, что это за язык и о чем тут вообще говорится, когда, перелистнув очередную страницу, замерла. На картинке изображался Хранитель, здоровый, не меньше тысячи лет, судя по контрасту с девушкой, которая его обнимала. На лице ее, прорисованном с любовью, светилась улыбка. Я легонько огладила пальцем картинку и тоже улыбнулась.

Первым порывом было забрать книгу и попытаться разобраться в ней, оккупировав библиотеку. Но потом пришел страх — что скажет Гиз, когда узнает, что я потырила у него такую древность? И может, ничего в ней нет, в этой книжице, может, роман это какой о приключениях, ну и что, что на другом языке, мало ли их тут? Но как представила, что просто оставлю находку здесь, так заныло под сердцем. Еще была мысль скопировать хотя бы часть, я с тоской подумала о ксероксе, а лучше сканере и ноуте с выходом в интернет, когда в дверь постучали. Посетитель попытался войти, но у него это, конечно, не вышло. Я замерла, прислушиваясь к шорохам в коридоре, но сердце стучало так, что казалось — это меня сейчас услышат все, кому не лень. Лишь через минуту я успокоилась и поглубже вдохнула, выдыхая как можно тише. Этот визит заставил меня встряхнуться и запихнуть книгу в сумку, а остальные — поставить на полку, гадая, в том ли они порядке теперь. Крышка тайника захлопнулась все с тем же щелчком, а вот что делать с шилом, все так же торчащим наружу, я не могла придумать. Палец почти не болел, лишь чесался, и я принялась ощупывать секретку. Книги опять пришлось вынуть, но поиски увенчались успехом. Уступ ушел внутрь, шило убралось, щелкнуло, и все стало по-прежнему.

Прибрать "следы преступления" я успела вовремя. Когда я закончила расставлять все на полке и выбрала другое чтиво из истории Акульего, пришел Ильгизар. Ключ в замке провернулся почти неслышно, и я заметно вздрогнула, когда он появился на пороге.

— И как там наши пленные? — спросила, решив отвлечь его от вопроса, не трогала ли я чего. Сумею ли соврать, глядя в глаза, я не знала.

— Молчат.

Он стремительно обошел стол, остановился, я обмерла: сейчас заметит, что с книгами не все в порядке. Но он лишь отомкнул один из ящиков, достал печать, нечто, похожее на синего цвета сургуч, и уселся писать — размашисто и быстро. Вскоре он подал документ. Я пробежала глазами по строчкам, там говорилось о содействии и охране персоны, именуемой Кристиной Белли. Меня позабавило и смутило то, как переиначили мою фамилию — официально обозвали красивой.

— Спасибо, — только и сказала я.

Мужчина скупо улыбнулся, скорее отметил улыбку уголками губ.

— Не за что. Конечно, это нельзя считать пропуском туда, где вас не ждут, но в случае опасности может помочь. Для городской охраны это тоже не просто бумажка.

— Я и не знала, что вы столь влиятельная особа, господин Солл.

— Если бы, дорогая Кристина. Иной раз мне кажется, что у меня не больше свободы, чем у вас.

Голос его завибрировал, в нем послышались странные мурлыкающие нотки. Я поспешила отшутиться:

— Эй! Да что тебе там наговорили? Или они не говорили, а делали, а? где твой сарказм, Ильгизар?

— Ценю. Хоть это и плохая попытка меня развеселить. Мне надо будет уехать. И я не смогу защитить тебя.

— Но... ты только приехал!

— Это зависит не от меня.

От волнения я даже встала. Пальцы уперлись в край стола, и сама я подалась вперед, четко выговаривая слова, больше не защищаясь, а лишь нападая:

— Да что за манера такая: интриговать, обещая ответы, делать со мной непонятно что, а потом бросать на неделю? Затем ты вновь появляешься, а теперь говоришь, что уедешь. Отлично. В тот самый момент, когда за мною охотится Хелен, пытаясь похитить, и Александра я выгнала, как...

...последняя дура. Я осеклась на полуслове, продолжая взглядом ловить взгляд Ильгизара, и что-то в них было, в его глазах, но что, я понять не могла, и молчание затягивалось, и становилось неловко.

— Это была не Хелен, — сказал тихо, но четко. — Похоже, о тебе знают в столице.

— Но... это пленники рассказали?

— Да. Те люди прибыли по приказу господина Велено, я знаю его, встречался по долгу службы. И если интересуется он, то в столице тоже об этом будет известно. Хуже то, что рассказал о тебе кто-то из сестер, и в монастырь тебя тоже теперь не отправишь — пока не разберемся, кто друг, а кто враг. Есть у тебя там враги?

— Разве что сестра Глория, — неуверенно произнесла я. — Я случайно подслушала ее разговор с другой монахиней, она говорила обо мне очень резко, но я подумала, что это простая ревность, ведь ее, обладательницу дара, отодвинули на задний план, когда пришла я.

— И что же в тебе такого, Кристин?

— Она назвала меня шаанджитой, — тихо и обреченно поведала я.

Лицо Ильгизара, обычно спокойное, дрогнуло, мелькнула тень удивления, зрачки расширились, будто перед броском.

— Как, говоришь, она тебя назвала?

Голос, медленный и тягучий, опутывал, словно несчастную муху паутина. Я ответила резче, чем планировала:

— Сам слышал!

Он повертел в руках перо, задумчиво разглядывая его кончик.

— А что, может, и права твоя настоятельница? Это бы многое объяснило.

— Может, ты и со мной поделишься размышлениями?

— Еще как поделюсь! — пообещал мужчина и встал столь резко, что я невольно отпрянула.

Он обошел стол, за руку усадил меня на диван, а сам принялся открывать ниши и снимать защитные чехлы с шаров. В комнате сразу стало светлее, хоть и зеленее. Я все никак не могла привыкнуть к этому освещению, и если на улице оно казалось даже забавным, особенно с высоты, то в помещении я предпочла бы свечи.

Ильгизар, похоже, так не думал. Закончив с приготовлениями и задернув плотнее шторы, он уселся рядом и глянул на мою грудь с неодобрением, мол, ты еще одета?

— Ну уж нет, — пробормотала я, стягивая вместе края жилетки. — Давай хоть сегодня говорить будем, а не меня лапать и кидаться загадками.

— Готов попробовать. Если сестра Евгения права, и ты шаанджита, "та, что меняет", то это многое объясняет. Хотя бы тот факт, что первыми тебя нашли витоисты, они всегда лучше слышали сигналы. Потом сами сестры — они чувствуют в тебе силу, Дар, только иного порядка. Кого-то это обнадеживает, кого-то пугает. Дальше — знак. Со знаком было... "весело", как ты говоришь. Я никогда не видел его на теле. Только слышал, что такое было, и очень давно. А так выходит, что ты его отдать никому не можешь и...

Он развел руками.

— Я вроде как избранная, да?

Так хотелось, чтобы в голосе звучал скептицизм, но вышел лишь жалобный писк несчастной девчонки. Я рассердилась на саму себя.

— Круто, чо. И что с этим делать?

— Жить.

"Если дадут", — подумалось мне.

— Ты говорил про дар... что это?

— Дар общения с Островами, конечно, — пояснил Гиз. Выдал, как непреложную истину трехлетнему ребенку.

— А, ну да, как это я сама не додумалась?

— Ты ведь его не слышишь, да?

В голосе сквозило сочувствие, и я вновь рассердилась, уже на него.

— Что не слышу?!

— Остров.

Я потеребила край жилетки, внимательно разглядывая пятнышко и пытаясь соскрести его ногтем. Пятнышко не соскребалось, время шло, и я ответила честно:

— Не знаю. Леди Евгения говорила что-то и про мою "миссию" по встряхиванию мира, и про то, что нужно слушать его, этот остров, но она не говорила ничего конкретного, и может, потому я не восприняла ее всерьез.

Мы помолчали недолго, и я спросила у мужчины, сидящего так близко, что соприкасались коленями:

— А как с ним общаться?

— Позови. Он может откликнуться.

Я устало прикрыла глаза. День был долгим и бурным. Я успела поссориться с Алексом и найти мир с Ильгизаром, наслушаться о Хранителях, провести увлекательную поездку верхом на экипаже похитителей, пораниться, найти книгу, узнать много нового, устать, наконец, и я не верила ни окружающим, ни в себя, ни в успех предприятия, но...

Я расслабилась и позвала: здравствуй, Остров, я пришла.

Твоя шаанджита.

Глава 9

Жизнь — это то, что происходит, пока ты строишь другие планы. Это не я придумала, но прочувствовала на своей шкуре в полной мере. "Женщина может добиться от мужчины чего угодно" — говорила мамаша Адель. Это точно не про меня. Ильгизар все же уехал, и я не смогла заставить его остаться.

Он снабдил меня "именами, явками и паролями" — парой писем с адресами, к кому можно обратиться в случае чего. Это "чего" немало меня пугало и, судя по виду Гиза, дело принимало серьезный оборот. Ведь если витоисты с представителем своим Хелен не могут действовать открыто, то неудавшиеся похитители — это власть, причем официальная. С них станется заявиться в дом госпожи Формари с обыском и ордером на арест, арестандато, как оно тут называется. И если они еще не сделали этого, то лишь потому, что не хотели "светиться".

Именно поэтому мне очень не хотелось, чтобы он уезжал. Но Ильгизар был непреклонен, холоден и строг. Свое отношение к отъезду особо не высказывал, хоть я и видела, что стремится защитить. Или приберечь для своих целей? Но, как я здраво рассудила, иногда неважно, чем человек руководствуется, важно, что при этом он делает. Благими намерениями известно куда выстлан путь, а наоборот бывает не часто.

Так я на следующий день оказалась в городе одна, с письмами, сумкой, в которой притаилась книга со странными письменами, и наказом помириться с Алексом и переселиться на время к нему. Покидать уютную комнату на чердаке мамаши Адель не хотелось, я сроднилась с ней, обжилась, но прекрасно понимала: Ильгизар прав.

Александр нашелся там же, где и всегда: в лаборатории. В Центре мне никто не удивлялся, я стала частой гостьей. Мой возлюбленный, видно, что-то обдумал за те сутки, что мы не виделись, усовестился, и вид сейчас имел раскаявшегося грешника. Я глянула на его руки в мелких шрамиках, каждый из которых успела изучить не по разу, на губы, чувственные, созданные для того, чтобы дарить поцелуи, и едва не забыла, что хотела сказать. А когда он подошел ближе и убрал с моего лица прядь волос — боже, какой банальный жест, и как он действует! — захотелось мурлыкать кошкой.

— Извини, я поступил глупо...

— Это я себя вела, как последняя дура, — поспешили признаться друг другу мы. — Забудем?

Он поцеловал меня в нос, я прикрыла глаза. Пробормотала, выпутываясь из чувственной ловушки прикосновений и взглядов:

— Милый, можно я поживу у тебя?

— Эмм... конечно. Можно только узнать, откуда такое желание? Тебе ведь нравилось у госпожи Формари.

— Да, но сейчас все по-другому. Гиз сказал, что так будет лучше...

— Ильгизар? Ты виделась с ним?

— Да, он приходил... а теперь снова ушел.

— Странно. Со мной он встретиться не пожелал, только оставил письмо, что задержится еще на неделю.

— Это же Гиз, — ответила в том же тоне, как и Алекс, объясняя странности друга.

— И о чем вы беседовали? Расскажи, если хочешь.

Я закусила губу. Милый мой, милый Алекс, такой тактичный, чуточку отстраненный, но всегда нежный. Вздохнув, я предложила присесть и начала рассказ: о сестре-настоятельнице, знаках, шаанджите, похитителях, Нике и Хелен. Лишь о книге отчего-то решила умолчать.

Я хотела навестить Адель сразу и забрать вещи, но организм распорядился по-своему. То ли сказался стресс, то ли закончился период относительно хорошего состояния, но после обеда мне стало хуже. Пришлось ретироваться из-за стола, распугивая посетителей харчевни позеленевшим лицом и неуверенной походкой. Вывернуло меня прямо за порогом. Голова при этом разрывалась от боли, аж в глазах почернело. На миг пришла мысль: вдруг я беременна, ведь кто их знает, эти местные средства контрацепции? Страх холодом заполз в душу: только этого не хватало!

— Пожалуйста, не надо, — пробормотала я, вытирая рот платком.

Боль, распустившаяся толстым пионом, пульсировала в голове, не позволяя трезво мыслить.

— Что не надо? — участливо вопросил Александр, останавливаясь на пороге.

Я не ответила, а он помог подняться с колен, ни о чем больше не спрашивая. Видно, мысли бродили схожие, и его возможный новый статус испугал не меньше меня.

В полубреду добиралась до Центра. Меня постоянно тошнило, и от экипажа пришлось отказаться: на мостовой, не везде ровной, растрясло бы совсем. Я шла, цепляясь за руку Алекса, а в глазах плясали черные точки, и каждый шаг отдавался ударом в голове.

"Боже, за что мне это?!" — дергалась мысль, так и оставшаяся без ответа. Наверное, так надо. Ничего не случайно, и все, что происходит с тобой — закономерно. Ведь так? И что меня ждет? Ужасные боли и тошнота, а еще интоксикация и истощение организма, потери аппетита, депрессии, ослабление иммунитета и... смерть?

Мостовая качнулась и понеслась навстречу.

Когда я открыла глаза, было темно и тихо. Кажется, настала ночь, весь день я провалялась либо без сознания, либо наглым образом продрыхла, что для окружающих выглядело одинаково. Вспомнила про сумку и подумала, что надо бы перепрятать украденную книгу, а то посею еще или, что хуже, найдет тот, кому не надо. Кто станет лазить в моей сумке, я не думала, но сон ушел прочь, и я, замирая каждый раз, когда огонь боли охватывал голову, переползла к краю кровати. Босые ступни опустились на пол, я перевела дыхание. На то, чтобы не застонать, ушло много сил. Ни разу еще за время моей болезни я не чувствовала себя такой слабой. Отгоняя животный страх, и мысли "наверное, скоро я сдохну", встала, покачиваясь. Через пару шагов под ноги подвернулось кресло, я бы упала, не успей схватиться за стену. Но тут поиски и завершились: на подлокотнике нашлась одежда, сложенная заботливыми руками, а на сидении — сумка. Схватив ее, я тем же манером — качаясь и судорожно вздыхая — перебралась на кровать. Запуская руку в тканевое нутро, наткнулась на холодные резные пластинки, венчающие углы книги, и, удовлетворенная, улыбнулась. Так и уснула, притянув сумку к животу, как ребенок, обнимая "игрушку".

Время шло, а лучше мне не становилось. Все та же слабость и пышные цветы боли в голове, передвижения по комнате, отнимающие слишком много сил. Сочувствие в глазах Александра, которое вызывало кипящую злость — на себя, на свое состояние. Но гнев был плохим помощником, и я, лежа в постели, занимала себя, как могла, лишь бы отвлечься от тревожных мыслей. Пыталась читать, но быстро уставала. Показала любимому пару знаков, зарисованных с книги, он спросил, где я такие видела. Такой нелепый для меня ответ "было видение" его, как ни странно, удовлетворил.

Саму книгу ему не давала. То ли боялась, что в интересе ученого он попросту заберет ее для "очень важных исследований", то ли не хотела вовлекать во все это дело — сложно сказать. Да, я любила Алекса трепетно и нежно и доверяла ему, но когда дело касалось странных вещей, не спешила рассказывать все "от" и "до".

Язык Древних, которым была написана моя находка, оказался под запретом на Акульем. Любое воспроизведение, будь то копирование текстов или обучение письму. И все же Александр приволок алфавит: таблицу знаков-слогов, их транскрипцию и примерное значение. Мне даже совестно стало, что не рассказываю о находке, но решения не переменила.

Так, пользуясь его редким отсутствием, я начала переводить книгу, медленно, но, как надеялась, верно.

Состояние мое усугублялось тем, что ни средства для понижения давления, ни болеутоляющие не действовали — большую часть веществ клещ посчитал ядами и успешно нейтрализовал. Я, отчаявшись что-то с этим сделать, думала уже самой начать искать витологов, вернее, Хелен, как представителя их. Но тут вспомнились слова Ильгизара: позови, он может откликнуться.

Конечно, это говорилось не про ядовика, но терять мне было нечего, и я позвала. И он откликнулся.

Это было похоже на сон, с тем лишь различием, что я не спала, но видела одновременно две картинки. То, на что смотрела глазами, не изменилось: комната, не слишком большая, но достаточная, чтобы стать спальней для увлеченного делом человека, бывающего тут не так часто. Перед внутренним же зрением возник мальчик с голубыми глазами, и я поняла, что не видела его уже давно. Еще я поняла, что для общения не обязательно говорить слова, тут важно чувствовать, и...

— Алекс, дай тот отвар, желтенький, — велела я.

Он подал склянку с жидкостью, похожей на некрепкий зеленый чай, я, наморщив нос, хлебнула. Гадость то была неимоверная, но я выпила все, игнорируя вскрик возлюбленного:

— Стой! Не так много...

Поплатилась за это уже после. Лекарство подействовало, и еще как! Давление снизилось, и каждая попытка принять вертикальное положение — встать или хотя бы сесть — заканчивалась неудачей. В глазах темнело так, что оставалось лишь узкое окошко, в которое могла что-то видеть. Правда, и голове полегчало, она уже не пыталась взорваться, как кипящий чайник, в котором заткнули все дырочки.

Александр сидел рядом, держа меня за руку, и вполголоса отчитывал. Я морщилась, кивала, почти не возражая, а в душе теплились надежда и счастье. Хоть в чем-то удалось договориться с клещом и организмом, а это уже большой прогресс! До того отвар пился как водичка, весьма гадостная на вкус, но абсолютно бесполезная. Как, впрочем, и безвредная. А теперь...

— Главное — отношение, — возвестила я так торжественно, что друг мой замолк. — Если иметь контакт с симбиотом, и в момент, когда пьешь лекарство, думать о пользе, то оно не воспринимается ядом. Наверное, так и живут витоисты, ведь болеют же они хоть когда-то! Я уж молчу про операции, в которых одним алкоголем в качестве анестезии не обойдешься.

Дня два мы экспериментировали на моей тушке с отварами и вытяжками. Я стойко перенесла все, и к моменту, когда смогла, не слишком шатаясь, выйти на улицу, то поняла, что с последнего визита Гиза прошла неделя. Время, как всегда, ускользало из пальцев. По личным подсчетам второй месяц пребывания в этом мире завершался сегодня. Я нашла в себе силы улыбнуться. Мало кто мог похвастаться днями, столь насыщенными событиями. Настоящее приключение! А то, что оно, скорее всего, станет последним — что ж, жизнь сложная штука.

Мы пообедали, и я совсем повеселела. Еще бы! Жаркое из кролика с овощами, сладкий пирог с местной "земляникой" и ягодный морс кому угодно подняли бы настроение!

Мамаша Адель встретила с удивлением и радостью. Взяла двумя пальцами за подбородок, вглядываясь в темные круги под глазами, покачала головой, мол, плохо выглядишь. Я скривилась: сама знаю.

— Я за вещами, — сказала, опередив вопросы.

Женщина глянула на меня, на Александра, стоящего за спиной, улыбнулась как-то очень хитро и поманила за собой. Комната ее располагалась на втором этаже, в самом конце коридора. Просторная, но без излишеств, мало похожая на будуар, я бы даже сказала, строгая, особенно если сравнивать с красной гостиной и "покоями" девочек. Из ящика секретера появились на свет два мешочка. Завидев один, с розовой ленточкой, я покраснела, а содержимое второго оставалось загадкой до тех пор, пока в нем характерно не стукнули пластинки денег. Брови мои взлетели вверх. Даже если наполнить его мелочью, это уже окажется неплохой суммой.

— Я и так за жилье не платила и не могу...

— Можешь, — отрезала мамаша Адель и впихнула мне в руки подарок. — Прибери сразу. Мужчина не должен видеть твоих денег, как и ты — оставаться без них. Большая самостоятельность в женщине их расслабляет, а блеск монет не в их руках из самых благородных делает отъявленных негодяев.

— Спасибо. Я не знаю, как вас благодарить.

— А и не надо, — сказала она и отвела взгляд.

Я сердечно пожала ее ладонь, а потом и вовсе обняла, ткнувшись носом едва ли не в грудь, до того женщина была высока.

— Вещи собирай и спускайся, — велела она, подходя к окну и выглядывая на улицу. — Я волнуюсь за тебя.

— Кто-то приходил?

Она кивнула.

— Два господина, по виду как законники, но манерами странные. От таких, кажется, лишь отвернись, нож под ребра всадят. Я им сказала, что знать не знаю, где ты и с кем. Взрослая девочка, передо мной не отчитываешься. Так что иди за вещами быстрее и забирай своего ненаглядного.

Я угукнула, а она понизила голос:

— Я не потому это говорю, что прогнать тебя хочу. Я волнуюсь. Все кажется мне, за домом следят, так и чувствую взгляды. Ох. Береги себя, девочка.

Она еще раз сгребла в объятия, притиснув к пышной груди, а потом подпихнула к двери. И я пошла. Ослушаться госпожу Формари было бы сложно, я плохо представляла себе человека, в трезвом уме способного на такое.

Вещей на поверку оказалось немного. Все те шляпки с перчатками, которые заимствовала у девочек, с собой не брала, конечно. Из платьев решила взять только одно, темно-синее с белым, в котором познакомилась с Александром, и черные туфли на устойчивом каблуке. И сумочку, единственно приличную, клатчеобразную, черную. Вещи, выданные Марией с Ибрагимом, шаровары, несколько рубашек-блуз, пара штанов, одни из которых, совсем новые, прекрасно гармонировали с винного цвета колумо — приталенной курткой без рукавов с воротником-стойкой и множеством пуговиц. Плащ на шерстяной подкладке, нижнее белье, две пары обуви. Книжица с записями, где я тренировалась в сперато. Расческу, ленты, заменяющие резинки, крем для лица сгребла в небольшой мешочек, плотно стянув тесемки.

Вздохнула и опрокинулась навзничь, во весь рост падая на кровать. Пальцы огладили вышитые рубчики покрывала. Тут было хорошо, но пора уходить.

Встала, сноровисто запихала оставшиеся вещи в заплечный мешок, подхватила сумку, носимую через плечо, и вышла вон. Дверь за мной тихо прикрылась, отрезая светлую комнату и беззаботную жизнь. Прощай, дом. Я привыкла к тебе.

А внизу шумели. Когда спустилась с чердака на второй этаж и прошлась по коридору до лестницы на первый, увидела внизу спину Алекса, загородившего путь, и перед ним двоих мужчин. Я их сразу мысленно обозначила как высокого и крючконосого.

— А, вы и есть Кристин? — вопросил крючконосый, обращая на меня внимание.

Все, в том числе и любимый, обернулись ко мне.

— Для вас госпожа Белли, — холодно ответила я.

— Прошу прощения. Господин Невилл отчего-то не пожелал нас знакомить.

— Я волен знакомить свою невесту с тем, с кем считаю нужным.

В голосе Александра звенели льдинки, и все лицо — хмурые брови, плотно сомкнутые губы — говорило о неприязни. Что же тут без меня случилось? И все же — "невеста". Сердце мое затопило тепло, и я опустила голову, скрывая глуповатую улыбку.

— Даже так? Невесту... тогда еще раз приношу извинения. Госпожа Формари, возможно ли будет воспользоваться вашей гостиной?

Хозяйка будто только того и ждала. Распахнула двери в зеленый зал, попутно распоряжаясь о напитках и легких закусках.

— Это лишнее, — подал голос высокий. В отличие от товарища, он "расшаркиваниями" не увлекался.

— Не думаю, что мы тут надолго задержимся, — подтвердил крючконосый, — не так ли, госпожа Белли?

Я уселась в кресло, поместив в ноги заплечный мешок, и лишь после этого ответила с изрядным пафосом и высокомерием:

— Не понимаю, о чем вы. И не имею чести быть знакомыми с вами, господа.

— Меня зовут Дадс, Люмберт Дадс, — представился крючконосый, — а моего спутника Августо Сааро.

— И чего же вы хотите, господа?

— Так сразу к делу?

— Думаю, вы не за светскими разговорами сюда пришли. К тому же, мы торопимся.

— Позволите узнать, куда?

Он выразительно глянул на мой "багаж".

— Не позволю, — отрезала я.

И замолчала. Хотят спрашивать — путь спрашивают, только отвечать угодным им образом я не намерена. По намекам и взглядам мамаши Адель я поняла, что это те самые люди, приходившие узнавать про меня. Это понимание никак не добавило к ним симпатии, скорее наоборот.

— Хорошо. Перейдем к делу.

Высокий еще больше выпрямился в кресле и заговорил:

— Госпожа Белли, с вами желает встретиться господин Велено, представитель Тайного Совета при геренте Альтане Втором, да продлит Великая Мать его годы.

"Во попала", — пронеслось в голове. Глаза Алекса расширились от удивления, но он промолчал, лишь стиснул тихонько руку, мол, я рядом. Я откинулась на мягкую спинку кресла.

— И чем же я так интересна господину Велено?

— Нам не дано знать.

Мы сверлили друг друга взглядами. Я, злая от того, что кто-то опять меня "жаждет", обрекая на нездоровую популярность, и он, с виду холодный и вежливый, но, как говорила мамаша Адель, "спиной повернись только — нож под ребра воткнет".

— Что ж, — бодро произнесла я, поднимаясь и удобнее перехватывая заплечный мешок. — Благодарю за визит, я рассмотрю предложение вашего господина.

Вместе со мной поднялись и мужчины. Один из них, тот самый, с которым играли в гляделки, заступил дорогу.

— Вы не понимаете. Господин Велено очень хочет встретиться с вами. Очень.

За одно лишь первое предложение захотелось ему врезать, да побольнее. Но ответила более чем холодно:

— Я поняла. Разрешите пройти?

Он скрежетнул зубами, но шаг в сторону сделал.

— Я напишу письмо, — пообещала я, оборачиваясь у дверей.

Но отправилась не на улицу, а на кухню. Туда, как надеялась, за мной не последуют. Так и случилось. Александр даже остановился на пороге, но его я потащила за собой. Кухарка глянула с неодобрением и махнула рукой, белой от муки, в сторону столика в углу: стойте там. Минуты две мы слушали, как шкворчит на сковороде мясо и наблюдали за чудным действом: женщина вытягивала тесто шнурами, обмакивала в муку, складывала, снова вытягивала, встряхивала, и так много раз. В результате получалась длинная не слишком ровная лапша, которую она отправляла в кипящую воду в котле. Ее помощница, совсем еще девочка, нарезала соломкой морковь, помидоры и всякие огородные овощи. Запахи в кухне стояли одуряющие, и рот мой помимо воли наполнился слюной. Возникло желание посодействовать, но помощь свою предложить не рискнула. В памяти свеж еще был случай, когда я вот так полезла с советами, по-домашнему и от души, и была послана далеко и надолго. Тоже от души. На кухне может быть лишь одна хозяйка.

Распахнулась дверь, Адель шагнула в полный ароматами жар и величаво, как айсберг, проплыла к нам. Видно, отвыкла я от нее за неделю, потому что женщина показалась еще выше, чем обычно. Или все дело в каблуках?

— Проводила, — выдохнула она. — Только кажется мне, это их экипаж неподалеку стоит.

— Мы черным ходом пройдем, можно ведь?

Хозяйка дома нахмурила безупречные, ни одного лишнего волоска, брови.

— Не знаю, во что ты ввязалась, но все это мне не нравится.

— Я и не ввязывалась, — грустно ответила я. — Еще загляну. Или напишу...

— Береги себя.

— Я только тем и занимаюсь в последнее время.

Мы не стали долго прощаться, и вскоре уже, пройдя мимо кладовых, выбрались на задний двор. Забор, не сказать что низкий, перепрыгивать не пришлось: к соседям вела калитка, спрятанная за кустом. Работница, которая вышла с кухни, заругалась, увидев нас, но тут же замолкла. Алекс сунул ей монету, а я, крепко стиснув его ладонь, шагнула в дом. Тот оказался постоялым двором, комнаты для прислуги и кухню мы одолели быстро, а на выходе в общий зал едва не застряли. Хозяин заподозрил неладное и встал на защиту имущества, хмуро поглядывая на мешок с моими вещами, который нес Александр.

— Вам привет от госпожи Формари, — весело сказала я, целуя мужчину в щеку, и впихнула в ладонь деньги.

Он замахал на меня руками и заворчал: девчонки мамаши Адель совсем обнаглели, ходят толпами, клиентов провожая. Я усмехнулась, видно, не первая я тут брожу и не последняя.

Мы выскочили на улицу и заспешили к повороту, прочь от Веселой и окрестностей. Потом блуждали по центру, все оглядываясь и проверяя наличие слежки. Ужинали, целовались, снова гуляли, и если бы не внимание таинственного господина Велено, я ощущала бы себя совсем счастливой. Голова моя не болела, вернее, боль не становилась сильнее обычного, я чувствовала себя нормально, хоть и знала, что за активность придется потом поплатиться. Но это будет "потом", ведь правда?

Солнце светило в глаза, и я зажмурилась, зарываясь носом в подушку. По спине моей пробежались пальцы, поднимаясь от поясницы к плечам, и за ними последовали губы. Легкими поцелуями они касались кожи, и та покрывалась мурашками. Я начала ерзать под одеялом, пытаясь выпростать руку, но меня нежно и сильно вдавили в подушку.

— А-лекс, — выдохнула я, когда он коснулся шеи. Мурашки забегали толпами.

Любимый перевернул меня на спину, я со смешком откинула покрывало, в котором путалась. Взгляд мужчины, столь лестно восхищенный, скользнул с моего лица ниже. Я облизнула пересохшие губы.

До чего он хорош сейчас! Живописная растрепанность волос, синева желания в глазах. Пальцы подрагивают, касаясь моей кожи легко-легко, так, что щекотно-приятно, и неспокойная тяжесть распускает щупальца в животе.

Я тянусь к нему, но легкий толчок вновь отправляет на простыню. Тело плавится под его руками, дрожит от страсти. Хочется двигаться, активность — наше все — но он не дает, и я расслабляюсь, тихая и покорная, отдаваясь его власти.

Время сыпется, песчинки падают медленно и лениво, кажется, радости моей не будет предела, еще чуть-чуть и...

Настойчивый стук в дверь вырвал из чувственного плена, время наше вышло, оставив горстку песка.

— Не ходи, — капризно попросила я, потягиваясь кошкой.

Новый стук ввинтился в уши, мы оба сморщились. И кому это с утра пораньше приспичило? Ну хорошо, не с утра, день за середину перевалил, но все же, такое нахальство — прийти сейчас, когда мы... так заняты.

Алекс поднялся с кровати, чмокнув меня напоследок в ключицу, и улыбнулся так, что тело заныло в ожидании ласки. Я смотрела с полуулыбкой, как он запрыгивает в штаны, чего-то бормоча под нос — от меня нахватался, что ли? Наконец, он вышел из спальни в лабораторию, и я услышала, как стук прекратился, и взамен раздались голоса. Судя по интонациям, беседовали они не о приятном.

Я ступила босыми ногами на пол, в очередной раз подумав, что пора бы обзавестись ковром. Глаза зашарили по комнате в поисках хоть какой-то одежды, куда ее дели вчера, я не помнила. Рубашка валялась у двери, а штаны нашлись у окна под шторой. Мда, аккуратностью я и раньше не отличалась, но чтобы так... щеки покраснели от воспоминаний о ночи, и я, задвинув их на "чердак" памяти, принялась одеваться. Шипя от боли, попробовала расчесать пятерней спутанные волосы, но забыла про них, когда различила голос Алекса:

— ...повторюсь: с госпожой Белли увидеться нельзя. Она здесь не живет.

Я замерла, лихорадочно прокручивая мысли. Опять прихвостни Велено? Сюда-то как они попали? Я хотела выглянуть, но не решилась, справедливо рассудив, что если меня увидят, придется отдуваться уже мне. Так я превратилась в слух.

— ...готов передать ей все, что вы захотите сказать.

— Нам желательно встретиться с нею лично. Очень желательно.

— Это никак невозможно.

— Нам считать, что вы препятствуете воле представителя Тайного Совета?

— Считайте, как хотите.

— Что же, господин Невилл, надеюсь, вы не пожалеете об этом.

— У вас есть что-то еще?

— Нет.

— Тогда я буду вынужден вас проводить.

— Если вы так желаете. Передавайте госпоже Белли наше почтение. И еще: время течет, и вовсе не в ее кувшин. В Альтаихо хорошие лекари.

Голоса стихли, хлопнула дверь, щелкнул засов. Мужчины ушли, а я осталась стоять и думать, откуда они проведали о болезни. Вывод напрашивался один: через кого-то в монастыре. Но сестра Глория не знала ничего. Или все-таки знала? Или все-таки не она?

За такими раздумьями меня застал Александр. Он потянулся обнять, но опомнился, и руки изменили траекторию, касаясь подбородка и убирая волосы за спину.

"Ох уж эти приличные мальчики", — подумала я с досадой. Если ночью он один — нежный, страстный, даже почти не скованный, то днем совсем другой. Все это: образование, семья, само общество будто связали его по рукам и ногам, не позволяя делать то, что хочется. Даже наедине с девушкой. Хорошо, что ночь снимает оковы.

— Может, тебе стоит встретиться с этим господином Велено? — спросил мужчина, когда я уже собралась встать на цыпочки и поцеловать его.

Я потеребила завязки его рубашки. Милый хочет помочь мне, это ясно, но...

— Ильгизар не советовал. Во всяком случае, не на их территории. Этот господин слишком влиятелен и не потерпит отказа.

— Опять Ильгизар, — с грустным смешком произнес любимый. — Вечно бегать ты не сможешь.

— Угу, не смогу.

"Я столько не проживу, дорогой".

— А еще у них хорошие...

— Лекари? Подозреваю, у витологов тоже неплохие. Да и сестры далеко не последние целители. Может, мне собрать всех и устроить пресс-конференцию, а? — спросила весело и зло. — А что, неплохая идея. Может, они передерутся между собой и забудут про меня? Нет? Ну ладно. А так хотелось, так хотелось.

Александр слушал стойко. Когда я замолчала и даже усовестилась — опять перебила — он попросил, укладывая ладони мне на плечи:

— Пожалуйста, только не делай глупостей.

— Каких это? — спросила я, с подозрением прищуриваясь.

— А таких. Не ходи ни на какие встречи без меня.

Вопрос "я похожа на дуру?" так и не задала, не желая получить ответ. Кто их, этих мужчин, знает.

— Хорошо, милый, не пойду.

Кажется, он вздохнул с облегчением. Чмокнул в лоб и засобирался. Рубашка полетела на кресло, а из шкафа была выужена другая, с кружевными манжетами и вышивкой.

— Мне нужно встретиться с покровителями Центра. Сегодня состоится форум, это никак нельзя отменить.

— Хорошо. Я могу пойти?

Он развел руками, и я снова кивнула. Прошествовала к кровати и забралась на нее с ногами, чувствуя пустоту. Слишком много места для меня одной.

— Я думала, твой отец — покровитель вашего Центра.

Пальцы Александра замерли на пуговке, покрутили и, так и не застегнув, оставили ее.

— Не он один. Это... богатые и влиятельные люди города.

— И чего они хотят? Сказочных результатов за небольшие деньги?

Он улыбнулся, и мне нестерпимо захотелось поцеловать эти губы, такие чувственные, такие... обрывая мысли, я отвела взгляд.

— Вроде того.

Он собрался, красивый и стильный, и ушел, велев лишних людей не пускать. Я от нечего делать завалилась в кровать. Добыла книгу, поизучала, тщательно сверяясь с алфавитом. Было сложно, потому что знаки заменяли не только буквы, но и слоги, слова, а в некоторых позициях — чуть ли не фразы. И в отсутствии человека, который бы доступно обучил, перевод книги становился делом века.

Я отложила ворованную ценность, решив прогуляться. Наказы наказами, а на месте сидеть скучно. Наряд я сменила. Место поношенной рубашки заняла новая, с кружевом по последней моде. Поверх надела колумо, подчеркивающий фигуру, застегнула почти до верха, оставив с десяток пуговиц нетронутыми. Взгляд в зеркало принес удовлетворение. Стройная фигура, рост — своими "метр семьдесят" я гордилась. Волосы, наконец-то прочесанные, легли каштаново-рыжими волнами, закрывая грудь. Наряд, конечно, мужской, но это не запрещено, а среди некоторых модниц даже считается пикантным.

Улыбнулась собственному отражению, на сгибе руки удобно устроился плащ — погода нынче изменчивая. Книга, как всегда, была спрятана в сумку, деньги, выданные мамашей Адель, большей частью оставила, прихватив с собой штук пять фиолетово-синих и несколько голубых, тоже не самых мелких. Таскать с собой тяжесть не хотелось.

Ключ от лаборатории у меня был, я прошла между мензурок и колб, реторт, дивных мхов, трав и жидкостей всех цветов радуги, заглянула в шкафчик, отведенный специально для меня. Настойку, понижающую давление, прихватила с собой — мало ли как организм себя поведет. Голова не болела, нет, вернее болела не больше обычного, но перестраховка в таком деле не лишняя.

И вот, уже собравшись уходить, я вздрогнула от энергичного стука в дверь. Замерла, опасаясь, что меня услышат. Мысли укушенными в попу козами запрыгали в голове. Отзываться? Нет?

— Александр, ты здесь? — раздался голос, и мне он показался знакомым.

И тут осенило: это же его отец! Пусть я видела его пару раз, но голос запомнила: густой, сочный, таким призови народ с трибуны — и он пойдет. Отзываться расхотелось, но когда я услышала скрежет ключа, поворачиваемого в скважине, то молчать не стала. Лучше буду первой, чем он наткнется на меня в пустой лаборатории сына.

— Эээ, Александра тут нет.

Ключ замер.

— Господин Невилл?

— С кем я говорю?

"Открой дверь и узнаешь!"

— Кристина Белли, возлюбленная вашего сына.

И вновь — тишина. Ключ провернулся в замке, и дверь отворилась. Высокий рост, темные волосы, голубые глаза. Да, этим Александр в отца. А вот тонкостью черт пошел в мать, у этого же лицо будто вырезано из жесткого дуба: крупный нос, мощные надбровные дуги, подбородок, тяжелый, массивный. И — о, эти губы, совсем как у сына — изящно гнутые, чувственные.

Сообразив, что слишком долго разглядываю его губы, я улыбнулась приветливо и поздоровалась.

— Так ты и есть Кристин? — было мне ответом.

— А вы — Мартен?

— Для тебя господин Невилл, — высокомерно и важно сказал он.

— Для вас госпожа Белли, — в тон ему ответила я.

Могучие брови нахмурились, шутить его явно не научили, как и принимать дерзость.

— Что же, — произнес он, делая шаг в комнату, — даже хорошо, что застал здесь тебя. Александра нет? Можешь не отвечать, вижу, что нет.

— Вам что-нибудь предложить?

Положа руку на сердце, предлагать ему что-то не хотелось. Но я же вежливая девочка, да и ссориться с отцом любимого ни к чему.

Он дернул пальцем: пустое, и, отыскав взглядом диван, прошел к нему. То, как этот большой во всех смыслах человек лавировал между столами и нагромождениями "аппаратов", поражало.

— Так вот. Мы не нуждаемся больше в твоих услугах.

— Что?

От неожиданности я едва не села рядом с ним.

— Я считаю дальнейшие твои встречи с моим сыном невозможными.

— Подождите, почему это? Я вас не понимаю.

Он вздохнул. Я стиснула зубы, все это совсем перестало нравиться.

— Сколько нужно заплатить, чтобы ты оставила Александра в покое? Я не могу рисковать репутацией своей семьи.

Вот оно что! Да как он смеет?! Злость душной волной захлестнула, пальцы свободной руки сжались в кулак. Ногти впились в ладонь, и с болью пришло спокойствие.

— Господин Невилл, вам не кажется, что ваш сын уже взрослый мальчик и сам в состоянии понять, как и что ему нужно.

— Мой сын, несмотря на его блестящий ум, во многом наивен, и мой долг оберегать его от подобных... девиц.

— Я уважаю ваше мнение, но позвольте нам самим решать нашу судьбу. Ваши чувства можно понять: вы волнуетесь за сына. И возможно, я не лучшая пара ему, но люблю... действительно люблю его, и по своей воле от него не откажусь.

— Любишь, — он выплюнул это слово, будто ругательство.

Весь его вид говорил: мне этот разговор противен.

— Да, — гордо произнесла я.

— Деньги ты любишь! Еще раз спрашиваю: сколько нужно заплатить...

— Нисколько не нужно! — перебила, едва ли считаясь с возрастом и положением собеседника. — Подкуп тут не годится, мне от вас ничего не надо.

Я выпрямилась еще больше, злая как сто чертей. Собеседник же едва не рычал:

— Девчонка! В твои услуги входило развлечь Александра, но никак не дурить ему голову.

— Что?! — выдохнула я и поняла, что мне вторит еще один голос.

Виновник спора стоял в дверях. Закончилась ли их встреча или он заскочил навестить меня перед ней, не знаю. Но он пришел — и услышал. Я в растерянности глянула на старшего Невилла, думала, он хоть немного смущен будет. Как бы не так! Господин приободрился, словно заполучив главный козырь. Повел рукой в сторону кресла, заходи, мол, сынок, располагайся. Сам он встать и не подумал.

— Так даже лучше. Я не хотел тебя в это впутывать, но твоя... гостья оказалась упряма. Зато теперь, когда ты узнаешь все, то сам не захочешь ее больше видеть.

Дальнейшее было похоже на безумный сон. Я вторично едва не села, но чудом удержалась на ногах, все такая же прямая, растерянная и чуточку злая. По словам Мартена Невилла выходило так, что меня через госпожу Формари "проспонсировали", велев расшевелить Александра, который девушками не особо-то интересовался, с головой окунувшись в науку. Вот я и расшевелила... чересчур.

Слушая рассказ, обстоятельный, спокойный, настолько правдоподобный, что даже засомневалась в себе, я хотела начать отнекиваться, но прикусила язык, когда сопоставила даты. Если верить господину Невиллу, он обратился с просьбой к Адель Формари около двух месяцев назад. Вполне возможно, что женщина взяла деньги, выдав взамен обещание посодействовать. А затем дней через десять явилась я, вся такая больная, красявая, и ну очень странная — зверюшка, имеющая все шансы заинтересовать ученого сына. Тогда-то появились и эти платья со шляпками, и новые знакомства, и попытки сделать из меня "настоящую сьерру" — приличную горожанку. Кто ж думал тогда, что между нами с молодым человеком закрутятся настоящие чувства.

Адель. В груди тоскливо заныло, когда я вспомнила эту чудо-женщину. Она так помогала мне, и советами, и делом. И это она, значит, предложила меня для сделки? Хотя, как раз с ее точки зрения все это могло делаться мне во благо.

— Я не брала ваших денег, — произнесла я.

Встретилась взглядом со старшим из Невиллов и осеклась. Брала, еще как брала! И тогда, на мелкие нужды, и сейчас, перед уходом из дома чудесной госпожи Формари. Брала, не в силах противостоять ее обаянию и настойчивости.

Мартен прочел что-то в моих глазах, кивнул довольно, даже с улыбкой.

— Вот видишь, Александр. Перед нами обыкновенная амористино, которая забыла, кто она есть, и захотела большего — денег, власти, положения. Для нее нет даже смысла отпираться, все и так ясно.

Амористино, профессиональная любовница, жрица любви. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Вот так тихая и мирная жизнь в борделе вышла мне боком. Ах, Адель, знала бы ты... да знала бы я! Дьябло прену!

— Это правда?

Встретилась взглядом с Алексом, и ресницы мои задрожали. Столько боли в глазах любимого я видеть не могла.

— Правда ли? — звонким от слез голосом переспросила я и вздернула голову. — Да, я жила в доме госпожи Формари, в борделе, если вам будет угодно. Да, я принимала ее помощь, в том числе и материальную. Но я ничего не знала и знать не могла об уговоре твоего отца, такое мне просто в голову бы не пришло! Александр Невилл, послушай, пожалуйста. Я люблю тебя.

— Ты — амористино?

Вопрос сорвался с его губ, с губ, по которым я сходила с ума, мечтая целовать вечно, и я отозвалась нервным смешком.

— О Боже, нет!

Он смотрел так, что мне хотелось извиваться ужом. Пойти и вырвать языки клеветникам, перекусать их всех, стереть из мира память о них, так, чтобы ничего более не огорчало его, ЕГО, а самой приползти и молить о прощении, и смывать лаской грусть и усталость, лишь бы только не видеть этот взгляд, который весь — боль обманутого человека. Такая боль, какой не увидела бы, будь простой амористино, забывшей свое место.

— Кристин, я... верил тебе.

Еще один камень, упавший на душу. И я, как раз таки невиновная, сцепила до боли свои пальцы, как всегда, ледяные. Костяшки Алекса побелели. Он хотел что-то еще сказать, но вздохнул особо горестно и вышел за дверь. Я рванула следом, но господин Невилл тоже без дела не сидел. Руку сдавило словно клещами, меня дернуло и едва не повергло на пол.

— Пусти! — рыкнула я и попыталась выдернуть кисть.

Бесполезно. Проще было бы сдвинуть скалу или отпинать трактор.

— Оставь его, — сурово произнес Мартен.

От его рывка я даже не села, а рухнула на диван. Мужчина навис, заслоняя от взгляда дверь и добрую половину комнаты.

— Он же уйдет, — заскулила я, но собралась и выпрямилась со всем возможным достоинством. Дальше мой голос звучал ровнее, — господин Невилл, возможно, до вас никак не дойдет, но я все же постараюсь объяснить. Я. Люблю. Вашего. Сына. Я не причиню ему вреда, и я очень, просто невозможно...

...хочу быть с ним.

— Ты уже причинила ему вред!

Его рык перекрыл мой голос легко, как рык льва перекрывает урчание львенка.

— Мой сын вынужден был встать на пути у Тайного Совета, и все это — из-за тебя! Ты хоть понимаешь, какие последствия это может иметь? Хотя куда тебе понимать! Эх, дети...

Он говорил что-то еще, а я усмехалась грустно. Ну да, господин Велено и до вас успел добраться. С просьбами, угрозами или обещаниями? Дьябло прену, ну нафига я им всем сдалась?!

— ...если ты и вправду любишь его, то уйдешь. Я... — он скрипнул зубами и через силу проговорил, — дам денег и даже помогу уехать из города, если ты оставишь Александра в покое. У мальчика острый ум и блестящие перспективы...

"Мальчику двадцать шесть, и ему не позволяют жить самому!" — хотелось кричать мне, но я тихонько кивала, понимая, что в одном господин Невилл прав: от меня одни неприятности.

— Да, спасибо, нет, мне не надо денег... я напишу письмо, потом...

"Все потом". Я уходила, шепча эти слова, и глаза застилала соленая пелена, а за спиной все звучал голос отца Александра, который уверял, что так будет лучше.

Да, так будет лучше. И даже мне — будет хорошо.

Когда-нибудь.

Глава 10

Иногда кажется, что человек не в силах вынести то, что на него свалилось. Вранье это. Человек может все.

Как ушла из Центра, толком не помню. Ноги несли куда-то, все быстрей и быстрей, а грудную клетку разрывала такая тоска, что хотелось выть, громко и страшно.

"Я не виновата ни в чем! За что мне это, за что?!" — твердила, словно молитву, и вновь озлясь, принималась ругаться, путая русские слова с местными. Хотелось выть...

Но и это прошло. Все проходит.

Обнаружила себя в душном зале харчевни. Под руку весьма кстати подвернулся кувшин с компотом, и я вцепилась в него, будто в спасательный круг, и стала пить: жадно, едва не захлебываясь. Вид у меня был еще тот, потому что хозяин спросил участливо и осторожно, не желает ли чего госпожа. Госпожа ничего не пожелала и, расплатившись, вывалилась за порог. Боль когтями царапала сердце и дятлом стучала в затылок. При взгляде на встреченную влюбленную парочку стало еще тоскливей.

Встряхнул случай. Завернув за угол, я наткнулась на траурную процессию. Завернутое в ткань тело несли на руках быстро и деловито — некогда вышагивать медленно-чинно, да и незачем. До ближайшей фунебра пласо не так уж и близко, а дела не ждут. Тело сгорит, прах развеют по ветру. Покойника родные оплачут дома, но это потом, а сейчас — четче шаг, не отставай!

Я остановилась, пропуская, по старой русской примете — да и не только русской — не желая переходить дорогу. Мужчины, несколько женщин, мать и сестры, видимо, и — она. Я наткнулась на взгляд этой девушки, почти еще девочки с годовалым ребенком на руках, и отпрянула. Черные глаза, будто бездна, и темные круги едва не на пол лица. Кажется, что она не спала суток трое, а то и больше. Не плакала, только смотрела, почти не мигая, боясь пропустить слово, жест, хоть какой-то знак дорогого и единственного. А он взял и умер.

Они прошли, а я все стояла, придерживаясь рукой за угол дома. Камень под ладонью питал кожу теплом, проникающим до костей, и я утешалась этим прикосновением.

— Дура, — прошептала, пряча лицо за упавшими на грудь волосами. — Дура. Ты — жива, и это уже что-то.

Стояла так еще какое-то время, дыша размеренно и ровно. Осознанно. Затем, как старушка, вздохнула, отлепилась от стеночки и поковыляла в сторону, противоположную процессии.

Комната на два дня обошлась в три блюмона, добавив еще два, я договорилась насчет питания. Хозяин все улыбался и кланялся, и я состроила в ответ гримасу, отдаленно похожую на благодарность. Заполучив ключи, зашагала по лестнице наверх. Мальчик из прислуги явно рад был понести вещи, если бы таковые у меня оказались. Но нет, небедная постоялица — и расшитый по последней моде колумо, и плащ, добротный, хоть и не броский, свидетельствовали об этом — была налегке.

"Как бы не грабанули", — запоздало подумала я. Выбирая недорогую гостиницу, вернее, съемную комнату при харчевне на окраине Валора, о безопасности думала в ином ключе. Удаленность от людей, которые могли меня видеть в центре, — вот что волновало. А грабители... что же, надо будет обзавестись ножом, так, на всякий случай. Вряд ли я способна пустить его в ход, а вот пригрозить и убежать — другое дело. Я, может, и дура, зато бегаю быстро.

Проверив засов, осталась довольна. Комната закрывается не только на ключ, это хорошо. Приходить ночью, во всяком случае, сразу, сюда никто не планирует.

Я забралась на кровать с ногами, скрестив их в позе лотоса. Взялась за нижние уголки сумки, желая вытряхнуть все, но вспомнила про книгу и запустила руку в тканевое нутро. Писание на языке древних, мои каракули в недотетрадке и сложенный вчетверо листок с алфавитом я отложила в сторону, бережно огладив. Следом возник расшитый цветными нитями кошелек, взвесила его на ладони — не шибко тяжелый — и опустила на покрывало. Вещи появлялись, вызывая порой недоумение. Два яблока, пара лент для волос, пузырек с гипотензивным отваром — вещи, несомненно, полезные. Расческа тоже, но — три? Черная перчатка, почему-то одна, пустая коробочка из-под грифелей, шейный платок, четыре шпильки, игла с нитками. Того мусора, что вечно скапливался в моем мире — старые билетики, клочки упаковки — тут быть не могло, бумага все еще в цене, а пластика они не успели узнать. Верхней одежды кроме той, что на мне, с собой не взяла, но не слишком об этом жалела. Наряд хорош, обувь не жмет, да и плащ удобный и теплый.

С деньгами оказалось хуже. Не желая таскать тяжесть, почти все сбережения оставила в спальне Александра. Лоб свело гримасой боли — мешочек с деньгами на кресле еще один гвоздь в гроб нашей любви. Встряхнулась, взялась за счет.

Деньги, по-местному моно, я переводила как "монеты", хотя на отчеканенные кругляшки они походили мало. Голубые или синие пластинки толщиной в треть ногтя на мизинце, большей частью квадратные, различающиеся размером, цветом и гравировкой — или отсутствием ее. Некоторые — как произведения искусства, с редкими жилками в красной гамме от бледно-розового до бордового.

Итак, у меня скопилось восемь фиолетово-синих монет, двенадцать ярко-голубых и полгорсти бледных. Не великое богатство, но жить можно, и даже не бедно. Какое-то время, конечно.

А дальше что? Меня найдут, не те, так другие. Или деньги кончатся. Или вообще меня вынесут вперед ногами, как того бедолагу в саване. Бомба-то тикает, и голове лучше не становится.

Я прислушалась к ней. Ничего. Боль пульсировала, не выходя за отведенные рамки, но я-то знала, что она может из бутона раскрыться кровавым цветком и иссушить мозг, не позволяя думать ни о чем, кроме нее.

"Когда-нибудь там что-нибудь от давления лопнет, — хмуро подумала я. — И все. Писец собачке, поминай, как звали. Когда-нибудь. Но не сейчас".

Руки сами нащупали склянку с отваром, настроилась, хлебнула, сморщилась. Снова прислушалась. Ничего. Боль, я о тебе помню. Но — не сейчас, пожалуйста, не сейчас. Сгребая вещи обратно в сумку, я дотронулась до листка с алфавитом. Это он писал, чтобы мне легче было. Он. Сердясь на себя, я пихнула листок вслед за книгой и, пыхтя, занялась тремя десятками пуговиц на колумо. Выползая из одежды, как змея из старой кожи, я думала, что ужин подождет. Все подождет.

Сон — лучшее лекарство от бед.

Маркус качал головой и хмурил брови, но даже без этого было понятно, что он недоволен. На миг подумала, что будет отчитывать за поведение, как второклассницу, не иначе, но он взял за руку и потащил за собой.

Мы вышли через окно, мостовая толкнула в ступни легко, почти нежно. Во сне можно все, решила я и не удивилась ни этому, ни палящему, будто в пустыне, солнцу. Улицы замелькали так, словно бежали — они или мы, и вот уже перед глазами возникла зеленая стена монастыря. Растительность мы перемахнули одним прыжком, я глянула с опаской на Маркуса, который нынче — голубоглазый мальчик. Он вновь нахмурил брови.

— Я — часть Острова, Кристин.

"Ну да, Кристин, он — часть Острова, что ты тупишь? И вообще, это сон".

Привычное П-образное здание, фонтан. Сад мелькнул разноцветьем. Мой спутник — язык не поворачивался назвать его клещом — тащил в ту часть, где я еще не была. Деревья встали стеной, мы их запросто перепрыгнули и оказались на полянке.

— Разве такое бывает? — выдохнула я, обходя вокруг чуда.

На полянке рос небольшой, но набирающий силу, дубок. И не просто дерево, а молодой, слишком молодой, Хранитель. Я чувствовала это, но когда дотронулась до коры, отклика не последовало.

— Он слишком юн, — подтвердил догадку Маркус. — И спит.

— А когда он проснется? И... как это вообще возможно?! Я думала, что Хранители всегда растут на одном, определенном им месте.

— У Острова сейчас нет хозяина, он отзывается тому, кто зовет.

— И кто это сделал?

— Та, которую ты называешь Глорией.

— Однако, — пробормотала я и проснулась.

За окном светлеть и не думало еще, но спать расхотелось. Рядом с подушкой нащупала сумку, вздохнула удовлетворенно — все на месте. Пришлось бы уходить сейчас — собралась бы за минуту. Жизнь "налегке" в определенном смысле удобна.

Я зашарила по столу в поисках свечи. Эти комнаты не на богатых рассчитаны, потому о шарах можно только мечтать. Я с некоторым раздражением подумала, что зря не продают светильники маленькие, карманные, которые комнату пусть и не осветят, но читать с ними можно. С другой стороны, если сделать луч направленным с помощью отражателей, то он должен усилиться. Вот и фонарик получится. Пусть и зеленый, зато самозарядный, так сказать, на световых батареях.

Я даже застыла, обдумывая перспективы продаж подобного изобретения. Затем мысли вернулись к странному сну, руки с новым энтузиазмом зашарили по столу. Нашлась и свечка, и инструменты для ее разжигания. Вот тут пришлось повозиться — раньше с кремнем и кресалом я дела не имела. В результате долгого пыхтения возник огонек, и ничего попутно я не запалила. Настал черед книги.

С переводом ее далеко я не продвинулась, и рядом не было ни Гиза, ни Александра... скрипнув зубами, я загнала когтистую тоску обратно в сердце и принялась разглядывать картинки. Все их я видела неоднократно, но сейчас искала новые детали. И нашла.

Акулий был изображен как на хороших иллюстрациях для детских книг: любовно прорисованный, с глазами, зубастым ртом и плавниками, с городами и селениями, с людьми, чего-то прущими по дорогам или веселящимися на праздниках. Отмечены были и Хранители. Я неплохо помнила карту, которую разглядывала с ребятами, и там дубов было меньше. Как раз на один, Валорский.

Я чуть ли не носом уткнулась в лист, разглядывая его: небольшое деревце с кудрявой кроной. Пламя свечи дрожало, и я начала дышать ровнее, чтобы мелкие черточки рисунка не прыгали так сильно.

"Это что же получается? — думала я, легонько касаясь пальцами края листа. — В Валоре был Хранитель? Или же сейчас есть? Тогда почему не указан на карте? И Александр о нем не говорил. Выходит, они и сами ничего не знают?"

Я вздохнула, едва не задув свечу. Вопросов больше, чем ответов, а помощников у меня убыло. В Центр идти нельзя, потому что... нельзя. Пока не разберусь с нездоровым интересом к моей персоне, к Алексу приближаться не стоит. Так даже лучше, что он во мне разочарован. Может, забудет на время... разлюбит... проклянет...

На разворот упала капля, я испуганно промокнула ее краешком одеяла и отерла глаза. Нечего раскисать. Так легко отчаяться и сдаться, а это не мой вариант.

Я убрала книгу и погасила свечу. Комната наполнилась запахом дыма и теплого воска. Потерла ладони, пальцы, холодные и будто обескровленные, никак не желали согреваться. Экспериментируя с отварами и понижая давление, я помогала голове, но конечности страдали. Особенно руки. Юркнув под одеяло, я сунула ладони между ног.

Сон долго не шел, я успела взмесить постель своими поворотами, пока, наконец, не отключилась.

Утро встретило мелким дождем. Я наскоро позавтракала, поулыбалась хозяину, вызнавая местные новости. Тут все то же: кто-то умер, кто-то женился или кого-то родил. Поговаривали о новых налогах и болезни герента Альтана Второго, да продлит Великая Мать его годы. Я вежливо кивала, а на вопрос "местная ли госпожа" ответила отрицательно, вновь сославшись на селение на Крайнем Хребте. Мужчину такой ответ удовлетворил, лицо на время стало задумчивым, видно, прикидывал, как можно использовать эту информацию.

Покончив с завтраком, я отправилась в путь по мокрым улицам. Дождь прошел, оставив умытым город. Вдоль домов шумела в стоках вода, прикрытая решетками — о безопасности бестолковых прохожих тут заботились. Конечно, в центре приятнее, там цветы, фонтаны и чудные деревья, но и тут весьма недурственно. Во всяком случае, чище, чем в большинстве российских городов. Тут проблема с мусором решена просто — высокими штрафами. Да и бытовых отходов — оберток и бутылок — меньше, а помои можно выливать не за порог, а в канализацию. Хороший город. Надо только купить нож и поэкспериментировать с фонариком.

В Центральной Библиотеке Валора я уже бывала, но сегодня служащий оказался не знаком. Я двинула плечами, может, меняются они, и попросила литературу о Хранителях.

— Чем старше книги, тем лучше, — с вежливой улыбкой добавила я.

И с завистью глянула в спину юноше, который унесся подыскивать книги меж полутемных лабиринтов стеллажей. А библиотекарь остался сверлить меня внимательным взглядом. Не старый еще, но уже начинающий седеть, худой, длинный, он производил странное впечатление. В нем почти не было "отношения". Обычно при первой же встрече видно, как к тебе относится человек — опасается ли, доверяет, ждет чего-то или его зацепило праздное любопытство. А этот как чистый лист — пуст. Не человек, функция.

Я вздрогнула, когда он подмигнул. Тонкая линия губ сломалась, обозначая улыбку, а я потупила взор. Когда снова глянула на него, мужчина занимался своими делами — пролистывал какую-то книгу, делая пометки в другой книжице. И тут я решилась. Наклонилась к нему, опираясь руками на стол. Пусть фамильярно, зато голос повышать не пришлось.

— Извините, что отвлекаю, господин библиотекарь. Я всего лишь хотела спросить...

Я дождалась, пока он вновь вопьется в меня взглядом, и продолжила:

— ...был ли в Валоре Хранитель?

— А почему госпожа желает узнать это?

Брови мои нахмурились. А впрочем, чего можно ожидать от незнакомого человека? Что он начнет рассказывать все и сразу?

— Литература, которую я читала, и карты ясно указывают, что в Валоре Хранителя нет. Однако некоторые слухи дают основание сомневаться в этом. Вот я и пришла сюда, чтобы узнать. Мне интересна эта тема.

— Госпожа представляет интересы института или какого-то центра?

— Я? О, нет, это частный интерес.

Мы перекидывались вежливыми вопросами и ответами еще некоторое время, а потом мальчишка принес книги. Штук семь, две из которых оказались толщиной сантиметров в десять.

— Это все про Хранителей?

Видимо, в голосе прозвучал испуг, потому что библиотекарь вновь улыбнулся.

— Что вы, нет, конечно. Там не так много. Люций, посмотри, что там делает вооон тот посетитель. Да-да, юноша в сером жилете.

Помощник ушел, а мне досталось важное:

— Вы можете прочитать все это, госпожа...

— Белли, Кристина Белли, — подсказала я.

— Госпожа Белли, — послушно повторил мужчина, — но не найдете ни одного подтверждения ваших мыслей.

— Вы тоже читали?

— Да, я много интересовался Довалорским периодом.

Я вздернула брови, и он пояснил:

— Время, когда этот город еще не звался Валором и не был под рукой герентов Альтаихо. Тогда многое было по-другому. Сами понимаете, книг по тому периоду почти нет.

— Да, пожар и... что?

— Пожар... если бы только это. Итак, госпожа, вы решили не брать эти книги? — спросил он совсем другим голосом.

Я скосила глаза на мальчишку-помощника. Он управился с поручением и вернулся к столу.

— Да. Я... ммм... передумала, — ответила я, подхватывая непонятную мне игру.

И парнишка, стреляя молниями из глаз, поволок книги обратно. Надо отдать ему должное — он промолчал. Мужчина поведал ровным голосом:

— А Хранитель в Валоре был. Так давно, что об этом уже не помнят. И не говорят. А я могу узнать, откуда вы знаете об этом?

У меня руки чесались выложить перед ним книгу и взглянуть на это невозмутимое лицо, на то, как оно вытянется, едва мужчина увидит язык древних. Но я сдержалась. Лишь развела руками, мол, увы. Он кивнул, видно, другого и не ожидал.

— Вы часто тут работаете?

— Не всегда, но да, часто.

— Хорошо, — пробормотала я, совершая усилие, чтобы не закусить в задумчивости губу.

Выйдя на улицу, которая почти уже просохла, я поняла, что этот визит много не дал. Загадок стало еще больше, отгадок не прибавилось, а раскрываться перед незнакомыми мужчинами я уже не спешила. Хватит с меня... мужчин.

И я зашагала к женщинам — в монастырь.

Если бы я знала тогда, чем этот поход обернется.

— Может, кто-нибудь теперь объяснит, по какому праву меня тут держат?

Злоба клокотала в горле, душила. Монашенка не прониклась. Она оставила поднос с едой и пузатым кувшинчиком и вышла, молча прикрыв дверь. Я услышала скрежет ключа в замочной скважине и выдохнула, пытаясь успокоиться. Полутемная келья с узким окном под потолком больше похожа на камеру, хотя здесь есть и нормальная кровать, и стол со стулом. Плюс в том, что вещи мои не отобрали, а еще принесли книг и бумагу — для записей. Только наружу выпускать не спешат.

Поначалу все шло хорошо. Сестра Евгения приняла с тревогой и радостью: она-де беспокоилась, ведь я пропала больше чем на неделю. На расспросы о Валорском Хранителе отвечала спокойно и обстоятельно, будто и не были эти сведения потерты из всех книг. Да, был в городе Хранитель, но очень давно. Да, убили его — скорее всего, но доподлинно неизвестно. Да, растет при монастыре новый, молодой еще, не более пятнадцати лет. Распознала его сестра Глория, Дар которой весьма силен.

Мы мило поговорили, мне даже показали юного Хранителя. Он оказался таким же, как и во сне — небольшим и кудрявым, с той лишь разницей, что я не чувствовала в нем чего-то особенного. Дуб как дуб, пааааадумаешь.

А потом началось. В первый вечер меня удержали разговорами и чрезмерной заботой, мол, нельзя девушке без охраны ходить по ночам. Второй день был полон прогулок, неспешных бесед. На предложенные книги я накинулась с жадностью, просидев за ними почти до самого вечера, а когда собралась уходить, поняла, что заперта. Попробовала толкнуть сильнее, налегла плечом — безрезультатно. Вопли подействовали лучше: явились две монахини нехилой комплекции и попросили вести себя тихо. Сказали, что замок на двери — для моей же безопасности, потому как некоторые из женщин в этот период "ходят за луной". То ли они меня приписали в лунатики, то ли кого-то еще — не знаю. Просьбу увидеть настоятельницу тоже не удовлетворили. Вроде как занята она, да и поздно уже. И дверь закрылась. Я осталась одна и — взаперти.

В последующие дни все шло по похожему сценарию: книги, прогулки в саду, беседы. Только за пределы "зеленых стен" меня не пускали. И леди Евгения вечно была занята, ее я ни разу не видела с того дня, как пришла сюда. В монастыре что-то происходило, что-то скрывалось за серыми платьями и нейтральными полуулыбками. Но что — я понять не могла.

— Это не воинствующая религия, — напоминала самой себе. — Тебя тут вряд ли прикончат во имя идеи.

Мысль не утешала. А по спине меж тем пробегали мурашки, когда меня мягко, но настойчиво, заворачивали в сторону — к фонтану, в сад, в келью. Но никак не за ворота или же к настоятельнице.

Я ворчала, ругалась, требовала, раз даже попыталась бежать — и отпор оказался серьезен. Меня спеленали, словно котенка, и водворили в "камеру". Тогда я вызверилась окончательно, решив поступать впредь с этой братией так же — без лишних сантиментов.

Пошли уже пятые сутки со дня прибытия в монастырь. Дверь по-прежнему запиралась снаружи, на вопросы отвечать никто не спешил, как и выпускать меня. Я заподозрила уже козни против настоятельницы, когда явилась она сама. Более замученная и уставшая, чем обычно, но глаза-омуты, в которые глянь — пропадешь, убедили: с ней все в порядке. Это вызвало новый прилив злости. Я придушила его в зачатке, потому что нервничать мне нельзя. От этого повышается давление, болит голова — так, что хочется лезть на стены. Отвара Алекса осталось на два пальца, раздобуду ли что-то подобное, не известно, и надо беречь его. Беречь и терпеть.

— Объяснитесь, — только и велела я, усаживаясь обратно на постель.

Стала дышать ровнее и умудрилась не удивиться ответу.

— Это для твоей пользы.

В этот миг я поверила в слова сестры Глории о том, что настоятельница "двинулась" умом. Я помахала левой рукой, продолжайте, мол. С сумасшедшими рекомендуется не спорить, особенно если твоей свободой распорядились по-своему.

— Кристин, ты — шаанджита, надежда Островов. Мы ждали — и ты пришла. Но почему же, сохрани Великая Мать, ты не хочешь этого признавать?! И ничего, совсем ничего не делаешь!

Брови мои поползли вверх, когда леди Евгения повысила голос. Но, к ее чести, настоятельница быстро опомнилась и заговорила медленно и значительно:

— Признаю, с нашей стороны было не очень... вежливо удерживать тебя силой. Но иного выхода я не видела. Отрезая лишнее, мы создали идеальные условия для твоего пробуждения. Древние книги, умные разговоры, само место, веками бывшее средоточием мудрости и традиций. Женщины, посвятившие жизнь служению Великой Матери, понимают смысл слов "долг" и "ответственность". Ты же очень легко отвлекалась, и...

Она замолкла, когда я подняла вверх указательный палец, прося дать слово. Просто так перебивать казалось неуместным.

— Это все из-за... мужчин? Из-за возлюбленного моего, на которого "отвлекалась" слишком часто? Из-за того, что там, в городе, мне было интереснее, чем тут? О, да, мне было хорошо, и я забывала... обо всем.

Я замолкла, чувствуя, как дрожит голос. Если сорвусь на крик или слезы, то проиграю, признав истерикой: леди Евгения права, я отвлекаюсь, и нужно меня изолировать, чтобы проявила как следует свою шаанджитчатость. А потом уж можно и по мужикам. Если позволят. И если доживу.

Только мнения моего они не спросили.

— Да. Ты теряла драгоценное время. Поверь, это для твоей пользы!

— Что — для моей пользы? Держать взаперти? Отрывать от привычного распорядка дня? Сомневаюсь, что это польза. Это стресс, а в состоянии стресса можно убить или сдать экзамен, но никак не пробудить Дар.

— Не всякий способен следовать нужным путем самостоятельно. Некоторых необходимо направлять и ограничивать.

— И вы считаете, что шаанджита, та, что меняет, нуждается в таком "направлении"? Я видела Хранителей, всех, я слушала их истории. И к вам пришла не просто так, а с целью, со знанием.

— Этого мало...

— Я смогу войти в Башню.

Не знаю, кто меня дернул сказать так, но попала я в точку. Безупречное лицо дрогнуло.

— Ты еще не готова.

Она вышла так же стремительно, как и вошла. Я опять осталась одна. Ключ не повернулся, но это ничего не меняло. Пытаясь уйти так, перечеркну все, чего добилась разговором. А добилась немалого: сестра Евгения начала воспринимать меня всерьез. Может еще и прислушиваться начнет, чего доброго.

Когда дверь скрипнула, вновь открываясь, я поняла: этот бой остался за мной. Главная женщина здешних мест пригласила на беседу в саду. Подхватив со стула колумо и сумку, я замешкалась с плащом. В результате взяла и его. Живешь налегке — таскай шмотки с собой.

Настоятельница все расспрашивала о Гизе. Я рассказывала — по возможности честно, но осторожно. Она слушала, едва заметно кивая, уточняла некоторые моменты, и снова слушала, словом, вела себя как интересный и воспитанный собеседник.

— Он один из ауданто, слышащих, — подытожила она, когда остановились на развилке дорожки.

Я переступила с ноги на ногу. Гравий коротко хрустнул, подумалось, что ходить неслышно тут сложно. Это с одной стороны, а с другой — есть что-то умиротворяющее в ровном "хряп-хряп" под пение птиц. Может, оттого и не меняют это покрытие на плитку или камень, как заведено в городе.

— У него Дар?

— Дар — у женщин, мужчина способен слышать, и только.

Я быстро уяснила разницу: общаться с Островом может лишь женщина. Подобная сестре Евгении или Глории, или... мне? Хех.

Так, гуляя и разговаривая, я успокаивалась. Тихо, красиво. Не нужно никуда бежать, никто не хватает за руки и не тащит за собой. Предательский голосок шепчет: тут так хорошо, и уходить не надо. Что там, за зеленой стеной? Шум, суета, злые люди. А тут тишина и покой. Смерть.

Я встряхнулась и сообщила спутнице, что сегодня ночую в городе.

— Это исключено.

Вот и все — в ответ. Она вознамерилась продолжить прогулку, но я удержала за руку.

— Леди Евгения, давайте уточним. Я весьма благодарна вам за помощь и ценнейшие сведения, но я не ваша собственность, уж извините. У меня есть свои планы в городе, да и... белье новое купить надо, в конце концов!

— Сестры могут дать тебе все, что пожелаешь.

— Не в этом дело. Чего вы боитесь? Что я уйду и не вернусь? Смешно.

— Кристин, ты многого не понимаешь.

На этих словах я вскипела, но как-то удержала себя в руках, шумно выдохнув.

— Тобой интересуется Тайный Совет Альтаихо.

Я отмахнулась с небрежностью, молвила:

— Это не новость.

— Я за тебя беспокоюсь.

"И это не новость", — подумала я, а вслух сказала:

— Я тут уже два месяца выживаю. И, как видите, жива и здорова. Почти.

— Ты — великая ценность для этого мира. Мы не можем так рисковать.

И она оборвала "аудиенцию", сославшись на вечернюю молитву. Я стиснула кулаки. Опять мы вернулись на место. Отлично! Если есть у вас большая ценность — заприте ее в сундук. И не важно, что она будет возражать. Ценностям права голоса не давали, угу.

Я отправилась вышагивать по дорожкам в гордом одиночестве. Гравий скрежетал, монахини шарахались. Остановилась резко, напугав еще одну, и потерла лоб. Складка выше переносицы стала новым приобретением, кажется даже, я спала так — со сведенными бровями, расслабляясь совсем редко.

Можно было, конечно, остаться тут, на полном обеспечении, потихонечку развивать в себе Дар под чутким руководством леди Евгении, искать способы лечения или облегчения моего состояния. Жить, ни о чем не заботясь. Можно. Но что-то во мне противилось такому варианту событий. Свобода, пусть и призрачная и тяжелая, казалась важной.

— Я не хочу быть шаанджитой, — пробормотала, покусывая губу. — Я девочка, я хочу платье. А еще — к Александру под крылышко. Хех. Вот дура-то.

Еще вдруг подумалось, что сказал бы по этому поводу Гиз: да, дура, зато самокритичная.

Еще раз обругав себя за малодушие, вновь принялась нарезать круги, пока из храма не потянулись монахини. Солнце скрылось за цепочкой гор, и четче выделились светильники, разбросанные по саду.

Монастырь ночью сверкает подобно шкатулке, в городе лишь центр так освещен. Учитывая, что тут живут лучшие валорские лекари, это и не удивительно. Плату за услуги они не берут, но пожертвований никто не отменял.

Выцепив взглядом леди Евгению, я отправилась к ней. Не могу убедить, так возьму измором. Женщина, увидев меня, обратилась благожелательно, но едва заслышала "старую песню", возмутилась:

— Кристин, мое терпение велико, но не безгранично! Я думала, мы все решили.

— Я тоже много что думала, леди Евгения. И подозреваю, совсем не то, что вы.

Она шагнула ближе. Ладони ее, узкие, но удивительно сильные, легли на мои плечи, сжали. Взгляд вперился в мои глаза, медовый голос полился в уши:

— Кристин, дорогая. Самое безопасное место — здесь. И я, и сестры будем заботиться о тебе всегда. Тебе не нужно убегать или стремиться самой решать мелкие проблемы. Ты — дома...

Она говорила еще что-то, а я чувствовала, что улетаю. Еще чуть-чуть — и поверю во все, что скажет. И возражать даже не буду.

Злость поднялась из живота, схватила за горло, ударила, выталкивая из-под власти чужой воли. Я зарычала, стряхивая ее руки:

— Ну уж нет! Я не буду вашей марионеткой. Ни сейчас, ни когда-то еще. Хватит!

Настоятельница отступила на шаг, тень испуга набежала на прекрасное лицо. И пока она не взяла себя в руки, я добавила жестко:

— Я ухожу.

— Нет!

— Да. И вы с этим ничего не поделаете.

Наверное, что-то было в моем взгляде, потому что она ответила не сразу.

— Утром.

Мимолетно я испугалась: это "утром" всего лишь отговорка, но женщина сказала твердо:

— Обещаю.

Я кивнула и молча зашагала по дорожке в сторону кельи. За спиной незнакомый голос произнес:

— А девочка-то растет.

И молчание было ему ответом.

Никогда еще я так не радовалась обеду. Самому простому обеду — тушеное с овощами мясо кролей-переростков, вишневый пирог и молодое вино. В недорогой харчевне, не самой чистой и приличной, но — за пределами монастыря. Я сияла, но когда ко мне попытался приклеиться посетитель, поняла, что пора "сияние" поуменьшить.

Проснулась я утром, но дело затянулось до полудня. Леди Евгения пыталась отговорить — конечно же, безрезультатно. Даже фраза "бойся женщину, что зовет себя Хелен" не помогла. Встревожила, да — и сюда добралась железная леди — но желания остаться не вызвала.

Настоятельница сдалась и снабдила напоследок ценными указаниями и батареей склянок с отварами — обезболивающим, жаропонижающим и гипотензивным, то бишь, снижающим давление. Я кивала и благодарила, понимая, что долго эти отвары не проживут. Часть выпью, часть выкину за сроком давности. Она же хмурила брови и сцепляла в замок пальцы. Понимала, что если я уйду, то нескоро вернусь. Скорее всего, ее вела забота, я даже почувствовала укол совести — неблагодарная я скотина, сбегаю из такого замечательного места. Но решения не переменила. Есть время уходить, и оно настало.

Я расплатилась и вышла на улицу. В глаза ударили лучи, я зажмурилась, прикрывая глаза ладонью, и не сразу заметила мальчишку, который вышел за мной. А когда заметила, стало поздно. Наглец ухватил за ремень сумки на спине и ринулся прочь, едва не распластав меня по мостовой. Оцепенение, захватившее на миг, быстро прошло, и я припустила за ним.

Бегал он быстро. Долетел до угла дома и повернул в проулок, я, чувствуя, как колотится бешено сердце, нырнула за ним. Мы петляли, пробегая дворами и перепрыгивая низкие заборы. В голове стучало: "Он. Украл. Мою. Сумку". Не чью-то — мою! Вместе с хрипами из груди вырывалось звериное: догнать и растерзать. Догнать! Растерзать! Остановись я на миг, сама себя испугалась бы. А так — только бежала, вперив взгляд в худые лопатки подростка. Он оглядывался все чаще, показалось — с испугом. Еще бы! Кто ожидал от девушки, что так сократит расстояние, да и вообще, что погонится.

Мы вышли на "финишную прямую" — впереди зашумел базар.

"Уйдет, сучонок", — зло подумала я и прибавила ходу.

Я бы не догнала его, но помог случай. Мальчишка в очередной раз обернулся, и это стоило ему времени и ушибленного плеча: он задел по касательной мужчину, которого вовремя не заметил. Потерял равновесие, едва не выронив и добычу, почти остановился. И тут налетела я. Левая рука ухватила за шиворот, парнишка нырнул под нее, пытаясь вывернуться, но тут его нашла правая — кулаком в ухо. Боль отозвалась аж в локте, но я этого не заметила, как и грохочущего, будто поезд, сердца и звенящей головы. Я пнула его коленом в живот, рывком швырнула на мостовую — откуда только сила взялась! Даже так он не хотел отдавать сумку, и я пнула еще раз. Удар пришелся по голени, противник ослабил хватку, и я вырвала свою вещь у него из рук. Мальчишка подобрался удивительно быстро, в ладони тускло блеснуло — нож. Но глянул на собирающуюся толпу и шагнул назад, а после, бочком, двинулся к переулку. Я не стала его останавливать. С нарушителями пусть городская охрана разбирается, я же вернула свое.

Вместе со схлынувшим адреналином оставили и силы. Я бы села на мостовую, не поддержи меня кто-то из мужчин. Он что-то спросил, но я уже не слышала. По затылку будто молотом били: четко, размеренно, сильно. Казалось, что носом пойдет кровь, а если и нет, то треснет череп, как перезревший арбуз.

"Только бы не отключиться", — стучало в голове. На колени я опустилась прямо тут, руки слепо зашарили в сумке. Склянки леди Евгении нашлись быстро, прозрачные и пузатые, с отварами почти одинакового цвета. Строчки в пояснительном листке расплывались, я никак не могла прочитать их. Махнув на инструкции рукой, я хлебнула по очереди из каждого. На вкус все показалось мерзким.

Сквозь туман прорвался голос мужчины, что поддержал меня:

— Сьерра, чем вам помочь?

Я мотнула головой, мол, ничего не надо, и тут же пожалела об этом: новый взрыв боли заставил крепче сцепить зубы. Мужчина же легко подхватил меня на руки и куда-то понес. Я подобралась, даже голова вроде как прояснилась. Ни потери сознания, ни слабости я себе позволить не могла.

На нас дохнуло жаром и шумом — харчевня возле базара полна в этот час. Потолок качнулся и начал приближаться рывками, мы поднимались по лестнице. Я уткнулась носом в ключицу, ерзая щекой по жесткой ткани жилета. Голову потихоньку отпускало, боль перестала быть нестерпимой. Когда мужчина, следуя указаниям хозяина, шагнул в комнату и положил меня на кровать, я смогла его разглядеть. Немолодой, с посеребренной коротко стриженной гривой. Среднего достатка, явно не обычный мастеровой: одежда добротная и подобрана со вкусом. И что ему от меня нужно? Помог из чистого альтруизма?

— Не волнуйтесь, я не собираюсь вас грабить, — произнес он, заметив мою подозрительность.

— Хорошо бы, — пробормотала я и добавила громче, — спасибо.

— Пустое. Вам надо в странноприимный дом, к сестрам.

— Спасибо, не надо.

Если он и удивился, то вида не показал.

— Вам решать, что и как делать, госпожа...

— Белли, Кристина Белли, — ответила я, с опаской прислушиваясь к боли. Она не прошла, но стала еще слабее. И тело вместе с ней — тоже.

— Рональд Марселл, купец из гильдии Марселл-кай-Тэйлор.

— Оседлавший море?

— Можно и так понять, — ответил мужчина и первый раз за все время улыбнулся, открыто и добродушно. — В моей семье было много моряков, но с тех пор прошли десятилетия, и семья давно занимается торговлей.

— Чем, позволите узнать?

— Всем понемногу. У нас высшее разрешение от Совета Семи, то есть, торговля всем, кроме запрещенных товаров.

Меня так и подмывало спросить: каких это? Но не спросила, опасаясь негативной реакции. Мы помолчали — каждый о своем.

— Вы точно ничего не желаете? Если так, то позвольте мне вас оставить. Дела. Если вам что-нибудь понадобится или просто возникнет желание поговорить, приходите на улицу Гильдий. Ее легко найти, это недалеко от Центральной Библиотеки.

— Я знаю. И обязательно приду. Мне есть, что вам предложить. Что-то, чего в городе еще нет.

Он окинул меня новым взглядом: цепким и профессиональным. Коротко поклонился и вышел за дверь. Через минуту заглянул хозяин, но был отослан с просьбой не беспокоить какое-то время. Какое — я не знала сама. Вставать не хотелось, день терять — тоже, я злилась на себя и болезнь, на дурную голову и не вовремя подоспевшего мальчишку. С другой стороны, инцидент принес и полезные контакты. При случае господину Марселлу можно продать идею ручного фонарика — меня она зацепила, и в будущем я собралась воплотить ее в жизнь.

А сейчас села повыше, подложив под поясницу подушку. Раскрыла книгу, уголки обложки, фиолетово-синие, резные, приятно холодили кожу. В голове назрела мысль о новом эксперименте.

Маркус пришел на удивление быстро. На этот раз двойная картинка далась мне легче. Я подозревала, что вскоре смогу обходиться и без этого, общаясь ментально и не считая себя сумасшедшей.

— Маркус, слушай, вот ты — клещ-ядовик и, одновременно, часть Острова, способная видеть то, что происходит далеко отсюда, и знать то, чего не знаю я. Не буду спрашивать, как это возможно, подозреваю коллективный разум или что-то вроде того. Как часть Острова ты должен понимать язык древних. Помоги прочесть, а?

Я говорила шепотом, смущаясь своего голоса, но не умея сразу формировать четкие предложения прямо в мозгу. Ответ заставил вздрогнуть.

— Нет.

— Но почему?

— Ты сама это можешь.

"Ну да, конечно, читать на незнакомом языке так просто!" — сварливо подумала я.

Мальчик вновь очень серьезно покачал головой. В детском голосе мне послышались нотки грусти.

— Ты не веришь в себя. Зря.

Я стиснула зубы и взялась за книгу. Пробегая по строчкам, я понимала, что это ничего не дает. Все те же странные символы, не желающие складываться в предложения. Если верить алфавиту Алекса, то вместо фраз выходят отдельные слова, никак не связанные друг с другом.

Я почти сдалась, когда, перевернув страницу, нахлынуло это. Будто что-то ударило в грудь. Дыхание перехватило, я начала хватать воздух ртом. Знание душило. Оно словно жило во мне раньше, всегда, а теперь выползло наружу, и стали понятны закольцованные предложения, специальные знаки для обозначения рода и некоторых слов. Все то, чего не оказалось в алфавите, и что никто мне не объяснял.

Желудок не выдержал первым. Я едва успела стряхнуть с колен книгу и добежать до окна. Хорошо, что внизу никого не оказалось. Отирая рот тыльной стороной ладони и морщась от кислого привкуса, я едва не плакала. Если каждый шаг через это — тошноту и дикие боли, потери сознания и слабость, то нахер такие способности!

Зачем мне все это? Зачем нужно читать эту книгу, мучаясь с чужим языком? Зачем узнавать про Хранителей и докапываться до истины? Зачем искать — с упорством крысы в лабиринте и логикой сумасшедшего? Зачем? Любопытство или вера в собственную избранность? Спасительница мира, ха! Ты себя-то спасти не можешь, шаанджита. Да и надо ли этот мир спасать? Он выглядит благополучным.

Тогда — зачем?

Ответ пришел, простой и ясный. Страх. Сидеть на месте и не делать ничего слишком страшно. Так остается много времени для мыслей о смерти.

По стене я сползла на пол и тихонечко заскулила.

Глава 11

Когда жизнь повергает наземь, ты встаешь и идешь дальше — или остаешься лежать и умираешь.

Я предпочла встать, утереться и вернуться к книге.

За ней я провела остаток дня, читая до тех пор, пока в комнате не стемнело. Поначалу читать было странно, я все кидала взгляд на листок с алфавитом, не доверяя самой себе. Потом освоилась, строчки побежали легко, как на языке не родном, но неплохо изученном. Для себя находку окрестила как "Легенды и байки Акульего или Невероятная история". Тут были герои: воители и миротворцы, а еще дороги, города, Хранители, Белые Камни и многое, многое другое. Я будто вытряхнула из мешка недостающие пазлы, и картинка начала складываться воедино.

Я читала, удивлялась — многие сказки тут оказались историей — и потихоньку зверела. Ильгизар наверняка знал, не мог не знать! И молчал не хуже предприимчивого дельца, выдавая информацию по крупинкам.

— Маркус, где Ильгизар? — зло спросила я, вспоминая высокие скулы, темные глаза и жесткие волосы.

Ответ колокольчиком прозвучал в голове:

— Его нет на Акульем.

— А где он?

— Не знаю.

Я прикусила губу. Ну да, связь островов через Хранители, но это другое, это система, а клещ всего лишь часть этого Острова, и что происходит на других, знать не может.

— Ладно. Но если он появится, ты ведь мне скажешь, да?

Маркус ничего не ответил, но я почувствовала тепло одобрения в области солнечного сплетения.

Вечером отчаянно захотелось гулять — никак не могла изжить привычку "намотать километраж перед сном". Я, побродив по комнате от окна до двери и обратно, сдалась. Удобные полуботинки, штаны, рубашка, винного цвета колумо, застегнутый наполовину, сумка через плечо и плащ на сгибе локтя — вот и все вещи.

Спустившись вниз, с удивлением обнаружила, что комната оплачена до утра, да и ужин с завтраком в эту сумму входят. Ох уж этот господин Марселл, не иначе как решил поиграть в джентльмена. Или это обычный жест состоятельного мужчины? Так или иначе, но я поблагодарила хозяина, сжевала пару кусков пирога с капустой и вышла на улицу.

Вечер стоял дивный. Солнце зашло, на город мягко опускалась ночь, теплая, нежная. В подобные ночи так хочется гулять с любимым за руку и целоваться без конца, прячась от света фонарей в арках и за колоннами центра или в подворотнях окраин.

Ногти впились в ладони — от злости я стиснула кулаки. Задышала ровнее. Ни к чему портить хороший вечер лишними мыслями. Ноги понесли в центр — тот, который с фонтанами, вычурными деревьями и площадями. Я прогуляла часа два или три, пока небо не стало похоже на густо-черное покрывало с тусклыми блестками звезд. Яркими они были там, в горах, а тут холодный белый свет глушился теплый зеленым.

Я вернулась в комнату при харчевне и уснула мертвецким сном.

Дом гильдии Марселл-кай-Тэйлор нашелся легко, как и обещал Рональд. Трехэтажный, с высоким крыльцом и пышными клумбами вдоль фасада. Камень стен темный, как и везде, ставни красные, вдоль второго этажа длинный балкон с колоннами. Внутри просторно, не очень людно и уютно. Тяжелая мебель, богатые тканевые обои на стенах — сразу видно, что дела в торговом доме идут хорошо.

Господина Марселла на месте не оказалось, ожидать я разместилась на мягком диване. По мне то и дело скользили любопытные взгляды, я делала вид, что не замечаю их, и все оставались довольны.

Долго ждать не пришлось. Мужчина вошел стремительно, деловитый и собранный, переговорил наскоро с кем-то из купцов, и после уже направился ко мне.

— Вижу, вам уже лучше, госпожа Белли, — произнес он, подавая руку, чтобы мне легче было выкарабкаться из диванного плена.

Диванчики эти я окрестила "сонными". Сядешь в такой на две минутки, а размякнешь настолько, что согласишься потом на любые цены и условия договора.

— Можете звать меня Кристин.

— А вы меня — Рональд.

Я улыбнулась ему совершенно искренне. Меж тем меня провели лестницей на второй этаж, где обнаружилась огромная зала с не менее огромным камином, в котором можно было устроить ложе на пару человек. Зала выходила окнами на балкон, а мы отправились дальше — через одну из дверей в кабинет.

Двери оказались двойными, в одной мне даже почудилась металлическая основа. Я вошла и огляделась. Небольшая уютная комната. Стол, несколько кресел, книги в шкафу, секретер и диван. Батарея весов и гирек у стены, забранное вычурной решеткой окно. Еще одна дверь — возможно, что в спальню, но не исключен и запасной выход.

— Вижу, что вы по делу, Кристин.

— Все-то вы видите, — с доброй усмешкой ответила я.

Не знаю почему, но я отчаянно симпатизировала этому человеку. То ли дело в благодарности за помощь и хорошее отношение, то ли я, любительница кабинетов, увидела тут близкое и "мое", и потому прониклась. Так или иначе, но мне хотелось с этим человеком подружиться. Именно поэтому я не собиралась ему врать.

— Это мое дело — видеть, что кому нужно.

Я, порывшись в сумке, выудила пару листов с чертежами "фонарика". Пока Рональд изучал, я поясняла и радовалась, что подготовилась заранее — показать все лишь на словах было бы сложнее.

— Только учтите, — сказала я после того, как мы перешли к речи о ценах и пообсуждали их немного, — у меня проблемы с властями. Точнее — с Тайным Советом Альтаихо. И в Центр Техновитологии вам самому идти, я там тоже... подпортила отношения. Думаю, Александр Невилл поможет вам, он талантливый ученый. Только, прошу, без отсылки на меня. И — главное. Деньги я оставлю у вас на хранение.

Он слушал внимательно и молча.

— Почему вы мне все это говорите?

— Ну, судя по тому, как вы заботились о незнакомой девушке на улице, человек вы неплохой и в меру рисковый.

— Может, я хотел произвести на вас впечатление.

— Вам это удалось.

Он с улыбкой качнул головой.

— Кристин, вы совершенно не умеете торговаться.

— Не умею. Зато, надеюсь, умеете вы. И дела наши пойдут в гору. Деньги как таковые меня мало интересуют, а вот воплощение некоторых идей — гораздо больше. Взять хотя бы фонарик: удобно и безобидно... на первый взгляд. Что я вижу еще, говорить не буду, ни к чему это сейчас.

Мы встали и пожали руки, уверяя друг друга в удовольствии, полученном от общения. В общую залу я вышла первой и встала, будто к полу приросла. Рональд остановиться не успел, наткнулся, за спиной послышались извинения, но я не слушала его.

Передо мной стояла она — русоволосая, высокая и худая, скупая на лишние движения и слова. Хелен.

— Кристин, — услышала я от нее и вздрогнула.

— Это она?

Я перевела взгляд за спину женщины. Там стоял один из торговцев, встреченных внизу, и еще двое незнакомых мужчин.

— О, госпожа Альмуро, приятно вновь видеть вас!

Это господин Марселл умудрился подвинуть меня и войти в залу. Я, изображая живую декорацию, смотрела на сцену взаимного приветствия. Мысли бродили разные, от "что она тут делает?" до "бежать, быстро бежать!". Наконец, они закончили, и Рональд, видя мое замешательство, представил нас друг другу:

— Госпожа Альмуро, госпожа Белли.

— Мы знакомы, — сухо произнесла Хелен.

Мужчина даже бровью не повел и, как радушный хозяин, пригласил всех в кабинет.

Руки мои подрагивали, и я сцепила их в замок, положив на колени. Спина горделиво выпрямлена, плечи развернуты, подбородок вздернут — к разговору готова. С любопытством я выслушала быстрый разговор хозяина с гостьей, они условились вернуться к торговым делам позже. А потом она взялась за меня.

— Кристин, почему ты сбежала? — с укором спросила женщина.

— А почему Ник стрелял в меня? — с не меньшим укором парировала я. — Кстати, как он?

— Жив и здоров. Господин Марселл, где я могу поговорить с вашей гостьей наедине?

— У меня нет секретов от господина Марселла, он мой... поверенный, — выдала я и уставилась с мольбой на мужчину.

Он вновь сел и развел руками, мол, ничего со мной сделать не может. Я улыбнулась с благодарностью.

— Что же, пусть так. С господами Левиллом и Кайи, — последовательный кивок в сторону мужчины-брюнета и блондина, — ты еще не знакома. Они помогут тебе собраться в дорогу. Подберут спокойную лошадь и удобную обувь.

— В дорогу?

— Витуум ждет.

— Я не поеду.

— Ты должна. Тебе самой это надо.

— Мне — нет. Вот вам — вполне может быть.

— Кристин, нам некогда играть в эти игрушки.

— А я и не играю, Хелен.

Некоторое время мы сверлили друг друга взглядами. Я почувствовала силу, готовую подмять мою волю, всю меня, и со злостью вышвырнула прочь. Женщина вздрогнула, русые брови ее нахмурились.

— Ты изменилась. Сильно.

"Сама в шоке", — подумала я, но промолчала.

— Я даже начинаю верить, что видение насчет тебя не такая уж и ошибка.

— Какое видение?

Быстрый взгляд на господина Марселла и ответ:

— Что ты — шаанджита.

"Вот те раз, еще одна ненормальная с видениями". Так и подмывало спросить, не из монастыря ли какого она сбежала, но я сдержалась.

— Может, и так. И что дальше? Прыгать от радости и трусцой бежать туда, куда скажете? Я вам, конечно, благодарна за Дарвик, но не настолько. Меня и тут порядком достали.

— Кто знает о твоей сущности?

— Немногие. Настоятельница местного монастыря и кое-кто из сестер. Еще, вероятно, господин Велено, представитель Тайного Совета Альтаихо.

— Все? Не скрывай, если что-то знаешь. От этих ответов многое зависит, не только твоя безопасность.

— Еще господин Невилл, ученый из Центра, и господин Солл из Лунных Псов, — медленно произнесла я, глядя в глаза Хелен с угрозой, — они помогали мне здесь. Как и госпожа Формари, хозяйка "веселого дома".

По лицу женщины пробежала тень недовольства, видно, кто-то из моих друзей ей не понравился.

— Лучше тебе сейчас с ними не видеться. В Витуум ехать надо.

— Надо, — согласилась я. — Езжайте. А мне и тут хорошо. И с кем мне встречаться, тоже сама решу.

— Я думала, ты повзрослела, Кристин. А ты как была упрямой девчонкой, так и осталась. Но что язык выучила и силу будишь, это хорошо.

И она замолкла, оставив меня гадать, комплимент это или все же наоборот. После паузы уже попросила:

— Только не убегай, как тогда.

— Я постараюсь, — честно ответила я.

А еще подумала о том, что когда тебя никуда не тащат силком и не пытаются манипулировать, подобное обещание проще исполнить.

Мы распрощались все там же, в кабинете. Когда господин Марселл провожал до двери, то спросил, придерживая за локоток:

— Кто вы, таинственная госпожа Белли?

— Героиня народного эпоса, — буркнула я. — Вон, у нее спросите, ей лучше знать.

Он улыбнулся, мягко и дружески, и с напускной строгостью попросил явиться к ужину. Я вновь кинулась обещанием и ушла, сообщив, что выход найду сама.

Скамеечка в парке стала местом для размышлений. Я все думала о том, что зря так боялась Хелен. Она вполне адекватна и многое знает. Может, и вправду Валорское приключение кончилось, и пришла пора заглянуть в Витуум? С тоской вспомнилась комната на чердаке и шутливые перебранки с Адель и девочками, руки и губы Алекса и его лаборатория, Ильгизар, мой таинственный друг-монгол. Друг ли?

"Друг", — твердо решила я. Пусть мотивы его не ясны, а частые исчезновения пугают, но я верю ему. Я так ясно представила его, что показалось даже: появись он сейчас на посыпанной гравием дорожке — не удивлюсь.

Не вышло. Удивилась.

— Нюх значит, говоришь...

Я все еще сердилась на него. Ну кто подходит вот так со спины и бодренько говорит "привет"? Так и душе из тела выпрыгнуть не долго!

Я же подскочила на лавочке так, что лязгнули зубы. Кажется, даже вдарила потом ему, а он, смеясь, уворачивался.

— Нюх или еще как назови. Я просто знаю, где ты.

"Вот счастье-то, — ворчливо подумала я. — Такого в мужьях иметь противопоказано".

— И где Алекс — тоже? — вкрадчиво спросила я.

— Да.

Ответил, посерьезнев. Понял, куда клоню.

— И на многих ты так "настроен"?

— Не очень. Лишь на тех, за кем сказали приглядывать.

— Кто сказал?

Он развел руками, мол, не в его компетенции сообщать.

— Вот и как тебе доверять после этого? Если ты не просто скрываешь, а нагло скрываешь информацию.

— Я же не спрашиваю, как и чем вы с Александром занимаетесь наедине.

— Это другое! — возмутилась я.

— Но я же не спрашиваю.

— А ты спроси! — с вызовом подалась вперед я.

Он лишь усмехнулся.

— И что вообще за сравнения? Может, начальство твое... того... не самой традиционной ориентации, а? И наказывает, кхм, определенным образом. А, проехали!

По его виду я поняла, что об однополой любви тут и не слыхали. Вздохнув, подумала, что это и к лучшему. Возможно, что тут подобные "отклонения" недопустимы. Вопросила:

— Слушай, а вот если родится ребенок-карлик, что с ним сделают? Сразу убьют или для начала изолируют?

Ильгизар нахмурился не хуже Алекса во время разговора о монстросо. Не ответил. Значит, хорошего ничего не будет. Попахивает Спартой, но хоть не борьба за чистоту крови, и то ладно.

Я встала и потянула Гиза за руку: пойдем. Он без пререканий поднялся, но глянул так, что сердце прыгнуло к горлу и забилось чаще. Я отпустила его ладонь и сунула большие пальцы за пояс за неимением карманов. Обругала себя попутно: опять о мужиках думаю.

— Куда пойдем-то?

— Есть, куда же еще?!

И я, развернувшись, зашагала было из парка, но вспомнила про обещание Рональду. Гиз едва не наткнулся на мою спину.

— Стоп, ужин отменяется. Я обещала господину Маселлу навестить его.

— Это который из гильдии Марселл-кай-Тэйлор? Рональд.

— Он самый. А вы что, знакомы? И как ты узнал? Их дом не маленький.

— Знакомы, да. У господина Марселла любимое дело — помогать хорошеньким девушкам.

— Даже так? — пробормотала я.

— Неа, — с ленцой протянул он, наблюдая за моей реакцией. — Я с ним говорил с утра, он рассказал про вашу вчерашнюю встречу. Как ты?

Он шагнул ближе, горячая ладонь легла мне на лоб, после коснулись губы. Сердце вновь заколотилось птахой, я вдруг поняла, что он не особо и выше, и стоит приподнять голову и чуть-чуть встать на цыпочки, как...

Мгновенная слабость прошла, когда я шагнула назад.

— Все хорошо, не надо меня лапать. Кстати, когда ты, говоришь, приехал в Валор?

— Утром, — небрежно ответил мужчина, подавая мне локоть для неспешной прогулки.

Но я осталась стоять.

— А вчера где был?

— В дороге.

— Где в дороге?

— Кристин, тебе не к лицу роль дознавателя.

— Да иди ты! Отвечай, на Акульем ты был или где?! Только не ври.

Он вздохнул и вновь предложил сесть. Чтобы не рухнула, что ли?

— Меня не было на Акульем.

— Я знаю.

Мысли в голове запрыгали белками — шумные, быстрые, хрен ухватишь. Вчера его не было, Маркус бы сказал... наверное. И даже если допустить, что сигнал о прибытии был ночью, то... это невозможно! Ближайший Хранитель в двух сутках пути, ночи на скачки по горам явно не достаточно. В монастырь же ему путь заказан. Тогда — как?

— Как? Где ты нашел Хранителя?

— Под Валором есть один.

— Еще один? — выдохнула я.

Настал его черед удивляться.

— Еще?

— Скажешь, где твой, я расскажу про свой.

Я дождалась, пока он зарисует в моей книжице схематичную карту, а после объявила, что второй Валорский Хранитель в монастыре. Ильгизар ругнулся заковыристо и непонятно.

— Ух ты, это на каком? — восхитилась я.

— Легато, наречие моего Острова, — неохотно ответил он. — Только не спрашивай, откуда я родом.

Я подняла руки и со смехом уверила, что не буду. Пока что. А затем, посерьезнев, рассказала про Алекса и его отца, про сеньора Велено, так и не удостоенного личной встречи, про Рональда Марселла и Хелен, которая оказалась госпожой Альмуро.

Ильгизар слушал, не перебивая, понимал, что могу замолкнуть в любой момент, и потом хоть клещами тяни — бесполезно.

Мы проговорили почти до вечера, а потом я опомнилась, что скоро ужин, а рубашки сменной у меня нет, а эта уже не свежая. И поволокла мужчину искать лавку готовой одежды, да еще такой, чтобы мне понравилось. Не могу сказать, что он был от этого в восторге, но не сопротивлялся, и потому к назначенному времени мы успели.

На площади перед домом гильдии стояли повозки всех мастей и размеров: легкие двуколки, вместительные крытые экипажи и даже тяжелая изукрашенная карета. Я ткнула спутника в бок.

— Так, чего я еще не знаю?

— Ничего особенного. Это всего лишь званый ужин.

— А, ну тогда волноваться нечего, ты прав, — ответила я, вздергивая подбородок.

Подхватила под локоток и потянула к дверям. Там нас приветствовали, отобрали плащи и мою драгоценную сумку. Отдала ее неохотно, чем заслужила очередную усмешку Ильгизара. Убеждать его, что я не параноик, а всего лишь "живу налегке", не стала. Как и рассказывать о книге, вечно таскаемой с собой.

По лестнице поднялись так же чинно, под ручку. Я не сдержала вздох восхищения. Большая зала полна людей. По периметру расставлены столы, стулья и лавки, место в центре свободно. Цветы везде — на столах, в углах, в специальных ухватах на стенах. Двери на балкон распахнуты, а музыканты у камина настраивают инструменты — слушай улица, как гуляет дом Марселл-кай-Тэйлор!

— Ты знал! — выдохнула я, оборачивая изумленное лицо к спутнику.

Еще днем ничего этого не было. А сейчас, когда город золотится от заходящего солнца, а по залу пляшут тени от суетящихся слуг, и набирают силу светильники, — все это есть.

— Конечно, знал.

Нас усадили за стол, который я окрестила как "торговые партнеры с семьями, мелкая сошка". "Крупная" разместилась ближе к главам дома, там оказался и Рональд — по праву, — и, к моему удивлению, Хелен. Женщина отметила мое присутствие кивком, мол, умница, дочка, что пришла, а на Гиза смотрела долго и пристально. То ли изучала, то ли вспоминала. Сам мужчина ответил холодным взглядом и вежливой полуулыбкой из разряда "сама убьешься или помочь?". Окончания официальной части я ждала с легким страхом и, в то же время, любопытством.

Поначалу было скучно. Разговоры, тосты, восхваления гильдии и самых видных из партнеров и гостей. Снова тосты, разговоры и еда, много еды. Все насыщались, засучив рукава, чтобы не лезть модным нынче кружевом ни в свою тарелку, ни в тарелку соседа. Справа от меня разместился Ильгизар, слева тучный господин с не менее тучной женой. От нечего делать я попробовала завести с парой разговор о достоинствах местных вин, но получив отповедь о вреде женского пьянства, фыркнула и забыла про них.

Интереснее стало, когда появились акробаты, но пробыли они недолго. Градус торжества возрос, разговоры стали громче, пьянее, тосты звучали, не прекращаясь, гости перекрикивали друг друга и краснели — от выпитого и съеденного и от жары. Над всем этим гремела музыка, и редкие пары выплясывали в центре залы нечто, отдаленно похожее на польку. Я терялась между желанием присоединиться к ним и свалить на балкон.

Сомнения разрешил маленький человечек с зычным голосом. Встав перед музыкантами, он легко перекрыл шум, объявляя новый танец. Услышав магические слова Валсо де Валор, рапида версио, я замерла. Разговоры стихли на миг, а после возобновились. Загремели, отодвигаясь, стулья, зашуршали платья: кавалеры приглашали дам.

— Госпожа Белли, не окажете мне честь?

— Чего? — переспросила я, тупо взирая на протянутую Гизом ладонь.

— Танцевать пошли, вот чего. Я же вижу, как ты по лавке ерзаешь.

— С-сволочь, — со вкусом произнесла я, обхватывая мужчину за шею, чтобы он выколупал меня из-за стола.

Мы вышли под руку, красиво и чинно. Нетерпение во мне мешалось со страхом — вдруг здесь вальсы танцуют иначе? Но и начальная позиция, и шаги оказались теми, и музыка подхватывала и кружила, несла по залу. Я, поначалу напряженная, совсем расслабилась в руках опытного партнера, позволила ему вести, уворачиваясь от других пар и стремясь туда, в кудрявую даль, которую рисовали нам плач скрипки-виолоны, напевы дудочек и флейт и переборы чего-то прекрасно-струнного.

Я прикрыла глаза, сквозь ресницы наблюдая с улыбкой за лицом мужчины напротив, за круговертью зала и огней, и людей, и звуков.

Но вальс кончился, остановились и мы. Ильгизар вместе того, чтобы отстраниться, прижал меня к себе еще плотнее, губы его тронули мой висок легким поцелуем. Жаркий шепот коснулся уха:

— Ты так красива сейчас.

И меня, закруженную и ошалелую, увлекли на балкон. Я облокотилась на перила, Гиз расположился позади, положив ладони рядом с моими. Так неприлично, и будь я местной девушкой из хорошей семьи, непременно бы отстранилась, но...

Ночь стояла лилейная, нежная, и портить ее лишними мыслями не хотелось. Потому я вновь улыбнулась, отгоняя беды и боль, и качнулась назад, чтобы стать еще ближе. Чтобы чувствовать спиной жар его тела, гибкого и сильного. Мужского. Он замкнул кольцо рук, ничего не спрашивая и не обещая. Стало так уютно, как...

Я больно прикусила губу, запрещая себе даже мысленно сравнивать. Сейчас хорошо — и ладно. Вновь взглянула на небо, и вселенная будто прыгнула на меня, оцарапав колючими звездами, поглотив и вывернув наизнанку, и тут же вернула на место. Но за этот миг я успела увидеть Акулий. Весь, от головы до хвоста, темный, с топорщащимися горами и лесами и зелеными пятнами и крапинками — городами, городишками и деревнями.

От видения вздрогнула, и от мужчины, обнимающего меня, это не укрылось. Он отстранился, и я увидела протянутую руку.

— Еще танцевать?

— Надо же тебя очаровать, наконец, чтобы никуда больше не делась.

— И что ты будешь со мной делать, когда очаруешь?

— Использовать в научных целях, конечно.

— Всего-то? — с напускной грустью произнесла я, — это мы уже проходили. Придумаешь что-то оригинальное — обращайся.

— Всенепременно, госпожа Белли, — ответил он, обжигая поцелуем ладонь.

Мы пришли на середину очередной "польки", а то и под конец, потому что завершилась она подозрительно быстро. Музыканты сделали коротенький перерыв, в который я успела перехватить розового вина, а затем — понеслось.

Танцевали что-то круговое, с дорожкой из шагов, притопами и прихлопами и перекидыванием партнерш соседу. Так я оказалась в руках сначала у юноши, молодого, но одетого очень богато, потом у толстяка, который выплясывал натужно, но старательно, а затем с удивлением узнала Рональда, солидного пожилого льва. Он хмурил густые брови, явно хотел что-то сказать, даже наклонился к уху, но тут вновь пришла смена партнеров, и меня передали дальше.

Когда танец закончился, я оказалась среди пестрой толпы незнакомых людей, мужчин и женщин. Все кланялись, улыбались и благодарили друг друга. Кавалер, с которым я танцевала последней, взялся проводить до стола, но его опередил другой. Среднего роста и комплекции, русоволосый и приметный лишь одеждой, слишком простой для подобного общества, и крупным носом.

— Позвольте...

Он настойчиво оттеснил моего кавалера, и тот как-то быстро стушевался и исчез. Мужчина подал локоть, а когда я взяла его под руку, то притиснул мои пальчики к боку и предложил прогуляться. Чтобы не упасть, пришлось сделать шаг, и еще один. Я завертела головой в поисках Гиза или же Рональда, да хоть бы и Хелен, но тут что-то скользнуло под колумо и чувствительно кольнуло в бок. Я вскрикнула, опуская взгляд, клещ в шее знакомо нагрелся, и я не рухнула, хоть и почуяла мимолетную слабость в ногах. Справа подхватил под локоть еще человек, и вдвоем они потащили меня к выходу из залы.

— Будешь орать — прирежу, — тихо пообещал первый.

— Кто вы? Это незаконно.

От ответа споткнулась на ровном месте, эти двое поддержали охотно.

— Фредерико Велено, — шепотом повторила я, чувствуя, как холодеют руки.

Сделала еще попытку обернуться и пропустила начало лестницы, с которой рухнула бы, не подхвати мужчины.

"Вот сейчас спустимся — и все! — скользнула тоскливая мысль, — погрузят в крытый экипаж, и поминай, как звали. И никто же не остановит".

С такой мыслью я поджала ноги, повиснув на мужчинах, и следом же поставила ножку господину Велено. На ровной поверхности это бы не сработало, но лестница оказалась коварна, и он потерял равновесие, перепрыгивая мою ногу и шагая мимо ступеньки. В бок снова кольнуло, но уже слабее, и вот уже все наша троица, размахивая руками, ринулась вниз, оттаптывая друг другу ноги и пытаясь не загреметь как зря. Хватка их ослабла, и когда мы добежали до площадки на середине спуска и приложились о стену, я рванула со всей дури назад. Дури оказалось много, я выскользнула из рук, и тут же меня будто вихрем швырнуло дальше. Подхватил кто-то, я дернулась, но увидев лицо Хелен, ослабла.

Мимо двинулся Гиз, бросив коротко:

— На выход.

А сам шагнул к господам, что пытались меня похитить. Меня же, как ценный груз, повлекли вниз другие люди — госпожа Альмуро с товарищами, имен которых я не запомнила.

Мы одолели лестницу едва не бегом, захмелевшие гости шарахались в сторону, вслед нам летела ругань и бурное возмущение. У выхода уже я затормозила, потребовав сумку и плащ. Хелен, одарив меня нелестными эпитетами, отослала с мальчиком-гардеробным. Когда я вынырнула из каморки, женщина сноровисто укладывала на пол кого-то из нападающих. Приложив его головой о порожек, она выпрямилась и ухватила меня за руку.

— А как же Гиз?

— Справится, — буркнула она, выволакивая меня на улицу.

Часть экипажей осталась на месте, мы ринулись к ближайшему, оттеснив пожилую пару. Возмущения их угасли, едва на свет возник большой охотничий нож. В коляску пихнули меня, следом забрались Хелен и один из мужчин, второй прыгнул на место возницы, которого "выселили на время".

Щелкнул хлыст, экипаж вздрогнул, трогаясь. Я вытянулась, пытаясь разглядеть, что там творится на крыльце, не спешит ли мой друг. Дверца распахнулась, и на полном ходу внутрь ввалился Гиз, потрепанный, но на вид целый.

— Хотел попрощаться с хозяином, но не успел, — объявил он, сверкая глазами, как голодный кот.

— Такие танцы прервали, гады, — в тон ему бодро ответила я.

И до боли стиснула кулаки, чтобы не разреветься. Адреналин схлынул, уступив мое тело давней подруге, принявшейся терзать голову. Я подвинулась, чтобы мужчина мог сесть, и поморщилась, хватаясь за бок. На пальцах осталась липкая влага, на поверку темная и пахнущая железом.

Хелен без разговоров встала на колени и задрала на мне колумо вместе с рубашкой, уже пропитавшиеся кровью.

— Не смертельно, но ее надо перевязать.

Она глянула на Гиза, и тот кивнул.

— Надеюсь, ты его не убил.

— Нет, конечно. Я знаю, с кем имею дело. Но погони не будет.

Они уложили меня на сиденье, головой на колени к мужчине, и теперь я разглядывала его снизу. Подбородок был неплохо очерчен, а вот все остальное терялось в полутьме. Изредка он поглядывал на меня, но чаще — в окно.

Не сразу я поняла, что зажала большой палец его руки в своей ладошке. А когда поняла, почему-то не отпустила.

Это потом уже Хелен пугала меня внутренними кровоизлияниями, итог которых может быть любым — от операции до смерти. А вначале мы остановились на постоялом дворе, где сняли две больших комнаты. Ильгизар нес на руках, а я прикидывалась пьяной, ткнувшись носом ему в плечо. Хотя в игре нужды было мало — мне и вправду сделалось не по себе от вида своей ладони, бурой от запекшейся крови. Как объяснила женщина, острие прокололо кожу и жирок, которого на боках у меня совсем мало, и повредило мышцы. Внутренние же органы остались целы. Это мне повезло еще не напороться на нож на лестнице, хех.

Теперь бок почти не болел, помогли настои леди Евгении. Хелен перенюхала их все и разрешила оставить. Она бы и дальше сунулась в мою сумку, но не решилась. Она ухаживала за мной молча, помогая снять лишнюю одежду и сноровисто перевязывая. Потом рассматривала зрачки и симбиота, пристукивая по коже шеи пальцем.

— Постой.

Я ухватила за руку, когда она встала с постели. Женщина послушно села обратно.

— Простите, что я сбежала... вот так. И потом — не искала встречи. Скорее, наоборот. И за Ника тоже прошу извинения. Ох. Попав в этот мир, я ничегошеньки не понимала и злилась. И мне было страшно идти с вами куда-то — туда, куда я не хочу.

— Это я слишком много от тебя хотела. Возможно, я вообще ошибалась.

— Что я шаанджита? Увы, но во мне есть то, что вы называете даром. Чем-то другим объяснить все, что происходит, я не могу.

Помолчав, я начала отвечать на так и не заданный вопрос:

— Я подружилась с Мар... с симбиотом и начала видеть "картинки" — Остров, днем и ночью, во сне, и когда бодрствую. Я понимаю язык древних и могу ходить через Хранителей. Теоретически, конечно, но могу. Я их видела, понимаешь, всех видела! Это было... больно.

Хелен стиснула мою ладонь, ободряюще и как-то очень по-дружески. Мой удивленный взгляд встретился с ее вдохновленным.

— Держись. Пробуждение — это всегда больно.

Я задвигала губами, обкатывая на языке новое слово — веко, пробуждение. Очередное немаловажное явление моей шаанджитчатости, угу. А еще подумалось о том, что связано все это с Гизом. Непрост человек, ох непрост.

"И чего они все от меня хотят? Настоятельница, Велено этот... витоисты и — господин Солл. Чтобы изменила мир? Или же — чтобы не меняла?"

— Зачем я вам? — вопросила я.

— Издавна были женщины, способные говорить с Островом. Умение это передавалось от матери к дочери, и от той — к ее дочери. Оно не всегда проявлялось ярко, но почти всегда присутствовало. Ты — одна из таких женщин. Способных слышать и — говорить.

— Но — зачем? — как попугай повторилась я, умышленно опустив связь "мать-дочь". Не время с этим разбираться.

— Как тебе объяснить. Связь всегда двусторонняя. Если мы забыли про Остров, то и он вскоре забудет про нас. А мы забыли. Все хуже отзываются Хранители и Камни, странные звери завелись в лесах, и не слушаются они никого, будто неразумные. Урожаи стали беднее, крестьяне жалуются на волков.

— Может, год такой? — осторожно предположила я.

Хелен глянула с таким укором во взгляде, что я тут же замолкла.

— Какой еще год, Кристин? Остров засыпает. И мы не можем до него докричаться.

— А я что — могу?

Она с великолепной небрежностью пожала плечами, будто и не была только что более чем серьезна.

— Не знаю. Может, и так. Знаки просто так не даются, а на тебя указали очень ясно.

— Кто указал?

Новое движение плеч, в комнате, освещенной лишь парой свечей, едва заметное.

— Остров.

Я вновь закусила губу, сдерживая ругательство. Конечно, Остров! При всем том, что сама я замечательно общалась с Маркусом и видела... многое, подобное одушевление казалось мне странным. А может, просто боялась поверить, огрызаясь на сверхъестественное, как нормальный городской человек.

— А по зову одной из сестер в местном монастыре вырос юный Хранитель, — произнесла я, следя за реакцией.

На миг показалось: она подхватится, как и Гиз, и помчится сообщать кому-то из вышестоящих чинов. Но нет, осталась сидеть, лишь в позе нарисовалась напряженность, а в голосе прорезался металл:

— Имя?

— Сестра Глория.

— Когда?

Тут настал мой черед пожимать плечами. В боку от этого движения кольнуло, и я поморщилась.

— Не знаю. Он не инициирован еще, слишком молод. И я его не чувствую. Но знаю — это полноценный Хранитель. Вернее, он должен стать таковым.

Она не стала спрашивать, откуда я знаю, видно верила в мою избранность больше меня. Мы молчали долго. Тишина вместе с темнотой, густые по углам, рассеивались от пламени свечей, возмущенно шипящего на столе. Хелен, быстрая и гибкая, будто девочка, потянулась к каждой, притушила пальцами фитилек. Взвился дымок, темнота шагнула ближе.

— Ложись удобно, — велела женщина.

Я послушно сползла с подушек пониже. Дышалось легко, страха не было и в помине, хоть я и понимала: сейчас что-то будет. Но ошиблась. Хелен дотронулась прохладной ладонью до лба и сказала с несвойственной для нее мягкостью:

— Спи, Кристин. Силы тебе нужны будут. Завтра.

Глава 12

Мы всегда видим все не так, как оно есть. Способность домысливать чужие желания и поступки — одна из бед человечества.

Так я долго в своей голове делала из Хелен монстра. Хищного, жадного, готового утащить меня в свою берлогу и заставить делать то, чего не хочу. Хех. И до того глупыми показались мои капризы там, где нужно было помолчать, и молчание там, где следовало говорить, что я даже не сразу уснула, злая на всех и, прежде всего, на себя.

Еще мучило странное беспокойство, ощущение, будто я упускаю что-то. Какой-то неучтенный фактор — и лицо персонажа дурной истории остается в тени. Хелен, Гиз, господин Марселл и этот неприятный Велено. Слишком много вопросов, а ответы — кто может поручиться за их честность?

Отчаявшись распутать этот клубок, я уснула.

Утро выдалось хмурым. Еще вчера было солнце, а сегодня тяжелые тучи все наползали на город, никак не желая проливаться на землю. За два с лишним месяца новой жизни я привыкла к подобным сменам погоды, но сегодня голова гудела ровно и сильно, с редкими всплесками боли совсем уж резкой. И тошнота не спешила отступать. В душной влажности кожа становилась липкой, вызывая нервозность, бок ныл, я — тоже, и настроение у всех стремительно портилось.

А в обед хлынул дождь. Тяжелые капли с шумом ударили в мостовую, за дверью застучало, будто вороны затеяли драку на козырьке над крыльцом. Я медлила не долго — ровно столько, чтобы дожевать очередную ложку капусты и запить ее яблочным компотом, а потом, оставив за спиной озадаченных сотрапезников, двинулась на шум. Я встала на пороге, и меня разом обдало прохладой и водяной пылью. Жадно втянула воздух, двинула плечами, расправляя грудную клетку, выпрямилась еще больше. Нестерпимо захотелось шагнуть туда, вперед, за зыбкую грань воздуха и воды, и подставить лицо тугим струям, и позволить им смыть боль и усталость. Вспомнился дом, душное лето две тысячи десятого, когда плюс тридцать три на градуснике казалось вечерней прохладой, когда так же на сносях было небо и никак не желало разродиться дождем. Когда были живы мама и папа, и улыбались, вместе готовя ужин, а я все сердилась на них — какие не модные, давно пора климат-контроль купить, а у нас один лишь старенький вентилятор, — а они вновь улыбались, и я вздыхала и с надеждой смотрела в свинцовое небо.

Отмахиваясь от воспоминаний, я сделала шаг и ступила на мостовую, по краю которой уже бежали первые мутные ручейки. Дождь ударил стеной. Хоть и ждала этого, но все равно вздрогнула, до того он показался холодным. Небо раскололось от грохота, и полуденный город, мрачный от низких туч, озарился холодным светом. Я запрокинула голову, стараясь не щуриться от вспышек ветвистых сиреневых молний. Тело дрожало, то ли от холода, то ли от сознания собственной незначительности, но из груди, от солнечного сплетения, расползалось уже тепло, шальное, веселое. Хотелось кричать и прыгать по лужам, и смотреть, как фонтанчиками брызгает вода, и танцевать — вот так, мокрой до нитки, у всех на виду. Но я стояла и смотрела на небо, и чувствовала, как под ногами вздыхает тихонько остров, вспоминая морские глубины, а может, мечтая о них. И вновь, как тогда во сне, все стало простым и ясным, и я поняла, наконец, что же хотел сказать Маркус, но не мог, потому что я не готова была понять.

Я пошла обратно, в душное нутро дома, под сердитые взгляды Ильгизара и Хелен.

— Мне нужно с вами поговорить, — возвестила я и рассмеялась. — Да не смотрите вы так, все хорошо, молнией меня не шарахнуло.

Душа ликовала, есть совершенно перехотелось, а вот телу стало неуютно в мокрой одежде, и я поспешила наверх, прыгая через две ступеньки. В комнате разделась догола и вытерлась насухо местным подобием полотенца, отжала косу. Одежды на смену не нашлось — новенькую рубашку и колумо я изгваздала кровью, и когда в дверь постучали, нырнула под одеяло, и оттуда уже подала голос, разрешая войти.

И снова — Хелен и Гиз. Такие разные и такие похожие своей деловитой собранностью, готовностью ко всему. Женщина присела рядом, задирая мой подбородок и разглядывая зрачки. Видно то, что она увидела, ее устроило, жесткие пальцы с лица убрались, но лишь затем, чтобы вцепиться в трепещущую на запястье жилку. Лишь потом она кивнула, во взгляде добавилось ожидание.

Молчали мы долго. Слишком часто я была наблюдателем, пусть деятельным и говорливым, но не человеком, который что-то решает, куда-то стремится. Слишком часто — и здесь, и там, в своем мире. А теперь привычная отстраненность сыграла со мной злую шутку — я не знала, как сообщить о своем желании, да еще так, чтобы послушали.

Я потерла занемевшие руки и закусила губу — не время показывать слабость.

— Мне нужно добраться до Башни.

Ильгизар подавился смешком.

— Зачем?

И вновь захотелось стиснуть пальцы. Я знала, что они это спросят, и... ну что тут ответить? Как капризная девочка топнуть ножкой и проныть: "хочу"? Или найти доводы там, где я сама не сильна логически, да что там — ничего не понимаю! О, как это глупо!

— Не знаю, — честно ответила я. — Но мне туда нужно.

Хелен на миг стала похожа на гончую, взявшую след. Гиз же привалился к косяку, большие пальцы за поясом, на губах ленивая усмешка. Я фыркнула. Маска все это.

— Если вы посчитаете меня ненормальной, то будете правы, потому что с головой у меня точно не все в порядке. Я не смогу объяснить, зачем и почему мне нужно добраться до Башни, я и видела-то ее всего один раз, в полубреду, но... — я развела руками, показывая, что доводов у меня как таковых и нет, и закончила, повторяясь, — мне туда нужно. Остров зовет.

Я честно выдержала взгляд Хелен, тяжелый, пристальный. Женщина покачала головой и покосилась отчего-то на мою шею.

— Не думаю, что ты готова, — высказалась она. — Для всех будет лучше, если ты отправишься в Витуум.

Вздох мой вышел усталым — ну сколько можно ей говорить, что я туда не хочу?

— Гиз, ты что думаешь?

— А я согласен с госпожой Альмуро.

Вежливый кивок, удивление в глазах женщины. Не ожидала она, да и я — тоже.

— Незачем тебе туда тащиться, — пояснил он, все так же не меняя ленивой позы. — Это опасно.

— Если боишься, можешь оставаться тут и бегать к начальству по поводу и без — у тебя это хорошо получается, — ответила я звенящим голосом, — а я пойду.

— И далеко ты уйдешь одна? Маленькая, но очень воинственная госпожа Белли.

И столько сарказма в этом прозвучало, что захотелось встать и ударить его. Но вместо этого я подтянула одеяло, кутаясь до подбородка, и поморщилась: головная боль набирала обороты. Нервничать мне вредно, это уж точно.

— Не знаю. Но это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока очередной господин — Велено там, или еще кто — заинтересуется мной. И придет удовлетворять свой интерес. Надоело быть золотой статуэткой.

— Чем?

— Не важно, — буркнула я. — Так вы поможете или нет?

— Думать надо, — ровно сказала Хелен.

Ильгизар отлепился от косяка, стремительно подошел к окну, от которого ощутимо тянуло прохладой, и произнес весомое:

— Дождь. Это дня на два, не меньше. Потом пока сборы, пока дороги просохнут. Времени на раздумья у вас предостаточно, сьерра.

Короткий поклон, и он вновь пересек комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я потерла замерзшие пальцы. Весьма опрометчиво уходить сейчас, особенно если учитывать его натянутые отношения с Хелен — то, что эти двое не доверяют друг другу, я заметила сразу. С другой стороны, поговорить нормально с ними обоими разом я и не надеялась. А если надеялась — то на что? На понимание и готовность сотрудничать? Хех, как бы не так.

— В Витуум я не поеду, — мрачно сказала я.

И получила в ответ улыбку, неожиданную на этом вечно серьезном лице, прямо как солнце в ноябрьском Питере — если оно там и было, то я его вечно просыпала.

— Я уже поняла. Нам в другую сторону.

— Нам?

Я постаралась спросить это как можно более равнодушно, но в душе затрепыхалась, расправляя крылья, надежда.

— А как тебя оставить-то? Одна ты не дойдешь, в этом зунгар прав.

— Кто?

— Господин Солл, цепной пес покровителя нашего, Альтана Второго, — выплюнула она с презрением. Опомнилась быстро, лицо вновь стало спокойным, голос зазвучал ровно, — это все политика. Личного мало, больше разница во... взглядах и методах.

И она поведала о том, что это Валор — средоточие свободы на Акульем, и уживаются тут представители разных научных путей развития, вон, даже Центр успешно функционирует. А ближе к Альтаихо — а Башня как раз в той стороне — про связь с витологами лучше не заикаться. Не так поймут.

Я кивнула, задумчиво разглядывая собеседницу. Интересно, каково ей вот так приглядывать за мной? Словно отвечая на невысказанный вопрос, Хелен произнесла:

— Будучи моложе тебя, я мечтала заниматься наукой... как наивна я была!

Она взмахнула рукой. Я в тон ответила:

— Ага. А теперь гоняешься за дурными девчонками по половине Акульего, уговариваешь не делать глупостей...

— Да, ты заставила нас поплутать.

Я проглотила смешок и решила не признаваться, что попросту заблудилась, и не единожды.

— Хелен... а лишней рубашки у тебя нет, а? А то моя мокрая. Вот только не надо читать нотаций, договорились?

Занудствовать она не стала, впрочем, рубашку тоже не дала. Сослалась на то, что привычку таскать лишнюю одежду на приемы не имеет. Это я теперь перекати-поле, а она дама серьезнее, может позволить себе "базу".

Я вздохнула и постаралась отогнать воспоминания об Александре. Не ко времени и не к месту они, а еще к мыслям, от которых краснеть можно, примешалось чувство вины. Словно это не он поверил во всякую чушь про меня, а я предала. Сдалась, оставила, чтобы никогда не вернуться. Нацепила благородную маску под названием "так ему будет лучше" и ушла, не дожидаясь, когда разрешится конфликт. Едва стало сложно — сбежала, как сбегала всегда, и в этом мире, и в том. А еще Гиз...

Тут я приказала себе прекратить и поерзала в постели, косясь на женщину, сидящую рядом. Не заметила ли моей задумчивости и расстроенной мордашки? Рассказывать о душевных терзаниях ей ой как не хочется. Не поймет.

Я глянула за окно. Потоки воды лить не прекратили, но превратились в уютный дождик, который барабанил по крышам, навевая сон. Значит, дождь.

Он продлился два дня, как и обещал Ильгизар. Дождь, то утихающий, то вновь набирающий силу. Одежда давно уж высохла, но на улицу соваться не хотелось — ни резиновых сапог, ни зонта тут не водилось, а мокнуть вновь — нет уж, увольте. Все хорошо в меру.

Ручьи под окнами превратились в реки, сточные канавы уже не справлялись, а может, забились просто — не элитный это район. Первый день я валялась в постели, спала, ела, разговаривала с Хелен и гадала, куда исчез Гиз. Читала, но мало, потому что занятие выходило дерганым, мне не хотелось показывать женщине книгу, а комнату мы делили на двоих. Еще болью изводило живот. Я, смущаясь, объяснила Хелен причину и получила от нее мерзкого вкуса корешки, которые надо было жевать вдумчиво и долго, запивая большим количество воды. Боль прошла, но во рту до конца дня оставался гадкий привкус.

Ожидание томило.

На второй день появился Ильгизар. Взъерошенный, мокрый, он ворвался в тесное помещение стремительно, принеся с собой свежесть умытого города и тюк одежды. В тюке оказались новенькие сапожки моего размера, штаны, средней длины куртка, две рубашки, ремень, моток веревки, и — я даже покраснела — местное подобие женских трусов. До кружевных "ниточек" моего мира им, конечно, далеко, но и от панталончиков, виденных на базаре, они тоже отличались. Весьма выгодно, надо сказать.

— А у тебя есть вкус, — сказала я, набираясь смелости и подцепляя на палец черную "штучку".

— Спасибо. Это все для похода.

— И это?

Я демонстративно выудила из груды одежды темных тонов нечто бордово-красное, кружевное.

— Не нравится? Могу отнести обратно.

— Нет, — поспешно возразила я, смущаясь. Все же нижнего белья раньше мне мужчины не дарили. — Нравится. Так ты с нами?

— Да.

Я вскочила с постели и, поддавшись порыву, радостно обняла его, приподнимаясь на цыпочки и повисая на шее. Над плечом послышался смешок, мужчина обнял в ответ. Я почувствовала, как отрываюсь от пола, комната закружилась, я тихонечко взвизгнула.

— Спасибо.

Чмокнула его в щеку и отстранилась, чтобы не думалось лишнего — ни мне, ни ему. Вздохнула, все еще чувствуя его запах — дождя и свежих булочек. В животе ощутимо заурчало.

— А ты ничего больше не принес? — пробормотала, косясь на одежду.

— Все внизу, обжорка.

— Ну вот. Как что, так сразу "обжорка", — проворчала я, выходя за дверь и не переставая сиять. — Девушка, чтобы хорошо выглядеть, должна много спать и плотно кушать, да-да.

— Тебя послушать, так особо прекрасна та девушка, которая не выходит из дома.

— Почему еще?

— В дверь не пролезает.

— Мне до этого далеко, — высокомерно ответила я, вздергивая нос.

— Аккуратно! Там порожек...

Ну да, споткнулась. Но не рухнула же!

"Руки наши цепки, а косяки крепки!" — думала, вновь обретая равновесие и показывая язык насмешливому Ильгизару. Еще подумалось, что он странно приободрен. Уж не от ожидания поездки, право.

Булочки, принесенные им, оказались дивными.

Ближе к вечеру выяснилось, что Хелен времени даром не теряла. На постоялый двор заявились очередные постояльцы, и я с замиранием сердца узнала в них старых знакомых: Дерека, Грега, и, конечно же, Ника. Гиз тоже узнал. Он откинулся на лавке, опираясь на стену, и молча смотрел на мальчишку, на то, как тот заметил меня, улыбнулся неловко, но радостно, перевел взгляд на него самого — и замер. Светлые глаза парнишки потемнели, и сам он напрягся, а когда женщина положила руку на плечо и что-то коротко приказала, сдулся, как несчастный проколотый мяч.

— Здравствуй, Ник, — приветствовала я его.

— Салют, — хмуро отозвался он. — Ты опять... с этим.

— Да.

Говорить, казалось, не о чем. Он стоял, худой, голубоглазый, лохматый: расческа и ножницы по нему не плачут — рыдают, а я смотрела на него, и слова застревали в горле. Извиняться мне было не за что, а спрашивать, как он, бессмысленно — жив, и так видно же. Наконец, мальчишка встряхнулся, так что с волос полетели капли, и вместо того, чтобы пройти к столу, как сделали мужчины, прыжками унесся наверх.

— Пойду, поговорю, — выдохнула я и отправилась следом.

Сначала я подумала, что он занял одну из комнат — коридор был пуст, но потом прошла до конца и обнаружила лестницу, ведущую на чердак. Оттуда-то он и взирал на меня глазами несправедливо обиженного кота. Я поднялась на несколько ступенек и присела у его ног. Света из маленького оконца под потолком падало мало, к тому же день неудержимо гас, но я осталась довольна — это лучше, чем полная темнота. На светильники в коридорах тут решили не разоряться.

И вновь — молчание, лишь слышны отголоски разговора внизу.

— Я рада тебя видеть, Ник.

— Ты с этим зунгаром!

Он выпалил это с таким напором, что я потеряла равновесие, отпрянув, и наверно упала бы даже, не ухвати он за руку. Поерзала на ступеньке, усаживаясь удобнее, потерла запястье — хватка у Ника дай бог каждому, даром что подросток.

— Объяснись, — велела я.

Парнишка отвел глаза.

— Тебе не нужно с ним общаться, — пробормотал он.

— Почему?

— Потому.

Я почувствовала, что начинаю закипать.

— Ник, я смирением не отличаюсь и терпеть не могу, когда вот так кидаются фразами. Или ты говоришь, в чем дело, или молчишь себе в тряпочку и делаешь вид, что все чудесно. И если вы оба будете моими спутниками, то ссориться вам не дело.

— Не дело, — передразнил Ник. — Что мне теперь, обниматься с ним, что ли?!

— Хм. Не, ну если только очень хочется... мой маленький извращенец.

Я улыбнулась, парнишка фыркнул, кривя лицо, но не выдержал и улыбнулся в ответ. Я оперлась подбородком о его колено и велела вновь:

— Рассказывай, чем тебе так не люб Ильгизар.

И он рассказал. Я потом долго хмурила брови в наступившей темноте и терялась между желанием учинить допрос Гизу, утащив его в комнату, и необходимостью посидеть в одиночестве и обдумать все.

Как я и подозревала, нелюбовь Ника началась с того дня первой встречи в Валоре, когда он, желая пленить меня, был пленен сам. Господин Солл мальчишку тогда связал, запугал и передал своим подручным. Принадлежность Гиза к Лунным Псам тоже не добавляла симпатии. А еще он был зунгаром. Впервые услышав это слово, я не обратила на него особого внимания, но теперь...

Зунгарами звался один из народов Островов. Свои традиции, свой диалект сперато, свой остров — то, за что многие их не особо жаловали. Охотно путешествуя по миру, к себе они звали не столь рьяно, пуская лишь торговцев, и то, с правом временного поселения. А еще их мужчины могли обладать Даром. Не таким сильным, как у женщин, но быть не просто "слышащими", ауданто.

И все же в Валоре, городе свободы, как сказала Хелен, Ильгизар устроился хорошо. Хотя это не показатель радушия, а скорее деловой хватки и личных способностей.

"Гиз тот еще жук, — сердито думала я, — конспиратор хренов. И вот как ему верить?"

Ответ казался простым: никак. И все же отчаянно хотелось положиться на кого-то сильного, смелого, знающего. Такого, кто бы помог в любой ситуации. Хех.

Поднялась на ноги, рука прошлась в задумчивости по заднице, отряхивая штаны. Я обозвала себя дурой — в который раз — и спустилась вниз, в общий зал. Мужчины что-то тихо обсуждали, Хелен внимательно слушала, худая, с безупречной осанкой, будто глотатель шпаг. Кольнула мимолетная зависть: сама-то я за столом могу и согнуться знаком вопроса, еда — это отдых и удовольствие, а кто в них себя контролирует? Правильно, лишь госпожа Альмуро, железная женщина. Да еще, быть может, Ильгизар Солл, мой друг-монгол. Зунгар по-местному.

— Гиз, можно тебя на минуточку?

Пристальный взгляд, вежливая полуулыбка. Да, его можно, и не только на минуточку. И, чую, не только поговорить.

Оставляя за спиной Хелен с товарищами, я думала, что для них настало время сговоров. Ну и пусть. Я так устала — от неведения и чужих желаний, что мне уже все равно, как много их будет.

Пройдя в комнату, плюхнулась на кровать, откидываясь навзничь. Хлопнула ладонью рядом с собой, мол, топай сюда. Гиз не заставил себя ждать. Улегся набок, подпирая голову ладонью, замер в ожидании, весь — сплошная невозмутимость. Я молчала, разглядывая потолок, не шибко высокий, с мощными балками. Дерево потемнело от времени, а в углу у окна завелся паук, и паутина его, порванная с одной стороны, едва заметно колыхалась от сквозняка.

На миг забыв, кто рядом, я толкнула мужчину в грудь, заставляя опрокинуться на спину, а сама повернулась, укладываясь головой ему на плечо. И тут же, смущаясь, хотела отпрянуть, но он не дал, приобнимая и удерживая. Ладони его были горячими, такими, какими мои никогда не будут.

— Знаешь, я звала тебя сюда, чтобы ругаться. Потому что ты врешь... или же недоговариваешь — постоянно. А сейчас не могу. Ты страшный человек, Гиз. На тебя даже сердиться долго не получается.

Я почувствовала его смешок.

— Разве это плохо?

— Да. Ты зунгар и лунный пес. Я еще не поняла, нужно ли мне тебя ненавидеть, но то, что ты не сказал об этом сам, однозначно плохо.

— Сказать значило испугать тебя.

— Я не настолько пуглива, поверь. И снова ты врешь. Ты не сказал потому, что тебе было невыгодно, так ведь? Ладно, молчи.

И мы лежали почти что в обнимку, в тишине, пока я не спросила:

— Гиз, ты обладатель Дара, да?

— Да.

— Хорошо. Как у меня?

Новый смешок.

— Нет. Ты сильнее.

— Угу, как же.

— Только хуже обучена. Вернее, не обучена вовсе. Вот почему я считаю, что идти к Башне — безумие. Туда много лет никто не входил.

— Откуда ты...

— Знаю. Башня для одного. Для Хозяина Острова, не иначе.

— Ну хорошо. Но я-то смогу?

Он промолчал.

— А если в Витуум? Хотя нет, мне туда не надо.

— В Витуум без меня. Эти, с Хвоста, ко мне не слишком расположены. А я обещал быть с тобой.

— Пока что обещание ты сдерживаешь через раз, — проворчала я и добавила громче, — так что, до Башни?

Он обнял меня крепче, и страх в груди вытеснило радостное ожидание. О том, что будет, когда мы дойдем, я предпочла не думать.

Дождь кончился утром, и уже к полудню сияло солнце. День стоял душный, влажный, земля парила, и дышать становилось труднее. Хотелось за город, в дорогу, бегущую меж гор, лесов и полей, но вместо ветра свободы меня ждали монастырь и разговоры с настоятельницей.

К счастью, леди Евгения не стала отговаривать от безумной моей затеи, но то, что она сказала, заставило серьезно задуматься.

— Не прирастай к нему слишком сильно.

— Что?

— Не все могут войти в Башню, как и не все из тех, что вошел, могут выйти.

— Почему?

— Он не отпускает.

— Он?

Я чувствовала себя дурочкой, которая задает детские вопросы, но остановиться не могла. Женщина схватила меня за руку, сказала серьезно:

— Да, он. Остров. Ты еще слишком молода для таких жертв.

— А чтобы умереть в мучениях, я достаточно взрослая? — спросила я резко.

Она вздрогнула, отпуская руку, и я добавила:

— Не принимайте близко к сердцу, это в любом случае скоро разрешится. Так или иначе, но теперь я имею наглость надеяться, что разрешится в мою пользу. Хех. Наивная. Кстати, леди Евгения, могу я взглянуть на Лик Острова? Да? Отлично! Но лишь после беседы с сестрой Мариникой. До встречи.

Я поклонилась коротко, по-мужски, и поспешила прочь, похрустывая гравием дорожки. Мысль, занимающая голову, не давала покоя. "Предсказательница" говорила про Злые Острова, но... вдруг не только там возможно...

Мысль эта казалась весьма соблазнительной. Добраться до Башни, найти способ войти в нее и — излечиться? Хех. Сказка для наивной девчонки. С другой стороны, и в моем мире бывают случаи "чудесных" излечений больных и увечных. Только имя этим чудесам — упорство. А еще — сила воли, такая, какая мне и не снилась. Что человек, отчаянно жаждущий жить, способен сделать... с собой? С другими-то понятно: мы всегда радостно жертвуем кем-то ради собственного благополучия. Здоровый эгоизм, ага. А вот выстроить себя заново, игнорируя вопли "невозможно" и "бедная ж ты, несчастная", гораздо сложнее.

Размышляя подобным образом, я выбралась из сада и прошла галереей до дверей, ведущих в правое крыло здания. Встреченные по пути женщины улыбались мне, как старой знакомой. Я кривила губы в ответ, кивала, и шагала дальше, не позволяя вовлечь себя в разговор. Сегодня боль в голове казалась лиловой астрой, маленькой и колючей, но оттого не менее ощутимой и неприятной. Хотелось разобраться уже с этой женской обителью и уйти — прочь, прочь за город!

Хелен, возжелавшая составить компанию, ожидала у фонтана, я кивнула и ей и скрылась в прохладе коридоров. Нашла нужную дверь, постучалась, выждала положенное и вошла.

У сестры Мариники посетителей не оказалось. В комнате с последнего моего визита ничего не изменилось: строгая аскетичность убранства, строгая же фигура в сером платье-тунике на лавке у стены. Лишь в лице обитательницы наметилась перемена — узнавание. Оно тронуло улыбкой губы, поселилось в глазах теплом. Я улыбнулась в ответ и спросила разрешения присесть. Женщина взглядом указала на место недалеко от себя. Стоило мне устроиться, оправив ремень неизменной сумки, как она взяла мои ладони в свои, приятно гладкие, прохладные и сухие. Не знаю, чего я ждала — откровений ли, или предостережений, а услышала лишь:

— Хорошо, что пришла. Спрашивай, что хотела.

Что же, спрашивать — мое любимое занятие!

Я открыла рот и... снова закрыла его. Что спрашивать, я не знала. Чтобы задать правильный вопрос, надо знать большую часть ответа, так ведь? Так вот: я не знала.

— Я боюсь, — сказала я и невесело усмехнулась: как на исповедь пришла, право!

Женщина легонько сжала мои ладони, подбадривая. Продолжай, мол, ты нашла свободные уши. И я продолжила.

— Боюсь, что путь к Башне станет последним. Страшно отчасти от того, что... время течет не в мой сосуд, так у вас говорят? Так вот, воды моей жизни осталось немного, хорошо, если умыться хватит. И что — потом?

— Великая Мать нальет твою воду в новый сосуд, — мягко ответила сестра Мариника и вновь замолчала.

В другое время я покрутила бы так и сяк их версию перерождения душ, но сейчас единственным желанием было сбежать... а я лишь прятала глаза, рассматривая запястья, и продолжала говорить:

— А еще я ничего не знаю о Башне. Нет, знаю, конечно, где она должна быть и как выглядеть, но почему меня так тянет туда? Неужели я — шаанджита, и Остров примет меня? Я не чувствую в себе сил и уверенности — совсем, никак! И в то же время хочу туда. Где-то тут, в груди, шевелится во мне новое чувство — общности. Будто я не одна. Наверное, так чувствует себя женщина по отношению к своему ребенку. Нет, иначе. Хотя, у меня нет детей, мне сложно сравнивать. А еще он зовет к себе. Видениями, звуками, мимолетными прикосновениями: ветра, случайных прохожих, подрагиванием земли. Иногда мне кажется, что я схожу с ума... но игнорироваться все это не могу.

Хотелось воскликнуть: Боже, что я несу?! Но теперь и я затихла, все так же наблюдая за голубыми полосками на запястье. Пристально, словно те могли убежать. Лиловая астра боли за время разговора выросла, захватила весь затылок и выпростала лепестки-иголки в виски. Подташнивало, но от ощущений в желудке я отрешилась легко. То ли дело голова... голова-а-а.

Видимо, я скривилась, потому что женщина вновь стиснула мои ладони.

— Это твоя ноша и твоя судьба.

Я рывком подняла голову, встречаясь с ней взглядом.

— А хоть кто-то удосужился спросить, хочу ли этого я?

— Она никогда не спрашивает, — ответила, качнув головой, сестра Мариника.

Я вновь опустила подбородок. Рот полнился горечью.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала я. Голос звучал глухо, будто из бочки.

Она удержала, так и не выпустив моих ладоней.

— Стой. Если... — она замялась, но все же продолжила, — если ноша эта тебе не по силам, ты можешь отказаться. Еще не поздно.

— Что не поздно?

— Отказаться от Дара.

— И... это возможно?

— Да. Ты больше не услышишь Остров и проживешь спокойно отпущенный тебе срок.

— Так просто?

— Не просто. Но возможно. Ты хочешь этого?

Я молчала долго.

— Нет. Пусть все будет, как есть.

Мне показалось, она выдохнула с облегчением. Когда я поднялась, она не стала удерживать.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я. — Я еще хотела спросить, можно ли... хотя нет, не отвечайте. До свидания. Надеюсь, путь мой не станет последним.

И я ушла, так и не задав вопрос, который меня волновал. Будто чувствовала, что не нуждаюсь в ответе. А может, просто захотела поверить в лучшее.

Двое в проулке мне сразу не понравились. И не только мне — Хелен, завидев их, легонько дотронулась до моей руки, сквозь плотно сжатые губы вырвалось:

— Не спеши.

Я и не спешила. Выйдя от сестры Мариники, успела пообщаться с девчушкой и навестить настоятельницу. Лик Острова вновь показал Башню — ближе, отчетливее. Но я так и не смогла в нее войти, чем немало огорчила себя и насторожила леди Евгению. Она спросила про витологов, и мы поговорили еще и о них. Предложила помощь, материальную и не только, убеждая, что прихватить в дорогу одну из сестер — мысль правильная и разумная. Я отказалась, посоветовав взамен присмотреться к сестре Глории. Время близилось к вечерней молитве, Хелен давно осела в библиотеке — понимая, что беседы затянутся надолго, она перебралась туда — и я поспешила откланяться и уйти.

Быстро темнело, как и всегда в горах. После дворика монастыря, освещенного щедро и даже стильно, городские улицы казались мрачными. Дома сторонились сестринской обители, вокруг "зеленого забора" имелось пространство вроде мощеной аллеи, а уж после начиналась путаница улочек и тупичков. Не самый бедный район — хозяева харчевен и постоялых дворов, магазинов готового платья, сапожники и прочие в соседстве со странноприимным домом хоть немного, но зарабатывали. Но и не самый богатый — те же портные, к примеру, предпочитали селиться на улицах гильдий, где и покупатель солиднее, и атмосфера поприятнее будет.

Улочка, по которой мы шли, сделала изгиб, словно в припадке страсти, мы повернули за угол, и тогда-то и увидели их. Двое мужчин в неверном зеленом свете казались огромными. И дело ли в длинных плащах или в низких окнах соседнего дома, но я притормозила даже без совета Хелен.

— Вперед или обратно пойдем? — тихо спросила я.

Нет ведь ничего зазорного в том, что две женщины, испугавшись незнакомцев, повернули обратно. Ночь на дворе и все такое.

Мужчины, сокращая время на сомнения, двинулись в нашу сторону. Хелен вцепилась в мою руку и потащила назад по улице. Из-за угла выступили еще двое, и путь оказался отрезан. Мы сбавили шаг, но не остановились, приближаясь к ним медленно, но неуклонно. Сердце стучало в ушах, и короткая ругань женщины прошла мимо меня. Как и то, что выкрикнул один из мужчин. Благо, он повторился:

— Именем герента Альтана Второго приказываю: стойте!

Два имени вспыхнули перед глазами: Велено и Глория. Связь между ними показалась неоспоримой, иначе как бы эти люди так быстро узнали о нашем визите в монастырь? Впрочем, мы не скрывались, и времени было предостаточно.

В груди заворочалась глухая злость, перемешанная со страхом.

— Не останавливайся, — тихо велела Хелен. — Когда скажу, побежишь. Быстро побежишь, Кристин.

— А ты?

— За тобой.

Что-то все это напоминало, нехорошее такое, гадостное и печальное.

— Нет, — ответила я.

На споры времени не оставалось, я получила от женщины сердитый взгляд и узкий нож с серовато-зеленым налетом на лезвии. Вцепилась в рукоять, шершавую и удобную, будто под мою ладонь, оглянулась назад. Мужчины шли медленно, то ли надеясь на нашу благоразумность, то ли опасаясь спугнуть. Те, что впереди, стояли в ожидании. Правильно, куда нам деваться? Сами придем.

А дальше я лишь успела заметить большую рогатку в руках Хелен и то, как она сноровисто выудила из-за пояса рогозистый шип и прицелилась. И — понеслось. Один из мужчин впереди вскрикнул, хватаясь за шею, а второй, коротко на него взглянув, рванул в нашу сторону.

— Беги!

— Но...

— Беги, чтоб тебя!

И все же я замешкалась — ровно на столько, чтобы увидеть, как женщина, левой перехватывая руку противника в замахе, правой бьет в живот, коротко и сильно. Мужчина вскрикнул, сгибаясь пополам, а после оседая на землю.

"Яд" — подумала я.

— Яд! — выкрикнул кто-то за спиной.

Хелен, коротко оглянувшись, дернула меня на себя так, что в плече что-то хряпнуло. Я вскрикнула, спотыкаясь, ноги мои накрыла сеть — это подоспели те, которые были за спиной, — и я упала. Левую ладонь ожгло болью, правой я цеплялась за нож. Перекатилась на спину, освобождая ноги. Один из мужчин наседал на Хелен, пытаясь оттеснить ее от меня. Близко не подпускал, женщина уже показала себя во всей красе. Второй подтягивал сеть, большую, с крупными ячейками, намереваясь вновь пустить ее в ход.

Тиская нож, я поднялась. Тот, что занимался сетью, бросил дурное занятие и двинулся ко мне. Отступая, я едва не споткнулась о раненого, валяющегося под ногами. Обходить было некогда, я шагнула через. Хелен в два прыжка сократила расстояние между нами. Переглянувшись, мы хором выпалили:

— Бежим.

И не дожидаясь, пока нас прижмут к стене или когда придет городская охрана, мы побежали. Да, теряли возможность точно узнать, кто же в монастыре передает информацию, но — спасали свои жизни.

Так, как сейчас, я давно не бегала. Надрывая легкие и связки, я почти летела, касаясь земли лишь на мгновения. Хелен мчалась рядом, а преследователи пыхтели за спиной. Я боялась оглядываться, каждую секунду казалось: меня вот-вот схватят, еще чуть, и...

Мы выбежали на аллею, окружающую сестринскую обитель. Взгляд метнулся вдоль зеленого насаждения — где же вход?

— Вперед! — выдохнула женщина.

— Куда?

— К барьеру!

И я из последних сил прибавила ходу и на полной скорости, не успев остановиться, влетела в куст. Голова взорвалась болью, в сравнении с ней иголки, впивающиеся в кожу, показались щекоткой. Я застонала, жмурясь, чтобы не видеть черных кругов, и сознание, сделав мне подарок, отключилось.

Первое, что начала осознавать, — это трескотню птиц. Неизвестные птахи скандалили, казалось, прямо над ухом. И все на повышенных тонах. Я осторожно приоткрыла глаза и выдохнула с облегчением. Судя по убранству и цвету стен — серые, плотно подогнанные друг к другу камни, даже не беленые поверх — я в одной из келий монастыря. Похоже, меня притащили сюда, когда рухнула в обморок. Выколупали из куста, раздели, обмыли и уложили спать. Сомнительная радость, конечно, учитывая все, что было, но хотя бы недавних мужчин тут не будет.

Морщась от боли во всем теле, я попыталась сесть. Далось это с трудом. Сердце бешено колотилось, голова гудела, словно колокол на Пасху. Птичий гомон будто бы стих, я поняла, что разборки свои они перенесли дальше от моих узких окон. В коридоре прозвучали шаги, кто-то остановился, провернулся в замке ключ, из-за открывающейся двери донесся обрывок разговора:

— ...нужен покой.

— Но как же арестан... Кристин, ты почему сидишь?!

И самая "древняя" знакомая в этом мире прошагала ко мне, хмуря брови, худая, прямая и подтянутая, как всегда. На левом запястье у нее красовалась повязка, а на правой щеке — пара царапин. И все. Будто не воевала она вчера с четырьмя мужиками.

— Тебе нужно лежать, — мягко сказала леди Евгения, прикрывая за собой дверь.

Я глянула на одну женщину, на вторую, и усмехнулась. Столько заботы обо мне.

— Мне уже лучше, — ответила я, спуская ноги с кровати.

Тошнота подкатила к горлу, я судорожно сглотнула и улыбнулась — для них. Хелен поджала губы, но промолчала. Лишь села рядом и уставилась куда-то за окно. Не подавала голос и настоятельница, и это казалось странным.

— Ну что, какие вести? — преувеличенно бодро спросила я, кутаясь в одеяло.

Женщины переглянулись, вздохнули едва не синхронно.

— Фредерико Велено выписал на тебя арестанданто, — заговорила леди Евгения. — Высшей ступени. Теперь каждый, кому его предъявят, обязан содействовать в твоей поимке.

— Меня что, преступницей объявили? — непонимающе вопросила я, заглядывая в глаза то одной, то другой женщине.

— Ничего они не объявляли, — с усталостью и раздражением отозвалась Хелен. Потерла лицо ладонями и продолжила, — лишняя шумиха им ни к чему. Здесь ты в безопасности. В той или иной мере, конечно, но все же. Проблема в другом — выбраться отсюда.

"Кажется, я снова попала" — с тоской подумала я и потерла ладони. Пальцы казались ледяными.

Глава 13

Если вас загнать в угол, вы, как и крыса, непременно будете кусаться. А то и вдарите чем потяжелее. Жажда жизни неистребима, особенно у существ, не слишком обремененных интеллектом. Это человеку свойственно стенать и заниматься разрушением самого себя, вредными привычками ли, или пренебрежением к здоровью. А раненый зверь наполняется яростью и стремится, пусть на последнем издыхании, но порвать обидчика, утащить за собой.

Впрочем, загнанные в угол, все — звери.

Чувствовала я себя недурно, а после завтрака и вовсе похорошело, и теперь я расхаживала по келье, стараясь не обращать внимания на зудящую кожу. Вчерашний куст оказался с шипами и исцарапал меня немало. Но обидно было не это, а то, что очередная моя рубашка оказалась испорчена. В монастыре "мирской" одежды не оказалось, и мне пришлось надеть серую тунику и серые же штаны. Теперь я отличалась от местных обитательниц лишь непокрытой головой и ярым желанием сбежать отсюда.

— Значит, никого не выпускают, — пробормотала я, останавливаясь у двери, чтобы развернуться и зашагать обратно, мимо Хелен и леди Евгении, к окну.

— Да.

— А как же тайный ход? Должен же он у вас быть.

Настоятельница качнула головой.

— Есть. Но, похоже, то, что ты говорила про сестру Глорию, правда. У обоих выходов ждут.

— Она знает про ход?

— Да. Она же моя сестра.

Я отметила про себя, что предположение оказалось верным, и спросила:

— Кстати, а где она? Честно скажу — поговорить с ней я бы не отказалась.

Похрустела пальцами, хищно ухмыляясь. Леди Евгения поморщилась.

— В городе. Вчера ушла ухаживать за больными, а сегодня с самого утра никого уже не пускали.

— И не выпускали... — пробормотала я. — Очень удачно, не находите?

Видимо, они не находили, потому как ничего не ответили. Мне, признаться, нарисовавшаяся картинка тоже не нравилась.

Масштабная охота — с ордерами на арест и привлечением окружающих — это вам не шутка. Конечно, монастырь — место относительно безопасное, но настоятельнице принимать круговую оборону не резон. Я рано или поздно уйду, а ей тут еще жить. И не просто жить, а управлять немалым хозяйством. Да и мне сидеть и ждать, пока противники найдут способ выколупать отсюда, тоже не хочется.

— А главный выход перекрыт, — продолжая расхаживать, забормотала я. — Со стороны города на почтительном расстоянии от ворот стража. Бдит, значит. И по темноте, чую, будет... эээ... бдеть. И про ходы они знают. Так-так. Остается... нет, бред.

Я остановилась у окна, поскребла ногтем стену. Прочный камень не поддавался, я хмыкнула и прошла обратно к двери.

— Что остается? — первой не выдержала Хелен.

Я картинно взмахнула рукой.

— Хранитель.

— Действительно, бред, — женщина, было оживившаяся, снова уставилась за окно.

— Нет-нет, — перебила настоятельница. — Кристин права, это хорошая мысль.

— Он не инициирован, — отмахнулась госпожа Альмуро, — или..?

Хелен недобро прищурилась, но собеседница открыто встретила ее взгляд.

— Да, не инициирован. Но она сможет пробудить его.

— Нет. Не сможет.

— Девочка очень сильна, и...

— Эй, а у меня вы не хотите спросить, что я по этому поводу думаю?

Женщины умолкли и повернулись в мою сторону. Завладев их вниманием, я выдохнула:

— Бред все это.

— Кристин, не строй из себя дуру, — устало произнесла Хелен.

Так хотелось ответить: "а я и не строю", но, стиснув зубы, я промолчала. Если пробуждать к нормальному функционированию дубы тут считается признаком ума, то я определенно дура. И ничего с этим не поделаешь.

— К тому же, даже если получится, — примирительно добавила я, — все равно неизвестно, куда идти. Из всех Хранителей я знаю только Дарвикский, но туда попадать мне бы не хотелось. Да и не по пути это. Вернее, по пути. Но не туда.

— Да, да, знаю: в Витуум ты не пойдешь.

Я невольно улыбнулась. Мое упрямство оказалось действенным. Прислонилась к стене, погружаясь в раздумья. Женщины молчали, ожидая. Словно это я — старше, опытнее, мудрее. Слишком сильно верят в меня — гораздо сильнее, чем я сама. Глупость или в этом что-то есть? Может быть, я сама не знаю способностей своих в качестве шаанджиты? И отношусь к ним с излишним скепсисом.

"М-да, они ждут решения, ведь я доказала своим упрямством — я хочу и могу действовать самостоятельно"

Могу... хочу... я застонала, хватаясь за голову, но заметив тревогу во взглядах женщин, помахала рукой — ничего, мол, обычное дело. Обругала себя мысленно за малодушие и предложила прогуляться до ворот.

— Не думаю, что это хорошая идея, — возразила настоятельница.

— Почему?

— Не нужно их злить. Пусть им сюда не попасть, но...

— Вам тут еще жить, понимаю, — виновато пробормотала я.

— И это тоже. Для тех, кто снаружи, у меня день молитвы, до заката солнца сестры не осмелятся потревожить. А ты о себе подумай. Это сейчас тебя ищут, но кто знает, как Великая Мать рассудит завтра. И пока ты не сделала ничего дурного, по-настоящему дурного, упрекнуть тебя нечем.

— А как быть с теми трупами, вчерашними, в переулке?

— Я не убивала их, — вздернув брови, ответила Хелен. Кажется, она действительно удивилась такому вопросу.

— Но... я слышала что-то про яд, — смутилась я. — К тому же они так упали...

— Кристин, вокруг нас везде яд. Только один вылечит тебя, другой покалечит, а третий, быть может, попросту усыпит.

— Понятно, — буркнула я, сердитая на саму себя.

Напридумывала всякое, да еще так спокойно отнеслась к возможной смерти противника. Словно... словно так и надо. Раз напали — должны умереть? Оказалось, сьерра Альмуро более гуманна. Хотя, глядя в эти ледяные глаза, я могла с уверенностью сказать, что она без колебаний пойдет и на убийство, и на "коррекцию памяти", и много на что еще. Если так будет надо. А может, я просто плохо разбираюсь в людях.

Вздохнув, я вновь заговорила, упоминая о "дне молитвы" и, по сути, развязанных до заката руках. В сером одеянии я походила на сестер, о чем тоже сообщила настоятельнице. Она лишь качнула головой, сообщив в очередной раз, что никого не пускают, а если такое и случится, то проверять будут всех. И предложение бежать под шумок она отвергла. Ни шум устраивать, ни побег в ее планы не входило. Слишком опасно, видите ли.

— Значит, остается научиться летать, — подытожила я, разводя руками. — Или пробудить Хранителя, чем черт не шутит, вдруг получится. Я даже не знаю, что проще. Стоп. Летать. Как же я раньше не додумалась?

Я хлопнула себя по ноге и уставилась за окно, чувствуя, как губы расползаются в глуповатой улыбке.

— Кристин, как твоя голова? — участливо вопросила Хелен.

— Болит, как всегда. А что? Тьфу! Не отвлекайте!

— Что ты придумала? Неужто воспарить хочешь? Такое слишком даже... для тебя.

— Нет. Хотя над этим надо будет подумать на досуге. Я вот что поняла: мы — не мужчины!

— И?

— Барьер! Леди Евгения, мы же можем попросту перелезть через ваш "зеленый забор"?

По лицу настоятельницы я поняла: такая мысль ей в голову не приходила. Барьер принято считать надежной, непреодолимой защитой. Для мужчин так оно и есть. А для женщин? Неужели они никогда не лазали через забор?! Он не так уж и высок, и если подобрать лестницу, желательно с площадкой наверху, то вполне можно его преодолеть.

Последние свои мысли я высказала вслух, и леди Евгения произнесла с сомнением:

— Не знаю. Возможно, все и получится, но... это так странно.

"Странно то, что вы сами до этого не додумались, — ворчливо отметила про себя я. — Но с другой стороны, зачем вам это? Уж точно не к любовникам ходить! Ворота не запираются даже на ночь, не охраняются толком, за исключением особых случаев вроде моего пленения. Так зачем искать лишние трудности, лезть "в окно", когда можно выйти через "дверь"?"

Оказалось, что вечер ждать — дело пусть и не сложное, но довольно нервное. Мне велели не покидать келью, даже обед принесли сюда же, и оставшуюся часть светового дня, в середине лета немаленькую, я провела взаперти.

"Что-то часто истории повторяться стали" — сердито думала я, прохаживаясь по комнате. Так и ходила, почти до самой темноты, пытаясь иной раз читать, что получалось плохо, или спать, что выходило еще хуже. Лишь раз нервная дрема перешла в короткий, но сладкий сон. Пробудилась я от прихода Хелен.

— Пойдем. Пора.

Я резко села, моргая. Плеснула наскоро в лицо водой, косу — в последнее время я полюбила ее — переплела заново уже на ходу. Выйдя на галерею, едва не ахнула, глянув во двор — фонари светят в полную силу, небо насыщенно-синее с одного края, и темное, почти черное, с другого. Похоже, я проспала больше, чем ожидала.

Деловито, не торопясь, но и не задерживаясь, женщина провела меня в сад. Я поморщилась — казалось, гравий хрустит оглушительно. Мы прошли извилистой дорожкой, освещенной мягким зеленым светом, так и не встретив ни одной монахини. В конце нас ждала настоятельница. Оглядела меня внимательно, улыбнулась и сделала знак следовать за ней. Чем дальше мы углублялись в сад — прямиком по траве, дорожки тут кончились — тем меньше мне все это нравилось. И вот мы ступили на полянку с молодым дубком в центре. Я уставилась на леди Евгению, молчаливым ожиданием требуя ответа.

— Я подумала, ты сможешь помочь — до того, как уйдешь.

Я хотела сразу же возразить, что не смогу, но закусила губу, задумавшись. Настоятельницу можно понять. Собственный Хранитель — предложение очень соблазнительное. К тому же, тут разом отсекается добрая половина "страждущих" — мужчин. Загвоздка в том, что этот дубок еще не Хранитель в полном смысле, так, нечто вроде заготовки. Нужна "инициация". Вот тут-то и выступаю на первый план я. Сестре леди Евгения теперь не очень-то доверяет, а на меня возлагает определенные надежды. Учитывая все то, что она для меня сделала, помочь будет справедливо. Да и просто — правильно.

— Я попробую.

Женщин попросила близко не подходить, а сама направилась к центру поляны. Не то, чтобы я боялась за них или себя — взрываться тут нечему, это факт — но сосредоточиться, когда ты один, проще.

Маркус пришел быстро, по первому зову. Мальчишка, казалось, встал рядом с деревцем, оперся на него ладонью.

— И что делать? — тихонько спросила я.

Он качнул головой и нахмурил брови, мол, тут твоя работа — не моя. Вздохнув, я последовала его примеру и тоже коснулась шершавой коры. Прикрыла глаза, понимая, что Маркус тут вряд ли чем-то поможет, это действительно моя работа, и если звать кого, то только Остров, а этого я еще не умею.

Еще. В груди потеплело, уголки губ приподнялись в едва заметной улыбке. Вера в себя — то, что мне необходимо. Мысленно я потянулась к дереву, будто делясь этим теплом и верой.

Поначалу слышала лишь шум ветра в ветвях и чувствовала щекотку от выбившихся из косы волосинок, да то, как бурчит в животе — ужин мы пропустили. Но постепенно ощущения эти ушли, осыпались, будто шелуха, оставив мерное биение сердца и тепло, распространяющееся по телу. Я услышала собственный голос, произносящий слова на чужом языке. Таком ли чужом? Шепча, я спотыкалась на согласных и растягивала гласные, как положено. Слова приходили из ниоткуда и уходили, произнесенные, отпущенные на свободу.

Я шептала, делилась теплом, и — чувствовала отклик! Ровная прохлада, словно освежающее дуновение ветра по утру, и ощущение чего-то огромного, древнего, но не злого.

— Здравствуй, Хранитель, — улыбаясь, произнесла я.

И едва сдержалась, чтобы не представить себе Хранителя, но другого, и не перенестись к нему. Таким по-домашнему родным казался шершавый ствол и заманчивой сама мысль путешествия.

Отнимая ладонь от коры, я поблагодарила дерево и Остров и повернулась к ожидающим у кустов женщинам.

— Кажется, все, — пробормотала я и покачнулась.

Головная боль, про которую успела забыть, пришла незваной гостьей. Спутницы мои, до того замершие в неподвижности, кинулись поддержать.

— Первый раз такое вижу, — сказала Хелен, привычным жестом трогая мой лоб и высчитывая пульс на запястье. — Ты... вы... будто светились.

Она неопределенно взмахнула рукой, не в силах объясниться. Настоятельница взглянула на меня глазами восторженной девочки. Посерьезнела, вспоминая, кто она есть, сказала с чувством:

— Спасибо!

Они предложили отдохнуть, но не слишком настойчиво, выразительно поглядывая на небо. Мол, время идет, надо бы поторопиться. Я предпочла соврать, что замечательно себя чувствую, они сделали вид, что поверили.

В другой части сада нас ожидали монашенки с лестницей, плащами и какими-то досками. Тихо и сноровисто, будто каждый день это делали, они приступили к выполнению моего плана. На практике оказалось, что не так уж он и хорош. Да, лестница ставилась к зеленому насаждению, но при попытке взобраться на нее кусты гнулись, трещали и оглушительно шелестели листьями. Я морщилась, поглядывая на Хелен, которая пошла первой, и все ждала, когда половина улицы сбежится на шум.

Не сбежалась. Последнее конвульсивное вздрагивание "забора", стук подошв о мостовую. Женщина скрылась из вида. Монахини придержали лестницу и в ожидании уставились на меня.

— Спасибо за все.

Я порывисто обняла настоятельницу, понимая, что если и увидимся мы, то нескоро. От ее "береги себя" защипало в носу, я сердито заморгала, отстраняясь, и полезла наверх. И вновь — треск и шелест, и попытки не рухнуть в колючий плен, перебираясь на свободу.

"Слишком тихо, — подумала я, балансируя на верхней перекладине и раздумывая, как бы перемахнуть на ту сторону, не слишком себя покалечив. — Не может такого быть, чтобы они ничего не заметили"

Конечно, я медлила. И пусть я становлюсь параноиком, боящимся собственной тени, но обратно перебраться при случае будет сложнее — это факт. На задворках домов, конечно, никого, но тут темно, даже со стороны монастыря огней нет, а темнота — вечное пристанище личностей антисоциальных, и вообще, дурных.

Снизу зашипела Хелен, я осмотрелась в последний раз и решилась. Оттолкнуться, короткий момент полета, удар в подошвы. Я перекатилась и встала на ноги. Спасибо айкидо: умение падать мягко — немногое, что вынесла из пары месяцев обучения.

Я приняла от женщины плащ, завернулась в него, скрывая серое одеяние, такое привычное там, за барьером, и столь приметное здесь, в городе, особенно ночью. И вновь стало тихо. Я ожидала нападения, нервно оглядываясь по сторонам, но его все не следовало. Спутница моя тоже застыла, всматриваясь в неверную полумглу ближайшего проулка. Наконец она подала знак следовать за ней, и мы оставили сестринскую обитель за спиной, кривыми улочками продвигаясь к центру, а после — снова на окраину, но в другую часть города.

Я вышагивала по мостовой — дорожное покрытие даже здесь оказалось недурственным — и думала, что убираться из Валора нужно как можно скорее. Это и Хелен говорила, да и сама я поняла: когда люди господина Велено узнают, что я сбежала из монастыря, они перекроют город. Если уже не перекрыли. Леди Евгения обещала половину завтрашнего дня, но кто знает, можно ли доверять остальным сестрам так, как ей? Нет, не так. Скольким сестрам вообще можно доверять? Да и нужно ли?

До постоялого двора добрались быстро. В общей зале царили темнота и тишина, хозяина видно не было. Оно и понятно — ночь — но сердце прыгнуло к горлу и застучало часто-часто.

— Слежки нет? — прозвучало из дальнего угла, и я едва удержалась от вскрика, до того напряжены были нервы в последние полтора часа.

— Не уверена, — спокойно ответила Хелен.

Она, в отличие от меня, говорящего узнала. Коротко поведала о событиях прошлого дня, умолчав лишь о Хранителе. Не думаю, что хотела скрыть, лишь отложила ненужные вопросы "на потом".

— Уходить надо, — произнес знакомый голос.

На верхней площадке лестницы нарисовался Гиз. От сердца отлегло.

— А что с хозяином? — вопросила я.

— Спит.

Я кивнула, принимая это как данность. Отдыхает он по своему желанию или вынужденно, не так важно сейчас. Важнее убраться отсюда скорей.

Самой спать не хотелось, голова болела в пределах нормы — не очень приятный, но почти незаметный гул с короткими яркими вспышками.

— Я за вещами.

— Не нужно, все уже собрано. Грег принесет.

— Значит, без дела вы не сидели.

— Да, успели подготовиться, — с усмешкой проговорил Ильгизар, спускаясь вниз. — Когда Ник узнал про осаду монастыря, мы снарядили все для похода.

— И когда выступаем?

— Сейчас.

— Гиз прав, ждать до утра опасно, — подтвердила Хелен. — Лучше выбраться за ворота еще затемно.

— А не будет это подозрительно выглядеть? Такая толпа, да и ломанется разом за город, да еще посреди ночи...

— Будет, — легко согласился мужчина, — но это уже не важно. К тому же, мы разделимся. Конечно, лучше бы уйти горами, до соседней долины, но на это нет времени.

— А если где-то отсидеться? В тихом местечке...

— Говорю же: нет времени.

— Та-ак, — протянула я, — чего я еще не знаю?

— Кристин, я потом расскажу, сейчас лучше уходить поскорее...

— Нет, ты мне расскажешь сейчас, или я никуда не пойду.

Гиз молча указал на лавку, сел сам, подождал, пока усядусь я.

— Тайный совет знает, что ты шаанджита.

— А что, раньше он от придури мной интересовался? — попыталась съязвить я, но Ильгизар не "повелся".

— Раньше они подозревали, что ты — девушка необычная. А теперь знают точно. И, как представители законной власти, они не очень-то тебе рады. Подумать только — Хозяйка Острова, после стольких лет тишины!

Я поводила пальцем по лавке, вляпалась во что-то липкое, скривилась, отирая руку о край серой туники.

— Значит, лунные псы тоже будут на меня охотиться?

— Скорее всего, да, хоть и не сразу.

— А ты?

— Что — я?

— Не притворяйся, что не понял, Гиз. Ты — на чьей стороне?

Я взяла его ладонь в свои, чувствуя, что если соврет — пойму. Рука оказалась горячей — в контраст моим вечно ледяным конечностям.

— На своей. И сейчас у нас с тобой одна дорога.

— Понятно.

Я убрала руки, сцепив пальцы в замок на коленях. Хелен молчала, ведь у нее тоже "своя сторона", хоть и дорога лежит туда же, куда и моя. Подумалось, что эти люди, рискуя многим, ставят все на меня и надеются... выиграть? Похоже, я для них немало значу. Это должно радовать, но почему-то пугает. Любая большая игра пугает количеством неизвестных факторов. Но чем ныть, лучше идти вперед, так ведь?

Встряхнувшись, я решительно встала.

— Вещи собраны, говорите?

Да, времени они не теряли. Я хотела подняться наверх, чтобы переодеться, все же сестринская одежда хоть и удобна, но слишком заметна, но Гиз велел оставить все, как есть. План побега из Валора у него уже вырисовался. Поведать мне его не успели, потому что вернулся встревоженный Ник.

— В конце улицы люди, человек десять, все с оружием. Может, и не за нами, но все равно подозрительно. Кристин, Хелен, салют.

— Здравствуй, Ник, — отозвалась я.

— Лошадей вывести успеем?

Парнишка скривился и махнул рукой — какие там лошади, самим бы уйти. Гиз легко взбежал по лестнице и что-то коротко крикнул во тьму коридора. В комнату, освещенные переносными фонарями, вошли мужчины, старые знакомые, еще с Дарвика. Со стороны кухни показался блондин, имя которого я не запомнила. Ильгизар, пробежавшись по всем глазами, принялся раздавать указания:

— Мар, вы с Ивеном проверьте тех людей, но тихо. Если нужно будет — задержите любыми способами. Лучше без крови, но как выйдет. Грег, Дерек, к лошадям. Госпожа Альмуро, держите при себе Кристин, нам с вами придется побегать. Ник, вернись обратно, будешь наблюдать. Отвлечешь при случае.

Мальчишка фыркнул, выражая свое отношение, но возражать не стал и без слов унесся на второй этаж. Мужчины же дождались кивка Хелен и тоже поспешили выполнять поручения.

— Да, Кристин была права: без дела ты не сидел, — холодно проговорила женщина, закидывая за спину один из заплечных мешков, принесенных Грегом.

— Общность — залог успеха в любом деле, — ответил Гиз, разводя руками.

"Вот вам и "одиночка", — подумала я, принимая от него упакованные вещи. Мои ли, нет — времени смотреть не было.

Мы уходили через хозяйственный двор, мимо кладовых, сараев и конюшни. Дерек, когда я засмотрелась на то, как они возятся с лошадьми, подмигнул, мол, не робей, все хорошо будет. Я улыбнулась в ответ и поспешила за Гизом, который нырнул в калитку, ведущую в узкий, едва ли в метр шириной, проход между стенами соседских построек. В одном месте пришлось успокоить собаку, Хелен достала рогатку, и животина с коротким взвизгом умолкла. Вскоре мы выбрались на параллельную улицу. Темп ускорился, мы шли, едва не срываясь на бег. В голове знакомо застучало, пришлось даже остановиться, чтобы я смогла хлебнуть отвар из бутылька. Полегчало, но не слишком, потому как шаг сбавлять мы и не думали.

А за спиной отголосками грома шумела оставленная улица. Крики, глухие хлопки, ржание лошадей — двоих увели с собой Мар с Ивеном. Гиз все оглядывался, Хелен тискала мою руку, утягивая вперед, а я из последних сил шевелила ногами, думая, что бег на длинные дистанции явно не мой конек. Особенно сейчас. Особенно так, когда позади прикрывают твой отход товарищи... как бы пафосно это ни звучало.

Преследователей я так и не увидела. На точку встречи мы успели чуть раньше Дерека. Остановились, как я думала, передохнуть, и тут же сквозь грохот крови в ушах я различила множественный стук копыт. Затравленно огляделась, готовая снова бежать, но Хелен остановила. Мужчины, показавшись из-за поворота, осадили коней на полном скаку, заводные пролетели чуть дальше, остановились прямо перед нами. Большие, мускулистые, они переступали на месте и недовольно всхрапывали, заставляя желание подойти ближе улетучиваться, как росу под летним солнцем. Но подойти пришлось. Вскинутая в седло Гизом, я осторожно выпрямилась, цепляясь за луку одной рукой, а другой поправляя плащ. Животное подо мной все двигалось, даже стоя на месте, и мысли мои были сосредоточены на том, как бы удержаться верхом, "если вдруг что". Опыт общения с лошадьми ограничивался Ряжкой, от которой каверз не ожидала, стара она слишком, и парой поездок в Саратове, что тоже не в счет, ибо там все было медленно и недолго. А тут мои спутники разом задали неплохой темп, и я вцепилась в луку, пытаясь не сверзиться на мостовую при тряской рыси. Когда перешли на галоп, стало, как ни странно, легче, я даже смогла оглядеться. Насколько я помнила эту часть города, мы приближались к воротам, юго-западным, как я окрестила их для себя, или Витуумским, как они назывались в народе. Через них я пришла в город, через них же и уходила.

Погони видно не было, и ближе к предвратной площади перешли на шаг, позволяя лошадям малость остыть. Грохота от нас сразу стало меньше.

"Тоже мне, невидимки, — морщась, думала я. — Мы, наверно, половину города перебудили".

Я до последнего не верила в затею Гиза, и когда мы, важные и с каменными лицами, выбрались на дорогу, выдохнула и наконец-то расслабилась, чувствуя, как колотится пойманной птицей в голове боль и ноют мышцы бедер.

— Этак ты далеко не проедешь, — с укоризной проговорил Ильгизар, нагоняя меня.

Он-то и был причиной, по которой мы выбрались так легко. Увесистый кошель, знак лунных псов вместе с умением договариваться творили чудеса.

— Проеду столько, сколько будет нужно, — вяло отмахнулась я. — И... спасибо.

Он легонько хлопнул меня по плечу, мол, пустое, ты бы поступила так же.

— А что с ребятами, с Ником? — осторожно спросила я, не уверенная, что хочу услышать ответ. И если Левилла и Кайи я не знала толком, то мальчишка...

Вздохнув, я призналась себе, что он мне совсем не безразличен. Так я относилась бы к младшему брату, если бы таковой у меня был.

— Мы подождем их возле Излучинки. Не придут до вечера, уходим без них, — ровным тоном отозвалась Хелен и, ткнув пятками лошадь в бока, выдвинулась вперед, к Дереку.

Вдвоем они возглавили отряд, следом ехали мы с Гизом, а Грег был замыкающим с лошадкой Ника в поводу. Отойдя подальше от ворот, пустили коней небыстрым галопом, но и его было достаточно, чтобы вновь ощутить напряжение во всем теле. Прошло оно на удивление быстро, сменившись обычной усталостью.

Ехали, меняя галоп на рысь и обратно. Дороги и тут оказались хорошими. Тогда, впервые добираясь до Валора, я следовала параллельно основному тракту, минуя крупные деревни и города. А сейчас мы двигались, почти не скрываясь, и это поначалу казалось странным, но на развилке, свернув с дороги, ведущей на Витуум, мы отправились в сторону Альтаихо уже осторожнее.

Я недолго наслаждалась лунным светом и россыпью звезд, свежим ветром в лицо. От лугов, остывших за вечер, тянуло холодом, почти сразу я озябла и, придерживая поводья одной рукой, второй попыталась свести плащ на груди. Заметив мои мучения, Дерек придержал коня и, поравнявшись, протянул неизменную флягу. Настойка, крепкая и горькая, обожгла рот и огненной волной прошлась по пищеводу, отдавая теплом в уши. Согреться после глотка стало легче. В какой-то момент я даже задремала и проснулась, когда лицо коснулось жестких волосков гривы.

Лишь когда небо на востоке основательно посветлело, и густая темнота стала серой и зыбкой, Хелен с Гизом, разглядев очередной ориентир, объявили привал. Спускаясь с лошади, я едва не упала — до того затекли мышцы в неудобной позе. Поморщилась, припоминая, что в прошлую поездку подобного не было.

— Сдаешь, старушка, скоро вообще разваливаться начнешь, — пробурчала себе под нос.

Как человек, в походы особо не ходивший и лагеря разбивать не привыкший, я смотрела на слаженные действия мужчин и женщины и чувствовала себя пятой ногой. Чтобы избавиться от ощущения решила уйти за дровами, но Хелен велела оставаться на месте стоянки. Я стиснула кулаки. Ну да, того и гляди, потеряюсь, это же не город, а я девочка изнеженная, угу.

Чувствуя, что закипаю, я напросилась с Грегом расседлывать лошадей. Дело не сложное, но долгое, особенно если чистить животных на совесть. Почесывая неудобным скребком спины и щуря глаза от пыли, я успокаивалась. Мысли вернулись к Нику и мужчинам, которые остались в городе. Как они там? Живы ли? Грудь стиснула тоска, горечью отдало во рту чувство вины. Замерев, я ткнулась лбом в теплый бок. Не хочу, чтобы кто-то еще из-за меня страдал!

Пальцы стиснули скребок, желудок прыгнул к горлу, а в голове взорвалось красками видение. Это было похоже на случай в доме Марселл-кай-Тейлор и на Лик Острова одновременно. И в то же время — по-другому. Будто кто-то или что-то ворвалось в мое сознание и показало картинку. Я увидела Ника, растрепанного, чумазого, но живого. Покачнулась, цепляясь за гриву, чтобы не упасть. От лошадки, к которой прижалась едва ли не всем телом, исходило тепло и спокойная сила.

Окликнул Грег и я, ровняя дыхание, ответила, что все хорошо, задумалась просто. Не факт, что поверил, но отстал, велел только не возиться слишком долго. Я, вновь погружаясь в неспешный ритм движений, попробовала вспомнить лица Мара и Ивена, увидеть их, но — увы. Не вышло.

"Похоже, тут нужно нечто вроде настройки на человека, — покусывая губу, думала я, — духовная связь. А если..."

Лицо дорогого и любимого, и недавно еще самого родного мне мужчины возникло перед глазами легко. Знакомая тошнота и головокружение, и я увидела его, ЕГО. Ясные, как небо, глаза, губы... о, эти губы, которые хотелось целовать беспрестанно... он казался бодр и весел и улыбался — другой. Это было как немое кино, потертое, старое, разве что цветное, а не черно-белое. Он что-то говорил, а она слушала, открыв рот, хватал воодушевленно за руку, а она смущалась или делала вид, что смущается, а он...

Я замотала головой, жмурясь и отступая назад, страстно желая не видеть и радуясь, что не слышу. От прикосновения к спине вздрогнула и развернулась резко. Ильгизар оглядел меня придирчиво и пару раз встряхнул. Руки его притянули ближе, прижали к груди. Судорожно вздохнув, я ткнулась носом под ключицу и затихла, а он гладил по волосам, спокойно и молча.

Слез не было, была лишь черная тоска под сердцем и горечь утраты. Злость вспыхнула и угасла так же быстро, как и пришла. Осталась усталость. Я ведь сама этого хотела — чтобы ему было хорошо... ему ведь хорошо, правда? Что уж теперь печалиться, что хорошо не со мной. С той, другой, ему будет спокойнее и лучше. Да.

Я всхлипнула и задавила в горле рыдания. Не сейчас. Я подумаю об этом завтра. Да-да, потом.

Когда-нибудь.

— Видно, дороги у нас разные, — прошептала я. Зажмурилась и выдохнула, — прощай. Отпускаю.

Потом уже я думала, что внутренне была готова к подобному, иначе отпустить не вышло бы так легко. Сейчас же ощущала себя маленькой и несчастной.

Гиз если что и расслышал, то вида не подал. Просто держал в объятиях и ждал, пока успокоюсь. Я сморгнула слезинки, которые все же выступили на глазах, и по возможности ровно произнесла:

— Ник жив. Я видела его.

Ильгизар отстранился, смерил меня внимательным взглядом и сказал, что эту новость лучше услышать всем. Я прошла от лошадей к костру, разведенному в выкопанной специально под это дело яме. Над костром что-то аппетитно булькало, неподалеку виднелось "лежбище" — несколько охапок гибких веток, застеленных поверх плащом.

Мужчины новости обрадовались, да и на лице Хелен появилась улыбка, столь редкая для нее. Самому факту видения они не удивились, что наводило на две мысли: подобные способности не такая уж редкость, и эти люди очень верят в меня. И, чую, обе эти мысли были верными. Нельзя же меня считать уникальным случаем.

Саму меня больше удивило то, что про Мара с Ивеном они особо не расспрашивали. Кивнули в ответ на мое неведение и — все. То ли Ник оказался им гораздо дороже, то ли мужчин они из списков уже вычеркнули.

С подобными мрачными мыслями я села ужинать. Вернее, если быть точной, завтракать — в лесу, в котором мы укрылись, было еще темно, но небо значительно посветлело. Начиналось утро, а я без охотки ела пшенную кашу с хлебом и готовилась спать. Все как раньше, в моем мире. Там я тоже была "совой", иной раз выбираясь на улицу посреди ночи и гуляя до рассвета. Там была другая жизнь: без головных болей, тошноты, клеща в шее, странных видений и разговоров на чужом языке. Без людей, внезапно ставших близкими. Пусть и не все они сейчас рядом... и не все верят, что я их... его... люблю.

Каша встала в горле комом, я с трудом проглотила ее, запила молоком из бурдюка. Фыркнула, сердясь на себя. И снова все мысли о том же. Сижу тут, как сопливая девчонка, едва не реву...

— Если хочешь, расскажи, — сказала Хелен, присаживаясь рядом.

— Что?

Я даже вздрогнула. Настолько погрузилась в раздумья, что перестала замечать окружающий мир.

— То, что терзает.

— Так заметно, да?

— Мне — да. Может, еще господину Соллу. Так что, расскажешь?

— Не, — ответила я и для убедительности помотала головой.

Меня "повело" так, что чуть не завалилась на спину. Восстановила равновесие, заговорила тихо:

— Не хочу. А то разревусь сейчас, потом полдня утешать будете. Вам оно надо? Вот и я о том же, что нет. Лучше спать.

Но сон не шел. Я лежала, потихоньку ерзая под плащом, ибо ветки — это вам не кровать, и смотрела на небо с розоватыми облачками. Облачка были кудрявыми, словно бараны Ибрагима, и такими же послушными воле ветра, как те — свистку. Тело, измученное за прошедшие сутки, жаждало отдыха, но разум желал бодрствовать. И я лежала, думая о руках и губах Алекса, о том, как было хорошо тогда, давным-давно, когда мы только открыли страсть друг друга и наслаждались ею. Как все было легко и просто.

Плюнув мысленно на утро воспоминаний, я перевернулась на бок и незаметно для самой себя задремала.

Проснулась, чувствуя себя зверски голодной. Кашку перед сном организм не воспринял всерьез и теперь требовал чего посущественней. Солнце стояло в зените, светя прямо в левый глаз. Я выпростала из-под себя руку и потянулась. От костра пахло чем-то вкусным — когда я голодна, все съедобное вкусно — и слышался тихий разговор.

— Доброе утро, Гиз, доброе утро, Хелен, — промурлыкала я, принимая вертикальное положение и зевая. — И не надо говорить, что уже день. Когда встал — тогда и утро.

Они замолкли ненадолго, потом мужчина, хитро улыбаясь, спросил:

— Есть будешь?

Я улыбнулась в ответ. Знает ведь, поганец, что не откажусь!

Пока я поглощала свою порцию каши и щурилась на солнышко, вернулся Дерек, вопреки обыкновению хмурый. Покачал головой и уселся рядом, принимая от Хелен деревянную миску.

— Что случилось?

Я даже про еду забыла, чувствуя отголоски тревоги спутников.

— Кристин, ты уверена насчет Ника? — вопросила женщина.

— А что с ним?

— В том и дело, что мы не знаем, — ворчливо отозвался Дерек. — В Излучинке он не появлялся, хотя времени с ночи было достаточно.

— А вдруг он не успел из города выбраться? А потом стало сложно...

— Он бы успел. Ты плохо знаешь этого мальчишку.

— Ну да. Но... еще рано же, — покусывая губу, произнесла я, — у него лошади нет, а тут путь не близкий. Надо подождать. Он придет, я знаю.

— Ты что-то видела? — оживилась Хелен.

— Я? Нет. Хотя...

Я в задумчивости похрустела пальцами. Врать не хотелось, но тревога моя нарастала и то, о чем мы говорили, никак не способствовало успокоению.

И тут я действительно "увидела". Сглотнув вставший поперек горла комок, я отставила свою миску и осторожно поднялась. Голова после "вторжения" пришла в норму быстрее, чем в прошлый раз, я даже не сильно шаталась. Помощи не потребовалось, хотя мужчины и приготовились ее оказать, поглядывая на меня с тревогой.

— Седлайте лошадей, — севшим голосом произнесла я. — Ник там, у реки. Он... вроде бы жив.

Собрались быстро. Никогда не видела, чтобы люди действовали столь слаженно. Хотя, что я видела-то! Грега оставили сторожить лагерь, а сами отправились. Я, ведомая чутьем, ломилась прямо через кусты, туда, к дороге, спускающейся с соседней горы. Едва выбралась на открытую местность, пустила лошадку в галоп. За спиной загрохотало — спутники мои отставать не желали.

— Далеко? — только и спросила Хелен.

— Нет. Вон за той горкой. Похоже, скатился с дороги, лежит на камнях над рекой. Там хитрое такое место... да не знаю я, жив ли он!

Я отвернулась и ткнула пятками в бока лошадки, побуждая ту не замедлять ход. На горку влетела, едва разминувшись с двумя верховыми. Они осадили коней, завертелись на месте, оглядываясь на меня. Сердце прыгнуло к горлу — ох, не к добру эта встреча. Я на полном скаку прокричала приветствие и, не останавливаясь, унеслась дальше.

Ветер трепал волосы, которые переплести заново не успела, взглядом я искала место на обочине, которое бы показалось знакомым. Спешилась у одинокого деревца на крутом берегу реки, привязала поводья наскоро к стволу. И тут подоспели они — мои спутники и встреченные по дороге мужчины. Оба в форме Герентской Гвардии, полевом ее варианте: темные штаны с короткими сапогами, желто-зеленый верх, плащи, тяжелые и длинные, совсем не по погоде. Старший придерживал арбалет, не взведенный, но разложенный, а младший нервно тискал рукоять короткого уставного меча.

Я поморщилась: воспоминания, связанные с гвардейцами, хорошими назвать было сложно.

— Что вам нужно, господа? — напрямую спросила я, пытаясь одновременно шарить по склону взглядом в поисках Ника и не выпускать из вида мужчин.

— Нам — ничего, сестра, — отозвался старший. — Мы подумали, что тебе может понадобиться помощь.

Спешиваться он не спешил, косил взглядом на моих товарищей. Я не сразу поняла суть его обращения, лишь после вспомнила, что переодеться так и не удосужилась и по-прежнему красовалась в серой монашеской одежде.

— Благодарю, не стоит. Не хочу вас задерживать. Я здесь по зову долга. Человек в беде.

Я в очередной раз отвергла его помощь, сославшись на друзей, и начала спускаться по осыпающемуся склону, хватаясь руками за редкую траву. Раз чуть не упала, съехала вместе с острыми камушками ниже, оцарапав ладонь. У валунов остановилась, внезапно осознав, что отпускать этих двоих просто так нельзя.

Сердце заколотилось быстрее, когда я увидела меж камней чуть в стороне вихрастую голову Ника и его же плечи, остальное скрывал невысокий куст.

— Сюда! — звонко выкрикнула я. — Господа гвардейцы, вы тоже.

В груди заворочалось чувство неправильности происходящего, когда я увидела, как младший из мужчин, оставив коня и оружие наверху, заскользил вниз ко мне. Старший, не имея причин доверять нам, остался наверху.

Хелен тоже спускалась и успела добраться до мальчишки даже раньше меня. Зависла над ним, пробегаясь быстрыми пальцами по телу, выискивая пульс. Коротко кивнула. Я обернулась на вскрик.

Дальше все казалось сюжетом дурного кино. Мужчина, который решил помочь, летел кубарем вниз, споткнувшись сам или с помощью Дерека, возникшего рядом. Он миновал валуны, у которых я успела остановиться, и падал, падал... Короткие мгновения свободного полета, секунды, растянувшиеся на минуты, я провожала его взглядом, холодея от ужаса, пока он не рухнул спиной на мелководье. Вопль боли отразился от гор на той стороне реки и вернулся гулять эхом по руслу. Наверху загрохотали копыта, раздались новые крики, лязг оружия, но я смотрела вниз и слушала, цепенея и чувствуя, как сжимается все внутри. В голове звенело, давило на уши, а мне хотелось кричать и проклинать судьбу, потому что так нельзя, так — неправильно! Не должен человек с оружием, воин, погибать так! Не должен! Да и вообще...

В реку полетели мелкие камушки. Дерек, встав неподалеку, достал из-за спины арбалет, деловито взвел, наложил стрелу и, прицелившись хорошенько, прервал крик, перешедший в стон, а после стихший совсем.

— ...нехорошо все вышло, — услышала я бормотание с его стороны.

— Нехорошо?!

Я услышала собственный голос и испугалась — столько в нем было злости. Но остановиться уже не могла. Пошла, шатаясь, к мужчине, выкрикивая:

— Нехорошо, да?! Ты человека убил! А он помочь хотел, от души всей, а ты...

Подойдя вплотную, я уставилась в глубоко посаженные серо-зеленые глаза. Он встретил мой взгляд спокойно, произнес с напором:

— Кристин, оставить истерику!

— И что? Пойдем дальше, убивая всех подряд?!

— Мы лишь защищаем тебя, дура.

— Ненавижу, — процедила я, не в силах объяснить, к кому именно сейчас испытываю ненависть — к этому ли человеку или ко всей ситуации.

Я вложила все чувство во взгляд, и Дерек отшатнулся, прикрывая глаза ладонью, застонал и неловко осел на камни. Я же согнулась пополам от приступа тошноты и выплеснула под ближайший куст свой завтрак. Горло стиснуло от непролитых слез, казалось, ушами хлынет кровь. Я завалилась набок, сгребая полные ладони острых камней, стискивая пальцы и скуля, тихонечко и надрывно. Голова болела так, что хотелось умереть, лишь бы не чувствовать это.

Я не умерла. Лишь отключилась от реальности, захлебываясь в океане пульсирующей боли, застилающей глаза и сжигающей сознание.

Глава 14

Злость никогда не была хорошим советчиком — ни в каких делах, а вспыльчивость так и вовсе опасна. И для себя, и для окружающих. Вот уж воистину, сестринское смирение мне бы не помешало!

Как долго я бродила в лабиринтах страдания, не знаю. Помню только, что кто-то разжимал мои стиснутые зубы и вливал в рот горькую гадость, которую я пыталась глотать. Меня снова выворачивало, вспыхивали в глазах искры, взрывалась кипящим чайником голова, и я куда-то летела, теряя чувство пространства.

Очнулась, чувствуя в своих волосах ласковые пальцы, перебирающие прядь за прядью, блуждающие по коже, словно по минному полю — с опаской. Осознала себя лежащей на спине, вместо подушки — чье-то бедро. Разлепила пересохшие губы, прошептала едва слышное:

— Пить.

Прохладный отвар пах травами и казался напитком богов. Напившись вдоволь, я снова откинулась на спину. Мое "спасибо" прозвучало гораздо тверже. Я прикрыла глаза, пальцы нащупали край плаща и потянули наверх, укрыть поплотнее. Боль сделалась маленькой, спряталась — явно на время — и пока не тревожила. Я улыбнулась и провалилась в сон, спокойный и пустой.

Проснулась ближе к вечеру. Под кронами деревьев значительно потемнело, листья окрасились в теплый оранжевый, но в прогалках меж ветвями видно было небо, все еще светлое, высокое, летнее. Рядом кто-то тихонько сопел, повернув голову, я узнала вихрастую макушку Ника, который спал, подтянув колени к груди. Я сочла это хорошим знаком — если может так скрючиться, значит, серьезных повреждений нет.

Хелен подошла незаметно. Пальцы ее, прохладные, сильные, тронули лоб, приподняли веко, задержались на запястье. Удовлетворенная осмотром, она спросила:

— Есть будешь?

Губы против воли изогнулись в улыбке, в желудке недовольно заурчало. Когда-то именно этим она и завоевала мою симпатию — предложением покушать. Да, сейчас с аппетитом у меня стало хуже, но я всегда могла убедить себя, что еда — это хорошо.

Чечевичная похлебка со шкварками вприкуску с хлебом и сыром, немного вина — и я почувствовала себя счастливой. Спросила, оглядываясь на спящего мальчишку:

— Как он?

— Уже хорошо. Еда и сон — лучшие лекарства для молодого тела.

Я хмыкнула — ее слова замечательно сочетались с моей концепцией выздоровления. Женщина приняла от меня бурдюк с вином, хлебнула, заткнула крышку — все движения четкие и скупые — подбросила в костер пару веток покрупнее и будто между делом произнесла:

— Так понимаю, ты спать сейчас не хочешь. Хорошо. Я лягу, присмотришь с Грегом за Ником. Если что, буди. И — спасибо. Для него все могло быть иначе.

Я, чувствуя себя по-дурацки, ответила "не за что" и сцепила пальцы в замок. Насчет Дерека спросить решилась не сразу.

— И он спит, — ровно ответила Хелен.

— Что это было?

— Я бы тоже хотела знать. Помнишь нашу встречу у господина Марселла? Когда я испробовала на тебе Дар, пытаясь убедить ехать в Витуум, а ты сопротивлялась. Вот. Ты сделала нечто похожее, если судить по рассказу Дерека. С той разницей, что не просто оттолкнула его, а ударила. Весьма ощутимо причем.

— Но... он ведь в порядке? — с опаской спросила я.

— Да. Несколько дней с головой могут быть проблемы, но не серьезные.

— Я не хотела.

— Верю. Он тоже так думает.

Я прерывисто вздохнула и опустила взгляд. Надо будет извиниться перед мужчиной лично. Потом, когда проснется. Не будить же его ради успокоения совести!

Хелен улеглась на мое место рядом с Ником, только плащом укрылась своим. Мой протянула мне, мол, ночи тут прохладные, одеваться лучше сразу, а не когда замерзнешь. Я укуталась и вновь села к костру — смотреть на пляшущие в ямке языки пламени. Вернулся Грег, покрутился рядом и ушел к дереву на краю поляны, чтобы "свет глазам не мешал", как выразился он.

"Ну да, ему еще лагерь охранять, это я здесь туристка, у которой то головка, то ножка, то попка болит, да и кушать-спать надо вовремя, а то ай-ай-ай, совсем больной стану" — с неожиданной злостью подумала я. Потерла ладонями лицо, сгоняя усталость. Да, туристка, вернее, редкая зверюшка, которую надо доставить в естественную среду обитания, а то в неволе такая не живет, не то, чтобы размножаться!

Неожиданно захотелось спросить, а как размножаются хозяева островов: скрещиваются с соседями для улучшения крови или среди своих ищут? Или там вовсе какие извраты предусмотрены? Но спросить оказалось не у кого, не к Грегу же идти, право! Этот, может, и выслушает, но не поймет. А то и пошлет куда-нибудь, куда и до утра не доберусь.

Мысли от "пестиков-тычинок" вяло перетекли к цивилизации, колонизировавшей эту планету. В то, что жизнь развивалась тут, верилось с трудом — слишком уж высок общий уровень "таинственных загадок", оставшихся от предков. С другой стороны, создатели чудо-островов могли быть местными, жить себе, не тужить, на континенте, а вследствие глобального потепления передохнуть и потонуть вместе с сушей. А острова остались. Но, опять же, это никак не объясняет ни здешнего языка, общего и для Акульего, и для многих других земель, ни "европейского" облика местных жителей, ни вполне привычного уклада жизни. Загадки истории, блин.

Но больше всего меня волновал именно язык, его поразительная схожесть с эсперанто. Что было первоисточником, я определить не бралась. Проник ли он с Земли сюда, или же наоборот? Скорее уж второе, потому что первое не подходит по срокам. С другой стороны, в сперато налицо заимствования из многих европейских языков, что опять замыкает круг рассуждения. И вновь ничего не понятно.

Отчаявшись разобраться, я выбросила эти мысли из головы. Нащупала за спиной бурдюк, хлебнула вина. Поежилась — напиток показался холодным, или это просто ночь пришла тихой гостьей?

— Девушке одной пьянствовать неприлично, — раздалось из-за спины.

Я хмыкнула и спросила, не оборачиваясь:

— А в компании?

— В компании можно, — отозвался Гиз, подходя ближе и усаживаясь по ту сторону костра.

— Тогда присоединяйся.

Я заткнула пробку и перекинула ему ценный сосуд.

— Если сожжем, Хелен нас убьет.

— Не волнуйся, я еще не настолько пьяна.

— А на сколько?

— На столько.

Я подняла руку на уровень лица, свела вместе два пальца, оставив небольшую щелку, и через нее, прищурив один глаз, глянула на мужчину. Воздух над костром дрожал, силуэт Ильгизара плыл, кривился, неподвижными казались лишь угольки глаз и высокие, будто выточенные из дерева, скулы. Захотелось, как тогда, в комнате на чердаке у мамаши Адель, потянуться к нему через огонь и сплести руки в безмолвной игре.

Встали мы одновременно. Он в три шага оказался рядом, взял за руку. От прикосновения я вздрогнула, в голове зашумело так, что едва расслышала его короткое "пойдем".

— К-куда? — пролепетала я, чувствуя, как от жара плавится тело.

— Кое-что покажу. Пойдем.

Скажи он это хоть с малейшим намеком на интим, я бы никуда не пошла. А так он увлек за собой, бросив Грегу, что вернемся позже. Я со всхлипом втянула воздух, вспомнив, что нужно дышать.

Глаза привыкли к темноте почти сразу, но все равно видно было мало, под ноги попадались то корни деревьев, то камни. А Гиз все тащил вперед, не быстро, но и темпа не сбавлял, и мне приходилось напрягать все чувства вместо того, чтобы встать, расслабиться и вдохнуть полной грудью свежий ночной воздух.

Вскоре очарование, владевшее мной, испарилось, и я спросила:

— Ну и долго нам еще идти?

— Имей терпение, дорогая, — сладким голосом ответил мой спутник, и мне сразу захотелось его ударить.

— Куда идем хоть?

— Увидишь.

Я нахмурилась, думая, что не так уж люблю сюрпризы, проще говоря — не люблю вовсе. Но любопытство, которое сгубило не одну кошку, тащило во тьму и меня. Наконец, деревья расступились, и я увидела цель нашего путешествия — озеро. Небольшое, почти идеально круглое, оно покоилось в ладонях гор и казалось подсвеченным изнутри. И полная луна тут совсем не при чем.

Я смотрела, закусив губу, и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы радости.

— Выдыхать не забывай, — произнес Ильгизар и не очень романтично ткнул в бок локтем.

Меж лопаток зачесалась спина, и я вспомнила, что купалась последний раз еще в монастыре.

— А поплавать тут можно? — осторожно спросила я, опасаясь неловким возгласом нарушить тихую благодать.

— Если не боишься. Озеро мертвое. В нем нет ни рыбы, ни растений. Даже рядом трава не растет.

— А светится что?

— Пойдем, увидишь, — вновь повторился он.

И я, перепрыгивая с камня на камень и принимая помощь товарища в сложных местах, начала спуск. Озеро оказалось дальше, чем я ожидала. В какой-то момент подумала даже, что какого черта тащусь, ведь потом еще подниматься, но восторг при виде приближающегося чуда перекрыл все.

Трава и кустарники кончились метров за восемь до воды. Я подошла к самой кромке, присела на корточки, вглядываясь в зеркальную гладь. Источник света нашелся сразу — похожие на кораллы наросты на дне, редкие у берега и кустистые на глубине. Они испускали нежное голубоватое свечение, неяркое, но вместе довольно сильное.

— Любопытно, — пробормотала я. — Слушай, а тут точно купаться можно? С водой все в порядке?

Нет, ядов я привыкла не бояться, но мало ли, вдруг радиация или еще что-то такое, чего сразу и не почувствуешь, а вот потом будет хреново.

— Не знаю, — честно отозвался Гиз, подходя ближе. — Я тут впервые.

Встал так, что носки коротких сапог едва не касались воды, заткнув пальцы за пояс, огляделся. Я взглянула на него снизу вверх. Спокоен, словно древний идол. Либо врет насчет "впервые", либо нервы у него железные.

— А откуда знаешь про это все?

— Видел, — лаконично ответил он и замолк.

Тишь стояла невообразимая. Казалось, звуки остались там, наверху, а в эту низменность, больше похожую на котлован, даже птицы не залетали. Я потянулась и легонько коснулась воды пальцем. По идеальной глади разошлись кругами три мелких волны, отсвечивающие голубым, и вновь все замерло.

— Не знаю, как ты, а я все же искупаюсь, — произнесла я, поднимаясь на ноги.

Пальцы нащупали завязки плаща, распустили, я аккуратно сложила плотную ткань на выбранный камушек, скинула полуботинки, стянула штаны и обернулась к внимательно наблюдающему за действом Гизу.

— Может, отвернешься для приличия?

— А надо?

— Как хочешь, — пожала плечами я и, чувствуя, как загораются щеки, взялась за низ серой туники.

Переодеться вечером я так и не успела, вне обыкновения обращая мало внимания на то, что на мне. Чистое, теплое — и ладно. Мамаша Адель сказала бы, что я убиваю в себе женщину. И, наверное, была бы права. Хмыкнув, я потянула подол вверх. Из нижнего белья имелись трусики, после недолгих раздумий сняла и их. Гиз впечатления оголодавшего маньяка не производит, кидаться на "свежее мясо" вряд ли станет. А купаться я люблю голой, да и потом в сухом ходить приятнее. Провокация? Ну и хрен бы с ним!

Камни оказались совсем не теплыми, а вода — еще холоднее. Зайдя по щиколотку, я остановилась. Ильгизар стоял все там же, у кромки, смотрел мимо меня, но я уверена была — видит все, засранец!

Вздохнув — отступать некуда, взялась за дело, надо доделывать — я шагнула дальше. Ледяная вода сковывала ноги, одно радовало — шершавые камни не были скользкими, никакой слизи или мелких водорослей, словно очищенный водоем заполнился только что из родника.

Пройдя еще пару шагов, я оттолкнулась и прыгнула, ныряя. Холод объял тело, проник до костей, заморозил меня всю. Казалось, сердце остановилось на миг и тут же вновь застучало, неутомимым моторчиком гоняя горячую кровь по жилам. Я распахнула глаза, руки загребли мощно раз, другой, погружая тело на дно. Я поплыла над колонией "кораллов", как назвала их про себя, разглядывая причудливо ломаные веточки и бугристое, с острыми вершинками, покрытие камней. Все это на вид казалось острым, и слишком близко подплывать я не решилась. По мере погружения становилось все светлей, вода ощутимо давила на уши, но я уверенными гребками толкала себя еще ниже. Голова в кои то веки не беспокоила — совсем, ни единым отголоском боли — и мне хотелось плясать и вопить от радости и невыносимой легкости. Счастливым быть просто, главное, чтобы ничего не болело.

Озеро оказалось не очень глубоким. Чувствуя, что легким не хватает кислорода, я сделала еще гребок, дотронулась левой рукой до светящегося отростка и начала подъем. Взбрыкнула ногами уже после, отталкиваться от дна показалось опасным. В груди уже все горело, когда я торпедой вылетела из воды и со всхлипом втянула воздух. Откинулась на спину, отдыхая, замерла в позе звезды.

Небо, огромное, черное, звездное... чужое... казалось родным. Я не так часто смотрела на него и видела все это великолепие, и приучилась различать лишь Хлыст, аналогично нашей Большой Медведице указывающий на север. Валор — город большой и хорошо освещенный, в нем не до звезд, а я кроме города ничего толком и не видела.

Послышался всплеск, я повернула голову, скосив глаза на берег. Ильгизара там не было. На поверхности он не появлялся долго, а когда вынырнул рядом со мной, на ладони его лежал обломок светящегося "коралла".

— Сувенир? — спросила я, принимая вертикальное положение. За насмешкой постаралась скрыть свое смущение.

Гиз остался серьезен.

— Нет. Вертаа.

— Что? — переспросила я.

Он повторил, а я поискала в памяти соответствие произнесенного с чем-либо привычным.

— Камень света?

— Ты знаешь древний язык?

— Немного, — ответила я, прикусывая губу. Не говорить же ему, что очень даже неплохо его знаю. Более того — в припадочном состоянии на нем разговариваю. — И что это? Для светильника слабоват, но красивый, конечно.

— Лекарство. Должно помочь, — сказал он, не отрывая от меня взгляда. — Если не убьет.

Я вздохнула. Веселенькая перспектива. Очередной человек хочет меня потравить — в научных целях и мне во благо, конечно.

— Что-то я мерзнуть начинаю, — пробормотала я и, вздохнув поглубже, без плеска погрузилась в озеро с головой.

Гиз не заставил себя ждать — сделал то же самое. В воде, пронизанной нежно-голубым светом, черты лица его казались более мягкими, сглаженными. Я подумала, что первый раз вижу его без одежды, до этого даже торс оголенный наблюдать не приходилось. И мне, признаться, нравилось увиденное. Еще я подумала о том, что нравится мне все это слишком сильно, развернулась и в несколько мощных гребков ушла на глубину.

"Двигаться, двигаться, двигаться! — вертелось в голове, — движение — жизнь! Плыви, дура, а не о мужиках думай!"

И я, сердитая на себя за лишние мысли, пересекла озеро, всплыла, чтобы глотнуть воздуха, вновь погрузилась — и так несколько раз. И все на пределе возможностей, так, чтобы болели напряженные мышцы, и стучало ускоренно сердце.

На берег выходила, покачиваясь. Ильгизар встретил по щиколотку в воде, уже наполовину одетый, в штанах. Помог выбраться, я берегла ноги, боясь пораниться, и он подхватил меня на руки, легко и непринужденно, и поставил уже на сухие камни. От холода меня начинало трясти, я потянулась было к тунике, но Гиз подхватил плащ и ловко укутал меня в него.

— Обсохни, — сказал он, проводя руками по моей спине.

— Угу, — ответила я и, чуть задрав подбородок, уставилась на его губы.

Молчание затягивалось, и мужчина, продолжая правой обнимать меня, левой поправил плащ. Пальцы его убрали за мое ушко волосы, он наклонился, легонько касаясь своей щекой моей, и тихо шепнул:

— Кристин, милая... дышать не забывай!

Я не удержалась и фыркнула. Попыталась оттолкнуться от его груди, но он удержал.

— Тебе нравится меня злить?

— В гневе ты прекрасна, моя таалей.

Голос его стал ниже, добавилась приятная хрипотца. Я почувствовала, что вновь начинаю таять.

— Не шути так, — сморгнув, произнесла я, потому что память услужливо подсунула перевод: свет души моей.

Вместо ответа он поцеловал меня. О, что это был за поцелуй! Нежный, страстный, он кружил голову не хуже выдержанного вина, и тело плавилось, горело в огне желания. Ох, скольких сил мне стоило оторваться!

Он же, казалось, останавливаться не собирался, целуя мое лицо, прижимая к себе и пальцами задирая подбородок, чтобы найти мои губы. Мне казалось, что я сойду с ума от его прикосновений.

— Гиз, не надо, прошу, — жалобно простонала я, пряча голову у него на груди и слушая, как бешено колотится сердце, — я за себя не ручаюсь сейчас.

Плечи его стали каменными, он спросил очень холодно:

— Ты хочешь вернуться?

Я огладила его предплечье, коснулась легонько губами.

— Пойми меня правильно, ты мне очень нравишься, — начала я, зажмурилась и выдохнула, — ох, ладно, начистоту. Меня к тебе тянет. Сильно. Даже не знаю, с чем сравнить, со мной подобного не случалось. Какая-то ненормальная реакция организма. И не могу сказать, что мне это по душе. Скорее пугает.

— Я же говорил, что не сделаю ничего против твоей воли, — мягко сказал он, целуя меня в лоб. Даже этот невинный жест показался эротичным.

"Ох уж эта мужская логика! — с досадой подумала я, — ничего против воли моей он не сделает, ага. Да где она, моя воля-то? Ау!"

— Не сейчас, милый.

Вот как объяснить ему, что я лишь недавно "отпустила" из своей жизни Алекса и не хочу торопиться с новыми привязанностями? Что если один поцелуй рождает такую бурю эмоций, то секс с Гизом не сможет быть просто сексом, что тут больше, чем желание — тут жажда единения, полного и безоговорочного. Что я не могу позволить себе такое — сейчас — когда готовлюсь завершить самое большое, пожалуй, дело в своей жизни.

Странно, что мысль "могу не дожить" даже не возникла, и я между делом отметила, что голова по-прежнему не болит.

— Хорошо, — наконец, вымолвил Ильгизар. — Раз уж ты не желаешь, чтобы я тебя грел, советую одеться.

Судя по тому, что к нему вернулась прежняя насмешливость, затею с моим соблазнением мужчина оставил. Хотя, кто еще кого соблазняет! Щеголяю тут голышом по берегу озера, луна вовсю светит, ррромантика, да и только!

Гиз весьма профессионально отжал мою косу, прошелся руками от плеч до ступней ног, энергичными движениями растирая через плащ тело. Если мне и до этого было не холодно, то сейчас стало жарко. Я, неловко поблагодарив, наскоро оделась. Туника показалась колючей и неудобной, но я подавила в себе зародыш недовольства. Завязывая на плечах плащ, подошла к кромке воды, замерла. Потянулась мысленно к валунам на берегу, к озеру, к светящимся окаменелостям "кораллов" — сказать искреннее "спасибо".

К лагерю мы возвращались молча. Он исправно помогал в сложных моментах: преодолеть ли крутой склон или обойти провал, я же смиренно принимала помощь, держась за его руку и чувствуя дружеское тепло.

Грег ничего не сказал, лишь ухмыльнулся с пониманием. Я, возвращаясь в реальность из странной сказки, созданной озером и Ильгизаром, проверила Ника. Мальчишка дышал ровно и глубоко, и я с чистой совестью начала укладываться на подготовленную лежанку чуть в стороне, думая, что не отказалась бы сейчас от настойки Дерека и горячего мужского тела, обнимающего со спины, так, чтобы согрета была поясница и прикрыт правый бок. Усмехнулась, отметив про себя, что я очень "последовательна" в своих желаниях.

Засыпая уже, встретила взгляд Гиза и поймала себя на том, что улыбаюсь.

Следующий день мы провели на том же месте. Ник, хоть и пришел в себя, был еще слишком слаб, чтобы куда-то двигаться. Самое интересное вчера, как оказалось, я проспала. Мальчишка, выбираясь из города, был ранен в селезенку, не сильно, но и этого хватило, чтобы через три часа галопа, переходящего в рысь, а после и в шаг, скатиться с лошади и отключиться из-за потери крови. Так вот, пока я дрыхла, истощив силы в стычке с Дереком, Ника штопали.

Слушая рассказ Хелен, я чувствовала, как волосы на затылке пытаются встать дыбом. Операция на брюшной полости в полевых условиях — это вам не шутки! Но, встретившись со спокойным взглядом женщины, я поняла: она знает, что делает.

Еще я получила от нее строгую отповедь за ночную отлучку из лагеря. Причем мне показалось, что ей не понравился не сам факт моего блуждания по окрестностям, а то, что делала я это с Ильгизаром. Когда спросила об этом напрямую, услышала совет поумерить фантазию.

И все же они не особо ладили. Выбравшись за город, вновь не могли поделить власть. Гиз, прирожденный одиночка, и Хелен, привыкшая командовать. Мне бы взять все на себя, кому еще этот поход нужен, но слабость и апатия и тут проявились. Когда жизнь кипела, подкидывая новые сюрпризы, было не до усталости, но стоило только всему устаканиться, как я вновь начинала хандрить. Иной раз мне казалось, что вот так, в вязком безделье я и умру, и оттого вынужденная задержка злила еще больше. Нет, я не хотела повредить Нику, но странный зуд — укушенность в попу, не иначе — не позволял сидеть на месте. В какой-то момент я отчетливо поняла, что хочу дойти до Башни. А там — будь что будет!

С Дереком разговор вышел странным. Мало того, что в первой половине дня я никак не могла его выцепить отдельно, так и потом говорить пришлось почти на глазах у Гиза, который, конечно, делал вид, что не слушает.

От моей попытки извиниться, искренне, хоть и неловко, мужчина отмахнулся, пустое, мол. Прищурился, разглядывая меня, произнес:

— А ты мне Хелен напоминаешь.

— Это чем, интересно? — вопросила я.

Мне и вправду стало интересно, потому что сама я сходства не видела. Ильгизар, кажется, тоже уши навострил.

— Яростная и способная она была, девчонкой, как и ты. И со своей правдой в глазах. Жаль только, не такая сильная. Сорвалась на испытании, и — все. Путь в Башню для нее закрыт.

В ответ на недоумение в моих глазах он криво усмехнулся и сказал:

— Так ты ж не знаешь... Хозяйку Острова не обязательно ждать. Ее можно воспитать.

Я протянула глубокомысленное "о!" и прикинула, что составлять конкуренцию "яростной и способной" Хелен не жажду. Дерек мою задумчивость понял правильно.

— Выбрось из головы все, что я сказал. Теперь это твоя дорога. И ничья больше.

"Весело, — подумалось мне. — Значит, она была такой же, как я, с той разницей, что она-то хоть понимала, что к чему. А потом напортачила с испытанием... тут бы узнать поподробнее, не нравится мне это слово... и они стали ждать шаанджиту. Меня". Или кого-то подобного — услужливо подкинула фразу память.

— А если бы я отказалась от Дара? Не захотела никуда идти. Что тогда?

— И ты смогла бы без этого жить?

Я обернулась на голос. Хелен подкралась незаметно. Отняла у меня фляжку, переданную товарищем, понюхала содержимое и глотнула. Проговорила четко:

— Я — нет. Это как дать ослепить себя и оглушить и радоваться потом, что мир стал маленьким, и все, что в нем есть, это то, что можешь потрогать.

Она ушла так же стремительно, как и появилась, прихватив с собой Дерека. А я в кои то веки поняла ее, не умом — сердцем. Я слышала Остров и хотела помочь ему. Хмыкнув, я подумала, что была не права, считая, что человека им прислали не того. Еще как того.

— Как думаешь, это разумно — ехать ночью? — вопросила я в темноту, отводя от лица очередную ветку.

Темнота ответила голосом Гиза:

— Вполне. Так нас не увидят.

— Ага. И мы не увидим. Никого. Даже себя.

— Ты знаешь, что днем мы ехать не могли.

Да, знала, но соглашаться ой как не хотелось, потому я промолчала. Со стороны Гиза послышался смешок, и я с досадой поняла, что цели своей он достиг — заставил меня притихнуть.

Мы двигались уже вторые сутки. Первый раз тронулись в путь ближе к вечеру, Ник был плох, потому остановились немногим за полночь. Мальчишка еле ходил, бледнея при каждом шаге. Как он ехал верхом, вообще оставалось загадкой. Даже я без медицинского образования понимала: ему нужна кровь. Или, на худой конец, еда и сон, и так несколько дней.

Но ни тем, ни другим мы не располагали, потому на второй день вновь двинулись в путь. Дневные перемещения решили сократить до минимума, мол, опасно, ночные же казались мне сумасбродством. Да, луна, конечно, хороший светильник, но не настолько же! Да и Хелен хмурила брови, и я понимала ее. Дорог здесь не так много — таких, по которым можно проехать верхом — и если знать направление и примерное наше местоположение, то перекрыть их не составит труда. А прорываться с боем нам не позволит раненый.

"Это лишь до поры", — успокаивал меня Ильгизар. Мол, Нику станет лучше, да и мы удалимся от города, и тогда, на рысях — к цели.

Он оказался прав. На третий день мы ехали днем. Деревеньки встречались редко, дорога резко ухудшилась, пошла скакать по косогорам, то в лощину ныряя, то взбираясь высоко, то ютясь над обрывом в речку. К слову, дороги как таковой, с покрытием и шириной хотя бы с повозку, тут не было. Было направление. И это, как ни странно, успокаивало, объясняя тот факт, что нас еще никто не заметил.

С самим Гизом я общалась часто, он шутил, подкалывал, говорил нужное и ненужное, словом, вел себя, как обычно, словно и не было той ночи у озера. По обоюдному молчаливому согласию мы забыли о ней. На время или совсем — жизнь покажет.

На дневном привале я ушла к ручью купаться. Вода лишь поначалу казалась холодной, потом лишь приятно освежала тело. Царапины, полученные во время бегства в монастырь и из монастыря, зажили почти все, кроме самых глубоких, которые теперь зудели и чесались.

Когда одевалась, послышался треск, будто ветка хрустнула под неосторожной ногой. Я замерла, прислушиваясь и аккуратно оглядываясь, но треск не повторился, и я, подхватив сумку, с которой не расставалась, вернулась к своим.

Пришла я в самый разгар спора. Спорили, конечно же, Хелен с Ильгизаром. Ник тихонечко дремал, остальные не вмешивались.

— Что за шум, а драки нету? — бодро вопросила я.

Получив в ответ два недобрых взгляда, прикусила губу. Видно, дело серьезное, слишком уж возбуждена женщина и хмур мужчина.

— Рассказывайте, — велела я.

— Зунгар хочет идти верхней дорогой, — коротко и зло выдала Хелен.

— А госпожа Альмуро против, — любезно продолжил Гиз.

— Хм. И вы из этого проблему делаете?

— Да, из этого. Верхняя дорога длиннее и опаснее.

— И ведет к Хранителю.

— Именно, — сверкая глазами, отчеканила женщина.

— Честно, не понимаю, — пробормотала я. — Что плохого в том, чтобы пройти через Хранителя?

— Охрана. И сама дорога. И — долго это.

— А я считаю, что тебе будет не лишним ознакомиться с Островом подробнее, — голосом демона-искусителя произнес Ильгизар.

Чудился в этом какой-то подвох, но какой — понять я не могла. Оба варианта казались привлекательными, каждый по-своему. Удобная, ставшая привычной уже, дорога, или другая, забирающая в гору и идущая почти по хребту. Да, первое комфортнее, но второе куда как "вкуснее". Хранителями я интересовалась давно.

Свои размышления я высказала вслух, чем вызвала очередной всплеск недовольства госпожи Альмуро.

— Кристин, мы теряем время.

— А что, мы куда-то торопимся?

— Ты забыла про людей Фредерико Велено?

— Ничего я не забыла, — проворчала я, — как раз из-за них не лишним будет иметь "запасной вариант". Зная образ точки входа, я смогу уйти, если что-то пойдет не так.

Я сказала это наудачу, но Хелен восприняла всерьез. Посмотрела внимательно в мои глаза, бросила короткое:

— Там охрана.

— Я быстро бегаю, — ответила, обаятельно улыбаясь. — И я согласна с Гизом, это будет полезным опытом.

Не думаю, что Хелен нечем было крыть, однако она ответила:

— Как знаешь.

И после, проходя мимо меня, шепнула, что не доверяет "этому зунгару".

— Я тоже, — так же тихо сказала я.

— Тогда — почему?

— Любопытство. Не лучшее из качеств, но, в то же время, мотивация к развитию.

Так мы решили идти "верхней" дорогой. Поначалу отличия от предыдущей я не поняла. Дорога как дорога, темно-серые камни, смешанный лес по склонам. Единственно что подниматься приходилось чаще, чем спускаться. Лошадки дышали тяжело, мужчины спешились даже, следом Хелен, а мы с Ником, как самые задохлики, остались верхом. Разговоры меж нас прекратились, все берегли дыхание. Не знаю, как высоко мы забрались — опыта горных походов я не имела — но голова отреагировала сразу. Давление поднялось. Я терпела, сколько могла, но боль нарастала, пару раз потянуло в кусты, но я сдержалась, запивая водой вязкий комок, вставший в горле. Через полчаса меня все же вывернуло, я едва успела спрыгнуть на землю и отбежать в сторонку. Опустошать склянку с отваром леди Евгении было жалко, но сил терпеть не осталось. Пустой бутылек вернулся в мою сумку — как знать, когда и для чего он пригодится?

Покачиваясь в седле и потихоньку приходя в себя, я отметила, что Хелен еще больше посуровела, а Гиз поднабрался загадочности. Нику горы, в отличие от меня, пошли на пользу, мальчишка ожил и начал оглядываться по сторонам, сверяясь с картой. Карта, к слову, была отличной. Заглянув в нее всего раз, я подивилась мастерству неведомого умельца. Четкая, довольно подробная, она охватывала центральную часть Акульего, верхним краем отмечая предместья столицы.

А ночью я лежала на спине, укутанная до подбородка плащом, и никак не могла заснуть. Прожитый день осыпался лепестками воспоминаний и угас, приятная усталость укутала тело и пыталась баюкать разум, но что-то цепляло, не давая успокоиться. Что-то в поведении Ильгизара... но что? Я подозревала: он чего-то от меня хочет, но... на прямой вопрос ответил пошлостью, да и вообще, был весел и бодр, и даже мил и предупредителен, как никогда. Прокрутив еще раз события, я выбросила их из головы.

Меня тянуло огромное черное глубокое небо. Воздух, густой и тягучий, полный ароматов трав и резкой свежести, пьянил, и мне казалось: я падаю вверх, и звезды щекочут пятки.

Уснула я под трели соловьев, а проснулась от хрипловатого голоса Грега. Утро выдалось душным, и Хелен пообещала, что после обеда, край — к ночи, будет дождь. Утирая пот со лба, я склонна была с ней согласиться.

Этот дневной переход выдался самым сложным — и самым богатым на красоты. Мне хотелось пищать от восторга — такие долины открывались взору. Причудливые утесы и скрученные, будто в порыве страсти, стволы деревьев, поросшие мхом гроты и речка, брызжущая с горы хрусталем. Поля цветов... я забывала про головную боль и слабость, и тошнота отступала, не в состоянии конкурировать с силой моего восхищения.

— Я обязательно вернусь сюда, — жарким шепотом обещала самой себе, смахивая слезинки с ресниц, — потом, когда... в общем, вернусь.

Я думала, что к вечеру выдохнусь окончательно, но этого не случилось. Когда остановились обустраивать лагерь, я добровольно ушла чистить лошадей и, пусть и обливаясь потом, проделала это с немалым удовольствием. Кто-то назвал бы меня мазохисткой, а мне нравилось делать приятное существам, которые до этого весь день перли тебя на себе.

Между деревьев натянули полог, под ним полагалось спать сегодня. Небо, затянутое низкими — встань на цыпочки, и коснешься рукой — тучами не оставляло сомнений в прогнозе женщины.

— ...и завтра мы увидим его!

Это Ник, оживляясь, размахивал руками и сверкал глазами в предвкушении утреннего перехода.

— Это один из старейших Хранителей, — восторженно произнес он, скорее для меня, чем для остальных. Остальные-то были в курсе. — Ему, наверное, тысяча лет!

— Дубы столько не живут, — лениво заметила я, принимая от Хелен тарелку с кашей, на этот раз — гречневой.

— Это не дуб, — сердито ощетинился мальчишка.

Я ответила нечто маловразумительное. Каша оказалась вкусной, и отрываться от нее не хотелось. Кто бы мог подумать, что я, раньше не особо увлекавшаяся "правильной" едой, смогу полюбить столь простую пищу.

Мальчишка продолжал хмуриться, и я улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку. Я тоже ждала встречи, но — по-другому. И дело ли в том, что я, в отличие хотя бы от Ника, мало знала и воспринимала Хранителей как странные, но все же дубы, или сменились приоритеты, потому что приближение Башни я ожидала с большим трепетом. Не знаю. Думать не хотелось, хотелось наслаждаться отдыхом и едой.

Улечься спать я не успела. Подошел Гиз и, привалившись к дереву, долго и внимательно смотрел, как я поправляю ветки под плащом и устраиваю в изголовье заплечный мешок с вещами. Наконец, я не выдержала:

— Гиз, дорогой, мне, конечно, приятно твое внимание, и ты можешь глазеть, сколько угодно, но если с делом пришел — говори, нет — будь добр не висеть над душой.

Он ухмыльнулся, а я уселась на ложе, скрестив по-восточному ноги, и выдохнула:

— Томно сегодня.

— Дождь будет.

— Сама знаю, — сварливо отозвалась я.

— Предлагаю погулять, пока он не начался.

Ох, и зачем я только согласилась?

Глава 15

Можно сколько угодно говорить себе, что будешь делать одно и не делать другое, и даже следовать этому правилу, но наступают моменты, когда правила не действуют. Анализируя ситуацию после, приходишь к единственному выводу, к причине, не связанной с логикой: так хотелось.

Видимо, мне чего-то очень хотелось, раз я пошла с Ильгизаром, этой обаятельной сволочью, который интриговал, но никогда ничего не говорил толком. Уходя, успела поцапаться с Хелен, которая очень интересовалась, куда это я намылилась — на ночь глядя. Я ответила, что девочка уже не маленькая, крупных глупостей творить не стану, а за мелкие ругать не по возрасту. Она нахмурилась, а я утопала вслед за скалящимся Гизом, уже больше из принципа, чем от желания уйти.

На дороге, с которой мы ушли, чтобы встать на ночевку, а теперь вернулись, было пустынно и черно. Я знала, что край где-то рядом, и это щекотало нервы. Подходить ближе не хотелось, тяжелые тучи скрыли последний источник света — луну, да и высоты я еще не отучилась бояться.

Гиз, чувствуя мой страх, взял за руку. Простой и невинный жест, но меня он смутил. Однако ладони я не отняла. От нее шло приятное тепло, даже жар, и я в который раз подивилась разнице наших температур. Шли мы молча и в неплохом темпе. Споткнувшись в очередной раз, я вспомнила с тоской мостовые Валора и попросила не торопиться.

— Хорошо, дорогая Кристина, — отозвался мой спутник несколько отстраненно.

Я же поинтересовалась, почему в столь значимое место ведет настолько плохая дорога. На это Ильгизар ответил, что дорога плохая лишь с нашей стороны хребта. Из его сухих комментариев я поняла, что сейчас это направление вообще не популярно. "Через Хранителей никто не ходит", — так он сказал. Знаки утеряны, те, которые сохранились, кому попало стараются не показывать. Да и разучились люди верить природе. Нечто могущественное, но непонятное под боком всегда пугает. И, если не можешь изучить, лучший выход — отгородиться. Хорошо еще, если не уничтожить, потому как в истории Островов были подобные... случаи.

Черное небо прочертила ветвистая молния, высветив на миг кусок дороги до поворота и невысокие кусты. Следом громыхнуло так, что я невольно втянула голову в плечи.

— Куда мы бежим? — выкрикнула я в темноту, опознавая спутника лишь по ладони, сухой и горячей, в которой зажата была моя ладошка.

Ответ его потонул в очередном раскате грома, я разобрала лишь что-то про дождь. Вся эта затея все меньше и меньше мне нравилась.

— Так не лучше ли вернуться? Гиз! Гиз, мать твою, погоди!

Я остановилась, намереваясь выдернуть руку, но он не позволил, сжал ладонь крепче.

— Дьябло прену! Какого черта ты делаешь, а? я никуда уже не хочу. Давай вернемся.

— Нет.

— Что?

Мне показалось, что я ослышалась, но мужчина охотно повторил:

— Нет.

— Как хочешь. Можешь оставаться здесь, а я возвращаюсь.

Но и сейчас он руку мою не отпустил. Я возмущенно вздохнула и собралась уже выдать тираду по поводу его поведения, но тут хлынул дождь. Он налетел вместе с порывом ветра, едва не опрокинув меня на землю. Тяжелые капли забарабанили по лицу, по груди, в считанные секунды промочили одежду. Под ногами образовались ручейки и забурлили, устремляясь вниз по дороге. За какие-то пару минут тропа стала руслом небольшой еще, но набирающей силу, речки.

— Наверх, — прокричал Ильгизар, пытаясь перекрыть шум, — а то смоет.

Он утянул меня на склон, неожиданно скользкий, и я, спотыкаясь и едва не падая, хватаясь за кусты и траву, начала подъем, который казался бесконечным. У одного из нависших над дорогой деревьев мы остановились. Почти у самой земли ствол делился надвое, в эту-то расщелину мы и уселись. Я — в похожий на кресло изгиб, а Гиз чуть выше, на первых ветвях. Под нами шумел, смывая старые листья и мелкие камешки, поток. Оглянувшись на склон, я ужаснулась, до того крутым и неудобным он показался. Почувствовала отголосок благодарности к Ильгизару, сама бы я сюда не забралась, и — тут же — злость.

— И что теперь делать? — сварливо вопросила я.

— Ждать, — с философским смирением отозвался мужчина.

Он накинул на голову капюшон плаща и жестом подсказал сделать мне то же самое. На первый взгляд казалось, что смысла в этом нет, ткань промокла, хоть выжимай, но даже мокрая она защищала от резких порывов ветра.

Погода совсем не походила на летнюю. Окоченевшими пальцами я цеплялась за края плаща, стягивая их вместе, тело сотрясала крупная дрожь, а зубы выстукивали чечетку. Я замерзла так, что даже говорить не могла без боязни прикусить язык.

— Скоро дождь кончится.

Я пролепетала, что рада безумно, и вновь затряслась. Мужчина держался молодцом, и это тоже злило. Так, кутаясь в плащ и съеживаясь в клубочек, я попыталась отрешиться ото всего. Как ни странно, у меня получилось. Через какое-то время я поняла, что зубы больше не стучат, да и холодно не так, как вначале. Цепляясь за разгорающееся в груди тепло, я постаралась раздуть его, и вскоре почувствовала, как согреваются плечи и спина, как жар переходит на живот и бедра. Последними потеплели конечности, но пальцы все равно были прохладнее остального тела.

Я открыла глаза и огляделась. Дождь заканчивался. Падали с неба последние капли, то ленивые и редкие, то, с порывом ветра, хлесткие и обильные. Под ногами все еще бежал поток, мутный и шумный. Но дождь кончался, и я с радостью подняла глаза на Ильгизара и потом только посуровела, вспоминая, что это он меня сюда затащил.

— И зачем все это надо было? — спросила я, распуская завязки плаща и осторожно высвобождая его из-под себя, чтобы отжать.

Гиз переместился ниже, чтобы помочь. Молчал он довольно долго, а когда заговорил, голос его звучал глухо.

— Не всем нравится этот поход.

Каким-то чутьем я поняла, что говорит он не про нашу "команду" и даже не про Фредерико Велено. В груди тоскливо заныло, я подумала, что знать ничего не хочу про очередную "силу", которой не по душе мои деяния.

— И чем он плох, этот поход?

— Ты идешь к Башне.

— Надеюсь, — попробовала отшутиться я.

— Зачем?

— Я... просто иду, потому что... должна.

В темноте я едва различила его мрачный кивок.

— Ты и вправду опасна.

— Гиз, о чем ты?

— В Башню может войти лишь Хозяйка Острова. А это — огромная власть.

Я устало вздохнула.

— И ты туда же. Помешались все на этой власти, а мне она — не нужна.

— Тогда зачем ты туда идешь?

— Зачем? Хех, — я погрызла губу и продолжила с горечью, — забавно, но я не теряю надежды на излечение. У меня в голове, тут, где затылок, опухоль... наверное, уже большая. Куча ненормальных клеток, живучих и враждебных. Это все растет и растет... и давит. А еще — отравляет меня. Пока я держусь, да, но долго так продолжаться не может. И в один прекрасный день я помру. А я, между прочим, жить хочу. И не просто влачить существование, а... вот ты, к примеру, можешь подняться на гору, пробежаться по улице. И тебе ничегошеньки не будет. Ни-че-го. А я начинаю задыхаться, и голова болит так, что хочется сдохнуть, причем поскорее. Думаешь, это незначительная причина, чтобы идти туда?

— Ты могла бы обратиться к витологам, — после паузы сказал Ильгизар. — Та же Хелен с радостью бы помогла. Да и в Альтаихо...

— Хорошие лекари, слышала уже, — отмахнулась я. — Знаешь, я слишком замерзла, чтобы вести праздные разговоры. К чему все это?

— Надо отсюда выбираться. Не сейчас, когда вода сойдет. Я отведу тебя... нет, не в лагерь. К Хранителю. Прости.

Мне стало горько.

— Понятно. Лунные псы или Тайный совет?

— Ни то, ни другое.

— А кто? Впрочем, уже не важно. Как же вы все мне осточертели!

— Кристина, пойми меня правильно...

Он попытался взять мою ладонь в свои, но я отдернула руку. Он сцепил пальцы в замок, и я невольно усмехнулась. Мой жест, ворюга хренов.

— Если бы ты только не решила идти к Башне...

— То что? Твои неведомые покровители и дальше бы следили за мной через тебя? Так? Они ведь следили, и эти отлучки твои...

Картинка внезапно начала складываться. Кому он "отчитывался", не знаю, но этот "кто-то" был явно не в Валоре, а то и вовсе не на Акульем. И все отлучки Гиза и странная осведомленность говорили сейчас не в его пользу.

— И ты молчал. Играл в загадочного и все знающего мужчину, неуловимого, всегда нужного, способного помочь там, где пасуют другие. Отличная роль, и ты великолепно с ней справился!

— Кристин, да помолчишь ты, наконец?! У меня не было выбора, это мой долг. Так будет лучше.

— Кому? Мне? Вот уж сомневаюсь.

— Всем.

— Всегда ненавидела большинство, под его мнением вечно скрывают разные мерзости, — отчеканила я. — И что теперь? Конвоировать будешь? А не пойду если — убьешь?

Гиз запустил руку в волосы, дернул, губы его скривились в невеселой усмешке.

— Должен бы. Но ты знаешь, я не смогу этого сделать.

— Я ни-че-го о тебе не знаю!

— Ты дорога мне. Очень.

Ох, вот не было в Ильгизаре мягкости Алекса, не было, ни на грош! Он сгреб в объятия — я и пикнуть не успела. Его жесткие губы принялись целовать мое лицо: глаза, лоб, щеки, добрались до рта и стали жадными и безудержными. Сердце бухнуло в груди, затрепыхалось, но тут же ростки чувств скрылись под душной волной злобы. Я попыталась оттолкнуть его, но он, кажется, даже внимания не обратил. Левая рука его опустилась на грудь, стиснула, обвела сосок, пробуждая к жизни волны жара и томление внизу живота.

— Нет... тьфу, Гиз, не надо!

Он не давал говорить, затыкая рот поцелуями, и мне грешным делом захотелось поддаться, забыть — пусть на время, пусть, но забыть — обо всех этих "таинственных" силах, о людях, чего-то ждущих, и о людях, пытающихся помешать. Дать разгореться страсти и... и что? Ждать потом, когда за нами придут — те или другие? Позволить вести себя, будто неразумную куклу, к очередным кукловодам? Нет уж!

Я, чувствуя, как рука его, переместившись с груди на пояс, возится с ремнем, пихнула мужчину в грудь со всей дури. Он явно не ожидал и качнулся, отрываясь от меня. Он, конечно, не упал бы, но я, подтянув ноги к груди, наполовину голой — и когда только успел? — распрямила их с силой. Мужчина не удержался и полетел с дерева спиной вперед.

"Только бы не убился" — запоздало подумала я и спрыгнула вниз с другой стороны.

Склон подвернулся под ноги неожиданно. Я кувыркнулась, но тут же остановила падение, взрывая землю каблуками и соскальзывая на дорогу на заднице. Внизу уже не удержала равновесия и упала на колени, ссадив вдобавок ладони.

Неподалеку застонал Гиз, но я не стала проверять, как он, а припустила, похрамывая, обратно, вниз по дороге. Бежать пришлось по щиколотку в воде. Ноги скользили, разъезжались, я чудом только не рухнула и продолжила путь почти что в кромешной темноте.

Силы ушли вместе со злостью, хотелось привалиться под ближайшее дерево и уснуть, но я брела по дороге и думала, что ни за что теперь не найду наш лагерь. Еще я подумала, что правды в ногах нет, и начала карабкаться на склон, чтобы углубиться в лес и найти место для ночлега. Как доживу до утра в мокрой одежде, я не знала.

— Вот она, вся прелесть жизни в диких условиях, — пробормотала я, — и все "преимущества" человеческой глупости, блин. Ох, Остров, пошли, что ли, видение, а то я рискую скопытиться раньше, чем куда-то дойду.

Вместо видения мне послали Хелен. Женщина услышала меня явно раньше, чем я ее.

— Живая, — выдохнула она, стремительно подходя ко мне.

Никогда еще я не была ей так рада. От облегчения слезы навернулись на глаза, и оставили последние силы. Грязная, измученная, я ткнулась в ее плечо и разревелась.

Решение разделиться казалось единственно верным, но далось оно нелегко. Нику предлагалось спуститься с лошадьми к развилке, где мы выбрали верхнюю дорогу, и пойти к Башне по низу. Мужчины, Дерек и Грег, отправлялись наверх, мимо Хранителя и далее — разведать обстановку и "навести шороху", если что. Занятие, на мой взгляд, самоубийственное и бестолковое, но возражать я не стала — сил не было. Нам же с Хелен достался другой путь. Я сразу отнесла его в разряд "да ни в жисть не осилю", но женщина, впечатленная рассказом о моем бегстве, посчитала иначе.

— Я только бегаю хорошо, — устало ответила я. — Лазала последний раз в детстве, и то на стройке. Как все...

— Надо справиться, Кристин.

Я вздохнула. Да, надо справиться, Кристин. И никого не волнует, как ты это сделаешь.

Утро застало нас в долине, по которой протекала та самая речка, в которую я боялась ухнуть во время прогулки с Гизом. Спуск дался тяжело, и сейчас, вспоминая свое барахтанье на веревке над черной пропастью, я чувствовала, как липкий комок страха вновь подкатывает к горлу, сковывая движения. Боязнь высоты и тихий ужас перед лицом неизвестности сплелись тогда воедино. Как я выжила — не знаю. Хелен, наверно, известно об этом больше. Она была умничкой, помогала, вытягивала, поддерживала... и мне было стыдно за каждый свой килограмм и за свою неумелость.

Когда земля толкнулась в ступни, я от неожиданности села, наблюдая, как рядом опускается, сворачиваясь в кольца, веревка. Хелен спрыгнула неподалеку, подала мужчинам условный сигнал. Мы отвязались и, почти без отдыха, пошли. Ноги мои дрожали лишь первое время, я с удивлением поняла, что устала, да, но не настолько сильно, как думала. И все же я едва двигалась, и женщина вновь помогала мне.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь расплатиться за все, что ты для меня сделала, — сказала я.

— Витуум посетишь, — мрачно ответила спутница и велела не останавливаться.

Я так и не поняла, шутит она или всерьез назначает цену.

Привалы были короткими, но частыми. Мы шли поначалу вдоль реки, скрываясь в пролеске. Вода манила прохладой, но госпожа Альмуро запретила не то, что купаться, но и вообще высовываться из-под деревьев. Я, ворча, вынуждена была согласиться, днем эта местность отлично просматривается с верхней дороги.

— А с Ником пойти не быстрее бы было? Все же, на лошадях...

— Я не уверена, что он пройдет.

— И он тоже... — пробормотала я и осеклась, поймав взгляд Хелен.

— Не торопись зажигать костры, пока человек жив, — строго сказала она.

Я поспешила кивнуть. Не торопись хоронить, да.

Голова во время похода болела, но в меру, зато накатила такая слабость, что в короткие минуты отдыха я умудрялась задремать прямо на камнях, а когда шла, делала усилие на каждом шагу. После обеда женщина дала отвар, взбодривший меня, мы форсировали реку и начали подъем. И вновь я проклинала все на свете, даже — пару раз — Остров. Но желание дойти, как ни странно, стало лишь крепче. Было ли это упрямство, или ниспосланное свыше, вернее, "сниже", благословение, не знаю. Но я все шла и находила в себе новые силы, задействуя резервы, ранее мною не используемые.

К вечеру Хелен умудрилась выйти к одинокому аулу, где молчаливая женщина, загнав детей в дом, напоила нас молоком и разрешила переночевать во дворе. Тело застонало, готовясь к очередной ночи на жестких камнях, но его обрадовали тоненьким матрасом в углу и шерстяным одеялом. Все переговоры вела моя спутница, я была слишком измучена, чтобы еще о чем-то договариваться.

Сытный ужин, теплая вода для головы, и я поняла, наконец, как мало человеку надо для счастья. Базовые потребности, пирамида Маслоу, угу. Поесть да спать лечь.

К слову, я думала, что "выключусь" сразу. Ан нет, не вышло. Я лежала, слушая, как плачет самый мелкий из ребятишек, как возятся на широченной кровати остальные, как шикает на них мать. Лежала и думала — о себе, о Хелен, о Нике, который "где-то там", о Дереке и Греге, которые неизвестно, живы ли вообще. О Гизе. Да, об Ильгизаре я думала больше всего. Днем было не до раздумий, мысли шуршали, словно потравленные тараканы, пьяные, бредущие куда-то на последнем издыхании. А сейчас... сейчас мне было невыносимо горько и стыдно. Горько — из-за предательства, а стыдно от того, что подставила хороших людей, согласившись на безумный ход. И ведь чуяла: не все так просто, и Гиз темнит, но — согласилась! Эх!

— Кристин.

От голоса Хелен я вздрогнула, не ожидала, что она еще не спит.

— Что?

— Не вини себя.

— Я опять громко думаю? — вопросила я, невесело усмехаясь.

— Нет. Тихо бормочешь. Спи лучше, завтра будет сложный день.

— Сложнее этого?

Тело тоскливо заныло.

— Нет. Спи.

Эх, если бы это было так просто! Раз — и заснуть. Поворчав немного, я перевернулась на бок. Лицо Гиза стояло перед глазами.

Утром болело все, даже те мышцы, о существовании которых не подозревала. Хелен выдала немного мази для ног. Я отнеслась скептически, но когда в икрах и ступнях появилась легкость, взглянула на спутницу с надеждой. Вдруг у нее есть что для спины, плеч, рук и шеи? Но либо у нее не было, либо делиться со мной никто не собирался. Попрощавшись с хозяйкой и так и не застав дома хозяина, мы ушли.

День выдался сложным, но, следуя за "железной леди", я чувствовала, как втягиваюсь. Нет, тело по-прежнему болело, ноги отказывались шагать, но я уже не сетовала на жизнь. В душе поселилось новое, неизведанное чувство: желание идти, преодолевать вершину за вершиной, перевал за перевалом. Вдыхать разряженный воздух, щуриться от яркого солнца и радоваться случайному цветку, выросшему на каменном склоне.

Мы шли, и я упивалась самим состоянием, усталостью, тяжестью — на сердце и в ногах, и тем, как эта тяжесть отступает на привале, когда прохладная вода прокатывается по пищеводу, и влага эта кажется вкуснее самого лучшего вина.

Так, увлеченная новыми ощущениями, я едва не прозевала остановку. Хелен ухватила меня рукав рубашки — последней из оставшихся чистыми — и указала на соседнюю горку.

— За нею Башня.

— Что, уже? — только и додумалась спросить я.

Всмотрелась в гору и уселась на камень, так и не заметив в ней ничего необычного. От Острова "звоночков" тоже не слышалось.

"Может быть, позже?" — лениво подумала я, прикладываясь к бурдюку с водой. Прополоскала рот, облизала губы, сделала два глотка. Прислушалась к ощущению и только потом отпила еще.

Мысль "так легко?" пришла и исчезла. Не легко и не просто. Не для всех.

Я поднялась на ноги, заслужив странный взгляд Хелен — удивление и одобрение одновременно.

— Надо идти.

— Хочешь успеть до вечера?

Я пожала плечами. Не могу сказать точно, чего хочу, но идти — надо.

— Мы не знаем, где сейчас... Ильгизар, да и люди Велено мне не нравятся. Списывать со счетов их нельзя. Эх. За той горой, говоришь?

И я, поправив лямки "рюкзака", зашагала по тропке, вьющейся между валунов. Хелен пошла сзади, отставая на пару шагов. Чем дальше, тем более напряженной она становилась. Я уж подумала, грешным делом, что и от нее можно ждать "сюрпризов". Даже вызвалась идти одной, на что женщина ответила, что так будет только хуже.

— Там обязаны быть люди. Гвардейцы или люди Велено... или те, которые с этим зунгаром.

— И как они могут быть в Башне? — сварливо вопросила я.

— Не в Башне. На подступах.

Я вновь уставилась на двуглавую гору. У подножия ее наш путь пересекала широкая, но мелкая речка. Насколько я помнила увиденное у леди Евгении, моя цель находится в уютной долине, на небольшом холме. Где-то там, за этими преградами.

— Тут должно быть расщелина, — пробормотала я, шаря глазами по склону. — Узкая, хорошо, если двое рядом протиснутся. Она ведет прямо в долину.

Хелен сощурилась, внимательно разглядывая меня, и так и не спросила, уверена ли я в этом.

— Веди.

— Я... я не знаю, — ответила я и развела руками. — Погоди.

Я плюхнулась на нагретые солнцем камни тропы, скинула заплечную ношу, наслаждаясь внезапной легкостью, прислонилась к бугристому валуну. Ноги гудели, но я постаралась отвлечься от них.

"Так. Это должно быть похоже на медитацию. Отрешение от того, что здесь, и подключение к космосу. В нашем случае — к Острову. Так. Закрыть глаза, расслабиться..."

Расслабиться получилось не сразу. Гудели ноги, ныла спина, боль в голове пульсировала бледно-желтым цветком. Но постепенно все это ушло на второй план, и я, обращаясь к Акульему, почувствовала, как в сознание врывается нечто чужое, огромное, и едва сдержалась, чтобы не вышвырнуть это обратно. Зато, когда справилась с тошнотой — организм на вторжение реагировал именно так — дальнейший путь стал предельно ясен и прост.

— Я нашла ущелье, — объявила я Хелен, с кряхтением поднимаясь на ноги.

Мир казался невыносимо светлым, я щурилась и терла глаза, размазывая по щекам случайные слезы. Женщина помогала, поддерживая, и ни о чем не спрашивала. Видно, сочла меня достойной доверия. Подумай я еще месяц назад, что мне будет это приятно... эх! Все течет, все меняется, вот уж воистину.

Мы снова двинулись в путь. Не переправляясь, пошли вдоль реки вниз по течению. Вода после недавнего дождя успела сойти и сейчас бежала прозрачная, чистая. Я зачерпнула полные ладони и всласть напилась. Уселась, стягивая обувку и закатывая штаны. Хелен последовала моему примеру.

Я медлила, понимая, что на той стороне все будет по-другому. Возможно, не внешне, но по ощущениям. И горы величественнее, и трава зеленее. А еще там, в тени деревьев возле расщелины, наблюдая за нашим приближением, прячется Гиз.

Я больно прикусила губу и стиснула кулаки. Отчаянно хотелось нырнуть в прохладу чужого сознания, такого странного, но уютного. Я вновь глянула на гору, словно хотела пронзить ее взглядом и так добраться до Башни. Вздохнув, шагнула в ледяную воду, растопыривая для равновесия руки. Скоро я приду к тебе, Остров.

Перебравшись на ту сторону, я неторопливо обулась, умылась и выкрикнула:

— Ильгизар Солл, выходи, хватит прятаться!

Хелен поморщилась, да и я, признаться, оробела — до того звонко все вышло. Журчала вода, шумели листья, молчали горы. Мы ждали. Никто не торопился появляться из кустов. Я демонстративно уселась у воды, женщина же осталась стоять, скользя взглядом по растительности и держа наготове рогатку.

Ждать пришлось недолго. Наверное, они нас видели еще на той стороне и успели подготовиться. Когда на берегу показался Гиз, сердце мое предательски затрепыхалось. Я всматривалась в его лицо жадно, пристально, пока не убедилась, что падение ему не слишком повредило. Правда, когда он подошел ближе, я переменилась во мнении. Дышал он осторожно, едва заметно кривясь, когда приходилось двигаться в спине. Пришло запоздалое раскаяние, но я отмела его легко, обращая взгляд на спутника Ильгизара.

Ниже, шире в кости, старше, он, тем не менее, походил на Гиза манерой движений, резким переходом от молчаливого бездействия к разговору и перемещениям. Да и внешне я бы отнесла его к той группе, название которой Хелен выплевывала с презрением и злостью: зунгары.

Я открыла рот и выдала первое, что всплыло в памяти:

— Алеета.

Спутник Гиза от неожиданности моргнул и уставился на мои губы, будто сомневаясь, что именно они произнесли приветствие. Хорошо, спутница моя не растерялась. Она присела, откладывая на камни боевую рогатку, высвободила одно плечо от сумки и передвинула ее на грудь. На свет возник хлеб, добрые полбуханки. Женщина разломила его пополам, протянула один кусок "гостям", другим поделилась со мной. Я вновь что-то залопотала на древнем, не до конца понимая, откуда эти знания взялись, но и не сопротивляясь им.

Надо отдать должное мужчинам, хлеб они надкусили, прожевали и даже, кажется, проглотили, хотя, учитывая происхождение госпожи Альмуро, он вполне мог оказаться "заряжен" — отравой ли, или чем похлеще. Подумалось, что не хватает соли и чего-либо алкогольного, и тут спутник Гиза задал главный вопрос:

— Зачем ты идешь к Башне?

Сам Ильгизар упорно смотрел в сторону, и я почувствовала, что зверею. Вздернула нос и высокомерно ответила, что я — в своем праве. И добавила то, что давно хотела:

— А вы, собственно, кто?

Мужчина сощурил и без того не слишком большие глаза.

— А ты не мала такое вызнавать?

Спросил уже на сперато, я отозвалась в том же духе:

— А вы не стары тут торчать?

Я помахала рукой, предлагая взглянуть на окрестности, мол, горы, ветер, река опять же... радикулит, хандрозы всякие. Мужчина неожиданно улыбнулся, обнажая ряд ровных мелких зубов.

— Турай Кучум.

— Кристина Белли...кова, — запнулась я, произнося фамилию. Правильным показалось назваться именно так.

— Пойдем, говорить будем.

Я качнула головой, брови сдвинулись на переносице.

— Нет. Я пойду к Башне. Потом говорить будем.

Тураю это явно не понравилось. Он вновь обнажил зубы, но на этот раз улыбка была похожа на оскал. Собирался возразить, но я завернула на древнем такое, что поймала аж три удивленных взгляда. После уже Хелен сказала, что это было нечто вроде ритуальной фразы: "Я в своем праве, рождена матерью и выкормлена в обещание, росла в радости, взрослела с осознанием. Я пришла в сердце острова, дабы выполнить свой долг". В переводе оно звучало коряво, но на истинном языке наполнялось смыслом.

— Я все равно туда дойду, — сказала я, устало опуская ресницы.

Болела голова, хотелось спать, но я держалась пока. Пошатываясь, двинулась к мужчинам. Они напряглись, готовые ко всему, но я обогнула их и направилась к лесочку. Там, скрытая зеленью, таилась расщелина, ведущая прямо в долину. У первых же деревьев заметила человека с арбалетом, тоже монгольской наружности. Выкрик за спиной, и оружие опустилось, перестав следить за мной острием стрелки.

Идти оказалось сложнее, чем я думала. Казалось — вот она, цель, близко совсем! Почти дошла... а расслабляться рано. И я, стискивая зубы, шла, огибая пышные кусты, пытаясь за стволами деревьев рассмотреть скалу, в этой части почти отвесную. Люди на моем пути исчезали, растворяясь в растительности, верные приказу Турая.

У тропы, уводящей в прохладу расщелины, я остановилась и едва сдержалась, чтобы не оглянуться. Где-то там, позади, остались былые дни. Гиз, который слова не сказал при встрече, словно чужой. Умница Хелен, по-настоящему верная идее и долгу. Ник, странно взрослый мальчишка, похожий на воробья. Дерек, надежный, спокойный, человек с чудо-фляжкой. Грег, имя которого я наконец-то запомнила. Мар с Ивеном, оставшиеся для меня лишь именами и смазанными лицами. Целая жизнь в этом путешествии! А сколько дорогих и прекрасных людей осталось в Валоре! Леди Евгения, сестра Мариника, Адель Формари, Алекс... Марк.

Да, Марк. Я разлепила губы, шепча его имя, и зашагала прочь. В начале было интересно. Скала, словно расколотая надвое, узкая щель, стены сходятся наверху. Разноцветный мох на камнях и мелкие голубые цветочки на входе. Но чем дальше я продвигалась, тем неуютнее становилось. Страх накатывал волнами, душный, липкий. Мне, не страдающей клаустрофобией, показалось, что воздуха не хватает, еще чуть-чуть — и я умру. Сглотнув, я прибавила ходу, стараясь дышать ровно.

Не вышло. Дыхание перехватило, когда я боком выбралась из расщелины. Долина была прекрасна. Красота эта ударила в грудь, заставляя все шире раскрывать глаза и ртом хватать воздух. Я забыла про страх, удушье, тошноту и боль, я смотрела, чувствуя, как слезы радости текут по щекам. С куста вспорхнула птица с длинным радужным хвостом и нарушила мое оцепенение.

Спрятав лицо в ладони на пару секунд, я тряхнула кистями и шагнула в буйство красок и форм. Долина-сад, долина-оранжерея: с цветами, кустами и деревьями, с мягкой травой, с лианами, обвивающими каменные столбы, с тихими ручьями и маленькими водопадами, с дорожками, выложенными темным, как и окрестные горы, камнем. Я шла осторожно, боясь потревожить невидимых обитателей, которые шуршали, трещали, высвистывали и гудели вокруг. Шла, не замечая неприятного чувства вязкости и неправильности происходящего.

"Главное — не останавливаться" — звенели в голове напутственные слова Хелен.

Идти стало тяжелее, яркие краски били по глазам, я щурилась, но образы ввинчивались в мозг, причиняя боль. Под ноги шмыгнул мелкий зверек размером с крысу, только рыжий с черными пятнами. Я невольно ступила в сторону и проследила за ним, сделав первую ошибку. Вторая последовала за ней.

Я обернулась.

Земля у ног моих растрескалась и пожелтела, и обернулась пропастью, глубокой, с клочковатым серым туманом на дне. В ужасе я шагнула назад и поняла, что стою посреди этой пропасти на вершине воздетой в небо скалы-"пальца", на площадке размером едва ли больше квадратного метра. Разум сразу же завопил, что это морок, потому что так — не бывает, но крики его стихли под напором глухого страха. В горле пересохло, тело окаменело, я не могла ни двигаться, ни думать, ни чувствовать — только смотреть вниз. Как долго это продолжалось — не знаю. Просто в какой-то момент я поняла, что если сяду сейчас, то так и умру — на этом месте — потому что сдвинуться больше не смогу. А еще поняла, что делать так нельзя.

Вы когда-нибудь шагали с обрыва? Вот так, просто, без страховок, парашюта за спиной или тех, кто поймает ниже. Я — шагнула. Вдохнула и медленно выдохнула, одновременно перенося вес на ногу, воздетую в воздух. Миг — и я оказалась в саду, вернулись краски, звуки, запахи, даже воздух другим стал, прежним. Лишь бешено колотящееся сердце и мокрая спина напоминали о произошедшим.

Я со всхлипом вздохнула. Сколько помню себя, всегда боялась высоты.

— Это не честно, — устало выдохнула я и зашагала дальше.

Я шла, сквозь густые кроны деревьев не в силах разглядеть Башню, но знала — она где-то там. Я на правильном пути. После того испытания, первого и такого ужасного, следующие показались едва не смешными. Запахи, от которых тошнило так, что я дважды останавливалась у кустов и оставляла на них свой обед. Звуки — от них взрывалась болью голова, и темнело в глазах. Мерзкий привкус во рту, от него мой желудок вновь попытался что-то исторгнуть.

Утираясь рукавом рубашки, я улыбалась через силу. Все привычно. Я и так это проходила.

Когда огнем загорелась кожа, и жар этот проник в тело, словно тысячи пчел разом укусили меня, захотелось кричать, но я стиснула зубы и продолжила идти, отрешаясь от дикой боли. И это я пережила.

Еще один поворот, и взгляду открылась Башня цвета дубовой коры, будто скрученная из стволов деревьев, переходящих наверху в простую и крепкую беседку под крышей. Она стояла, подсвеченная золотым, и я вновь восхитилась неведомым архитектором, создавшим все вокруг.

— Так вот ты какая, — прошептала я, чувствуя, как от восторга набухают на глазах слезы.

Видения перестали мучить. У ног не проваливалась земля, меня не ели, не пытались убить, усыпить или свести с ума, и я с тревогой ожидала главного. То, что это не все, чувствовалось сразу, и это не могло не пугать.

— Эх, отступать некуда, позади... позади прошлая жизнь, а я вперед иду.

Собственный голос успокоил, и я, не найдя лестницы, полезла вверх по сплетенным ветвям. Вопреки опасениям, путь этот оказался удобным, я почти достигла вершины, когда меня "накрыло".

Чужой разум вторгся в голову незваным визитером, ни разу не вежливый и не осторожный, и принялся выворачивать меня наизнанку. Мои мысли, чувства, мечты, убеждения... мою память. Деяния добрые и правильные, или постыдные и злые, заостряя внимание на последних. То, как отбирала конфеты у мелких или хотела своровать сережки у соседки, но вовремя вернула на место, не дав разгореться скандалу. Как едва не утопила кошку, просто так, из интереса "выплывет или нет", а когда выплыла, закинула в пруд вновь. Как камнем избила до заикания мальчишку, который сломал мою куклу. Как в старшие годы рассорила подругу с парнем, переключив его внимание на себя — тоже "из интереса". Как хотела убить себя и долго сидела в ванной, опухшими от слез глазами рассматривая вены и лезвие бритвы. Как врала, завидовала, изменяла. И каждый раз оправдывала себя, закидывая эти моменты на "чердак памяти" и постепенно забывая про них. Пройдясь по постыдным поступкам, разум переключился на неудачи в любви, комплексы, страхи, на случаи глухой злости и безнадеги, на беспомощность в отношении наглых и уверенных в себе, которые причиняли мне боль.

Тошнота подползала к горлу, тело трясло. Кажется, я рыдала, из последних сил цепляясь за ветви. Это было бы похоже на исповедь, честную и жестокую, — будь оно добровольным. Но я этого не желала и содрогалась, когда некто чужой выкапывал из глубин памяти очередные факты моей непутевой жизни.

Когда боль, казалось, стала невыносимой, я услышала голос:

— Это все — ты.

И нашла в себе силы принять этот факт и ответить:

— Да, это я.

Разума моего коснулся свет, белый, но почему-то теплый и ласковый. Он омыл душу, встряхнул тело и вымел лишнюю дурь из головы, утешая и баюкая, словно заботливая мать.

Очнулась я уже на верхней площадке. Как добралась сюда — не помню. Вокруг расстилалась засыпающая долина, тихая и прекрасная. Я шагнула к центру беседки и огладила краешек изогнутого ложа, свитого из ветвей. Прошептала, чувствуя, как откликаются и Башня, и долина, и окружающие нас горы:

— Здравствуй, Остров. Я пришла.