Небо и земля

Триединый — в даганской религии основа всего сущего. Божество, объединяющее три начала: землю, воздух и воду.

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

Sahsh, сахш (даг.) — крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.

Мехрем* — содержанка, проститутка

Амодарский Петар* — человеческий муляж, набитый песком и опилками. Петар — широко распространенное мужское имя в Амидарее.

Kadil, кадил (даг.) — невеста по обмену

Echir, эчир* — покровитель

Ривал (на даганском), Риволия (на амидарейском) — страна-союзник. Ривалы (риволийцы) — её жители.

Хику (на даганском тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

Cercal* — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

38

Ахтунг! Присутствуют горячительные эпизоды

Чудеса. Оказывается, соответствующий подход в корне меняет дело.

Веч думал, никакие посулы не заманят мехрем* в гостиничный номер, а получилось наоборот. Похоже, в гостинице ей нравилось гораздо больше, чем на тахте в кабинете.

Поначалу мехрем не могла поверить в перемены. Думала, Веч протрезвеет, и всё вернется на круги своя. Нерешительна была и пуглива. Шаг вперед, два назад. А потом осмелела. Но стеснялась страшно. Куталась то в простыню, то в покрывало. И смущалась наготы Веча. Направится в ванную, а он наступит на шлейф покрывала, заставляя обнажиться. Потому что нравилось смотреть, как мехрем расхаживает голышом.

Сейчас она дремала, утомившись после всплеска страсти. Русые волосы разметались на подушке, дыхание выровнялось, а румянец спал.

Птичка Веча.

Его птичка обожала нежиться в кровати и принимать ванну. Веч раздобыл через хороших знакомых душистое мыло, и теперь мехрем благоухала жасмином. Хотя старалась тратить бережно и не усердствовала, чтобы не привлекать ненужного внимания, а всё равно без толку. Для доугэнца и намек на аромат равносилен удару по обонянию.

Неожиданно для Веча мехрем с легкостью перешла на "ты", перестав путаться с выканьем. То, чего он добивался чуть ли не принуждением, получилось само собой.

А вот обращаться по имени начала не сразу. Пришлось приучать. И лучшим плацдармом для обучения оказалась постель.

— Первая, — командовал Веч, и мехрем послушно вывела на его груди букву "В". — Вторая... третья... Что получилось?

— Веч, — произнесла она с запинкой. — Веч из клана Снежных барсов.

— Нет. Название клана добавляют к имени в официальных случаях, — поправил он. — Повтори, что получилось.

Веч заставил озвучить свое имя несколько раз, прежде чем удовлетворился результатом.

— То-то же. Привыкай, — приказал и, сграбастав мехрем в объятия, начал целовать. Точнее, зацеловывать.

— Ай, щекотно, — засмеялась она, и Веч, замер, словно завороженный, вслушиваясь в мелодичный смех.

Но и он не сразу научился выговаривать непривычное женское имя.

Жмурился, изображая спящего, а мехрем осторожненько дула. То висок пощекочет дыханием, то ушную раковину, то над губой подует.

— Аама... — бормотал Веч сонно, словно ему докучало внимание. — Аама, — повторял резче, потому что она не унималась. — Аама!

Конечно же, строгость была притворной. Нельзя переступать черту в игре с мехрем, иначе та спрячется как устрица в створках раковины. Замкнется в себе, и ничем не выковыряешь наружу веселость и непринужденность. Поэтому за грозным окриком следовало опрокидывание на спину и ответное щекотание.

— Нужно полупить кое-кого ремешком за вредность, — грозил Веч. Глаза мехрем расширились потрясенно, но потом она поняла: это же шутка! — и залилась смехом.

Шутки шутками, а всё ж Веча задевало, что мехрем допускает мысль, будто он может поднять на неё руку.

У Веча начали обветриваться губы.

— Как дитё малое. Облизываешь, что ли, на морозе? — проворчал Оттин, выдав склянку с заживляющей мазью. — Сбавь обороты с куревом.

Веч не стал объяснять, что о сигаретах почти не вспоминает. Так, выкуривает две-три за день, и то лишь при обострении нетерпения, когда нечем убить время до вечера. А губы обветриваются с непривычки, потому что с недавних пор Веч целуется с мехрем, где ни попадя: и в кабинете, и в гостиничном номере, и в автомобиле. Причем усердно целует, чтобы начисто лишить её соображения.

Но об этом Веч умолчал. Зато спросил у Оттина: встречалось ли в его практике, чтобы амодарка в постели становилась вялой и сонной, словно из нее выжали все соки?

— Твоя, что ли? — уточнил Оттин. — Надеюсь, засыпает после, а не до.

Веч проигнорировал поддевку. Хотя бес разберет, то ли насмешничает Оттин, то ли серьезен.

— После, — ответил коротко.

— С таким явлением не сталкивался, — ответил Оттин, подумав. — Могу предположить, что апатия связана с особым строением нервной системы амодаров. Коли они могут помирать усилием воли, отчего бы не впадать в сон после кувырков в кровати. Нервы амодаров — что струны кумыза*. Натянуты до предела и сверхчувствительны. Поэтому амодарка ухайдокалась из-за твоих непомерных запросов и отключилась. Удивляюсь, почему не ходит нараскоряку.

Вот ехидна с бесстрастной рожей.

— Но случай нетривиальный. Не слыхал о таком, — признал Оттин.

Веч усмехнулся. Быть может, причина кроется в том, что его мехрем светится как огонек? Увидит Веча и вспыхивает как звездочка.

Он и на соплеменников посматривал снисходительно. Каково? Обзавидуйтесь.

А гарнизон вздохнул с облегчением: наконец-то у начальства наладилось с мехрем. Теперь начальству недосуг обходить казарму с инспекцией. Начальство не может дождаться завершения рабочего дня и торопится вызвать машину к крыльцу комендатуры. И засекает время: в распоряжении начальства — полтора часа в компании мехрем. Ужин на двоих теперь доставляют в гостиницу, а у шеф-повара появилась закладка в тетрадке с рецептами блюд. Так и называется: "предпочтения мехрем начальства".

Сегодня по его заказу потушат мясо с овощами, а на десерт испекут печенье с кусочками фруктов. И мехрем будет угадывать компоненты приготовленных блюд. Развлечение, которое ей нравится.

По колену двинули ногой, возвращая в реальный мир. Веч, очнувшись, собрался ругнуться, но друг показал глазами: "не спи. Между прочим, идет совещание".

— Точность, с которой амодары узнали о трассе залегания телефонного кабеля, подозрительна. Не бывает такого невероятного везения, — рассказывал О'Лигх. — В генштабе пришли к выводу, что идёт утечка информации, причем не из амодарской столицы, а с мест.

Последняя выходка партизан распалила доугэнцев. Так называемое Сопротивление перерезало кабель, изолировав южный гарнизон от внешнего мира. Вдобавок амодары устроили засаду связистам, выискивающим пробой в линии. Партизаны тщательно подготовились к диверсии и не жалели патронов. А в результате — масштабные потери с обеих сторон. В ответ доугэнцы костьми легли, но сполна отомстили зарвавшимся диверсантам.

— Под словом "с мест" подразумеваются гарнизоны и форпосты, — продолжил О'Лигх. — Служба внутренних расследований вплотную занялась поиском источника утечки. Скоро и к нам пожалуют следователи. Будьте бдительны. Не мне вас учить. Если завелась вошь, нужно её раздавить немедля.

Бдительность необходимо проявлять во всём, даже в общении с мехрем. В частности, держать язык за зубами и не допускать разговоров на посторонние темы. Но Веч трижды бы поручился, что не сболтнул лишнего, да и не допускал мысли, что мехрем связана с партизанским подпольем. Какая ж из неё разведчица? Проявляет любопытство, но не о том.

Вчера она изучала его тело. Пробегала пальцами по мышцам и ручейкам вен. Трогала полоски шрамов и посматривала вопросительно и даже тревожно. Потому как каждый рубец — напоминание о минувшей войне.

К удивлению и облегчению мехрем, война оставила всего три отметины, да и то ранения оказались второстепенными. Большинство шрамов Веч заработал в мирное время.

— А этот откуда? — провела осторожно по темному рубцу с правого боку.

— Старший братец пощекотал ножичком на тренировке. Мне было тринадцать лет.

— Неужели? — в серых глазах отразился испуг. — Разве можно, чтобы брат на брата с ножом?

— Нужно. Иначе не победить в драках с другими противниками. Так что стоит сказать брату спасибо.

— Ты часто дрался, — заключила она со вздохом. Наверное, сосчитала шрамы и прикинула в уме.

— Бывало.

Мехрем сжала кулак.

— Я бы не смогла, — сказала задумчиво.

Веч фыркнул, не сдержавшись. Накрыл рукой маленький кулачишко, и тонкие пальцы утонули в его ладони.

— И не надо, — заверил со смешком.

Мехрем смутилась. Хотела еще о чем-то спросить, но не решилась.

Хотя её неуверенность проявлялась всё реже. Мехрем набиралась смелости день ото дня.

— У тебя ужасное произношение. И смешное, — сказал как-то Веч.

— У тебя не лучше, — обиделась она.

Ответила и испугалась своей храбрости, но Веч не позволил развиться страху.

— Ну, так научи, — придвинулся вплотную. — Как по-амодарски правильно: "Хочу тебя поцеловать?"

Мехрем посмотрела на его рот и покраснела. Веч ощутил волну жара, прошедшую по её телу. Потому что мехрем знала: дело не кончится прикосновением к губам.

Она постепенно раскрепощалась в постели. Стеснительной амодарке стоило трудов перебороть свою стыдливость.

— Не пойму, вроде бы и замужем была, а на мужские причиндалы боишься взглянуть, не говоря о том, чтобы потрогать, — сказал как-то Веч, посмеиваясь.

Ляпнул, не подумав, и щеки мехрем налились пунцовостью. А Веча потянуло на поучения.

— И вообще, зарядка в кровати — чистая физиология. Сброс напряжения. Один из способов выпустить пар. К чему сдерживаться, если организм не против?

Его слова почему-то задели мехрем. Вскочив с постели, она начала торопливо одеваться, и руки тряслись. Веч тогда перепугался, заметив дрожащие губы и слезы в глазах. И заторопился с примирением, хотя не понял причину обиды. Ведь правду сказал: амодары консервативны, а доугэнцы раскованны. Амодары выражаются витиевато и падают в обморок, услышав откровенную, по их мнению, непристойность, а доугэнцы не видят пошлого умысла в том, что вещи называются своими именами. Да и какая пошлость в обнаженном теле и в том, что происходит в постели между двумя?

И лишь позже до него дошло. С мехрем обычная физиология превращалась в священнодействие. Как лепестки розового бутона распускаются, являя миру совершенную красоту цветка, так же и мехрем раскрывалась в страсти. И как цветок кружит голову нежным ароматом, так же и ласки мехрем дурманили разум. И её застенчивость была к месту, и стыдливость. И характер проскальзывал, правда, нечасто, но чем бес не шутит, всё ещё впереди. Да, она понемногу осваивалась, становясь настоящей мехрем.

В отношениях с ней Веч продвигался на ощупь, точно слепой. Узнавал заново привычки и пристрастия. И её мнение по тому или иному поводу. Не нейтральные вежливые фразы, а искренность в убеждениях.

И национальная гордость никуда не делась, просто хорошо маскировалась. Мехрем категорически не воспринимала насмешки над амодарским менталитетом, хотя и вела себя сдержанно. Но когда поджимала губы и замыкалась, Веч понимал: она оскорблена или обижена.

— Странные у вас имена, — сказал он как-то. — Длинные и тягучие. Много лишних букв. И вообще, вы, амодары, любите заниматься ненужным украшательством. А за кружевами и бантами теряется смысл.

— Наши имена не страннее, чем ваши, — ответила мехрем и вздернула подбородок. И ложку отложила, не притронувшись к десерту.

Веч выругался про себя. Бес потянул за язык, а в результате мехрем мгновенно воздвигла невидимую стену отчужденности. Вроде бы дипломатична и слова лишнего не сказала, а всё же он почувствовал нутром перепад в настроении.

— Как образуются ваши имена? — спросил примирительно, давая понять, что ему интересен ответ.

— Ты ведь учил амодарский. Должен знать, — ершилась мехрем.

— Плохо учил, — покаялся Веч. — Прогуливал занятия.

— Первая часть — это имя, которым нарекают ребенка. Вторая часть — производная от имени отца. У девочек оканчивается на "а", у мальчиков — на другие гласные, но в основном, на "у", — ответила она с ноткой раздражения.

Веч воспрял духом. Уж лучше её недовольство, чем деланое спокойствие.

— Значит, твоего отца звали... — задумался он, — Петром?

— Его имя — Петар, — поправила мехрем.

— А отец твоей дочери — Микас?

— Да, — кивнула она и задумалась.

Веч чертыхнулся. И зачем было спрашивать о муже? Наверняка она витает теперь в стране несбывшихся грез.

Не угадал.

Мерем улыбнулась.

— А по какому принципу образуются ваши имена?

Оттаяла, — выдохнул облегченно Веч.

— В клан входит много семей, и между ними существуют родственные связи. К имени, данному при рождении, добавляется название клана, а приставка обозначает принадлежность к семье.

— Приставка — то же самое, что и фамилия?

— Ну-у, можно сказать, и так. Например, моего отца звали А'Сан, сестру — А'Рила, брата — А'Фарах.

— Необычно, — признала мехрем, обдумав услышанное. На её лицо набежала тень, но вскоре морщинка меж бровей разгладилась.

Мехрем дремала, а Веч, подперев голову рукой, наблюдал за спящей. За изгибом губ, припухших от поцелуев, и за тенью, отбрасываемой ресницами. И хвалил себя за отличную идею с таблетками, пришедшую однажды в голову. Если человек горячо хочет чего-то, нужно дать ему желаемое. Такая малость, а мехрем счастлива и не улыбается вымученно с похоронным видом.

Веч дотянулся с осторожностью до тумбочки и взял бумажный фонарик. Повертел в руках, разглядывая в сотый раз, наверное.

Она спала чутко. Малейшее колебание — и открывает глаза. Поэтому амодарский сувенир, перекочевавший из кабинета в гостиницу, лежал в пределах вытянутой руки.

Хрупкая безделушка, как и её дарительница. На вид неприметна, но в резных завитушках и замысловатых изгибах определенно что-то есть. Чем дольше смотришь, чем сильнее проникаешься. И ловишь себя на том, что любуешься безотрывно.

И Веч любовался. Гладил и целовал. Лодыжки у мехрем узкие, щиколотки тонкие, а ноги стройные. И сама она узка в кости. Грациозна и гибка. Доугэнки в большинстве своем крепко сбитые и широкобедрые. А мехрем Веча словно точеная беломраморная статуэтка, он видел такие в амодарском музее. Изящная, светлокожая. И волосы легки как облако. А губы — точно спелая малина.

С виду похожа на неказистый запыленный камешек, но если потереть, выяснится, что в руках редкостная жемчужина. Неужто все амодарки умело притворяются замухрышками?

Веч приглядывался к ним и наблюдал.

Боязливые. В мешковатой одежде, скрадывающей контуры фигуры. Бледные и тощие. Ни груди толком, ни зада. Никакого сравнения с его мехрем.