Острова. Шаанджита

— Дар общения с Островами, конечно, — пояснил Гиз. Выдал, как непреложную истину трехлетнему ребенку.

— А, ну да, как это я сама не додумалась?

— Ты ведь его не слышишь, да?

В голосе сквозило сочувствие, и я вновь рассердилась, уже на него.

— Что не слышу?!

— Остров.

Я потеребила край жилетки, внимательно разглядывая пятнышко и пытаясь соскрести его ногтем. Пятнышко не соскребалось, время шло, и я ответила честно:

— Не знаю. Леди Евгения говорила что-то и про мою "миссию" по встряхиванию мира, и про то, что нужно слушать его, этот остров, но она не говорила ничего конкретного, и может, потому я не восприняла ее всерьез.

Мы помолчали недолго, и я спросила у мужчины, сидящего так близко, что соприкасались коленями:

— А как с ним общаться?

— Позови. Он может откликнуться.

Я устало прикрыла глаза. День был долгим и бурным. Я успела поссориться с Алексом и найти мир с Ильгизаром, наслушаться о Хранителях, провести увлекательную поездку верхом на экипаже похитителей, пораниться, найти книгу, узнать много нового, устать, наконец, и я не верила ни окружающим, ни в себя, ни в успех предприятия, но...

Я расслабилась и позвала: здравствуй, Остров, я пришла.

Твоя шаанджита.

Глава 9

Жизнь — это то, что происходит, пока ты строишь другие планы. Это не я придумала, но прочувствовала на своей шкуре в полной мере. "Женщина может добиться от мужчины чего угодно" — говорила мамаша Адель. Это точно не про меня. Ильгизар все же уехал, и я не смогла заставить его остаться.

Он снабдил меня "именами, явками и паролями" — парой писем с адресами, к кому можно обратиться в случае чего. Это "чего" немало меня пугало и, судя по виду Гиза, дело принимало серьезный оборот. Ведь если витоисты с представителем своим Хелен не могут действовать открыто, то неудавшиеся похитители — это власть, причем официальная. С них станется заявиться в дом госпожи Формари с обыском и ордером на арест, арестандато, как оно тут называется. И если они еще не сделали этого, то лишь потому, что не хотели "светиться".

Именно поэтому мне очень не хотелось, чтобы он уезжал. Но Ильгизар был непреклонен, холоден и строг. Свое отношение к отъезду особо не высказывал, хоть я и видела, что стремится защитить. Или приберечь для своих целей? Но, как я здраво рассудила, иногда неважно, чем человек руководствуется, важно, что при этом он делает. Благими намерениями известно куда выстлан путь, а наоборот бывает не часто.

Так я на следующий день оказалась в городе одна, с письмами, сумкой, в которой притаилась книга со странными письменами, и наказом помириться с Алексом и переселиться на время к нему. Покидать уютную комнату на чердаке мамаши Адель не хотелось, я сроднилась с ней, обжилась, но прекрасно понимала: Ильгизар прав.

Александр нашелся там же, где и всегда: в лаборатории. В Центре мне никто не удивлялся, я стала частой гостьей. Мой возлюбленный, видно, что-то обдумал за те сутки, что мы не виделись, усовестился, и вид сейчас имел раскаявшегося грешника. Я глянула на его руки в мелких шрамиках, каждый из которых успела изучить не по разу, на губы, чувственные, созданные для того, чтобы дарить поцелуи, и едва не забыла, что хотела сказать. А когда он подошел ближе и убрал с моего лица прядь волос — боже, какой банальный жест, и как он действует! — захотелось мурлыкать кошкой.

— Извини, я поступил глупо...

— Это я себя вела, как последняя дура, — поспешили признаться друг другу мы. — Забудем?

Он поцеловал меня в нос, я прикрыла глаза. Пробормотала, выпутываясь из чувственной ловушки прикосновений и взглядов:

— Милый, можно я поживу у тебя?

— Эмм... конечно. Можно только узнать, откуда такое желание? Тебе ведь нравилось у госпожи Формари.

— Да, но сейчас все по-другому. Гиз сказал, что так будет лучше...

— Ильгизар? Ты виделась с ним?

— Да, он приходил... а теперь снова ушел.

— Странно. Со мной он встретиться не пожелал, только оставил письмо, что задержится еще на неделю.

— Это же Гиз, — ответила в том же тоне, как и Алекс, объясняя странности друга.

— И о чем вы беседовали? Расскажи, если хочешь.

Я закусила губу. Милый мой, милый Алекс, такой тактичный, чуточку отстраненный, но всегда нежный. Вздохнув, я предложила присесть и начала рассказ: о сестре-настоятельнице, знаках, шаанджите, похитителях, Нике и Хелен. Лишь о книге отчего-то решила умолчать.

Я хотела навестить Адель сразу и забрать вещи, но организм распорядился по-своему. То ли сказался стресс, то ли закончился период относительно хорошего состояния, но после обеда мне стало хуже. Пришлось ретироваться из-за стола, распугивая посетителей харчевни позеленевшим лицом и неуверенной походкой. Вывернуло меня прямо за порогом. Голова при этом разрывалась от боли, аж в глазах почернело. На миг пришла мысль: вдруг я беременна, ведь кто их знает, эти местные средства контрацепции? Страх холодом заполз в душу: только этого не хватало!

— Пожалуйста, не надо, — пробормотала я, вытирая рот платком.

Боль, распустившаяся толстым пионом, пульсировала в голове, не позволяя трезво мыслить.

— Что не надо? — участливо вопросил Александр, останавливаясь на пороге.

Я не ответила, а он помог подняться с колен, ни о чем больше не спрашивая. Видно, мысли бродили схожие, и его возможный новый статус испугал не меньше меня.

В полубреду добиралась до Центра. Меня постоянно тошнило, и от экипажа пришлось отказаться: на мостовой, не везде ровной, растрясло бы совсем. Я шла, цепляясь за руку Алекса, а в глазах плясали черные точки, и каждый шаг отдавался ударом в голове.

"Боже, за что мне это?!" — дергалась мысль, так и оставшаяся без ответа. Наверное, так надо. Ничего не случайно, и все, что происходит с тобой — закономерно. Ведь так? И что меня ждет? Ужасные боли и тошнота, а еще интоксикация и истощение организма, потери аппетита, депрессии, ослабление иммунитета и... смерть?

Мостовая качнулась и понеслась навстречу.

Когда я открыла глаза, было темно и тихо. Кажется, настала ночь, весь день я провалялась либо без сознания, либо наглым образом продрыхла, что для окружающих выглядело одинаково. Вспомнила про сумку и подумала, что надо бы перепрятать украденную книгу, а то посею еще или, что хуже, найдет тот, кому не надо. Кто станет лазить в моей сумке, я не думала, но сон ушел прочь, и я, замирая каждый раз, когда огонь боли охватывал голову, переползла к краю кровати. Босые ступни опустились на пол, я перевела дыхание. На то, чтобы не застонать, ушло много сил. Ни разу еще за время моей болезни я не чувствовала себя такой слабой. Отгоняя животный страх, и мысли "наверное, скоро я сдохну", встала, покачиваясь. Через пару шагов под ноги подвернулось кресло, я бы упала, не успей схватиться за стену. Но тут поиски и завершились: на подлокотнике нашлась одежда, сложенная заботливыми руками, а на сидении — сумка. Схватив ее, я тем же манером — качаясь и судорожно вздыхая — перебралась на кровать. Запуская руку в тканевое нутро, наткнулась на холодные резные пластинки, венчающие углы книги, и, удовлетворенная, улыбнулась. Так и уснула, притянув сумку к животу, как ребенок, обнимая "игрушку".

Время шло, а лучше мне не становилось. Все та же слабость и пышные цветы боли в голове, передвижения по комнате, отнимающие слишком много сил. Сочувствие в глазах Александра, которое вызывало кипящую злость — на себя, на свое состояние. Но гнев был плохим помощником, и я, лежа в постели, занимала себя, как могла, лишь бы отвлечься от тревожных мыслей. Пыталась читать, но быстро уставала. Показала любимому пару знаков, зарисованных с книги, он спросил, где я такие видела. Такой нелепый для меня ответ "было видение" его, как ни странно, удовлетворил.

Саму книгу ему не давала. То ли боялась, что в интересе ученого он попросту заберет ее для "очень важных исследований", то ли не хотела вовлекать во все это дело — сложно сказать. Да, я любила Алекса трепетно и нежно и доверяла ему, но когда дело касалось странных вещей, не спешила рассказывать все "от" и "до".

Язык Древних, которым была написана моя находка, оказался под запретом на Акульем. Любое воспроизведение, будь то копирование текстов или обучение письму. И все же Александр приволок алфавит: таблицу знаков-слогов, их транскрипцию и примерное значение. Мне даже совестно стало, что не рассказываю о находке, но решения не переменила.

Так, пользуясь его редким отсутствием, я начала переводить книгу, медленно, но, как надеялась, верно.

Состояние мое усугублялось тем, что ни средства для понижения давления, ни болеутоляющие не действовали — большую часть веществ клещ посчитал ядами и успешно нейтрализовал. Я, отчаявшись что-то с этим сделать, думала уже самой начать искать витологов, вернее, Хелен, как представителя их. Но тут вспомнились слова Ильгизара: позови, он может откликнуться.

Конечно, это говорилось не про ядовика, но терять мне было нечего, и я позвала. И он откликнулся.

Это было похоже на сон, с тем лишь различием, что я не спала, но видела одновременно две картинки. То, на что смотрела глазами, не изменилось: комната, не слишком большая, но достаточная, чтобы стать спальней для увлеченного делом человека, бывающего тут не так часто. Перед внутренним же зрением возник мальчик с голубыми глазами, и я поняла, что не видела его уже давно. Еще я поняла, что для общения не обязательно говорить слова, тут важно чувствовать, и...

— Алекс, дай тот отвар, желтенький, — велела я.

Он подал склянку с жидкостью, похожей на некрепкий зеленый чай, я, наморщив нос, хлебнула. Гадость то была неимоверная, но я выпила все, игнорируя вскрик возлюбленного:

— Стой! Не так много...

Поплатилась за это уже после. Лекарство подействовало, и еще как! Давление снизилось, и каждая попытка принять вертикальное положение — встать или хотя бы сесть — заканчивалась неудачей. В глазах темнело так, что оставалось лишь узкое окошко, в которое могла что-то видеть. Правда, и голове полегчало, она уже не пыталась взорваться, как кипящий чайник, в котором заткнули все дырочки.

Александр сидел рядом, держа меня за руку, и вполголоса отчитывал. Я морщилась, кивала, почти не возражая, а в душе теплились надежда и счастье. Хоть в чем-то удалось договориться с клещом и организмом, а это уже большой прогресс! До того отвар пился как водичка, весьма гадостная на вкус, но абсолютно бесполезная. Как, впрочем, и безвредная. А теперь...

— Главное — отношение, — возвестила я так торжественно, что друг мой замолк. — Если иметь контакт с симбиотом, и в момент, когда пьешь лекарство, думать о пользе, то оно не воспринимается ядом. Наверное, так и живут витоисты, ведь болеют же они хоть когда-то! Я уж молчу про операции, в которых одним алкоголем в качестве анестезии не обойдешься.

Дня два мы экспериментировали на моей тушке с отварами и вытяжками. Я стойко перенесла все, и к моменту, когда смогла, не слишком шатаясь, выйти на улицу, то поняла, что с последнего визита Гиза прошла неделя. Время, как всегда, ускользало из пальцев. По личным подсчетам второй месяц пребывания в этом мире завершался сегодня. Я нашла в себе силы улыбнуться. Мало кто мог похвастаться днями, столь насыщенными событиями. Настоящее приключение! А то, что оно, скорее всего, станет последним — что ж, жизнь сложная штука.

Мы пообедали, и я совсем повеселела. Еще бы! Жаркое из кролика с овощами, сладкий пирог с местной "земляникой" и ягодный морс кому угодно подняли бы настроение!

Мамаша Адель встретила с удивлением и радостью. Взяла двумя пальцами за подбородок, вглядываясь в темные круги под глазами, покачала головой, мол, плохо выглядишь. Я скривилась: сама знаю.

— Я за вещами, — сказала, опередив вопросы.

Женщина глянула на меня, на Александра, стоящего за спиной, улыбнулась как-то очень хитро и поманила за собой. Комната ее располагалась на втором этаже, в самом конце коридора. Просторная, но без излишеств, мало похожая на будуар, я бы даже сказала, строгая, особенно если сравнивать с красной гостиной и "покоями" девочек. Из ящика секретера появились на свет два мешочка. Завидев один, с розовой ленточкой, я покраснела, а содержимое второго оставалось загадкой до тех пор, пока в нем характерно не стукнули пластинки денег. Брови мои взлетели вверх. Даже если наполнить его мелочью, это уже окажется неплохой суммой.

— Я и так за жилье не платила и не могу...

— Можешь, — отрезала мамаша Адель и впихнула мне в руки подарок. — Прибери сразу. Мужчина не должен видеть твоих денег, как и ты — оставаться без них. Большая самостоятельность в женщине их расслабляет, а блеск монет не в их руках из самых благородных делает отъявленных негодяев.

— Спасибо. Я не знаю, как вас благодарить.

— А и не надо, — сказала она и отвела взгляд.

Я сердечно пожала ее ладонь, а потом и вовсе обняла, ткнувшись носом едва ли не в грудь, до того женщина была высока.

— Вещи собирай и спускайся, — велела она, подходя к окну и выглядывая на улицу. — Я волнуюсь за тебя.

— Кто-то приходил?

Она кивнула.

— Два господина, по виду как законники, но манерами странные. От таких, кажется, лишь отвернись, нож под ребра всадят. Я им сказала, что знать не знаю, где ты и с кем. Взрослая девочка, передо мной не отчитываешься. Так что иди за вещами быстрее и забирай своего ненаглядного.

Я угукнула, а она понизила голос:

— Я не потому это говорю, что прогнать тебя хочу. Я волнуюсь. Все кажется мне, за домом следят, так и чувствую взгляды. Ох. Береги себя, девочка.

Она еще раз сгребла в объятия, притиснув к пышной груди, а потом подпихнула к двери. И я пошла. Ослушаться госпожу Формари было бы сложно, я плохо представляла себе человека, в трезвом уме способного на такое.

Вещей на поверку оказалось немного. Все те шляпки с перчатками, которые заимствовала у девочек, с собой не брала, конечно. Из платьев решила взять только одно, темно-синее с белым, в котором познакомилась с Александром, и черные туфли на устойчивом каблуке. И сумочку, единственно приличную, клатчеобразную, черную. Вещи, выданные Марией с Ибрагимом, шаровары, несколько рубашек-блуз, пара штанов, одни из которых, совсем новые, прекрасно гармонировали с винного цвета колумо — приталенной курткой без рукавов с воротником-стойкой и множеством пуговиц. Плащ на шерстяной подкладке, нижнее белье, две пары обуви. Книжица с записями, где я тренировалась в сперато. Расческу, ленты, заменяющие резинки, крем для лица сгребла в небольшой мешочек, плотно стянув тесемки.

Вздохнула и опрокинулась навзничь, во весь рост падая на кровать. Пальцы огладили вышитые рубчики покрывала. Тут было хорошо, но пора уходить.

Встала, сноровисто запихала оставшиеся вещи в заплечный мешок, подхватила сумку, носимую через плечо, и вышла вон. Дверь за мной тихо прикрылась, отрезая светлую комнату и беззаботную жизнь. Прощай, дом. Я привыкла к тебе.

А внизу шумели. Когда спустилась с чердака на второй этаж и прошлась по коридору до лестницы на первый, увидела внизу спину Алекса, загородившего путь, и перед ним двоих мужчин. Я их сразу мысленно обозначила как высокого и крючконосого.