Мы прошли больше половины пути до выхода, когда мне показалось, что меня кто-то окликнул по имени. От неожиданности я остановился так резко, что идущий за мной Джиллиус — так представился ящер, пока мы сидели на ступеньках, набираясь сил перед выходом на поверхность — врезался в меня, едва не сбив с ног. "Мистериум Ксаркса", кстати, пришлось, преодолев внутреннее сопротивление, засунуть за пазуху — мешок остался у Белизариуса, а нести его в руках было неудобно. К тому же, в случае опасности, я лишался возможности сразу достать оружие — Джиллиус был безоружен, да даже если бы оно у него было, аргонианин, оказавшийся священником из столичного храма Единого, все равно не знал толком, как с ним обращаться. Поэтому он, наряженный в багровый плащ последователя Мифического Рассвета, шёл позади меня. Настороженно обернувшись к аргонианину, встретил вопросительный взгляд. Качнул головой и зашагал к выходу из пещер, немного ускорив шаг.
"...Ксарес..."
Я споткнулся. Теперь мне точно не послышалось. И — я был точно в этом уверен — это не Джиллиус. Тогда кто, если всех обитателей здешних подземелий я отправил в их загадочный рай?
"...Ксар... с... ...Ксарес...ас...кс ... Ксар. ... кс... Ксар...ксесс..."
Холодное прикосновение пощекотало позвоночник. Сверху вниз, медленно, но постепенно ускоряясь... и замерло, достигнув поясницы. Сунув руку за шиворот, я было с облегчением вздохнул и тихо выругался — "прикосновение" оказалось всего лишь струйкой пота — но тут в ушах снова зазвучал шипящий бесплотный голос. Плюнув на осторожность, я махнул аргонианину и сорвался на бег. Здесь, кроме нас, остались только мертвецы... и та потусторонняя жуть, которая время от времени принималась шептать что-то невнятное, вплетая в шёпот моё имя. В то, что это Мехрун Дагон, я не верил — такое воздействие не в его духе. Вот расколотить статую — это да. Даром, что статуя его собственная. Хотя статуя — это как-то мелко. Особенно, учитывая, что он замахнулся ни много ни мало — на весь Нирн. В общем, что бы это ни было, чем раньше мы окажемся снаружи, тем лучше.
Вскоре мы уже мчались со всех ног, причём каждый раз, когда длинноногий Джиллиус вырывался вперёд, я начинал тихо звереть, размышляя о том, что надо было оставить дэйдрова ящера там, на алтаре. Или прирезать на радость Руме Каморан. Или... просто прирезать...
Шёпот к тому времени звучал уже почти постоянно, менялись только голоса, эхом повторяя один и тот же набор непонятных фраз. Да, в какой-то момент их стало больше одного и их количество все время росло. Языка, которым произносились слова, я не узнавал, но от этого было ничуть не легче. Проклятый речитатив раздражал, и больше всего бесило рефреном повторяемое "Ксарес... Ксаркс..." — да-да, я все-таки расслышал часть названия книги, которую все так же тащил за пазухой. Только радости мне это не принесло. Особенно, когда начались приступы злости, направленные на все, что меня окружало. И в первую очередь, на Джиллиуса. Но я держался, надеясь, что, как только мы выберемся отсюда, это закончится.
Последний рывок, и мы из кромешной тьмы преддверия святилища — факелы взять не догадался ни один, что, кстати, стало поводом для ещё одной вспышки злости, которые я с каждым разом подавлял с все большим трудом — вылетели из пещеры под розовое рассветное небо осеннего Хартленда. Вцепились друг в друга, едва не скатившись по крутому склону в ледяное озеро. Что оно ледяное, я выяснил самолично, когда перед тем, как зайти в пещеру, попробовал из него умыться — вопль восторга, который я тогда испытал, было слышно, наверное, аж в Чейдинхолле. Но тут меня в очередной раз накрыло, и я с силой оттолкнул опешившего аргонианина.
— Прости, — выдохнул я, когда приступ прошел. — Я... не совсем понимаю, что со мной происходит. Так что... лучше держись на расстоянии. Я не хочу тебе навредить, но...
— Понимаю, — оранжевые глаза ящера внимательно осмотрели мое лицо. — Не знаю, что с тобой происходит, юноша, но ты определенно не в порядке. И моих скромных умений явно недостаточно, чтобы тебе помочь. Я не стану стеснять тебя своим присутствием...
— Подожди, — я прислушался к себе, — пока что это, чем бы оно ни было, прекратилось. Да и куда ты пойдешь в этой хламиде? Меня здесь должен ждать друг. Мы проводим тебя до Чейдинхолла, там ты наверняка сможешь получить помощь от служителей... — я запнулся, пытаясь вспомнить, какому из богов был посвящен чейдинхолльский собор.
— От служителей Аркея, — осторожно подсказал священник. — Благодарю. Но уверен ли ты?
— Нет, — признался я. — Но, думаю, при некоторой осторожности это лучше, чем пытаться добраться до столицы в мантии служителя Мифического Рассвета.
— Ты прав, юноша, — кивнул аргонианин.
Белизариус нашелся все в том же охотничьем лагере. Вопросительно глянув на меня, он помрачнел, когда я покачал головой, показывая, что цели не достиг, а при взгляде на Джиллиуса незаметно подобрался, успокоившись лишь после того, как я подтвердил рассказанное аргонианином.
Зато у меня обнаружилась новая напасть. Заплечный мешок лежал передо мной, развязанный и раскрытый, а я никак не мог заставить себя вынуть из-под одежды "Мистериум Ксаркса". Не мог. До дрожи в руках и ледяного пота. Так же, как раньше я не хотел прикасаться к этой книге, теперь я не мог с ней расстаться. Шепот пока не возвращался, но и без этого уже было ясно, что дело не в пещере. Дело в книге. Которую я, забыв все наставления моих учителей об обращении с неизвестными дэйдрическими артефактами, схватил безо всякой подготовки. И если бы просто схватил... Вздохнув, я решительно завязал мешок и повернулся к беспокойно поглядывающему на меня Белу. Нужно было как можно скорее спровадить аргонианина, а потом... а потом нам надо было серьезно поговорить. Пока все не стало намного хуже.
До города мы добрались довольно быстро. Я в очередной раз подивился тому, насколько, оказывается, священники выносливый народ. Причем, если вспомнить Мартина, независимо от расы. Джиллиус бодро топал по тому, что с натяжкой можно было назвать дорогой, ничем не выдавая, что освободился от веревок не далее пары часов назад, а до того, неизвестно сколько времени провел связанным. Вряд ли его доставили непосредственно к моему посвящению. Выдержка? Или просто какие-то способности аргониан, о которых я не знаю? Впрочем, я вообще о них мало что знаю.
Слабая вспышка ярости охватила меня, когда мы оказались на площади перед собором. На какое-то мгновение окружающий мир окрасился в багровые тона, но, едва я сумел подавить в себе гнев, как все вернулось в обычное состояние. Тем не менее, Белизариус что-то заметил, потому что, стоило священнику немного отойти, как он наклонился ко мне и поинтересовался:
— Что с тобой, Ксар? Ты сам на себя не похож.
— Позже, Бел, — торопливо выдохнул я, вздрогнув, когда где-то словно бы за спиной раздалось едва слышное "...ссс..." — все потом. Наедине. Не то, чтобы я не доверял Джиллиусу, но это касается только нас и нашего дела.
Имперец смерил меня внимательным взглядом, но кивнул.
— Хорошо.
Сдав аргонианина в руки служителей Аркея, мы пошли обратно. Я торопился, борясь с желанием сорваться на бег, как недавно в пещере. Приступов ярости пока не было, но свистящий многоголосый шепот в моем разуме звучал почти непрерывно, а глаза замечали все больше оттенков красного, даже там, где их быть не могло, поэтому я хотел оказаться за городскими стенами, прежде чем что-нибудь произойдет. Бел помалкивал, но я замечал на себе его настороженные взгляды. Я понимал, что веду себя, по меньшей мере, странно, но боялся остановиться.
Едва мы оказались вне поля зрения городских стражников, я остановился — дальше пока можно было не бежать.
— Так что случилось? — немедленно спросил уже изрядно встревоженный моим поведением Белизариус.
— У нас проблемы, Бел, — ответил я, поворачиваясь. — Очень большие проблемы.
И в этот момент меня снова накрыло.
Месяц Захода Солнца, 17-21, год 433 Третьей Эры. Шпионы.
Я сидел возле крепостной стены, надежно спрятавшись от неутихающего ледяного ветра. А заодно от глаз караульных. Сейчас я не хотел никого видеть.
С того дня, когда испуганный Белизариус притащил меня, связанного и совершенно невменяемого в Храм Повелителя Туч, прошло неполных три недели. И восемь дней с того момента, когда меня окончательно отпустила чудовищная магия проклятого "Ксаркса". Уже восемь дней я не слышал никаких голосов, кроме своего собственного. И не впадал в неконтролируемую ярость по совершенно незначительным поводам, когда весь мир для меня окрашивался в один-единственный цвет — красный. Но никак не мог поверить, что, наконец, свободен.
— Сидишь? — рядом опустился Бел.
— Сижу, — уныло подтвердил я.
Гнать приятеля, совершенно не виноватого в том, что у меня очередной приступ хандры, было совестно, но настроение, и без того не радостное, окончательно испортилось. Однако я молчал, понимая, что Белизариус искренне беспокоится. Тогда, под стенами Чейдинхолла, он мгновенно сообразил, что нужно делать, и, не тратя времени на бесполезные расспросы, как следует, врезал мне. В себя я пришёл уже спелёнатый, как младенчик, без оружия, но на заботливо устроенном ложе из веток и конской попоны. Коротко рассказал обо всем, что со мной произошло, и успел настрого запретить прикасаться к книге. На счастье, Белизариус заподозрил неладное ещё в тот момент, когда увидел меня сидящим перед раскрытой заплечной сумкой. Иначе было бы множество трупов и, по меньшей мере, один одержимый Клинок.
Потом были почти двое суток скачки, из которой я мало что помню, если не считать тошноты и жуткой боли в заднице. Само по себе это, может, и было бы смешно, и наводило бы на разные непристойные мысли, если бы не то, что привязанного меня при каждом конском прыжке мотало из стороны в сторону — Прорва, а ехал я на ней, плавностью аллюра никогда не отличалась — отчего желудок, казалось, прочно поселился где-то под горлом, а вместо седла оказалась уже знакомая по путешествию в Кватч раскалённая сковорода, на сей раз, судя по ощущениям, усеянная шипами не менее, чем в палец длиной. Остро заточенными и покрытыми соляным раствором шипами. В остальное время мир для меня был окрашен в багрово-черные цвета гнева и ненависти. Когда же мы оказались во дворе Повелителя Туч я, как назло, в очередной раз ненадолго пришёл в себя. Ровно настолько, чтобы успеть увидеть встревоженного Джоффри, хмурые настороженные лица Сайруса и рыжего Феррума, испуганного Мартина... и здоровенный кулак Белизариуса, летящий мне прямо в лицо. В следующий раз я пришёл в себя только через два дня.
Сам Мартин разругался с Джоффри, когда тот попытался указать ему, что возиться с больными "невместно Императору", заявив, что если он — Император, то ему и решать. Не знаю, что чувствовал старый грандмастер, а я больше всего на свете в тот момент мечтал спрятаться под одеяло, закопаться в постель поглубже и не отсвечивать.
Мне тоже досталось. Сначала за то, что "как маленький ребёнок" хватаю руками всякую гадость, а потом, когда выяснилось, что я вообще-то знал, как с этой "гадостью" нужно обращаться, но своей безопасностью вовремя не озаботился, попало втройне. Мартин вдохновенно орал, а на мои робкие попытки оправдаться только досадливо отмахивался, вопрошая всех имперских богов разом, откуда все-таки берутся такие идиоты. Джоффри, присутствовавший при словесной экзекуции, молчал, но... лучше бы он меня тоже отчитал. Почему-то его молчание оказалось более тягостным.
— Может, хватит? — приятель был непривычно зол. — Сколько можно себя жалеть?
— Наверное, хватит, — все так же уныло согласился я. — Только это не жалость.
— А что тогда? Бродишь по храму, как неупокоенный призрак, прячешься ото всех... А при взгляде на твою унылую рожу скисает даже парное молоко!
Я поморщился — этот, с позволения сказать, напиток я воспринимал только в виде сыра. Особенно после недавней провальной попытки Ролианда меня к нему пристрастить. Точнее, после того, как мужественно выцедив здоровенную пивную кружку овечьего молока, подсунутую мне северянином, я остаток дня и половину ночи провёл, восседая в позе орла и размышляя "о вечном". А именно о том, что незнакомые продукты стоит употреблять с осторожностью, чтобы избежать подобных казусов. Даже если их предлагают друзья и предлагают без злого умысла. Сам северянин радостно хлебал белую дрянь без каких-либо последствий и, если бы мог, то, наверное, питался бы только этим самым молоком. Нет, врать не стану, было довольно вкусно... но не настолько, чтобы я решился это повторить. В ближайшие лет... много.
— Это не жалость, — повторил я.
И замолчал. Я просто не знал, как объяснить, что я чувствую. Глупая ошибка с книгой, едва не стоившая мне рассудка, а может и не только его... Чувство вины — Амулет я все-таки не вернул. Злость на себя, редкого придурка, раз за разом скрупулёзно выбирающего для того, чтобы вляпаться, самую большую и мерзко воняющую кучу дерьма. Если баба — то это первостатейная сука вроде Кирану Дротан, если неприятности — то вплоть до Отречения или прогулки по Обливиону. Если порученное задание... то оно обязательно пойдёт через задницу. И вообще я, похоже, выгорел...
— И ты мне будешь говорить, что не жалеешь себя? — ворвался в мои мысли голос Белизариуса. — То, что ты мне сейчас перечислил, не было результатом именно твоих действий, чтобы ты там ни думал. Ещё немного, и ты договоришься до того, что и Врата Обливиона открываются из-за тебя. Но ничего, у меня есть хорошее средство от дурацких идей.
С этими словами имперец быстро поднялся и, ухватив за шиворот, вздёрнул меня на ноги. Пока я пытался понять, произнёс ли я то, о чем думал, вслух или у моего приятеля прорезался дар слышать мысли, он все так же за шиворот приволок меня на... тренировочную площадку. Где, объявив, что сейчас начнёт "выбивать из меня дурь", вручил мне затупленную дайкатану.
Первые минуты я просто стоял, заторможенно отбивая осторожные атаки. Но Белизариуса это не устраивало. Через пару минут я начал злиться, потому что имперец резко взвинтил темп и настучал мне везде, где хотел. Причём избиение сопровождалось такими комментариями, что подначки Ахилла по сравнению с ними были детским лепетом. Ещё через пять минут я уже мало что соображал от злости, потому что скотина Бел продолжал изгаляться и лупить меня в своё удовольствие, и потому что посмотреть на это припёрлась половина братьев, а я никак не мог собрать себя, что называется, в кучу и нормально ему ответить...
...А ещё через минуту я обнаружил себя сидящим на нем верхом и прижимающим лезвие его собственного кинжала к его же горлу. Дайкатана валялась в десятке шагов от нас, а сам имперец радостно ухмылялся, распластавшись на промёрзлой земле и диковато поблёскивая лисьими глазами. Остальные сгрудились вокруг нас и, судя по всему, приготовились в очередной раз меня скручивать и утихомиривать.
