Острова. Шаанджита

Сообразив, что слишком долго разглядываю его губы, я улыбнулась приветливо и поздоровалась.

— Так ты и есть Кристин? — было мне ответом.

— А вы — Мартен?

— Для тебя господин Невилл, — высокомерно и важно сказал он.

— Для вас госпожа Белли, — в тон ему ответила я.

Могучие брови нахмурились, шутить его явно не научили, как и принимать дерзость.

— Что же, — произнес он, делая шаг в комнату, — даже хорошо, что застал здесь тебя. Александра нет? Можешь не отвечать, вижу, что нет.

— Вам что-нибудь предложить?

Положа руку на сердце, предлагать ему что-то не хотелось. Но я же вежливая девочка, да и ссориться с отцом любимого ни к чему.

Он дернул пальцем: пустое, и, отыскав взглядом диван, прошел к нему. То, как этот большой во всех смыслах человек лавировал между столами и нагромождениями "аппаратов", поражало.

— Так вот. Мы не нуждаемся больше в твоих услугах.

— Что?

От неожиданности я едва не села рядом с ним.

— Я считаю дальнейшие твои встречи с моим сыном невозможными.

— Подождите, почему это? Я вас не понимаю.

Он вздохнул. Я стиснула зубы, все это совсем перестало нравиться.

— Сколько нужно заплатить, чтобы ты оставила Александра в покое? Я не могу рисковать репутацией своей семьи.

Вот оно что! Да как он смеет?! Злость душной волной захлестнула, пальцы свободной руки сжались в кулак. Ногти впились в ладонь, и с болью пришло спокойствие.

— Господин Невилл, вам не кажется, что ваш сын уже взрослый мальчик и сам в состоянии понять, как и что ему нужно.

— Мой сын, несмотря на его блестящий ум, во многом наивен, и мой долг оберегать его от подобных... девиц.

— Я уважаю ваше мнение, но позвольте нам самим решать нашу судьбу. Ваши чувства можно понять: вы волнуетесь за сына. И возможно, я не лучшая пара ему, но люблю... действительно люблю его, и по своей воле от него не откажусь.

— Любишь, — он выплюнул это слово, будто ругательство.

Весь его вид говорил: мне этот разговор противен.

— Да, — гордо произнесла я.

— Деньги ты любишь! Еще раз спрашиваю: сколько нужно заплатить...

— Нисколько не нужно! — перебила, едва ли считаясь с возрастом и положением собеседника. — Подкуп тут не годится, мне от вас ничего не надо.

Я выпрямилась еще больше, злая как сто чертей. Собеседник же едва не рычал:

— Девчонка! В твои услуги входило развлечь Александра, но никак не дурить ему голову.

— Что?! — выдохнула я и поняла, что мне вторит еще один голос.

Виновник спора стоял в дверях. Закончилась ли их встреча или он заскочил навестить меня перед ней, не знаю. Но он пришел — и услышал. Я в растерянности глянула на старшего Невилла, думала, он хоть немного смущен будет. Как бы не так! Господин приободрился, словно заполучив главный козырь. Повел рукой в сторону кресла, заходи, мол, сынок, располагайся. Сам он встать и не подумал.

— Так даже лучше. Я не хотел тебя в это впутывать, но твоя... гостья оказалась упряма. Зато теперь, когда ты узнаешь все, то сам не захочешь ее больше видеть.

Дальнейшее было похоже на безумный сон. Я вторично едва не села, но чудом удержалась на ногах, все такая же прямая, растерянная и чуточку злая. По словам Мартена Невилла выходило так, что меня через госпожу Формари "проспонсировали", велев расшевелить Александра, который девушками не особо-то интересовался, с головой окунувшись в науку. Вот я и расшевелила... чересчур.

Слушая рассказ, обстоятельный, спокойный, настолько правдоподобный, что даже засомневалась в себе, я хотела начать отнекиваться, но прикусила язык, когда сопоставила даты. Если верить господину Невиллу, он обратился с просьбой к Адель Формари около двух месяцев назад. Вполне возможно, что женщина взяла деньги, выдав взамен обещание посодействовать. А затем дней через десять явилась я, вся такая больная, красявая, и ну очень странная — зверюшка, имеющая все шансы заинтересовать ученого сына. Тогда-то появились и эти платья со шляпками, и новые знакомства, и попытки сделать из меня "настоящую сьерру" — приличную горожанку. Кто ж думал тогда, что между нами с молодым человеком закрутятся настоящие чувства.

Адель. В груди тоскливо заныло, когда я вспомнила эту чудо-женщину. Она так помогала мне, и советами, и делом. И это она, значит, предложила меня для сделки? Хотя, как раз с ее точки зрения все это могло делаться мне во благо.

— Я не брала ваших денег, — произнесла я.

Встретилась взглядом со старшим из Невиллов и осеклась. Брала, еще как брала! И тогда, на мелкие нужды, и сейчас, перед уходом из дома чудесной госпожи Формари. Брала, не в силах противостоять ее обаянию и настойчивости.

Мартен прочел что-то в моих глазах, кивнул довольно, даже с улыбкой.

— Вот видишь, Александр. Перед нами обыкновенная амористино, которая забыла, кто она есть, и захотела большего — денег, власти, положения. Для нее нет даже смысла отпираться, все и так ясно.

Амористино, профессиональная любовница, жрица любви. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Вот так тихая и мирная жизнь в борделе вышла мне боком. Ах, Адель, знала бы ты... да знала бы я! Дьябло прену!

— Это правда?

Встретилась взглядом с Алексом, и ресницы мои задрожали. Столько боли в глазах любимого я видеть не могла.

— Правда ли? — звонким от слез голосом переспросила я и вздернула голову. — Да, я жила в доме госпожи Формари, в борделе, если вам будет угодно. Да, я принимала ее помощь, в том числе и материальную. Но я ничего не знала и знать не могла об уговоре твоего отца, такое мне просто в голову бы не пришло! Александр Невилл, послушай, пожалуйста. Я люблю тебя.

— Ты — амористино?

Вопрос сорвался с его губ, с губ, по которым я сходила с ума, мечтая целовать вечно, и я отозвалась нервным смешком.

— О Боже, нет!

Он смотрел так, что мне хотелось извиваться ужом. Пойти и вырвать языки клеветникам, перекусать их всех, стереть из мира память о них, так, чтобы ничего более не огорчало его, ЕГО, а самой приползти и молить о прощении, и смывать лаской грусть и усталость, лишь бы только не видеть этот взгляд, который весь — боль обманутого человека. Такая боль, какой не увидела бы, будь простой амористино, забывшей свое место.

— Кристин, я... верил тебе.

Еще один камень, упавший на душу. И я, как раз таки невиновная, сцепила до боли свои пальцы, как всегда, ледяные. Костяшки Алекса побелели. Он хотел что-то еще сказать, но вздохнул особо горестно и вышел за дверь. Я рванула следом, но господин Невилл тоже без дела не сидел. Руку сдавило словно клещами, меня дернуло и едва не повергло на пол.

— Пусти! — рыкнула я и попыталась выдернуть кисть.

Бесполезно. Проще было бы сдвинуть скалу или отпинать трактор.

— Оставь его, — сурово произнес Мартен.

От его рывка я даже не села, а рухнула на диван. Мужчина навис, заслоняя от взгляда дверь и добрую половину комнаты.

— Он же уйдет, — заскулила я, но собралась и выпрямилась со всем возможным достоинством. Дальше мой голос звучал ровнее, — господин Невилл, возможно, до вас никак не дойдет, но я все же постараюсь объяснить. Я. Люблю. Вашего. Сына. Я не причиню ему вреда, и я очень, просто невозможно...

...хочу быть с ним.

— Ты уже причинила ему вред!

Его рык перекрыл мой голос легко, как рык льва перекрывает урчание львенка.

— Мой сын вынужден был встать на пути у Тайного Совета, и все это — из-за тебя! Ты хоть понимаешь, какие последствия это может иметь? Хотя куда тебе понимать! Эх, дети...

Он говорил что-то еще, а я усмехалась грустно. Ну да, господин Велено и до вас успел добраться. С просьбами, угрозами или обещаниями? Дьябло прену, ну нафига я им всем сдалась?!

— ...если ты и вправду любишь его, то уйдешь. Я... — он скрипнул зубами и через силу проговорил, — дам денег и даже помогу уехать из города, если ты оставишь Александра в покое. У мальчика острый ум и блестящие перспективы...

"Мальчику двадцать шесть, и ему не позволяют жить самому!" — хотелось кричать мне, но я тихонько кивала, понимая, что в одном господин Невилл прав: от меня одни неприятности.

— Да, спасибо, нет, мне не надо денег... я напишу письмо, потом...

"Все потом". Я уходила, шепча эти слова, и глаза застилала соленая пелена, а за спиной все звучал голос отца Александра, который уверял, что так будет лучше.

Да, так будет лучше. И даже мне — будет хорошо.

Когда-нибудь.

Глава 10

Иногда кажется, что человек не в силах вынести то, что на него свалилось. Вранье это. Человек может все.

Как ушла из Центра, толком не помню. Ноги несли куда-то, все быстрей и быстрей, а грудную клетку разрывала такая тоска, что хотелось выть, громко и страшно.

"Я не виновата ни в чем! За что мне это, за что?!" — твердила, словно молитву, и вновь озлясь, принималась ругаться, путая русские слова с местными. Хотелось выть...

Но и это прошло. Все проходит.

Обнаружила себя в душном зале харчевни. Под руку весьма кстати подвернулся кувшин с компотом, и я вцепилась в него, будто в спасательный круг, и стала пить: жадно, едва не захлебываясь. Вид у меня был еще тот, потому что хозяин спросил участливо и осторожно, не желает ли чего госпожа. Госпожа ничего не пожелала и, расплатившись, вывалилась за порог. Боль когтями царапала сердце и дятлом стучала в затылок. При взгляде на встреченную влюбленную парочку стало еще тоскливей.

Встряхнул случай. Завернув за угол, я наткнулась на траурную процессию. Завернутое в ткань тело несли на руках быстро и деловито — некогда вышагивать медленно-чинно, да и незачем. До ближайшей фунебра пласо не так уж и близко, а дела не ждут. Тело сгорит, прах развеют по ветру. Покойника родные оплачут дома, но это потом, а сейчас — четче шаг, не отставай!

Я остановилась, пропуская, по старой русской примете — да и не только русской — не желая переходить дорогу. Мужчины, несколько женщин, мать и сестры, видимо, и — она. Я наткнулась на взгляд этой девушки, почти еще девочки с годовалым ребенком на руках, и отпрянула. Черные глаза, будто бездна, и темные круги едва не на пол лица. Кажется, что она не спала суток трое, а то и больше. Не плакала, только смотрела, почти не мигая, боясь пропустить слово, жест, хоть какой-то знак дорогого и единственного. А он взял и умер.

Они прошли, а я все стояла, придерживаясь рукой за угол дома. Камень под ладонью питал кожу теплом, проникающим до костей, и я утешалась этим прикосновением.

— Дура, — прошептала, пряча лицо за упавшими на грудь волосами. — Дура. Ты — жива, и это уже что-то.

Стояла так еще какое-то время, дыша размеренно и ровно. Осознанно. Затем, как старушка, вздохнула, отлепилась от стеночки и поковыляла в сторону, противоположную процессии.

Комната на два дня обошлась в три блюмона, добавив еще два, я договорилась насчет питания. Хозяин все улыбался и кланялся, и я состроила в ответ гримасу, отдаленно похожую на благодарность. Заполучив ключи, зашагала по лестнице наверх. Мальчик из прислуги явно рад был понести вещи, если бы таковые у меня оказались. Но нет, небедная постоялица — и расшитый по последней моде колумо, и плащ, добротный, хоть и не броский, свидетельствовали об этом — была налегке.

"Как бы не грабанули", — запоздало подумала я. Выбирая недорогую гостиницу, вернее, съемную комнату при харчевне на окраине Валора, о безопасности думала в ином ключе. Удаленность от людей, которые могли меня видеть в центре, — вот что волновало. А грабители... что же, надо будет обзавестись ножом, так, на всякий случай. Вряд ли я способна пустить его в ход, а вот пригрозить и убежать — другое дело. Я, может, и дура, зато бегаю быстро.

Проверив засов, осталась довольна. Комната закрывается не только на ключ, это хорошо. Приходить ночью, во всяком случае, сразу, сюда никто не планирует.

Я забралась на кровать с ногами, скрестив их в позе лотоса. Взялась за нижние уголки сумки, желая вытряхнуть все, но вспомнила про книгу и запустила руку в тканевое нутро. Писание на языке древних, мои каракули в недотетрадке и сложенный вчетверо листок с алфавитом я отложила в сторону, бережно огладив. Следом возник расшитый цветными нитями кошелек, взвесила его на ладони — не шибко тяжелый — и опустила на покрывало. Вещи появлялись, вызывая порой недоумение. Два яблока, пара лент для волос, пузырек с гипотензивным отваром — вещи, несомненно, полезные. Расческа тоже, но — три? Черная перчатка, почему-то одна, пустая коробочка из-под грифелей, шейный платок, четыре шпильки, игла с нитками. Того мусора, что вечно скапливался в моем мире — старые билетики, клочки упаковки — тут быть не могло, бумага все еще в цене, а пластика они не успели узнать. Верхней одежды кроме той, что на мне, с собой не взяла, но не слишком об этом жалела. Наряд хорош, обувь не жмет, да и плащ удобный и теплый.

С деньгами оказалось хуже. Не желая таскать тяжесть, почти все сбережения оставила в спальне Александра. Лоб свело гримасой боли — мешочек с деньгами на кресле еще один гвоздь в гроб нашей любви. Встряхнулась, взялась за счет.

Деньги, по-местному моно, я переводила как "монеты", хотя на отчеканенные кругляшки они походили мало. Голубые или синие пластинки толщиной в треть ногтя на мизинце, большей частью квадратные, различающиеся размером, цветом и гравировкой — или отсутствием ее. Некоторые — как произведения искусства, с редкими жилками в красной гамме от бледно-розового до бордового.

Итак, у меня скопилось восемь фиолетово-синих монет, двенадцать ярко-голубых и полгорсти бледных. Не великое богатство, но жить можно, и даже не бедно. Какое-то время, конечно.

А дальше что? Меня найдут, не те, так другие. Или деньги кончатся. Или вообще меня вынесут вперед ногами, как того бедолагу в саване. Бомба-то тикает, и голове лучше не становится.

Я прислушалась к ней. Ничего. Боль пульсировала, не выходя за отведенные рамки, но я-то знала, что она может из бутона раскрыться кровавым цветком и иссушить мозг, не позволяя думать ни о чем, кроме нее.

"Когда-нибудь там что-нибудь от давления лопнет, — хмуро подумала я. — И все. Писец собачке, поминай, как звали. Когда-нибудь. Но не сейчас".

Руки сами нащупали склянку с отваром, настроилась, хлебнула, сморщилась. Снова прислушалась. Ничего. Боль, я о тебе помню. Но — не сейчас, пожалуйста, не сейчас. Сгребая вещи обратно в сумку, я дотронулась до листка с алфавитом. Это он писал, чтобы мне легче было. Он. Сердясь на себя, я пихнула листок вслед за книгой и, пыхтя, занялась тремя десятками пуговиц на колумо. Выползая из одежды, как змея из старой кожи, я думала, что ужин подождет. Все подождет.

Сон — лучшее лекарство от бед.

Маркус качал головой и хмурил брови, но даже без этого было понятно, что он недоволен. На миг подумала, что будет отчитывать за поведение, как второклассницу, не иначе, но он взял за руку и потащил за собой.

Мы вышли через окно, мостовая толкнула в ступни легко, почти нежно. Во сне можно все, решила я и не удивилась ни этому, ни палящему, будто в пустыне, солнцу. Улицы замелькали так, словно бежали — они или мы, и вот уже перед глазами возникла зеленая стена монастыря. Растительность мы перемахнули одним прыжком, я глянула с опаской на Маркуса, который нынче — голубоглазый мальчик. Он вновь нахмурил брови.