Зверь лютый Книга 14. Прыщ

Саввушке более всего был интересен сам человек. А уж потом — что тому ведомо. А эти... Неучи. Но замордовать до смерти могут. Легко, просто на "щёлк" пальцами.

— А скажи-ка нам: для чего ты, снадобьем своим богомерзким, хотел известь отпрысков лучших семейств земли нашей? Дабы возбудить средь бояр добрых вражду к князю светлому? И кто тебе в том злодействе наставником был? И сколь тебе за то плата обещана?

Охренеть! Гос.измена, попытка убийства двух и более лиц, подрыв существующего строя, терроризм, связь с потусторонними силами, соучастие в заговоре, оскорбление чувств верующих, надругательство над гос.символикой... Из-за какой-то глупой шутки насчёт повонять!

* * *

А если бы я им спящим — зубной пастой лица измазал?!

Да мало ли пионерских шуток есть! Воду, там, над ухом из стакана в стакан переливать, лягушек под одеяло засовывать, со сливы содрать кусочек кожуры и на его место наклеить кусочек красного жгучего перца: кто ел сливу — начинал плакать и плеваться, искать воду, чтобы погасить пожар во рту. Хотя перца тут...

Но ведь можно подарить металлический стул! И подвести к нему электричество... Или пробросить фазу к месту нелегитимного мочеиспускания... А ещё есть хлопушки, петарды и взрывпакеты... кошка, спускаемая на веревочке... ведро с водой над дверью...

* * *

— А-а-а...! Ё-ё-ё-ё...! Бл... Ох. Нет!!! Не хотел!!! Ни — извести, ни — возбудить! Ни боже мой! Только пошутить! Только чтобы... они-то и так — пердят да зубами скрипят! Там же и так дышать... А-а-а!

— Ты отпираться-то бросай. Ты давай говори прямо: кто, за какие деньги. Какие ещё злодейства исполнить тебе велено. Серебра ж ты немало получил. Даже и отсель видать. Богатеешь ты, Ванька, неприлично, не по-русски серебром наливаешься.

Ой-ёй-ёй... Этого-то я и боялся. Моё вотчинное хозяйство выбилось из ряда себе подобных. И привлекло внимание власть предержащих. А уж повод применить эту власть ко мне...

Кравчий-большевик: экспроприация экспроприаторов, "грабь награбленное". Ему знать не обязательно — у него чутьё есть.

"Лишь мы владеть имеем право

А остальные — никогда!".

Понятия "заработать" — у него нет. Есть — "получить" или — "отобрать". Либо — мне кто-то "дал". Либо — я кого-то "гробанул". Он иного и помыслить не может — мозги так устроены, жизнь так воспитала.

Эти слова — насчёт серебра — я уже слышал. От Демьяна же. Про Вержавского посадника. И меня тогда послали решать проблему.

"Сначала человек решает проблемы, потом сам становится проблемой" — ново-русская бандитская мудрость.

Похоже, ко мне уже пришёл "потом".

Нет, но как я вырос! Вы так необузданно льстите моему самолюбию!

— А-а-а!

— Не надо. Отвяжи. В каморку. Пусть посидит. Мы с тобой, Ванюша, ночью продолжим. Самое время для исповеди да покаяния.

Меня отвязали, уронив лицом в землю — руки не держали, ударили пару раз по ребрам — просто для удобства извлечения из пыточного станка и последующего транспортирования, протащили, снова в полусогнутом состоянии, с вывернутыми вверх руками, по какому-то подземному коридору и вкинули в камеру.

И правильно сделали. В смысле: в такую дверь только полусогнутым и пройти.

Каморка 2х2, низенько — выпрямиться нельзя, света нет, отдушин нет — щели в двери, в одном углу куча чего-то... засохшего. На запах — дерьмо. На вкус... от дегустации воздержался. Хорошо, что при "влёте" не вляпался. Подстилки нет, одеяла нет. Сел у стеночки на землю.

Холодно. Опять колотить начинает. Опять подземелье. Как у Саввушки.

А вот и нет! А вот и совсем не так!

Там был космос. Абсолютная темнота, полное беззвучие. А тут отсветы временами в щель под дверью пробиваются, кашель охранников доносится.

О! Так тут и тараканы есть! Вот и собеседники. Или — дичь. Или — воспитанники. Как настроение будет. А оно будет! Потому что главное — не сходство или различие тюремных пейзажей, интерьеров и натюрмортов, а то, что я — уже другой. Мне есть за что зацепится! Мне есть о чем думать, на что надеяться.

Я столько ругал "паутину мира", связывающий, ограничивающий меня "кокон". Но вот эти "паутинки", эти связи с миром вокруг, с людьми — они сейчас меня держат.

Я не о надежде: "вот они меня придут и спасут". Я о собственной тревоге: "как-то они там без меня". О собственном интересе: "а что там у нас отелилось-окотилось, уродилось-выродилось?". У — "нас"!

Они у меня есть. Они позволили (или заставили — кому как нравится) чуток разобраться в этом мире, малость понять — "как здесь ходят, как сдают". Принять участие. Моей душой. В этом во всём.

Эти "паутинки" — моя точка опоры.

"Дайте мне точку опоры, и я переверну мир" — кто это сказал?! — Архимед. — Так вот, Архимед, бери и переворачивай. Только не матерись сильно по-древнегречески.

Я был полон оптимизма. Весьма нервного, истеричного, наигранного, само-накачиваемого. Но — оптимизма!

Впрочем, холод, боль в плечах и рёбрах постепенно от него избавили. Пришло терпение. Ожидание. Отупение. Дремота.

Но ожидание хорошего — оставалось. Где-то на самом донышке души. "Хрен вам всем!" и "у нас всё получится!".

Абсолютно беспочвенное чувство. К моему сиюминутному и сиюместному реалу... К этому... малогабаритному сортиру без освещения и вентиляции... Никакого отношения. Но в душе — "паутинки". "Их есть у меня!". И это — радует.

Прошло... много часов прошло. Свет факелов, пререкания, возня за дверью... Ввалились, сунули факел под нос, от чего я сразу завалился вдоль стены. Хорошо, что не с той стороны сидел, где... куча отходов от жизнедеятельности предыдущего сидельца. А то так бы головой и...

Спутали руки за спиной ремнями, крутанули, пнули, подняли, уронили, отдавили, посадили, прислонили к стеночке, принесли лавочку, поставили напротив.

"Тут в светлицу входит царь,

Стороны той государь".

В смысле: Демьян-кравчий. И я перед ним. Как та сестрица-мастерица. Какой фрагмент будем исполнять? Монолог третьей сестры?

"Кабы я была царица,

Третья молвила сестрица,

Я б для батюшки-царя

Родила богатыря".

Звиняйте, дядько, даже при всём моём желании... вряд ли.

Видимо, у меня снова зашкаливал D4. Внутренний стёб "висельника приговорённого" рвался нарисоваться на морде моего лица, и ему это удалось. За что она и получила: Демьян, фундаментально усевшийся, было, на лавке, вдруг поднялся и с размаху влепил мне пощёчину.

Как я уже говорил — хорошо, что я сижу не у той стены, где дерьмо. А то опять бы...

— Да ну что ты!... что ты, дядя Демьян...! я ж ничего худого...

Бздынь. Пощёчина прилетела с другой стороны.

Щёчки у меня горят теперь симметрично. Я, вообще-то, любитель порядка и, соответственно, симметрии. Но... может, я так на боку и останусь? Нафига мне на ровный киль возвращаться?

"Сидеть на попе ровно" — фольклорный синоним спокойной жизни. А тут — как сяду ровно, так мне по морде...

— Я тебе не дядя Демьян, а господин главный княжий кравчий. Понял?

— Так точно!

Помолчал, покрутил носом, раздражённо глядя на меня. Здесь так не говорят, но смысл понятен. Соображает: нет ли в моём ответе издёвки?

Дядя, вся твоя жизнь, с моей точки зрения, издёвка над здравым смыслом: рисковать жизнью, мучить других, напрягать себя... ради госбезопасности удельного княжества...

Я ещё могу понять "этническое рвачество, именуемое патриотизмом". Но тут-то этнос — один, древнерусский. С кем нынче воюем? С полоцкими, новгородскими, суздальскими? Кого, по твоей больной легенде, я должен закладывать? В связях с кем, "порочащих честь и достоинство", должен признаваться? Великолуцкими? Верхневолоцкими? Мухосранскими?

— Беда у тебя. И у всего семейства Рябины. Племяш твой, Ольбегом, вроде, звать — нынче утром пропал. Поехал, стало быть, с матушкой, с сестрицей твоей, в гости, вышел во двор поиграть. И пропал. Аким твой сразу к Боняте кинулся. Теперь земские ищут, землю роют. Мне в это дело лезть... не с руки. Там — город, тысяцкий, его люди. Но — могу. А могу — и нет.

С-с-сука... Захват заложника. Ольбег же ещё ребёнок! Он же во всех наших игрищах... С-с-с...спокойно.

Твои, Ванечка, "паутинки" в ткани этого мира — не только "точка опоры", но и "поводки". За любой — можно тебя дёрнуть. Чтобы ты побежал в нужном направлении.

Лошадям удилами рвут губы, людям — души. А уж как поводья ухватить... чисто дело техники.

У Марьяши после приезда в Смоленск пошла "бурная светская жизнь": она постоянно катается с визитами по своим старым и новым подругам. Сына берёт с собой. По сути: чтобы похвастать. Сын-подросток — основание для гордости его матери. Просто фактом существования — от трети детей умирает до 5 лет. "А вот я — здорового выродила, живёт пока".

Мальчишке скучно сидеть на женской половине, слушать бабий трёп. Если в доме есть ребёнок примерно такого же возраста и социального статуса — их отпускают поиграть во двор. Где-то в таком дворе его и прибрали. Лишь бы был живой...

— Он живой?

Демьян сделал возмущённое лицо. Типа: а я-то откуда знаю?!

Потом пожал плечами. Типа: откуда я знаю? Смысл тот же, но без возмущения от подозрений.

Потом — просто кивнул. И вперился в меня.

Спокойно, Ваня. Сперва — дела, потом — эмоции. "Делу время — потехе час" — русская народная мудрость.

"Веселья час придёт к нам снова.

Вернёшься ты и вот тогда...".

Вот тогда и будет... веселье с потехой. А пока... "Блягородным чуйствам" место дома на диванчике. В теплом, чистом и светлом месте.

— И?

— Баш на баш. Чтобы племяшу твоему по земельке хаживати — иному дитятке надо... царство божье потаптывати.

С-с-с... спокойно!

Как сказал Конфуций: "Знать и не размышлять — глупо. Размышлять, не зная — смертельно опасно". У меня тут "смертельно опасного" — по самые ноздри. Попробуем приподняться хотя бы до уровня конфуцианской глупости.

— Кого, где, когда? И — почему?

О, последнее его удивило! Аж бровь изволили-с приподнять.

— Вона как... Знать, значится, хочешь... Ну-ну... Слушай сказочку: есть во славном граде Смоленске тысяцкий, Бонята Терпилич. Давно уже тысяцким сидит, ещё прежде вокняжения князя Романа. Когда князь Ростислав в Киев уходил — его здесь оставлял. Над земством главным. Велел князю Роману советов Боняты слушаться, и жить обоим в мире и согласии. Мда... Не случилось. Между тысяцким Бонятой, князем Романом и епископом Мануилом Кастратом... не одна кошка — целое стадо туда-сюда бегает. Князь с епископом — в одну дуду дудят, а тысяцкий... в лад не попадает.

Демьян уселся поудобнее. Похоже, ему самому нужно было высказаться, услышать свой голос, ощутить правильность решения. Чем-то похоже на ту лекцию, которую он читал перед моим походом на Вержавского посадника.

— У Боняты вторая жена — молодая. Года три тому сошлась она с Давидом-Попрыгунчиком, с четвёртым сыном Ростислава, князю Роману — младшим братом.

Та-ак. Удивительно, но тут я в теме: в первый раз, когда попал в Смоленск, три с половиной года назад, мы с Николаем пытались продать на княжьем дворе его камку.

Я тогда отстал: засиделся в сортире. Потом бродил по теремам и в одном из покоев нарвался на картинку: стол, опрокинутая на нем на спинку женщина с высоко задранными ногами, и молодой парень у неё между ног исполняет характерные возвратно-поступательные движения. Дама меня заметила, ахнула. Парень рванул ко мне, но со спущенными штанами — не догнал.

Мы с ним немножко побегали по терему, он хорошо попал лбом в бревенчатую стену. Грохоту было... Повылезали посторонние морды, я спрятался у княжны Елены под кроватью...

Ну... и много чего из этого получилось. Она тогда ещё про него говорила:

— Братец мой. Кобель блудливый. Сколько ему было говорено, что б он на ту раскладушку не залазил.

Та "раскладушка" — жена тысяцкого. Что-то рогатое было вышито у неё по подолу, а у Боняты голова лося — типа тамги. Видать, давно предвидел, что у него рога вырастут.

Но Демьяну что-то не смешно насчёт тысяцкого-рогоносца.

— Два года назад его жена родила мальчика. Кумушки по городу щебечут, что не от мужа старого, а от князя молодого. Окрестили Федором. Как раз в те поры, когда через Смоленск Евфросиния Полоцкая проходила. А мирское имя дитяте дали — Судислав.

Оп-па... Я снова в курсе: тогда тоже в городе был. Варвару... потерял. Сохрани, господи, душу светлую. Жизнь за меня положившую. Сколь живу — не забуду. Скольким я уже здесь должен... "паутинкам" моим...

А про этого мальчика я помню. Случайно мимо пробегал.

Мы тогда сунулись в Мономахов собор: посмотреть — как бы спереть крест Евфросинии Полоцкой с частицей Креста Животворящего.

На крыльце храма нам навстречу попалась группа женщин. Впереди шла важная, довольно молодая боярыня, следом нянька на руках несла замотанного ребёнка. Что-то обратило внимание... Уже вслед понял: знакомый рогатый орнамент по подолу платья. Спросил у своих спутников:

— Кто это?

— А, дык... господина тысяцкого жёнка. Родила по весне. Судиславом нарекли. Вот, младенца свого приносила святынь коснуться.

Тогда я и узнал кого князь Давид-Попрыгунчик по столу раскладывал, да чем тот пасьянс закончился.

Нового я пока не услышал. А вот Демьян как-то странно на меня смотрит. Будто я чего-то очевидного не понял. Из — "ну это же все знают!".

— И что?

— Имя. Судислав.

Ну и что? Имя как имя. Не из распространённых, но и не уникальное. Бывали уже на "Святой Руси" судиславы...

Стоп.

* * *

В моё время личное имя — личное дело человека. Здесь... В средневековье каждая благородная семья имеет свои правила наследования имён из своего семейного набора: "Петька" невозможен ни среди Меровингов, ни среди Тюдоров. В "Святой Руси" окончание "-слав" свойственно княжеским мирским именам. Среди рюриковичей Судислав был только один — самый младший сын Владимира Крестителя.

Человек с очень несчастливой судьбой. Был поставлен Крестителем князем во Псков. Похоже, для ослабления сцепившегося к этому времени с отцом сидевшего в Новгороде Ярослава Мудрого. Административно-территориальная единица — "Земля Новогородская" делилась, таким образом, на два княжества. Участия в междоусобице не принимал, сидел тихо. Но — не помогло. Едва главный противник Ярослава Мудрого волей божьей помре, как Мудрый провёл "зачистку".

Карамзин пишет: "Великий Князь, обманутый клеветниками, заключил в Пскове Судислава, меньшего своего брата".

Карамзин — монархист. Для него "государь" — всегда прав. В крайнем случае — злокозненные слуги обманули. "Жалует царь, да не жалует псарь" — наше, исконно-посконное.

Судислава продержали в тюрьме 23 года. За почти четверть века Мудрый — умудрился так и не заметить клеветы. Затем племянники, Ярославичи, в нарушение "лествицы", заставили дядю отречься от прав на Великокняжеский престол. Судислав стал монахом в Киевском Георгиевском монастыре, где и умер в 1063 году. После него почти столетие во Пскове не было князей — слишком уж несчастна судьба первого из князей Псковских.