Острова. Шаанджита

— А вот тут ты не прав, мой друг, — перебил Гиз. В голосе его отчетливо звучала насмешка. — Тебя оно касается постольку лишь, что изучать мы будем тело твоей девушки, вернее, малую часть его. Потому посиди, расслабься и выпей. Она тебе потом обо всем расскажет.

— Да ты...

Александр переместился к нам так резко, что мне показалось: еще миг, и он ударит друга. А Гиз, я чувствовала это плечом, даже не дернулся. Только сказал с напором:

— Так надо, господин Невилл. Вы сами это прекрасно знаете.

И Алекс сник. Он как-то разом осел на стул. Голова упала на руки, вставшие локтями на стол. Пальцы взъерошили волосы, он беспомощно улыбнулся.

— Прости, Кристин, — пробормотал он.

Гнев и обида стиснули горло. Я резко обернулась к Гизу. Он сидел спокойный, непоколебимый, этакий европеизированный монгол. Уже не Азия, но еще и не Европа... так, Юго-Восточная Сибирь. Высокие скулы, твердые губы, широко расставленные угольки глаз, и в то же время лицо не плоское, а больше вырезанное, и вообще, более узкое, нежели у земных его родичей. Да и родичей ли?

В этот момент я его едва ли не ненавидела, хотя раньше, признаться, меня эта внешность и характер... интриговали.

— Без Алекса я не пойду.

— Пойдешь.

И я, даже не взглянув на любимого, поняла — пойду. Еще как пойду, потому что мне надоело неведение и ложь, а этот человек многое знает и может рассказать. Если повезет — даже правду.

Проходя за ним наверх, я заметила, как ложатся на стойку пара крупных фиолетово-синих монет, и услышала "просьбу" забыть обо всем, что здесь было.

— А чем ты Алекса купил? — спросила я, когда Ильгизар услужливо посторонился, пропуская меня в одну из комнат, совсем небольшую: кровать, кресло да стол.

— Его матерью.

— Что? — я споткнулась на месте и рухнула бы, не поддержи меня Гиз.

"Говорил же, будь аккуратнее" — ясно читалось в его взгляде. Я отдернула руку.

— Вы так нервничаете, сьерра, будто я вас есть собираюсь.

— Не уходи от темы. Мать Александра мертва... уже давно... это ведь так?

Уверенность моя все таяла.

— Он так тебе говорил?

— Да.

Я опустилась на кровать, пряча взгляд в ладонях, сложенных на коленях.

— Она жива. Но... я понимаю его. Сказать, что мать твоя — сумасшедшая, сложнее, чем положить ее на погребальный костер. На словах, конечно.

— Она совсем...

— Плоха? Трудно сказать, ведь никто не знает границ заболевания. Но она плоха и довольно опасна — для себя и окружающих. Иногда впадает в сон на месяц или два, а проснувшись, начинает чудить. Вряд ли бы вы захотели с ней познакомиться.

Теперь стала понятна та холодность Александра, его отстраненность, когда я неловко касалась темы семьи. Он делался вежлив и говорил деревянные фразы, заготовленные давно и заученные, словно молитва.

— А вы... — я робко подала голос, неожиданно переходя на более официальный тон. Раздражение мое куда-то делось. — Кто вы такой, Ильгизар? Почему вы знаете столько о Невиллах и о науке, о Хранителях и этом чертовом знаке, о куче других вещей, и почему так мало известно о вас самом? Кто вы? Сотрудник спецслужб?

Он улыбнулся, вдохнул глубоко и с шумом выдохнул.

— Ладно, — устало отмахнулась я, боль раскрывалась в голове цветком, — вы все равно не ответите, вопрос снят с повестки дня.

— Отчасти так.

— Что?

— Сотрудник... как вы сказали? Спецслужб.

— Ааа.

— Лунные псы — тайная полиция на Акульем.

Я снова протянула первую букву алфавита. Тайная полиция... пааадумаешь!

На кровать Ильгизар переместился быстро. Он ловко и уверенно обнял меня за талию одной рукой, а второй откинул с лица волосы и притянул голову ближе. Не успела я опомниться, как меня целовали его губы, настойчивые и жесткие, как и весь он сам. От его тела исходил жар, голова пошла кругом, и даже боль померкла, а в животе заворочалось желание, знакомое и тягучее, но с Гизом никогда раньше не связанное.

Я еле нашла в себе силы, чтобы отстраниться, до того затягивала эта пропасть, и решилась взглянуть в лицо, чтобы обнаружить, что он... улыбается!

— Видела бы ты себя, — хрипло проговорил он.

— Сволочь!

Я вскочила с кровати и ударила по руке, которая потянулась вновь к моему лицу.

— Зачем?!

— Тебе надо было встряхнуться, — выдал нахал. — Ты сонная сидела, а сейчас ничего так, живенькая.

Я выдала еще пару нецензурных слов и водрузила свою задницу в кресло, заслужив очередную ухмылку мужчины.

— Ну и? Я бодра и готова слушать.

— Знаешь, Кристин, а ты мне даже нравишься.

— Я заметила.

— Извини, что приволок тебя сюда едва ли не силой, но ты упряма не хуже герента и так же своевольна.

— Хм, у нас упрямцев сравнивают с ослами, а у вас — с главой государства? Забавно, забавно. Так что ты говорил насчет извинений?

— Я готов извиниться еще раз, уже искренне, если моя задумка удастся.

— А ежели нет?

— Давай проверим.

— Не обязательно подходить так близко, — пробормотала я, когда Гиз завис надо мной.

— Хотел помочь тебе раздеться. Знак.

Он указал взглядом на мою грудь, и я почувствовала, как загораются щеки.

— Раздеваться совсем?

— Штаны можешь оставить.

— Есть, монсеньер, — зло бросила я, выскальзывая из кресла.

Пальцы дрожали, развязывая тесемки рубашки. Распахнуть ее слишком далеко не позволил мой "пиратский" прикид, вернее, часть его: черный корсет, застегнутый на все крючки. Но этого Ильгизару показалось достаточно. Он развернул меня к окну и едва ли не носом ткнулся в ложбинку между грудями. Лифчика я сегодня не надела, невольно предоставив его взгляду свободу. Я и сама чуть не окосела, рассматривая знак. Как и когда он проявился, я не заметила, но сильно подозреваю, что руку к этому приложил Гиз. Как и тогда, у меня на чердаке.

Он бормотал нечто вроде "никогда такого не видел" и "поразительно", а я все смотрела на черную макушку и думала, что опять меня вертят, как хотят, и я ничего не могу с этим поделать. Или не хочу?

Когда он предложил перейти на кровать, я согласилась. На прикосновения пальцев кожа отзывалась теплом, оно растекалось от груди по всему телу, я почти успокоилась. В таком состоянии — вдохновении ученого — мужчина опасен лишь тем, что может задумать вскрыть тебя ножом, так, эксперимента ради. Но я слишком ценная для них игрушка, одна в своем роде или одна из немногих, потому и носятся, спасая, одевая, кормя... попутно исследуя, словно звереныша. Тот же Алекс, мой нежный ласковый Алекс, предлагал не раз яду, и я пила, послушная его воле. Кажется даже, не столько ради знаний, сколько для его удовольствия. Ох, всегда питала слабость к умным мужчинам.

— Сьерра Кристина... эй, уснула ты что ли?

— Уснешь тут с тобой, — проворчала я. — Лапает, нюхает, едва не облизывает. Фу.

— Хорошо, что не спишь, — ухмыльнулся Гиз, — я тут попробую кое-что. Ты не пугайся только, и... если будет больно — кричи.

— А будет?

Я, до того расслабленная, уже с большей опаской глянула на его приготовления. Мужчина выудил из выреза рубашки медальон, один в один как мой, с рыбами, снял с шеи. Резной значок качнулся на ладони, будто в раздумьях, и тут же был резко прижат к моему, вросшему в тело. Какое-то время ничего не происходило, но потом... памятуя о том, что может быть больно, я стиснула зубы, но стон прорвался сквозь них.

Если боль в голове с недавних пор представлялась цветком, распускающим лепестки, то эта боль была похожа на водопад: большая, шумная, мгновение — и ты весь в ней, или она в тебе, и некуда деться.

Кажется, я закричала и забилась в его руках. А потом пришли видения. Первое — саратовского дуба, нет, не так: большого, не обхватишь и вдвоем, тихо-печального Хранителя. Вторым предстал Хранитель Дарвикский, с которым я обнималась уже в этом мире. Третьим увидела незнакомого, молодого, едва в полтора обхвата. И понеслось... высокие стволы, корни, взрывающие землю так, как им угодно, резные листья, желуди, и — кора, которую так хотелось назвать кожей. Шершавая, с глубокими бороздами, она удивляла жесткостью и в то же время упругостью, словно и не дерево это вовсе. Они проходили вереницей, будто здороваясь — древности этого мира, и звучали слова, когда-то такие понятные, но сейчас не несущие смысла.

А затем наступила тьма.

Я привыкла к боли, хоть это и не то чувство, к которому стоит привыкать. "Если что-то болит, значит — ты еще жив". Фраза как раз про меня. Если руководствоваться ею, то я нынче мертва.

Так показалось на миг, когда открыла глаза, а боль — вечная спутница, — никак о себе не напомнила. Ни покалываниями в боку, ни спазмами желудка, ни медленным взрывом в голове. Я ощутила себя рыбой, плавающей в воде, один в один под температуру тела, рыбой большой и сонной, лениво шевелящей плавниками.

"Наверное, так чувствуют себя Острова", — успела подумать я, когда вместе со вздохом пришла она, моя напарница. Я стиснула зубы, чтобы не застонать, но все равно разбудила дремавшего рядом человека.

— Проснулась.

И столько в тех словах было облегчения, что я сделала усилие и пригляделась к человеку внимательнее. Алекс. Ну да, кому ж тут еще быть? Все недавние сомнения в нем исчезли, смытые волной нежности.

"Где я? Как давно сплю? Что со мной было?". Эти вопросы я отмела, как недостойные. Хватит уже изображать из себя дурочку. Если другим удастся внушить, что я не такая, может, и сама поверю. Мне всегда не хватало веры в себя.

— Алекс, ты знал, что Хранители живые?

Кивок был мне ответом.

— Нет, не так живые, как растения, и не совсем, как животные. Они рождаются, чувствуют радость, боль... и они умирают. Не всегда сами. Убить Хранителя почти невозможно: рубить ствол слишком долго, топоры вязнут, сжечь тоже не выйдет — кора не горит, хоть это формально и дуб. Знаешь, что они с ними делают? Поливают корни кислотой. И дерево, живущее сотни лет, умирает в мучениях, довольно быстро, за какую-то пару недель. Я это видела, Алекс, и чувствовала. Понимаешь?

Наверное, на лице что-то отразилось, потому что любимый стиснул мою ладошку. Погладил запястье, пристально вглядываясь в глаза, а после выдал:

— Кристин, ты очень... необычная девушка.

— Угу. Девушка с кучей долбанутых клеток в голове, которые разрушают мозг. А долго мне еще надо лежать?

— А как ты себя чувствуешь?

— Так, словно меня пожевали и выплюнули. Где Ильгизар?

Мужчина изменился в лице.

— Ушел.

— Тьфу ты черт! Опять нифига не рассказал, лишь таинственности напустил. И вообще. Алекс, ты знал, что он из лунных псов?

— Не знал. Подозревал... нечто подобное.

И снова тень набежала на любимое лицо. Мне сделалось не по себе. Они же друзья... были. Ведь так? Кажется, это я спросила вслух, потому что Александр ответил:

— Да, друзья.

— Странная у вас дружба.

— Кристин, ты многого не...

— Не понимаю? — вопросила я, и даже привстала на кровати от нервного возбуждения. — О, да! Если бы хоть кто-то соизволил объяснить, а то куда уж мне, болезненной женщине, расшифровывать недосказанное!

Я замолчала, коря себя за несдержанность. Чем дальше, тем больше болит голова, тем сильнее я злюсь, и тем хуже мне становится. Замкнутый круг.

Тем временем Алекс сел ближе, вновь пряча мою ладонь в своих.

— Ты права, дорогая. Про Гиза я должен был сказать еще давно, хоть это и сложно... по многим причинам.

Я терпеливо ждала продолжения, и возлюбленный не обманул.

— Начну я издалека — с моей матери. Она... сумасшедшая.

Ему тяжко дались эти слова. Вспомнилась фраза Гиза о "погребальном костре", я прикусила губу, чтобы не выказать осведомленность случайным словом.

— Отец мой из знатного рода. Да-да, в Валоре род и знакомства — это все. Город хоть и большой, но некоторые всегда на виду, как и их дети. Мой отец всегда был безупречен, и дома, и на людях. И жену он выбрал такую же: хорошую девушку из хорошей семьи.

Семья у них и вправду была идеальная, по меркам этого мира, конечно. Муж, влиятельный и надежный, жена, красавица и умница, трое детей. Старший сын, успешный политик в столице, дочь, давно и прочно замужняя, и младшенький, Александр, отдавшийся науке. Но, как часто бывает, хорошо и правильно все лишь с виду. У всех членов семьи имелись недостатки, с которыми более или менее можно было мириться, будь то тирания отца или пьянство дочери, но лишь одно могло погубить "кристальную" репутацию этого дома. Сумасшествие матери. И ладно бы она была тихо помешанной, так нет, тихой она даже не пыталась казаться. Делала странные вещи, говорила на древнем языке, а раз едва не спалила дом. Выгореть успел лишь кабинет отца и прилегающая к нему спальня. Старшего господина Невилла это взбесило, и госпожа Милена переселилась за город, в маленький домик, а после несчастного случая так и вовсе умерла.

— И что же, ее там и держат? — вопросила я.

— Не совсем, — уклончиво ответил Алекс.

— Угу. И как эта история связана с Гизом? — пробормотала я. — Мы ведь с него начинали, вроде. А то, как всегда, начали за здравие, кончили за упокой...

— Что?

— Нет-нет, продолжай, я тебя слушаю. Почти даже молча.

И я действительно слушала, кусая губы и ерзая задницей в постели, потому что хотелось перебить, спросить, уточнить, ну просто очень! Но молчала. И слушала. А Алекс вещал.

Из рассказа выяснилось, что леди Милена не всегда была сумасшедшей, что когда-то, будучи прекрасной женой и матерью, она кабинеты не жгла и не грозила окружающим концом света. Обычная женщина, разве что чуточку более любопытная и охочая до новинок, прямо как сын. Трагедия случилась во время "прогулки" по Вечному лесу. Прогулкой это назвать можно было с натяжкой, в особенности учитывая тот факт, что вернулась лишь мать Алекса, и то на руках у местного охотника. Остальные сгинули в болотах или еще где — рассказать никто не смог, ибо не дошел. А Милена с тех пор говорила вещи маловразумительные. Так считали все, кроме младшего сына. Он, связанный с матерью больше остальных, попытался докопаться до сути и поперся... да-да, в тот самый лес. Где и сгинул бы, не спаси его Ильгизар, неприметный в то время сотрудник и член экспедиции.

— Интересно, — пробормотала я, сжимая одной рукой стиснутую в кулак другую, и поморщилась, когда хрустнули замерзшие суставы пальцев.

Скривился от звука и Александр, а я помахала ладошкой, продолжай, мол, если есть чего сказать. Вздохнув, он снова заговорил:

— Гиз много с нею общался. В рамках дозволенного, конечно. И... как-то раз, когда пришел от нее, сказал, что может помочь. Не уверен, но готов попробовать. Она тогда совсем плоха была, то засыпала на неделю, а то и месяц, то просыпалась и начинала вести себя странно. Нет, на людей не бросалась... сильно... а вот покончить с собой хотела. Во всяком случае, так уверяли слуги, выловившие ее из пруда. Мы тогда хватались за все, что могли, и предложение Ильгизара приняли без оговорок. Он так и не сказал, чем ее поил. Говорил, что у каждого уважающего себя научного мужа должны быть секреты. Матери стало лучше, вернее, нам стало лучше общаться с ней. Или делать вид, что общаемся — понять ее было сложно по-прежнему. А в один день она встала, серьезная и торжественная, будто в день посажения, и сожгла его кабинет.