Левашов с его драгунами, возглавивший преследование, совершил искусный маневр и отсек бегущих от укрепленного лагеря. Теперь им оставался лишь путь к Дунаю. Распустив кавалерию врознь для заготовки провианта, Мехмед-паша лишил свое войско всякой возможности спастись, в случае конфузии. Нет, воины поодиночке спастись могли — рассеявшись и двигаясь вне дорог — но армия, как единая сила, просто перестала существовать. Coup de grâce, сиречь удар милосердия, был нанесен ей возле дунайской переправы, где сдались последние отряды, еще сохранявшие порядок и субординацию.
Прямые потери турок в баталии были не столь уж велики: примерно пятая часть войска, считая раненых. Вполне сопоставимы с нашими. Но поражение нарушило связи меж составляющими армию людьми, обратив их в вооруженный сброд, расползающийся по всей обширности государства и опустошающий оную разбоем. Воевать с русскими?! Избави, Боже! Пред нами вдруг оказалась пустота. Казаки, отправленные в разведку, прошли на запад аж до самой Букурешти, не встретив ни малейшего сопротивления. Бригадир Нелидов, от меня посланный, занял столицу Валахии всего лишь двумя драгунскими полками — и теми же силами, без подкреплений, овладел землею вплоть до Альты. Наплавной мост через Дунай, в панике нарушенный раньше, нежели к нему подоспели все отступающие турки, легко поддавался исправлению: разрушители только посекли якорные канаты и дозволили течению развернуть звенья вдоль берегов. Когда прибыла наша речная флотилия, на правый берег был высажен десант (никем, против ожидания, не атакованный), и переправа за пару дней восстановлена. Гарнизон Силистрии предпочел сопротивлению бегство. Во извинение сего поступка готов принять отсутствие в крепости как артиллерии, так и провиантских запасов, — то и другое выгреб сераскир, — однако не могу не сознаться, что взятие города превзошло мои ожидания. Оккупация правого берега не входила в планы кампании; недаром крепости, взятые на той стороне, я разорял и, по возможности, приказывал срыть, дабы не оставлять пристанища врагу. Но поступить так с Силистрией... Невозможно! Во-первых, город большой: центр пашалыка. Этакий разрушать — пупок развяжется! Во-вторых, место удобнейшее по расположению и прочим достоинствам. Река, дороги, казармы, бани... В брошенных садах тихо осыпаются перезрелые абрикосы. Укрепления в полной сохранности, потому как обретены без боя. Лучшей гаупт-квартиры не найти. При древних римлянах здесь квартировал Одиннадцатый легион, Claudia Pia Fidelis, город же именовался Дурострум, сиречь 'прочная крепость'. Тысячу лет спустя (как поведал мне однажды Василий Татищев) летописный Доростол служил предметом вожделений Святослава Игоревича и Владимира Мономаха. И вот теперь его занял я! Семь веков здесь и духу русского не было, — разве невольники, схваченные татарами на Руси, влачили свои тяжкие цепи, — а ныне мы пришли, как хозяева, освобождая от варварского ига сии освященные историей места!
Первоначальный замысел войны столь далеко не простирался. Занять нижний Дунай, до Браилова, и перерезать Фокшанский коридор, — вполне достаточно, как я считал, для принуждения султана к выгодному миру. Но после Яломицкой баталии, сбросившей с доски полевую армию турок и отдавшей мне во власть всю Нижнюю Мёзию, открылись возможности никогда не виданные и почти безграничные. Можно было подумать о чем-то большем. Вот только нужно ли? Опьянение успехом толкало вперед; правила осторожности повелевали не увлекаться. Военный совет в Силистрии не был обыкновенной данью вежливости главноначальствующего генерала в отношении генералов подчиненных: меня действительно интересовали их мнения.
Как и ожидалось, больше всего молодого задора обнаружил самый старый из нас. Левашов предложил вести наступательные действия сразу в двух противоположных направлениях. Главными силами взять Варну, через нее упрочить морскую коммуникацию с Россией и при поддержке флота двигаться вдоль побережья на юг, буде возможно — до самого Босфора. К северу от Дуная выделить отряд для занятия Малой Валахии, чем достигаются сразу два преимущества: во-первых, когда неприятелям не останется ни одной пяди на нашем берегу, оборона княжества много укрепится; во-вторых, мы выйдем на границу бывшего Королевства Сербского, не далее как шесть лет назад принадлежавшего римскому цесарю. Чаятельно, сербы с готовностью возьмутся за оружие ради освобождения своего от турок, посему наших много не понадобится. Несколько полков, да обоз с трофейными фузеями и ятаганами, — и султанские войска, кои еще остались в тех краях, будут иметь полные руки дела, забывши и думать о каких-либо действиях против основной русской армии.
Advocatus diaboli у меня тоже был постоянный. Степан Апраксин, ведя приватную корреспонденцию с Бестужевым и всячески потакая желанию патрона о скорейшем прекращении сей войны, при каждом удобном случае старался хватать славолюбивых коллег за фалды и сдергивать их с небес на землю. Сейчас он говорил с искренней страстью. Какая коммуникация? Какая поддержка с моря? Осень на дворе! Вот-вот начнутся шторма, пока дойдем до Варны — точно начнутся! Флот уйдет в гавани, осаду придется вести в осеннюю непогоду и при ненадежном гужевом снабжении, то и дело прерываемом буджацкими татарами, откочевавшими ныне к Бабадагу. Чтобы пути стали безопасны, надобно очистить всю Малую Скифию, именуемую по-местному Добруджей. Причем, даже в случае полного успеха, зимовка в Варне будет вредительна: сей городок слишком мал, чтобы вместить существенную часть нашей армии; дальнейший же марш, зимою, через разоренную местность, по отвратительным турецким дорогам, просто невозможен и представляет вернейший путь ко всеобщей погибели. Что касается наступления в Малой Валахии, оно означало бы отвлечение сил с линии, ведущей во внутренние области Порты Оттоманской, на дальние окраины ее владений, не имеющие для султана большой важности. Помимо прочего, сие грозит омрачить отношения с Венским двором, коий навряд ли станет благосклонно смотреть на занятие русскими своих бывших провинций, утраченных в прошлую войну. А сербы... Сербы и тогда не шибко геройствовали, и теперь от них сколько-нибудь заметной помощи ожидать трудно — не говоря уже о том, что вряд ли прилично возмущать подданных против законного монарха, хотя бы и магометанина.
Немцы мои (и примкнувший к ним шотландец Кейт) высказывались более уклончиво. Дескать, лучше бы стать на зимние квартиры, но ежели Вашему Высокопревосходительству угодно, то можно в любой сезон воевать. В Финляндии, три года назад, случалось маршировать по снегу — ибо кампанию начали в марте, а холода стояли необыкновенно долго, почти до середины мая. Здешняя зима не холоднее финляндской весны. На возражение Апраксина, что две трети армии перемерли в тот год от болезней, только разводили руками: войны, мол, без потерь не бывает... Сложность снабжения войска и доставки пополнений в двух тысячах верст от столицы империи совсем не та, что в двух сотнях, — генералы сие понимали, но в преодолении любых трудностей возлагали упования на деньги, кои в правильных руках и при надлежащем употреблении творят чудеса, и твердо верили в неограниченность наших средств. Избаловал я их голландским кредитом! Сам-то прекрасно осведомлен, сколь близко дно этого колодца. Давши высказаться всем желающим, подвел итог:
— Василий Яковлевич, сердце мое с тобою. Но ум — скорее со Степаном Федоровичем. Не во всем, впрочем: возбуждать подданных против султана, уверен, можно и должно. Много ли от этого толку будет... Здесь, пожалуй, с ним опять соглашусь. И безусловно соглашусь с многоуважаемым господином канцлером, пишущим, что войну крайне желательно закончить как наискорее, ибо продолжение оной возлагает на государство Российское явно чрезмерное бремя.
Апраксин удивленно поднял густые брови, выказывая скорее недоумение, нежели радость. По своей близости к Бестужеву, он претендовал на больший вес в делах, нежели следовало по чину и сроку службы; в вопросах чисто военных встречал, как правило, резкую отповедь — но при заключении мира, почитая генерал-поручика за доверенное лицо канцлера, с ним следовало до некоторой степени считаться. Более того. Черт бы с ним, с канцлером... Последнее письмо государыни пронизано теми же мыслями: мол, хватит испытывать благосклонность Фортуны, пора пожать плоды воинских трудов. Это еще до Яломицы писано! Как по сей императорской эпистоле, так и по иным известиям из Санкт-Петербурга походит на то, что хитроумный министр, в мое отсутствие, склонил-таки государыню к вмешательству в европейскую катавасию на стороне Венского двора. Такой поворот нельзя не учитывать. Надобно изобразить хотя бы показное согласие с позицией канцлера, готовой воплотиться в высочайшую волю. Подчиняться ли ей всецело? Посмотрим. Испытать, насколько османы склонны к резонабельному миру — в самом деле не помешает; но в случае их ослиного упрямства продолжение войны исключать тоже не стоит. Главное, чтобы неприятели дали мне претекст оправдать сие перед царицей. Еще месяц армию можно держать в поле; ежели конец осени будет теплым — так даже полтора или два. До Варны чуть более ста верст, Шумла и Рущук еще ближе... Правда, и укреплены основательнее. Наилучшим выбором все же будет поход на Варну. Разумеется, после укрощения буджакцев. Тут генерал-поручик дело говорит.
Внимательно оглядев притихшее собрание, я продолжал:
— Однако самым настоятельным образом прошу всех присутствующих держать это мое мнение в глубокой тайне. Более того, нижайше прошу, господа, объявить подчиненным о подготовке армии к скорому походу... Куда? Секрет! Пусть строят догадки, воображая в мечтах все, что угодно, хоть бы и сам Константинополь! Особенно важно, чтоб сие дошло — по возможности, из многих уст и в разных версиях — до тех молдавских и валашских вельмож, кои в недавнее время к нам пристали. Что некоторые из них обо всем, происходящем в нашей главной квартире, сообщают своим господарям, бежавшим к султану, а те передают османам, никакого сомнения нет.
— Может, сих шпионов арестовать? — Спросил кто-то.
— Нет. Лучше использовать. К тому же, почти невозможно разделить: кто шпион, кто просто болтун, а кто и вовсе не при чем. А сажать под караул всех подряд значило бы вызвать враждебность в княжествах. Больше пользы, если употребить чужих лазутчиков для сеяния паники в стане врага. Чтобы турки сим донесениям поверили, их надо подтвердить движением войск.
— Пехоте нужен отдых! — Апраксин проникся вдруг неожиданною заботой о солдатах.
— Знаю, генерал. А полкам, бывшим при Яломице на правом фланге — еще и пополнение, без этого от них толку не будет. Дам вам и время, и людей, только отдых сей не затягивайте. Подготовку к походу приказываю вести действительную; за ней воспоследуют демонстративные действия в направлении Варны согласно твоему, Василий Яковлевич, плану. Но прежде присоедини к драгунскому корпусу казаков и калмыков, да прогони с Бабадага буджацких татар. Лучше бы, конечно, с ними добром поладить. Силу показать, потом договориться. Коли выйдет направить во Фракию — считай, горсть муравьев султану за пазуху всыпал! Грабить они и там не перестанут. Делать надо все, чтоб осман обеспокоить, и ничего — для умиротворения.
— А Малая Валахия и Сербия?
— Вот здесь наших валахов и пустим в работу. Пожалуй, даже немножко денег дам на распыл. Хочу, чтобы султану каждый день докладывали: Шайтан-паша возбуждает христиан к бунту, не сегодня-завтра вся Румелия поднимется... Надо посеять страх в Диване.
— Ну, а вдруг кто примет за чистую монету и впрямь забунтует?
— Нам переселенцы пригодятся: нижний Днепр после чумы обезлюдел. Хоть весь народ здешний приму. Но в большой бунт не верю. И сербы под Белградом, и греки в Морее — готовы лучше жить под султанскою властью, нежели под австрийской или венецианской. У турок порядка в государстве мало. Подати собирать по-европейски не умеют. Наедут — ограбят, нет — живи, да не попадайся! В благоустроенных государствах иначе. Каждого оберут до нитки, нигде не спрячешься! А мужику — что? Ему вольность, из диких нравов проистекающая, дороже европейской цивилизации!
ПОНУЖДЕНИЕ К МИРУ
После череды тяжких конфузий, понесенных от русских и от персиян, Порте Оттоманской грозила всеконечная гибель. Сия держава уподобилась могучему вепрю, коего злые волки повалили наземь и жрут заживо сразу с двух сторон. Со своей, волчьей, стороны скажу без всякого стесненья: это было восхитительно вкусно! Жаль, до сердца чудища не удалось добраться.
Армии, годной противустать неприятелю в поле, у турок не осталось совсем. Единственной своею надеждой они обязаны были непорядочному строению государства: каждый глава провинции отчасти уподоблялся владетельному князю и держал собственные войска, с которыми ходил на войну по велению султана. Или не ходил — всякое бывало. Вот эти местные отряды, наряду со всяческими иррегулярами, и уцелели при яломицком разгроме. Выйти на прямую баталию с нами они не могли, однако оборонять города и сдерживать наше продвижение, нападая на тылы и обозы, оставались вполне способны. В Малой Валахии ополчение видинского паши остановило продвижение драгун Нелидова. С левого фланга угрожали буджацкие татары, избравшие пристанищем степь между низовьями Дуная и Черным морем. При всей нестойкости их жалкого войска, оставлять сию орду у себя за спиною было бы весьма опрометчиво: Петр Великий на Пруте отчасти за то и поплатился, что недооценил способность крымского хана вредить коммуникациям русских.
По всей Румелии кипела лихорадочная работа. Магометане, составляющие в основном население здешних городов, с великой поспешностью укрепляли обветшавшие стены, готовясь к приходу Шайтан-паши. Деревня, почти поголовно православная, напротив, оставалась пассивна. Предсказанного покойным Вешняковым всеобщего бунта не было ни малейших признаков.
Справедливости ради, следует сказать, что бунт, и весьма обширный, в оттоманских владениях все же возгорелся. Но не христианский, и не в Румелии. Воины, составлявшие побитую Надир-шахом армию Еген-паши, разбрелись по восточной Анатолии и прилегающим к ней провинциям. Снова идти в бой против непобедимого завоевателя им совершенно не хотелось, нести наказание за дезертирство — еще менее того. Многочисленные их шайки, под командою собственных атаманов, принялись грабить и облагать произвольными поборами жителей. Привести к порядку бывших служителей султана оказалось просто некому: румелийские войска после Яломицкой баталии пришли в столь же печальное положение, что и азиатские их собратья. Не имея возможности действовать силой, султан Махмуд выпустил из тюрьмы Али-пашу Хекимоглу, дал ему денег и послал на восток — усмирять вооруженные шайки хитростью. Лекарев сын принялся за работу: уговаривая, подкупая, льстя, запугивая, стравливая предводителей между собою, он одних бунтовщиков возвращал на службу, других же принуждал разойтись. Только дело это было долгое. Опасаясь за сохранность своего трона, падишах выгнал взашей целую кучу приближенных, достигших высот благодаря угодничеству и ныне приведших государство на край пропасти. Вместо них назначил хотя бы и лично неприятных, но толковых. Великим визирем стал бывший кипрский губернатор Сеид-Абдулла-паша по прозвищу Бойнуэгри, сиречь 'Кривая шея'. Шея у него и впрямь оказалась кривовата: похоже, сей государственный муж с детства привык, как случается, телесный недостаток искупать усилиями ума. Реис-уль-кюттабом (чин, примерно отвечающий нашему канцлеру) сделался управитель Египта Мехмет-Рагип-паша; помощника ему выбирали, видимо, по признаку знакомства со мною, ибо в этой должности оказался старый ренегат Ахмет-паша Бонневаль. На него-то и возложили спасение державы от русских.
