Зверь лютый Книга 14. Прыщ

— Выход где?

Пришлось потрясти её за плечо. Остановившийся взгляд медленно переместился на меня.

— Выходы? Заперты. Ключи — у ключника. Ключник — в городе.

И женщина — нянька? служанка? кормилица? — снова уставилась в никуда. Ступор. От осознания неизбежности.

Итить...! Вот же... уелбантурил.

Я — кретин! — А это разве новость?

И как теперь отсюда выбираться, если все наружные двери заперты? Параноидальное стремление к целостности охраняемого периметра находится в оппозиции к шизофрении пожарной безопасности... Чего это я такое заумное только что подумал?

— Идиот! Отпусти! Ну!

Княжна вывернулась, отбросила мою руку, зло посмотрела на меня, на отблески пламени в соседнем помещении, временами прорывающиеся сквозь пелену густого чёрного дыма.

— Чего встал, болван?! Давай следом!

Она рванулась в ту сторону, куда убежали её спутницы. Еле успел поймать. Девичья коса — очень удобный инструмент управления нервной индивидуйки юного возраста.

— Дура! Двери заперты! Ключи у ключника. Пока он прибежит да откроет...

Она зло выдернула у меня свою косу. И растерянно спросила:

— Так мы что...? Мы сгорим?!!!

Ужас в её глазах, внезапное осознание близости смерти... "в шестнадцать девических лет"...

— Тихо, малыш, тихо. Главное — спокойствие... Мы пойдём другим путём. Идём... идём в... вниз.

Мудрости от Карлсона и от Ленина из меня выскакивают от прошлой жизни. А вот внимание к кочергам... или, применительно к данному экземпляру правильнее — кочергищам... Это от исконно-посконно-приобретённой "святорусскости".

— Что?! Куда?!

— Вот что, принцесса. Хочешь к своим подруженькам — в полыме сгореть, в дыму задохнуться — вольному воля. Или — со мной?

Она рвалась душой вслед за своей свитой. Стайность и стадность. "Как все — так и мы", "люди ж не дураки"... Туда же тянул под потолком слой чёрного дыма. А оттуда, где пожар начался, уже заглядывало в дверь яркое весёлое пламя.

Я схватил какое-то покрывало, фыркнул на него из кувшина (морс? не хмельное? пойдёт), накинул на голову и плечи...

— Ну?! А то я сам пойду!

Она отступила на шаг, развернулась, собираясь убежать.

Деточка, все эти предложения насчёт свободы выбора — чистое бла-бла. Мои отмычки от меня не бегают. Снова — за косу, лицом — в кроватку, каким-то дамским шнурком — локотки, детское одеяльце — облить из горшка. Выдернуть у неё из-за ворота крестик на цепочке, ухватить в кулаке покрепче.

— Мявкнешь — сдохнешь. Рванёшь — в огонь брошу.

Одеяльцем замотать ей голову, закрыть глаза. Как пугливым лошадям делают. Ну-у теперь...

В одной руке — кочерга, в другой — великая княжна.

"Вооружён и очень опасен".

Эх, Ванюша, где наша не пропадала? — Сейчас узнаю.

Головой вперёд, сквозь горящий уже дверной проём. Сквозь пламя и дым, не открывая рта, не видя ни зги, плечом в косяк, роняя княжну, нащупывая ступеньки, оступаясь и соскальзывая, пересчитывая рёбрами, жабрами и, блин!, фибрами...

"Ой-ёй-ёй!

Копчик мой!

Принесли его домой,

Оказалось — он больной".

А, фигня! Жить — будем!

На княжне тлел подол парадной запоны. Пришлось срывать тряпку, чуть ножку припалила, а воет-то...

— Цыц. Не ори. Покраснеет, слезет, новая вырастет. Не смертельно.

Тыкаюсь в двери. Заперто. Или ключника не нашли, или ключей нет, или к этим дверям снаружи не подобраться...

— Ты!!! Ты куда привёл?! Чувырло дубовое! Оно ж заперто!

Она рвётся, сучит ногами, пытается встать, постоянно панически оглядывается на играющее, в десятке шагов выше по лестнице, пламя. Вниз огонь идёт неохотно, лестница ещё долго гореть будет. Можно немного подождать: вдруг ключник прибежит, или с той стороны ломать додумаются...

Спокойно ждать, когда адреналин зашкаливает... Куда бы, блин, податься, и чем бы, блин, заняться...? — Так известно — чем! Главное — есть "кем"! Кочерга у меня удобная: если вот сюда за косяк воткнуть рукоятку, а носик упереть в угол между брёвен...

Вздергиваю княжну на ноги, толкаю к стене, вгоняю на уровне её шеи в выбранные места кочергу. Незначительный изгиб ручки инструмента обеспечивает надёжный прижим... обрабатываемого тела. Тело... стоит. Навытяжку. Солдатиком.

"Солдатушки, бравы ребятушки,

А где ж ваши матки?"

А вот и узнаю.

Княжна стоит, прижатая кочергой за шею к бревенчатой стенке, со связанными за спиной локтями, чуть запрокинутым вверх лицом и выпученными глазами. И мне выговаривает:

— Ублюдок! Гадёныш! Падла плешивая!

Подбираю с пола детское одеяльце, принюхиваюсь. Мда, мальчик уже большой, поди, и мясцом прикармливают.

— Дабы сохранить красу твою несказанную, принцесса, уберечь от пламени жгучего да дыма едучего, накинул я на тебя сиё детское одеяльце. Полив предварительно содержимым такового же, но — горшка. Воды-то там не было. Запашок, конечно... Но ничего — как было прежде и выше справедливо замечено: у тебя скоро — свои такие быть должны. Я почему-то полагаю — девочка. Это работа тонкая, ювелирная. Требует подготовки и тренировки. К чему мы и приступим.

И впихиваю в распахнутый от изумления рот — угол одеяльца. А остальное так это... легко и свободно... разложим по плечику. Вполне... элегантно получилось. Вздёргиваю ей подол. Подолы. Всего многослойного, на неё надетого. И немедленно получаю пинок ногой. Но только по коленке — выше... рубаха у меня длинная, женская — не пробивается.

Уже веселее пошло. Активность какую-то проявляет, собственное отношение выражает. Хоть какие-то телодвижения души... Это радует.

Стукаю её по обожжённой голени, она отдёргивает, подхватываю под коленку и поднимаю до предела. На плечо... не дотянуть, да и эполет на мне нету. Но и так удобно: как фуражку на локоть перед катафалком. И есть куда прочно упереться ладонью. Теперь и свой подол... А одеяльце и лбом придержать можно.

Подпёртая за шею, со связанными руками, стоя на одной ноге, прижатая мною к стенке, княжна была весьма ограничена в движениях. А я — во времени. Взгляд через плечо показывал, как пламя постепенно перебирается со ступеньки на ступеньку.

В столь экстремальных условиях... ощущая начинающееся поджаривание собственной задницы... Но, итить меня... в смысле... а, пофиг всё! После трёх недель воздержания... аж горит! Печёт не хуже пламени... пока не кончу — не остановлюсь! Просто... невозможно остановиться! Даже если до румяной корочки...!

Ванька с анфасу подрумяненный... Потом-то, конечно... Но — потом. Лишь бы ключник не пришёл... преждевременно.

Княжна шипела и плевалась. Как раскалённая сковородка. Что было очень натурально и органично — антураж, запах и температура всё более становились похожими на кухонный аврал перед выносом главного блюда в торжественном обеде.

Она пыталась оттолкнуть, оплевать или укусить. Но найдя её губы... и внутренние... и собственно... Она пыталась не пустить, пыталась отодвинуться, встать на носок... Лёгкий толчок под колено единственной опорной ноги... Она осела. Глубоко. Не сдержав вскрика. Как Маша с медведем:

"Глубоко... сижу.

Высоко гляжу".

Кочерга подпирала ей подбородок и заставляла смотреть в потолок, в "высоко".

По собственным ощущениям — совершенно неподготовленная девочка. Какая безалаберность и непредусмотрительность! Ведь знала же с кем идёт! Хотя, конечно, её не сильно спрашивали. Но ведь в дом-то сама приехала! Хотя, конечно, она же не знала, что я тут буду. Но что я в городе — точно знала!

" — Казаки в городе!

— А Фрунзе знает?".

Знала и не уехала. Не спряталась, осталась. Значит — заранее согласилась! На всё.

"Забил... заряд я в... в пушку туго.

И думал: угощу подругу...".

Угощаю. Хотя, конечно — "макдональдс", "очень быстрого приготовления". Режим отбойного молотка... дыр-дыр-дыр... не является моим любимым, но — знаком и употребим. "Кролики — это не только ценный мех и три-четыре килограмма ценного мяса, но и...". А что поделаешь? — печёт же!

* * *

Так вот что я вам скажу: каждый попаданец должен быть пожарником!

То есть, конечно: учителем, врачом, законоведом, милиционером, экономистом, инженером, моряком, химиком, фехтовальщиком, ветеринаром, трахальщиком, металлургом, плотником... Но на "Святой Руси" — обязательно ещё и пожарником. Весь огонь до 20 века — открытый, почти все строения — деревянные. "Гори-сияй" — постоянно.

Огонь... Его — надо знать. Если ты его просто боишься — ты его не поймёшь. Его надо понимать, уважать, отчасти — даже любить. Тогда ты сможешь предвидеть. Не рассчитать — расчёт движения пламени — как движение денег в бухгалтерии — посмертно. Надо научиться предчувствовать. Это — опытом. Наблюдая за чудаком, который заливает горящий керосин водой. Или — вливающим тонкую струйку бензина из ведра в почти погасший костерок. Или... как ревёт верховой лесной пожар, как проваливается техника в ямы выгоревшего торфа... как в промышленном здании пламя идёт против всех законов природы против ветра, как с грохотом разлетаются стёкла... А ещё бывает "огненный смерч". Когда свинец течёт, а железо становится пластилиновым. Как было в Дрездене и Гамбурге при бомбёжках союзников, в Москве в сентябре 1812, в Киеве в 1811.

Однажды я попал на Хануку. Единственный праздник, на котором зажигают не 7, а 8 свечей. Праздник радостный, детский. Но вдруг я занервничал. Не сразу понял причину: девочка-подросток ставила подсвечник на окно. Там же занавески! Они же могут загореться! Меня не поняли: у южан, привыкших к каменному жилью, нет такого чувства пожароопасности, как у выросших среди дерева.

Я с огнём в ладах. Может, предки постарались — были в родне люди, которые с пламенем работали. "Если плевок от бака трактора — камушком отскакивает, не шипит — немедленно сваливать" — запомнил.

Может, собственный опыт. Прямо скажу: весьма куцый. Но достаточный, чтобы дочка гоняла своих парней:

— Вы куда к костру лезете? Всё испортите! Меня папа учил. А он человек огня.

Очевидное преувеличение и хвастовство ребёнка. Однако, без панибратства, конечно, но пламя малость понимаю.

Если этого чувства нет, то попадировать в Русь... "мир праху его" — незамедлительно.

* * *

Выражение "любовный жар" постепенно становилось всё менее иносказательным — ступеньки лестницы за моей спиной потихоньку вспыхивали одна за другой. Несколько раз княжна вдруг начинала дёргаться. Видимо, хотела поделиться своими пожарными наблюдениями. Гримасничала, страшно таращилась, мычала сквозь одеяльце. Потом закрыла глаза и только ритмично морщила носик в такт моим толчкам.

"Жаркою страстью пылаю

Сердцу тревожно в груди...

Детка! Тебя уже знаю,

Но наша любовь впереди!"

Вот ещё чуть-чуть, вот ещё разок, вот... вот-вот настанет это самое "впереди"...

Становилось всё жарче, спина взмокла, и не только от моих экзерцисов. Помещение постепенно наполнялось гарью и вонью. И вот как только я... ещё чуть-чуть... ещё последний разок... тут сзади сильно зашипело, заскрипело, загрохотало...

Бе-э-езды-енынь!

Волна горячего воздуха с роем жгучих искр ударила вдоль пола, понизу. Будто синхронная атака взбесившихся ос на мою голую... часть тела.

Княжна панически распахнутыми глазами уставилась на рухнувшую за моей спиной в дыму и пламени лестницу, беспорядочно забилась в моих руках. Я тоже... несколько забился. В поисках. Всё никак не мог найти то... уютное местечко, откуда только что выскочил... из-за этих жалящих искр...

Э-эх... Увы. Поздно.

"Невозможно дважды войти в одну и ту же реку".

И не только в реку. И остановиться уже... Мда, второй раз с этой женщиной, и второй раз всё остаётся у неё на животе. Закономерность... Это что-то означает? Что-нибудь тайное, сакральное, заповеданное?

— Ну вот и хорошо, ну вот и умница. Что тут у нас? Вот же б... Быстренько!

От упавшей прогоревшей лестницы занялись полы и стены. Пламя не слишком быстро, но очень уверенно распространялась по помещению. Я стукнул ногой по входным дверям. Увы — ключник не пришёл. Ну и ладно.

Выдернул кочергу из-под горла княжны. У неё уже глазки закатились. Она начала заваливаться на меня. По щекам наотмашь. Но не сильно, а то зашибу от... волнения.

— Стоять! Бегом!

Её голову — в подмышку, в другую руку — кочергу на изготовку, потопали. У боковой стены — закрытый люк в полу. Я его уже видел, но раньше подцепить нечем было. А вот с кочергой... Э-эх... раз. Ещё — раз... И, факеншит уелбантурен-н-н-н-ный...! Сдвинулось!

Что-то хряснуло, крышка люка со скрипом пошла вверх. А княжна — вниз и вбок. То ли — обморок, то ли — надышалась. Вот мне только юных аристократок на плечах таскать! При этом элегантно придерживая пальчиками подол собственной длинной рубахи... С кочергой в зубах... По лестнице без ступенек и перил — одни перекладины... А сверху всё сильнее ревёт пламя. И уже видно как прогорают доски пола, и тут я ка-ак... Нет, не упал.

Я уже объяснял: классический русский терем никаким ГОСТам, ОСТам и СНиПам не подчиняется — нету их. Каждый хозяин лепит в рамках своей эстетики, кошелька и потребностей. Но есть тенденции: этажей должно быть три, вокруг второго часто идёт балкон — гульбище, первый этаж преимущественно нежилой — подклеть. Вот мы в него и сверзились. А теперь надо быстро убираться. Потому что сверху горит, и всё пространство стремительно наполняется дымом. На верхних этажах дерево сухое, на солнышке да на ветерке стояло. А здесь сырее. Дымит... В отсветах пламени увидел ещё одну дверь, сунулся туда...

Кочерга и фомка — близнецы-братья! В смысле: открывают пути-дороги.

"Молодым везде у нас — кочЕрги

Старикам везде у нас — печёт..."

Деревянные-то преграды и препоны — я пройду. А вот человечьи...

В непроглядном угаре пришлось возвращаться за своей "отмычкой". Нашёл чисто по звуку — она опять кашляла. Силикоз, туберкулёз, педикулёз...? На пле-чо! Ать-два!

"А я мальчик не хилой

Подопруся кочергой".

Или наоборот:

"А я мальчик хоть куда!

Да со мною кочерга".

Но таскать такую девицу на плечах... на косу бы не наступить... А с этой стороны? О! По сравнению с прошлым разом, её ягодички... А! Так она живая! Ходу, детка, ходу!

Следующая дверь просто на щеколде. А дальше... Точно! Есть ворота и засов изнутри! Он, конечно, засел крепко... забух, присох... Но кочерга... форева! Теперь — сами ворота... Раз-два навались... А фиг — снаружи снег! Но если покачать... И высунув кочергу... Она же — кривая! Она же и за угол стрелять может!

"Гоп-стоп. Мы подошли из-за угла...".

И высунули кочергу.

Сзади раздался истошный вопль. Аж подпрыгнул. Пришлось возвращаться. За "отмычкой".

Княжна пыталась напрямик пройти сквозь стену подклета, сложенную из толстенных брёвен, и вопила.

"Ох, какая же ты шумная, неласковая,

Стеноходка моя, стенолазка моя!".

От моего прикосновения в темноте подклети она увеличила громкость и попыталась вбиться в стену ещё глубже.

— Ты чего?

— Ва... ва... ва...