Небо и земля

Познавательную беседу прервал В'Аррас, появившийся на пороге. И передал указание: инженеру Л'Имару срочно явиться на совещание этажом выше.

"Все-таки донесли господину подполковнику", — подумала Айями не без злорадства. Эх, стоило задать Имару вопрос с подковыркой. Например, знает ли он о родном церкале Веча и о степени доброжелательности тамошнего клана к амидарейцам.

Против воли её распирало от желания словесно ущипнуть господина подполковника, пусть и через подслушивателей. Айями поспешно закусила губу, чтобы с языка ненароком не сорвалась колкость. И гнала прочь искушающую и недопустимую мысль — подергать зверя за усы и посмотреть на его реакцию.

Забросив перевод, Айями полдня придумывала язвительные подковырки, да такие, чтобы к ним не удалось придраться. В конце концов, амидарейка она или нет? Так, развлекалась, чтобы себя потешить, а озвучить ни за что не решилась бы. А вечером столкнулась с господином подполковником в дверях фойе. Оказывается, он вернулся из поездки. На площади стояли машины — легковые и грузовые, и из них выгружались военные.

Напарницы прошмыгнули вперед, а Айями отступила в сторону, пропуская.

— Здравствуйте, — сказала, впрочем, не ожидая ответа.

— Здравствуй, — ответил господин подполковник. И не прошел мимо, а остановился.

Айями растерялась. На его бровях блестели бисеринки растаявшего инея, на щеках проступила небритость.

— Домой? — спросил коротко.

— Да.

— Хорошо. Ступай, — разрешил Веч.

— Спасибо. До свидания.

Лишь завернув за угол дома, Айями сообразила: это первый разговор за долгое время. И господин подполковник смотрел так... как если бы соскучился.

После ужина она рассказала вкратце суть утренней беседы с Имаром.

— Его устами всё выглядит замечательно, — ответила Эммалиэ, выслушав. — Но посуди сама. Одинокие женщины, чьи дети появятся на свет в Даганнии, вряд ли вернутся на родину. Разве бросит мать своего ребенка? А ехать с ним назад в Амидарею сродни самоубийству. Недавние противники не скоро научатся терпимости по отношению друг к другу. Понимаешь, о чем я? Если случится забеременеть, дороги назад не будет.

— Не случится, — ответила Айями. — Когда дочка заснет, я расскажу, почему.

Пора поделиться тем, что тянет душу уже который день и тщательно скрывается ото всех, даже от близких.

Но Айями не пришлось откровенничать. Часом позже домашние хлопоты были прерваны стуком в дверь. И посылкой, которую даганский солдат вручил опешившей Эммалиэ.

В коробке оказались пимы. Две пары — на большую ногу, а третья, маленькая, — как раз для Люнечки. Дочка тут же примерила обновку и наотрез отказалась снимать. Так и бегала по дому весь вечер в пимах.

— Это Северный дед принес? — спросила у Эммалиэ.

— Нет. Его подарки — снег, мороз и лёд, — ответила та. — А мамин начальник проявил заботу и решил защитить от Северного деда.

Люнечка поставила ногу на пятку и поводила носком.

— А в них можно гулять?

— Можно. Но когда оттают окна, — сказала Айями.

— А как же Динь-дон? У нее замерзнут ножки без сапожек, — расстроилась дочка.

— Мы свяжем ей теплые колготы и сошьем ботиночки, — успокоила Эммалиэ.

Люнечка поспешила поделиться замечательной новостью со своей кукольной подружкой.

— Из чего они пошиты? — спросила Айями, вертя в руках пим. Не поймешь, на какую ногу надевать. То ли на левую, то ли на правую.

— Из овечьей шерсти. И не пошиты, а сваляны, — пояснила Эммалиэ.

— Неужели теплые? И ноги не отморозятся? — не верила Айями.

— Вот завтра наденешь на работу и проверишь.

Эммалиэ с задумчивым видом ощупывала и рассматривала пимы, словно прикидывала в уме цену щедрости господина подполковника. Ведь Веч позаботился не только о своей мехрем*, но и об её семье.

Примерив пимы, Айями ощутила непривычную покатость подошвы. Чудно. И замков нет.

— Придется вернуть назад, — сказала со вздохом. — Люди сразу увидят. И слухи поползут.

— Ты права. Заметный подарок, — согласилась Эммалиэ и положила пимы в коробку. — Глянь, тут еще что-то есть.

И как Айями сразу не заметила? На дне коробки полиэтиленовый пакетик, а в нём — флакон с таблетками и с этикеткой на даганском. И отпечатанная инструкция к применению с обилием медицинских терминов. Айями читала, шевеля губами. О фармакокинетике, о нормализации гормонального фона и о контрацептивном эффекте. И о дозировке: одна таблетка ежедневно и постоянно.

— Витамины? — покрутила Эммалиэ флакончик в руках.

— Лучше! — ответила Айями потрясенно.

Даже в самых смелых мечтах она и представить не могла, что господин подполковник пойдет навстречу просьбе, слишком уж категорично прозвучал его отказ. Наверное, Веч внял рекомендациям даганского доктора. Оттого и находился в раздумьях, прежде чем принял решение.

Разглядывая белые кругляши в аптечной склянке, Айями поняла: господин подполковник ждет, когда она поднимется на третий этаж. Самостоятельно, без приглашения и принуждения. И лучше бы завтра, не мешкая. Веч продемонстрировал, яснее некуда, что намерен остаться её покровителем. И согласился с деловым подходом к отношениям. Иначе бы не прислал посылку с более чем красноречивым намеком.

На следующее утро Айями пришла на работу с твердым намерением отказаться от теплой даганской обуви, поблагодарив господина подполковника за участие. Смотрит — а напарницы пришли в таких же пимах. Поставили у стола и переобулись в туфли. Оказалось, вчера военные развезли посылки по нескольким адресам, позаботившись о переводчицах и о медсестрах.

— Немного неудобно, зато тепло, — прокомментировала Мариаль впечатления о непривычной обуви.

— А я чувствую себя неуклюжей, — пробурчала Риарили. — Так и не поняла, как отличить левый от правого.

— Никак, — ответил Имар, появившись на пороге. — Новые пимы валяют одинаковыми. Позже, при носке, они принимают форму ноги.

— Зачем в Даганнии нужна теплая обувь? — спросила Айями. — Ведь там жарко круглый год.

— Зато в горах холодно. Северные ветры стремятся на юг, но цепляются за хребты да так и остаются пленниками гор. Злятся — засыпают снегом, задувают морозом. Но не могут выбраться из капкана.

— Звучит поэтично, — протянула Мариаль.

— И в песках, что на юге страны, ночи не уступают вашим зимам. Без теплой одежды и обуви пустыня выпивает жизнь за четверть часа. Аама, разве вам не привезли пимы? — спросил Имар, соскочив с темы.

— Привезли, спасибо.

— Но вы постеснялись их надеть, — заключил он.

— Мне показалось неудобным перед коллегами. Я думала, меня выделили, а их — нет, — поспешила оправдаться Айями. Чего доброго, даганны подумают, что она побрезговала.

— Напрасно беспокоитесь. Сегодня вечером пимы доставят со станции и развезут всем работающим женщинам. Негоже застужаться в такой мороз.

— О, это было бы чудесно! — воскликнула Айями, благоразумно умолчав, что беспокойство чужаков о здоровье амидареек охватило и её семью. И пора сказать спасибо виновнику этой заботы.

Айями тщательно подготовилась. Настроилась. Дождалась обеда и заперлась в туалете. Перед мутноватым неровным зеркалом пощипала щеки для румянца и освежила контур бровей, подкрасив карандашом. Покрутила в руках баночку вазелина, размышляя. Поправила на всякий случай резинку чулок. И решительно направилась в приемную господина подполковника, не спрашивая разрешения у Имара, а уведомив.

Поджала губы, пытаясь соответствовать. Старалась быть хладнокровной и спокойной, а поджилки тряслись. Веч не прикасался к ней достаточно долгое время. О чем они будут говорить и будут ли?

В приемной В'Аррас поднял голову от стола, заваленного бумагами, и, не сказав ни слова, вернулся к работе. Выдохнув, Айями взялась за дверную ручку.

Господин подполковник, развалившись в кресле, разговаривал по телефону. Заметив Айями, не удивился. Показал кивком: садись, и она пристроилась на краешке стула.

Веч был бодр, свеж, выбрит. И не прервал разговор ради гостьи. Наоборот, развернулся к окну, слушая собеседника.

— Не спеши говорить "хей!" — отозвался со смешком.

Трубка закурлыкала низким мужским голосом.

— Торопишься, брат. Время рассудит, — парировал Веч.

На том конце провода захохотали. Отсмеявшись, ответили, и с лица господина подполковника сползла ухмылка.

— Это заразно, наверное. Она снится каждую ночь, — сказал серьезно и с оттенком ностальгии, выискивая в окне что-то, одному ему ведомое.

Тут Веч опомнился, сообразив, что у разговора есть невольный свидетель.

— Бывай, брат. Звони. Всегда рад тебя слышать... Да, теперь уж на родной земле.

Положив трубку, он развернулся в кресле и принялся изучать Айями.

Она улыбнулась неуверенно. Щеки горели, а в груди заледенело. Выморозило не хуже, чем в даганской пустыне.

Только о другой женщине он мог говорить так мечтательно. О ней скучал долгими зимними вечерами и представлял её на месте Айями. Господин подполковник думал своей возлюбленной, оставшейся за Полиамскими горами. Она снилась ему ночами. А Айями — жалкая подделка. Иллюзия взаимности. Так и быть, он потерпит до возвращения на родину. Невелика разница, чью грудь мять. Веч закроет глаза, и в воображении возникнет образ любимой.

Господин подполковник наблюдал за Айями. И анализировал каждый её жест, каждое движение. Наверное, увлекся угадыванием, определяя, притворяется она или нет.

Кивком указал направление, и Айями двинулась к тахте.

Она не обманывалась насчет отношений с Вечем, но все же... лучше бы она не знала. И не ломало бы сейчас, не крючило душу после случайно оброненных слов. Сказанных не ей, но для неё.

Верно заметила Мариаль — не стоит обольщаться.

Раздевшись, Айями аккуратно повесила платье на спинку и легла.

Веч приблизился, стянул китель. Сегодня он не спешил. Оказавшись лицом к лицу, пристально разглядывал Айями, словно рассчитывал ухватить фальшивость и ложь. Просто так, для констатации факта. Чтобы убедиться.

Он обнажен, Айями тоже. Оказывается, она успела отвыкнуть от откровенной близости мужского тела. Успела забыть, что Веч большой и сильный, и может с легкостью её раздавить.

Сегодня от него пахло странно. Терпко и горько-пряно. Едва уловимо, и не сигаретами. Айями пришло в голову, что это духи. И на том спасибо господину подполковнику, что попытался смыть следы пребывания в клубе.

Веч прошелся рукой вдоль её бедра, и ладонь оставила горячий след на коже.

Он знал, что мехрем притворяется. Не сомневался в том. Потому что видел Айями насквозь. Но ведь он согласился принять её неискренность как должное, разве не так?

Айями не съежилась под внимательным взглядом. Наоборот, храбро смотрела глаза в глаза и улыбку удержала. И провела ладонью по мужской щеке — не потому что осмелела, а потому что это обязанность Айями. Господин подполковник ждет от неё инициативы, не так ли?

Ему понравилась смелость мехрем. "Теперь твой черед. Пора отрабатывать подарки", — сказал взгляд Веча.

Айями не стала отказываться. Погладила его плечо, спустилась к ключице и вырисовала невидимый узор на атлетической груди. Достаточно или нет?

Веч решил, что короткой прелюдии вполне достаточно, и его пальцы оказались там, проверяя. Айями, памятуя об этом непременном ритуале, обхватила узкие бедра ногами и прогнулась призывно.

Но Веч отстранился. Поднес пальцы к носу и, втянув запах, нахмурился. Лицо стало мрачным. Грозовым. И Айями испуганно скукожилась перед чернотой, разлившейся в радужках.

— Шлюху я и в доме встреч найду, — сказал он с убийственным спокойствием. — Убирайся.

На Айями напало странное оцепенение. Лицо горело, щеки пылали, а внутри, под кожей, застыло, заледенело. И кровь, и сердце, и душа. На удивление, и руки не дрожали, пока она одевалась, а господин подполковник, по пояс голый, курил, отвернувшись к окну.

Айями вышла из кабинета, и всё вокруг показалось ненастоящим. Декорацией. И захотелось смеяться. Чтобы не прыснуть перед господином помощником, Айями закусила губу и поспешила в туалет. Уж там-то дала волю смеху, злому и истеричному. А смех уступил место слезам — горьким, обиженным.

Успокоившись и умывшись, она в последний раз глянула на себя в зеркало и отправилась работать. Но, как видно, переоценила свою выдержку. Ноги ослабели, и Айями, добравшись до лестничного пролета, рухнула на подоконник. Приложила ладони к стеклу, покрытому изнутри изморозью, и не почувствовала холода.

— Аама, что произошло? — раздался тревожный голос Имара. Донесся, будто через вату.

Айями заторможенно смотрела, как двигаются его губы.

— Аама! — он схватил за плечи, намереваясь встряхнуть, но опустил руки, словно обжегся, и огляделся по сторонам.

— Всё хорошо, спасибо, — ответила она заученно. И улыбнулась. Как принцесса Динь-дон, не иначе.

— У тебя лицо серое. Что случилось? — не унимался Имар. — Что он сделал?

— Ничего. Всё в порядке.

— Он тебя обидел?... Залился сахшом* по самые зенки, бесов сын! Не соображает, что говорит и делает, — сказал Имар зло. — Аама, вы можете объявить, что недовольны покровителем. И вправе расторгнуть с ним соглашение. Слышите меня?

— Спасибо. У меня всё отлично.

— Посмотри мне в глаза, — потребовал он. — Ведь это неправда, так?

Айями поднялась с подоконника и оправила платье.

— Я всем довольна. Благодарю за участие, — произнесла, избегая смотреть на Имара. — Мне нужно идти.

И направилась вниз по лестнице, переступая ногами как заводная кукла.

Чем не угодила? Разве не приветлива была? Разве не улыбалась? И со временем научилась бы проявлять больше решительности.

Взяв карандаш, Айями склонилась над незаконченным переводом. Ей повезло. Напарницы, обсуждавшие вчерашний киносеанс, не заметили, что она сидит со стеклянным взором, уставившись в одну точку.

Имар не появлялся, и лучшему. Меньше всего Айями хотелось видеть его обеспокоенное лицо.

Выдержать бы до конца рабочего дня.

На Айями накатила слабость — телесная, душевная. Руки-ноги налились свинцом, тело задеревенело.

— Мама! Мама! — теребила Люнечка за рукав. — Ты спишь? А почему глазки открыты?

— Не сплю, милая. Иди ко мне, полежим.

Дочка недолго возилась под боком и вскоре выбралась из-под одеяла. Ничегонеделанье быстро ей надоело. С Динь-дон поинтереснее будет.

— Айя, ты как неживая. Словно из тебя все соки выпили, — сказала Эммалиэ, присев на краешек кровати.

— Устала я. Отдохну, полежу, — вымолвила Айями через силу.

— Неспокойно мне. Болит вот здесь? — соседка приложила руку к её груди.

— Нет. Ничего не болит. Только холодно.

— Говорила я тебе, не впускай его в сердце. Дважды оно не излечится.

Промолчала Айями, признавая, что виновата, вовремя не прислушавшись.

— Он слеплен из другого теста, понимаешь? Ты цветку радуешься, а он смеется над твоей радостью. Он с товарищами бьется, развлекаясь, а тебе развлечение кажется дикостью. Он войну через себя пропустил, в аду побывал. Раны затянулись, но память не ослабнет. И амидарейцам, пришедшим на его землю с оружием, вряд ли даст прощение. В его глазах мы все виноваты — от мала до велика. И ты, и я, и дочь твоя.