Небо и земля

26

Сколько может выдержать человек, не высыпаясь? Трое-четверо суток. А если вдобавок к повседневным делам выматываться физически — чаще ходить на набережную с тележкой, чистить засаленную мужскую куртку, отстирывать грязную одежду и бинты, штопать, таскать в ведрах горячую воду и выносить помои в уличный сортир — и того меньше сил останется.

Эммалиэ держалась стойко, но тоже уставала. Ведь помимо ухода за раненым она присматривала и за Люнечкой. С возросшими заботами той стали уделять меньше внимания, и дочка начала обижаться, привередничать по пустякам. Ребенок есть ребенок, хотя Люнечка старалась быть послушной, потому что чувствовала по повисшей в доме тревожности, по строгости бабушки, по задумчивости, с коей мама ужинала, отправляя в рот кашу: происходит что-то непонятное, разрушающее устоявшийся мирок. И изменения пугали кроху.

И Айями боялась. Каждый день тряслась от страха за семью, за раненого мальчишку. Страх стал неотъемлемой частью существования и трансформировался в непроходящее беспокойство. Айями охватила мнительность. Она ловила себя на том, что принюхивается к пальцам и к одежде. Казалось, что платье пропахло лекарствами. И во взглядах даганнов чудилась подозрительность. Даже в словах Имара слышался скрытый смысл, подвох.

— На днях обещали привезти новую киноленту о Даганнии, — сказал он мечтательно. — Надеюсь, после просмотра вы измените мнение о моей родине.

А в другой раз заметил:

— Зря вы, амидарейцы, отказываетесь от работы в Даганнии. Наши страны разорены, и нужно восстанавливать их общими усилиями. А ваши мужчины предпочитают прятаться за спинами женщин, потому что так удобнее.

Определенно, призывы Имара неспроста. И поглядывал он многозначительно, словно догадался, что одна из переводчиц нарушила порядки, установленные победителями.

Имар подначивал к общению, а Айями помалкивала, боясь лишний раз выдать себя неосторожным словом. К тому же, у даганнов тонкое чутье и слух, по волнению в голосе они мгновенно распознают ложь. На работе Айями прислушивалась к разговорам военных, выискивая в грубоватой речи важное для себя. К примеру, у ратуши солдат кричал вдогонку товарищу:

— На меня не рассчитывай, наше звено вернется к выходным!

Значит, собрались далеко и надолго, а стало быть, масштабные обыски в ближайшее время не планируются.

Или инженеры беседовали об усовершенствованиях, облегчающих вырубку и вывоз деревьев к железнодорожной станции. Значит, амидарейцев скоро перебросят на рубку леса в окрестностях городка. Стало быть, у даганнов нашлись дела поважнее, чем рысканье по домам и квартирам.

За хлопотами Айями не сразу вспомнила о печенье, которое положила в сумку.

— Руководство пожалело Люнечку, — пояснила она, когда Эммалиэ поинтересовалась происхождением сладости. — На работе считают, что дочка простужена.

— Заботливое у тебя руководство, — ответила соседка задумчиво, выложив печенье на блюдце.

Необычный десерт произвел на Люнечку неизгладимое впечатление, но она не стала жадничать, а поделилась с мамой и бабушкой. Забравшись на колени к Айями, вкладывала ей в рот кусочки печенья и спрашивала:

— Ну как, вкусно?

— Вкусно, золотко. Кушай на здоровье, а я пойду, бабуле помогу.

А на следующий день после кофепития, вернее, после коферазлития в кабинете заместителя полковника, с третьего этажа принесли бандероль, перевязанную бечевкой. Для Айями лин Петра. Внутри обнаружились холщовый мешочек и желтый плод с пупырчатой кожицей.

— Это же лимон! — ахнула Мариаль.

Риарили, развязав мешочек, понюхала содержимое и чихнула.

— И сюда умудрились засунуть специи, — проворчала недовольно.

А Айями ничего не сказала. Она пребывала в замешательстве. За какие заслуги посыпались милости от господина А'Веча? Он резок и строг, если не груб, поэтому странно держать в руках пакет, доставленный его помощником. "Противопростудный сбор нужно заваривать и пить трижды в день" — сказал тот, вручая посылку. Приказал — и точка. Попробуй, откажись. Айями опустила взгляд, чтобы даганн не заметил всплеск паники в глазах. Стыдно прикрываться хворью Люнечки. Еще стыднее оттого, что Айями молилась за здоровье дочки на ходу, между делом. Надо бы постоять на коленях перед образами, но некогда. Время скоротечно, а хлопоты нескончаемы.

Что делать: отказаться или принять? Подняться в приемную с благодарностями или написать письмо? Нет уж, одного раза хватило. Лучше лично сказать спасибо, когда представится случай.

Возможность представилась на следующий день, когда А'Веч вернулся из рейда, и Айями столкнулась с господином подполковником на лестнице.

— Благодарю за подарок, дочка идет на поправку, — сказала неловко. — Не знаю, смогу ли расплатиться за вашу доброту.

— Я хочу, чтобы на работе переводчицы думали о работе, а не отвлекались на мысли о больных детях, — ответил А'Веч. — Чем быстрее твоя дочь поправится, тем скорее ты вернешься к прежней норме. Согласна?

— Да, — признала Айями. Из-за недосыпания и нервозности она стала невнимательной, допуская ошибки в переводах. Приходилось несколько раз перепечатывать текст, и количество переведенных за день знаков снизилось на треть от неофициальной нормы.

Если господина заместителя заботила упавшая работоспособность, то Имар обратил внимание на осунувшийся вид подчиненной.

— Аама, вы не щадите себя. Как самочувствие дочки?

— Жар спал, но одолели кашель и сопли, — ответила она сдержанно. Трудно лгать хорошему человеку. А еще труднее вести себя естественно, не вздрагивая от любого резкого звука. И не позволять прорваться напряжению, натянувшему нервы струнами.

— Позвольте помочь вам лекарствами или врачом.

— Нет-нет, — воскликнула Айями поспешно. — Я и так погрязла в долгах, и буду чувствовать себя обязанной. В простуде нет ничего страшного. Нужно всего лишь её пережить.

Точнее, верить, что паренёк когда-нибудь очнется.

— Что ж, не буду настаивать, — ответил Имар с ноткой разочарования. — Пусть ваша дочка скорее выздоравливает.

Эммалиэ тщательно изучила подарок господина подполковника. Высыпала щепотку травяного сбора на блюдце, понюхала и попробовала на язык. Покрутила цитрус в руках.

— Говоришь, руководство тревожится за Люнечку?

— Переводы получаются неважнецкими, я не дотягиваю до нормы, — призналась Айями. — Даганны решили, что проще стимулировать меня небольшими поощрениями, чем искать нового переводчика.

— Это идея господина Л'Имара?

— Нет. Заместителя полковника. Господина А'Веча.

— И лимон от него, и печенье, — пробормотала задумчиво Эммалиэ. — Возможно, я плохо разбираюсь в отношениях начальства и подчиненных, но что-то подсказывает, что господин А'Веч рассчитывает стать для тебя больше, чем начальником.

— А'Веч? — воскликнула Айями изумленно, когда до нее дошел смысл сказанного. — Неправда. Этого не может быть!

— Мужчина оказывает тебе маленькие знаки внимания. Хотя нет, не тебе. Он действует через Люнечку, потому что знает — ты не откажешься. Айя, не делай круглые глаза. Если мужчина испытывает интерес к женщине, он дает это понять. В гарнизоне уйма даганнов, и никого не заботит твоя судьба и здоровье твоей дочери. Лишь конченый идиот будет помогать женщине бескорыстно, не преследуя целей. Кто бы подумал, что даганны способны ухаживать за понравившейся женщиной, — хмыкнула соседка.

— Это не то, что вы подумали. Он... Оламирь с ним гуляет! — выпалила Айями.

После ошарашенного молчания Эммалиэ потерла лоб.

— Тогда я ничего не понимаю. Может, она нашла другого, с высоким чином?

— Выше только полковник. Поверьте, господин А'Веч не преследует особого умысла. Да и господин Л'Имар иногда угощает нас, переводчиц, но небольшие знаки внимания не говорят о том, что он ухаживает.

— Извини, Айя. На старости лет в голову лезет всякая чепуха. Вот и вижу в малом большое, хотя на то нет оснований, — покаялась Эммалиэ.

После разговора Айями долго не могла успокоиться. Надо же придумать: А'Веч питает к ней интерес. Получается, Имар тоже ухаживает, но мягче и непринужденнее. Нет и еще раз нет. Имар — интеллигентный и воспитанный человек, он относится к амидарейкам с уважением и не более.

Испытывает интерес... Ухаживает за понравившейся женщиной... Разве ж это ухаживания? "Сядь"... "Пей"... "Ешь"... И принципиальность в вылавливании блох в переводах. Да и как можно оказывать знаки внимания одной, успевая гулять в клубе с другой? Нет, Эммалиэ ошиблась. Господин подполковник не преследует личные цели, а радеет исключительно по делу. Даганнам ни в коем случае нельзя выбиваться из графика по переводам, а тут у амидарейки некстати заболел ребенок. Знал бы А'Веч, что ребенок давно вырос и мечется в бреду с пулевым ранением.

А если узнает? Поймет, что его водили за нос как щенка. Господин заместитель снабжает лимонами и печеньем, рассчитывая, что ребенок переводчицы выздоровеет ускоренными темпами, и та наверстает упущения в работе. А переводчица полночи клюет носом у кровати мальчишки немногим её моложе и вытирает горячий лоб влажным полотенцем, прислушиваясь к прерывистому свистящему дыханию.

На следующий день из приемной опять доставили посылку, а внутри — баночка меда. Грамм двести, не меньше. Помощник господина подполковника вручил пакет и, передав указание начальника: "Принимать внутрь и наружно", удалился, оставив Айями в полнейшей растерянности. Мёд — это уж слишком. Такие подарки ко многому обязывают, и нужно в вежливой форме объяснить А'Вечу.

Однако неловкий разговор отложился на неопределенный срок. Даритель отбыл с очередным рейдом. Оно и к лучшему. Мельтеши перед ним Айями изо дня в день с усталой походкой и с темными кругами под глазами, и А'Веч, поняв, что целебные подарки не помогают в увеличении работоспособности, уволит без промедления.

— Говори, что хочешь, а я повторю: это не похоже на заботу руководства о подчиненных, — Эммалиэ потрясла баночкой. — Я уж забыла вкус меда. Люнечка, иди сюда. Ты у нас болеешь, вот и попробуй медок. Его передал большой начальник с маминой работы, чтобы ты росла крепенькой и выносливой.

Дочка распробовала, и глазки загорелись.

— Баб, ну, баб. Дай есё, — клянчила она, следуя хвостиком за Эммалиэ.

— Давай кушать понемножку. На мед бывает аллергия.

— Не хочу алегию. Хочу медок, — потребовала Люнечка, готовясь заплакать.

Сжалившись, Эммалиэ дала девочке ложку с медом. Дочка блаженствовала, и у Айями потеплело на сердце при виде её счастливого личика.

— Мам, а у начаника есть есё медок? А печеньки есть? — спросила Люнечка, облизав ложку.

— Не знаю, милая, — растерялась Айями.

— Господин А'Веч мог бы заменить тебя другим переводчиком, видя, что ты не справляешься с работой, — сказала Эммалиэ. — Но он предпочел пойти другим путем, и мы должны быть благодарны за его щедрость и терпение.

— Мы благодарны, — ответила Айями. Получилось резко.

Чем больше подарков принимаешь, тем глубже увязаешь в болоте лжи. С каждым новым пакетом, приносимым помощником господина подполковника, ощущаешь, как стягивает шею хомут благодарностей и признательностей. А еще ходишь по лезвию ножа — хотя бы потому что укрываешь беспомощного паренька в квартире по соседству.

Однажды во время ночного дежурства Айями прикорнула на минутку возле раненого и подскочила, когда пришла Эммалиэ для смены караула.

— Не пойму: только что закрыла глаза, а пролетело три часа, — оправдывалась Айями.

— Мы ж не железные. А уснула ты, потому что ему полегчало, — успокоила Эммалиэ.

Действительно, у паренька к утру спал жар, и раненый, обильно пропотев, задышал размереннее.

— Ставь воду греться. Нужно его обтереть, заодно поменяем постельное белье.

Однако когда Айями принесла таз и ведра с горячей водой, Эммалиэ выпроводила её из квартиры, сказав:

— Иди, готовь завтрак, а я оботру. А то он устыдится, если узнает, что его обмывала молодка.

— Да ведь он без сознания. Как узнает-то?

— Ступай, а я сделаю, как надо. Покамест у меня руки не отсохли, — гнала ворчливо Эммалиэ. — Он для меня как внук, а для тебя — мужчина, пусть и сопливый.

Температура спала, начался кашель. Юноша лаял, надрывая горло. Впалая грудь ходила ходуном, лицо краснело. Кашель мешал раненому, заставляя задыхаться от удушья.

— Соседей не обманешь, — сказала Айями. — Гхыкает-то мужской голос. На всех этажах слышно.

— Я сказала, что ко мне в гости приехал племянник, — отозвалась Эммалиэ спокойно. — А тех, кого соседство с моим родственником не устраивает, могут пожаловаться даганнам. Посмотрим, кому будет хуже. Дам показания, и вместе со мной весь дом пойдет под арест за сговор.

— Должно быть, Ниналини обрадовалась перспективе переезда в Даганнию, — хмыкнула Айями.

— А то как же. Заявила, что помогает членам Сопротивления, а чужие родственники обойдутся, — ответила Эммалиэ со смешком.

— Она не промолчит. Сдаст.

— Не сдаст, — заверила Эммалиэ. — Я слишком хорошо её знаю.

Чтобы облегчить кашель, пришлось передвинуть "кровать" ближе к буфету и приподнять раненого полулежа. Так посоветовала Зоимэль.

— Чтобы легче отходила мокрота, — пояснила она. — Ему повезло, не заработал воспаление.

Начав кашлять, паренек пришел в себя. Открыв глаза, смотрел в одну точку, и во взгляде не сразу появилась осмысленность. Еще бы, любой дезориентируется, очнувшись в непонятном месте, в темноте при свете лучины.

Айями рассказала юноше, каким образом он оказался в полуразгромленной квартире.

— Меня зовут Айями, а маму — Эммалиэ. А твое имя?

Незнакомец не мог говорить — голос пропал, и рукой пошевелить не мог, потому что ослаб. Даже моргание поначалу утомляло паренька, но потом дело пошло на поправку. При случае Эммалиэ перебрала вслух буквы, а раненый моргал, отмечая нужную. Айями записывала, и на листочке получилось "Айрамир". Аналогичным способом женщины узнали, что юноше двадцать лет.

— Ну, вот и познакомились, прекрасный принц, — улыбнулась Айями, сжав ободряюще его ладонь.

Айрамир мало походил на принца. Ранение и болезнь заострили черты лица, глаза ввалились, и стали заметны торчащие уши.

— Смотри, Айями, ваши имена похожи. Одинаковые "Ай" и "ми", — отметила Эммалиэ с воодушевлением. Ее несказанно радовало, что паренек очнулся. Значит, не впустую бдели возле постели раненого.

А тот с каждым днем крепчал. Айрамира кормили часто, но понемногу. Не желая быть беспомощным, юноша отобрал ложку у Эммалиэ и с разочарованным стоном разжал пальцы — из-за слабости задрожали руки. И естественные надобности справлял с помощью Эммалиэ, так как стеснялся Айями. И пытался самостоятельно добраться до отхожего ведра, но упал, потеряв сознание, чем напугал женщин.

— Вот упрямец. Сначала сил наберись, а потом шастай. Между прочим, пол холодный, а ты босиком, — упрекнула Эммалиэ парня, но всё же принесла галоши деда Пеалея вместо тапок.

Айрамир и разговаривать пытался, но голос исчез, оставив взамен каркающие хрипы.

— Не надрывай связки. Всему своё время, — успокоила Зоимэль, придя для повторного осмотра. — Видно, ты в рубашке родился. Могло быть и хуже.

Осмотрев раны, врачевательница осталась довольна их заживлением. Взамен использованных упаковок от лекарств, она дала другие.

— Здесь остатки, — потрясла полупустым баллончиком с аэрозолью. — Новый дать не могу, строгий учет. И перераспределите прием таблеток. Вместо трех за день давайте две, но четырежды, по половинке.

Айрамир говорил губами. Произносил беззвучно: "Привет", и Айями отвечала:

— Привет, больнушкин. Сегодня у нас на ужин перловка с мясом.

Ели вдвоем. Точнее, она помогала пареньку держать ложку с кашей и подносить ко рту.

За повседневными заботами и тревогами Айями закрутилась как белка в колесе. Когда Айрамир очнулся, она испытала неимоверное облегчение, словно с плеч упал тяжкий груз. Господин А'Веч не подозревал, что противопростудный сбор, им дарованный, заваривался для больного. Настой приносил облегчение, улучшая отхождение мокроты. Ночи теперь стали спокойнее. Айями поила юношу медовой водой, осаждая приступы кашля, и укладывалась спать. И с переводами дело пошло на лад. Имар регулярно справлялся о самочувствии дочки, и Айями отвечала: выздоравливает. Благодарила за неравнодушие и клятвенно заверяла, что догонит переводчиц и наверстает норму.

Имар рассмеялся:

— Аама, я интересуюсь не потому, что меня волнует количество знаков на даганском. Вы выглядите уставшей, и вас что-то беспокоит.

Из сказанного Айями уловила одно. У нее на лбу написано, что она ведет себя подозрительно. Наверное, глаза бегают, и шея непроизвольно вытягивается в сторону даганнов, остановившихся в коридоре у приоткрытой двери и беседующих о местных тюремных удобствах.

— Нет-нет, все беспокойства позади. Дочка идет на поправку, большего и желать нельзя, — заверила Айями поспешно, ни на миг не задумавшись о том, что в словах Имара может скрываться иной смысл.

Зато в предположении соседки об ухаживании господина А'Веча косноязычия не было, и Айями с замиранием сердца ждала, когда второй заместитель вернется в городок. Ей придется смотреть А'Вечу в глаза и благодарить за внимание и участие. И удостовериться, что Эммалиэ ошиблась.

Так и случилось. Почти. Однажды спеша на работу, Айями столкнулась с господином подполковником на крыльце ратуши. По всему видно, он приехал недавно, потому что был одет по-походному и не успел сбрить щетину, делавшую его еще грознее и неприступнее. Заметив Айями, выбросил окурок, встав с перил, и у неё вылетели из головы заранее подготовленные фразы.

— Здравствуйте. Благодарю за мед. Очень вкусный и полезный. Дочка идет на поправку, — сказала она первое, что пришло на ум.

— Хорошая новость, — кивнул А'Веч.

Айями смешалась. Что за напасть? Забылось всё, что она собиралась сказать об обязывающих подарках. Вот всегда речь течет ручейком, а сейчас накатило опустошение.

— Теперь я буду стараться на работе вдвойне... Спасибо вам.

— Рассчитываю, что так и будет.

Затянувшаяся пауза стала апофеозом неловкости. А взгляд господина подполковника... Почему Айями раньше не замечала, как он смотрит? Зато сегодня протерла глаза, умылась, и А'Веч предстал в ином свете.

— Простите, мне пора, — промямлила она и, дождавшись короткого: "Иди", метнулась в спасительное фойе.

Днем он зашел к инженерам, чтобы поздороваться, и заодно заглянул в комнату переводчиц — гладко выбритый и в офицерском мундире. Идеальный. Ни слова не сказал и вышел, зато своим появлением опять взбудоражил Айями. И вечером, выйдя на крыльцо, она заметила А'Веча разговаривающим у машины с сослуживцем. И сразу сбился шаг, и Айями почувствовала себя неуклюжей под пристальным взглядом второго заместителя.

И ночью не спалось, а вздыхалось под ворочанье и скрип диванных пружин.

Во всем виновата Эммалиэ. Зачем она сказала? Придержала бы при себе предположения, и Айями бы бед не знала. Смущалась бы, конечно, и держала дистанцию с А'Вечем, но не вела бы себя как идиотка, узнавшая, что нравится мужчине. И похоже, так оно и есть.

Господин подполковник проявил интерес и пытается ухаживать. Если принять, что Эммалиэ права, ведь у неё немалый житейский опыт, то почему А'Веч не скажет напрямик, предпочитая изобретать поводы для ухаживания? Наверное, потому что он — большой начальник, а не озабоченный юнец. У него в подчинении больше сотни человек, и стыдно становиться перед ними посмешищем. Да и гордость до сих пор помнит о пощечине в машине.

Ну и что? Айями-то какая разница? У неё своя жизнь, у него — своя. Она — амидарейка, он — даганн, который ест острую пищу, пьет кофе с солью или с перцем и курит сигареты с необычным сладковатым запахом.

А Оламирь? Должно быть, они расстались, если господин заместитель обратил внимание на Айями. Переключив интерес на переводчицу, намекнул ей и так, и эдак, а она, непонятливая, не смогла уразуметь суть намеков. Ишь какой скорый. Считает нормальным обхаживать сегодня одну амидарейку, а завтра — другую. А послезавтра — третью?

Забыть о нём! И так забот предостаточно. И опасностей, и риска. И вообще, пора бы заснуть.

Но вместо сна в памяти всплыл вечер в кабинете музыки — так живо, словно это произошло намедни. И вдруг дохнуло дождевой свежестью от окна, а скрип диванных пружин напомнил поскрипывание старого рояля. А язык явственно ощутил вкус вина, заставив Айями машинально облизнуть губы.

Прошло немало времени, прежде чем она уняла накатившее волнение, а сердцебиение вернулось к прежнему ритму. И хоть ругала себя Айями за то, что думы, сделав круговорот, неизменно возвращались к даганскому начальнику, а об одном не вспомнила. О Микасе.

27

Когда женщина понимает, что нравится мужчине, она начинает вести себя по-другому. Дольше прихорашивается у зеркала, придирчиво изучая внешность, и тщательнее подходит к выбору одежды. Даже шарф вокруг шеи обматывает иначе и иначе завязывает поясок на платье. У женщины меняется походка, а во взгляде появляется глубина и тайна. Занимаясь делами, женщина мурлыкает под нос песенку и машинально поправляет пучок на голове — не выбились ли волосы? Но, конечно же, это наблюдается, когда симпатия взаимна. Увлекшись, женщина забывает, что её поклонник — враг с чуждым менталитетом, что он — полная противоположность мужчинам-соотечественникам, и что нужно его остерегаться и избегать.

Когда женщина понимает, что нравится мужчине, она невольно выискивает его фигуру среди соплеменников и прислушивается, рассчитывая уловить знакомый голос в коридоре или на улице. А встретившись с мужчиной глазами, забывает, чем занималась минуту назад. Мужчина прохаживается по кабинету, заложив руки за спину. Усевшись напротив, изучает отпечатанные переводы, а женщина вертит в руках карандаш, не решаясь лишний раз посмотреть на мужчину. Он выхватывает карандаш и водит по строчкам. Остро заточенный грифель на мгновение замирает и продолжает движение, а потом женщине возвращают перевод без помарок и исправлений. Мужчина протягивает карандаш, и она замечает край бинта под манжетой кителя. Женщина пугается: неужели он ранен? И натолкнувшись на взгляд мужчины, мучительно краснеет. А гость поднимается и уходит не спеша. Свидетели этой сцены, а точнее, свидетельницы понимающе переглядываются и склоняются над переводами, пряча улыбки.

Вдруг становится важным видеть мужчину каждое утро и каждый вечер — хотя бы мимолетно, издали. И если не удается, одолевает разочарование, словно твердо пообещали и обманули. А еще мешает проклятая неловкость. При встрече она склеивает рот, язык прилипает к небу, и элементарные фразы даются с трудом.

Надо бы завести разговор о том, что дорогие подарки обязывают. Но Айями молчит, потому что у неё нет подходящих слов. И похоже, она стремительно глупеет в компании господина А'Веча.

— Твоя дочь идет на поправку?

— Да.

Сегодня утром Айрамир просипел: "Привет" и самостоятельно съел завтрак.

— Это хорошо. Если хочешь, я устрою баню. Попаришь ребенка, и остатки хвори выйдут.

Предложение господина подполковника ошарашило и застало врасплох. Айями растерялась, а он нахмурился. Ей вдруг пришло в голову, что А'Веч воспримет отрицательный ответ как оскорбление. Потому что не привык к отказам.

— Спасибо, — промямлила Айями. — Но боюсь, мы, амидарейцы, не приспособлены к бане. Говорят, там очень жарко.

— Кто говорит? — свел брови господин подполковник.

Почему-то Айями решила, что он не обрадуется, услышав имя Имара.

— Уборщицы рассказывали, — выкрутилась она. — Мы, амидарейцы, предпочитаем принимать ванну или душ. Из-за высокой температуры заходится сердце, и возникает опасность инфаркта.

— Откуда ты знаешь, если не пробовала? — спросил А'Веч недовольно.

— Думаю, к бане нужно привыкать так же, как человек привыкает к холодной воде, закаливаясь. То есть постепенно. Ведь мы, амидарейцы, менее выносливы, чем вы, даганны.

— Так и есть. Нас с младенчества приучают переносить жару и холод, — согласился он с оттенком самодовольства.

Маленькая лесть утихомирила А'Веча. Как вода затушила с шипением уголек — еще не раскаленный, но уже горячий. "Он вспыхивает, когда ему идут наперекор" — отметила Айями.

— Мое предложение в силе. Если надумаешь, я скажу, и баню нагреют до комфортной температуры. Домой отвезут на машине, не успеете застудиться.

— Спасибо, я обязательно подумаю, — отозвалась Айями неуверенно.

Её придавил организационный размах. Господин офицер щелкнет пальцем, и для амидарейки натопят баню — странный дом без окон и с трубой, а после отвезут с дочерью домой на автомобиле. Это больше, чем забота о больном ребенке. Это молчаливое признание того, что Айями — не только чужачка-подчинённая, но и женщина, к которой проявляет особое внимание второй заместитель полковника. Согласившись с его предложением, она согласится принять его ухаживания со всеми вытекающими последствиями. Об этом узнает гарнизон, узнает город, узнает Эммалиэ. Горожане будут злословить за спиной и не упустят случая вылить на голову помои из окна.

Пока не поздно, нужно объясниться с господином А'Вечем вежливо, не оскорбив его достоинства.

Хорошая мысль, но Айями молчала, проглотив язык. Потому что правильные слова как назло не шли на ум. Дома она обдумает речь, прорепетирует и постарается убедить А'Веча в нескромности поблажек, предоставленных амидарейской переводчице.

А обдумывать и репетировать не потребовалось.

Вечером Айями, прихватив пачку крупы, отправилась к Оламирь. Надо же расплачиваться, пусть долг и отсроченный.

— Не торопишься, подруженька, — хозяйка небрежно бросила крупяной брикет на трельяж.

Она пополнела. Обесцветила волосы, став снежной блондинкой. А брови, наоборот, жгуче чернила и пририсовала родинку над губой.

— Возникли трудности. Я буду платить частями.

— Не затягивай. А то мне начинает казаться, что специально медлишь. Не надейся, что забуду. У меня память длинная.

— Я держу слово, — ответила Айями раздраженно.

Оламирь поправила завитой локон, и на пальце сверкнул камень.

— Нравится? — вытянула она руку. — Как тебе? Это аметист.

— Впечатляет.

— В следующий раз полюбуешься на сережки. К тому времени привезут, — Оламирь с нежностью погладила граненый камешек в оправе. — Смотри и учись, как нужно правильно обрабатывать ухажера.

Определенно, полковник О'Лигх стал новым поклонником. И, к тому же, восторженным, судя по размерам кольца.

— Дорогой подарок, — согласилась Айями. — Твой кавалер щедрый.

Хозяйка прищурилась, оглядев гостью с головы до пят.

— Надумала отбить? Не сможешь. Силенок не хватит.

— И не собираюсь, — пожала плечами Айями и повторила слова соседки: — Не знала, что даганны умеют ухаживать.

— Умеют. Найдешь подход к мужику, и он у тебя в кармане. Вот я нащупала нужную струю, и зам полковника ест с руки как дрессированный. Знаешь такого?

— Видела пару раз, — ответила Айями через силу.

— Не вздумай строить ему глазки. Любого, кто перейдет мне дорогу, давлю, не раздумывая, — предупредила Оламирь.

— И не собиралась, — повторила Айями. — До свидания.

Стало быть, они не расставались, и А'Веч не мелочится на подарки для своей дамы. Где он добывает драгоценности? Наверное, конфисковал у арестованных или получил свою долю при разграблении столицы. Будучи школьницей, Айями не раз листала в читальном зале библиотеки атлас "Сокровища амидарейской культуры" и разглядывала на фотографиях ювелирные украшения невиданной красоты. Мерзко носить побрякушку, снятую силой с чужой руки, и не менее низко дарить зазнобе драгоценности, принадлежавшие когда-то амидарейской казне. Цинизм и мародерство.

— На тебе лица нет, и глаза блестят, — встревожилась Эммалиэ. — Заболела?

— Устала.

— Выпей чаю с лимоном, в нем много витаминов. И определись с подарками от руководства. Принимать их становится неприличным. Поговори с господином А'Вечем. Объясни, что они ко многому обязывают.

— Да, я так и хотела, — вздохнула Айями.

Сегодня она помолилась как положено — на коленях перед образами. Основательно, не менее часа. Заодно прочитала молитву за отрезвление, избавившее от абсурдных фантазий. Как пить дать, святые помогли, сняв шоры. Подумать только, Айями чуть не забыла о том, что господин подполковник — враг. Чужак. Захватчик, оккупировавший родную землю. Айями, должно быть, сошла с ума, вообразив, что в его внимании кроется нечто большее, чем беспокойство о выполнении нормы переводов.

Во всем виновата Эммалиэ. Если бы не она, Айями не истолковала бы превратно сыплющиеся от начальства милости и не выставила бы себя наивной школьницей. Но, как ни оправдывайся, а горечь из-за слов Оламирь не уходит, и на душе муторно.

На следующий день из приемной принесли очередную бандероль, а внутри — фигурки зверей и птиц. Айями не сразу сообразила, что они отлиты из шоколада.

Эммалиэ права: чем дальше, тем запутаннее. Айями не лучше и не хуже других переводчиц, а в последнее время едва поспевает за коллегами. И больной ребенок — не оправдание, чтобы пользоваться незаслуженными поблажками. Зато особое отношение руководства подразумевает особый спрос.

Вечером господин А'Веч разговаривал у крыльца с сослуживцами — такими же рослыми и широкоплечими детинами. Похохатывали, курили.

— Простите, вы уделите мне минутку внимания? — попросила робко Айями, и даганны замолчали, переглянувшись с ухмылками.

— Уделю, — ответил второй заместитель полковника. — Пойдем.

— Вот, — протянула Айями пакет, когда они отошли в сторону. — Благодарю вас за исключительную заботу и поддержку. Простите, но я не могу принять.

— Почему? — прищурился А'Веч.

— Это чересчур. Так нельзя, — сказала Айями, отведя взор. Хотела добавить: "И неприлично", но не решилась.

— Глупое объяснение. Настоящая причина?

— Вы безосновательно выделяете меня среди переводчиц.

— А как прикажешь тебя подстегивать? Мне нужно, чтобы ты работала с прежним энтузиазмом, — ответил он резко. — Мало опозданий, вдобавок снизилась производительность труда.

Айями вспыхнула, губы задрожали. Подняв глаза, напоролась на колючий взгляд и нахмуренные брови.

— Я предлагала отработать опоздание — мою просьбу проигнорировали. А за снижение нормы заплатят по факту.

— Нам не нужны лентяи, которые не справляются с обязанностями, — отчеканил А'Веч.

— Я поняла. Буду стараться, — кивнула Айями. Положила посылку на снег и пошла, куда глаза глядят, а господин заместитель смачно выругался. Но Айями, удалившись, не расслышала, что он ругал себя за несдержанность, и не знала, что он злился на приятелей, ставших очевидцами воспитательной беседы.

На этом ухаживания господина подполковника закончились. Вернее, он и не ухаживал. Пожалев Айями, измотанную бессонными ночами, решил помочь, а она выдумала невесть что. Видно, Айями плохо старалась, сглаживая острые углы в разговоре, потому как умудрилась оскорбить великодушие господина А'Веча. Теперь, когда доводилось столкнуться, Айями вежливо здоровалась и проскальзывала мимо мышкой. Господин заместитель кивал хмуро, и она чувствовала, что его переполняют раздражение и недовольство.

Вскоре А'Веч уехал. Утром. И Айями его проводила, совсем случайно. Она спешила на работу, обходя заведенные фырчащие машины, и на пороге фойе едва успела затормозить перед даганном в ватной куртке, сперва его не узнав. Получилось неловко. Стояли друг против друга, и А'Веч изучал окружающую обстановку с озабоченным видом.

Раздался требовательный гудок автомобиля — раз, второй.

— Сейчас! — рявкнул господин заместитель, открыв дверь, и Айями, вздрогнув, смешалась.

Хорошо, что на них не обращали внимания. Фойе пустовало, дежурный за стойкой бросил мимолетный взгляд и вернулся к делам. В ногах клубились морозные пары.

— Надеюсь, болезнь не вернется, — сказал А'Веч, наблюдая, как из машины вышел водитель и закурил.

— Спасибо, я тоже горячо надеюсь.

— Повтори падежи и склонения.

— Хорошо.

— И неправильные формы глаголов.

— Хорошо.

Он помолчал. Кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и вышел на крыльцо. А Айями, заметив любопытство дежурного, тянувшего шею, заторопилась наверх, но на лестничной площадке бросилась к окну, чтобы посмотреть, как покидают площадь машины. Ну, зачем он повстречался и снова взбаламутил? Сначала попрощался с Оламирь, а затем приехал в ратушу, чтобы напомнить Айями: его отъезд — не повод для праздности на работе. Наверное, из этой поездки А'Веч привезет своей даме обещанные серьги.

А теперь приложить разгоряченные щеки к холодному стеклу и, остудившись, идти на работу.

Из обрывков мужских разговоров Айями поняла, что часть военных отправилась на север страны. Там активизировались бандитские формирования, которые пребольно жалили захватчиков. Под бандитами подразумевались партизанские отряды амидарейцев.

— Даганны стягивают силы, чтобы ударить враз и ликвидировать махом, — сделала предположение Эммалиэ.

— Понимаете, что это значит? — взбудоражилась Айями. — На севере сопротивляются. Вдруг удастся выбить даганнов с нашей территории?

— Насчет "выбить" — не знаю, а вот выдвинуть ультиматум и заставить считаться с требованиями — вполне, — согласилась Эммалиэ.

Теперь Айями вслушивалась в разговоры военных с утроенным вниманием: отобьются партизаны или потерпят поражение? И не забывала о наставлениях А'Веча. Коли указали на профессиональную несостоятельность, нужно исправляться. Айями стала задерживаться в ратуше вечерами и брала переводы домой, благо Айрамир шел на поправку, и появилось свободное время.

Спустя полтора-два часа сверхурочных в кабинете переводчиц появлялся помощник господина подполковника и объявлял:

— Машина подойдет к крыльцу через пять минут.

Он терпеливо дожидался, пока Айями наведет порядок на столе, наденет пальто и выйдет из комнаты. Молча провожал до фойе и следил, чтобы Айями уселась в автомобиль. От переводчиц она узнала, что помощника зовут В'Аррас. Поначалу пыталась протестовать: слишком мало времени ей отводили на сверхурочные, и дополнительные час-два не помешали бы работе. Но помощник А'Веча оказался неубеждаемым и упрямо гнул свою линию, выпроваживая Айями из ратуши.

Она пыталась отказаться и от машины. Водитель провожал до дверей квартиры, и каждый раз Айями захлестывала паника: вдруг даганн услышит кашель паренька и догадается, что в жилище по соседству скрывается раненый беглец? Или невзначай приложит руку к двери и почует, что внутри обжитое помещение. Видимо, она разговаривала с В'Аррасом на разных языках, а не на даганском, потому что помощник сказал:

— У меня приказ — обеспечить доставку до места проживания.

Его тон не оставлял сомнений: Айями будет добираться домой на автомобиле по-хорошему или по-плохому. Деваться некуда, нужно приспосабливаться. Айями предупредила домашних, в какие часы следует соблюдать предельную осторожность. Ни кашля, ни чиха, ни голосов. Дополнительным сигналом служил свет фар машины, заворачивающей к подъезду.

Имар тоже задерживался на работе по своим инженерным делам. Он предложил заняться разговорным даганским, но Айями, извинившись, отказалась и вкратце объяснила, почему.

— Мне нельзя отставать от других переводчиц. Я должна трудиться с отдачей, чтобы заслужить паек, — ответила бесхитростно.

— Если вас ущемляют или обижают, поделитесь со мной, — потребовал Имар.

— Наоборот, я всем довольна, — заверила Айями.

По окончанию рабочего дня она корпела над переводами, а Имар в соседнем кабинете обкладывался схемами и чертежами.

— Аама, отдохните. У вас покраснели глаза от переутомления. Давайте выпьем чаю, — предложил он как-то. — Это займет пять минут, не более.

Питие пустого чая Имар не понимал, несмотря на любовь к пряностям, которые даганны добавляли во всё съедобное. Даже к чайным листьям подмешивали кардамон, придававший напитку пикантный вкус.

— Хоть и ароматно, но не люблю хлестать горячую воду, — признался Имар, посмеиваясь.

Он приносил не только кружки и заварку в чайнике, но и сдобные сухарики или медовые шарики с толчеными орехами или кубики жженого сахара. Скромные горсточки, но вполне достаточно, чтобы Айями отказывалась от угощения.

— Не обижайте меня, — настаивал Имар в шутливой манере. — Я всё равно съем перед сном и не замечу.

Во время "пятиминуток" Айями узнавала много интересного. Например, о Триедином, которого даганны упоминали в разговорах.

— Как бы объяснить попроще... — задумался Имар. — Триединый — основа всего сущего, что нас окружает. Он же земля, он же вода, он же воздух. Триединый — муж и возлюбленный супруги своей Доугэнны. Его изображают в различных вариациях, сочетающих признаки трех начал. Например, с телом льва, с крыльями, клювом и с рыбьим хвостом.

"Вот уродство" — подумала Айями. Хотя то же самое победители говорят и о Хикаяси.

— От союза Доугэнны и Триединого появились доугэнцы, — продолжил Имар. — Триединый — наш отец и бог, и одаривает своих детей милостью. Те, кто поклоняется водному началу, непревзойденные пловцы. У тех, кто проявляет уважение к земному началу, острый слух и зрение. А у тех, кто чтит воздушное начало, отменное обоняние и интуиция.

— Волшебная история, — признала Айями. — А вы какому началу поклоняетесь?

— Мне покровительствует земля, поэтому и клановый знак — тигр. А-а, забыл пояснить, — сказал он с досадой. — Доугэнцы, поклоняются разным началам: небесному, земному и штормовому, и все начала замкнуты в круг. Так что треть гарнизона — мои сородичи по духу.

— Как и ваши коллеги?

— Частично. Трое из штормового круга, а двое — из земного, — пояснил Имар. — Я думал, вы будете смеяться, узнав об общественном устройстве моей страны.

— И зря, — ответила Айями серьезно. — В моем понимании круг — то же самое, что национальность.

— Примерно так. В круг входят различные кланы, и между ними существуют более близкие связи. Например, кланы Саблезубых и Огненных тигров имеют общую историю, потому что разделились два века назад. А у Тигров общие корни с Львами, Барсами и Рысями. Зато с Волками у нас родство по духу. Но если в хитросплетениях родного круга я худо-бедно разбираюсь, то штормовые и небесные кланы для меня — дремучий лес, — сказал он весело, и Айями улыбнулась.

— Красиво звучит. Волки, тигры...

— Земля кормит нас, дает нам силы, и мы уверенно стоим на четырех лапах, — ответил Имар с гордостью. — Хотите взглянуть на клановый знак? Заодно покритикуете. Я выбирал рисунок, будучи мальчишкой. Хотел выпендриться, а в результате клыки тигра получились гораздо больше морды.

— Ну-у... — протянула Айями. Ситуация показалась неловкой. Ведь Имару придется расстегнуть китель, рубашку и обнажить плечо.

От замешательства спас помощник В'Аррас. Заглянув в комнату, он выдал неизменную фразу:

— Машина подойдет через пять минут.

— Мы еще не закончили, — отозвался Имар с недовольством. — Работы непочатый край.

"Знаем мы, как вы работаете" — нарисовалось на лице В'Арраса, но вслух он не произнес и застыл, ожидая, когда Айями наденет пальто.

— Можете идти. Я сопровожу переводчицу до машины, — сказал Имар.

— Не положено. Мне дали четкие указания, — отрапортовал помощник.

— Почему тот, кто раздает указания, не позволяет задерживаться на работе, а потом грозится уволить за низкие показатели? — напирал Имар.

— Не могу знать, — ответил тот невозмутимо.

Пришлось Айями под неусыпным взором В'Арраса навести порядок на столе и отправиться домой на машине. Правда, Имар тоже спустился в фойе и галантно попрощался.

В другой раз на "пятиминутке" Айями узнала, что в Даганнии нет столицы.

— Как так? — растерялась она. — А как же министры и председатель правительства?

— Основной просчет амидарейцев состоял в том, что они планировали захватить нашу столицу, вынудить руководство страны сдаться и принять условия капитуляции. Мы пустили противнику пыль в глаза, назвав столицей один из городов. Амидарейская армия потеряла около месяца, осаждая город. Это время стало для нас стратегически важным, хотя от поселения ничего не осталось. Но, жертвуя малым, выигрываешь в большом.

Имар замолчал, предаваясь невеселым воспоминаниям. Молчала и Айями. Это её соотечественники вторглись в другую страну с захватническими целями и безжалостно шли к цели.

После паузы морщинка на лбу мужчины разгладилась, и Имар продолжил прежним шутливым тоном:

— На самом деле мы живем кланами в поселениях, называемых церкалями*. Чем крупнее церкаль, тем крепче и многочисленнее клан, его основавший. Бывает так, что церкаль основывают два клана, но, набрав достаточную силу, разделяются.

— Напоминает роение пчел, — не удержалась Айями. — Простите, я не хотела...

— Точное сравнение, — улыбнулся рассказчик. — Если клан достаточно многочислен, и у него есть резервы и возможности, то он может основать новый церкаль. Часть клана отделяется и получает право основания новой ветви земного круга. Так, мой клан отделился от Огненных тигров два столетия назад, но родственные отношения до сих пор крепки.

— Но как же вы управляете страной? — изумилась Айями. — Кто собирает налоги и издает указы?

— Каждый круг выбирает командора из уважаемых и опытных глав кланов, а командор формирует из соратников Совет себе в помощь. Раз в полгода командоры встречаются и принимают законы, обязательные для всех кругов. Для церкаля, принимающего высоких гостей, это большая честь. Также члены Совета каждого круга периодически съезжаются на собрания, где обсуждают и разрабатывают законопроекты и правила. Церкаль — это самостоятельная административная единица со своей казной и налогами, и между поселениями существуют товарно-денежные отношения.

— В Даганнии есть деньги? — удивилась Айями, увлекшись рассказом. До сего дня она не задумывалась о степени цивилизованности даганнов, считая что в дикой стране процветает натуральный обмен.

— Мы не пользуемся, как вы, бумажными купюрами и металлическими кругляшами с нулевой ценностью. У нас в ходу монеты — медные, серебряные и золотые.

— Неужели из чистого золота?

— Да, из золота высочайшей пробы, — подтвердил Имар.

— Нам показывали Купитец. Какой клан его основал?

— Купитец — сельскохозяйственный церкаль. Принадлежит штормовому кругу, и там заправляют два клана.

— Непривычно. Похоже на феодализм, — пробормотала Айями. — Ой, простите, пожалуйста.

— Тем не менее, у нас нет гражданских войн и кровопролитной борьбы за власть. Между церкалями существует мирное соперничество. Соревнуются во всем — какой город богаче и многочисленнее, и у кого больше "деток", так называют отделившиеся кланы. Знаете, в чем отличие вашего и нашего мировоззрения? Ваша религия пропагандирует смерть как решение проблем. Вы с легкостью расстаетесь с жизнью. А наша религия приветствует плодовитость и семейственность. Мы, наоборот, хотим жить! — воскликнул Имар.

— И мы хотим, — ответила Айями тихо, растерявшись горячностью его тона.

— Не спорю. Война закончилась, и по земле ходят амидарейцы, отказавшиеся от тхики, — согласился он. — Но сколько людей избрало другой, более легкий путь?

— Наверное, вы правы, — понурилась Айями.

Её расстроили слова Имара, повторившего выводы господина подполковника: амидарейцы трусливы, малодушны и предпочитают прятать голову в песок как страусы. Почему даганны не хотят понять и признать свободу вероисповедания? Почему навязывают свои взгляды?

Айями вдруг вспомнила о незаконченном переводе. Имар сперва не понял, что настроение слушательницы изменилось, но вскоре заметил, что она замкнулась.

— Аама, простите за прямолинейность и несдержанность. Но я рад, что вы не выбрали легкий путь. У вас есть родные, ради них стоит жить. Воспользуйся вы тхикой, и мы с вами не встретились бы. В этом мире много интересного и неизведанного, и было бы глупо расстаться с жизнью.

Неизведанное... Айями прожила бы в городке до старости и работала бы на фабрике. Вырастила бы дочь, которая упорхнула бы из семейного гнездышка, и центром вселенной стал бы Микас. Возможно, когда-нибудь они накопили бы денег для поездки в Алахэллу на годовщину свадьбы, лет этак через десять-двадцать. И вспоминали бы путешествие до конца жизни, а потом последовали бы друг за другом в царство Хикаяси. Вот и вся неизведанность. Но война лишила и этих крох.

Айями расстроилась еще больше и отгородилась стеной молчания и вежливыми "да", "спасибо", "благодарю", как Имар ни пытался растормошить.

— Что мне сделать, чтобы прогнать печаль из ваших глаз?

— Не обращайте внимания, это пройдет. В последнее время настроение скачет из крайности в крайность.

Свернув из бумаги кулёк, Имар ссыпал сахарные кубики.

— Вот, возьмите. И не вздумайте отказываться. Вы и так не пробуете то, чем я угощаю. А между прочим, вкусно.

В "пятиминутках" Айями налегала на чай, пробуя сладости чисто символически, потому как история с подарками от господина А'Веча многому научила.

— Спасибо, — смутилась она. — Вы меня балуете.

— Аама, я хочу баловать, но вы не позволяете, — выдал Имар.

Айями уставилась на него в изумлении, и кулек выпал из рук. Оба синхронно присели, чтобы поднять злополучный пакетик, и Имар оказался рядом. Так близко, что Айями обдало жаром, в голове перепуталось, а руки задрожали.

— Это неправильно... Так нельзя...

— Можно, но вы не желаете замечать, — сказал он требовательно.

На его щеке свежий порез от опасной бритвы, нос слегка искривлен, наверное, когда-то был сломан, лоб высок, а губы полноваты. И они приближаются... приближаются к её лицу...

И прикасаются к губам.

Это не похоже на поцелуй. Осторожно, деликатно. Разведка. Пробный шар. Вкус кардамона и карамели.

Имар дегустирует, и ему нравится, судя по закрытым глазам. Черная кайма ресниц очертила контур сомкнутых век. А Айями ошеломлена. Она отклоняется, пытаясь увернуться, но Имар не позволяет. Захватив её рот, усиливает нажим на губы. Еще пара секунд, и Айями грохнется на пятую точку, а Имар нависнет сверху.

За спиной кашлянули, и голос В'Арраса произнес ровно:

— Машина подойдет к крыльцу через пять минут.

Ахнув, Айями подскочила как пружина, поправляя платье. Поднялся на ноги и Имар.

— Мы разговариваем, обождите за дверью! — рявкнул разъяренно.

— Не положено, — ответил помощник, не убоявшись, хотя был пониже ростом.

— Не знаю таких правил. Вы превышаете свои полномочия, — процедил Имар, сжимая и разжимая кулаки. Видно, он едва сдерживался, чтобы не схватить наглеца за грудки и не вышвырнуть за дверь, но понимал, что рукоприкладство при исполнении грозит трибуналом.

— Подайте рапорт по форме с перечислением нарушений, и его рассмотрят в установленном порядке, — напомнил В'Аррас невозмутимо.

Айями с пунцовым лицом отвернулась к окну. В отражении Имар довольно быстро взял себя в руки, утихомирив гнев. Подойдя сзади, обнял её за плечи, не стесняясь присутствием постороннего.

— Аама, я не тороплю, но рассчитываю услышать когда-нибудь "да", — сказал на ухо. Получилось интимно, для двоих, и Айями не знала, куда спрятаться от неловкости.

Она не помнила, как добралась домой, потому что отложилось сумбурно и невнятно. Вроде бы её сопроводили до машины оба даганна: один — с бесстрастным видом, другой — с превосходством победителя. И вроде бы шофер отвез и доставил до двери.

Люнечка прыгала горным козликом, засунув за щеку сахарный кубик, а Эммалиэ спросила:

— От господина А'Веча?

— От господина Л'Имара, — пояснила Айями.

— Он тоже проявляет беспокойство о твоей работе и о Люнечке?

Молчание Айями ответило красноречивее любых слов, и Эммалиэ нахмурилась.

— Ты дала повод?

— Нет.

Интересно, считается ли поцелуй мелочью, недостойной внимания? Пожалуй, стоит сказать спасибо В'Аррасу, выручившему в затруднительной ситуации.

— Понятно. Что будешь делать?

— Не знаю, — Айями потерла устало переносицу.

— Рано или поздно это бы случилось, — сказала Эммалиэ задумчиво. — Если не господин Л'Имар, то кто-нибудь другой. Вокруг тебя мужской коллектив. На орду даганнов — три переводчицы и несколько уборщиц. Удивительно, что тебе предложили сейчас, хотя ты давно устроилась на работу.

— Со мной работают две девушки, и им не намекали... не предлагали, — Айями выдавила через силу последнее слово.

— Тем более удивительно. И нужно молиться, чтобы и впредь на вас не обращали внимание. Даганны — потребители. Когда-нибудь они вернутся на родину к своим семьям, а мы для них — временное развлечение. Обычная физиология "мужчина плюс женщина". Господин Л'Имар — вежливый и обходительный человек. Думаю, он адекватно воспримет отказ и не станет тебя принуждать.

— Да, я тоже так думаю, — отозвалась Айями эхом.

Концовка рабочего дня немало её ошарашила и озадачила. Кто бы мог подумать, что Имар рассчитывает на нечто большее, чем профессиональное общение по делу. Ну да, он провел с Айями немало часов и немало помог в освоении разговорного даганского и технических терминов. Даже краткий политликбез провел. У Имара отменное чувство юмора, он всегда корректен и не позволяет себе вольностей. Не вульгарен и не пошляк. Если на то пошло, он — исключение из всей даганской нации.

Айями потрогала губы. Имар — второй мужчина, её поцеловавший. Первым стал муж.

Странно, поцелуй не заставил затрепетать и не опалил огнем, как это было с Микасом. Хотя четыре года назад она была молода и полна надежд, а теперь старуха. Возрастные изменения мало затронули тело, но состарили душу.

"Мы любим в жизни только раз" — вспомнились слова из песни. Единожды прикипаем — и до конца своих дней. Потому что в сердце хватит места лишь для одного. Не появись помощник В'Аррас в кабинете, кто знает, чем закончился бы рабочий вечер. Хотя нет, он закончился бы пощечиной. Или слезами и истерикой.

Если бы Имар не был начальником. Если бы не был победителем, диктующим условия и раздающим милости. Если бы стал меньше ростом и сбросил половину мышечной массы, сменил цвет глаз и волос, и вероисповедание...

А вот ради дочки Айями бы вытерпела. Закрывала бы глаза и изображала страсть. Зато Люнечка каталась бы как сырочек в маслице.

Имар добр, он не разозлится, услышав отказ. А если рассвирепеет? Эвон превратился в настоящего тигра и чуть не загрыз В'Арраса. И Айями житья не даст. А значит, нужно подобрать правильные слова. О чем бы?

Например, о том, что горожане будут перетряхивать грязное белье и перемывать косточки. Или о том, что соседские дети запросто бросят Люнечке в лицо: "Дочь шлюхи!" Или о том, что Айями останется в вакууме, как Оламирь, с которой здороваются по крайней необходимости. А когда надобность сходит на нет, отворачиваются и делают вид, что незнакомы. Одно дело — прийти в клуб по нужде, и совсем другое — ходить туда регулярно. Эммалиэ рассказывала, что некоторые женщины крутят романы с военными. Говорила осуждающе, потому что считала: искренностью в отношениях и не пахнет, а разит торговлей. Даганны покупают, амидарейки продают. С женщинами, забывшими о гордости, не общаются, не выручают в трудную минуту и не помогают по-соседски. Коли получила работу, к чему снова лезть в офицерскую койку?

Хорошую стратегию придумала Айями. Выверенную от первого слова и до последнего. На этот раз она не опрофанится, как в разговоре с господином подполковником. Напустит на лицо маску скорби и страха, и быть может, выдавит слезу. Искренне и вдохновенно поведает Имару о незавидной доле женщин, встречающихся с даганнами. Он поймет и не станет настаивать.

Утром Эммалиэ подержала за руку, напутствуя на прощание:

— Я верю в тебя. Всё будет хорошо.

"В конце концов, амидарейцы мы или нет? Мы выпутывались из ситуаций в тысячу раз безнадежнее" — прозвучало в её словах, и Айями, кивнув, уверенно отправилась на работу.

Запал приувял, когда в комнате переводчиц появился Имар. Он пребывал в отличном настроении. Сыпал шутками, смеялся вместе с девушками и многозначительно поглядывал на Айями. На обеде угощал амидареек фркутовыми цукатами и вообще, проявил себя безукоризненным кавалером.

"Ну почему он обратил внимание на меня?" — подумала раздосадованно Айями, наблюдая, как Мариаль зарделась от пикантной мужской шутки, а Риарили смущенно улыбнулась.

В завершение обеденного перерыва Имар сказал:

— Аама, надеюсь, после работы мы займемся разговорным даганским.

Уверенность в голосе не оставляла сомнений: Имар рассчитывал услышать "да" как можно скорее, например, сегодня вечером.

— Стоит заняться, — согласилась Айями вежливо. И заодно разрешить недоразумение с глазу на глаз, без свидетелей, не ущемив мужского самолюбия.

Пока минутная стрелка ползла по кругу, неумолимо наматывая час за часом, Айями сидела как на иголках. Судорожно вспоминала и повторяла шепотом заготовленные фразы. И вздрогнула всем телом, когда в комнату стремительным шагом вошел Имар. Он явно спешил, но без суеты, как человек, привыкший в любой момент срываться с места, чтобы исполнить приказ.

— Простите, Аама, сегодня урок отменяется. Через полчаса я отбываю в командировку, — сообщил с разочарованием. — Дня на три или на четыре. Бесы бы побрали эту внезапность! — выругался Имар, взъерошив волосы. — Постараюсь как можно быстрее закончить дела и вернуться в гарнизон. Вы будете ждать?

Айями посмотрела растерянно на девушек, прислушивающихся с любопытством к беседе, и ответила:

— Да, конечно. Возвращайтесь скорее.

А что тут скажешь? Вот и весь разговор.

________________________________________

Cercal — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии.

28

Спеша обрести самостоятельность, Айрамир вскоре поднялся на ноги — сначала нетвердо, затем увереннее. Испытывая неловкость за свою слабость, он старался быть меньшей обузой. Строгал лучины ножом, топил печку, скоблил миску из-под каши, даже портки стирал самолично. И мылся теперь в одиночестве, отвергая предложения Эммалиэ о помощи. И собрался было пройтись по пустующим квартирам в поисках дров, но она запретила.

— Куда, окаянный? Бухаешь как филин. Долечись сначала, а уж потом заново горло выстужай. И перед соседями лишний раз не маячь.

Хоть и не разрешила Эммалиэ высовывать нос из квартиры, однако же распустила старый свитер, подключив Люнечку к важному делу, и принялась за вязание носок и варежек для раненого.

— Тут и на шарф хватит, — прикинула, подбросив клубок с шерстью.

Когда связки оттаяли, Айрамир заговорил. К Эммалиэ он обращался на "вы", а к Айями — на "ты". Последняя не стала спорить, потому как разница в возрасте уравнялась жизненным опытом парня.

Айрамир оказался родом из маленького городка под столицей. После всеобщей мобилизации ушли на фронт отец и старший брат, а через полгода мать получила похоронку на мужа и, не пролив ни слезинки, отправилась в храм за милостью Хикаяси. А через год брата причислили к пропавшим без вести. Айрамир, едва ему исполнилось семнадцать, тоже записался добровольцем.

— Сначала даганскую землю утаптывали, а потом фронт пополз в нашу сторону. А затем и вовсе покатился, — рассказывал он низким сиплым голосом, не сочетающимся с щуплой фигурой и исхудавшим лицом.

Повествовал немногословно.

Воевал. Повезло пройти через войну целым и невредимым. Попав в окружение, прибился к партизанскому отряду. Нападал на конвои и продуктовые обозы, устраивал диверсии в тылу врага. Партизаны неплохо пощипали перышки даганнам, пока отряд не нарвался на засаду. С двумя товарищами на чистой удаче Айрамир перешел линию фронта, к своим. А вскоре — отступление к Алахэлле, сначала пешком, затем вприпрыжку. После капитуляции прибился к компании беглецов. Прятались, в основном, по деревням и поселкам — так безопаснее. Заодно помогали по хозяйству, отрабатывая жратву. Хуторские приносили новости: в стране безвластие, правят победители, а союзники не показываются. Айрамира обнадежили: имя брата промелькнуло в списках пленных, а значит, нужно идти на юг страны. И дошел, но впустую. Оказалось, в списках много опечаток, потому как их составляли на слух.

— Неисповедимы пути судьбы, — пробормотала Эммалиэ, выслушав рассказ. — За войну не получил ни царапинки, а сейчас умудрился подставиться под пулю.

Айрамир с тремя товарищами прятался в пригородном поселке недалеко от железнодорожной станции. Когда даганны приезжали за подушным оброком, мужчины спускались в погреб, вырытый под хлевом. Зима загнала в ловушку. По глубокому снегу далеко не уйдешь, поэтому решили дождаться первого потепления и двинуть западнее. В народе поговаривали, будто там набирает силу ополчение. Но нагрянула облава, и пришлось дать дёру чуть ли не босиком. В спешке Айрамир прихватил куртку и какое-то тряпье, но, не добежав двух шагов до спасительной рощи, схлопотал пулю в спину. Как ему удалось добраться до города и не попасться на глаза военным — чудо и загадка. А сотоварищей он потерял.

Айями слушала, не дыша. Слишком уж страшные вещи рассказывал паренек, повзрослевший в семнадцать лет. Монотонно повествовал, как само собой разумеющееся. О том, что тела убитых оставляли на поле боя — потому что на упокоение не хватало ни времени, ни свободных рук. О том, что в полевом госпитале раненых привязывали к операционному столу и отпиливали без наркоза конечности, раздробленные в месиво, — потому что закончились медикаменты. О том, что боевой товарищ, у которого началась гангрена, предпочел не ампутацию, а хику, но из-за инфекции дорога к беспробудному сну превратилась в мучительную агонию.

— Дождусь тепла и отправлюсь на запад, там много наших. Нам бы зиму пережить, и опять попрём на врага, — сказал Айрамир убежденно.

— На западе — Риволия. Вдруг союзники помогут? — предположила Айями.

— В сраку их, — ответил парень хмуро. — Хватит. Один раз с их помощью уже проиграли войну. Лишь идиоты наступают дважды на одни и те же грабли.

Как-то утром Айями принесла гречневую кашу с пылу с жару. Юноша вяло поковырялся и отставил миску в сторону.

— Осточертело. Даганская жратва вот здесь сидит, — провел по горлу ребром ладони.

— А мы едим, — ответила Айями спокойно. — Весь город ест. И обе печки топим аффаитом.

Который, кстати, скоро закончится. Даганны думали, что Айями растянет щедрый подарок до весны, а она расходует волшебный уголёк налево и направо, в том числе и на парня, в голову которого от безделья лезет разная ерунда.

— Сволочи поставили вас на колени, а вы и рады лизать сапоги, — высказался Айрамир прямолинейно.

— А что ты предлагаешь?

— Сопротивляться! Перебить гадов и захватить ратушу!

— Каким образом? — удивилась Айями. — В городе наберется десятка два мужчин, да и то старики и комиссованные.

— Уже неплохо, — кивнул парень. — Спланируем, рассчитаем и нападем.

— В гарнизоне около сотни даганнов, а может, и больше, не включая раненых в госпитале!

— Вот и не сиди сиднем, а сосчитай, сколько у них машин, людей и оружия. Как часто бывает смена караула, и какие маршруты у патрулей. И подозрений не вызовешь. Каждый день крутишься у гадов под носом.

Айями опешила от начальственного тона.

— Каким образом? Я работаю с утра до вечера, голову от стола не поднимаю. Если не выполню норму, снизят заработок. И вечером некогда смотреть по сторонам — дома дел невпроворот.

— Пустые отговорки, — скривился Айрамир. — Ты придумываешь оправдания собственной трусости. На самом деле даганны вас устраивают. Быстро же в вашем городе забыли об отчизне.

— Знаешь, что? — вспылила Айями. — У меня на руках дочь и мать, и я делаю всё, чтобы они были сыты и здоровы. С чем нас оставила родина, на зиму глядя? Мы траву жевали, чтобы не умереть с голоду.

— А даганны бросили вам подачку и приручили, — сказал Айрамир с презрением.

— Между прочим, эту кашу ты ел так, что за ушами трещало.

— Потому что не знал, — отвел он взгляд.

— Чем же вас кормили деревенские?

— По-разному. Картошкой или супом. Кашей с отрубями. Иногда сало или мясо перепадало.

— Извини за то, что картошечки с маслицем не наварила, — развела Айями руками. — Была у нас делянка, да пришлось от неё отказаться, потому что жизнь дороже. Вот ты упрекаешь меня в трусости, а из меня аховая разведчица. За даганнами нужно наблюдать не день и не два. Часами следить, а у меня нет времени. Или ты предлагаешь поинтересоваться напрямик, чтобы недолго мучиться? Подойти к ихнему полковнику и попросить график смены караула.

— Зря прибедняешься. И от женщин немалая польза. Можно подлить воду в бензобаки. Можно отравить даганнов. Можно украсть секретные бумаги, — разошелся Айрамир.

Айями уставилась на парня в недоумении. Никогда бы не подумала, что у него грандиозные планы на амидареек. Неужто Айрамир не понимает, что его фантазии — борьба с ветряными мельницами? Во-первых, в городе, под носом у даганнов, технически невозможно организовать диверсию. Во-вторых, если она всё-таки удастся, то не сыграет большой роли. Порченый бензин заменят свежим, проведут расследование и выявят зачинщиков.

— Думаешь, даганны тупы? Они быстро вычислят виновных. Меня арестуют, а дочку отберут и увезут в Даганнию.

— Если не пытаться, то дело не сдвинется с мертвой точки, — напирал парень. — Поодиночке мы слабы, а вместе — сила.

Складывалось впечатление, что спорщики общаются на разных языках, не желая понимать друг друга.

— Хорошо, — согласилась Айями примирительно. — Я буду прислушиваться к разговорам в ратуше. Стану следить и записывать. Если меня поймают и уволят, кто будет кормить мою семью? Ты?

— Ну... — растерялся Айрамир. — Создадим партизанский отряд.

— Ладно, создадим. А чем будем питаться? И где будем прятаться? В городе станет небезопасно.

— Нападем на даганский фургон с продуктами. Хотя нет, автоколонны охраняются. Пока не заполучим оружие и патроны... будем отбирать жратву у тех, кто лижет ж*пы даганнам! — пришла ему в голову мысль.

— То есть у таких же, как я? — уточнила Айями.

— Нет, я имел в виду не тебя, — отозвался растерянно Айрамир.

— А кого? Может, хуторских, которых убили осенью? Скажи честно, ты был в ту ночь на хуторе?

— Не был, но слышал, — ответил парень хмуро. — Рассказывали хозяева, у которых мы укрывались. Но отбирать всё равно нужно! Чтобы проучить предателей.

— Бедные люди, — вздохнула Айями. — Живут, растят детей, трудятся на земле, не покладая рук. Сначала приходят даганны и отбирают половину припасов. Потом приходят свои и отбирают вторую половину — чтобы наказать и заодно поживиться. Кушать-то всем хочется, даже партизанам. А если деревенские вздумают возмущаться, их обвиняют в предательстве и убивают. А что остается делать? Смириться и пухнуть с голоду, после того как до нитки обобрали те, у кого сила и оружие.

— Мы не звери, — насупился Айрамир. — Возьмем немного.

— И начнем наведываться через день, чтобы хапнуть жратвы на халяву. Заодно будем бороться за свободу страны от даганнов.

— От этого никуда не деться, — вскинулся парень. — Кто-то воюет на благо родины, а кто-то кормит защитников.

— Я устала от войны, хоть толком её не видела. А ты?

— Пока гады не уйдут с нашей земли, покоя не будет, — отозвался Айрамир непримиримо.

Так они и распрощались, недовольные друг другом. Айями отправилась домой — помогать Эммалиэ со стиркой, а Айрамир взялся строгать щепу из доски.

— Доешь? — перед уходом Айями взяла миску с остывшей кашей.

— Нет, — покачал он головой.

— С нас не убудет. Мама наварила пятилитровую кастрюлю. Все равно пропадёт, а тебе потребуются силы для борьбы с даганнами.

— Ладно, оставь, — согласился Айрамир неохотно.

Какой-то он непутевый. Вроде бы много повидал, но в то же время наивен. Устраивал диверсии в даганском тылу, но имеет смутное представление о том, как живет партизанский отряд. Ведь помимо лихих налётов существуют будни. Людей нужно кормить, одевать, нужно лечить раненых. В дождливую ночь нужно где-то укрыться, а лагерь — разбить в правильном месте. Конечно, Айями не ас военного дела и мыслит как женщина, но разве она не права? Или все-таки ищет для себя оправдания?

С одной стороны, Айрамир прав. Бездействие — признак рабского слабоволия. За кого воевали мужья и братья? За кого отдал свою жизнь Микас? За Айями, а не за дурацкие месторождения с дурацким углем. Он верил, что защищает свою страну и свою жену. А жена предала его память. Несколько месяцев даганны заправляют в городке, и Айями постепенно свыкается с их присутствием и с новыми порядками. Много ли человеку надо? Чувствовать себя в безопасности и быть уверенным в завтрашнем дне. И чтобы семья была сыта, обута и одета. А куда делся патриотизм?

Выветрился. Остался банальный страх за Люнечку. Боязнь потери.

Выходит, Айями предательница своей страны и своего народа. И живет по законам победителей, потому как от их благосклонности зависит, будет ли дочка заливаться беззаботным смехом счастливого ребенка.

С другой стороны, мужчины, которых поймали во время облавы, предпочли прятаться и перевесили заботы на плечи женщин. Хоронились по квартирам и наяривали ложкой даганские разваристые каши, призывая следить и докладывать, а уж они решат, когда стоит высунуть нос из теплой норки и, вообще, стоит ли.

— Беда в том, что у нас нет лидера, — сказала Эммалиэ, развешивая постирушки. — Кто в лес, кто по дрова. Кабы нашелся сильный, справедливый и авторитетный. Повел бы за собой людей, и ему бы верили.

— В Сопротивлении на поверку оказались бандиты, а остальные мужчины прячутся по щелям как тараканы, — добавила Айями.

— Даганнам выгодно, чтобы мы остались разрозненными и разобщенными. Чтобы сомневались и не доверяли друг другу. По отдельности от нас никакого толку, — ответила соседка, и Айями, подумав, согласилась.

"Как следить за даганнами, если они неотличимы друг от друга?" — размышляла Айями, спеша утром на работу. Взять тот же караул у тюрьмы. Двое солдат в ватных тулупах и в странных сапогах, называемых пимами. Как долго можно выдержать на морозе? Час, от силы два. Значит, каждые два часа — смена караула. Хотя не факт. Даганнам холод нипочем, как и жара — об этом упомянул А'Веч. Прохаживаются караульные около дверей и не треплют языками ни между собой, ни с приятелями. Мгновенно заметили Айями, но не кричат похабности, а наблюдают, держа автоматы наперевес. Наверняка вечером отрапортуют начальству, что переводчица вела себя подозрительно, задержавшись около тюрьмы дольше обычного.

— Даганны уехали из города, — сказала Айями на следующий день. — Человек двадцать, на четырех машинах.

И вкратце поведала о том, что партизаны на севере не дают покоя победителям, кусая тех в бока.

— На севере, говоришь? — оживился Айрамир. — Вот уж не думал, что там развернулось что-то стоящее. Интересно, кто у наших командир. И найти бы своих. Я из поселка драпал с тремя товарищами. Не знаю, живы или нет. Сейчас, когда сволочей мало, можно по ним ударить, — воодушевился он. — Захватим оружие, транспорт, освободим пленных...

— Это не так просто. Часть даганнов уехала, но еще больше осталось. Думаешь, они расслабились? Наоборот, чаще меняются в караулах и чаще выезжают в рейды.

— Не проблема. Всё продумаем и спланируем, — ответил парень небрежно.

— Сначала долечись, — заявила безапелляционно Айями. — Твой кашель слышен за километр. И тебя схватят, и на нас выйдут. Заранее предупреждаю: если решишь напасть на патруль, к примеру, то я тебе не помощник. У нас действует правило: за убитого даганна — жизнь амидарейца. Баш на баш. А мне еще дочь растить.

— Не волнуйся, не увязнешь. Это мужские дела, — заверил Айрамир.

Хоть и рассердилась Айями на парня за его беспечность, а всё ж не сдержала улыбки. Под панцирем "настоящего мужчины" прятался обычный мальчишка, чью юность обрезала война, и чья взрослая рассудительность перемешалась с горячностью и желанием прихвастнуть.

Вдруг вспомнились слова Эммалиэ о том, что в войне следует вовремя остановиться, иначе можно потерять человечность. Возможно, пора прекратить сопротивление и признать безоговорочную победу даганнов. А толку? Будущего-то нет. Прошло несколько месяцев после капитуляции, а судьба Амидареи до сих пор неясна. Руками местных мужчин победители разбирают покинутые дома и вывозят из города стройматериалы, объясняя недостатком ресурсов на родине. Руками пленных приступили к вырубке лесного массива в окрестностях. Лес грузят на платформы, которые уходят в сторону Полиамских гор. Составы движутся туда и обратно сутки напролет. Потому что у даганнов есть план, и они ему следуют — методично, целеустремленно. И Имар, и А'Веч, и полковник О'Лигх.

И похоже, амидарейцев хотят оставить в дураках.

Этот офицер не понравился Айями сразу.

Имар уехал, и переводчицам волей-неволей приходилось обращаться за советами к другим инженерам. В сравнении с учтивостью Имара грубоватость его коллег царапала женское самолюбие. Инженеры не особо церемонились в присутствии переводчиц. Например, не стесняясь в выражениях, обсуждали амидареек, с которыми проводили время в клубе. Или спорили о том, кто из даганнов — чемпион гарнизона по отжиманию, по подтягиванию, по харканью, и вообще, у кого струя выше, дальше и прицельнее. К тому же, частенько после обеда от любителей специй разило луком или чесноком. Словом, переводчицы заглядывали в кабинет по соседству лишь из-за острой необходимости, когда накапливались вопросы по незнакомым техническим терминам или по непонятным оборотам речи.

Сегодня настал черед Айями. Прихватив исписанный вопросами листочек, зашла к соседям, а у них — гость. Чересчур шумный и разговорчивый, а взгляд у него грязный и сальный. Из обрывков беседы Айями уловила, что незнакомый даганн прошел лечение в госпитале и ожидает выписки со дня на день, и что приходится родственником одному из инженеров.

Увидев Айями, гость поцокал языком.

— Какие у вас аппетитные амодарочки, — сказал сородичу, и Айями поспешила отвернуться. Под прицелом липкого взгляда она получила необходимые ответы и заторопилась обратно. А через какое-то время в комнату переводчиц заглянул бравый офицер.

— Ба, да тут настоящий цветник, а опылять некому, — воскликнул, присвистнув.

Он неторопливо прошелся по комнате и, встав за спиной Айями, наклонился к уху. И отрезал пути к бегству. Одна рука легла на спинку стула, другая накрыла листок с начатым переводом. Не рука, а волосатая лапища. Выслушав предложение даганна, Айями онемела. Беспомощно посмотрела на соседок, но те, уткнувшись в бумаги, не поднимали глаз.

— П-простите... Я не могу... — только и смогла выдавить.

— Можешь, — сказал офицер вполголоса. — Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Пара слов нужному человечку — и тебя вышвырнут с работы. А могу устроить так, что твоя семья ... мать? отец? сестра? — перебирал он. — Сын? дочь?

Айями вздрогнула, и шантажист понял, что нащупал верную ниточку.

— Я устрою так, что тебя обвинят в шпионаже. Проведут обыск и найдут доказательства. Тебя арестуют, а дочь отправят в Даганнию и отдадут к мехрем. Знаешь, кто такие мехрем? Проститутки.

У Айями закружилась голова.

— Вечером придешь в госпиталь и скажешь дежурному, что тебе нужен капитан Т'Осчен. Не придешь — пеняй на себя, — предупредил незваный гость и, одернув китель, удалился из комнаты прогулочным шагом.

Айями закрыла лицо руками. Сколько она так просидела — час, два?

Вот и сглазила Эммалиэ удачу, пожелав, чтобы чужаки не обращали внимания на переводчиц. Не прошло и года, как даганский офицер заинтересовался амидарейкой и решил развлечься. Заодно припугнул для острастки. И ведь догадался, что Айями не примет хику из-за бесчестья. Дочка не позволит.

Вот гад, как говорит Айрамир. Цинично пользуется своим превосходством, чтобы задавить слабого и безответного. Победителям всё дозволено, а побежденные бесправны. Айями умудрилась об этом забыть, и теперь остается кусать губы от бессилия. И как назло, Имар уехал в командировку.

Сейчас Айями остро пожалела о его отсутствии, хотя в свое время вздохнула с облегчением из-за отсроченного разговора. Может, обратиться к помощнику А'Веча и попросить: "Заступитесь, пожалуйста. Капитан из госпиталя пристает с грязными намерениями"? Вряд ли В'Аррас станет конфликтовать с офицером из другого гарнизона. Посмеется и, в лучшем случае, пообещает разобраться, а через минуту забудет. Или не поверит и скажет: "Даганны не заставляют, потому что им преподносят на блюдечке". Айями невелика сошка, чтобы из-за неё портить отношения с соплеменником. Зато капитан отомстит. Из принципа. У него достаточно власти, чтобы сфабриковать обвинение. Недолго думая, военные вломятся домой с обыском и почуют раненого в соседней квартире. Шпионаж — это раз. Укрывательство беглеца — это два. Достаточно, чтобы разлучить и с Эммалиэ, и с Люней. Что делать, что делать?

Искать выход.

— Вы расстроены. Что он сказал? — спросила Риарили, заметив, что на Айями лица нет.

— Нашел ошибки в переводе, — отмахнулась та. И уставилась слепо в окно, придумывая, как выкрутиться.

Можно наплевать на угрозу и отправиться домой как ни в чем не бывало. Но беда в том, что капитан Т'Осчен мирно и спокойно — словно обсуждал вкус пирога с повидлом — предупредил: он не привык, чтобы его персону игнорировали. И будет так, как он сказал.

По окончанию дня в комнату заглянул помощник господина подполковника, проверяя, задержатся ли сегодня переводчицы на работе.

— До свидания, — попрощалась Айями, поправляя шарф.

У неё даже получилось улыбнуться и отправиться непринужденной походкой к лестнице. А от ратуши повернуть в сторону больницы и шагать, не обращая внимания на морозец, пощипывающий щеки, и на красную полусферу солнца над крышей соседнего дома.

— Мне нужен капитан Т'Осчен, — сказала она дежурному при входе.

Усмешка вспыхнула в черных глазах и зазвучала в голосе, когда мужчина набрал нужный номер на телефонном диске.

— Пришла, — бросил коротко и положил трубку на рычажки.

Отойдя к окну, Айями нервно мяла пальцы. За полупрозрачным полиэтиленом виднелись неясные фигуры даганнов, куривших на крыльце. А вот звуки проглатывались, но Айями всё равно не разобрала бы ни слова. В висках стучало, в голове стоял шум.

Капитан заставил себя ждать. Он воспитывал. Показывал, кто здесь главный, и за кем останется последнее слово.

Подошел в наброшенном на плечи кителе, руки в карманах брюк.

— Молодец. Не сглупила. Пойдем, — кивнул, приглашая следовать за собой.

Лицо у него неприятное, в оспинах. Губастое и щекастое. И жирные брови, нависшие над глазами.

— Вы не позволили мне объясниться. Простите, но я не могу принять ваше предложение, потому что встречаюсь с другим офицером.

Он прищурился.

— Ха! Ты придумала минуту назад. Почему не призналась днем?

— Помешали чужие уши, — потупилась Айями. — Услышат мои коллеги — и назавтра узнает весь город. Амидарейцы относятся с неодобрением к женщинам, гуляющим с даганнами.

— Врешь. Как зовут твоего эчира*?

— Если я назову имя, придется рассказать ему о вашем предложении. Мой покровитель имеет право знать. Но я не уверена, что он согласится с приглашением в госпиталь на свидание, — сказала Айями, и в вежливом ответе прозвучало: "Он придет в ярость, узнав, что на его женщину положил глаз приезжий ловелас".

— Складно поешь, но фальшивишь, — ухмыльнулся капитан.

— Простите, если обо мне сложилось превратное впечатление. Клановый знак моего покровителя — орёл.

— Из небесных, что ли? — нахмурился даганн.

— Да. Из клана Черных орлов, — ответила Айями и замерла. Поверит или нет?

Сердце стучало сумасшедше, а ноги противно дрожали под испытующим взглядом. Зато голос остался тверд, хоть и тих. И секунды вдруг стали тягуче вязкими, а по спине потекла струйка пота. Ох, и жарко в госпитале. Видно, в котельной не жалеют угля.

— Уважаемый и сильный клан, — признал капитан через некоторое время. Наверное, выуживал из памяти скудные знания о представителях небесного круга. — Предлагаю забыть о недоразумении. Если потребуется, принесу твоему эчиру извинения. Я не претендую на то, что ему принадлежит, и не хочу раздора.

— До свидания. — Айями церемонно кивнула.

А теперь к выходу. С достоинством, не оглядываясь. И не сорваться на трусливый бег, выйдя на крыльцо. Проплыть с гордо поднятой головой мимо даганнов, отпускающих пошлые шуточки, и не осесть на снег от нервного перенапряжения.

Только что Айями выиграла свой маленький бой благодаря хитрости и изворотливости. И выдержке.

Имар говорил, переплетения родственных связей в чужих кругах похожи на запутанный клубок. И упомянул, что его коллеги принадлежат к штормовым и к земным кланам. А капитан — сородич одного из инженеров. Прикрыться бы именем Имара, но о нем опасно заикаться, можно попасть впросак с незнанием обычаев. Стало быть, покровитель Айями должен быть родом из небесного круга. Еще в ратуше она вспомнила: осенью солдаты ныряли в речку, и на плечах полуголого даганна раскинула крылья птица с крючковатым клювом. Возможно, ястреб или коршун. Или орел. Название клана пришло в голову спонтанно. Чистая импровизация. Издалека татуировка на мокрой спине мужчины казалась темной, почти черной.

Быть может, капитан не поверит и проверит. Спросит у товарищей по палате, и ему скажут, что Черных орлов не существует в даганской природе. И офицер рассвирепеет, узнав о наглом обмане. Или не станет расспрашивать въедливо о хитросплетениях небесных кланов. Таких, как Айями, пруд пруди. Коли не удалось затащить её в койку, уговорит другую женщину — по добру или по принуждению. Например, Риарили или Мариаль. Капитан Т'Осчен и на них смотрел с интересом.

Мерзко. По крайней мере, военные из местного гарнизона не угрожают амидарейкам, и те добровольно приходят в клуб. Но, как сказала Эммалиэ, рано или поздно даганны заинтересуются переводчицами и, проявляя настойчивость, задействуют грязные методы давления. Никакое удостоверение с печатями не спасет от офицера, наделенного полномочиями.

Не сегодня-завтра его выпишут из госпиталя. Поскорей бы. Уедет и не вспомнит об Айями.

Как уберечься слабой женщине от притязаний? Дотянуть до возвращения Имара. Он защитит.

Но Имар не вернулся, как обещал, через три-четыре дня. Его перенаправили под Алахэллу. Зато приехал второй заместитель. Господин А'Веч, здоровый и невредимый.

На следующий день капитан Т'Осчен снова появился в комнате переводчиц и сразу же прошел к столу Мариаль. Навис над девушкой как скала. Они разговаривали вполголоса, и Мариаль, побледнев, отрицательно качала головой. Даганн повысил голос и, дождавшись неуверенного кивка, с самодовольным видом вышел из комнаты. На Айями взглянул как на пустое место, и она порадовалась: значит, потерял интерес. До чего же неприятный тип, аж передернуло от отвращения.

Мариаль уставилась в одну точку и вдруг заплакала.

— Тише, всё хорошо, — утешала Айями девушку, чьи плечи вздрагивали от рыданий. — Что он сказал? Предложил прийти в госпиталь?

— Д-да, — швыркнула носом Мариаль. — Сегодня вечером... Иначе обвинит в шпионаже... И меня с мамой арестуют... А мама болеет... ей нельзя волноваться...

Выговорившись, она расплакалась еще пуще, и Риарили выбежала из комнаты за водой. Когда схлынул первый шквал слез, Мариаль высморкалась. Её глаза покраснели, нос опух, а слова Айями усвоились, хоть и с запозданием.

— Откуда вы знаете? Он и вам предлагал? — девушка схватила её руку, сжав до боли. — Что вы ответили? Значит, вы ходили в госпиталь?

— Ходила. Вчера. Капитан мне угрожал. Сказал, что отнимет дочку, а меня отправит в тюрьму.

Мариаль, было успокоившись, снова разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.

— Я не смогу... Лучше хику, чем с ним... А как же я брошу маму? Она ж без меня не сможет... пропадет... — всхлипывала, проглатывая слова.

Риарили вернулась с кружкой воды.

— На, выпей.

— Я придумала, что встречаюсь с офицером. Наврала, а он не усомнился, — ответила Айями.

— И я скажу! — воскликнула Мариаль, хлюпая носом.

— Дважды не сработает. И тебе не поверит, и меня проверит. Поймет, что мы обманули, и исполнит угрозу.

— А я следующая, — сказала Риарили и покраснела. — Что нам делать?

Девушки посмотрели с надеждой на Айями, ожидая от неё, как от старшей по возрасту, умных идей.

— Может, пожаловаться полковнику или господину У'Краму? — предложила она.

— Нет-нет, ни в коем случае! — воскликнули в унисон переводчицы.

— Нам не поверят, да и слушать не станут, — сказала Риарили.

— Капитану ничего не будет, зато он отыграется на нас, — добавила Мариаль, шмыгнув носом.

— Скоро его выпишут из госпиталя, и он уедет. Вдруг завтра? — попыталась утешить Айями.

Мариаль залилась слезами:

— А требует прийти сегодня. Я приму хику... И мама примет...

— Он уедет, но появится другой. А за ним третий, четвертый... И в глазах у них черный огонь. Того и гляди, сорвутся с цепи. Я боюсь, — сказала Риарили.

Айями тоже заметила, что в последнее время даганны вели себя несдержанно и агрессивно. Общались на повышенных тонах и задирали сослуживцев. Однажды она увидела в окно, как солдаты схватили друг друга за грудки, и товарищи едва разняли спорщиков, оглядываясь: нет ли поблизости офицеров. Когда-нибудь и авторитет полковника О'Лигха не сможет обуздать подчиненных.

— Тогда... — задумалась Айями, — нужно просить о покровительстве какого-нибудь офицера из гарнизона. Капитан не решится на конфликт с другим даганном и уедет несолоно хлебавши.

— Да, наверное, — признала Риарили и воскликнула: — Какая жалость, что господина Л'Имара отправили в командировку!

Без сомнений, если бы Имар не уехал по делам, он вступился бы за амидареек. "И Риарили впечатлена его исключительной галантностью" — отметила Айями с ноткой ревности, забыв, что совсем недавно её тяготил поцелуй даганна.

Поначалу и Мариаль расстроилась из-за отъезда Имара, но потом задумалась.

— Можно обратиться к господину В'Аррасу, — сказала, терзая губу. — Он не грубиян и не пошляк.

Амидарейки согласились с предложенной кандидатурой. Почему бы и нет? Помощник господина подполковника не отличался многословностью, не хамил и держался с переводчицами исключительно в рамках возложенных обязанностей.

— Не стоит говорить ему напрямик об угрозах капитана, — посоветовала Айями. — Нужно намекнуть обтекаемо...

— Вы правы, — кивнула Мариаль с отстраненным видом. — И кажется, я знаю, как.

Остаток дня она морщила лоб, возводя глаза к потолку, писала на листочке, зачеркивала и бормотала под нос.

— Вы идите, а мне нужно закончить перевод, — сказала Мариаль по завершению работы. — Не волнуйтесь, я справлюсь.

Отрадная решимость. Отдать Хикаяси жизнь и душу — много чести для даганского ублюдка, как выражается Айрамир. Хорошо, что девушка, проревевшись, успокоилась и начала размышлять более или менее адекватно. Айями же отреагировала прямо противоположно: сначала обдумала стратегию и воплотила в жизнь, а дойдя до дома, сдулась. Но обошлось без плача. Вместо слезливого выплеска приключился приступ нервной трясучки. Айями бросало то в жар, то в холод. Зубы стучали, в глазах потемнело, и накатила слабость, благо, достало сил спрятаться в ванной. Зато близкие не заметили. Разве что Эммалиэ обратила внимание на усталый вид.

— Выглядишь измотанной, — сказала озабоченно. — Старайся высыпаться и не надсаживайся со сверхурочными.

Спеша утром в ратушу, Айями гадала, придет ли Мариаль на работу, и удалось ли уговорить В'Арраса, чтобы тот отмел домогательства капитана.

Мариаль пришла, внешне спокойная и приветливая как всегда. Ни синяков под глазами от тревожной бессонницы, ни страха во взгляде.

— Получилось? — спросила Айями.

Девушка сдержанно кивнула. Тут в комнату заглянул помощник господина подполковника, и Мариаль залилась краской, смешавшись. В'Аррас бесстрастно проверил, все ли переводчицы находятся на рабочих местах, и удалился.

— Ты говорила, что не грубиян, а он не соизволил поздороваться, — заметила Риарили.

— У него такой характер... неразговорчивый, — заступилась Мариаль и окончательно сконфузилась.

— Если он опять появится сегодня, я пойду в храм, — сказала Риарили, и Айями поняла: девушка приняла решение, от которого не откажется.

Полдня амидарейки вздрагивали от малейшего звука, ожидая, что в любой момент откроется дверь, и войдет капитан Т'Осчен. К обеду напряжение в комнате ощутимо возросло, а переводы забросили куда подальше. Айями постукивала карандашом, Мариаль грызла ноготь, а Риарили, опустив голову, беззвучно шевелила губами, наверное, молилась.

Офицер не пришёл. Риарили расплакалась от облегчения, а переводчицы её утешали.

________________________________________

Echir*, эчир (даг.) — покровитель.

29

Пальцы выстукивают по панели военный марш. Та-да-да-да, та-да, та-да... Водитель нет-нет, а посматривает искоса. Куда уж быстрее? — вопрошает его взгляд. Машина и так мчится на пределе, подскакивая на кочках. Колея, укатанная техникой, глубока, и бронеавтомобиль бороздит днищем снежный наст, ныряя в ямы. По обе стороны — частокол сосен. Солнце тоже спешит к горизонту, и от стволов тянутся длинные тени. А вокруг нетронутая белизна, припудренная блестками.

Приходится притормаживать на обочине. Навстречу ползет тяжеловоз, он доставляет лес на станцию. У железнодорожных путей поворачивается стрела крана. Цепляет груз за стропы и перекладывает с машины на порожнюю платформу.

Пожалуй, впервые он возвращается в гарнизон, не сдерживая нетерпения. И с долей сердитости. И с твердым намерением заполучить свой трофей. Потому как забодала неудовлетворенность, ощущавшаяся на расстоянии особенно остро.

Завернуть к гостинице и забросить вещмешок. А затем, не переодеваясь, к комендатуре. Краткий рапорт полковнику, подробный отчет будет позже. Просмотреть список срочных дел, наметить первоочередные — и вниз, на улицу, к сослуживцам. Затянуться, прикурив от сигареты приятеля.

Скупые приветствия, расспросы.

Да, почти без потерь. Трое легкораненых, что неплохо, учитывая упорство, с коим отбивались амодары. Партизан пощипали, но главаря так и не схватили. Генштаб принял решение по минированию подозрительных районов.

Да, ривалов практически взяли с поличным на поставке партии оружия, но они умудрились просочиться через кордоны. В генштабе полагают, что в ближайшем окружении завелся "жук", осведомленный о секретных операциях.

Да, на севере есть, на что посмотреть. Война мало затронула амодарские поселения. И тем больше забот по демонтажу и вывозу оборудования и стройматериалов.

Да, предлагали место в ставке генштаба, но он отказался. "Почему? Это же столица Амодара!" — удивлен Крам и для пущей выразительности крутит пальцем у виска. Что тут непонятного? Потому что он — не штабная крыса и не привык плющить задницу, сидя за столом. И это единственная причина, уверяет Веч.

Да, осточертела зима. На севере морознее и буранистее. Ветра так и норовят забраться под полушубок. А в Доугэнне зимы мягче и короче.

Да, гарнизонные мехрем* тоже вышколены и тем скучны. А тамошние амодарки похожи на мороженых креветок.

Оказывается, вот чего недоставало. Собраться небольшой компанией и выслушивать последние новости. Похохатывать над шутками и поглядывать на окна, дожидаясь, когда она появится на крыльце. В последнее время она не задерживается в комендатуре. Видно, не работается по вечерам без "родственничка".

Но дело не в ней и не в нем. Дело в принципе, ведь так? "Так", — отвечает неуверенно внутренний голос. Ведь принимала же и не оказывалась. По глазам видел, что тянет к нему. По смущению замечал, что согласна. Шестым чувством понял — поощряет к большему. А потом как отрезало. Почему?

Постояли, почесали языками, и достаточно. Сослуживцы расходятся, но не все.

— Вечером в клубе, — обозначает Крам место следующей встречи и уходит бодрым шагом.

Сигарета вот-вот кончится, а её нет. Может, часы спешат?

Стукнула дверь, притянутая назад пружиной.

Выйдя на крыльцо, она щурится сослепу и, приноровившись зрением, замечает неподалеку нескольких доугэнцев. Смотрит с легким испугом, а потом взгляд меняется. Сперва недоверчивый, затем изумленный, радостный и... тухнет. Темнеет, как снег на весеннем солнце, становясь ноздреватым и рыхлым.

Что за бабский закидон? Ведь вспыхнула, он видел. И погасла.

Рука машинально потянулась, чтобы взъерошить волосы, а вместо этого сдвинула шапку на затылок. Ну, удружил родственничек, бес рогатый. Но хоть и грязно сыграл, теперь не его ход. И дело даже не в трофее, дело в принципе. Игра обязана закончиться проигрышем, который достанется не Вечу.

Она проходит мимо, держась краем площади. Потому что побаивается. Запнувшись на ровном месте, краснеет и прибавляет шаг.

— Что? — Веч не сразу вникает в слова капитана. Тот тоже смотрит вслед удаляющейся женской фигуре.

— Говорю, недурственные у вас амодарочки. Отзывчивые. Думал, гордячки, а они нашего брата поддерживают... морально и физически.

Сослуживцы гогочут.

О ком это он?

— Переводчицы, что ли? — уточняет Веч, выпустив струйку дыма изо рта.

— Ага. Если б знал, давно завалился бы к вам в госпиталь. Тогда бы мне точно перепала какая-нибудь из трёх.

— Остроносая, например. Ходит в мужских ботинках, — говорит приятель, посмеиваясь.

— А что? Я бы оприходовал, — заверяет самодовольно капитан. — От моих предложений еще ни одна не отказалась. Да вот не успел с ней пообщаться. Выписали. Жду машину — и на станцию.

— А как тебе та, у которой коса до пояса? — спрашивает другой приятель. — Толстая, в канат толщиной. Так бы и намотал на руку, чтобы на колени её...

— Тоже неплоха, но не мне наматывать, — отвечает капитан, и они смеются.

— А та, у которой глаза серые с черной каемкой? — допытывается сослуживец.

Какие, к бесам, глаза? — вдруг разъяряется Веч. Выходит, весь гарнизон на неё заглядывается. Если бы только в глаза смотрели. А то и на ноги зырят, и на прочие части тела.

— И она бы дала, не сомневайся. Но её пялит пернатый.

— Какой пернатый? — опешил Веч.

— Из Черных орлов, — разъясняет капитан. — Не вру, Триединым клянусь.

— Едрит к бесам в зад, — ругнулся Веч, растерявшись. Не может быть. Аррас бы знал.

— Информация из надежных источников. И бабёнка подтвердила, — говорит капитан, закидывая вещмешок на плечо. — Вот и машина за мной. Ну, бывайте. У вас хорошо, а у нас дома лучше.

Веч опомнился, когда дотлевшая сигарета опалила пальцы. Наверное, видок у него был соответствующий, потому как приятели поспешно распрощались, вспомнив о запланированной ревизии двигателя в гараже и о сборах перед утренним рейдом.

— Что это, я спрашиваю? — Веч тряс списком военных, состоящих в связях с амодарками. — Почему не пополняется?

Гнев рвался наружу. Растрепать, растерзать ни в нем неповинные листочки.

— Список обновляется при поступлении новых сведений, — ответил невозмутимо Аррас.

Он давно привык к вспышкам раздражения начальника и научился понимать с полуслова, а Веч ценил сородича за исполнительность и хладнокровие, хотя сам не мог похвастать последним. В настоящее время его потряхивало от бешенства.

— Обновляется?! — Веч ткнул пальцем в отпечатанные строчки. — Что-то незаметно. Я не вижу здесь ханурика из Черных орлов.

Аррас задумался.

— Информация о нем не поступала.

— Так найди эту информацию! — заорал Веч. — За уши притащи, если потребуется! Со дна достань! Я что, должен за тебя работу делать?

— Будет исполнено, — отчеканил помощник.

— Немедленно! — рявк ударился в закрывшуюся дверь.

Веч раздраженно перелистнул страницу. Последним пунктом в списке значились имена Арраса и амодарки, переводчицы с косой до пояса. Ну, лис, ну, хитрец. И когда успел?

Следующие полчаса оказались решающими для сохранности кабинетного интерьера. И тахта осталась нетронутой, и стул не ударился о стену и не разлетелся на части, и папки не швырялись со стола в порыве ярости. Зато Веч, вышагивая от окна до шкафа и обратно, прошел расстояние, равное длине экватора. И чем дольше мотался по кабинету, тем больше домыслов накручивал, переваривая услышанное у крыльца комендатуры.

— Ну? — спросил грозно, когда появился Аррас.

Тот кашлянул.

— Этого человека не внесли в список...

— А кто виноват? Кто прошляпил? — рассвирепел Веч.

— Потому что в нашем гарнизоне нет доугэнцев из клана Черных орлов, — закончил фразу помощник.

— Как так? Совсем нет? — растерялся Веч. — Разыщи среди раненых.

И опять Аррас проявил недюжинные способности секретаря, оперативно созвонившись, увязав и сопоставив. Он выяснил, что среди выписавшихся из госпиталя за последний месяц и находящихся на лечении не было и нет представителей небесного круга с клановым знаком черного орла.

— Оппа, — Веч было рухнул на тахту, но тут же вскочил. — И как это понимать?

— Не могу знать. Но я бы заметил, — отозвался Аррас с осторожностью, чтобы не вызвать нового витка вспыльчивости у начальника.

— Потому и не заметил, что дерьмово установил прослушку, — парировал едко Веч. — Свободен.

Впрочем, он сам виноват и почем зря вылил раздражение на помощника. Велел приглядывать за родственничком, хотя следовало держать в поле зрения весь гарнизон.

В клубе Крам, выслушав краткий рассказ о возникшем ребусе, сказал:

— Я мог бы посчитать оскорбительным твое незнание клановых связей в небесном круге. Но радуйся, сегодня я добрый и великодушный. И сядь, а то у меня натерлись мозоли на глазах.

Веч, нервно расхаживавший туда-сюда, опустился на стул и забарабанил пальцами по столешнице.

— А теперь слушай истину от представителя небесных. Клана Черных орлов не существует. Что уставился? Нет — и всё тут. Есть Стальные орлы, есть Степные, а есть Серебристые. А Черных нет.

— Как нет? — изумился Веч. — Капитан же поклялся.

— Эх, угораздило меня уйти с площади не вовремя, — посетовал Крам. — Уж я бы начистил этому хвастуну рыло за "пернатых". Тоже мне лягушка-пузатое брюшко.

Веч зарылся пальцами в волосы.

— Значит, он соврал. Не пойму, какой ему резон давать дезу*.

Крам посмотрел снисходительно на товарища, мол, у того налицо клинический случай. Сидит напротив наглядная иллюстрация слепой ревности, у которой мозги кипят и не соображают.

— А ты найди его и спроси, — посоветовал Крам.

Конечно же, Вечу не хватило терпения дождаться утра, и помощник, которого в срочном порядке вызвали в клуб за новым заданием, взялся разыскивать капитана из северного гарнизона, созваниваясь и расспрашивая. Новости, которые принес Аррас, огорошили. Прямиком от станции Т'Осчена командировали для сопровождения груза по железной дороге до границы с Доугэнной. Сейчас поезд находился в пути, и в ближайшее время не представлялось возможным перехватить капитана. На всякий случай Аррас разослал указания дежурным узловых станций: передать Т'Осчену, чтобы тот срочно позвонил в южный гарнизон. Но, учитывая, что железнодорожные составы обычно шли транзитом с короткими и редкими остановками, голос капитана мог прозвучать в трубке лишь к концу недели.

Молодец Аррас, до глубокой ночи флегматично разводил и сводил нужных людей с помощью телефона, после чего со спокойной совестью отправился на боковую.

А вот его начальнику не спалось. Зато хорошо пилось.

— Что за бред о несуществующем клане? — рассуждал Веч, потягивая вино из стакана. — Этот дуболом с умным видом ляпнул галиматью, а я купился.

— Потому что дуболом тоже поверил в галиматью, — сказал Крам и икнул. — Ситуация проще простого. Он приставал к твоей амодарке, а она отшила. И выдумала покровителя.

— Почему не прикрылась моим именем? — поинтересовался Веч скептически и с ноткой ревности.

— А ты дал ей такое право? — ответил товарищ вопросом на вопрос.

Не давал, о чем сейчас остро пожалел. И родственничек не успел. Умчался в командировку, аж пятки засверкали — исключительно благодаря усилиям Веча.

Он влил в себя залпом остатки спиртного, и горячительный напиток, попав в желудок, прошелся высокими градусами по венам. "Твоя женщина" — обмолвился Крам. Ладно звучит, как ни крути. Коротко, но емко и разгоняет кровь посильнее вина.

— Выходит, она обманула его. — Заглянув в пустой стакан, Веч показал знаками ближайшей мехрем*: неси ещё и покрепче.

За такой вывод не грех выпить. И на душе разом полегчало. Хорошо, что есть друг, который разложил недоразумение по полочкам. А с капитаном сочтемся. Пусть заранее заказывает вставную челюсть.

...

— Я вот о чем подумал, — сказал Крам, осоловев после внушительной порции спиртного, принятого на грудь. — Если посмотреть на ситуацию с другой стороны... Капитан — идиот, а твоя амодарка — дурёха.

— Она не дурёха, — ответил Веч, покачиваясь. — Не-не.

— Да! — Крам ударил кулаком по столу. — Потому что баба. А бабам положено иметь куриные мозги и не отличать орла от ястреба, а коршуна от сокола. Твоя амодарка видит что?

— А что она видит? — Веч вытряхнул в рот последние капли вина из стакана.

— Она видит красивую птицу на спине, и решает, что это орел.

— Погоди, каким образом она видит птицу?

— Ты чё? — Крам стукнул друга по плечу. — Этот хрен повернулся к ней задницей.

— А-а. Постой! — Веч внезапно протрезвел, представив, при каких обстоятельствах амодарка разглядела клановую наколку, и проснувшаяся ярость застлала глаза.

Крам набулькал по новой порции винишка себе и другу.

— И амодарка решает: "Красивый орел". А это не орел, а ястреб. Или скопа. Но баба думает: "Орел, не иначе. И не иначе, как черный орел". Вот так по женской глупости и рождаются сплетни.

Веч махом осушил стакан. Крам прав, как всегда. Откуда бы амодарке знать о клановых тонкостях небесного круга? Но ведь кое-что знает, хотя перепутала и ошиблась. Выходит, перед ней позировал "пернатый" со всеми вытекающими последствиями. И теперь она — чужая женщина. Почему так вышло? Заигравшись с родственничком, Веч забыл о том, что в гарнизоне больше сотни мужиков, которые только и ждут случая, чтобы помять какую-нибудь амодарку, тем более, если она не против. Точно! Вот почему она отказалась от маленького знака внимания в виде шоколадных фигурок. Потому что закрутила с другим. Позволяла тискать себя по темным углам, а перед Вечем изображала скромность и смущение. Свернуть шею обоим! Не мешкая.

Друг потянул за рукав, возвращая вскочившего Веча на место.

— За правду жизни, пусть она и горчит как хельба*! — провозгласил тост, подняв стакан. Веч, мрачный как грозовая туча, с неохотой поддержал.

...

Стол тонул в табачном дыму.

— Нас, небесных, мало, но мы стоим насмерть друг за друга, — заявил Крам заплетающимся языком, опустошив n-ную бутылку вина. — Так что если твоя амодарка встречается с кем-то из наших, отойди в сторону и не мешай.

— Знаю, — ответил Веч, клюя носом и не уступая товарищу в подвижности речевого аппарата. — Спасибо, друг. Ты настоящий друг.

Самое время побрататься. Крам как всегда прав. Кто смог, тот урвал, а чужая мехрем — табу. Распри из-за женщин запрещены под угрозой трибунала. И вообще, нужно себя не уважать, чтобы схлестнуться с соплеменником из-за какой-то бабы. Потому что бабы того не стоят, особенно, мелкие нефигуристые амодарки с подловатым шлюшным характером. Их, баб, вагон и маленькая тележка, а в Доугэнне и того больше. Завтра же прошение о переводе в приграничный гарнизон ляжет на стол полковника.

...

А потом наступило утро. Ледяной душ прогнал суровое похмелье, но последние слова Крама зацепились намертво. Выпитое вино смыло всё: нелогичность, несостыковки и несвязность выводов. Зато высветилась цель — найти ухажера. Просто так, ради интереса, а не потому что чешутся кулаки, и снова раздирает злость, притупившаяся вчера от спиртного. А Доугэнна подождет.

И опять Аррас получил задание: составить отдельный список представителей небесного круга, прикомандированных к гарнизону. Оказалось, чуть больше двадцати человек. Не так уж много от общей численности, потому как "пернатые" понесли наибольший урон в войне. Четыре года назад амодарская армия, перейдя границу, первым делом обрушилась на города небесных кланов, обосновавшихся поблизости от Полиамских гор.

Согласно указанию подполковника А'Веча сородичей Крама вызывали в комендатуру и опрашивали на предмет умалчивания близких знакомств с горожанками. Вычеркивая из списка одного за доугэнца другим, помощник В'Аррас невольно лил бальзам на самолюбие начальника. Выяснилось, что небесные не состояли в утаиваемых связях с амодарками, точнее, в связях с конкретной переводчицей.

Лишь лейтенант А'Некс из клана Чернокрылых ястребов не явился в комендатуру согласно приказа. Пару дней назад его звено отправилось на охрану железнодорожного моста, находившегося в десятке километров от городка.

— Неделя патрульной вахты — и прилетит наш ястребок, — пошутил Крам. Как оказалось, неудачно, потому что подполковник А'Веч, изучив список, без долгих раздумий вынес обвинение отсутствующему подозреваемому.

— Однозначно это он. Стопроцентная схожесть между "черным" и "чернокрылым".

— Вот я и говорю: баба — дура, коли не видит разницы между орлом и ястребом, — проворчал Крам. — Если из-за неё сломаешь моему сородичу нос, я за себя не отвечаю.

— Причем здесь нос? — удивился деланно Веч. — Пусть твой сородич объяснит, почему скрывал тактическую информацию.

Крам скривился, словно от зубной боли. В последнее время его выдержка подверглась серьезному испытанию, потому как подполковник А'Веч с утра до вечера занудствовал и вымещал отвратительное настроение на гарнизоне. Точнее, напомнил распоясавшимся и разленившимся доугэнцам о военной дисциплине. Солдаты разве что снег не мели. Техника сияла и лоснилась, казармы драили до блеска, столовую вылизали от пола до потолка, после физических тренировок пот тек в пять ручьев, учебные тревоги проводились глухими ночами, когда сон особенно сладок. Теперь под окнами комендатуры не трепались впустую, а в клубе не толпились, прохлаждаясь за картишками и вином. Каждому нашлось занятие.

— Наняли амодарок, пусть они и убирают, — ворчали недовольно солдаты, но окрик: "Разговорчики в строю!" заставлял вытягиваться в струнку.

Казалось, подполковник А'Веч вообще не смыкал глаз и успевал везде и всюду. Как тут уснешь, если зудится, и взгляд беспрестанно падает на часы, подгоняя минутную стрелку? Вот вернется лейтенант с патрульной вахты, и даже заступничество Крама его не спасет. И дело не в уязвленном самолюбии и не в мести. Суть в нарушении устава, и виновный ответит по всей строгости, потому что не прошел инструктаж и не выслушал наставления руководства о последствиях утечки информации. Поддавшись телесной слабости, лейтенант мог проболтаться амодарке о секретных операциях и о стратегических планах и о распорядках в гарнизоне.

Рьяно радея за дисциплину и порядок, Веч заслужил одобрение полковника О'Лигха:

— Ишь распустились, лоботрясы. Думают, если война закончилась, можно и расслабиться. На том свете отдохнем. Так их, разгильдяев!

Зато беспокойство Крама росло как на дрожжах. Он решил, что друг, движимый местью и распаленный злобой, замыслил изощренное наказание для лейтенанта А'Некса.

— Я мог бы посчитать оскорбительным твое богатое воображение, — сказал Веч. — Приглядись. Я действую в пределах устава, и мне без разницы, кто и чей сородич.

Так-то оно так. Амодарку-переводчицу и пальцем не тронул, и слова грубого не сказал, но своим молчанием запугал до заикания. Она разве что по стене не размазывалась, сталкиваясь с Вечем на лестнице, и пробиралась мимо на цыпочках, завидев его на крыльце комендатуры.

Веч и сам запутался в мешанине обуревавших эмоций и оттого злился, теряя над собой контроль. С одной стороны, упрекнуть переводчицу не в чем. Она выбрала покровителя, и им стал не Веч. Но и родственничку обломилось, и маленькая ложка меда в бочке дегтя подсластила горькую пилюлю. А с другой стороны, самообладание падало на колени под гнетом обуревавших фантазий. О лейтенанте А'Нексе и об амодарке. О том, где они встречались и чем занимались. О том, каким образом им удавалось таиться и скрывать. О том, что её подтолкнуло к "крылатику": нужда или симпатия. О том, чем тот лучше его, Веча.

И тогда нападала ожесточенность. Какое-то необъяснимое исступление, помрачнение, что ли. В глазах темнело, и рассудок отступал на дальний план. Одолевала жажда ломать и крушить. Сдавливать, выжимая досуха. Так же, как в первые годы войны.

Видимо, что-то эдакое проявлялось на лице Веча, потому что амодарка при мимолетных встречах кралась, не дыша, и сливалась с собственной тенью. И заикаясь, выдавливала тоненько: "Д-доброе утро". А Крам, ни на миг не поверив в напускное спокойствие друга, сказал:

— Носом чую, убьешь кого-нибудь. Или моего лейтенанта, или того, кто сегодня попадется первым под руку. Поговори с ней начистоту.

— О переводах? — фыркнул Веч. — Не вижу темы для продуктивной беседы.

— Я тут поразмыслил... Мы тогда напридумывали всякого... несуразного. Если бы Некс оприходовал твою амодарку... Ладно, не кривись. Если бы он закрутил с ней, то не смолчал бы. Сам знаешь, в гарнизоне такие вещи разносятся быстрее огня. Каждая амодарка — как звездочка на фюзеляже. Некс не упустил бы случая прихвастнуть. Уж я бы точно знал. А я знаю, что он ходил к мехрем.

— Не собираюсь трепаться с бабой о том, о сём. Вот приедет её эчир*, с ним и пообщаемся, — ответил Веч грубо и посмотрел на часы: — Ну ладно, бывай. У меня утренний обход территории.

А через десять минут помощник В'Аррас заглянул в комнату переводчиц с устным повелением: Ааме лин Петра срочно подняться на третий этаж для беседы с господином подполковником.

* * *

Вечером они наводили порядок в квартире Эммалиэ — переставляли, двигали, убирали.

Случилось так, что накануне женщина из соседнего подъезда подписала договор и уехала в Даганнию. Айями немного знала соседку, чья судьба незначительно отличалась от её собственной. Тоже вдова, но постарше годами, тоже работала на фабрике до закрытия, тоже растила дочку лет шести, которую язвительные языки прозвали Хромоножкой из-за врожденного увечья. Разве что мудрой советчицы Эммалиэ не было у соседки.

Вдова уехала днем с двумя чемоданами. Её дочка послушно семенила рядом, держась за рукоятку поклажи. А уже через час жильцы растаскивали вещи из покинутой квартиры, успевая спорить.

— Говорю тебе, брюхатая она. С даганном спала, вот и нагуляла. Испугалась, что люди осудят, и сбежала из города.

— Когда ж ей спать-то? От стирки, чай, спину ломит, и руки болят. Так ноют, что моченьки нет. Страсть как хочется вырвать из плеч. По себе знаю: день-деньской шоркаешь гимнастерки и рубахи, не разгибаясь, а к вечеру ползешь домой на полусогнутых, — поделилась женщина, работавшая прачкой.

— А если б и нагуляла, невелика беда, — влезла другая товарка. — Умеючи, можно скинуть на любом сроке.

— Так то ж умеючи. А если с осложнением? Вытравишь и изойдешь кровушкой, а ребёнок сиротой останется.

— А и пусть бы. Лучше подарить душу Хикаяси, чем дать прорасти даганскому семени.

— А еще лучше иметь гордость и не раздвигать ноги перед иродами. Тогда и травить не придется. Стыдитесь, бабоньки. В одном я уважаю даганнов: они правильно придумали, запретив Зоимэль вмешиваться. Весь позор как на ладони. Не спрячешь и не утаишь.

В брошенном жилище Эммалиэ отвоевала оконную раму с целыми стеклами и кровать без спинок. Силой вырвала каркас с панцирной сеткой из рук Ниналини.

— Сколько ни вспомню, тебе всё мало. Тащишь и тащишь, — напирала она на соседку. — Зачем тебе кровать? Или зад не помещается на диване?

— А тебе зачем? — вцепилась Ниналини в металлический каркас.

— Затем. Для племенника, — ответила Эммалиэ, понизив голос, и посмотрела выразительно на склочницу, мол, кто тут громче всех выкрикивал патриотические лозунги? Пора бы воплотить их в жизнь. Чай, соседушка не вчера родилась и сразу поняла, какими судьбами объявился у Эммалиэ "родственничек".

Делать нечего, пришлось Ниналини уступить добычу. Открыла женщина рот, чтобы затеять свару, да не придумала, что сказать.

Айрамир собрался помочь — притащить в квартиру и кровать, и раму, но Айями запретила.

— Сами принесем, нам не тяжело. А ты лишний раз не высовывайся.

Юноша согласился с большим недовольством. Оно и понятно: поправляясь, он едва ли не волком выл от безделья и от необходимости заточения в четырех стенах. Комната напоминала тюремный каземат в подземелье. Окна заколочены, о том, что за окном день, можно догадаться по тонким как волосинки щелям между досками и фанерными щитами.

Как-то парень уговорил Эммалиэ и с её помощью выбрался поздно вечером на улицу, чтобы постоять у подъезда, задрав голову к черному небу. Вдохнул свежего воздуха и зашелся в кашле, выворачивающем легкие наизнанку.

— Рановато тебе по морозцу бегать, — заключила Эммалиэ, погнав юношу обратно в тепло жилища.

И всё же день ото дня Айрамир набирался сил. Раны понемногу затягивались, образовав розоватую корочку свежих шрамов. И ел парнишка с охотой, но изо всех сил сдерживал аппетит — не потому что даганские харчи не лезли в рот, а потому что не знал, как попросить прощения у Айями за брошенное сгоряча обвинение в продажности. Эх, мужчины, мужчины... С легкостью кидают обидные слова и упреки, но с трудом признают свою горячность и необдуманность выводов.

И Айями поступила по-женски мудро: первой пошла навстречу.

— Думаешь, я прыгаю от радости, работая переводчицей? — уселась рядом, принеся миску с кашей. — Будь моя воля, никогда бы не нанялась к даганнам. По весне опять пойду на рынок. Начнется новый сезон, вдруг деревенские возьмут? У них дел невпроворот, и лишние руки пригодятся. Глядишь, и в стране дела пойдут на лад.

— Не верю я, что к весне образуется, — ответил Айрамир, хмурясь. — Мы давно проиграли, а эти гады не уходят с нашей земли. Заняли Алахэллу и другие города и стали новой властью. Пусть бы топали домой, а мы и без них определимся, как нам выжить.

— А я надеюсь, что жизнь наладится. Даганнам выгодно, чтобы мы выплачивали контрибуцию. Если Амидарея перестанет существовать, то не покроет ихние потери в войне. Вот увидишь: зима закончится, и всё изменится. В лучшую сторону, — сказала убежденно Айями.

— Всё равно не верю я сволочам. И риволийцам тоже не доверяю.

— А риволийцы причем?

— Не при чем, — буркнул Айрамир. — В том-то и дело, что будто бы не при чем. Союзнички вшивые...

Каркас с панцирной сеткой заволокли в квартиру и, после того, как Люнечка уснула, занялись уборкой. Передвинули буфет и печку, разобрали самодельное ложе, и парень взялся за изготовление подпорок для кровати. Морщился, потому что отдавало в плечо, но терпел. А потом приноровился одной рукой держать доску, а другой — обтесывать.

— Эх, лепота, — сказал, покачав сетку. — Отрублюсь сном младенца. В последний раз спал на мягком... — он задумался, — до войны. У нас с братом были отдельные комнаты. Меня бесило, что его комната больше моей, а он поставит щелбан и смеется: "Сначала дорасти до царских хором".

— Домой не тянет? — спросила Айями, сметая стружки в кучку. Угол комнаты зиял чернотой отсутствующих досок на полу, давным-давно ушедших на растопку.

— А кто там ждет? — отозвался Айрамир, прицениваясь на глаз — одинаковы ли по высоте обтесанные чурочки. — Я теперь как перекати-поле. Сегодня здесь, а завтра там.

За уборкой Айями поведала об общественном устройстве Даганнии, почерпнутом из бесед с Имаром. Изложила поверхностно и скудно, потому что вдруг показалось: подробный рассказ обнажит личное перед злыми нападками. Имар ей доверял. Он с гордостью повествовал о своей родине, зная, что Айями отнесется с пониманием и без ехидства.

— Даганны живут кланами в городах... — наморщила она лоб, вспоминая. — Название такое... непроизносимое. Поклоняются разным началам: земле, воде и воздуху. Олицетворения этих начал — разные звери и птицы.

— Дикари и людоеды, — высказал мнение Айрамир. — Надень на них набедренные повязки, дай копья, и они начнут плясать у костра с завываниями.

— Их клановые знаки выглядят впечатляюще. Не каждый художник нарисует картину правдоподобно, с мельчайшими подробностями.

— Тоже мне живописцы, — фыркнул парень. — Ваяют на своих телесах львов и змей, но ни один гаденыш не подставил зад, чтобы заполучить морду козла или коровы. И знаешь, почему? Потому что они считают себя победителями. Хотят быть быстрыми, ловкими и жестокими. А на деле такие же люди, как и мы. И при правильном подходе превращаются в неотесанных варваров. Жрут сырое мясо и стоят на четвереньках.

— Фантазер, — ответила Айями ему в тон.

— Правду говорю. У нас на фронте было развлечение — держать пленных в клетках. Правда, гады бились до последнего издыхания, предпочитая смерть. Зато уж если удавалось живьем схватить, мы воспитывали их по полной программе.

— И? — похолодела Айями.

— Что "и"? Клетки — они для зверей. Тех сажают на цепь, наказывают и бросают объедки.

— Неправда!

Не может быть. Гордость не позволила бы Имару терпеть унижения. И господину А'Вечу. И В'Аррасу. И другим даганнам. Нет причины, которая бы сломила их дух. Или есть? Наверное, пытки — изощренные и безжалостные. Нет уж, лучше хику, чем истязание тела и духа. Неужели амидарейцы способны на бесчеловечные и жестокие поступки?

— Защищаешь гадов? — прищурился Айрамир. — Думаешь, они честнее и справедливее нас? Они вытворяли такое, что и в кошмарах не приснится. Я бы рассказал, да тебя вырвет.

— Прекрати! — осадила Эммалиэ. — И мы хороши, и они. Но когда-то нужно остановиться.

— Мы начали войну. Из-за наживы! — воскликнула Айями.

— Нет, даганские сволочи первыми напали на нас, — ответил убежденно парень. — Перешли ночью границу и подло атаковали спящие города.

Айями посмотрела беспомощно на соседку. Чья правда правдивее?

— Не пойму, ты им сочувствуешь, что ли? Твой муж погиб на войне. Мой отец и брат убиты от рук гадов, которые ходят по улицам твоего города как у себя дома. А ты проснешься завтра утром и пойдешь на работу, и будешь перед ними пресмыкаться. И так изо дня в день. А они будут похохатывать, вспоминая, как пытали твоего мужа перед смертью. Как выкололи ему глаза, как раздробили кости на ногах, как отрезали ему...

— Хватит! — прикрикнула Эммалиэ. — Не желаю об этом слушать!

Некоторое время они молчали, занявшись каждый своим делом. Айрамир поменял лучину, бросив обгоревшую щепу в топку печи.

— Даганны живут в согласии с природой и черпают из неё силы, — неожиданно подала голос Эммалиэ. — Издавна они считались кочевым народом. Охотники, скотоводы... Но есть и земледельцы. Так что ритуальные танцы у костра — не пережиток, а древняя традиция. Даганны верят в духов и в бесов.

— Я же говорил, одичалые недоноски, — буркнул юноша, обстругивая последнюю чурку для кровати.

— Кочевники на машинах, — хмыкнула Айями.

— Так оно и есть, — согласилась Эммалиэ. — Лет тридцать назад Даганния была малоразвитой страной. В нашем понимании, конечно же. Думаю, даганнов вполне устраивала их жизнь. А вот наше правительство — нет. Точнее, Амидарее не давали покоя запасы месторождений на территории варварской страны. И тогда наше руководство, установив добрососедские отношения, взялось за техническое развитие Даганнии. Помогало с индустриализацией в обмен на природные ресурсы.

— Но почему отношения прекратились?

— Из-за глупости и завышенного самомнения амидарейцев. Нужно относиться с уважением к обычаям чужой страны, пусть она отсталая и дикая. А у нас в народе гуляли анекдоты о примитивности и тупости даганнов. На одном из приемов наш министр высказался скабрезно о консуле Даганнии. На эту тему родилась байка, будто бы министр, зажав нос, сказал: "Что-то смердит сегодня навозом". Над его шуткой посмеялись, а даганны оскорбились и объявили о разрыве дипломатических отношений. Враз и недолго думая. Наше правительство поначалу отреагировало снисходительно, мол, дикари никуда не денутся. А потом забегали. И извинялись, и призывали к сотрудничеству, и угрожали, а даганны — ни в какую. Выдворили амидарейских дипломатов из страны и закрыли границу. Вроде как продемонстрировали характер. Наше руководство тоже обиделось. В развитие отсталой страны вложили достаточно денег, а даганны отказались возвращать инвестиции. С тех пор меж нашими государствами глухая стена. Словно бы и нет соседей на юге, лишь степи и горы.

— И правильно! — воскликнул Айрамир. — Так им и надо, вонючим приматам. Пусть знают свое место.

Кто бы говорил, — фыркнула Айями. Из ненавязчивых наблюдений она вынесла, что чужаки чистоплотны, а порой чересчур требовательны к чистоте и порядку.

— Я помню даганнов, они приезжали в городок при нашем гарнизоне. Обменивали меха и кожи на продукты... В роскошных шубах, в мохнатых шапках и сапогах. Чем зажиточнее даганн, тем богаче одежда. Руки в золотых перстнях, а в ухе — серёжка... Приезжали на внедорожниках, которые поставляла Амидарея. Мы пялились на чужеземцев как на сказочных великанов, а дети показывали пальцами... Даганны были высокими, бородатыми, с экзотичной внешностью. У безбородых лица измазаны грязью. Позже-то нам объяснили, что это клановые татуировки, которые не смываются ни водой, ни мылом. Тогда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, Айями. Стояли мы с подругами в сторонке и переговаривались, обсуждая рост, фигуры, лица. Думали, даганны — необразованные дикари и не моются месяцами. Тут один из варваров обернулся и сказал: "Нравлюсь, значит? Пойдешь ко мне женой?" На внятном амидарейском, хотя и с акцентом. От изумления у меня дар речи пропал. А сослуживец мужа велел нам уйти и не показываться чужакам на глаза. Мол, если кому из даганнов понравится женщина, её выкрадут, и никакие засовы не спасут. Увезут в Даганнию, и прости-прощай, родина. Запугивал он, конечно. Мы для чужаков — на одно лицо, как и они для нас.

— Ну, не придури ли? — отозвался Айрамир. — Вырядились как попугаи, цацки напялили. Думали, их зауважают, а над ними ржали, небось.

— Уж лет тридцать прошло с тех пор, — ответила Эммалиэ. — Прогресс не стоит на месте, даже в захудалой стране. Посмотри, как отличаются современные даганны от своих отцов и дедов.

— И не скажешь, что варварская страна, — пробормотала Айями. — Они совершили гигантский скачок в развитии. Образованны, знают иностранные языки, разбираются в науке. Почему так вышло? У них техника, орудия, самолеты... Их оснащение лучше нашего, хотя Даганния долго находилась в изоляции.

— Потому что нагло тырили наши разработки, — пояснил Айрамир. — Сами-то ни бум-бум.

— Неужели мы не знали, как развивалась Даганния?

— Шпионаж — дело сложное, — разъяснила Эммалиэ с видом знатока. — Попробуй внедриться незаметно в чужую страну, учитывая, что внешность амидарейцев и даганнов различается как небо и земля. Муж рассказывал, наша разведка пыталась завербовать даганнов, но они не шли на контакт. Совсем. Что оставалось делать? Забрасывать разведдесант и фотографировать с воздуха. Что мы и делали, но не обнаружили ничего интригующего и подозрительного. Страна кочевников — и только-то.

— Зато кочевники не дремали, — сказал парень со злостью. — Копили силы, чтобы жахнуть по нашим городам.

— Это и удивительно, — признала Эммалиэ. Она всячески избегала рассуждений на тему, кто и на кого напал, развязав войну. Видно, понимала, что спор получится пустым, и парень будет с пеной у рта отстаивать свою точку зрения. — Даганны довольно-таки быстро сориентировались и дали отпор нашим войскам. Их вооружение оказалось на достойном уровне, хотя вспомните: поначалу они сдавали позиции.

— Хватит о войне. Давайте-ка определимся, что делать с рамой, — перевела Айями разговор в другое русло. Теперь не имеет значения, кто и в какой момент недооценил и прошляпил, кто и когда принял неверное решение. Пусть военные историки анализируют причины побед и поражений и подводят итоги.

Переключились на раму. Обсудив, решили так: Айрамир закрепит её на оконной коробке, но снаружи соорудит ставни, чтобы не привлекать к жилью излишнего внимания.

— А у тебя получится? — спросила Айями недоверчиво. Руками трудиться — не языком молоть. Хотя чурочки для кроватных подпорок парень обтесал сносно.

— Что-нибудь придумаю. Не отлеживать же бока от безделья, — отозвался он уверенно.

— Уголь скоро закончится. Придется обогреваться дровами, — напомнила Эммалиэ. — Разумнее топить затемно, потому что не видно дыма. Нам повезло, труба от печки выходит в вентиляцию, значит, дым пойдет над крышей. Но предосторожность не помешает.

— Тебе могли бы привезти еще мешок угля, — сказал Айрамир. — Попроси своих разукрашенных козлов, они не откажут.

— Они не мои. А уголь нужно заслужить. Например, переводить тексты до поздней ночи, — парировала Айями. — У тебя полно свободного времени, так что давай, помогай. Глядишь, заработаем на мешок аффаита*. На пару месяцев хватит.

— За кого меня принимаешь? — оскорбился парень. — Не собираюсь прогибаться под гадов. А уголь раздобуду, — пообещал в запальчивости.

— Не вздумай отбирать у других! И на даганнов нападать не вздумай! И вообще, не выходи на улицу. Из-за твоей беспечности нас арестуют! — распалилась Айями.

— Пойдем, милая, сегодня мы славно потрудились, — соседка потянула её за руку и попрощалась с Айрамиром: — Спокойной ночи. Смотри, чтобы уголек из печки не выскочил.

— Ну, почему он такой легкомысленный? — не унималась Айями, когда женщины вернулись домой. — Неужели ему плевать на нас? Вобьет дурацкую идею в голову и мотает нервы. Я поседела от переживаний.

— Тише, Айя, успокойся. Дочку разбудишь.

Люнечка сладко посапывала, подоткнутая одеялом. Айями осторожно разжала пальчики, сжимавшие деревянную лошадку, и поцеловала кроху в щёку.

— Иди сюда. Чаю попьешь, заодно успокоишься. — Эммалиэ налила из термоса кипяток в кружку. — Не сердись. Айрамир — мальчишка ещё. Несдержанный и вспыльчивый. И не выздоровел от войны. Но на нас ему не наплевать. Переживает, я же вижу. Ляпнет, не подумав, а потом мается. Знаешь, он чем-то моего сына напоминает, когда тот в его возрасте был. И на твоего брата, наверное, похож.

— Да, похож, — согласилась Айями, прихлебывая травяной чай. — Наверное, все мальчишки — упертые и непримиримые. Когда же они начинают взрослеть? В двадцать лет пора бы осознавать ответственность. Иногда так и хочется дать ему хорошего подзатыльника.

— Мужчины — большие дети вне зависимости от возраста. А в Айрамире я не сомневаюсь. Он умный мальчик, хотя и с заблуждениями. Но ему простительно. Он повидал столько, что впору мечтать о потере памяти. Удариться бы головой посильнее и начать жизнь с чистого листа, чтобы кошмары не снились.

— Мне не понравилось, как он рассказывал об издевательствах, — сказала Айями тихо. — И он не раскаивается.

— Бахвальство, — ответила Эммалиэ со вздохом. — Когда-нибудь он признает, что насилие невозможно остановить насилием.

— Значит, он не сочинял, говоря о... пытках? — голос Айями дрогнул.

— На фронте не расшаркиваются. Правило любой войны: "Убивай и наступай". Но есть жестокость иного рода — бесчеловечная и извращенная. Я уверена, что ни даганны, ни амидарейцы по доброй воле не издевались над пленными.

— Что значит, "по доброй воле"? Разве их заставляли?

— Как знать, как знать, — пробормотала Эммалиэ задумчиво и перевела разговор в иное русло: — Как дела на работе? В последнее время ты какая-то дерганная. Вздрагиваешь из-за резких звуков.

Что ей ответить? Что А'Веч, вернувшийся из длительной командировки, ведет себя так, словно потерял близкого человека. Айями было подумала, что на севере в стычке с партизанами погиб хороший друг господина подполковника. Или в семье приключилось горе. Хотя нет, тогда бы А'Веч бросил все дела и уехал на родину.

Но если нормальные люди предаются скорби, то господин подполковник, наоборот, словно с цепи сорвался, внеся в жизнь гарнизона сумятицу. Точнее, упорядоченность. Он разве что с хлыстом не расхаживал, лупя провинившихся налево и направо. Грозный и мрачный. Земное воплощение Хикаяси, не иначе. Правда, в мужском обличье.

Застращал уборщиц и прачек. И посудомоек с переводчицами. Одним своим видом вызывал парализацию нервной и двигательной системы. Молчал, зато как молчал! Угрожающе. Тревожно. И глядел так ... Волки и то добрее смотрят, прежде чем задрать.

— Может, его скоро наградят или повысят? Вот и старается, — предположила Риарили.

— А куда денется господин О'Лигх? — спросила Мариаль.

— Ну-у... будет генералом, — выдвинула версию Айями.

— Наверное, господин А'Веч затевает новую облаву, — сказала простодушно Риарили, а Айями чуть в обморок не грохнулась, услышав.

— Нет, не затевает. До конца месяца уж точно, — заверила Мариаль и почему-то смутилась.

Переводчицы с опаской посматривали из окна. На площади как на плацу выстроились военные, а подполковник расхаживал вдоль шеренги. В какой-то момент он со свирепым видом оглянулся на ратушу, и амидарейки прыснули от окна врассыпную.

Скорей бы Имар приехал. Он защитит. С ним надежно. Достаточно было Имару надолго уехать, и Айями тут же ощутила его отсутствие. Но следует ли Эммалиэ знать об этом?

— Я переживаю не из-за работы, а из-за нашего квартиранта, — сказала Айями. — Устала бояться и думать о том, что с нами станет, если его схватят.

— Если беспрестанно дрожать от страха, сойдешь с ума. Айя, мы выдюжили. И Хикаяси отвадили от парня. Глаза боялись, а руки делали. Нужно надеяться и верить в удачу, но и самим не плошать.

Хорошо бы. Может, Айями и правда преувеличила риск?

Но когда на следующий день помощник господина А'Веча велел подняться на третий этаж, у Айями захолонуло сердце. Неспроста! — озарило страшное подозрение.

И отправилась Айями наверх как на эшафот.

________________________

Хельба* или пажитник — специя с горьковатым вкусом

Мехрем* — содержанка, проститутка

Деза* (жарг.) — дезинформация, ложная новость

Echir, эчир* — покровитель

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

30

Предупреждение!!! В главе присутствует "горячительное")) Особо чувствительным и ранимым рекомендую пропустить

"Как упрек на щеке слезинка.

— И умираю.

Нежат лаской опаловы очи.

— И воскресаю.

Я — твой верный оруженосец".

Популярный амидарейский поэт и признанный мастер нерифмованных пятистиший Лекисель писал о великой любви и о своей милой, ставшей ему музой. И о ранней седине из-за потакания бесконечным капризам ненаглядной.

Айями тоже умирала и воскресала, но от страха. Как на качелях: вверх — вниз, вверх — вниз. Язык стал неловким, слова — невнятными. Взгляд метался по сторонам, избегая господина подполковника, и застывал в одной точке. На выщерблинке у края столешницы.

Пугала непредсказуемость. И тяжелый взгляд А'Веча.

Айями ощущала себя мышкой, загнанной котом в угол, хотя господин заместитель не гонял жертву по помещению, а сидел за столом, поигрывая пальцами, сцепленными в замок. Угрюмость хозяина кабинета давила, заставляя втягивать голову в плечи. Айями давно бы распласталась на полу, если бы не стул, на котором она устроилась. И лихорадочно вспоминала, в чем могла провиниться.

— Хочешь что-нибудь сказать? — спросил господин А'Веч грозно.

Кто? Айями?! Нет-нет, и для пущей убедительности помотает головой. Разве не видно, что меньше всего она жаждет болтать по душам? Тем более, душа сейчас находится где-то в районе пяток.

— Я знаю твой секрет, — произнес А'Веч. — О тебе и... о нём, — добавил, помедлив.

Сказал и впился взглядом, следя за реакцией.

На что он намекает? И на кого? Конечно же, на Айрамира! Господин подполковник узнал, что Айями укрывает паренька!

Что делать, что делать? Падать в ноги к А'Вечу и умолять. Плакать, хватаясь за брючину. Стану вашей рабой... Сделаю что угодно, лишь бы не разлучали с дочкой...

— П-простите, так получилось, — выдавила Айями через силу. — Это моя вина.

Видимо, её щеки стали белее снега, потому что мужчина успокоил с кривой усмешкой:

— Не бойся, не трону тебя.

Наверное, она ослышалась. Её прощают?!

— Спасибо, — пробормотала Айями неверяще и промямлила дрожащим голосом: — А... что будет с ним?

Господин А'Веч смотрел с мрачной ухмылкой и молчал. Как он узнал о парнишке? Проще простого. Потому что кто-то донес. А глупая, наивная Айями верила в своих соотечественников. Верила, что солидарность не угасла в сердцах амидарейцев.

Значит, просчиталась. Как и Эммалиэ. Старая и молодая — две самоуверенные дурочки, потерявшие чувство страха.

— И его... не трону, — ответил господин подполковник после паузы, показавшейся вечностью.

Вспотевшие ладони сжали платье в складки. А сердце отказывалось верить услышанному, выскакивая из грудной клетки.

Наверное, господин А'Веч принял донос к сведению и дал указание навести справки. И понял, что амидареец, скрывающийся у переводчицы, — самоуверенный и хвастливый мальчишка, неспособный на разбой и зверское убийство.

— Премного вам признательна, — в глазах Айями выступили слезы, дыхание сперло от обуревавших чувств. — Спасибо... спасибо...

Нужно поставить свечку в храме за благородство А'Веча. Сегодня же вечером. Ради такого случая грешно жмотиться.

Айями прижала руки к груди.

— Чем я могу вас отблагодарить? Только скажите — всё сделаю.

— И этого довольно. Ступай, — махнул он рукой... устало? разочарованно?

Айями летела на второй этаж как на крыльях.

— Случилось что-то хорошее? — улыбнулась Мариаль, заразившись веселостью Айями.

Та схватила девушку за руки и закружила по комнате.

— Случилось, случилось!

Теперь Айрамиру не нужно прятаться. Он может открыто ходить по улицам, не боясь патрулей. Волшебные слова: "По велению господина А'Веча" станут пропуском для паренька и защитой для Айями.

Поистине чудесный день! Айями торопилась домой, вызывая счастливой улыбкой недоумение прохожих, но вдруг вспомнила: кто-то из них — предатель. Тот, кому хватило совести сдать беглеца оккупантам. За жратву или за иные посулы. Или из страха. А победители в лице господина подполковника оказались порядочными и пошли навстречу беглецу, живущему на нелегальном положении.

И ни на миг не заподозрила Айями, что разговор с господином заместителем велся о разных людях. Едва за амодарской переводчицей закрылась дверь кабинета, как А'Веч зарылся пальцами в волосы. А спустя мгновение папки полетели долой со стола и усеяли пол. А стул, ударившись, о стену, рассыпался обломками. Сиденье отлетело к порогу, спинка — к окну.

Не сразу дыхание пришло в норму. И кулаки не сразу разжались, оставив на ладонях красные полукружия.

Никакой трусости. Не она помешала называть вещи и лица своими именами. Просто сказанное вслух прозвучало бы унизительно и выставило бы посмешищем. Он не прыщавый пацан, обуреваемый эмоциями, а уверенный в себе мужик со здравым цинизмом. На деле получилось обычное собеседование. Пусть радуется, что не допрос с пристрастием. Хотя следовало построже с ней, посолиднее.

Какая к бесам солидность?

Носок ботинка с яростью поддел сиденье, и оно, оставив зарубку на стене, рикошетом отправилось к окну.

— Навести порядок, — сказал Веч холодно, выйдя в приемную, и Аррас кивнул. Будет исполнено.

— Ну, как? — поинтересовался Крам. — Удостоверился?

— Удостоверился, — ответил Веч, помешивая ложкой масурдал*.

Крам не обманулся показным спокойствием товарища. Он молча следил, как Веч высыпал в тарелку жгучий перец из баночки и постучал по донышку, вытряхивая остатки, а затем, не мелочась, бухнул в суп четыре ложки тамариндового* соуса и, размешав, принялся есть.

— Недоразумение разрешил?

— Разрешил, — кивнул Веч, уткнувшись в тарелку. — Эй! Неси калган*! — крикнул повару.

"Худо дело" — подумал Крам, наблюдая, как друг накладывает горкой свежую стружку приправы.

Завтра утром, сдав патрульную вахту другому звену, возвратится в гарнизон лейтенант А'Некс. И Веч его убьет, нарушив негласное правило: чужая женщина — табу.

Тьфу. Все беды от баб. Без них жилось куда бы легче.

Гарнизон давно гудит — неслышно, как высоковольтные провода — но напряжение ощутимо вибрирует в воздухе. А Веч добавил недовольства, разогнав дом встреч и клуб.

Неправильная политика.

Доугэнцам скучно. Порвали рты, зевая. Служба не в счет. Подъем, завтрак, караул, обед, физнагрузки, ужин, отбой. Почесать бы кулаками, да не об кого. Силушка рвется наружу, а приложить её некуда. Тренировки не считаются, потому как принудительные, без азарта и без огонька. Того гляди, пламя выйдет из-под контроля и захлестнет городок и жителей.

Сородич возвращается завтра. И Веч пойдет под военный трибунал из-за мелкой бабёнки. Ни рожи у неё, ни кожи, а гляди ж ты — не дает покоя бедняге. Может, бесовка забралась в человеческое обличье?

Нужно спустить пар и как можно скорее.

* * *

— Ты уверена? — спросила Эммалиэ озадаченно.

— Абсолютно. Представляете, Айрамир получит даганский пропуск, и нас не арестуют.

В отличие от Эммалиэ, выслушавшей подробности разговора со скептическим видом, Айями искрилась радостью.

— Мда, — потерла лоб соседка. — Вы точно говорили об одном и том же человеке?

— Конечно! О ком же еще?

— Странно. И господин А'Веч не потребовал ничего взамен? Не послал патруль с обыском и не велел явиться с повинной? Получается, отпустил парня на все четыре стороны.

— Это называется доверием. Проверкой на честность и ответственность. Теперь Айрамир не сбежит, а придет к даганнам добровольно. Пойду-ка, спрошу у него, когда он собирается в ратушу.

— Постой, — Эммалиэ ухватила за руку. — На твоем месте я бы не торопилась. Мне кажется, вы с господином начальником недопоняли друг друга

— Наоборот, прекрасно поняли. Я видела, это решение далось ему нелегко, и поэтому вдвойне, даже втройне благодарна. Господин А'Веч мог бы не вызывать меня на разговор. Отдал бы приказ, и мы сидели бы сейчас не на кухне, а в тюрьме.

Соседка покачала головой.

— Слушаю тебя и не могу уразуметь мотивы даганнов. На их месте я бы первым делом арестовала парня и допросила.

— Им спокойнее, когда бывшие солдаты находятся на виду. Согласитесь, из двух зол лучше зарегистрированный законопослушный амидареец, чем неучтенный партизан в тылу.

— Кто их разберет, этих даганнов? Вдруг они объявили амнистию беглецам? — отозвалась задумчиво Эммалиэ. — Было бы чудесно. Прежде чем сообщить парню хорошую новость, запишись повторно на прием к господину А'Вечу и разузнай, как получить пропуск. Я подтвержу, что Айрамир — мой племянник.

— И мой кузен. Замечательно! — обрадовалась Айями. — Вот так сюрприз для него!

Но Эммалиэ не заразилась восторгом.

— Узнать бы, кто настучал даганнам.

— Соседи, кто же еще?

— Не обязательно. Сосед рассказал по секрету приятелю, тот — знакомому, знакомый — другу, и в результате выяснится, что информатор живет на другом конце города. Хотела бы я посмотреть этому человеку в глаза.

— Вот видите! Айрамир ненавидит даганнов, а они вовсе не звери, — воскликнула с жаром Айями. — Я попробую расспросить господина А'Веча о доносчике. Вдруг проговорится?

— Будь осторожнее. Как правило, информаторы хорошо законспирированы. Лучше не злить господина А'Веча излишним любопытством.

Дочка бросила игрушки, разложенные на диване, и вскарабкалась на колени к Айями. За раздувшейся щекой Люнечки прятался последний сахарный кубик из подарка Имара.

Айями прижала кроху к себе.

— Вкусно?

— Ага, — причмокнула дочка. — Есё хочу. Мам, а у насяйника есть ляльки?

— Не знаю, — улыбнулась Айями.

— Попроси есё. Нозкой поелозь, и тебе дадут, — поделилась секретом успешного вымогательства Люнечка.

— Ох, сладкоежка. И хитрюлька, — защекотала Айями дочку, и та засмеялась.

Слушая заливистый детский смех, Айями думала о том, что жизнь порой изворачивается под удивительными углами. И неожиданный разговор с господином А'Вечем — тому пример.

Знала бы она, как заблуждается.

Следующим утром, на работе, Айями посматривала с нетерпением на дверь комнаты, стараясь не пропустить появление помощника В'Арраса. Нужно у него спросить, как записаться на прием к господину подполковнику.

Тук, тук — нога в туфле нетерпеливо постукивает по полу. Пальцы нервно крутят карандаш. Минутная стрелка ползет, а В'Аррас не идет. Куда он подевался? Обычно появляется с проверкой перед началом работы и, заглянув, исчезает.

Господин помощник так и не пришел. Зато Мариаль сказала:

— Нам разрешили отдохнуть и посмотреть кое-что. Пойдем?

— Нас не накажут? — спросила с опаской Риарили, когда амидарейки направились по боковой лестнице на верхний этаж. Этот маршрут не оговаривался при перемещениях переводчиц по ратуше.

— Нам разрешили, — заверила Мариаль.

Они остановились на лестничном марше у окна. Стекло в раме сохранилось, поэтому задний двор оказался как на ладони. Снаружи солнце, легкий морозец, утоптанный снег. А поодаль — толпа даганнов. И офицеры тут, и солдаты. Сборище могучих исполинов.

Айями сперва испугалась: в чем причина шумного собрания? Пригляделась: мужчины образовали плотное кольцо и кричали, сотрясая воздух кулаками. А в круге возились двое. Точнее, дрались, занося кулаки для ударов. Блестели смуглые тела, мелькая темными пятнами клановых знаков на плечах и спинах. Через щели в раме просачивались вопли: "Врежь!", "Порви", "Размажь!"

Айями ухватилась за ворот блузки.

— Это... наказание?

— Нет, — ответила Мариаль. — Это bohor*. Схлёст или мочилка. Ну, или драка.

— Зачем? — спросила Айями, задыхаясь. Наблюдать за избиением — свыше всяких сил.

— Даганны так развлекаются. Аррас сказал... Господин В'Аррас сказал, что мочилка — национальное увеселение даганнов. Разве вы не заметили, что сегодня у них хорошее настроение?

Нет, Айями не обратила внимания, погрязши в собственных проблемах. Пожалуй, дежурный за стойкой разговаривал по телефону чересчур возбужденно. И инженеры вдруг куда-то заспешили, закрыв кабинет. Их взбудораженные голоса донеслись эхом из фойе, преодолев этажи и запертые двери. И утром перед ратушей царило оживление среди военных, чего давненько не наблюдалось.

— Бить друг друга... Неужели им нравится? — воскликнула возмущенно Риарили и скривилась, когда драчун ударил противника наотмашь.

Очевидно, переводчицы пришли к завершению боя, потому что даганн, считавшийся судьей, вскоре поднял руку одного из участников драки. Толпа взревела. Ясно и без пояснений комментатора: это победитель.

В опустевший круг вышел другой даганн, и зрители зашлись в криках, скандируя имя участника.

— У меня сейчас перепонки лопнут, — буркнула Риарили недовольно.

Соперник не заставил себя ждать. Выскочил в круг, сбрасывая одежду на ходу, и остался в штанах.

Драка была ужасной. Слово "мочилка" точно отразило суть. Мужчины схлестнулись так, что вздрогнула земля. Столкнулись как бешеные носороги или слоны. "Вздумай кто-нибудь помешать, и мокрого места не останется" — подумала Айями. Она зажмуривалась каждый раз, когда кулак попадал в цель.

Варварство какое-то.

Хоть и плевались переводчицы, выражая презрение примитивному развлечению, а против воли взгляды притянулись к окну. Потому что даганны дрались... красиво, пожалуй. Сцепились как хищники — опасные и безжалостные. И ловко увиливали от ударов.

Помощник В'Аррас наблюдал со стороны за творящейся вакханалией, ибо зрители сошли с ума: орали и свистели, салютовали кулаками. Даганское начальство реагировало сдержаннее, но не намного.

— Дикари, — вынесла вердикт Риарили.

— Они же изувечат друг друга! — воскликнула Айями, когда участник драки, получив сокрушительный удар в живот, пошатнулся и упал на колено. — Мало даганнам войны, они и в мирное время добровольно калечат друг друга.

— В мочилке есть правила: куда можно бить, а куда — нельзя. И как бить, тоже важно, — пояснила Мариаль. — У даганнов каждая боевая единица на счету, поэтому они дерутся понарошку.

"Понарошку?!" — изумилась Айями. Как же они дерутся всерьез?

— Откуда ты знаешь о правилах? — полюбопытствовала Риарили.

Мариаль промолчала, отвернувшись окну. Заалевшие щеки девушки ответили без слов: от помощника В'Арраса.

Очередное побоище закончилось, победителя определили, в круге наступило затишье. Зрители жестикулировали, смеялись и перекидывались шутливыми тычками.

— Смотрите! — воскликнула Мариаль, показав пальцем.

Даганны расступились, и в круг вышел... А'Веч. Сбросил куртку, расстегнул китель, стянул рубаху через голову. В'Аррас, словно по волшебству очутившись рядом, поймал одежду на лету.

Зрители притихли, а переводчицы подались ближе к окну. Полуголый А'Веч прошелся по кругу, разминая шею и плечи, и на ходу обмотал кисти тряпичными лентами, взятыми из рук помощника.

Титан, монолит. Из окна не видно, какая татуировка у него на спине. Заняла лопатки и спустилась к пояснице.

— Что за картинка? — спросила Айями, не отрываясь от зрелища.

— Не разберу, — сощурилась Риарили. — Зверь какой-то.

Если зверь, значит, господин А'Веч происходит из земного круга.

Желающих выступить против офицера не нашлось. Видимо, даганны побаивались сурового начальника. А он выглядывал кого-то в толпе, чтобы вызвать за состязание, вернее, на бойню. И уже поднял руку, чтобы поманить, но наперерез ему вышел... Имар!

— Господин Л'Имар вернулся! — ахнули амидарейки.

Когда он приехал? Почему не зашел в ратушу и не заглянул к переводчицам?

Имар споро разоблачился под свист и крики зрителей. Он не уступал противнику в росте и в мышечной массе, разве что был чуть уже в плечах. И согнул руку в локте, продемонстрировав зевакам надувшийся бицепс и клановый знак на предплечье. Толпа ответила приветственным рёвом. Пусть Айями не различила издалека линии рисунка, она знала: это тигр. Скромно и не так вызывающе, как татуировка господина А'Веча, занявшая две трети спины.

— Gach! — крикнул судья и взмахнул рукой.

На заднем дворе наступила тишина. Участники прошлись по кругу, прицениваясь, и... ринулись навстречу.

Это было то еще зрелище.

Изворотливость и проворство. И мощь.

А'Веч сделал подсечку, чтобы повалить противника, но Имар утянул его за собой, и они, кувыркнувшись, упали, впрочем, вскочив по-кошачьи легко. Толпа всколыхнулась, раздвигая границу круга.

Соперники дрались, не жалея сил и друг друга. Если падали, то поднимались на ноги как неваляшки. Если били, то со всей дури. Если брали в захват, то для того, чтобы сломать ребра и выжать внутренности. Это поняли не только зрители, об этом догадались и амидарейки, но остановить мочилку не было никакой возможности. Дерущиеся попросту бы размазали третьего лишнего. Удары сопровождались сдавленными женскими охами и ахами. Переводчицы наблюдали с округлившимися глазами за отточенными натренированными движениями.

Даганны вошли в раж. Удары сыпались с сумасшедшей скоростью и отражались с неменьшей силой. Имар прыгнул на противника, рассчитывая обрушить того наземь, но А'Веч извернулся, с разбегу проехав на спине по снегу.

Граница круга расширилась еще больше. Зрители, затаив дыхание, наблюдали за поединком. Соперники то сходились, пытаясь взять друг друга в захват, то расходились, и тогда в ход шли кулаки. А'Веч бился как заводной и с остервенением. Он поставил цель и пёр к ней. Имар нападал спокойнее и без неистовости. И ни один из них не желал уступать.

Неужели им не больно? — задавалась вопросом Айями, глядя на драку. Действо приобретало всё большую неуправляемость. Одержимость, что ли. Кто выдохнется первым?

А'Веч был злее и оттого коварнее. Он исходил злобой, и даже схлёст не выбил её из головы. Совершив обманный маневр, А'Веч сделал неожиданный рывок и обхватил противника, рухнув вместе с ним на снег. Амидарейки вытянули шеи, пытаясь разглядеть происходящее за спинами зрителей.

— Ну же! — потребовала раздраженно Риарили, словно даганны могли услышать призыв и расступиться.

Кольцо сжалось. Очевидно, борьба велась на небольшом пятачке. Айями нервно кусала губы: кого назовут победителем?

Внезапно по толпе прошло волнение, похожее на растерянность. Прозвучал короткий приказ, и сборище рассосалось без лишней суеты и гвалта. Задний двор ратуши опустел. Противники поднялись на ноги и, отряхнувшись от снега, начали одеваться. В'Аррас докладывал начальнику, и тот кивал, застегивая пуговицы. А'Веч спросил, а Имар ответил — ровно и по уставу, словно несколько минут назад не нанес удар сопернику в солнечное сплетение.

Мочилка закончилась ничьей.

— Что случилось? — спросила растерянно Риарили, а Мариаль встревожилась.

— Пойдем отсюда, пока нас не увидели.

Вернувшись в комнату, троица бросилась к окну и застала на площади следы от машин, разъехавшихся в спешном порядке. Наверное, даганны сорвались во внеплановый рейд.

— Наверное, произошла диверсия или стычка с партизанами, — предположила Айями. Лишь сейчас она заметила на тыльной стороне ладони отпечаток зубов. Оказалось, наблюдая за дракой, Айями прикусила кожу на руке.

— Они удвоили караул, — заметила Риарили, усевшись на подоконник.

— Нет воды. Отключили, — сообщила с порога Мариаль, вернувшись из туалета.

Остаток рабочего дня прошёл в беспокойстве. Переводчицы прислушивались к звукам в коридоре и на всякий случай приоткрыли дверь.

Тишина. Даже помощник В'Аррас не появился, не говоря об инженерах. Видимо, у даганнов нашлись срочные дела.

Амидарейки гадали о причинах поспешного завершения мочилки, выдвигая версии вплоть до фантастических, и незаметно переключились на обсуждение волнующих моментов драки.

— Я думала, господин Л'Имар сдастся, а он выстоял, — сказала Риарили, и в её голосе прозвучали нотки... гордости?

— Даганны похожи на бездушных роботов, — заметила Айями. — Они не чувствуют боли и не ведают страха.

— А я испугалась, — признала Мариаль. — Ждала, что господин А'Веч вот-вот сожмет голову господина Л'Имара и раздавит как орех.

— Господин Л'Имар победил бы, не вмешайся обстоятельства, — ответила Айями убежденно. — А вот нам — упрек за неверие в него.

Только сейчас до неё дошло: Имар приехал, и он вернется к разговору, прерванному внезапной командировкой. Возможно, сегодня вечером.

Тайком от коллег-переводчиц Айями потрогала губы. Почему-то поцелуй Имара не отложился в памяти. И не взбудоражило воспоминание о неловкой сцене, прерванной господином В'Аррасом. Зато предстоящий разговор начал заранее тяготить. Айями успела не раз пожалеть о скором отъезде Имара. И вот он приехал, а она тут же забыла о молитвах за его возвращение. Забыла о том, что хотела просить о защите от притязаний даганнов.

И всё-таки Айями скучала без его обаяния, без шуток, без интересных рассказов о родине. И без вечеров за совместным переводом технических терминов. И стыдно признать, приревновала к Риарили, которую встряхнул приезд господина Л'Имара. Драка на заднем дворе раскрасила щеки взволнованной девушки румянцем. Точнее, не драка, а последний участник.

— Не понимаю, как можно наслаждаться зрелищем взаимного избиения, — сказала Риарили. — Не вижу ничего прекрасного в ушибах и переломах. Этот бохор* — развлечение для дикарей.

Так и есть. Животная сущность даганнов вырвалась наружу в плотном кольце зрителей.

— Потому что мы разные, — отозвалась Мариаль. — Они соревнуются в силе, а мы — в уме и красоте.

Физическим единоборствам амидарейцы предпочитали интеллектуальные и эстетичные состязания, например, шахматы или катание на коньках.

Айями закрыла глаза, и перед внутренним взором встали фигуры противников. Короткие рубленые движения. Нападение и защита. Глухая оборона, сменяющаяся атакой. Ни секунды на передышку. Сила, гуляющая в напряженных мышцах.

Она так и не разглядела его клановый знак. И не поговорила с помощником В'Аррасом о записи на прием.

В последние минуты рабочего дня ратуша ожила. Зазвучали голоса, захлопали двери, прогоняя застоявшуюся тишину. В фойе приглушенно переговаривались военные. Как всегда, как обычно. Словно и не приключилась с утра мочилка, словно и не произошло внезапное ЧП.

Парадная дверь распахнулась, и вместе с морозным воздухом в фойе вошел А'Веч. Вернее, вплыл как крейсер, и волнами, расходившимися от него, амидареек прибило к стене.

Господин подполковник пребывал в гневе, Айями ощутила это шестым чувством. Ярость захлестывала А'Веча, растекаясь и заполняя свободное пространство. И даганны почувствовали, замолчав и посторонившись.

А'Веч обвел помещение глазами, и его взгляд замер на лице Айями. Она испуганно сжалась, уменьшившись в росте, впрочем, как и её коллеги.

— За мной! — рявкнул господин заместитель и двинулся к лестнице.

Переводчицы затравленно переглянулись. Переглянулись и военные.

— Ну? — раздался грозный рявк, мол, долго я буду ждать?

И Айями обреченно побрела следом.

Она примерзла к двери. Жалась к потрескавшемуся кожзаменителю, стараясь слиться с обстановкой. Казалось, сделай Айями шаг, и её закрутит смерч, образовавшийся в кабинете. Потому что А'Веч расхаживал как разъяренный хищник в клетке и время от времени вносил беспорядок в интерьер. Пинал или бросал. Швырял и ругался.

Не успела Айями глазом моргнуть, как даганн оказался рядом и навис, заслоняя от света. Вблизи она разглядела ссадину в уголке рта и свежие синяки на скуле и возле виска.

— Вот объясни, почему вы, амодары, совершаете глупые и бессмысленные подвиги, — сказал А'Веч вкрадчиво.

Айями замотала головой. "Н-не знаю"...

— Я понимаю, вы ненавидите нас, доугэнцев. Но почему не думаете о своих соотечественниках? Или вам плевать на них?

Что ответить? Опять промямлить: "Н-не знаю" и зажмуриться, когда кулак с размаху впечатывается в стену.

— Насосная не работает. Без воды остались тюрьма, прачечная и больница. Смотри в глаза!

В зрачках А'Веча гуляла тьма. Радужки увеличились, растекшись чернотой.

Парализовал. Обездвижил как удав кролика. И не коснулся еще, а Айями замерла с колотящимся сердцем.

Пуговица за пуговицей он расстегнул её пальто. Костяшки на руках сбиты в кровь, а А'Веч и не поморщился.

Айями позволила размотать шарф и стянула шапку. И без верхней одежды почувствовала себя голой, потому как взгляд господина подполковника прожигал насквозь.

Руки машинально стянули вырез блузки. Как оказалось, зря, потому что внимание А'Веча переключилось на перламутровые застежки.

— И кому вы сделали хуже? Не нам. Своим сородичам, — объяснял он. Слово за словом, пуговка за пуговкой.

Айями сглотнула, пытаясь загородиться.

— Убрать руки, — приказал А'Веч, и она послушалась, задрожав как осенний листок.

Да и господина подполковника потряхивало. И он с трудом сдерживался, чтобы не разорвать блузку на клочки, потому как запутался в крошечных петельках.

— И ты, амодарка разэтакая, душу мне вытрясла... Сердце вынула, иголками набила и углями... Или яду подсыпала?... В груди жжет, не переставая, — бормотал А'Веч, шаря под блузкой.

Айями отвернулась к окну и закусила губу, молясь о том, чтобы вытерпеть и не закричать.

— Смотреть на меня, — велел он. Однако убрал руку, но лишь для того, чтобы схватить женскую ладошку и направить к поясу брюк и ниже, к паху. И не отпускать, подавляя сопротивление.

Айями вспыхнула и забилась в стальных тисках. Потому что поняла. Потому что невозможно не понять. Его желание, смешавшись с черным пламенем в глазах, явственно ощущалось ладонью.

Бесполезно, не вырваться. Даганн держал крепко её пальцы и заставлял поглаживать. И глухо застонал над ухом. Забылся, навалившись всем телом.

— Нет... пожалуйста... нет...

Разве ж он услышал?

Задрал юбку и, рывком подняв ногу Айями, прижал к своему бедру. И его пальцы, бесцеремонно забравшись под хлопок белья, оказались там . Нетерпеливо и оттого грубо проникли, заставив всхлипнуть и дернуться.

— Пожалуйста... не надо, — взмолилась Айями. Пискнула, и голос сорвался.

Тщетные мольбы. Зверь глух и слеп. И управляем инстинктами.

Вынув, он поднес пальцы к носу и втянул запах — откровенно, непристойно. Айями чуть не расплавилась от стыда.

— Так нельзя... У вас с Оламирь... Вы и Оламирь... — изо всех тщедушных силёнок уперлась руками в его грудь. Пустая попытка. Как комарик в лапах медведя.

— Какая такая ламира-хамира? — пробормотал А'Веч, настойчиво стягивая с неё колготки.

— Оламирь... — напомнила Айями, чуть не плача. — Амидарейка... с меховым воротником...

Даганн отстранился, давая ей короткую передышку. И задумался. Все святые, пусть он протрезвеет!

— Это мехрем* Крама. Его женщина, — ответил А'Веч и вернулся к прерванному занятию.

Люди бывают разные. В критической ситуации кто-то мгновенно делает выводы, а кто-то соображает туго. Особенно тогда, когда перевозбужденный даганн припер к двери, лапая, и не собирается отпускать.

Айями могла бы завизжать и вцепиться ногтями в его лицо. Могла бы пинать и кусаться, вырываясь. Пусть никто не придет на помощь, она всё равно поборолась бы за свою честь.

Но Айями не закричала. Потому что вникала в услышанное.

Оламирь — женщина господина У'Крама. Первого заместителя полковника О'Лигха. А господин А'Веч — второй заместитель! Произошла путаница. Вот, значит, кто обхаживает Оламку: заваливает драгоценностями и возит на машине в столицу.

Ой, балда! Впору истерически рассмеяться. Не сосчитать, сколько переживаний доставило небольшое недоразумение, ставшее огромной проблемой и неодолимым препятствием. И неожиданно проблема лопнула как мыльный пузырь. Истаяла как горб, давивший к земле.

Осмысливая сказанное, Айями не заметила, как осталась без белья. Зато услышала бряцанье пряжки ремня и вдруг взлетела над полом. Это А'Веч поднял на руки, притиснув к двери.

Айями пробило на нервное хихиканье.

— Что? — спросил даганн с недовольцей.

— Ничего, — хихикнула Айями и поняла, что обнимает его за шею. И испугалась.

Испугалась взглянуть вниз — туда, где юбка задрана до талии. Туда, где валяются отброшенные мужской рукой колготки. Туда, где подметают пол спущенные брюки. Он прав, лучше смотреть глаза в глаза. И видеть, как стекает капля пота по виску. И облизать внезапно пересохшие губы. И почувствовать его движение: сперва медленное, сопровождаемое сдавленным стоном, а затем всё чаще и быстрее.

Дверь вздрагивала под яростными толчками.

Женщина может не разбираться в технике и называть отверстия дырочками, а отвёртки — штучками. Женщина слаба физически и не сумеет ответить ударом на удар. Но в интуиции ей нет равных. И интуиция нашептывает женщине — по исступленности соития, по неудержимости и жадному напору — что она желанна. И что недовольство и грозность мужчины разрослись до неимоверных размеров из-за недопонимания. Из-за Айями, перепутавшей даганских заместителей. С каждым движением мужчина выплескивает неудовлетворенность, копившуюся день ото дня и выстрелившую сегодня и сейчас.

А'Веч брал своё так же, как дрался с Имаром. Мгновенно распалившись.

Таранил. Ходил как поршень. И взмок. И обжигал кожу частым отрывистым дыханием. Расплющил, погреб под собой.

Айями услышала глухое рычанье и почувствовала замедляющиеся фрикции. И дернулась от тупой боли повыше ключицы.

Он замер, уравновешивая дыхание, а потом отстранился. И нахмурился. И снова прильнул губами к шее... чтобы лизнуть?

Кожу зажгло, и Айями зашипела, втянув воздух.

— Не утерпел, — пояснил хрипло А'Веч, распрямляя плечи.

Он удерживал Айями на весу — полуобнаженную, распутную. Держал словно пушинку, даже мышцы не напряглись.

Стянув рукой полы блузки, она отвела взгляд. Потому что боялась снова ухнуть в омут черных глаз.

— Ухватьись крепчи, — сказал А'Веч на амидарейском.

Подрыгал ногами, сбрасывая брючины и умудрившись не уронить Айями. Отнес её к окну и усадил на спинку тахты, а сам устроился рядом, на коленях. Ох, как он близко. Большой и сильный... И за окном светло. В кабинете музыки было иначе. Рассеянный свет лампы, смазанные тени силуэтов...

Накатил жгучий стыд. И осознание случившегося.

Оттолкнуть бы его и прикрыться, но он не позволяет. Пригвоздил руки к спинке.

И хочет ещё, потому что не наелся. Так, заморил червячка.

А'Веч снял рубаху по-мужски — захватив со спины и стянув через голову. Айями разглядела налитые мышцы торса и светлые полоски шрамов на руке и с правого боку. И волосатость, спускающуюся широкой дорожкой от груди к паху. А потом ей завязали глаза, с треском оторвав полоску ткани от подола рубахи.

— Не снимать, — прозвучал приказ, и блузка сползла с плеч, а горячие пальцы опустили бретельки бюстгальтера.

— Пожалуйста...

Тонкий голос сорвался на фальцет, когда мужские ладони накрыли грудь.

— Молчать, — последовало веление. Прозвучало шепотом на ухо, и Айями ни с того, ни с сего обдало жаром.

* * *

Груди у нее как у подростка. Маленькие, с вытянутыми сосками, напоминающими недоспелую вишню.

Он всегда любил вишню.

И не такая тощая, как в конце лета. Руки как руки, а не спички. Ноги стройные и не худые как палки. А вот курчавые завитки внизу гораздо темнее, чем волосы. И россыпь бледных веснушек на переносице и плечах.

Молчит и терпит. И её покорность злит.

Потому что Веч не насильник. И помнит, как отец поучал своего первенца, приходившегося Вечу сокровным братом, накануне свадьбы. Распарившись после бани, старшие члены семьи собрались в кемлаке* (Прим. — мужская половина дома) и потягивали прохладный ойрен* (Прим. — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас), ведя мудреные беседы о жизни, о прошлом и о будущем Доугэнны. Заодно давали наставления молодожену в удачной семейной жизни. Молодняк не допускали на сходки. Веч, получивший недавно клановый знак и познавший женщину, считался взрослым и участвовал в сборищах старших членов семьи.

— Женщина должна кричать под тобой, извиваться, царапаться... Не от ненависти — от наслаждения, — сказал отец и сделал глоток ойрена. Желтоватая пена образовала усы над губой. — Ты поймешь, когда женщина довольна. Она устанет, размякнет. Глаза осоловеют, а тело покроется испариной. Женщина станет покорной и мягкой как масло. И не вспомнит, как кричала под тобой. Приручи её, и она будет тебе преданна. И не подпустит другого, предпочтя смерть.

В последний раз Веч прикладывал усилия, пожалуй, в мирное время. А в войну получал своё, не заботясь о женщинах, которыми пользовался. Потому что не было нужды.

Зато сейчас появилась. Потому что, бесы раздери, нужно утереть нос "пернатому" до того, как он получит вызов на поединок.

Но как утереть, если она не хочет? Вздрагивает от малейшего прикосновения и зажимается.

Сколько времени Веч пытается? Пять минут или десять? Или полчаса? Запал давно сошел на нет. В пустыне и то влажнее. Она кусает губы, терпеливо дожидаясь окончания пытки.

Значит, бесова отрыжка, плохо пытается.

Завязать ей глаза, укрыв смущение и неловкость под полоской ткани... Уложить на тахту — так комфортнее и защищеннее для пугливой амодарки... Обнять, поглаживая, и нашептывать разные горячительные словечки... те, что не успели забыться за годы войны. Потому что женщина любит ушами.

Не сразу её дыхание участилось, а рот приоткрылся. И первый стон слетел с губ.

Теперь не упустить момент и подталкивать — настойчиво и деликатно. Быстрее и медленнее. Мучить лаской и грубо мять.

Нет большего удовольствия, чем наблюдать, как женщина подается навстречу, прогибаясь в спине. Как она обхватывает ногами и надавливает пятками: скорее, скорее... Как с силой притягивает к себе за шею и ерошит волосы... Вот будет смех, если дёрнет, ухватив короткий ёршик. А что, женщины в порыве страсти и не такое вытворяют.

А когда страсть достигает пика, она судорожно цепляется за Веча, а затем обессилено откидывается на спину, дыша как бегун после забега.

Да, забег стал долгим, но плодотворным. Достаточно результативным, чтобы самодовольно усмехнуться и завершить свои усилия тем, в чём, собственно, и состоит предназначение мужчины в паре.

Насвистывая, Веч собирал разбросанную по кабинету одежду. Фыркнул, подняв китель, и встряхнул от пыли.

И её вещи, брошенные у двери, сграбастал. Отнес к тахте, старательно пряча ухмылку.

Она лежала, поджав ноги к груди, и молча наблюдала за перемещениями Веча.

Раскраснелась — ему в плюс. Смутилась, встретившись взглядом, — тоже в плюс. Не отвернулась — третий плюс.

— Почему у меня слипаются глаза, а у вас — нет? — спросила, зевнув.

— У тебя. Ты сказала: "а у вас — нет". Не " у вас", а " у тебя", — ответил он, заправляя рубаху в брюки. — Так и должно быть. Ты — женщина, я — мужчина.

— Покажите ваш клановый знак.

— "Покажи". Повтори.

— П-покажи... Пожалуйста, — обращение на "ты" давалось ей нелегко.

Веч стянул рубаху и повернулся спиной.

— Можно... поближе? — спросила она неуверенно.

Можно и поближе. Сесть на корточки и жмуриться, чувствуя, как порхают по лопаткам прохладные пальцы.

Она осторожно притронулась к старому шраму от осколочного ранения, полученного в сражении у Полиамских гор, и отдернула руку.

— Красивый зверь... Кто это?

— Снежный барс.

— Земной круг.

— Он самый, — ответил сварливо Веч и сам не понял причину раздражения. — Откуда знаешь?

Она замялась.

— Господин Л'Имар рассказывал.

— Забудь о Л'Имаре. Теперь рассказывать буду я.

— А как же разговорный даганский? — растерялась она.

— Будешь разговаривать со мной.

— А технические термины?

— Переведу и объясню.

Она моргала удивленно, но промолчала, не найдя, что ответить.

Поднявшись с корточек, Веч направился за кителем, оставленным на столе, и обернувшись, увидел, что она задремала, пристроив голову на подлокотник и свесив руку.

Завернув рукав рубахи по локоть, Веч сравнил руки: свою — смуглую, с черными волосками и рельефом мышц, и её — светлую, с ниточками тонких венок и редким золотистым пушком. Кисть узкая, без украшений, пальцы тонкие, но не костлявые. А вот кожа обветренная, с заусенцами у ногтей.

Укрыв спящую кителем, Веч вышел на порог кабинета.

— Иди сюда, — поманил Арраса. — Только не ори.

Тот поднялся из-за стола и молча откозырял.

— Найди подушку и одеяло. Немедленно.

Бровь Арраса поднялась и опустилась.

— Будет исполнено, — отрапортовал бесстрастно, и Веч, с беспокойством оглянувшись, погрозил помощнику кулаком.

— Сказал же, не ори.

Аррас не подвел. Как пить дать, джинн. В его закромах чего только нет. Через пять минут принес запрошенное. Правда, пододеяльник с наволочкой остро пахли хозяйственным мылом, и, по всей видимости, подушку с одеялом несли по улице, потому что они успели пропитаться морозцем.

— Согреть. Быстро, — приказал Веч. — На будущее иметь в кабинете дежурный комплект.

— Так точно.

— Ух, я тебя! Сбавить громкость, что ли, не можешь?

Не пригодилось одеяло, и подушка не понадобилась. Едва Веч попытался подсунуть её под голову, как амодарка подскочила, не узнав спросонья интерьер.

— П-простите, я больше не буду.

— Забыла? Мы перешли на "ты".

— Да-да, конечно, — закивала она, собираясь в спешке.

Веч сел рядом. Тахта, развернутое одеяло с подушкой и растрепанная полуодетая амодарка создавали иллюзию домашнего уюта. Хотя нет, в казенных стенах любой маломальский уют становится уродливым и не к месту. А вот в гостинице, в постели Веча... Когда-нибудь она окажется там.

— Не торопись, — сказал он. — Помедленнее.

Её руки, натягивающие колготки, дрогнули, а щеки залились румянцем.

Вечу нравилось её смущать. Однако требовалось кое-что прояснить.

— Если эчир не согласится тебя уступить, я убью его в поединке.

Веч не стал уточнять, что ни один доугэнец не отдаст свою женщину сопернику. Такой "подарок" приравнивается к бесчестию, поэтому смерть предпочтительнее. По традиции мужчины выясняют отношения, схлестнувшись в драке без правил.

Амодарка промолчала, и он истолковал заминку по-своему.

— Вчера я сказал, что не трону его. Я беру своё слово назад.

Вот так. Пернатому конец.

Конец приключился бы утром, но сначала вернувшийся из командировки родственничек вылез некстати, а потом помешала диверсия на насосной. Но завтра однозначно будет потасовка. Один на один. На ножах.

Веч любил драки. И трибунал его не пугал. Чему быть, того не миновать.

Обычаи будут соблюдены: церемониальное уведомление о споре за женщину, переговоры и попытки мирного решения конфликта, вызов на бохор* в присутствии свидетелей, и, собственно, поединок. Победит сильнейший. Суд командоров пойдет навстречу герою войны. Сохранит жизнь, но разжалует и отберет награды. Или лишит клана, срезав знак со спины, и отправит в пожизненную ссылку в родной церкал* проигравшего лейтенанта.

На лице амодарки отразилась смесь противоречивых эмоций: удивление, испуг, радость, разочарование.

— У меня нет покровителя, — прозвучало тихо.

— Да ну? — не удержался от иронии Веч. — А этот... чернокрылый?

Она непонимающе нахмурилась.

— Лейтенант из клана Чернокрылых ястребов, — напомнил Веч. Наверное, грубо освежил память, потому что амодарка с расстроенным видом отвернулась к окну и принялась застегивать пуговки на блузке.

— Прости...те, я пойду. Мне пора.

— И тебя не волнует его судьба?

Она пожала плечами.

— Я незнакома с этим человеком.

— А с доугэнцем из клана Черных орлов, выходит, знакома? — съехидничал Веч.

Вот так. Уж как он не хотел, а все-таки признал, что расспрашивал, разыскивал и намеревался придушить. И что ревновал, к бесам собачьим!

Её руки замерли.

— Один даганн сказал, что арестует мою семью, если я не соглашусь на его предложение... И я придумала покровителя, — сказала она нехотя и вздрогнула, когда Веч сел перед ней на корточках.

— Кто это? — спросил, заглядывая пытливо в глаза.

— Я не могу сказать. Если правда вскроется, он обязательно сделает так, как пообещал.

— Кто? — повторил Веч с достаточно красноречивой интонацией, потому что амодарка смешалась, и её губы задрожали.

— Капитан из госпиталя... Пожалуйста, защитите нас! Он угрожал! — схватила Веча за рукав, приготовившись плакать.

Веч смеялся так, что выступили слезы. Смеялся оттого, что в действительности всё оказалось проще простого, а потом запуталось и перекрутилось из-за домыслов и мнительности.

Изначально Крам оказался прав. Стоило по приезду с севера задать один-единственный вопрос виновнице бед, сидящей сейчас на тахте, и недоразумение истаяло бы как сигаретный дым. Пфык! — и не было бы ночей, доканывающих бессонницей, и не пришлось бы менять измочаленную в хлам грушу в тренировочном зале, и двухмесячная заначка курева не исчезла бы меньше, чем за неделю. И не вынашивались бы планы по растерзанию лейтенанта.

Бесова язва! Веч едва не убил непричастного человека. Соплеменника.

Нужно затянуться. Срочно.

А отсмеявшись, он разозлился. Какой-то поганец посмел распускать руки в чужом гарнизоне. Амодарки не разбираются в иерархии доугэнских званий и считают, что чин капитана носит не иначе как божество, наделенное безграничной властью. И сейчас одна из них взирала на Веча со смесью удивления и страха, гадая о причине смеха.

— Я разберусь с ним. Не бойся, — успокоил Веч, и его осенило: — Он угрожал не только тебе?

Она сдержанно кивнула.

Ай да Аррас, хитрый лис. Не долго думая, внес своё имя в список. Лишь дурак откажется от женщины, преподнесшей себя на блюдечке. А капитан, рыло пингвинье, еще встанет на карачки, харкая кровью. И не догадывается, поди, что мелкая амодарка оставила его с носом. Мала пигалица, да изворотлива. Женщина Веча. И по этому поводу страсть как хочется покурить. И выпить.

Теперь Веч — её покровитель, и другого эчира* у неё не было, нет и не будет. Отсюда вытекает вопрос: за какого козла она заступалась вчера и благодарила чуть ли не на коленях? К бесу в зад! Веч имеет полное право знать.

Амодарка растерялась. Хватала ртом воздух, а слова не шли.

Веча позабавил её испуг. Не нужно далеко ходить за ответом. Весь её секрет — в задушевной трепотне по вечерам с паршивцем-сородичем. Видно, вчера у Веча был основательно зверский вид, напугавший амодарку до заикания.

— О Л'Имаре беспокоишься? — спросил небрежно.

Она неуверенно кивнула, отведя глаза.

Конечно, кто же ещё как не родственничек. Ему бы польстила горячая защита амодарки. Если бы не пригляд помощника, продул бы Веч свою игру. Проигрался бы вдребезги.

— С ним я разберусь. Не волнуйся, не трону. Пообщаюсь по-нашему, по-семейному, — заверил Веч.

Хотя в последнее время его обещаниям — длев* цена. Вчера пообещал, а сегодня свое слово забрал, пригрозив убить лейтенанта. Бедняга А'Некс. Служит и не подозревает, что за последние сутки его будущее поменялось несколько раз.

— Значит, он станет твоим покровителем? — поинтересовался Веч, намеренно не называя имени. Обронил свысока и с пренебрежением, а в груди опять заклокотало и зажгло. Что за напасть?

Она покачала отрицательно головой, дополнив молчаливый ответ смущенной полуулыбкой.

Большего и не требовалось.

— Отлично, — сказал Веч, поднявшись на ноги. — Собирайся. Машина тебя отвезет.

Пока амодарка приводила себя в порядок, он вышел в приемную, чтобы отдать распоряжения помощнику насчет автомобиля.

— Ты знал, что Т'Осчен тащил местных женщин в койку?

— Никак нет. Он бывал в комендатуре, заходил к сородичу. Хвастал, что любую уложит в кровать. Говорил... — Аррас порылся среди бумаг на столе, и, вынув нужную, зачитал: — "бабы сами прибегают и не по разу".

— И что, прибегали?

— Я нашел рапорт дежурного. Незадолго до выписки в госпиталь к Т'Осчену приходила амодарка. Разговаривали в фойе не дольше пяти минут, после чего амодарка ушла. Опознана как переводчица Аама лин Петра.

— И я узнаю об этом сейчас? — разъярился Веч.

— Указанная переводчица не является лицом, подлежащим надсмотру, поэтому мне не докладывали об её передвижениях вне стен комендатуры.

Так и есть. Веч не посчитал нужным дать указание об отслеживании каждого шага амодарки, поэтому офицеры из службы внутреннего порядка прочитали рапорт дежурного, позёвывая, и подшили в папочку.

Поздно психовать из-за неудачного стечения обстоятельств. Надо радоваться, что проблемы разрешились. Где же гадский портсигар? Остался в кабинете, во внутреннем кармане кителя.

— Вот паскуда, — пробормотал злобно Веч. — Укладывал под себя баб угрозами. Разве твоя мехрем не говорила?

Помощник растерянно моргнул, чем несказанно удивил Веча. В кои-то веки броня невозмутимости Арраса дрогнула.

— Никак нет. Не говорила.

Эх, зря Веч приказал убрать "прослушку" из комнаты переводчиц, когда родственничек улепетнул в командировку. А всё потому, что в других доугэнцах Веч не видел потенциальных соперников. Как оказалось, напрасно.

Когда он вернулся в кабинет, амодарка застегивала пуговицы пальто.

— Вот. Выбирай всё, на что ляжет глаз, — показал Веч на коробку, водруженную на столе, и направился к тахте за кителем и сигаретами.

— Что это?

— Паёк.

Спасибо Аррасу, мухой доставившему коробку заодно с постельным комплектом.

Губы амодарки задрожали.

— Зачем?

Что за глупые вопросы? Хороший эчир должен заботиться о своей женщине и материально обеспечивать. Иначе никакое удовольствие не удержит мехрем, и она сбежит к другому. Вот будет позор и потеха на весь гарнизон.

Краска сошла с щек амодарки.

— Хорошо, — произнесла она бесцветно. Взяв крупяной брусок из коробки, покрутила в руках, прочитала этикетку и... размахнувшись, кинула в Веча. Промазала, конечно, однако промах не убавил решительности.

— Я! Не! Проститутка! — кричала на амидарейском, кидаясь банками и брикетами. Пыхтела, замахиваясь, и швыряла, сопровождая броски выкриками: — И подачки! Мне! Не нужны!

— Эй, женщина, ты что, ополоумела? — опешил Веч, с легкостью уворачиваясь от летящих снарядов.

— Вот тебе! Вот! Вот!

Её лицо раскраснелось, а уложенные недавно волосы выбились из узла.

Консервная банка ударилась о раму, но не разбила окно. Дребезжание стекла отрезвило воительницу, и она ринулась из кабинета, схватив сумку и хлопнув напоследок дверью.

— Вот бесовка, — Веч растерянно почесал затылок. Мда, ни меткости у неё, ни силы в замахе.

Оглядев устроенный погром, он фыркнул, а потом упал на тахту как подкошенный и захохотал. Заглянувший в кабинет Аррас застал начальника неуемно гогочущим.

— У... у... уехала? — выдавил тот через смех вперемежку с икотой.

— Хотела идти пешком.

— Как? — вмиг посерьезнел Веч. — Велел же проследить, чтобы села в машину.

— Села, когда я сказал, что водитель поедет следом до подъезда.

Аррас протянул знакомый список. В последней строчке значились имена А'Веча из клана Снежных барсов и амодарки Аамы лин Петра.

Оперативненько. И тешит самолюбие.

Веч ухмыльнулся. Его мехрем оказалась с характером. А чему, собственно, удивляться? Достаточно вспомнить пощечину, которую она залепила летом в машине.

— Навести здесь порядок, — приказал помощнику.

У амодарки есть имя. Аама. Его женщина.

Отличное завершение отвратительно начатого дня и последних недель. И за это стоит выпить.

* * *

— Что-то ты притихла. И витаешь где-то. Я дважды спросила, а ты мимо ушей пропустила. Вроде бы с работы вернулась, а словно и нет тебя, — заметила Эммалиэ.

— Задумалась, — ответила Айями, кутаясь в платок. Не от озноба, а потому что прятала отметину. Та покраснела, налившись отечностью. У халата открытый вырез, у футболок тоже низкая горловина. Хоть лейкопластырем заклеивай. В чём завтра идти на работу?

— В городе поговаривают, на насосной устроили диверсию. Наши подожгли.

— "Наши" — это кто?

— Говорят, Сопротивление. Была перестрелка, есть убитые и раненые.

— В ратуше отключили воду, — сказала Айями.

— И в тюрьме. А там две сотни наших пленных. Даганны будут устранять повреждения не меньше недели. А без воды худо.

И то правда. Ни поесть, ни жажду утолить, ни умыться. Того гляди, приключится вспышка дизентерии.

И в госпитале нет воды. Зоимэль не сможет стерилизовать инструменты и принимать пациентов. И половину прачек с посудомойками отправили по домам, пока не восстановится водоснабжение. Соответственно, женщины вместо пайка получат кукиш с маслом.

— Айрамир как узнал о поджоге, так ожил. Рвался на розыски сопротивленцев, насилу я отговорила. Кашляет как туберкулезник, какие ему засады и диверсии? И себя выдаст, и товарищей погубит. А про даганский пропуск ты уж сама ему скажи. Только есть у меня подозрение, что парень спасибом не наградит.

— Вы были правы. Мы с господином подполковником недопоняли друг друга. Он не знает об Айрамире, — сказала Айями, рассеянно возя ложкой по тарелке.

Страх давно прошел, хотя в кабинете господина подполковника она изрядно перепугалась, сообразив, что едва не выдала себя с головой. Заговори Айями о документах для паренька, и её не выпустили бы с третьего этажа без допроса.

Святая наивность. Истолковала вчерашние слова А'Веча по-своему и вообразила невесть что о его доброте и благородстве. А на самом деле разговор велся о разных людях.

— Хорошо, что ты вовремя выяснила, — утешила Эммалиэ. — Айрамир спит и видит, как бы найти партизан, и даганнам добровольно не сдастся.

Подбежавшая Люнечка протянула карандаш.

— Мам, затоци.

— Ох, горе луковое, — Айями поцеловала дочку в лоб. — Когда рисуешь, не нужно давить, и грифель не сломается.

— Это непр-равирный кар-рандасик, — отозвалась Люнечка, демонстрируя излишек рычащих звуков. — Др-ругие не ромаются, а этот ромается церый день.

— Собираешься стать тигрой? — улыбнулась Эммалиэ.

— Ага. Р-р-р-р! — дочка состроила забавную мордашку и, схватив заточенный карандаш, побежала дорисовывать картинку.

— Машина! — воскликнула встревоженно Эммалиэ, углядев светлые полосы от фар, переползающие со стен на потолок — Неужели облава?

"Нет, это пришли за мной, чтобы арестовать за покушение на даганского офицера", — подумала Айями отстраненно. Случившегося не вернуть. Но если бы ей предложили отмотать время назад, она поступила бы так же, разве что метилась бы точнее.

Айями не удивилась, когда в дверь постучали. Зато соседка побледнела: она торопилась предупредить Айрамира, но не успела.

Настойчивый стук повторился, и Айями открыла дверь незваному гостю. Им оказался даганский солдат, поставивший у порога большую картонную коробку и молча удалившийся. В посылке обнаружились консервы и брикеты, пережившие ощущение полета в кабинете господина подполковника. И кулёк с шоколадными фигурками, от которых Айями однажды отказалась, чем несказанно оскорбила дарителя. И небольшой светильник в форме шара, упакованный в бумагу и обмотанный бечевой. Айями сунула руку внутрь полой сферы и повернула лампочку. Комнату озарил тусклый голубоватый свет.

— А-ах! — воскликнула Люнечка от переизбытка чувств. Она вертелась около коробки, заглядывая внутрь в поисках разных чудес.

— Это нибелим*, — пояснила Айями. — Чем туже закручиваешь лампочку, тем ярче свет. Чтобы погасить светильник, нужно выкрутить лампочку из цоколя.

Дочка коснулась пальчиком и отдернула.

— Не ззётся, — пояснила деловито и притронулась гораздо смелее.

Новая игрушка увлекла девочку. Люнечка, запустив пальчики внутрь матового шара, крутила лампочку и зачарованно смотрела, как гаснет и разгорается голубая сфера.

Эммалиэ перебрала содержимое коробки.

— Откуда это и за что?

— От господина А'Веча, — ответила Айями, наблюдая за экспериментами дочки.

— Нужно вернуть и сказать, что это чересчур, — сказала Эммалиэ, потирая озабоченно лоб. — Поблагодарить за щедрость и возвратить. Айями, слышишь меня?... Айями? Посмотри мне в глаза.

Выдержки Айями хватило на пару секунд, и взгляд снова перекочевал к дочке. Конечно же, соседка поняла, в чем заключалась причина роскошных даров, тут особого ума не потребовалось.

— Он тебя принудил? — спросила вполголоса, чтобы не услышала Люнечка.

Айями отрицательно покачала головой.

— Угрожал? Бил?

Нет и еще раз нет. Отметина у ключицы не считается.

Повисло молчание, прерываемое радостными возгласами Люнечки, устроившей около сказочного светильника бал для игрушек.

Эммалиэ задумчиво мяла пальцы.

— Это не просто плата. Это аванс. Он рассчитывает на большее. Если ты оставишь подарки, он посчитает согласием.

Айями лишь вздохнула в ответ. И как прикажете возвращать банки с брикетами? Таскать каждый день понемногу на работу и относить в приемную на третьем этаже?

— Значит, примешь? Вот скажи, стоит он того, чтобы от тебя отвернулись соседи? Взгляни на Оламку. Ей никто руки не подаст, зато с радостью бросят камень в спину.

Айями не ответила. Подошла к окну, вглядываясь в темень.

— У Оламки ни котёнка, ни щенёнка, а у тебя есть дочь. Косые взгляды заденут и Люню, а злые слова и того больнее жалят, — сказала Эммалиэ, приблизившись.

— Я вам противна?

— Глупенькая... — отозвалась соседка ласково, и у Айями засвербило в носу. — Чуяло моё сердце, когда ты приносила с работы травки и мед. И сахарные кубики... Не оставили бы тебя в покое. Добром или силой бы принудили. Слабой женщине трудно без крепкого плеча, и защитить некому. Говоришь, он подполковник?

Айями кивнула.

— Это хорошо. У него власть, полномочия. А если забеременеешь?

— Вряд ли, — ответила Айями, сгорая от стыда. — У меня с лета нет циклимов. Зоимэль сказала, это аменорея из-за потери веса.

— Может, и к лучшему. Подумай вот о чем. Когда-нибудь господин А'Веч уедет на родину, или его переведут в другой гарнизон. А с чем останешься ты?

— Не знаю. Вы... бросите нас? — голос Айями дрогнул. — Из-за меня у вас возникнут проблемы.

— Куда ж я от Люни денусь? Нам еще алфавит изучать и письмо с арифметикой. Не расти же ребенку неучем, — сказала Эммалиэ бодро и добавила тише: — Нужно привыкнуть... сжиться с этим. Тебе, мне... Всем нам троим. И не прятать голову в песок, хотя будет трудно. Ты готова?

Айями с трудом уложила в кровать взбудораженную дочку. Приглушила свет нибелимовой лампочки, и Люнечка уснула, слушая сказку и глядя безотрывно на голубой огонек в матовой сфере.

Со светом хорошо. Уютно и комфортно. Можно читать и писать, не боясь ослепнуть. Не нужно заготавливать лучины и следить, чтобы угольки падали строго в плошку с водой. Не нужно собирать бережно парафин от сгоревших свечек и переплавлять, используя многократно.

"Выключив" светильник, Айями взяла с комода свадебную фотографию и забралась под одеяло. Бездумно водила пальцем по черточкам любимого лица, а потом прижала рамку к груди.

Она могла бы о многом рассказать Эммалиэ.

О пыльной шершавости потертой обивки и о гладкости холодной стены. О его руках, наглючих и бесстыжих. О широких плечах и о многочисленных шрамах. И о шепоте, который забирается в уши и растекается волной жара по венам... Оказывается, он умеет не только приказывать.

И о клановом знаке могла бы рассказать. О морде пятнистого зверя, оскалившегося со злобным шипением. О рассерженной кошке, демонстрирующей острые клыки и когтистую лапу, занесенную для удара.

И о том, что он волнует Айями, пора это признать.

Она могла бы рассказать о том, что её немало удивила решимость, с коей А'Веч собрался убить соплеменника из несуществующего клана. И спокойствие в голосе, заставившее её помертветь от страха: господин подполковник способен на всё.

Айями могла бы рассказать и о смелости, проснувшейся на выходе из кабинета господина подполковника.

Он решил, что купил её так же, как летом, когда Айями пришла продавать себя в клуб. Амидарейки — шлюхи, они сначала отрабатывают, а уж затем получают заработанное. И он заплатил, но на этот раз щедрее. Подготовился и нанес удар. Отвесил полновесную оплеуху, баш на баш. Кто бы подумал, что он забыл пощечину в машине?

Айями могла бы рассказать, что на крыльце ратуши её потряхивало от гнева, а в машине — от страха. Она едва не покалечила даганского офицера. Попала бы банкой по голове и убила. И, выбравшись из автомобиля на нетвердых ногах, захватила трясущимися руками горсть снега, чтобы умыться, охлаждая горящие щеки, но постеснялась шофера, сопровождавшего до двери.

Она могла бы рассказать, что тщательно разглядывала себя в зеркале, что висит в ванной, и не нашла во внешности ничего завораживающего и прекрасного, чем мог бы увлечься даганский офицер вроде господина А'Веча. Заурядное лицо, заурядная фигура. Правда, ключицы теперь менее выпирают и ребра спрятались под слоем жирка.

Айями могла бы рассказать, что по возвращению домой собиралась встать на колени перед образами и молиться, молиться, молиться. И просить прощения: у Микаса — за измену его памяти и утрату верности, у Эммалиэ — за то, что она окажется втянутой в "холодную" войну с горожанами, у Люнечки — за то, что по мере взросления у той появится повод упрекнуть мать в слабости и беспринципности. И у Амидареи — поверженной и умирающей страны, которая не скоро поднимется с колен, — просить прощения. За потерю национальной гордости и за симпатию к чужаку, который был, есть и останется врагом отчизны.

Айями могла бы откровенничать до утра, но вместо этого повернулась на бок и, прижав к себе спящую дочку, обхватила маленькие пальчики. Уткнулась носом в русую макушку, вдыхая аромат детства.

Что сделано, то сделано, и жизнь продолжается.

Память о Микасе навечно вытравлена в сердце. Он — первый и единственный мужчина, которого Айями любила.

И если Эммалиэ не разочаруется в Айями, то вдвоем или нет, втроем с Люнечкой они выдержат любые тяготы и невзгоды.

________________________________________________________

Мехрем* (даг.) — содержанка, проститутка

Echir, эчир* (даг.) — покровитель

Кемлак* (даг.) — мужская половина дома,

Ойрен* (даг.) — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

Масурдал* — суп из чечевицы

Тамаринд* — растение семейства бобовых. Мякоть зелёных плодов используется в приготовлении острых блюд.

Калган* — пряность, на вкус резко пряная, жгучая, горьковатая.

Bohor*, бохор (даг.) — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

Cercal — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии.

  Длев* (даг.) — мелкая медная монетка в Даганнии

Нибелим*(даг.) — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

31

Утро расцветило вчерашний день в иные краски. Палитрой неуверенности и неопределенности. И смелости, истаявшей как снег. Вопросительным выражением на лице Эммалиэ, проворочавшейся полночи без сна. Сгорбленными фигурами женщин, набиравших воду у речной полыньи. Взглядом исподлобья встречного прохожего, окинувшего Айями единственным сохранившимся зрячим глазом. Воодушевлением Айрамира.

— Ну как, пообломали рога козлам? Пусть знают, что мы не сдадимся. Эх, жалко, меня там не было, — сказал он, уплетая кашу с тушёнкой.

— Так ведь есть убитые и раненые, и наверняка среди наших, — сказала Айями. — А в тюрьме нет воды. Но когда-нибудь насосную отремонтируют. Какой смысл в нападении? Рисковать жизнями — и ради чего?

— Хотя бы ради тебя и твоей мамани, — отозвался Айрамир. — Пусть сволочи не думают, что мы поднимем лапки. Это наша земля! И мы будем мстить за родину, за наших матерей, жен и сестёр.

— У тебя же нет ни сестры, ни жены.

— Это я образно сказал. Если наши устроили диверсию, выходит, они готовились и где-то укрывались. Я их найду. Осточертело маяться бездельем.

— Не суетись. Сначала вылечись. Вот, почитай книжки на досуге, — Айями показала на остатки букинистики, составленные жалкой стопкой в углу.

— Стишки? — поморщился Айрамир. — Слюнявая романтика. Тьфу! Огнестрел хорошо заживает. Я каждый день тренируюсь: отжимаюсь и качаю пресс, — похвастался он, согнув руку в локте. — Если так и дальше пойдет, скоро отчалю.

— И куда пойдешь?

— Придумаю что-нибудь. Но житья даганским ублюдкам не дам. Мне с ними за руку не здороваться.

Непримиримость парня повысила градус тревожности Айями. Вчера вечером всё было просто и понятно. Мужчина и женщина. Взаимное влечение. Взаимные уступки и готовность идти на жертвы. А сегодняшний тусклый рассвет напомнил о разных сторонах баррикад: амидарейской и даганской. И о двух удивительно непохожих странах — победившей и проигравшей.

Эммалиэ, провожая на работу, нервно мяла передник. Видно, хотела что-то спросить, но не решилась, и её неуверенность передалась Айями, уменьшившись в свете пасмурного зимнего утра до размеров напёрстка.

Вчера господин подполковник дал ясно понять, что рассчитывает на развитие отношений — как мужчина, заинтересовавшийся женщиной. Ей могла бы польстить кутерьма из-за выдуманного даганского клана. И ревность А'Веча потешила бы самолюбие, и его готовность лишить жизни любого, в ком он видел угрозу своим планам.

Но почему-то не льстило и не тешило. Зато беспокоило.

Какое будущее ждет впереди? Когда-нибудь даганны покинут завоеванную страну и вернутся на родину. А соотечественники не простят предательства амидарейкам, согласившимся на связь с оккупантами. Сотоварищи Айрамира, рискуя жизнью, борются за честь страны и амидарейских женщин, а те добровольно ложатся в койки чужаков-захватчиков. Пусть борьба патриотов по большей части бессмысленна, однако ж они нашли в себе силы не прогибаться под обстоятельствами, а пытаются их изменить. А Айями — как та лягушка, которая предпочла утонуть в кувшине с молоком, не поверив, что дрыганьем лапок можно выбраться на свободу.

— Сегодня вы непривычно выглядите, — воскликнула удивленно Мариаль. — Распущенные волосы вам к лицу.

— Спасибо. — Айями дерганым движением пригладила пряди и поправила воротник блузки, выбранной с особой тщательностью.

Можно подумать, наивная предосторожность поможет. То-то дежурный при входе посмотрел очень уж пристально, со значением. Вчера вечером он стал свидетелем гневного дефиле Айями через фойе на крыльцо. И коллеги-переводчицы переглядываются многозначительно, словно догадались о кое-чем. Или во всем виновата мнительность. Зато сегодня А'Веч не курил на свежем воздухе, изменив ежеутренней традиции. И Айями несказанно обрадовалась отсутствию господина подполковника, потому что не знала, как вести себя с ним. А точнее, страшилась встречи.

Каждую минуту она ожидала, что А'Веч заглянет в комнату переводчиц, и вздрагивала, когда мерещились голоса или шаги в коридоре. Поэтому появление Имара стало полнейшей неожиданностью. Айями растерялась, зато её коллеги оживленно поздоровались, особенно Риарили, которая не скрывала радости в голосе.

Имар прошел размашистым шагом через комнату и сел у стола Мариаль.

— Итак, хочу услышать краткий отчет о ваших достижениях за время моего отсутствия.

— Мы не бездельничали, — ответила Мариаль. — Господин В'Аррас давал задания и принимал работу.

— Знаю, — кивнул Имар. — Но зарплатную ведомость закрываю я, а не господин В'Аррас. К тому же, интересно послушать, что новенького вы освоили, пока я любовался просторами вашей страны.

Сказал привычным шутливым тоном, о котором Айями успела подзабыть, и у неё отлегло от сердца: значит, настроение хорошее.

Амидарейки рассказывали по очереди, а Имар слушал, перелистывая отпечатанную брошюру. Зачем он расспрашивает? Наверняка у помощника В'Арраса есть полная отчетность по готовым переводам.

Айями тоже сообщила об успехах в работе, и Имар одобрительно кивал, не отнимая глаз от машинописных строчек. И всё же — по едва заметному покусыванию губ, по резкости перелистывания страниц и по упорству, с коим ревизор не желал отвлекаться от брошюры — Айями поняла: он знает. О ней и о господине подполковнике.

Они расстались скоропалительно: Имар уехал, окрыленный надеждами, в то время как Айями обрадовалась отсрочке, вздохнув с облегчением. Вчерашним утром Имар вернулся, а спустя несколько часов Айями выбрала, но не его.

Рука машинально поправила воротничок блузки. Перед работой зеркало в ванной показало, что припухлость спала за ночь, но отметина выделялась красным пятном у ключицы, и при касании кожу болезненно дергало.

— Я вижу, В'Аррас пошел по другому пути. Он считает, что ваша специализация сократит время, затрачиваемое не переводы. То есть вы, Мара, эффективно переводите статьи по электронике и химии. Вам, Рила, удаются труды по физике и тяжелой промышленности. А у вас, Аама, дело спорится в переводах по строительству, аграрному хозяйству и легкой промышленности. Я не согласен с В'Аррасом. Считаю, что переводчик должен владеть универсальными знаниями. Однако теория В'Арраса требует подтверждения, либо опровержения. На том и порешим. Займемся тематическими переводами, а через месяц подведем результаты.

Амидарейки не стали возражать. Какая разница, что и как переводить? Но если производительность труда возрастет, то и оплата увеличится.

— Отлично, так и поступим, — поднялся с места Имар, собираясь уйти.

— Господин Л'Имар! — окликнула Мариаль. — Мы видели вас вчера утром... А днем вы не зашли к нам... и мы решили, что вы пострадали при диверсии.

— Мы слышали, есть убитые и раненые, — поддержала Риарили и добавила гораздо тише: — И испугались за вас.

— Ваша тревога мне льстит, — улыбнулся широко Имар. — Или это тонкий дипломатический маневр, чтобы выведать подробности?

— Что вы, ни в коем случае! — возразили горячо переводчицы.

— Мы знаем, что это военный секрет, и его нельзя выдавать, — сказала Риарили с серьезным видом.

— Напротив, особой тайны в случившемся нет. Вчера на насосную станцию напали четыре человека. Завязали перестрелку и бросили в помещение несколько бутылок с зажигательной смесью. Там у нас небольшой круглосуточный пост. В результате с нашей стороны — один пострадавший, у противника — двое убитых и раненый. Четвертому посчастливилось сбежать. Преследованию мы предпочли тушение пожара, чтобы не допустить возгорания аффаита*. Однако вышли из строя генераторы и пара насосов. Вчера мы допоздна пытались слепить из них что-нибудь работоспособное. Увы, не удалось. Недостает важных запчастей, и за ними уже уехали. Как только привезут, вплотную займемся восстановлением оборудования. Хотели меня отправить, но я взбунтовался, — хмыкнул Имар. — Пусть теперь другие катаются. Я и так не вылезаю из командировок. Личная жизнь провалена.

Сказал с веселой иронией и с ухмылкой, но Айями почувствовала себя виноватой. Будто пообещала и не сдержала слово.

— Убитых отвезли вчера к храму, — сказала Мариаль, когда он ушел. — Все неместные, не нашенские. Раненый то ли выживет, то ли нет. А даганны занялись поисками четвертого.

Айями задумалась. Насосная, как и водозабор, находилась выше по течению, за городом. Диверсанты устроили нападение не с бухты-барахты, а заранее подготовившись. И даже зная, что могут быть убиты, амидарейцы решились на рискованный шаг. Получается, всё это время они где-то скрывались, кто-то снабжал их информацией и кормёжкой. Но даганны не потерпят дерзких выходок и в любой момент повторят масштабную облаву. А значит, следует держать ушки на макушке, чтобы предупредить Айрамира о готовящихся обысках.

Вдобавок к тревожным выводам Айями испытывала неловкость перед Имаром. Он не обвинял и не швырял оскорбления, не кидал гневных взглядов и не угрожал. Вел себя как обычно — вежливо и приветливо, однако Айями догадалась, что он уязвлен. И оттого во рту возник противный привкус, заставивший сглотнуть.

Привкус предательства.

А затем угрызения совести отступили на дальний план, потому что Имар ушел, а в дверном проеме появился А'Веч, как всегда строгий и пугающий. Уселся по-хозяйски нога на ногу, не замечая замолчавших при его появлении Риарили и Мариаль. Те словно воды в рот набрали и как по команде уткнулись в словари.

И Айями испугалась. Мозолила глазами древесный рисунок стола и трусила посмотреть на господина подполковника.

В поле зрения очутился исписанный листок.

— Вот. Переведешь до конца дня и принесешь в приемную после работы.

Айями подвинула бумагу и поспешно спрятала задрожавшие руки под стол.

— Но здесь написано на даганском!

— На даганском, — подтвердил А'Веч. — Переведешь на амидарейский. Прочие задания отложи, это — приоритетное.

Его взгляд дезориентировал. Вдребезги разбивал утренние страхи и нерешительность. Напротив Айями сидел не даганский офицер и по совместительству чужак и захватчик. Напротив сидел мужчина, волновавший её и повергавший в смущение.

Он кашлянул, и Айями, очнувшись, сконфузилась. Оказывается, она уставилась на А'Веча словно на святого с храмового образа. Ухнула с головой в омут черных глаз.

— Воды в комендатуре нет, — сказал господин подполковник, поднявшись. — Пока не восстановят водоснабжение, пользуйтесь санузлом на улице. В туалете установлен рукомойник.

И вышел, не удосужившись закрыть за собой дверь. Еще бы, монархам сие не положено.

Две трети странички. Размашистый почерк с каракулями. Некоторые буквы различимы интуитивно.

Почему-то Айями ни на секунду не усомнилась в авторстве. Прилежно перевела и дважды перечитала, водя взглядом по строчкам. А вечером попрощалась с коллегами и, поправив прическу, отправилась на третий этаж.

В'Аррас не выказал удивления поздним появлением амидарейки, и его деловитая невозмутимость раскрасила щеки Айями в пунцовый цвет. От помощника ничего не скроешь, он — правая рука начальника и в курсе происходящего за закрытой дверью кабинета.

— Д-добрый вечер, — выдавила Айями, застыв на пороге.

— Подойди, — поманил А'Веч, поднявшсь с тахты.

Айями несмело приблизилась. Она вдруг разнервничалась. Потому что поняла, зачем её позвали. Чтобы повторить вчерашнее.

Однако господин подполковник удивил. Рядом с тахтой стоял низенький столик, заставленный посудой.

— Садись, — похлопал А'Веч по обивке. Вчерашние ссадины на костяшках пальцев спрятались под полосками лейкопластыря.

Айями пристроилась на краешке, натянув юбку на колени.

— Перевела?

— Да.

— Открой, — показал он кивком на столик, на котором наряду с чашками и заварочным чайником теснились кастрюльки с крышками. А возле — ложки с вилками и салфетки в стаканчике. Под первой крышкой обнаружилось нечто мясное в густом коричневом соусе. Под второй — отварной картофель, обсыпанный мелко накрошенной зеленью. Под третьей — не то оладьи, не то лепёшки, а в креманке — мед.

— Попробуй, — сказал господин подполковник. — Шеф-повар выполнил мой заказ, но я не уверен, удачно ли.

— Не стоило, — промямлила Айями, растерявшись от изобилия блюд. — Не стоило беспокоиться.

— Вкус может показаться необычным. Но, думаю, содержимое вполне съедобно.

— Выглядит аппетитно, — поддакнула Айями робко, и тут, как назло, заурчал желудок. — Право, вы очень щедры, но не следовало...

— Я хочу, чтобы ты распробовала и оценила, — приказал А'Веч и придвинул кастрюльку.

— А вы?

Он отрицательно покачал головой и достал портсигар из кармана.

Айями замялась. Кушать в одиночку как-то неловко.

— Давайте вместе, — предложила и испугалась собственной смелости.

А'Веч хмыкнул с ноткой веселья.

— Я такое не ем.

Когда Айями положила в рот кусочек мяса, она поняла, что подразумевалось под словами господина подполковника. Пища оказалась неострой. Конечно же, со специями и приправами, но они не обжигали язык и не вышибали слезу и судорожный кашель. А даганны не любят пресную еду.

А'Веч затянулся сигаретой, и по кабинету поплыл тонкий сладковатый запах, щекочущий обоняние. Господин подполковник курил и наблюдал за Айями. Она чувствовала кожей, как его взгляд обрисовал абрис лица, задержался на распущенных волосах, обвел контур груди под целомудренной блузкой и спустился к ногам.

Айями смущалась под откровенным рассматриванием. Клевала как птичка. Пробовала блюда осторожно и деликатно.

— Не нравится? — спросил А'Веч. Спокойно поинтересовался, но Айями поняла: его задело. Её культурность он посчитал брезгливостью.

А ведь он старался. Сделал заказ повару, приказал сервировать стол и потребовал, чтобы содержимое кастрюлек сохранилось теплым до прихода гостьи.

— Очень вкусно. Спасибо. Мне неловко. Я ем, а вы — нет.

— Не волнуйся, голодным не останусь.

Прозвучало двусмысленно.

— Возникли сложности с переводом?

— Совсем незначительные, — поспешила заверить Айями.

Господин подполковник пожелал, чтобы она перевела даганский миф о Триедином и о любимой его супруге. Наверное, решил приобщить амидарейку к фольклору своей страны.

На заре своего могущества Триединый был младшим из богов, без устали соперничавших за власть. В ярости кровопролитных схваток рождались и погибали тысячи миров, каждый из которых — песчинка в горсти песка. Однажды старшие братья, объединившись, нанесли младшему вероломный удар в спину. Истекая силами, Триединый решил умереть достойно, уединившись в заброшенном кровожадными братьями мирке. В забытьи приснился ему сон: черный шатер, обсыпанный сверху драгоценными камнями, полыхание алой зари у края небесной сферы и девичье лицо невиданной красы... Спасла незнакомая дева Триединого. Удержала нить жизни, ставшую тоньше волоса. Выходила, излечила смертельные раны. Стала для него добрым другом, мудрым советчиком и верной спутницей. Благословен оказался их союз и радовал крепким и здоровым потомством, давшим начало целому народу. А земля, приютившая беглеца, получила имя Доугэнна, что означает "колыбель". Набравшись сил, Триединый отомстил собратьям за коварство, низвергнув их в пылающую бездну, и стал величайшим из богов.

— Без воздуха мы не сможем дышать. Без воды не утолим жажду. Без земли умрем от голода. Все начала взаимосвязаны и не могут существовать друг без друга. В этом и состоит суть триединства. По отдельности мы слабы, а вместе — сила, — сказал А'Веч, сжав руку в кулак. — Поэтому в истории нашей страны не было войн. Ни гражданских, ни захватнических. Мы не нападаем первыми, но защищаемся до последнего вздоха.

Айями опустила глаза. В словах господина подполковника ей почудилось обвинение — пусть не прямое, но косвенное. В том, что Амидарея стала инициатором войны. И в том, что часть вины лежит на плечах Айями.

А'Веч кашлянул, заметив, что она отложила вилку, и придавил тлеющую сигарету в пепельнице.

— Увлекся. Мне казалось, тебе интересны история и обычаи Даганнии.

Айями сдержанно кивнула. Не скажешь же "нет".

— Задавай любые вопросы, я отвечу. Почему не ешь?

— Простите. Приготовлено очень вкусно. Я наелась. Спасибо.

Господин подполковник придвинулся ближе.

— Не обманывай. Ты почти не притронулась к еде. И упорно не хочешь говорить "ты".

— Я стараюсь.

— Плохо стараешься. Посмотри на меня.

Он заставил Айями подчиниться, удерживая за подбородок.

— Обиделась, — констатировал, тщетно пытаясь поймать её взгляд.

— Конечно же, нет, — поторопилась ответить Айями. — Вы правы. А на правду грешно обижаться.

— Не принимай сказанное на свой счет. Ты не в ответе за чужие дела. А если научишься выговаривать "ты", так и быть, я тоже поем, — сказал он с серьезным видом.

Айями прикоснулась к потемневшему синяку на скуле. Фингалы превратили А'Веча в бандита с большой дороги. Если бы не форменный китель, господин подполковник сошел бы за пирата-громилу из приключенческих книжек.

— Больно?

— Терпимо.

— С примочками пройдет быстрее.

— Скажу врачу, пусть организует, — согласился А'Веч.

— Попробуй... картошку. Она вкусная, — сказала Айями с запинкой.

— Хорошо. А гуляш, что же, пожадничала?

— И гуляш попробуй... Хотя соус необычный.

— С розмарином, тимьяном, чесноком и брусникой, — сказал А'Веч, прожевав. — Я бы добавил паприку и лук. А в картофеле — укроп, петрушка и иссоп.

— Как вы... Как ты определил? — изумилась Айями.

— Родня по линии моей матери принадлежат к потомстственным рикитим* (Прим. Rikitim — специалисты, разбирающиеся в специях, приправах и пряностях) и преуспели в торговле. К неудовольстию родственников я не пошел по их стопам, зато нахватался по мелочи.

— О, — только и нашла, что ответить Айями.

В короткой фразе господина подполковника уместилось многое, приоткрыв завесу в биографии: далеко на юге, за Полиамскими горами, его ждет семья. Мать и отец. Сестры и братья. А еще жена и дети. А'Веч упомянул о матери спокойно, меж делом. Значит, она жива, и ужасы войны её не задели.

Не может быть, чтобы не было жены. Он не юнец и умеет обращаться с женщинами. Вот с Микасом начиналось целомудренно, бережно и со стыдливой робостью. Влюбленные познавали друг друга, помимо диалога душ учась языку тел. Но война забрала Микаса. Господин подполковник тоже любит жену и считает дни до возвращения домой. А Айями — так, временное увлечение, скрашивающее мужское одиночество на чужбине. Местная экзотика.

А'Веч нахмурился.

— Иди сюда, — потребовал, бросив вилку.

Увлек Айями и уложил на тахту.

— Всё не так, — пробормотал недовольно и провел пальцем по её переносице. Наверное, разгладил морщинку. — Что тебя беспокоит?

— Ничего, — заверила Айями поспешно. — Я боюсь пересудов.

— Кто тебя обидел? — спросил он грозно.

— Никто. Но упреки неизбежны. Разве вы повели бы себя иначе, видя, что ваши соотечественницы встречаются с чужаками?

Господин подполковник задумался.

— Во-первых, не "вы", а "ты". Во-вторых, в случае необходимости пользуйся моим именем. В-третьих, если будут угрожать, скажи без промедления мне или моему помощнику. И в-четвертых, ты дала повод для размышлений. Наши женщины никогда не... — сказал он и замолчал, прервавшись на полуслове.

Айями вспыхнула. Необязательно договаривать до конца. И так понятно, что даганки предпочтут голодное существование сытой жизни, заработанной через постель чужака. А вот амидарейки не столь принципиальны.

А'Веч прижал её запястья к обивке тахты, дохнув сладковатым сигаретным запахом.

— Тише, тише, куда рвешься?... Сегодня я веду себя как болван. Язык зажил отдельной жизнью и не слушает, что велит ему голова. Как думаешь, почему?

Наверное, его, как всякого хищника, возбуждало сопротивление. Когда добыча трепыхается, пытаясь выкарабкаться из стальной хватки.

Рука господина подполковника уверенно поползла по ноге Айями и забралась под юбку. Он умудрился расстегнуть пуговки на блузке — гораздо ловчее, чем в прошлый раз. И растревожил губами отметину на шее. И явно намеревался повторить вчерашнее, иначе для чего позвал в кабинет?

Смял тщедушный протест. Распалил неосторожными словами и развернул возмущение Айями в другую сторону. Пробудил смелость. Заставил забыть о том, что он — даганский офицер и захватчик. Мужчина он. Бесчувственный грубый чурбан, лапающий нагло и по-хозяйски. Настырный кобель.

В действительность её вернула трель звонка. Телефон надрывался пронзительно, и А'Веч, с чувством выругавшись, направился к столу, на ходу застегивая брюки. Когда он успел стянуть рубаху? И Айями выглядела не лучшим образом. Полуодетая, точнее, почти раздетая и с затуманенным взором. Как женщина легкого поведения. Господин подполковник прав. У амидареек нет гордости. Она сгорела быстрее клочка бумаги с приходом оккупантов.

Пока А'Веч общался по телефону, Айями привела себя в порядок. Пригладила волосы и села как школьница, сложив руки на коленях. О чем говорит, не слышно. Понизил голос и отвернулся. Снежный барс на спине оскалился, беззвучно шипя. Почему-то нарисованный зверь не нравился Айями, и ей казалось, что от него исходит взаимная антипатия.

— Ты не притронулась к lileh (Прим. — Сдобная лепешка), — сказал А'Веч, вернувшись к столу.

Его игривость сошла на нет. Господин подполковник разговаривал с Айями, а мыслями находился в другом месте. Натянув рубаху, застегнул китель и опять закурил, сев рядом.

Смеется он, что ли? Разве ж полезет кусок в рот? Щеки горят, глаза блестят и старательно избегают мужчины, устроившегося рядом на тахте. Потому как стыдно.

— Ешь, — велел А'Веч. "Отказ не принимается" — прозвучало в голосе.

Зря Айями боялась, что подавится под его взглядом. Господин подполковник пускал дым через нос, о чем-то задумавшись. Наверное, ему сообщили тревожную новость. Например, о нападении партизан и о потерях среди даганнов.

Нежные лепешки из творожного теста с медом таяли во рту. Если бы Айями могла наблюдать за собой со стороны, она увидела бы, что жует, закрыв глаза, словно пытается выжать вкус кушанья до последней капли. Некстати вспомнился рассказ дрессировщика из цирка шапито, давным-давно приезжавшего с гастролями в городок. После представления школьникам устроили экскурсию по закулисью и просветили о методах дрессировки животных. Вот и Айями сейчас прикармливали как того стриженого пуделя с глупым бантиком на хвосте.

Снова затрезвонил телефон, и А'Веч, выслушав звонившего, сказал коротко: "Хорошо" и положил трубку.

— Мне нужно ехать.

— Да, конечно, — вскочила Айями.

— Собирайся. Машина будет через пять минут.

Айями почувствовала себя лишней. Гостьей, которая мешает, и поэтому её бесцеремонно выпроваживают. Мол, сегодня не получилось, сейчас есть дела поважнее, а в нужный момент свистну.

— Вы... ты надолго?

А'Веч прищурился.

— Почему интересуешься?

Видно, решил, что она вынюхивает. Хочет разузнать, как долго будет отсутствовать высокопоставленный офицер, и доложит Сопротивлению, а партизаны организуют засаду.

Айями неопределенно пожала плечами: не больно-то расстроимся из-за вашего отбытия.

Совсем страх потеряла. Наверное, из-за обиды.

— Дня три-четыре. Или меньше. Или дольше, — сказал А'Веч.

Она с сожалением посмотрела на стол. Неужели кушанья, наготовленные шеф-поваром, пропадут зазря? Ох, жалко до слез.

— Пойдем, — А'Веч открыл дверь.

Пока Айями гостевала в кабинете, её вещи чудесным образом перекочевали из комнаты переводчиц в приемную. Оказалось, В'Аррас предусмотрительно принес пальто и сумку. Господин подполковник надел протянутую помощником куртку и, взяв какой-то бидон, проводил Айями до фойе, чем несказанно удивил. Раньше до машины её сопровождал В'Аррас.

Айями почувствовала себя препарированной букашкой под внимательным взглядом дежурного, а на крыльце и вовсе настал черед страшного смущения. Потому как на площади у ратуши фырчали разогретые машины, и военные, нетерпеливо поглядывая на часы, ждали господина подполковника. Все тридцать человек. А может, и сто — от волнения у Айями расплылось перед глазами. И с водителем она забыла поздороваться, неуклюже забравшись на заднее сиденье автомобиля. И судорожно ухватилась за ручку бидона, врученного А'Вечем.

Сейчас Айями отвезут домой, а он отправится на ответственное задание. И его могут ранить или убить. А ей и сказать-то нечего. Остается растерянно моргать, лихорадочно подыскивая правильные слова. Но как назло, из головы всё выветрилось.

И он тоже ничего не сказал. Захлопнул дверцу и закурил, провожая взглядом автомобиль, увозивший Айями.

В ближайшем рассмотрении оказался не бидон, а три контейнера, составленных столбиком в специальном захвате с ручкой для удобной переноски. Под алюминиевыми крышками с прижимами — меню точь-в-точь из кабинета господина подполковника.

— Ты ограбила ресторан? — всплеснула руками Эммалиэ и рассмеялась, поняв абсурдность вопроса. Оба ресторана в городе закрылись в первые месяцы войны.

— Нет. Даганскую столовую, — ответила Айями смущенно.

А'Веч не только организовал ужин, но и позаботился, чтобы она вернулась домой не с пустыми руками, хотя сегодня господину подполковнику не выгорело. Получается, оплатил не оказанную услугу, хотя вполне мог бы выбросить поварские шедевры. И вчера подарил коробку с бесценным содержимым.

Масштабы его щедрости пугали и давили грузом обязательств. Мол, коли приняла — будь добра, отрабатывай.

— Уму непостижимо, — пробормотала Эммалиэ, оглядывая пиршество на столе. — Могу лишь догадываться, чего тебе стоили эти контейнеры.

— Ничего не было, — ответила Айями неловко. — Господин А'Веч пригласил после работы в кабинет. Мы разговаривали об обычаях его страны, а потом он уехал по срочному делу. И перед отъездом отдал контейнеры.

Подумаешь, упустила небольшую деталь. Эммалиэ незачем знать лишние подробности.

— Но ведь он вернется? — поинтересовалась соседка с беспокойством, удивившим Айями.

— Через три-четыре дня или раньше.

— Раньше не нужно, а вот позже — пускай. И пусть почаще уезжает, а возвращается пореже.

— Почему? — спросила Айями недоумевающе.

— Каждый раз ты принуждаешь себя, и мое сердце кровью обливается. Как представлю, каково с нелюбимым...

Айями отвела взгляд.

— Принуждения нет. Господин А'Веч мне... симпатичен.

Трусиха. Не хватило смелости признаться, что он больше чем симпатичен или нравится. А'Веч волнует её как мужчина.

— Вот как... — растерялась Эммалиэ. — Неожиданно. Тебе повезло. А я так и не сумела забыть мужа.

— И я не собираюсь забывать Микаса, — сказала Айями с обидой, словно её уличили в плохом поступке.

— Милая, я не виню тебя ни в чем. Уж без малого три десятка лет нет со мной Реналя, а я не научилась воспринимать мужчин... как мужчин, — пояснила соседка с запинкой. В силу возраста и воспитания поднятая тема давалась ей нелегко. — С мужем мы пережили и хорошее, и плохое. Прикипели друг к другу. Поэтому раскрыть душу другому человеку... доверить свои мысли, тело... жить его интересами... Нет, я бы не смогла. Да и не захотела.

До других ли мужчин было Эммалиэ, потерявшей ребенка и мужа? Соседка и так чудом задержалась на бренной земле, внушив себе за правду последние слова дочери на смертном одре. И из этого внушения черпает силы, чтобы жить и ждать. Судьбинушка давно перевалила за полувековой рубеж, а Эммалиэ до сих пор надеется.

До недавнего времени и Айями жила одним — ненаглядной доченькой. И сейчас ею живет. А господин подполковник мешает. Умудрился пробраться к Айями в голову. Путает мысли и будоражит. Одним только взглядом заставляет сердце стучать быстрее, а дыхание — учащаться.

— Не знаю, что и сказать. И то хорошо, что не каторга. Господин А'Веч на удивление щедр. Но когда-нибудь он уедет и не вернется, а тебе придется жить дальше. А без симпатии живется легче. Сердце не болит, и дышится ровно.

Айями не задумывалась о том, что сегодня или завтра машина господина подполковника может уфырчать насовсем. Его отъезд виделся в необозримом будущем, быть может, через месяц или через два. Или через полгода. Ни один нормальный человек не станет вкладывать инвестиции за пять минут до отбытия на родину и, к тому же, немалые. В коробке, например, составлено не меньше полугодового жалованья Айями.

— Мы справимся. Что-нибудь придумаем, — ответила она нарочито пренебрежительно.

— Ирония судьбы, — вздохнула Эммалиэ. — Амидарейцы и даганны — разные во всём, начиная от внешности и заканчивая характерами. У даганнов иные критерии красоты, иная пища, иная религия. Вдобавок враждебность к нам. Между нашими народами нет ничего общего. Будь осторожна, Айя, не обманись. У господина А'Веча, как у любого мужчины, имеется определенный интерес. И когда-нибудь его интерес кончится, — дополнила она сказанное выразительным взглядом, вызвавшим у Айями прилив жара к щекам.

— Я знаю, — сказала Айями тихо, предпочтя смотреть не на соседку, а на дочку, увазюканную медом. Люнечка запихивала третью лепешку в рот, и щеки раздулись, словно у хомяка.

Эммалиэ мудра и говорит правильные вещи. Даганны — чужаки, пришедшие со своими законами на чужую землю и задержавшиеся здесь на долгую студеную зиму. Со скуки господину подполковнику пришел в голову каприз — закрутить несерьезную интрижку с амидарейкой, коей стала Айями.

— Я тут подумала... У вас не будет причин для беспокойства. Никто и ничего не узнает. Я и раньше задерживалась по вечерам на работе... — сказала Айями, пряча взгляд.

— Меня мало беспокоит, если узнают соседи, — поморщилась Эммалиэ. — Я волнуюсь за тебя. Не хочу, чтобы симпатия переросла в серьезное увлечение. Большое счастье, что твое сердце оттаяло после гибели мужа. Впусти в душу достойного человека из наших, но не даганна. Он её вытопчет и не заметит.

— Да, вы правы, — кивнула Айями.

Согласилась, чтобы успокоить Эммалиэ, а про себя подумала: разве можно любить по заказу? Хотя у Оламирь получается. Сегодня один, завтра другой.

И Айрамиру перепало от даганских щедрот.

— Картошка в клубнях, — заметил он, соскребая остатки соуса с тарелки. — Откуда?

— Дали премию за хорошую работу, — пояснила Айями, не моргнув глазом.

Нужно быть осторожней на будущее. Картофельные брикеты в даганских пайках превращаются в однородное пюре. Эммалиэ приноровилась откалывать кусочки от прессованной массы, чтобы не наготавливать зараз большую кастрюлю съестного.

— Не похоже на тушёнку, — сказал парень, облизав ложку.

Его внимательность заставила Айями напрячься. Конечно, у сочных мясных кусочков нет ничего общего с разваренной массой из консервов.

— Как видишь, даганны по-разному поощряют.

— Козлы, — пробурчал Айрамир. — Специально заставляют унижаться за подачки.

— Никто и никого не унижает, — возразила Айями. — Хочешь — работай, не хочешь — не работай.

— Ага. Не работай, ложись и помирай. Эти сволочи всем заправляют. Без их ведома нельзя и шагу ступить. Пересчитали по головам как поросят и всучили пропуска. Устраивают поборы в деревнях. Захочешь уехать из города и не сможешь. Не выпустят. Деньги обесценились. Ты вот получаешь зарплату жратвой, и её количество зависит от хорошего настроения гадов.

— Это временные меры, — сказала Айями бодро. — Говори, что хочешь, но я считаю, что насилие порождает насилие. Война закончилась, и надо решать проблемы мирным путем.

— Ну-ну, попробуй, а я посмотрю, — отозвался парень скептически. — Со сволочами нужно общаться по-ихнему. Террором и диверсиями.

— Это глупо. Наши напали на насосную, и что? Без воды осталась тюрьма, а в ней, между прочим, держат пленных, если ты не забыл. Через пару дней оборудование восстановят, и никто не вспомнит о подвиге. Ради чего наши патриоты жертвовали жизнью?

— Ради страны. Если ты шибко умная, подскажи, как избавиться от гадов без потерь, — прищурился Айрамир.

— Не знаю. Но ведь можно с ними сотрудничать. И все останутся живыми и здоровыми.

— Мы уже насотрудничались. Хватило по уши. Связались с риволийцами и проиграли войну, — разошелся парень.

— Причем здесь риволийцы? — удивилась Айями.

— Забудь, что я сказал, — буркнул парень. — Война закончилась летом. Сейчас зима, а в стране правят эти козлы. Сама же говорила, что когда-нибудь они вернутся в вонючие юрты и оставят нас в покое. А они не уезжают, и наша свобода их не устраивает.

— О вонючести я не говорила. И о юртах тоже, — опровергла Айями. — А если сомневаешься, завтра на работе я спрошу напрямик о судьбе Амидареи.

— Спроси, спроси. Посмотрим, что тебе напоют в уши. И вообще, сочтут ли нужным отвечать.

Перепалка с парнем оставила осадок в душе. Айями заметила, что в разговоре, к своему удивлению, выгораживала и даже оправдывала даганнов. А ведь Айрамир прав. Из городка ведет одна дорога — за Полиамские горы. Процветает натуральный обмен. Жители целиком зависят от милости чужаков. Промышленности нет, школа не работает. Благо, Зоимэль разрешили практиковать в больнице. Население живет сегодняшним днем. Худо-бедно сыты, обуты, одеты — и ладно. И никому нет дела до страны, разоренной войной.

Без сомнений, господин А'Веч осведомлен о том, какое будущее уготовано Амидарее. Вернется ли правительство в столицу? Кто встанет во главе государства? Появится ли местная власть в городе? Не бывает так, чтобы большая страна перестала существовать на карте мира, словно её стерли ластиком. Жизнь обязательно наладится.

И все же червячок сомнения грыз, мешая сну. Люнечка сопела сонно под боком, а Айями изучала потолок и вздыхала в такт раздумьям.

После капитуляции минуло немало времени, но даганны не торопятся оставлять захваченные земли и не спешат заключать мирный договор с проигравшей стороной. А если заключат, кто подпишет пакт от лица Амидареи?

С одной стороны, господин подполковник — враг. И отправился на срочное задание — возможно, чтобы выследить и схватить партизан. Амидарейцев. Соотечественников Айями. Найдет тайную базу и даст команду стрелять на поражение. Или сам нажмет на спусковой крючок. Выполнит задание с честью, получит награду и вернется в гарнизон. И вызовет Айями в кабинет, чтобы на потертой тахте возместить оплаченный аванс.

А с другой стороны, опоздала Эммалиэ с предостережениями. Лед, сковавший сердце Айями после гибели мужа, треснул, и причиной стал никто иной как А'Веч. Что выбрать: позволить ледяному панцирю растаять или нарастить толстую броню льда, чтобы не разочароваться в человеке?

Что известно о господине подполковнике? Ничего. Крупинки информации.

Теперь он — покровитель Айями, и его имя защитит от посягательств других даганнов. От таких, как капитан Т'Осчен, который, угрожая отобрать дочку, расписал её будущее в леденящих кровь красках и упомянул слово "мехрем". Оно же прозвучало и в речи господина подполковника, когда тот пояснил, какие отношения связывают Оламирь с его товарищем. Примерно такие же, как у Айями с господином А'Вечем.

Мехрем. Женщина легкого поведения. Проститутка. Содержанка.

Точнее некуда.

____________________________________________

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

32

Хорошо, что он уехал. И дал Айями время подумать.

Например, о мехрем. Что поделать, если язык даганнов беден, и одно слово имеет несколько значений. К примеру, у перца — более двадцати названий в лексиконе чужаков, по разновидностям и сортам. А вот с женщинами обошлись проще.

У проститутки много клиентов, у содержанки — один, но и та и другая продают свои услуги, точнее, тело. А как называется женщина, выбравшая покровителя вовсе не из-за материальных благ? Он, конечно, их навяливает и даже чересчур, но первопричина завязавшихся отношений — в другом. По крайней мере, для Айями.

Черный карандаш повторил контур брови. Слегка изогнутой и приподнятой, как у фотомодели из довоенного женского журнала.

Айями полюбовалась на отражение в зеркале, поворачивая голову и так, и эдак, сравнивая результат с вырезкой, прикрепленной к трюмо. И вдруг сорвала, смяла черно-белую картинку. И принялась яростно стирать с лица наведенную красоту.

Спрашивается, для кого намалевалась? Выщипала брови, отыскала на дне шкатулки с бижутерией карандаш и тюбик с засохшей тушью. И открыла баночку с остатками румян.

Стыд и позор.

Умывшись, Айями снова подошла к зеркалу и, скрестив руки на груди, разглядывала отражение — так, словно увидела незнакомку. Изучив зеркального двойника, расправила скомканную вырезку и прилепила на прежнее место. Обмусолила карандаш, чтобы заново обвести контур бровей. И коснулась щеточкой ресниц, накапав воды в тюбик с тушью.

Может статься, он и не заметит, когда вернётся. Ну и пусть. Эти мелочи — не для него. Для самой себя.

Господин подполковник отсутствовал, но его тень незримо витала над гарнизоном. И над Айями.

Господин В'Аррас трижды в день наведывался с проверками в комнату переводчиц — утром, после обеда и вечером. Заглядывал и исчезал, не задерживаясь. Очевидно, не находил повода, чтобы применить полномочия, данные А'Вечем. А в том, что тот наделил помощника особыми полномочиями, не возникало сомнений.

Встречные даганны сторонились, пропуская Айями. Перестали хохмить и сыпать пошлостями. И посматривали на неё как на диковинку.

Правда, без эксцессов не обходилось.

Как-то переводчицы отправились в туалет на заднем дворе ратуши. Насосную еще не восстановили, и естественные надобности приходилось справлять на зимнем морозце. И опять-таки появление амидареек стало предметом повышенного внимания солдат.

— Пойдем со мной, не пожалеешь, — предложил широкоскулый даганн, улыбаясь. — Я не жадный. Если понравишься, не поскуплюсь.

Айями помотала головой. Лучше не отвечать, чтобы не распалить чужака неосторожной фразой. Но и молчание раззадорило солдата не меньше слов.

— Недотрогу из себя строишь? Да я таких, как ты, без счета имел и разрешения не спрашивал. И тебя опробую, заодно и спесь собью.

Тут подошел другой даганн — Айями его узнала, он часто дежурил в фойе ратуши — и сказал что-то сослуживцу. Пояснил тихо и немногословно, но достаточно, чтобы приставучий солдат переменился в лице и поспешил со двора.

На следующий день господин В'Аррас, зайдя в комнату переводчиц, объявил:

— Обо всех конфликтных ситуациях с военнослужащими гарнизона сообщайте мне незамедлительно.

Очевидно, господин помощник каким-то образом прознал о недоразумении у клозета. По сути, конфликта-то и не было, похабности военных стали привычным делом, и Айями открыла рот, чтобы заверить, мол, не приключилось ничего страшного и достойного внимания. Но В'Аррас добавил беспрекословным тоном: "Уведомлять обо всех инцидентах без исключения", давая понять, что вопрос исчерпан.

В другой раз Айями остановил патруль. В переулке, недалеко от дома. Солдаты изучали пропуск и удостоверение придирчиво и неторопливо, и Айями начала притопывать, замерзая.

— Похоже, фальшивка, — заметил патрульный.

— Похоже на то, — согласился товарищ. — Подозреваемую надлежит задержать и поместить в камеру.

Айями здорово перепугалась. Мало того, что продрогла, от перспективы ареста подкосились ноги. Её посадят в тюрьму. Ошибка разъяснится не сразу, и за это время Эммалиэ сойдет с ума от беспокойства. А если даганнам взбредет в голову устроить обыск в квартире, под горячую руку попадется Айрамир, прячущийся по соседству.

— Э-это не фальшивка. Я д-действительно работаю п-переводчиком, — оправдывалась Айями, дрожа от холода и страха.

— Посмотри, печать настоящая. Выходит, не подделка. Наверняка ты украла, — предположил патрульный.

— Или купила, — сказал второй солдат. — Погрела постель офицерику, и он пожалел.

— Вы заблуждаетесь. Я не воровка! — убеждала Айями со слезами. — Перевожу тексты. Днем работаю в комендатуре, а вечером возвращаюсь домой.

Впустую. Даганны не верили.

И невдомек ей было, что таким образом патрульные развлекались, посмеиваясь над перетрусившей амидарейкой. А промурыжив, великодушно отпустили.

Айями добежала до дома, не чуя ног. И тряслась так, что зуб на зуб не попадал. Остаток вечера провела, держа ноги в тазу с горячей водой, и пила отвар с ромашкой под присмотром Эммалиэ.

— Издеваются, ироды, — сказала соседка, подливая кипяток в таз. — Попугали шутки ради. У тебя чуть сердце не зашлось, а им смешно.

— Разве ж таким шутят? — не поверила Айями.

— Мало ли что придет в голову со скуки. Хорошо, что не задержали. Могли бы посадить в тюрьму. Просто так, от нечего делать.

— Но это несправедливо! Сами же выдали документы и сами же обвинили.

— Милая моя, забудь о справедливости. У кого сила, тот и прав. Впредь не паникуй и держи голову высоко. Ты амидарейка, а не затравленный зверек.

— Постараюсь, — ответила неуверенно Айями. Трудно сохранять достоинство, когда от страха путаются мысли и немеет язык.

И Люнечке досталась своя доля врачевательства. Положив полотенце на лоб "больной", дочка сунула под мышку Айями карандаш — воображаемый градусник. Но не утерпела, вынула через мгновение.

— Плохо, бойная, — покачала важно головой. — Нузно речить травками. И гочичиками.

— Ох, спасибо, доктор. Что бы я без вас делала.

— А есё нузен покой. И сказка, — сообщил "доктор" о рецепте быстрого выздоровления.

Айями отвернула уголок одеяла.

— Залезай, расскажу.

Повезло, что жестокую простуду удалось сбить в тот же вечер, хотя на следующее утро Айями пришла на работу с кашлем и заложенным носом. И первым делом попросила В'Арраса заменить пропуск и удостоверение. Поставить в документах четкий оттиск печати и тщательно прописать имя и место работы.

— Чтобы ни у кого не возникло сомнений в подлинности, — пояснила на вопрос господина помощника: "Зачем?"

А на второй вопрос, заданный строго: "Кто засомневался?", ответила, чихнув:

— Патруль.

И запоздало сообразила, что поступила неосмотрительно, упомянув начальству о служивых. В другой раз остановят и не отпустят просто так.

В'Аррас узнал в то утро много интересного. Что патрульные не причём, а виновата Айями. Пошла не той дорогой, показывала документы под неправильным углом, отвечала на вопросы сумбурно и невнятно, чем усугубила подозрительность. И вообще, солдаты действовали по уставу, несмотря на дерзкое поведение Айями.

В'Аррас внимал словесному потоку, и его лицо делалось всё кислее и кислее. Однако ж ничего не сказал. Кивнул и ушел. А незадолго до завершения рабочего дня вернулся и объявил переводчицам:

— Впредь уведомляйте меня о любых контактах с военнослужащими гарнизона. Дежурным патрулям проведен инструктаж, недоразумение при проверке удостоверяющих документов не повторится.

Вдобавок господин помощник вручил опешившей Айями пузырек с каплями и коробочку с таблетками — от насморка и от кашля. Для быстрого выздоровления.

Она и не подозревала, что В'Аррас успел до обеда провести внутреннее расследование по поводу задержания амодарки патрульными и известил господина подполковника о результатах дознания. И отвел телефонную трубку подальше от уха, пока тот распалялся, обещая устроить всяким разным ушлёпкам веселую жизнь по возвращению в гарнизон.

Риарили расцвела с возвращением Имара. За день она успевала сбегать к инженерам по нескольку раз и по разным поводам и возвращалась в комнату переводчиц взволнованная и взбудораженная.

Еще бы. Шантаж и угрозы заезжего капитана забудутся не скоро. А Имар оградит от домогательств других даганнов. И нужно просить о покровительстве, пока его не услали в очередную командировку.

Однако прошел день, за ним второй, третий, а Риарили так и не озвучила просьбу. Айями и Мариаль переглядывались: упустит свой шанс — нечего потом плакать и молиться, решаясь на хику.

Но Риарили тянула. Наверное, только сейчас она вникла в суть покровительства. И поняла: за всё нужно платить, в том числе и за защиту от похотливых притязаний. Сделка есть сделка, и Имар вправе потребовать оплату. В таком случае, чем же он лучше капитана?

Об одном забыла Риарили. Об отчаянии, охватившем в безвыходной ситуации. "Пронесло — и ладно" — кому не знаком этот самоуспокаивающий довод?

Как нельзя вовремя подоспело объявление господина помощника, и Риарили вздохнула с облегчением. Повеселела и плечи расправила. Пусть попробует какой-нибудь даганн оскорбить или потискать в углу — об этом сразу же узнает В'Аррас, и последует наказание обидчика.

Имар и не догадывался о единодушии переводчиц, когда, ища спасения от капитана-шантажиста, амидарейки первым делом вспомнили о своем начальнике. "Ему бы польстило" — подумала Айями, наблюдая исподтишка за Имаром, проверяющим перевод. Исподтишка — потому что боялась встречаться с ним глазами и потому что испытывала вину. Теперь Имар не шутил и не смеялся — не потому что обиделся, а потому что его веселость могли истолковать превратно. Например, как флирт с чужими мехрем*.

Он держал дистанцию. Появлялся по утрам, здоровался, читал подготовленные черновики и вносил поправки, раздавал задания и удалялся из комнаты. Ничего лишнего: ни веселой иронии над забавными коверканьями слов в переводах, ни бесед на отвлеченные темы.

— Движется? — спрашивал у Айями.

— Движется, — отвечала она коротко и, получив утвердительный кивок, склонялась над листком.

Как-то утром Имар напомнил:

— Аама, за вами числятся три незаконченных перевода.

— Я знаю, — сказала Айями виновато.

— Возникли затруднения?

— Да.

— И вы молчите! Покажите, где непонятно, — протянул он руку.

— Не могу, — выдавила Айями.

— Почему?

— Мне... нельзя, — понурилась она и для верности придвинула к себе исписанную бумагу.

Имар уселся напротив и воззрился с интересом:

— Это шутка? И кто же вам запретил?

— Господин А'Веч, — пояснила Айями, опустив глаза долу.

Ну да, дело обстояло именно так. Тогда, в кабинете, Веч обронил: "Забудь об Имаре. Если потребуется, я переведу и объясню". А теперь попробуй, не выполни. Айями успела убедиться: господин подполковник способен на всё. Быть может, её и не накажет за нарушение приказа, а вот Имару достанется. А'Веч, наплевав на устав, вызовет на поединок и устроит безобразное избиение.

Но Имар не разделял её тревогу.

— Это серьезно? — спросил с веселым изумлением.

"Серьезнее некуда" — ответила Айями убитым взглядом и покосилась на переводчиц. Те делали вид, что увлечены работой или действительно ею увлеклись.

— И насколько я понимаю, вы не можете ослушаться, — заключил Имар.

"Никак нет. Не могу" — кивнула Айями с тяжким вздохом.

— Аама, вы не должны слепо подчиняться. В лучшем случае, он вернется к указанному сроку. Но бывает так, что в разъездах проходит месяц, а может, и два. И как он собирается помогать с переводами? По телефону? Эдак прождете помощи без толку, а в зарплатной ведомости окажется ноль. Так дело не пойдет. Сейчас расставим всё по своим местам, — заявил Имар и покинул комнату решительным шагом.

Время в его отсутствии тянулось бесконечно долго, и Айями нервничала. Слова Имара об уменьшении заработка немало расстроили и обеспокоили. Переводчицы бросали сочувственные взгляды, однако помалкивали.

Имар вернулся и бухнулся на стул, жалобно скрипнувший под его весом.

— Вот маразматик, — проворчал, забарабанив пальцами по столу. — Чего он добивается?

Айями растерянно пожала плечами.

— Что он сказал?

— Кто? Аррас? Он выполняет указания... Значит так. Вечером я переговорю с нашим... э-э-э... руководством. Растолкую упрямцу, что и к чему, — сказал Имар раздраженно. — Об одном сейчас жалею. За каким бесом меня понесло на бохор*? Следовало по приезду идти сюда, а не на мочилку.

Из-за сердитости в его голосе Айями не сразу сообразила, о чем речь. А сообразив, смешалась.

Имар сожалел. О том, что поддался настроению. Заразился всеобщим возбуждением и отправился на задний двор ратуши. И упустил драгоценные минуты. И теперь господин подполковник — покровитель Айями. А Имар злится, но не на него. На себя.

Неожиданно он улыбнулся.

— Сегодня так и быть, бездельничайте. Но завтра наверстаете упущенное.

— Обязательно, — заверила клятвенно Айями.

Хотя ничегонеделанье — понятие относительное. Остаток дня она посвятила переводу. Выписывала сложные термины в столбик и думала. О том, какие слова подберет Имар для "руководства". О том, как повернулись бы обстоятельства, загляни он сперва в ратушу по возвращению из командировки. И о том, когда приедет А'Веч. Не сегодня-завтра, или через месяц, а может, через два?

Имар подобрал нужные слова. Заглянул на следующий день к переводчицам и сказал весело:

— Недоразумение улажено, разрешение руководства получено. Давайте скоренько разберем непонятности, и вы начнете печатать.

Айями согласилась с превеликой радостью, потому как стопка с черновиками незаконченных переводов нервировала, не давая сосредоточиться. Получается, Айями ходит каждый день на работу, а результатов не видно.

А вскоре простудилась Риарили. Оказывается, накануне вечером она приволокла на санках вязанку хвороста с лесоповала. Дотащила до дома, а к утру проснулась с ломотой в теле и болью в горле. Даганны разрешили населению собирать ветви и сучья, оставшиеся после рубки, всё равно от тех мало толку. Руками пленных грузили на платформы отсортированный кругляк, а бесполезные отходы оставляли на месте вырубки.

Уж сколько уговаривали переводчицы, сколько убеждали Риарили пойти домой, а та ни в какую.

— На ногах переболею, не страшно.

— Тебя же шатает. И веки отекли, — увещевала Мариаль. — Да ты же вся горишь! Рия, опомнись! Тебе лечиться нужно.

— Подремлю немножко и возьмусь за перевод. Мне нельзя болеть. Ни в коем случае, — сказала Риарили и зашлась в кашле.

Имар, появившись на пороге, мгновенно оценил ситуацию. Но сперва отчитал больную по всей строгости: за то, что пришла на работу с высокой температурой, за то, что отказывается лечиться в домашних условиях и за то, что промолчала, когда закончился аффаит*, выданный в качестве премиальных.

— Немедленно домой! Собирайся, я вызову машину. В течение дня придет врач. Осмотрит и назначит лечение. Из постели — ни шагу, — отдавал по-военному короткие приказания.

— А как же работа? И перевод не закончен. Полстранички осталось, — сопротивлялась Риарили слабым голосом.

— Работа никуда не денется, и переводы дождутся. Или хочешь загреметь в стационар? — пригрозил Имар.

В итоге Риарили сдалась.

— Зря она беспокоится о получке, — сказала Мариаль, когда автомобиль покатил от ратуши, увозя больную, и переводчицы отлипли от окна. — Господин Л'Имар не позволит ей голодать. И об угле позаботится, и о лекарствах.

— Господин Л'Имар — человек редкой доброты и участия, — похвалила Айями.

Мариаль посмотрела удивленно.

— Разве не знаете? Риарили — мехрем господина Л'Имара.

Настал черед Айями изумляться.

— Когда? Каким образом? Она бы по доброй воле никогда... и по принуждению... ну, ты понимаешь...

Мариаль кивнула.

— Аррас случайно проговорился, — пояснила смущенно. — Сказал, что господин Л'Имар недавно приходил и велел внести его и Рию в список.

— В какой список?

— Список военных, у которых... ну, отношения с амидарейками, — замялась Мариаль.

— Вот оно как, — пробормотала Айями после ошеломленного молчания. — И твое имя в этом списке есть?

— Да.

— И мое?

— И ваше.

— Для чего им список? — спросила Айями, встревожившись. Захотят подшутить и вывесят на площади. Публично. И гулящих женщин забьют камнями. А за неимением камней утопят в проруби.

— Аррас сказал, так положено. Только не говорите никому! — взмолилась Мариаль. — Это служебная информация.

— Не скажу. Не сомневайся, — уверила Айями.

Вспомнился начальственный тон Имара и его обращение на "ты" к заболевшей девушке, на которое Айями не обратила внимания. И вообще, на что она обращает внимание в последнее время? Погрязла в своих проблемах и не видит дальше собственного носа.

— Как же так? Я бы заметила, — продолжала недоумевать Айями.

— Я бы тоже, — согласилась Мариаль.

Вот по её лицу можно читать как по книге. Любое упоминание о В'Аррасе или его появление на пороге — и девушка краснеет и смущается. Да и Айями катастрофически не хватает хладнокровия, когда речь заходит о господине подполковнике.

— Думаю, между ними нет ничего предосудительного, — сказала Мариаль неловко. — Договоренность и не более.

— Но зачем? И каким образом господин Л'Имар сумел её убедить?

Мариаль пожала плечами.

— Не знаю о мотивах господина Л'Имара. А для неё — сплошная выгода. Вы и сами видели, после его приезда Рия сидела как на иголках. Собиралась просить о заступничестве, но почему-то передумала.

— Ишь, партизанка, — покачала головой Айями. — Скрывала, а мы и не догадывались.

— Разве таким хвастают? — взглянула на неё Мариаль.

Пристально посмотрела и грустно, и Айями стало неловко.

Мариаль права. Об отношениях с даганнами не говорят. Кому надо, тот увидит и поймет.

Теперь и так небольшой коллектив переводчиц временно сократился до двух человек. Имар появлялся как обычно, проверял готовые задания и раздавал новые. Он вернулся к прежнему шутливому подтруниванию и с охотой поддерживал разговоры на отвлеченные темы. Не жалея времени, помогал с переводом сложных речевых оборотов и терминов, и Айями довольно-таки быстро расквиталась с накопившимися задолженностями.

Иногда она исподтишка наблюдала, как Имар листал черновик, пробегая наметанным глазом по строчкам, и исправлял неточности. Посматривала искоса и гадала о причинах, подвигнувших Имара к сближению с Риарили. Конечно же, он — мужчина со своими потребностями. И не унывает. Подумаешь, не получилось с одной амидарейкой. Получится с другой.

С Мариаль работалось легко. Прежде всего, потому что обе женщины чувствовали себя сопричастными. Порой Айями казалось, что напарница в одночасье повзрослела, догнав если не по возрасту, то по жизненному опыту.

Айями не раз порывалась спросить, не пожалела ли Мариаль, обратившись к господину помощнику за покровительством. В'Аррас ничем не выказывал ей особого расположения. Как говорится, первым делом — служба, а уж потом всё остальное.

Порывалась Айями — и не спрашивала. Невоспитанно и нетактично лезть в чужую жизнь. Во всяком случае, Мариаль не помышляет о хику.

Сблизили женщин и совместные обеды, когда из сумок вынимались баночки со съестным, и трапеза проходила под тихое звяканье ложек. Переводчицы усаживались на подоконнике и ели, поглядывая из окна на заснеженную площадь.

Мариаль знала много полезного. Например, о том, что мехрем — не обязательно проститутка. У этого понятия — размытые границы. В Даганнии у женщин три статуса: свободные, замужние и мехрем. По сути, замужние женщины — тоже содержанки, но имеют больше прав, а дети, рожденные в браке, наследуют имущество в первоочередном порядке. И нет ничего оскорбительного, в том, чтобы быть мехрем. Унизительный смысл это слово приобретает в устах людей недалеких и злых.

Также в Даганнии принято, что мужчина обеспечивает семью, а женщина хлопочет по хозяйству и смотрит за детьми. Правда, сперва индустриализация, а позже война перевернули многовековые традиции с ног на голову. Женщины встали к станкам и научились водить машины. И приближали победу в тылу, пока мужчины шли к ней на фронте.

Три-четыре дня. Может, раньше, а может, позже.

Он вернулся через неделю.

Отсутствовал достаточно долго, чтобы Айями извелась предположениями. Ранен? Убит? Начальство задержало на месяц-другой? Взял отпуск и отбыл на родину?

И убеждала себя, что строит версии исключительно из интереса, а не от зудящего беспокойства. И не считала дни на перекидном календаре. И не прислушивалась к шагам в коридоре. И не высматривала фигуру Веча на крыльце ратуши. И сердце екало, обознавшись, по чистой случайности.

И соглашалась со словами Эммалиэ: пусть уезжает почаще и отсутствует подольше.

И не решалась спросить у В'Арраса. Зато наблюдала и делала выводы. Если господин помощник невозмутим и спокоен — значит, и у его начальника дела в порядке.

Когда В'Аррас принес записку, она почти не удивилась. Потому что успела привыкнуть к ожиданию.

На сероватой бумаге — знакомый размашистый почерк. Строчки, повелевающие подняться на третий этаж по завершению рабочего дня.

И кому она врала о хладнокровии? От волнения задрожали руки, и зачастил пульс. И ноги стали ватными.

Когда он вернулся? Определенно не на обеде. Айями с большим вниманием изучала из окна машины, подъезжавшие к ратуше, и даганнов. Уж она бы не пропустила появление Веча.

Выбрит, в офицерской форме. Успел отдохнуть с дороги. И выжидающе смотрел, присев на краешек стола.

За его спиной, на столике — знакомые кастрюльки. Сервировка. Ужин.

Айями машинально поправила прическу, заробев под внимательным взглядом.

Хотя и разволновалась, однако ж, не испытывала боязни из-за предстоящего. Потому как день за днем настраивала себя и готовилась. Но не потому что противно и по принуждению, а потому что глупо скромничать и заливаться румянцем. Чай, давно не девочка.

И восприняла как данность, что ей не дали насладиться поварскими шедеврами. Веч оставил ужин на второе. А на первое — тахта, и на ней — Айями.

Не раздеваясь. Потому что ему не хватило терпения. Разве что успел сбросить китель. И Айями как есть — в платье, собравшемся на талии, и с оголенными ногами.

Получилось без лишних нежностей. И в очередной раз ошеломило Айями, не привыкшую к напористости.

Он увлекся. Как человек, глотающий первое поспешно, большими ложками, чтобы унять острый голод. Закричи Айями — не услышал бы. И навалился, подмял, забывшись. Обдал горячим выдохом, успокаивая дыхание.

Ох, задавит, — пискнула она полузадушено.

Веч опомнился и поднялся на локтях. Оглядел Айями — довольно, по-хозяйски. Потому что в отъезде успел накрутить домыслов и сомнений, и решил, что взаимность померещилась, а на самом деле он не более чем ненавистный оккупант.

Пасмурный зимний день растаял в ранних сумерках, и в кабинет наползли тени. Заполнили углы, растеклись по щелям. Приглушенный свет настольной лампы сглаживал грубоватую казенность помещения.

Они расположились за столиком. Веч — вольготно, забросив руку на спинку тахты. И Айями подле. Словно пичужка под защитой большого и сильного зверя.

Он опять надумал побаловать. И снова — ужином, приготовленным по особому заказу. Кивнул, поощряя Айями, неуверенно снявшую крышку с кастрюльки. И благодушно улыбнулся в ответ на удивление необычным вкусом шипучего напитка.

В глиняной миске — кусочки нежного мяса с овощами. А у соуса легкий вяжущий вкус с ноткой терпкости. И неожиданно тяжелая ложка с длинной тонкой рукояткой и глубоким черпачком...

— Господин Л'Имар помогал с переводами, — посчитала Айями нужным сообщить. Точнее, упреждая обострение, покуда зверь расслаблен и удовлетворен.

— Я знаю.

Эти слова стали первыми с момента их встречи.

Айями могла бы болтать, не закрывая рта. Расспрашивать о том, о сём. Но сегодня чрезмерная общительность была бы лишней. Вместо слов говорили взгляды — вопросительные, посмеивающиеся, смущенные.

"Попробуйте, очень вкусно" — "Может быть. Погодя".

"Вы отсутствовали неделю" — "Неужели заметила?"

"Надолго вернулись?" — "Уже надоел?"

"У нас холодные зимы. Можно запросто обморозиться" — "Кровь горячая. Согреет".

Перекрестие взглядов. Встретились — и разбежались.

И опять — искоса, нерешительно. Закусив губу.

Она вздрогнула, когда рука Веча вынула шпильки из свежеуложенного узла — одну за другой — и забралась в волосы, пропуская пряди меж пальцев. Замерла Айями и дышать разучилась.

Ладонь опустилась ниже и проехала вдоль позвонков, поглаживая. И вернулась назад, чтобы накрутить русый локон на палец.

Запрокинула Айями голову и закрыла глаза, но не от страха. И не видя, почувствовала: он придвинулся. Приобнял и коснулся мочки губами.

Потому что после второго блюда зверю полагается десерт.

__________________________________________________

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

Мехрем* — содержанка, проститутка

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

33

Похоже, Веч решил следовать придуманной однажды стратегии. Пока Айями собиралась домой, в его руке появился бидончик, по виду напоминающий тот, что господин подполковник вручил перед дальней поездкой.

Айями растерялась.

Пора бы привыкнуть к подаркам и не швырять ими оскорбленно в дарителя. Мариаль объяснила: у даганнов принято заботиться о своих женщинах, и нет ничего зазорного в том, что покровитель оказывает знаки внимания. Наоборот, отказ может его оскорбить. К тому же, даганны понимают, что амидарейкам, согласившимся стать мехрем*, вдвойне тяжело. Горожане, прознав об "измене" отчизне с чужаками, всячески выказывают презрение и с отвращением сплевывают вслед. Взять, к примеру, знакомую Мариаль — женщину с двумя детьми, встречающуюся с военным из младшего офицерского состава. Соседи перестали с ней общаться и при случае норовят поддеть обидным словом. А недавно сына отлупили мальчишки, и теперь дети выходят из дому только по делу: снегу набрать или вынести ведро с помоями.

— А с тобой здороваются? — спросила Айями.

— Они не знают, — сказала Мариаль, отведя взгляд. — Не догадываются.

До поры, до времени.

Без сомнений, господин помощник берет всё, что полагается покровительством. Но где? Определенно, не в ратуше после работы и не на обеде. Айями бы заметила. Может быть, в гостинице или в клубе? Какие объяснения заготовила Мариаль для матери, отсутствуя дома по вечерам?

В конце концов, Айями не собирается лезть в чужую жизнь. У каждого — свой путь и своя ноша.

И в данный момент ноша оттягивала руку, а у Айями возникло стойкое ощущение, что её услуги просто-напросто оплатили. Не помогли и уверения Мариаль в том, что "у даганнов так принято".

Господин подполковник истолковал растерянность Айями по-своему. Отдал краткие указания помощнику, и через пять минут тот преподнес другой бидончик, меньшими размерами и гораздо легче по весу.

— Одноразовые, — пояснил А'Веч, провожая на крыльце ратуши. — Мыть не надо. Бросай в печку, и они сгорят.

Лишь дома Айями поняла, о чем речь. Кастрюльки заменились коробками, составленными одна на другую.

Эммалиэ снимала с натугой крышки, а Люнечка, забравшись с ногами на табурет, норовила засунуть нос в каждую коробку.

— М-м, как пахнет! Но моя стряпня вкуснее, было бы из чего готовить. Значит, господин А'Веч вернулся? — спросила Эммалиэ, понизив голос, чтобы не услышала девочка.

Айями кивнула.

— И он... не принуждал?

— Нет, — ответила Айями, а дочка, воспользовавшись моментом, с вороватым видом засунула ложку в коробку.

— Люня! Разве можно? — воскликнула Эммалиэ. — Нельзя лезть в общую посуду. Нужно кушать из отдельной тарелки. Пойдем, помоем руки.

Таки Айями не последовала совету господина подполковника. Вымытые коробки перешли в полное и единоличное владение Люнечки, приспособившей их для своих игрушечных целей.

— Удивительно, — заключила Эммалиэ, оглядев необычную емкость со всех сторон. — Похоже на картон, но не промокает. А изнутри будто бы фольгой выложено. Не думала я, что когда-нибудь увижу посуду из бумаги. Чудеса, да и только.

К тому же, созданные даганнами, — согласилась Айями. Кто бы мог представить, что отсталая страна освоит технологии, о которых в Амидарее слыхом не слыхивали.

Так и повелось. А'Веч, вернувшись из командировки, не торопился уезжать из городка. Он перестал появляться в комнате переводчиц и вызывал Айями в кабинет с помощью записок — на обеде или после работы, не пропуская ни дня.

Айями расправляла складки на платье, приглаживала волосы и, провожаемая понимающим взглядом Мариаль, отправлялась на третий этаж. Туда, где ждали господин подполковник, ужин на столике и тахта.

Касаемо последней А'Веч проявлял поистине богатырский аппетит. И энергичность, с коей господин подполковник брал причитающееся, приводила Айями в замешательство, если не сказать, пугала. Ведь амидарейцы — натуры деликатные и сдержанные, а даганны в противовес импульсивны и мгновенно распаляются.

Хотя это отговорки. Встречи на третьем этаже приятно волновали Айями и служили поводом для того, чтобы остаток дня намурлыкивать песенку и краснеть вослед нескромным мыслям.

— Мам, кто насмесил? — спрашивала Люнечка.

— Мама улыбается, потому что у нее хорошее настроение, — поясняла проницательная Эммалиэ.

— И я хочу! — дочка растянула пальчиками уголки губ. — Не дерзится! — заключила, приготовившись плакать.

— Сейчас найдем для тебя подходящую улыбку, — сказала Эммалиэ и достала с верхней полки банку с леденцами, спрятанными от маленькой сладкоежки. — Ап! — леденец исчез с правой ладони и появился в левой.

О! — округлились Люнечкины глазки.

Алле ап! — запрыгал леденец по пальцам Эммалиэ. Нехитрый фокус впечатлил девочку, и она рассмеялась, захлопав в ладоши, а потом кинулась обниматься. И о леденце не забыла, сунув за щеку.

— Ты учшая бабуя на свете!

— Теперь и у тебя есть своя собственная улыбка, — заключила Эммалиэ. — Хочешь — надевай, хочешь — снимай.

Люнечка побежала к зеркалу — примерять обновку, а соседка покачала головой, переглянувшись с Айями. Ну, что тут скажешь, коли у той взаимность. И с кем угораздило? С чужаком-иноверцем. Что ж, на белом свете случаются и не такие нелепицы.

Но хорошее настроение Айями продлилось недолго.

Она не сразу обратила внимание на тот факт, что господин подполковник её не поцеловал. Ни разу. Словно не знал, как это делается. Когда Айями, осмелев, при случае потянулась к губам Веча, он увернулся. В другой раз посмотрел недоумевающе и с недовольством, а затем продолжил прерванное "занятие". А в третий раз отстранился, нахмурившись. И Айями не решилась настаивать. Сникла под тяжелым взглядом. Быть может, ему не нравится, или он брезглив, — успокаивала себя, отказываясь признавать, что унижена.

Казалось бы, сущая мелочь — обычные поцелуи, точнее, их отсутствие. Однако теперь свидания на третьем этаже удручали.

Господин подполковник заботился щедро, отчего Айями испытывала жгучую неловкость. Обеспечив углем и продуктовыми пайками на год вперед, он переключился на предметы роскоши. А как иначе назвать пачку трофейных чулок, которые А'Веч вручил на следующий день по приезду? Перебрав растерянно упаковки с нарисованными женскими ногами, Айями поняла: на третьем этаже её хотят видеть в этих чулках. Что ж, придется делать так, как хочет покровитель, — вздохнула она. Шагать по улице в теплых колготках и в панталончиках с начесом, и переодеваться в туалете ратуши. Однако ж не призналась в грядущих неудобствах, а улыбнулась со всей возможной признательностью и сказала: "Спасибо".

Помимо чулок господин полковник преподносил различные сладости: кулечки с леденцами и цукатами, орехи, печенье и даже шоколад. И Айями благодарила в ответ. Ибо по всему выходило, что А'Веч оплачивал, а она продавала. Стоило лишь присмотреться к различным мелочам.

Например, закончив, господин подполковник сразу же поднимался с тахты. На ходу одевался и направлялся к столу — просматривать бумаги, оставляя содержимое кастрюлек на откуп Айями. И таким образом ставил молчаливую точку, мол, сегодня отработала, а когда понадобишься, позову.

Расстраивало и то, что А'Веч приказывал явиться на третий этаж только "по делу" и ни разу не пригласил в кабинет для разговора. Для обычного человеческого общения. Чтобы, попивая чай с карамельными кубиками, беседовать обо всем на свете. Задавать вопросы и выслушивать ответы, узнавая больше друг о друге. Но это, похоже, его не интересовало.

Они говорили мало.

— Работается? — спрашивал А'Веч.

— Работается, — отвечала Айями.

— В падежах не путаешься?

— Стараюсь.

— В комнате тепло? Хорошо топят?

— Да, — кивала она.

Общие фразы, односложные ответы.

Быть может, господин подполковник ожидал живого участия к его персоне и к жизни Даганнии в целом, но провальная попытка с поцелуями многому научила Айями. В частности, тому, что рискованно проявлять инициативу без разрешения. Да и о чем можно спрашивать, не опасаясь навлечь недовольство?

Однажды, правда, Айями попробовала завязать беседу. Спросила, какое будущее ждет Амидарею? Когда-нибудь даганские войска покинут чужую землю, и амидарейцам придется восстанавливать разрушенную страну.

Веч помолчал.

— Тебе плохо живется?

Его вопрос поставил Айями в тупик.

— Н-нет, — ответила она неуверенно.

Что значит "плохо" или "хорошо"? Хорошо, что победители не истребили население от мала до велика. Хорошо, что худо-бедно обеспечили прокормом, не дав умереть с голоду. Но будущее туманно и нестабильно. И тревожно.

— Амодар полностью разорен. Без нашей помощи вы не справитесь, — ответил господин подполковник.

Достаточно резко ответил, и Айями поняла: на этом разговор о судьбе поверженной страны закончен. И слова покровителя не добавили ясности.

Спрашивать о чем-то другом она не решалась и теперь предпочитала помалкивать.

А'Веч не любопытствовал о погибшем муже, а Айями и подавно не затрагивала тему о семье господина подполковника. Потому что не была уверена, хочет ли знать правду. И вообще, надо ли ей знать больше, чем полагается? А'Веч дал понять, что его устраивают рабоче-деловые отношения на тахте, и переводить их в иную плоскость, помимо горизонтальной, он не собирался.

И это угнетало.

— Вы стали задумчивой, — заметила Мариаль.

— Домашние неурядицы. Всё образуется, — ответила Айями беспечно.

Она тщательно скрывала свое разочарование за маской вежливой обходительности. Надевала улыбку. Для всех. Для Люнечки и Эммалиэ. Для Мариаль. И для господина подполковника. Для него тем более.

Но от его внимательного взгляда не получалось спрятаться, и Айями стоило усилий настроиться на нужный лад, что удавалось всё труднее от встречи к встрече. Потому как пальцы А'Веча каждый раз бесстыже проникали туда, чтобы удостовериться — она не против и хочет того же. И ласкал он также бесстыдно и наглюче, по-разному добиваясь ответного отклика: порой грубовато и жестко, а порой неторопливо и бережно.

И Айями училась демонстрировать этот отклик. Тихонько постанывала, дышала загнанно и смотрела томно, с поволокой. Чтобы не вызывать подозрений. Но не позволяла себе большего, опасаясь неодобрения господина подполковника. И задумалась о том, что стоит принести на работу баночку вазелина. Хоть его и осталось немного, но при разумном расходовании хватит надолго.

Ужас! — спрятала Айями лицо в ладонях. Все святые, до чего она докатилась?

Прикосновения А'Веча не были неприятны. Более того, Айями начала привыкать к его близости, к сильным объятиям и к тяжести мужского тела. И тянулась навстречу. А он обрубил. Не позволил. И ведь целовал же, в ключицу, например, или за ухом. Но губ избегал категорически. И не залеживался на тахте, взяв полагающееся.

Иногда казалось, что господин подполковник сердится на Айями. Но за что? В такие моменты она с двойной старательностью изображала страсть. И удовольствие тоже.

Эка печаль — не целует! Ведь не бьет, не оскорбляет. Внимателен и заботлив. Провожает до машины. И от других даганнов оградил — никто в сторону Айями и глянуть не смеет, не то что дурное слово сказать.

Убеждала себя Айями, уговаривала, и всё ж не получалось разбить воздвигнутый ею же барьер, и тот разрастался вширь и ввысь день ото дня. Поэтому очередное известие об отъезде А'Веча восприняла с облегчением. Сказала на прощание сдержанно:

— Возвращайтесь, когда уладите дела.

Он кивнул молча, и Айями села в автомобиль.

Очевидно, господин подполковник уехал глубокой ночью или на заре, потому как не встретился на следующее утро возле ратуши, и Айями кольнуло разочарованием. Прежде было по-другому. Веч ждал, высматривая её, и завидев, давал колонне указание трогаться.

Куда всё ушло, куда пропало?

Добился, завоевал и... заскучал, наверное. Амидарейки не так отзывчивы, как даганки. Зажаты и консервативны. Пресны.

Айрамир шел на поправку, и от безделья у него чесались не только руки, но и мозги. А иначе чем объяснить безрассудные и рисковые затеи парня?

Как-то утром брела Айями заснеженными дворами, катила тележку с водой по узенькой тропинке и вдруг краем глаза заметила тень, отделившуюся от стены дома. Обмерла Айями. Судорожно схватилась за спасительную рукоять стилета, а в голове зашумело. "Пусть привиделось! Избави, святые, поднять руку на человека!"

— Чего застыла? — спросил знакомый сиплый голос, и тень кашлянула. — Давай, помогу, что ли.

Неизвестным оказался никто иной как Айрамир. Натянув шапку по брови, он обмотал лицо шарфом, оставив видными лишь глаза. Одним словом, бандит.

Айями оглянулась тревожно: не видит ли кто?

— Что ты здесь забыл? — зашептала испуганно. — Тебя же поймают. И арестуют!

Парень совсем страх потерял. Разгуливает по улицам как ни в чем не бывало, под носом у даганских патрулей.

— Не бойся, я неуловимый, — хохотнул нежданный помощничек, но Айями не оценила шутку.

Схватив Айрамира за рукав, утянула в тень, подальше от света фонарей, и давай костерить громким шепотом — за легкомыслие и беспечность.

— Ищешь приключений на свою шею? А о нас подумал? Меня и маму посадят в тюрьму, а дочку отберут и увезут в Даганнию.

Ругала — и испытала облегчение. Потому что не пришлось воспользоваться стилетом.

— И больше не подкрадывайся тайком. Я могла тебя убить, — сказала Айями и неприятно удивилась обыденности, с коей прозвучало предупреждение. Попугать оружием — куда ни шло, а лишить жизни... Нет, рука не поднимется.

— Убить? Тележкой бы задавила? Или свернула бы шею секретным приемом? — фыркнул парень из-под шарфа и закашлялся.

Айями чуть было не вынула стилет из ножен, да вовремя одумалась. Хвастать-то нечем. Ни правильным замахом, ни точным ударом. Ни смелостью и холодной рассудительностью убийцы.

— Ладно, не кипятись, понял я, что ты трусиха из трусих. Хотел помочь, но ты предпочитаешь надрываться в одиночку.

Айями лишь отмахнулась. Бесполезно объяснять человеку, что дело не в трусости, а в беспокойстве за близких.

— Сначала долечись. И будь добр, говори потише. Во-первых, горло выстудишь, а во-вторых, нас услышат. И потом, ты обещал, что не будешь совершать необдуманные подвиги и не накликаешь беду на мою семью.

— Обещал. И сдержу слово, — ответил Айрамир. — Не пойму, чего ты боишься. Даганские козлы не суются в этот район по утрам. Тут ловить нечего. И некого, — хихикнул он.

— Патрули здесь не ходят, зато местные увидят и сболтнут кому-нибудь. Или доложат, куда следует.

— А если примут за своего?

Парень поерзал, поводил плечами и продемонстрировал пустой рукав.

— Ну вот, перед тобой стоит безрукий инвалид, — сказал, заправив затрепанную манжету в карман куртки. — Ну как? Могу прихрамывать на ногу. Или на обе.

— Не стоит. Это чересчур, — ответила недовольно Айями.

Ей никак не удавалось побороть сердитость, хотя в конспирации Айрамира и наличествовала доля правды. На увечных мужчин, комиссованных из армии, не обращали особого внимания, а вот молодой и здоровый парень наверняка вызовет повышенное любопытство горожан.

— И вообще, не трясись как осиновый лист. Спину выпрями. Будь увереннее. А то согнулась в три погибели от страха. Чем наглее себя ведешь, тем меньше подозрений вызываешь, — учил Айрамир сиплым голосом. — В конце концов, я могу притвориться твоим младшим братишкой.

— Моему братишке исполнилось бы двадцать два. Постарше тебя будет, — проворчала Айями, отдавая парню рукоять тележки.

— А на подростка похож? — ссутулился Айрамир, став ниже ростом.

— Похож. Как я — на балерину. Шагай впереди. Доберемся до дома — запру тебя на ключ, — пригрозила Айями.

— Думаешь, засовы удержат?

— Нет, конечно. Но теперь я боюсь тебе доверять.

Парень не ответил. Наверное, обиделся. Ну и пусть. Должен понимать, что детские выходки не доведут до добра.

В полном молчании они добрались до подъезда. Снег скрипел под ногами, скрипели колеса тележки. Айями шла, оглядываясь по сторонам. И прислушивалась, ожидая в любое мгновение окрика: "Sat! Fikk up! Astih konten" (Прим. — "Стоять! Руки вверх! Предъявите документы").

Ей чудились взгляды — из окон, из подворотен, из проулков. И лишь попав в тепло квартиры, Айями успокоилась, отогнав бредовые страхи. Будто у горожан нет иных забот, кроме как ранним утром высматривать на улице подозрительных личностей. Домашних дел по горло, некогда глазеть праздно.

Все-таки Айрамир обиделся. Хоть и не показывал виду, но слова о недоверии задели его самолюбие. Парень решил приносить пользу, а ему не позволили. Отвели роль нахлебника. Дармоеда, лопающего даганские харчи.

— Я знаю, ты хотел помочь. Спасибо, — сказала Айями примирительно, принеся тарелку с кашей. — Но давай сперва советоваться, прежде чем затевать.

Айрамир не ответил, строгая с хмурым лицом щепу. Посмотрел на миску, от которой шел парок, и кивнул, мол, поставь, позже поем.

— Ты хорошо управляешься по дереву. Учился этому?

— Нет. Жизнь заставила, — отозвался он нехотя.

— В нашей квартире два окна, и я ума не приложу, что делать, если стекла разобьются. А ты ладишь с инструментом. Может, собьешь ставни? — предложила Айями. — На ночь будем их закрывать, так гораздо спокойнее. И надежнее.

— Не шутишь? — взглянул парень недоверчиво.

— Разве похоже, что я разыгрываю? Наши, отступая, взорвали летом фабрику, и мы убрали на ночь рамы, чтобы сохранить стекла. Дом ходил ходуном. А зимой рамы не снять. Квартира выстудится в два счета, и аффаит* не спасет.

— Учти, я не профессионал, а любитель, — ответил Айрамир сдержанно.

— Ну и ладно. Главное, чтобы ставни были крепкими. Как здесь, — Айями махнула в сторону окна.

В свое время Айрамир вставил остекленную раму, доставшуюся женщинам после мародерства в брошенной квартире. Из половых досок сбил щиты и, прикрепив петли, надел на оконные косяки. Он долго корпел, подгоняя доски одна к другой. Тщательно примерялся, прежде чем отпилить, и Аяйми, не раз заставая парня за работой, зауважала его терпение и старательность.

Эммалиэ заняла у знакомых в долг нехитрый плотницкий инструмент, разумеется, взамен продуктовых пайков. И масло выменяла — чтобы не скрипели проржавевшие петли.

— Эх, подровнять бы и пройтись рубанком. Красиво станет. А это так, косорукость, — посетовал парень, пригласив женщин на демонстрацию результата кропотливого труда.

Красиво, но опасно. Ровные струганные доски вызовут подозрение в первую очередь. Знать, не слабые женские руки к ним приложились, а сильные мужские. И вообще, подозрительно, что нежилое помещение накрепко заколочено. Но на этот счет имелась у Эммалиэ отговорка для любопытных, мол, брошенная квартира превращена в холодный склад разной всячины, начиная от дров и заканчивая прогоревшей печкой.

Опять же, отговорка действенна до поры до времени. Например, до очередной облавы даганнов. Приложит солдат руку к двери и раскроет обман.

Из предосторожности Айрамир открывал ставни ненадолго, обычно ночью или ранним утром — простительная слабость для человека, которому настойчиво предлагали прятаться в четырех стенах, похожих на подземный каземат.

Он едва ли не волком выл от безделья. Даже словесные оскорбления немытых козлов и чушкарей — как парень называл чужаков — не приносили прежнего удовлетворения. Что толку ругать даганнов, если эмоциональные выпады не достигают цели? Поэтому Айями, успев изучить характер парня, исходила беспокойством: а ну как вздумает выкинуть очередной фортель? Надо бы занять делом голову и руки постояльца, покуда не натворил бед.

Доморощенный плотник охотно откликнулся на предложение Айями, но возникла проблема с нехваткой подручных материалов. И единственный выход — мародерство в брошенных жилищах.

Айями высказалась категорически против этой затеи. И от своей просьбы хотела отказаться, но после долгих обсуждений и споров троица худо-бедно пришла к компромиссу. В конце концов, Айрамир и так стучит молотком день-деньской, и лишь полностью глухие и слепые соседи до сих пор не догадались, что Эммалиэ обзавелась "племянником". Парень потихоньку исследует покинутые квартиры, не нарываясь на знакомства с жильцами, благо, последних в доме — по пальцам пересчитать.

Айями согласилась через силу, скептически, но Айрамир взялся за дело с энтузиазмом. Эммалиэ провела краткую экскурсию по подъезду и предупредила соседей, чтобы те не поднимали панику, столкнувшись с парнем.

— Родственник мой на побывку приехал, помогает, чем может, хоть и инвалид, — пояснила соседке с верхнего этажа, не вдаваясь в подробности выдуманного увечья.

Айрамиру же напомнила:

— На холоде не задерживайся, иначе никогда не вылечишься. И даганнам не накостыляешь.

Иронию Эммалиэ парень воспринял вполне серьезно. Отодрав ломиком подходящие доски, относил к себе. Гвозди вытаскивал и отбивал, выравнивая, а пилмат строгал и шкурил. Однако в полной изоляции Айрамир пробыл недолго. И вскоре познакомился с Сиоремом, мужем Ниналини. Чтобы мародёрство да прошло без его участия?

Однажды Айями с удивлением отметила, что в речи парня проскальзывает имя соседа, причем Айрамир отзывался о нем уважительно и с почтением.

— Сиорем говорит, весной Сопротивление задаст жару даганским козлам. Когда снег сойдет, вломим гадам под зад.

— Откуда он знает? Он связан с Сопротивлением?

— Конечно, — ответил Айрамир убежденно. — Серьезный мужик, понимает, что и к чему. Разбирается в политической обстановке.

— А какая она, обстановка? — спросила Айями.

— Такая, что не следовало нам полагаться на риволийцев. И доверять им не стоило и не стоит. А нужно надеяться только на себя.

Сиорем говорит то... Сиорем говорит сё... Сиорем считает так... Сиорем думает эдак... — всё чаще эти фразы мелькали в речи парня. И градус воинственности поднялся, вернувшись к прежним высотам.

— Вот видишь, Айя, когда один человек признает в другом авторитета — за ум или за силу — он начинает заглядывать ему в рот, говорит чужими словами и думает чужими мыслями, — заметила как-то Эммалиэ.

— Сиорем старше и опытнее. Немудрено, что Айрамир к нему прислушивается. Они оба воевали и повидали всякого, поэтому у них много общего.

— Боюсь, из этого знакомства Айрамир вынесет мало полезного. Вроде бы Сиорем — неплохой человек, а вызывает у меня настороженность. Не верю ему, как ни пытаюсь.

Быть может, оттого что Сиорем — жмот и привечает тех, в ком видит пользу. Но в таком случае от знакомства с Айрамиром ему нет никакой выгоды. С парня-то и взять нечего, кроме умелых рук.

Однако ж, наивности Айями хватило бы на целое поле, не то что грядку.

Как-то вечером Айрамир предложил:

— Приспросись у черномазых, пусть заплатят часть пайка куревом.

— Зачем? — удивилась Айями.

— Папиросы сейчас в ходу. Дороже золота.

— И как ты представляешь? Я же не курю. Даганны сразу раскусят обман. Решат, что прошу для мужчины, и наведаются с обыском.

— Не раскусят, если соврешь убедительно. Скажи, что курево нужно для обмена на дефицитные товары.

— Сам придумал, или кто-то надоумил?

Парень запнулся, и секундная заминка подтвердила предположение Айями.

— Я не пацан, чтобы меня учить, — ответил с вызовом.

— Думаешь, даганны не поймут, что я лгу? Они платят достаточно, чтобы моя семья не голодала. Часть пайка можно обменять на дефицит, и для этого не нужны сигареты. Мама так делает. Выменяла на брикеты шубку для дочки. И гвозди с мылом.

— Скажи уж проще, что не собираешься помогать, — бросил раздраженно парень.

— Кому? Тебе или Сиорему?

— Какая разница? В кои-то веки тебя попросили помочь, а ты лезешь в бутылку.

— Знаешь, что? — вспыхнула Айями. — Вот пойди и попроси у даганнов. А лучше заработай на курево.

И вышла, хлопнув дверью.

Кипела Айями и возмущалась. Тем, что Айрамир, горячо ненавидя даганнов, не раз упрекал её в продажности за жратву. А сегодня обвинил в нежелании прогнуться перед чужаками. И тем возмущалась, что без чужых подсказок парень никогда бы не догадался попросить.

Если уж на то пошло, она могла бы пойти Айрамиру навстречу, не маячь за спиной того тень соседа. Ишь манипулятор! Айями бы придумала логичное объяснение, чтобы даганны не заподозрили подвоха и без задней мысли оплатили работу сигаретами или папиросами.

Но на самом деле ситуация была щекотливой. Потому как господин подполковник мог преподнести всё, что Айями ни пожелает. Стоило лишь попросить. Курево в обмен на свечи? Нет проблем, завтра привезут ящик свечей. Махорка взамен отреза ткани? К чему усложнять, рулон драпа немедля доставят к порогу. А вздумай Айями настаивать на обратном, Веч мгновенно сделает далеко идущие выводы. Она женщина одинокая, не курящая, значит, просит сигареты для мужчины. Страшно представить, что надумает господин подполковник и что предпримет. Не поздоровится никому.

Поэтому Айями, подумав, выбрала бойкот. И перестала общаться с парнем. Относила миску с кашей в квартиру по соседству и уходила, не сказав ни слова. Айрамир тоже отвечал молчанием — хмурым и насупленным.

— Что происходит с парнем, не знаешь? — спросила Эммалиэ за ужином. — Вместо "здрасте" буркнул что-то невнятное. Пилит и строгает, рта не открывает. И злится, оттого что за день изрезал все пальцы. Я только и успевала, что бинтовать.

— Ну и пусть молчит. Надоело слушать, как он нахваливает своего кумира, — проворчала Айями.

— Сиорема, что ли? Не знаю, какая кошка меж ними пробежала, но намедни рассказала мне соседка, что наш постоялец сцепился с Сиоремом. А Ниналини подняла визг, перепугав половину дома.

— Из-за чего? — изумилась Айями.

— Люня, кушай аккуратно, не пачкайся, — сказала строго Эммалиэ. — Еда — не для баловства.

Дочка, успевшая соорудить из каши высокую горку, с разочарованным вздохом зачерпнула ложкой от съедобной макушки.

— Если разузнаю подробности — поделюсь, — пообещала Эммалиэ.

И не подвела. Следующим же днем, благодаря сарафанному радио, прояснила суть конфликта между мужчинами и довела до Айями, когда та вернулась с работы.

— Из-за тебя повздорили. Сиорем, сама знаешь, бывает груб и несдержан на язык. А Айрамиру не понравилось, как сосед о тебе отозвался. Вот и всё.

Добрая и заботливая Эммалиэ. Старается уберечь от колких слов и недобрых взглядов. Потому как история, которую Ниналини поведала соседкам из первых уст, перевралась и насытилась несуществующими подробностями.

Конечно же, рассказчица, не стесняясь в выражениях, озвучила, что Айями — даганская шлюха и бессовестная лгунья, притворяющаяся невинной овечкой. И ввела парня, героя войны и завидного жениха, в заблуждение притворной скромностью. А когда Сиорем попытался открыть глаза младшему товарищу, тот накинулся с кулаками, отстаивая честь продажной амидарейки.

"Люди добрые, что же творится на белом свете? Неужто теперь принято убивать за правду?" — зазвучали воображаемые слова соседки в голове Айями, а воображаемые слушательницы сочувственно закивали, поддакивая. — "Бесстыжая девка и с чужаками спит, и перед нашими мужчинами готова раздвинуть ноги. Двуличная предательница!"

Об одном не упомянула трусливая Ниналини. Её муж, разозлившись отказом Айями, не пожелавшей достать даганские сигареты, высказал в сердцах всё, что думает по поводу зазнавшейся гордячки с первого этажа. И добавил бы немало красочных эпитетов, но Айрамир, схватив его за грудки, притянул — лицо к лицу, нос к носу — и процедил:

— Не смей! Она мне жизнь спасла, Хикаяси отвадила. А ты — никто.

Еле вырвался Сиорем из стальной хватки парня. Тут и женушка подоспела, заголосив истошно: "Караул! Убивают!"

— Что же, теперь у них дружба поврозь? — спросила Айями, потирая растерянно лоб. — И всё из-за меня.

— В том нет твоей вины, — ответила Эммалиэ. — Думаю, рано или поздно Айрамир бы понял, что у старшего товарища душа с червоточиной.

— Теперь Сиорем нас сдаст, — встревожилась Айями.

— Сейчас не сдаст. Слишком явно укажет на него. Такие люди вредят исподтишка. Выждут и ударят. Поэтому надо бы Айрамиру задуматься о том, как быть дальше. Идти с повинной к даганнам или... бороться, — закончила Эммалиэ тихо.

Вечером Айями заглянула в квартиру напротив. Поставила миску и села рядом с Айрамиром, строгавшим лучины из доски.

— Привет. Как продвигается заказ?

— Скоро закончу, — сказал парень, подвинувшись. — Завтра или послезавтра. Поставлю ставни ближе к вечеру, чтобы не привлекать внимание.

— Верная мысль. Спасибо.

Воцарилась тишина. Не гнетущая, которая давит грузом взаимных обид, а неловкая, когда участники ссоры хотят примирения, но не могут подобрать нужных слов.

— Ну ладно. Пойду я. Спокойной ночи, — сказала Айями, встав.

— И тебе, — отозвался Айрамир, прервав свое занятие.

Посмотрел вопросительно и, поймав ободряющую улыбку Айями, неуверенно ответил тем же.

Добрые отношения разрушить легко, а восстановить непросто. Но когда сделан первый шаг, тяжесть падает с плеч, и не мучают угрызения совести.

Этим вечером Аяйми уснула с легким сердцем и с улучшившимся настроением.

Айрамир установил ставни быстро и со знанием дела. Прибил петли с улицы и укрепил засовами изнутри, в квартире. Выбрал время, когда вечерние сумерки жидковаты, а свет даганских фонарей неярок. И соблюдая конспирацию, припадал на левую ногу, чтобы любопытные горожане приняли издалека за своего.

Эммалиэ увела дочку к знакомым в гости и заодно по делу — примерить зимнюю кроличью шапку.

— Не разувайся, полы холодные, — предупредила Айями, впустив парня в квартиру.

— Ничего тут у вас. Обжито, — сказал он, обойдя жилище. Глянул мельком на домашний огород Эммалиэ в тазах и ведрах и на Люнечкины игрушки, кинул взгляд на фотографию с комода, зато присмотрелся к нибелимовому светильнику.

Айями нервно сглотнула. Хорошо, что она заранее спрятала в кладовке изобилие съестных припасов, дарованных господином подполковником. Не то парень пожалел бы, что вступился за неё перед Сиоремом.

Прикрепив ставни, Айрамир заодно починил хлипкий рукомойник и поправил дверцу покосившейся тумбочки. А вот шаткий стул забрал, чтобы отремонтировать без спешки на своей территории. И к возвращению домочадцев показал, как пользоваться ставнями, не выхолаживая жилье.

— Замечательно, — сказала Айями. — Досочка к досочке. Ровненькие, гладкие. И ни щелочки. Молодец.

Айрамиру польстила похвала.

— Проще простого, — отмахнулся он небрежно. — Обращайся, если что.

И Эммалиэ отметила, что ставни — основательные и добротные, а конструкция продумана так, что с улицы не представляется возможным снять створки с петель и забраться в квартиру.

— Парень не воевать должен, а строить. Возводить. Руки-то у него золотые, и голова варит, — поделилась своими размышлениями с Айями.

Так-то оно так. Но какой путь выберет Айрамир?

Решать ему.

Как представился случай, отправилась Айями в больницу. Обстучала снег, налипший к сапогам, и вошла в безлюдный холл.

Крыльцо пустовало: то ли выздоравливающие даганны разбрелись по палатам, то ли всех пациентов вылечили, и они разъехались по гарнизонам. Скучающий дежурный при входе проводил посетительницу пристальным взглядом.

— Ну, здравствуй. — Оторвав голову от записей, Зоимэль поднялась из-за стола, и женщины обнялись. — Давненько тебя не видела. Как жизнь?

Айями вынула из сумки пустые упаковки из-под лекарств.

— Вот. Принесла, как договаривались.

Реакция врачевательницы вызвала недоумение. Женщина приложила палец к губам и потянула за собой.

"Могут прослушивать" — написала на листке и добавила: "Даганны".

— Присаживайся, — сказала как ни в чем не бывало, и Айями машинально опустилась на предложенный стул, вникая в суть прочитанного. И огляделась с подозрением по сторонам, выискивая подслушивающее устройство, хотя смутно представляла, как оно может выглядеть. Должно быть, спрятано в шляпке гвоздя или в плафоне.

Врачевательница протянула листок с карандашом, и Айями написала: "Откуда вы знаете?", показав пальцем на ухо.

"Сделала выводы. Наблюдала" — ответила Зоимэль строчкой ниже. — "Не молчи, иначе они заподозрят".

Айями представила, как на другом конце невидимой линии сидят даганны в военной форме и в наушниках, а бобины магнитных лент крутятся лениво, и каждое слово отпечатывается на узкой нескончаемой полоске. Представила — и растерялась. И о чем прикажете говорить? Не об Айрамире же.

"Нас слышат, но не видят" — подбодрила Зоимэль.

— А-а... выглядите неважно, — сказала Айями первое, что пришло в голову. — Вам бы отдохнуть, отлежаться.

— Какое там. Помимо прочих проблем у пятерых пленных выявлены признаки запущенного туберкулеза. Г'Оттин... военный врач подтвердил диагноз. Больных освободили от работ и поместили в отдельную камеру. Но это пустые меры предосторожности. Не знаю, что и делать, — покачала головой Зоимэль.

— Почему?

— Необходимы лекарства. Необходим уход. Болезнь неизлечима и заразна. А даганнам не нужна обуза.

Айями оглянулась испуганно на дверь. Сейчас в кабинет ворвутся военные и скрутят смелую на язык Зоимэль. Однако та и не подумала остановиться.

— Требуется комплексное лечение и хорошее питание. Больных необходимо изолировать, — сказала в пустоту и, как показалось Айями, демонстративно повысила голос. — Сама посуди. Наверняка случаи туберкулеза выявлены и в других тюрьмах. А кому нужны безнадежно больные, если здоровые едва сводят концы с концами? Как думаешь, даганны станут нянчиться с заболевшими?

— Не знаю, — ответила Айями неуверенно.

"Не бойся. Не арестуют" — вывела рука Зоимэль на бумаге. — "Третью неделю испытываю их терпение".

Похоже, она нисколечко не боялась возможной репрессии и провоцировала невидимых слушателей при любом удобном случае.

— А как люди борются с неизлечимыми болезнями? Кардинально. Вырывают источник болезни под корень, — сказала Зоимэль мрачно.

Айями сдавленно ахнула, прочитав по глазам собеседницы об участи, уготованной туберкулезникам. Победители поступят просто. Вывезут заболевших в глухомань и расстреляют. Ни забот, ни хлопот, ни угрозы эпидемии при минимуме затрат.

— Так называемый естественный отбор, при котором выживает сильнейший, — продолжила с сарказмом врачевательница, переключив внимание на решетку вентиляции.

"Там?" — кивнула Айями в сторону сетчатого квадратика.

"Не уверена" — покачала головой Зоимэль. — "Где угодно".

— Как дела у Люни? — спросила она, развеивая гнетущую тишину. И поиграла бровями, мол, поддерживай разговор.

— Люня... э-э-э... грызет кубики... — отозвалась Айями, с трудом отведя взгляд от вентиляционного квадрата. Ей почудилось, что за сеткой маячит чье-то лицо.

— Какие кубики? — нахмурилась врачевательница.

— Деревянные. С буквами. Из азбуки.

Зоимэль улыбнулась.

— А-а, это из-за недостатка жесткой пищи. Деснам нужен массаж. Эх, Люне не помешала бы морковь. И яблоки с капустой...

— Мы обмениваем понемногу на рынке. Сейчас никого не удивить прессованной крупой, и деревенские задирают цену. Недавно вот морковку выторговали. Вроде бы на вид не квелая, а на вкус жесткая и не сочная. Люня капризничает, поэтому приходится натирать и подслащивать мёдом.

Врачевательница посмотрела поверх очков, сползших на кончик носа.

— Мёдом? Я не ослышалась?

— Нет, — ответила тихо Айями и подвинула сумку. — А это вам и вашим мальчикам.

Зоимэль заглянула внутрь.

Айями знала, что та увидит в сумке. Крупяные брикеты, мясные консервы и сладкие деликатесы, дарованные господином подполковником. И опустила глаза, приготовившись услышать изумленное: "Откуда?"

— Мда, — кашлянула хозяйка кабинета и сняла очки.

Ни порицания, ни осуждения. Вместо этого удивление, впрочем, быстро сменившееся озабоченностью.

Зоимэль взялась за карандаш.

"Кто он?"

Смешная и наивная Айями. Забыла, что врачевательница — мудрая женщина и понимает без лишних слов.

"А'Веч. Заместитель полковника" — оставила Айями строчку ниже.

Зоимэль потерла переносицу, размышляя.

— Ну что ж, коли ты заглянула в гости, не грех воспользоваться моментом. Разденься до пояса, послушаю легкие.

Айями и удивиться не успела, а врачевательница застрочила на листке:

"Я не смогу помочь с контрацепт. И даг. запретили прерывать!"

— Дыши. Еще дыши... Глубже.

"Понимаешь, на что подписалась?" — нацарапала Зоимэль и, получив утвердительный кивок, продолжила: "Что с циклимами?"

Нету — последовал молчаливый ответ, исполненный смущения. Оказывается, мимика бывает достаточно красноречива.

— Теперь повернись... Дыши...

Айями огляделась по сторонам. Чудно. И путанно. Невидимые слушатели думают, что в кабинете идет осмотр, в то время как женщины сидят возле стола и ведут диалог на бумаге.

"Никогда не думала, что стану радоваться отсутствию циклимов. У тебя есть отсрочка. Но продукты не возьму".

— Вдохни и задержи дыхание.

"Почему?? Мне они не нужны!" — написала торопливо Айями и зачеркнула последнее предложение. — "Мы не голодаем. А у вас двое детей!"

— Повернись к окну. Открой рот, я посмотрю на миндалины.

"Это неправильно" — вывела рука Зоимэль.

Айями посмотрела с отчаянием — так, словно ее ударили по щеке, отвергнув помощь.

Вот, значит как. Зоимэль брезгует принять продукты, заработанные торговлей телом. Те, что преподнес враг, оплатив услугу интимного свойства. Врачевательнице противно к ним прикасаться, не то что есть.

Очевидно, Зоимэль прочитала по лицу посетительницы, что та унижена отказом.

"Айя, ты не обязана! Тебе еще дочку поднимать! И об Эм. подумай" — накарябала наскоро и криво-косо.

— Миндалины увеличены. Рыхлые, красноватые.

— Я недавно простывала, — ответила Айями машинально. Надо же, воображаемый осмотр — и в точку.

— Значит, не долечилась, — сказала назидательно Зоимэль. — Не застуживай ноги. И на улице не задерживайся, сразу домой. Полощи горло соленой водой. Простой рецепт, дешево и сердито.

"Нам хватит. Раздайте тем, кому они нужнее. Только не говорите, от кого и как", — написала Айями, чувствуя, что запылали щеки. От обиды и от стыда.

— Я пойду, — поднялась она со стула.

Вскочила и Зоимэль.

— Айя, сядь!

"Я знаю, чего тебе это стоило. И не могу ничего предложить взамен".

Зоимэль махнула рукой с досадой. Подчас изъясняться вслух гораздо проще, нежели пытаться донести мысль на бумаге.

"Вы уже достаточно дали. У меня есть Люня".

"Хорошо. Айя, я премного благодарна за поддержку".

Пустое, — отмахнулась Айями.

— Погоди-ка, не уходи. Посиди немного. Других пациентов у меня нет, а свободное время есть. Вот, почитай брошюрку об уходе за полотью рта. Думаю, стоматологии в нашем городе больше не будет. Чем чистите зубы? — спросила Зоимэль, сунув в руки медицинский журнал, датированный довоенным годом. И показала знаками — перелистывай, чтобы шуршали страницы.

— Смешиваем зубной порошок с содой и солью. Его мало осталось. А Люня предпочитает вообще не чистить. Ленится.

Зоимэль рассмеялась, и напряжение, повисшее в воздухе, начало отпускать.

— Внушайте Люне, что зубы нужно беречь смолоду, даже молочные. Уж не знаю, когда доведется их пломбировать. И доведется ли вообще, — сказала врачевательница и взяла чистый листок взамен исписанного.

"Как ваш пациент? Люня по легенде вызд. и мой визит без прич. вызовет подозр-е".

"Кашляет, но идет на поправку. И мается. Боюсь, натворит дел".

"Сдастся даг?"

"Нет. Хочет в Сопрот-е" — написала Айями. — "Но не знает, как связаться с нашими".

"Не передумает?"

"Нет. Я уверена"

Зоимэль прокрутила карандаш меж пальцев.

"Если он твердо решил, я помогу. Сведу с нужными людьми".

От изумления Айями едва не уронила журнал, лежавший на коленях.

Зоимэль и Сопротивление?! Не может быть. Наверное, это шутка. Или Зоимэль имеет в виду совсем не то.

"У меня тоже укрывается один из наших" — написала врачевательница, и Айями уставилась на неё потрясенно.

"А как же мальчики? Вдруг сболтнут?" — вывела она поспешно и наморщила лоб, вспоминая. Детям умершей соседки, взятым Зоимэль под опеку, было двенадцать и десять лет соответственно.

"Наоборот. Они отличные помощники. Всё видят и замечают. А даг. не обращают внимания на детей".

Невероятно! Мелкотня на подхвате и выполняет разные поручения. Шпионы сызмальства, ставшие взрослыми не по годам.

"Как зовут вашего жильца? А. сбежал из пос. с 2 товарищ." — приписала Айями.

"Пока что не говори ему ничего. Иначе сорвется и не долечится. Намекни, пусть выздоравл. побыстрее".

"Конечно!!!"

"И никому ни слова. Не проговорись даг".

"Да! Да!"

Неожиданно Айями пришло в голову пугающее предположение.

"Вы под подозрением?" — дописала она на листке и показала на вентиляционную решетку.

"Не думаю. Прослушку поставили на всякий случай. Уверена, ратушу тоже напичкали" — ответила строкой ниже Зоимэль.

Айями похолодела.

Если врачевательница права, значит, и в комнате переводчиц тоже стоит прослушивающее устройство. А что? Очень удобно. Не сходя с места, узнавать, о чем судачат амидарейцы и какими тайнами делятся. На прием к Зоимэль с утра до вечера тянется народ, и помимо болячек люди хотят выговориться — о тяготах жизни, о неуверенности в завтрашнем дне, и о недовольстве порядками оккупантов.

"На том и порешим. А теперь надо уничтожить нашу переписку" — Поставив точку, Зоимэль заговорщически подмигнула.

— До свидания, Айя. Заглядывай непременно.

К вечеру Айями наконец смогла унять взбудораженность, вызванную визитом в больницу. Но мысли неустанно возвращались к разговору с Зоимэль.

Айями раз за разом прокручивала в памяти свои слова и ответы собеседницы. Не сказалось ли что-нибудь, могущее заинтересовать даганнов?

Откуда у Зоимэль уверенность, что за ней следят на расстоянии? Очевидно, тому есть неопровержимые факты. И подслушивающее устройство установлено недавно, потому что в последнее посещение больницы разговор Айями с врачевательницей был куда откровеннее и касался раненого паренька, найденного на улице.

Если Зоимэль права, то и беседы переводчиц прослушиваются. Записывается каждый чих, анализируется каждое слово. И результаты немедля докладываются господину подполковнику.

О чем говорилось с коллегами? О каких секретах шептались переводчицы?

Не выдержав, Айями закружила по комнате. Схватила тряпку — вытереть пыль и заодно привести расшалившиеся нервы в порядок.

Навскидку не вспоминалось ничего, что имело бы важность для даганнов. И все же Айями чувствовала себя букашкой, которую посадили в банку, чтобы через стекло наблюдать за трепыханьем. И посмеиваться над предрассудками, слушая рассуждения амидареек о варварских замашках чужаков.

Нужно при первой же возможности предупредить коллег, чтобы впредь соблюдали осторожность в высказываниях.

А Зоимэль умна. И наверняка быстро вычислила прослушку. Не зря Айями восхищалась незаурядными способностями и смелостью врачевательницы. Но почему-то никоим образом не проводила параллель между Зоимэль и Сопротивлением. Наверное, потому что профессия доктора — мирная и аполитичная. А еще потому что кто-то кричит на всех углах о связи с партизанами, а кто-то помогает им тихо и незаметно. И остается в тени, как истинный патриот.

А сумка с продуктами обязательно внесет полезный вклад в общее дело. Во всяком случае, Зоимэль не ринется в торговые ряды, чтобы обменять консервы на муку и яйца. В этом отношении она честна и неподкупна.

К тому же, Зоимэль — человек широких взглядов. И не открестилась от знакомства, узнав, что Айями "закрутила" с даганном. Наоборот, не побоялась доверить свой секрет. Вдруг мужчина, укрывающийся у врачевательницы, окажется товарищем Айрамира? Было бы чудесно, если так.

Прихватив ужин с пылу с жару, Айями отправилась в квартиру напротив.

Айрамир мастерил тележку из остатков пилмата. Стул он давно починил и вернул женщинам.

— Как дела? — спросила Айями, присев на краешек кровати.

— Сносно. Если всё получится, у нас будут две тележки. И воды будет вдвое больше. Думай, где раздобыть второй бидон.

— Можно выменять. Люди уезжают из города и оставляют всё лишнее и ненужное, — ответила Айями.

Слова парня смутили. Он сказал: " у нас будут". Означает ли это, что Айрамир признал себя частью её маленькой семьи? Например, племянником Эммалиэ. И тогда не понадобятся прятки в заколоченной квартире, и исчезнет страх перед облавой или доносом.

Но чтобы ходить по улицам без опаски, нужна достоверная легенда и документы. Пропуск, который выдают в комендатуре. Хотя совсем необязательно даганны, вручив бумажку с печатью, отпустят парня на все четыре стороны. Сперва ему устроят допрос с пристрастием. И арестуют, посчитав неизвестного амидарейца опасным. Не поможет и вымышленное родство.

Придется подключать авторитет А'Веча. От Айями потребуется все её умения, чтобы уговорить господина подполковника, и он замолвит словечко за "кузена".

— Хочешь сдаться даганнам?

Айрамир поднял глаза от тележки.

— Шутишь, наверное? Ни за что и никогда. Не собираюсь добровольно наниматься рабом.

Ясно. Значит, ни при каких обстоятельствах парень не поступится своей гордостью.

— Рана почти зажила. Скоро совсем поправишься. Думал, чем займешься?

— Прогоняешь? — сощурился Айрамир.

— Нет, конечно. Но здесь оставаться небезопасно. Слишком много людей о тебе знает. Могут сдать в любой момент.

— Согласен, — кивнул он. — Я ушел бы сегодня, было б куда идти.

— А Сиорем? Он ведь связан с Сопротивлением. Может, сведет с нужными людьми?

— Сиорем? — усмехнулся парень. — Связан он, как же... Знаешь, вначале войны служил в нашем полку интендант. Заведовал жратвой и портками. На передовую и носа не совал, берег в тылу казенное добро и ж*пу. И надо же, умудрился схлопотать пулю в зад. Нам тогда раздали новые винтовки. Само собой, началась пристрелка, и случайный рикошет попал в интенданта. Бедняга визжал как резаный. То-то смеху было. А в конце войны я снова его встретил. От нашего полка одно название осталось, и я мотался по частям как неприкаянный. Шел, куда пошлют. А интендант дослужился до майора запаса. Заведовал материальными складами. И ж*пу отъел. Щеголял медалью "За доблесть в бою" и хвастал тяжелым ранением. А что в задницу его схлопотал — о том помалкивал, свидетелей-то не осталось. А сам ссался в подштанники, завидев живого даганна.

— Причем тут интендант? Это Сиорем? — спросила Айями.

— Не причем. Не он это, — отозвался раздраженно парень. — Вспомнилось вдруг.

Айями пожала плечами. Что поделаешь, если у нее глупенький бабский умишко? Наверное, Айрамиру обидно, что, побывав в пекле войны, он остался без заслуженной награды, а подхалим и трус сделал карьеру и назван героем. Что ж, проворные люди попадаются и мирное время, и в военное. Умеют пристраиваться с выгодой и пускают пыль в глаза.

— Не верь всему, что говорят, — сказал парень. — И всему, что видишь, тоже не верь.

Айями не стала спорить.

— Постараюсь. А тебе велели передать: чем быстрее выздоровеешь, тем скорее попадешь к партизанам.

— Неужели? И кто же такой беспокойный выискался? Посмотрел однажды в окно и решил обо мне позаботиться, — поддразнил насмешливо Айрамир. — Смахивает на сказочку. Я вот думал-думал и пришел к выводу, что никакого Сопротивления не существует.

Да, праздное безделье не прошло даром для парня, и убеждения обрели пессимистичный окрас.

— Неправда, — заявила Айями. — Я тоже считала, что людям нужно во что-то верить, вот они и выдумали Сопротивление. Но оно есть. И действует. Об этом мне сказал человек, которого я уважаю и всецело ему доверяю. Он не солжет.

— Ну-ну. Я хоть сейчас могу уйти. На ногах стою и с оружием справлюсь. Отведешь к своему человеку?

— Отведу, когда выздоровеешь, — сказала твердо Айями. — Никто не собирается с тобой сюсюкаться. А то направят в разведку, и в самый ответственный момент ты раскашляешься. И сам попадешься, и товарищей подведешь.

Но парень не особо проникся словами о партизанском движении. Потому что не поверил, посчитав неубедительными. И потому что не признавал должного авторитета у Айями.

— Возможно, один из твоих товарищей жив. И тоже укрывается здесь, в городе.

— Уверена? — Айрамир подскочил радостно и тут же сел обратно. — Как его зовут? — спросил сдержанно. — Вдруг это не он? Как ему удалось сбежать?

— Вот долечишься, тогда и скажу, — ответила Айями. — Приятного аппетита.

А через два дня в квартиру Айями привезли картонную коробку. Широкоплечий рослый солдат занес посылку и поставил у порога. Внутри оказались яблоки — душистые, ароматные, сладкие. И мытая морковь россыпью. Ярко-оранжевая и невероятно вкусная.

— Я решила, что это игрушки. Из пластмассы, — сказала Эммалиэ, глядя, как Люнечка с превеликим удовольствием грызет сочный корнеплод и раскладывает кусочки по тарелочкам, намереваясь устроить пир для игрушек.

— И я, — кивнула Айями. — Разве бывает такая морковь? А яблоки... От запаха можно слюной захлебнуться, не то что от вкуса.

— Кто бы мог подумать... — пробормотала Эммалиэ. — Господин А'Веч чрезвычайно внимателен... И заботлив.

Ее растерянность можно понять. И Айями оробела, оценив масштаб щедрости господина подполковника. Чтобы яблоки да зимой? Духмяные, налитые соком, словно только что снятые с ветки. Частичка лета, поселившаяся в квартире, за окнами которой кружит метель. Гудит непогода в вентиляционной шахте и пытается пролезть под сомкнутые ставни.

Вовек не отблагодарить господина подполковника. Ни словами, ни "занятиями" на тахте.

И вдыхая аромат спелых фруктов, признала Айями правоту врачевательницы. Знать, не ошиблась Зоимэль в своем предположении о прослушивании.

___________________________________________

Мехрем* — содержанка, проститутка

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

34

Он приехал после бурана, когда горожане успели протоптать тропинки, а машины расчистили дороги, и теперь вдоль обочин громоздились снежные хребты.

А'Веч встретил утром на крыльце ратуши. Прислонился к перилам и курил, наблюдая за спешащей Айями.

И сбился шаг, а сердце взволнованно подпрыгнуло. Потому как, заметив издали знакомую фигуру, Айями вдруг поняла: оказывается, она скучала. Но ни в какую не хотела признавать.

Забылось всё: и натянутость, возникшая перед отъездом господина подполковника, и неловкость из-за его исключительной щедроты. И неприятное открытие о прослушке тоже забылось, хотя первое время Айями коробило при мысли о том, что А'Веч регулярно читал стенограммы разговоров. Или, надев наушники, бесцеремонно вникал в болтовню амидареек.

Однако, обдумав, Айями нашла оправдательные доводы в его защиту. По всему выходило, что в комнате переводчиц нет микрофонов. Иначе господин подполковник сразу бы узнал о домогательствах приезжего капитана, и не закрутилась бы карусель с недоговорками, недопониманием и беспочвенными подозрениями. Ну, а шпионское устройство в больнице установлено не по личной прихоти, а потому что так полагается. Прослушка — обычное дело для военных.

Об этом и постоялец сказал, когда Айями поинтересовалась: могут ли даганны поставить следящую штучку в квартиру. "Жучок" — поправил Айрамир авторитетно.

— А смысл? — пожал он плечами. — Чтобы узнать, о чем треплются в твоем доме, придется незаметно установить микрофоны во всех квартирах. И вывести провода к единому разведывательному пункту. Поставить аппаратуру. Запустить генератор для электричества. Опять же, какова цель слежки: слушать или записывать на пленку? Необходимо держать несколько человек для круглосуточного наблюдения. И отапливаться. Нет, это невыгодно. Хотя иногда и выгодой поступаются, если думают, что поднадзорный объект владеет ценной информацией. А с тебя-то что взять? Слухи да сплетни.

— Ну... я же переводчица. Мало ли что могу утаить, — сказала Айями, уязвленная пренебрежительным тоном парня.

— Ну и что? Ты же ничего не видишь, ничего не знаешь. Уткнешься с утра в бумажки — и так до вечера.

— "Поднадзорный объект", "жучок", — передразнила Айями. — Откуда нахватался-то?

— Товарищ рассказывал. Ему в училище разведдело читали.

— А на работе могут поставить прослушку? — допытывалась Айями.

— Вполне. Еще ставят там, где бывает много народу, и большая проходимость, — ответил парень. — Я бы и в храме поставил, в исповедальне.

Айями лишь головой покачала в ответ на святотатственные слова. Хотя кто знает? Не исключено, что и церковную обитель напичкали микрофонами и записывают на ленту откровения прихожан. А господин подполковник в любой момент мог отдать приказ: оборудовать комнату переводчиц следящими устройствами. В целях неповторения неприятных казусов с сородичами-даганнами.

Поэтому, придя на следующий день на работу, Айями поступила так же, как и врачевательница. Но сперва обошла помещение, выискивая подозрительности. И пускай не обнаружилось ничего, мало-мальски внушающего сомнение, всё ж Айями написала краткую записку и положила перед напарницей. Прочитав, Мариаль вскинула встревоженный взгляд. Значит, не догадывалсь, — поняла Айями.

"Спасибо" — ответила Мариаль строчкой ниже. — "А дома?"

"Вряд ли" — успокоила Айями, а после избавилась от улики как заправский шпион. Изрезала мелко-мелко, посчитав, что подслушивателей — если таковые имеются — может заинтересовать звук рвущейся бумаги.

Теперь переводчицы обдумывали фразы перед тем, как произнести вслух. Незначащие разговоры предназначались для чужих ушей, а важные поверялись бумаге. И на шутки Имара женщины отзывались настороженно, заставляя его недоумевать. Наверное, Имар решил, что амидарейки поддерживают смех из вежливости, а на самом деле чужеземный юмор им непонятен.

Дни текли, объем работы не уменьшался, словарный запас даганского пополнялся, а господин подполковник не возвращался. И Айями начала испытывать смутное беспокойство. Чтобы отвлечься от тревожных раздумий, не раз проигрывала в воображении сцену встречи: где и как та произойдет; что скажет Айями, а что ответит А'Веч.

И вот он приехал — как всегда неожиданно, сколько бы ни готовилась Айями, репетируя. И встречал на крыльце, затягиваясь сигаретой и выпуская дым струйкой. Как обычно, как всегда. Словно бы и не уезжал.

— Здравствуй... те, — сказала Айями, добавив окончание — не для него, а для двух офицеров, показавшихся в дверях. Чтобы соблюсти приличия при посторонних. И дистанцию.

— Здравствуй, — кивнул А'Веч. Бросив окурок на снег, отсалютовал сослуживцам и вошел в фойе вслед за Айями.

Так и следовал за ней по лестнице — тремя ступеньками ниже.

Так и разошлись в разные стороны. На втором этаже она — налево, а он — выше. Шла Айями, не смея обернуться. Но чувствовала кожей его взгляд, и нервы натянулись струнами.

И работа не заладилась. В третий раз Айями заправила печатную машинку бумагой и топнула сердито ногой, запортив лист. А отвлекалась оттого, что поглядывала беспрестанно на часы, следя за стрелками и подгоняя время к обеду.

Чтобы увидеть его.

Потому что он сильный и надежный. А еще заботливый и предусмотрительный, пожалуй, даже чересчур. И потому что тоже рад встрече, и чтобы это понять, не нужно обладать тонким чутьем. Достаточно видеть, как он пружинисто вскакивает с тахты и ждет, замерев, когда Айями подойдет ближе. Достаточно знать, что он отчитывал минуты до её прихода, сжимая и разжимая кулаки. От нетерпения.

Ну и пусть он опять увернулся, не позволив себя поцеловать. Зато не обделил вниманием изгиб шеи и прикусил мочку — в пылу утоленного желания. И опять распускал руки — беззастенчиво и нахально.

Айями не обиделась на мимолетное проявление брезгливости. Потому что у нее было достаточно времени, чтобы обдумать и... смириться.

Говорят, время — лучший лекарь. Но оно же — и лучший советчик. И неожиданно подкидывает здравую мысль, когда из ночи в ночь ворочаешься в постели без сна, и разные глупости лезут в голову.

Всего лишь следует относиться к плотским желаниям господина подполковника как к работе. Или как к необременительным обязанностям. И не принимать близко к сердцу ранее подмеченные унизительные мелочи.

А'Веч — человек военной выправки и не привык разлеживаться в обнимку с женщиной, тем более, с амидарейкой. Что до поцелуев... Айями привыкнет к их отсутствию. Почти привыкла. Притворяться же научилась. И впредь она не наденет на лицо маску обиженности, а будет приветлива и улыбчива с покровителем.

Что еще нужно мужчине, вернувшемуся из долгой поездки? Внимание и участие. Айями сможет, это нетрудно. В конце концов, это мизер по сравнению с масштабами заботы, коей окружил господин подполковник. Он — покровитель, она — содержанка, и у каждого из них свои обязанности, которые следует выполнять. Веч справляется на ура, а вот Айями проявила неуместную избалованность.

— Вы... ты надолго вернулся? — спросила она неловко, когда пришла очередь традиционного обеда, сервированного на двоих.

— Спешишь избавиться? — хмыкнул Веч. Отломил от лепешки знатный кусок и, свернув трубочкой, отправил в рот.

На этот раз господин подполковник не церемонился и поглощал варево с завидным аппетитом. Правда, зачерпывал ложкой из отдельной кастрюльки. И надо сказать, Айями понравилось, как он ел. Кто-то вкушает пищу неряшливо, усеивая крошками стол, у кого-то дырявый рот, кто-то чавкает и с шумом втягивает суп, кто-то дует на горячую кашу так, что брызги разлетаются в разные стороны. А вот Веч ел... вкусно. Заразительно.

— Я беспокоилась. Вы... ты снова уедешь?

Он отставил ложку. Наверное, озадачился несвойственной разговорчивостью мехрем*.

— Ты... вы не подумайте, что я вынюхиваю. Просто никто не говорит толком, а вдруг что-нибудь случилось? То есть, мне неинтересно знать, случилось или нет, потому что это военная тайна... — запуталась в объяснениях Айями.

— Теперь уж нескоро уеду, — ответил Веч, забавляясь её бессвязным меканьем. — Ты ходила в больницу, — то ли спросил, то ли утвердил.

И тем самым, признал: даже отсутствуя, он не упускал Айями из виду. Дежурный указал в рапорте, а прослушка подтвердила.

— Да, — ответила Айями настороженно. К чему господин подполковник сменил тему?

— Я договорюсь с Оттином... нашим врачом. Он осмотрит тебя.

— Зачем? — испугалась Айями. — Я простывала недавно, но уже долечилась.

— Женщины не сильны в медицине. Я не доверяю вашей... докторице, — исковеркал господин подполковник профессию Зоимэль, видно, не смог подобрать правильное окончание.

— Почему это? Просто вы не знаете Зоимэль. У нее характер будь здоров. Несгибаемый. Быть врачом — её призвание, — сказала Айями убежденно. — Вы не доверяете женщинам, а я не доверяю мужчинам! И ходила в больницу не по нужде, а в гости.

Сказала — и прикусила язык. Догадался ли Веч, что часть его подарков "ушла" в другие руки? Наверняка В'Аррас докладывает начальнику по телефону о каждом шаге и слове Айями.

Судя по лицу, Веч не догадался. Но ждал разъяснений: с какой стати ей приспичило отправиться после работы в больницу? Визиты-то нечасты.

— Я многим обязана Зоимэль. Она спасла мою дочку. Люнечка родилась синюшной, не дышала уже.

— У нас твою дочь звали бы Луной, — сказал Веч ни с того, ни с сего.

— Звучит необычно. И непривычно, — ответила Айями с улыбкой, чем вновь обескуражила собеседника. Определенно, Веч не ожидал большой общительности от своей мехрем.

— Не страннее, чем ваши амидарейские имена, — ответил ворчливо.

— Спасибо вам... то есть, тебе, — поправилась Айями. — И особая благодарность от Люнечки. За морковь и яблоки. За мед и за леденцы. За всё.

Время, как лучший советчик, успело нашептать: ради неё, Айями, господин подполковник выдал военный секрет. Потому как, не узнай она о "жучке", этот вывод напросился бы сам собой, пусть и не сразу. Закономерное умозаключение, когда даганский солдат приносит посылку домой вскоре после разговора в больнице. И, похоже, Веч не исключал, что его мехрем догадается, но всё же отдал приказ, и помощник организовал доставку вкусностей.

— На здоровье, — ответил Веч, помрачнев. Свел брови, задумавшись о чем-то своём.

Айями закусила губу. Зря она открыла рот, чтобы выразить свою признательность. Высказала и, тем самым, напомнила господину подполковнику о должностном нарушении. Следует срочно исправлять оплошность.

— У яблок чудесный аромат. И морковка сочная и сладкая. Я тоже попробовала и до сих пор в восхищении. Вы... Для тебя нет ничего невозможного, — сказала Айями смущенно.

Любому мужчине приятна похвала, и нужно чаще говорить, что он особенный и неповторимый. И исподволь напоминать, что её, слабую и глупую женщину, пленила настойчивость и необыкновенная забота Веча.

— Ну да, — согласился он, нисколечко не оттаяв.

Но Айями не испугалась отчужденности, просквозившей в его голосе, и решила не отступать. В конце концов, амидарейка она или нет? И способность к дипломатии у нее в крови.

— У меня фасолевый суп. А у вас... у тебя другой? — потянулась, чтобы заглянуть в кастрюльку Веча. — Пахнет аппетитно.

— Не с фасолью, а с чечевицей, — поправил он. — А у меня со спаржей.

— Спаржа... знакомое слово. Это растение такое, да? В наших краях не выращивают. Можно попробовать?

Веч зафыркал через нос. Вроде как рассмеялся.

— Растение, да. У спаржи съедобные ростки. Но пробовать суп не советую.

— Ну хотя бы половину ложки, — не унималась Айями.

Неожиданно ей пришло в голову, что брезгливость Веча распространяется и на еду из общей посуды.

— Треть. А лучше три капли, — согласился он.

Налил шипучего напитка в кружку доверху и придвинул к Айями.

— Это ойрен.

А затем просветил, что необычная ложка с тонкой ручкой называется чумиш, а глиняный кувшинчик с остатками газированного питья — хумбар. И, не побрезговал зачерпнуть спаржевого супа своей ложкой, поднеся на пробу ко рту Айями.

Как и обещал, три капли. Но и того хватило, чтобы у неё выступили слезы, а дыхание перехватило. Спасительная кружка оказалась рядом, Веч вовремя её сунул в руки задыхающейся Айями. Освежающий напиток пролился в горло, охваченное огнем.

— Все святые, где тут спаржа? — просипела Айями. — Жидкое пламя, не иначе.

— Вызову врача, пусть осмотрит, — сказал обеспокоенно Веч, поднимаясь с тахты. — Этак и связки сжечь недолго.

— Нет! Не нужно, — ухватилась Айями за его рукав. — Скоро пройдет.

Господин подполковник уселся с недовольным видом и, хмурясь, ждал, когда она прокхыкается и осушит между делом вторую кружку ойрена.

— Это суп из перца, а не из спаржи. Из-за острых специй я не поняла её вкуса, — посетовала Айями шутливо, мол, не случилось ничего страшного, просто дегустация оказалась неудачной. Чем не повод для анекдота?

"— Девочка, а почему пятый день у тебя большие глазки?"

"— Это я, даганского супа поела, дяденька".

— Возможно, так и есть, — признал Веч. — У каждого блюда неповторимый вкус, и следует добавлять специи с умом, иначе получится бурда. А может, суп хорош, но все дело в том, что кое у кого нет закалки.

Айями поняла, что он поддержал шутку, ответив тем же, и рассмеялась. Получилось хрипло.

— У молодой спаржи сочные и сладковатые побеги. А выращивают её в темноте, — сказал Веч.

— Да, я знаю. Из школы, — кивнула Айями. — Считается, что это деликатес.

— Кому как. Обещаю, когда распробуешь, тебе понравится.

Он сдержал слово, и на следующий день Айями насладилась обедом, приготовленным из экзотического растения. И супом, и запеканкой и даже пирогом. Блюда оказались вполне съедобными, и присутствие приправ почти не ощущалось.

— Замечательно, — похвалила искренне Айями, отведав с аппетитом. Разумеется, после того, как Веч утолил свои мужские потребности. — Ваш повар — знаток кулинарии. Наверное, его удивляет, что приходится готовить без специй.

— Он плачет, — ответил Веч.

— Почему? — изумилась Айями.

— От расстройства. Разве можно не любить перец и хрен? И побольше, чтобы плавился язык, — пояснил господин подполковник. — Поэтому наш повар считает, что блюдо без специй — это деньги на ветер.

И опять Айями поняла: он шутит. И рассмеялась вместо того, чтобы обидеться и отгородиться молчанием.

Да и Веч посмеивался. Со вчерашнего дня его настроение улучшилось, и Айями признала, что выбрала правильную тактику: быть веселой, разговорчивой и почаще восторгаться умом и талантами покровителя. И тогда господин подполковник начнет посматривать на Айями не то чтобы завороженно, но по-особому. Безотрывно. Любуясь. И взяв положенное, не вскинется с тахты, а задержится. Проведет ладонью по ноге Айями — от лодыжки до бедра. И, развлекаясь, оттянет резинку чулок, чтобы та легонько хлястнула по коже.

А вечером домой доставят посылку с разными мелочами, среди которых найдется и мыло, и зубной порошок, и нитки в мотках, и растительное масло, и коробочка с приправами. А в отдельном пакете отыщутся странные беловатые стебли с ростками на конце и записка с размашистым почерком. А в ней — простой и доступный рецепт приготовления вкусного ужина из спаржи.

Господин подполковник, как и пообещал, о дальних поездках не помышлял. И встречи в кабинете перешли в категорию регулярных, с той лишь разницей, что случались днем или после работы. И с обязательной трапезой в довершение.

Айями не раз поблагодарила провидение за отличную идею, пришедшую однажды в голову. И старалась быть безупречной мехрем, чтобы угодить Вечу.

Мужскую физиологию не переделать, проще под неё подстроиться. Притерпеться. А в разговорах избегать скользких тем: о причинах долгих отлучек господина подполковника, о невнятном будущем, о судьбе населения Амидареи.

О чем же говорить? Например, о загадочном животном яке или о причине сладковатого запаха сигаретного дыма. Или о том, что даганских мальчишек сызмальства закаляют в ледяной воде горных озер, куряя с головой. Или о том, что любимое развлечение даганских мужчин — драка на ножах, похожих на когти хищника. Или о том, что от человека, нарушившего закон, отказываются сородичи. Клановый знак срезают, и преступник становится изгоем.

А еще, как ни странно, Веч рассказывал о даганской армии.

Например, о том, что зеленый ромбик из перекрещивающихся полосок на нашивке означает "военно-инженерная служба". Собственно, этот значок красуется на рукаве Имара и у других инженеров.

А еще в чужеземной армии есть медицинская служба и служба связи. Есть танковые войска, есть воздушные, а есть пехота. Только морских войск нету. Даганния расположена в центре континента и не имеет выхода к воде. К югу от этой страны растянулась бескрайняя пустыня, занимающая треть материка. Местные дали название океану песка — Гуалок ( Прим. — численное значение в даганском, не имеющее предела. Бесконечность). Днем пустыня испепеляет, а ночами замораживает. Полиамские горы задерживают холодные массы воздуха, приходящие с севера, благодаря чему в Даганнии мягкие и короткие зимы, лишь в горах снег лежит до середины лета. А господин подполковник воевал в артиллерийских войсках, об этом говорит значок на нашивке, отдаленно напоминающий пушку.

Кое-что из услышанного Айями пересказывала домашним, например, о видах и родах войск. Айрамир заметил хмуро:

— Вот и представь, танки и самолеты — высокоточная боевая техника. Ими не только управляют, их нужно спроектировать и построить. На заводе. И для этого нужны специалисты. Спрашивается, когда дикошарые варвары успели освоить авиастроение и научились летать?

— Может, благодаря поддержке нашей страны? — предположила Айями. — Когда-то у нас были хорошие отношения с Даганнией.

— Если так, то получается, сволочи стали готовиться к войне задолго до её начала. Накапливали боеприпасы. Патроны, бомбы, гранаты...

— Любая страна хочет обезопаситься от недружелюбных соседей. И у нас была армия. Танки и самолеты, — парировала Айями, запнувшись на слове "была".

И ведь регулярно проводились военные учения, о которых писали с пафосом в газетах. Какая мощь! Какая сила! В хвалебных фоторепортажах амидарейская артиллерия поливала шквалистым огнем фальшивые мишени, танки ползли ровными рядами по полю... Куда что подевалось? Покореженные остовы ржавеют, врастают в землю, покрытую слоем пепла вперемежку с костями.

Кому возданы эти жертвы?

Между делом Веч объяснил, что капитан стоит ниже по званию, чем майор или подполковник. Птицы, изображенные на погонах у двух последних чинов, имеют соответственно по одному и по два золотых пера в каждом крыле.

Он позволил рассмотреть подробнее птичий профиль с распахнутыми крыльями и крючковатым клювом.

— Похоже на орла, — заключила Айями после изучения. — А сколько золотых перьев на генеральских погонах?

— У нас нет генералов. Есть командоры, — пояснил Веч. — У них на погонах золотые птицы.

— Должно быть, красиво, — протянула она восхищенно. — А почему орел? Ведь это символ небесного начала.

— Потому что небесные кланы отстояли за собой право. На съезде командоров.

— Надеюсь, не кулаками, — взглянула Айями с подозрением, и кивок господина подполковника подтвердил предположение.

Оказалось, претенденты устроили соревновательный бохор* и определили победителя, чей знак теперь красуется на погонах офицеров. Даганнов хлебом не корми, позволь намять кому-нибудь бока.

В общем, ничего трудного. Удивляйся, восторгайся. Улыбайся, хвали, расспрашивай. Разбавляй общением физическую составляющую отношений. Да и Вечу, похоже, доставляло удовольствие объяснять и рассказывать.

Проще простого.

Так почему же в сердце обосновалась тоска? Закрепилась прочно и день ото дня расползалась как опухоль, отравляя исподволь мысли и настроение.

Перед сном, лежа в постели, Айями смотрела на свадебную фотографию с комода и думала о муже. О его нежности и заботе.

Микас боготворил, восхищался, лелеял. По прошествию времени его чувства вспоминались как нечто воздушное, легкое, радостное. Окрыляющее. В противовес, деловитость господина подполковника опутывала и тянула к земле.

Что нужно женщине? Стабильность. Защита. Спокойствие за близких.

Все это худо-бедно имеется. Вроде бы и грех жаловаться, но душа мается. А может, Айями, пресытившись излишествами, надумала себе проблемы? Высосала из пальца. Другие женщины ведь не изобретают сложности.

Взять хотя бы Мариаль. Напарница вполне довольна жизнью.

Хотя нет-нет, да и замечала Айями задумчивый взгляд девушки, направленный в сторону Риарили. Та, отболев, вышла недавно на работу. "Острый бронхит" — такой диагноз поставил даганский врач. Он же и назначил лечение уколами и таблетками.

— Ей можно болеть. Господин Л'Имар обо всем позаботится, — сказала Мариаль, когда Айями однажды отметила, что коллега запропастилась, и надо бы её проведать.

Имар, как и господин подполковник, добросовестно выполнял обязанности покровителя. Он настоял, чтобы Риарили наблюдалась у даганского доктора. Запугал угрозой скоротечной пневмонии или, чего доброго, туберкулезом, и бедняжка согласилась. Парадоксально, но болезнь пошла ей на пользу. Заострившиеся скулы исчезли, появился румянец, и девушка заметно похорошела. Как она пояснила, господин Л'Имар, чуть ли не насильно заставлял питаться и пичкал витаминами.

Изобразив увлеченность переводом, Айями посматривала исподтишка на парочку. Не из ревности или по какой-нибудь другой причине, а из любопытства. Выискивала изменения в их отношениях и не находила. Общаясь со своей мехрем, Имар перешел на запанибратское "ты", однако ж, не делал ей скидку на правах исключительности. Загружал работой в прежних объемах и учинял спрос, как и с других переводчиц. Риарили обращалась к своему покровителю на "вы" и называла "господином Л'Имаром", как и до болезни. При этом не испытывала ни капли смущения или неловкости, и не демонстрировала алеющие щеки, которые выдали бы её с головой. Из чего проистекал вывод: Имар покровительствует девушке формально, и у них дружеская договоренность.

Айями испытала укол острой зависти. К Риарили, для которой обстоятельства сложились более чем удачно. К бескорыстию, которым одаривал её Имар. Вот ведь повезло девчонке! Пользуется свалившимися благами, а взамен от нее не требуют никаких обязательств.

Да и Мариаль поглядывала на счастливицу с затаенной грустью, из чего следовало, что жизнь Мариаль не так уж безмятежна, как кажется. Наверное, девушка представляла, как повернулась бы судьба, подойди заезжий даганский капитан сперва к Риарили. Представляла — и кусала губы от расстройства.

И Айями, как воришка, стыдясь, примерила на себя несостоявшиеся отношения с Имаром. Остались бы они формальными, добейся Имар покровительства? Согласился бы он соблюдать дистанцию или взялся бы настаивать на своих правах?

Пару раз они столкнулись в коридоре, когда Айями поднималась на третий этаж, или, наоборот, спускалась. Имар молча посторонился, уступая дорогу. В глазах — ни осуждения, ни презрения. Простая констатация факта: он знал, куда и зачем идет Айями.

Вздохнув, она опустила глаза к переводу.

Что нужно женщине? Не поймешь. Семья сыта, обута, одета, так почему душа скована невидимыми цепями?

Или взять Оламирь. Той всё нипочем — и на первый взгляд, и на второй.

В выходные, произведя нехитрые подсчеты, Айями перебрала продукты и отложила часть продовольствия в сумку. Чтобы раз и навсегда расквитаться за долг. Эммалиэ, заметив сборы, покачала головой неодобрительно, мол, не жирно ли будет Оламке заграбастать столько добра, и за что? Но Айями с упрямой решительностью подхватила тяжелую поклажу и отправилась за расплатой.

— Вот это я понимаю, — сказала Оламирь, подбросив на ладони плитку шоколада. — Молодец, моя наука не прошла даром.

Радушие хозяйки по-прежнему не распространялось дальше прихожей. Оламирь встретила в халатике с глубоким вырезом, открывающим ложбинку груди. И выглядела роскошно, формы заметно округлились. Хотя под глазами залегли тени, наверное, от недосыпа или от неумеренностей сытой жизни. Белокурые волосы, локон к локону, разительно контрастировали с черными бровями и накрашенными ресницами. Определенно, яркая внешность имела целью привлечение мужского внимания — чтобы бить на поражение и валить навзничь.

— Мы в расчете? — уточнила сухо Айями.

— Вполне, — согласилась хозяйка. — Выглядишь не ахти. Никак заездил вояка?

Не ответив, гостья повернулась к двери. Оламирь перегородила дорогу, взявшись за дверную ручку.

— Как приспичит, приходи. Поделюсь таблеточками. Если регулярно принимать, то не понесешь. Чему удивляешься? Для меня даганские законы не писаны. А таблетки проверенные, ни разу не подвели.

— Чудеса. С неба, что ли, упали? — спросила Айями со смешком.

Предложение пахло сомнительно. Уж если врачевательница предупредила, что не сумеет помочь с контрацепцией, значит, даганнов невозможно обхитрить. А Зоимэль знает, что говорит.

— От надежного поставщика. Не веришь? Бордельные шлюшки тоже на таблетках, и ничего. Ни одна не забрюхатела.

— Допустим, соглашусь. Что взамен?

Оламирь свела губы бантиком.

— Мы теперь свои люди, при случае сочтемся. Я не тороплю, но и ты не тяни. Посоображай хорошенько. С даганским темпераментом залетишь в два счета. И глазом не успеешь моргнуть.

— Я подумаю.

— Смотри, дело твоё. Но учти, если ляпнешь кому-нибудь, устрою веселую жизнь и тебе, и твоей семейке. Пожалеешь, что появилась на свет, — пригрозила Оламирь.

Знать, побаивается разоблачения, хоть и хвастает, что даганские правила для неё не указ. И не факт, что господин У'Крам осведомлен.

— Не дура. Сказала же, подумаю, — огрызнулась Айями.

— Знаю, не сглупишь. Послушай моего совета и выжимай из хахаля по максимуму. Пользуйся моментом, пока он у тебя на крючке. Даганны ж не особо церемонятся. Если покровитель узнает, что ты залетела, не раздумывая, отправит в Даганнию, а на твое место найдет другую. Здесь ты вьешь из него веревки, а там таких, как ты, море. Он и не вспомнит о тебе. Мы же для даганнов хоть и экзотические птички, а все на одно лицо. Им плевать, кого раскладывать на диване. И от экзотики можно устать. Вот они и отдыхают в борделе, в компании размалеванных шлюх, — закончила Оламирь едко.

Побледнела Айями. Больно жалили циничные слова. А еще веяло от них горечью. И правдивостью. И вдруг стала очевидной простая истина, что несчастлива Оламирь, хоть и не показывает виду. И топит в даганском вине отчаяние, спрятанное глубоко-глубоко, на дне души.

Айями не сказала соседке о содержании разговора. Обмолвилась обтекаемо, мол, среди горожанок гуляют слухи о волшебных средствах от нежелательной беременности, на что Эммалиэ ответила:

— Не рискуй, не пробуй. Не слыхала я, чтобы чудесные таблетки помогли кому-нибудь. Зато наши женщины потихоньку уезжают, покуда незаметно, что в тягости.

Значит, Оламирь предлагает помощь не всем подряд, а избирательно. И одарила вниманием Айями, потому что та отхватила "шишку". Не захудалого лейтенантика, а господина подполковника. Высокого военачальника.

— Что же делать? Как уберечься? — размышляла Айями вслух, грызя ноготь.

— Для начала высчитывать безопасные дни, — ответила Эммалиэ. — И молиться, чтобы циклимы не наступили.

Мудрая и деликатная Эммалиэ. Заметила, что Айями вернулась домой сама не своя, и поддержала, не став поучать: "А ведь я предупреждала". Хотя могла бы.

Но соседка не догадывалась, что Айями боялась не возможной тягости. Угнетала мысль, что слова Оламки окажутся правдой, и что господину подполковнику плевать, какую амидарейку обхаживать. Оттого и промолчала Айями о том, что заметила недавно: грудь потяжелела и приобрела болезненную чувствительность. Особенно отчетливо дискомфорт ощущался по утрам, со сна.

И опять навалилась череда раздумий, лишая сна и покоя. Как предотвратить беременность? Что делать, если та приключится? Сохранить или прервать? Во втором случае — подпольно и без гарантий. С опасностью для жизни.

Нет, категорически невозможно. Но и от людского презрения не удастся спрятаться. И Люнечку не защитить от человеческой злобы, и Эммалиэ.

Получается, единственный выход — бегство в чужую неприветливую страну. И будет так, как предрекает Оламирь. Господин подполковник посадит Айями на поезд, отправляющийся в сторону Полиамских гор, а на следующий день найдет ей замену. Как пить дать, не утерпит, ведь у даганнов отменный аппетит касаемо отношений с женщинами. Придет в клуб, усядется на диван и выберет чистенькую и стеснительную амидарейку. И будет скрупулезно выполнять обязанности покровителя по отношению к новой мехрем, как собственнические, так и материальные. Потому что у них так принято. Станет потчевать обедом и укладывать на тахте. А может, Айями — не первая, кто отправится в Даганнию по причине исключительной прыткости господина подполковника?

Вот так вот. Думалось, будет проще простого, а на деле оказалось трудновыполнимо. Улыбалась Айями своему покровителю, а душа, единожды взбаламутившись, не могла успокоиться. Металась загнанной птицей, не зная, что выбрать, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы Веч не заподозрил притворство.

В голову лезли разные предположения, вплоть до самых отчаянных. Определенно, он пользовался услугами других амидареек. И помалкивает о будущем, потому что знает, каким оно будет для Айями. И не целует, чтобы к ней не привыкать. И вообще, амидарейки — не те женщины, к которым стоит привязываться. Сегодня одна, завтра другая. На родине полно даганок — и вдовых, и молодых девиц. И где-то там, за горами, господина подполковника ждет жена.

От этих мыслей костенело сердце, а улыбка становилась неестественной, приклеенной. И с каждой новой запиской, доставляемой из приемной, Айями чувствовала, что запутывается словно птица в силках, добровольно сунувшая голову в ловушку.

Стоя на коленях под образами святых, она молилась вечерами, прося оттянуть неизбежное. И задавалась меркантильным вопросом: соглашаться или нет на предложение Оламирь? Что та попросит взамен за услугу?

А может, напрямик заявить господину подполковнику, что беременность не входит в планы Айями? Привести основательные доводы и попросить о помощи. В последнее время у Веча хорошее настроение, и ему не составит труда достать горсточку-другую таблеток.

Ухватилась Айями за эту идею. Обмозговывала на разные лады. И под нос бормотала, и перед зеркалом проговаривала, но так и не придумала, как начать разговор с Вечем, чтобы в итоге убедить. В таком деле поспешность может повредить, и нужно тщательно продумать стратегию.

Незаметно подоспело Свежелетие. В мирное время — праздник тыквенных пирогов и гирлянд. Теперь же вместо вкусной сдобы горожане пекли крупяные лепешки. И вынимали из коробок гирлянды, чтобы украсить дверные проемы, окна, молебные места.

И на работе переводчицы решили создать праздничное настроение. Айями принесла гирлянду из золоченых шаров — внутри вата, а снаружи фольга. Мариаль достала из сумки роскошную ленту с сосновыми и еловыми шишками, а Риарили — гирлянду из тряпичных бантиков. Вдобавок женщины склеили бумагу полосой и, надрезав бахромой, повесили под потолком.

Имар не препятствовал приготовлениям. Выделил переводчицам время, чтобы те украсили комнату, и поглядывал с любопытством на необычные манипуляции.

— Странно. Праздник, знаменующий начало нового года, приходится на середину зимы.

— Ничего странного. Зимой морозно, дни короткие. Скучно. Вот мы и придумали развлечение, — сказала Айями шутливо. — А в Даганнии когда встречают новый год?

— Исстари, весной. Когда солнце греет жарче, и просыпается земля. Растения пускаются в рост, звери сходятся в пары, птицы выводят потомство, — ответил Имар. — Вот тогда мы отмечаем Бейрихен. А зимой бессмысленно праздновать.

— Ну и что, — возразила Айями упрямо. — Свежелетие — наш праздник испокон веку. Вы радуетесь началу нового года весной, а мы — зимой. Людям нужен праздник, он поддерживает веру, когда не осталось ничего, во что можно верить.

Имар не нашелся с ответом. Подошел к окну, потрогал бантик из синего сатина.

— А почему гирлянды? — спросил примирительно. — Это ваша традиция?

— Каждый узелок на гирлянде символизирует событие, которое случится в новом году. Непременно приятное и хорошее. Новые встречи, новые знакомства, новые успехи. Чем больше узелков, тем лучше. Изготовление красивой гирлянды требует фантазии и немалого терпения. До войны у нас устраивали конкурсы — общешкольные, городские, республиканские. И определяли победителей.

— Да, я помню, — подхватила Мариаль. — Когда праздник кончался, гирлянды в школе снимали и наматывали на специальные валики...

— На бобины, — поправила Риарили. — Их хранили на чердаке на специальных подставках. У нас дома есть гирлянда с лампочками, но провода спутались. Непонятно, где начало, а где конец.

В другое время Айями вздохнула бы завистливо, и не скажешь, что взрослая женщина с ребенком. До войны электрические гирлянды только-только вошли в обиход, их привозили из столицы как большой дефицит. И окно, украшенное сияющими огоньками, притягивало взгляды прохожих.

— Принеси, посмотрим, будет ли гореть, — предложил Имар, и амидарейки воззрились на него удивленно. Неужели чужаку интересна такая ерунда?

Однако ж, на следующее утро Риарили принесла на работу клубок проводов с лампочками, а к вечеру Имар водрузил на подоконник внушительную конструкцию — неизвестный прибор в пластмассовом корпусе, из которого выходили провода распутанной гирлянды.

— Работает крайний правый выключатель, на прочие не обращайте внимания. Мы приспособили, что нашлось, — объяснил Имар.

Щелкнул тумблером, и развешенная на окне гирлянда загорелась — красным, синим, желтым, зеленым.

Ах! — выдохнули хором амидарейки. А Айями сглотнула ком, подступивший к горлу, и смахнула украдкой выступившие слезы.

Воспоминания довоенной поры завертелись калейдоскопом. Утренники, праздничные вечера... Румяные пирожки с тыквенным повидлом... Служба в храме и обязательная треть чарки церковного вина. "Мала еще" — притворно строгий голос отца. "После острига можно. Сегодня грех не испить. За будущее" — веселый голос матери... Лица одноклассников, родственников, Микаса... Раскрасневшиеся с мороза, поздравляющие... Как давно это было! И уже не повторится.

— Выключите свет!

Засуетившись, увернули лампочки в светильниках, и потонувшее в вечерних сумерках помещение озарилось волшебным светом. Разноцветные огоньки отражались в стекле, тронутом с улицы дыханием морозного инея.

И Мариаль не скрывала слез. Прикрыла рот ладонью, чтобы не прорвались наружу всхлипы, а плечи вздрагивали.

— Аама, вы расстроились? — забеспокоился Имар.

— Нет-нет, наоборот. Я счастлива, — ответила она дрожащим голосом, но Имар не поверил. Разве ж люди плачут, радуясь?

Ну и пусть. Ему не понять.

Люнечка бегала по дому, охваченная предвкушением праздника.

До войны красный угол с образами святых обкладывали ватой и украшали кистями мороженой рябины, яблочками-дичками, веточками снежноягодника, непременно сорванными в канун Свежелетия. Теперь плодовых деревьев не осталось, давно вырубили на дрова, однако ж, Эммалиэ принесла от знакомых сосновые шишки, набранные на лесоповале, и Люнечка с важным видом занялась украшательством. Еще бы, ей поручили архиответственное дело.

Под чутким руководством Эммалиэ дочка вырезала из бумаги кривокосые абстрактные фигурки и навздернула на нить. Импровизированная гирлянда украсила окно.

— Мама, мама, смотр-р-ри, это я сдерара! — потянула Люнечка вглубь комнаты, едва Айями переступила порог дома.

— Ой, милая, позволь сперва разуться и руки помыть, — сказала та, разматывая шарф. — Замечательно, — похвалила Айями результат стараний дочки. — Рукодельницей растешь.

Айями долго думала, стоит ли преподнести подарок господину подполковнику, ведь Свежелетие — амидарейский праздник, а даганны его не оценили, как не оценили и многие другие обычаи завоеванной страны. Да и что можно подарить высокому военачальнику?

В конце концов, она решила вручить скромный презент — бумажный фонарик. Дипломатический подарок без намеков.

Фонарики — еще один символ Свежелетия. В мирное время их изготавливали из любых подручных материалов, например, клеили из бумаги или плели из проволоки. Умельцы вырезали из дерева сувенирные безделушки. В магазинах продавали фабричные стеклянные и пластмассовые фонарики.

Айями сняла с полки типографский альбом с иллюстрациями и инструкциями по сворачиванию фонариков — от простеньких до сложных бутонообразных. И расположилась за столом, заняв свободное пространство бумагой, предусмотрительно прихваченной с работы.

Пальцы, огрубевшие от хозяйственных забот по дому, растеряли гибкость и стали непослушными. Оттого и портился лист за листом, заставляя Айями комкать в раздражении загубленные заготовки. К процессу подключились Эммалиэ и Люнечка. Мастерили втроем, усеяв пол обрезками и мятыми бумажками. Творили: кто — высунув язык от усердия, кто — бормоча невнятно ругательства, а кто — молча и с завидным терпением.

— Это наш обычай, — сказала Айями, протягивая на следующий день фонарик. Мол, от нашей страны — вашей стране.

Веч осторожно снял бумажный сувенир с ладони. На лице не отразилось ни одной эмоции. Разглядывал, изучал.

— Чудно, — ответил и поставил на стол.

Айями кольнуло разочарование. Итог вечерних стараний остался неоцененным. Это вам не кулаками махать, попробовали бы создать что-нибудь похожее, — вздернула она подбородок.

Наверное, из-за затаенной обиды, а может, из-за пренебрежения, с коим даганны посматривали на предновогоднюю суету горожан, из Айями лезла строптивость. Ну и пусть от поверженной страны остались руины, а предпраздничные потуги жителей смешны и жалки. Зато национальная гордость никуда не делась.

Правда, в свете запланированного важного разговора с Вечем надлежало склонить смиренно голову и, улучив удобный момент, изложить просьбу. И чтобы господин подполковник пошел навстречу, следовало всячески поддерживать его хорошее настроение.

Ох, тошно от такой вынужденности. И вдвойне тошно из-за предсказания Оламки, не желавшего выветриваться из головы. Уберегите, святые, от того, чтобы оно оказалось пророческим.

Накануне Свежелетия случилось важное событие. Столь неожиданное, что Айями не сразу осознала суть произошедшего.

Ушел Айрамир. Поздним вечером, в темноте.

Парень собрался быстро, уложившись в полчаса, потому как поджимало время.

Чуть раньше Эммалиэ принесла записку, переданную врачевательницей через надежных знакомых, и вручила постояльцу. Айрамир повертел вопросительно сложенным квадратиком.

— От кого?

— Не знаю. Сказали, ты знаком с отправителем.

— Точно! — воскликнул он, изучив письмецо. — И как я сразу не догадался!

Оказалось, записка сложена по-особому. Загнутые уголки образовали своеобразный замок, и перед тем, как прочитать послание, требовалось надорвать бумагу. Как пояснил Айрамир, обычная мера предосторожности. Если целостность нарушена, значит, содержимое письма вызвало чужое любопытство.

— Нужно уходить. Сегодня, — сказал парень, пробежав глазами по строчкам.

— Как? Куда? — растерялась Айями.

— Туда, — Айрамир помахал запиской и сунул её в карман штанов.

— Скажи хоть, о чем речь?

— Секрет, — ответил он загадочно, но, заметив расстроенное лицо Айями, сжалился: — Тут указана явка и пароль. Меня встретят.

И женщины засуетились. Эммалиэ достала с верхней полки небольшой рюкзак, который сшила давно и заранее. Она не сомневалась, что когда-нибудь парень уйдет.

Айрамир со знанием дела заполнял рюкзачок, укладывая вещи плотно и компактно. Упаковал продукты, мыло, фляжку, теплые носки, отрез ткани на портянки, пару рубах, миску с ложкой и кружку. Уложил и бритвенный станок с помазком, которые Эммалиэ выменяла при случае у одной знакомой.

Люнечку, чтобы не путалась под ногами, заняли книжкой, разрешив раскрашивать картинки. Невиданное дело, потому что Эммалиэ считала чирканье иллюстраций надругательством над книгами.

Женщины собирали второпях теплые вещи в путь-дорогу, а Айрамир приводил помещение, в котором обитал долгое время, в нежилой вид. Уничтожая улики, разобрал кровать, открутил ножки от столешницы. Выгреб из печки шлак и золу, вынул дымовую трубу из вентиляции. Теперь в случае облавы или обыска необитаемое жилище не вызовет подозрений.

— Подожди до Свежелетия. Все-таки праздник. Уйдешь после, — предложила Айями растерянно. Ей не верилось, что с минуты на минуту парень покинет квартиру. Вот так запросто возьмет и уйдет в никуда.

— Не хочу ждать. Коли зовут, пойду. Нет мочи бездельничать.

— От кого хоть записка?

— От верного человека. Вместе скрывались в поселке и бежали во время облавы. Он многому меня научил.

— А куда зовут? — выспрашивала Айями.

— В Сопротивление.

— Значит, оно существует? Вдруг это ловушка? Придешь на встречу, и тебя схватят.

— Я доверяю своему товарищу. Он не подставит.

— А сколько в Сопротивлении людей? И где они скрываются? — не отставала Айями.

— Военная тайна, — отвечал на все вопросы Айрамир. — Будешь много знать, станешь плохо спать.

— Ты же не бывал в городе. Заплутаешь дворами и опоздаешь на явку! — осенило Айями.

— Не заплутаю. Пойду по схеме. На ней подробно отмечено. С крестиком, как на карте сокровищ, — отшутился парень.

— А как же вторая тележка? И бидон к ней, — вспомнила Айями не к месту.

— Если не сумеете приспособить, обменяйте на что-нибудь годное. Ну, вот и всё. Пора.

Айями только вздохнула в ответ. Ничем его не удержать. Как назло, в голову не приходило ни одного разумного довода. И ведь не скажешь, что не долечился. Наоборот, вполне здоров, разве что покхыкивает.

Договорились об условном пароле для того, кто придет с весточкой от Айрамира.

— Лучше бы обойтись без посыльных. Заглядывай, когда сможешь, и мы будем спокойны, зная, что ты жив и здоров, — сказала Айями.

— Не факт, что получится. Служба — штука сложная. Идешь, куда пошлют, — ответил Айрамир, посуровев.

— Ты же не в армию собираешься.

— Ну и что? Дисциплину-то никто не отменял. Ну, будем прощаться, — сказал он бодро.

— Постой-ка. — Эммалиэ исчезла за дверью и вскоре вернулась с небольшой бутылкой под мышкой. — Выпьем за удачу и везение.

Соседка плеснула мутное содержимое бутылки по кружкам. На один глоток, но Айями зашлась в кашле.

— Что это? — просипела, отдышавшись.

— Самогон. С месяц назад обменяла у деревенских на рынке, — пояснила Эммалиэ. — Возьмешь с собой, для согрева.

— Не откажусь. Эх, хорошо пошел, — утер губы Айрамир.

И правда, алкоголь пронесся по венам волной огня. За грудиной растеклось тепло, ноги обмякли.

На прощание обнялись неуклюже и присели перед дальней дорогой.

— Береги себя. Не влипай в глупости, — сказала Эммалиэ и освятила парня, приложив два пальца ко лбу и к сердцу.

— Постараюсь. Если попадусь, вы меня не знаете, а я — вас, — отозвался он весело.

— Никаких "попадусь"! — пригрозила Эммалиэ и промокнула глаза краем передника.

— Будь осторожен. И нас не забывай. Возвращайся, если захочешь. Мы будем ждать, — ответила Айями.

— Спасибо за всё, — сказал Айрамир неловко. Натянул шапку до бровей, а шарф поднял до носа. Набросил лямку рюкзака на плечо и вышел в дверь. Не оглядываясь.

Вот и всё. Постоялец ушел, и надо бы вздохнуть с облегчением. Теперь можно спокойно спать ночами, не беспокоясь за семью. И не нужно вслушиваться с тревогой в разговоры даганнов, гадая о возможной облаве. Всё сложилось просто отлично.

Однако Айями расхаживала по комнате, зябко кутаясь в платок, а мыслями находилась рядом с парнем, пробиравшимся по вечерним улицам к секретному месту встречи. Наверняка Айрамир держится в тени, избегая света фонарей, и замирает, прислушиваясь к шорохам. Наверняка кособочится и прихрамывает в целях конспирации.

Выяснилось, что один из его товарищей жив. Где он укрывался всё это время? Может, у Зоимэль?

Значит, Сопротивление существует, и это не бестолковая кучка людей, а организованная группа из бывших военных, у которых есть цели и задачи. У них есть штаб и связные, как и должно быть у партизан. И это радует. Значит, не всё потеряно!

Только бы он не попался. Дошел бы без проблем до места, отмеченного крестиком на схеме, и благополучно ответил на позывные. Пусть судьба убережет его от пули.

— Не броди как неприкаянная. Садись, я чай заварила, — сказала Эммалиэ, придвигая стул.

Пили чай мелкими глотками и молчали, думая о своем.

Прибежала Люнечка, за раздувшейся щекой — медовый леденец, пальцы измазаны разноцветными грифелями.

— Мам, у тебя же дым ваит! — показала на парок, поднимающийся от чашки. — Тусить надо!

— Вот и тушу. Видишь, дую на чай. Охлаждаю.

— Ясно, — сказала дочка и убежала к столику — раскрашивать в книжке злого дядьку с длиннющей бородой. Нужно пользоваться моментом, покуда "бабиська" разрешает.

У детей всё легко и просто. И надежно — рядом с взрослыми, которые защитят. Дети и ходить-то спокойным шагом не умеют. Бегают вприпрыжку. Если они сытые и здоровые, — поправила себя Айями.

Всё, что ни делается, к лучшему. Значит, судьбе было угодно свести незнакомого раненого парня с двумя женщинами, чтобы те спасли ему жизнь. А теперь судьба напомнила: у Айрамира своя дорога.

И всё же без него грустно. Он успел стать частью маленькой семьи. Заменил брата для Айями.

С уходом Айрамира вдруг появилось свободное время, которое и занять-то нечем. Не с кем поговорить и поспорить. Да и Эммалиэ запечалилась. Потому что привыкла к парню как к сыну или как к внуку.

— Жаль, не захотел остаться. А ведь мог бы, — сказала, помешивая ложкой чай. — Справили бы документы, зажили бы одной семьей.

Конечно, размечталась Эммалиэ, потому что получить даганский пропуск не так уж и просто. Но ведь мечты вдохновляют.

— Я думала, мы для него что-то значим. Думала, прикипел, — поддакнула ей в тон Айями. — Эвон, ни близких у него, ни родных. Так ли хорошо быть одиночкой?

— Если бы не значили, Айрамир натворил бы дел и нас подвел, — ответила соседка уверенно. — А он стерпел. Так, языком чесал от безделья, но удержался от рисковых поступков.

И все равно грустно.

Пусто в квартире Эммалиэ. Быстро выстудилось жилище, и печка, вобрав холод, стала ледяной.

Пока живая душа обитала по соседству, было спокойнее. А теперь тревожно. И на ночь Эммалиэ положила риволийский стилет под подушку.

Разучились женщины быть одинокими.

Наступило Свежелетие. В довоенное время амидарейцы встречали праздник в кругу семьи, а после отправлялись в храм. Чтобы поклониться, но не Хикаяси, а святым. Этот праздник не для неё.

Святых просили о поддержке и о благословении в новом году. Желали встречным всяческих успехов и счастья. Обменивались фонариками. Угощали тыквенными пирогами.

Даганны, прознав о празднике, пошли навстречу и после обеда отпустили амидареек по домам. И приостановили работы на лесоповале, хотя планомерно вырубали квадрат за квадратом, не отступая от известного им одним графика.

От Веча ничего не скрыть и не утаить. Заметив, что Айями поглядывает на часы и постукивает нетерпеливо носком, он понял, что сегодня от неё не будет толку. Пришлось господину подполковнику освободить Айями от обязанностей мехрем, что он и сделал с видимым сожалением.

— А как встречают новый год в Даганнии? — спросила она с вежливой заинтересованностью. И не показала виду, что задета равнодушием Веча к обычаям побежденной страны.

— Режут овец, коз. Жарят баранину. Пьют ойрен. Соревнуются. Устраивают ярмарки специй. Играют свадьбы, — ответил он сдержанно.

— Должно быть, зажигательный праздник.

— Да, многолюдный и шумный, — подтвердил Веч.

Позавчера он дал понять, что рассчитывает на прогресс в отношениях. Взял её ладонь и приложил к своей щеке. Управляя рукой Айями, провел по шее, от кадыка до ключиц и направил по литому торсу вниз к паху. И тем самым, недвусмысленно намекнул, что ожидает проявления инициативы от своей мехрем.

Айями вспыхнула, смешалась. Попыталась выдернуть руку, но Веч не позволил, удержав. И без стыда и стеснения показал, чего хочет. И ему определенно нравилось.

Мужчинам быстро приедается однообразие. Без смены блюд им становится скучно. Поэтому мехрем не должна разочаровывать. Поэтому пришлось наглядно пояснить, что именно от неё требуется.

Позавчера господин подполковник не стал препятствовать замешательству Айями и освободил её руку из плена. И вчера не напомнил о своих желаниях, позволяя свыкнуться. Однако ж, искорки предвкушения в его глазах, единожды загоревшись, уже не гасли.

Айями совсем упала духом. В последнее время образы, рожденные словами Оламирь, стали навязчивыми, а воображение неустанно подбрасывало картинку за картинкой. О том, что амидарейки проходили вереницами через постель господина подполковника. Были до Айями, будут и после неё. Или о том, что вечерами Веч посещает клуб, где пьет дурманящее вино и отдыхает от местной экзотики в компании даганских мехрем. Уж они-то знают, как развлечь соотечественника.

От фантазий — слишком красочных, слишком реалистичных — сердце болезненно дергало, и горечь поднималась к горлу.

Видимо, что-то эдакое промелькнуло в лице Айями, что не удалось спрятать за отрепетированной улыбкой, потому как господин подполковник нахмурился и с досадой кивнул, отпуская.

Одна радость осталась — праздник на руинах прежней жизни.

И потянулись люди к храму, чтобы вновь ощутить себя частью большого, единого. Жителями великой страны. Нацией с давними традициями и обычаями.

Одевшись потеплее, отправилась троица в храм. Айями взяла дочку на руки. И хорошо, что натянули по паре вязаных носков и по две кофты — внутри было едва ли теплее, чем на улице. Изо рта выдыхался белый парок.

Люнечка озиралась по сторонам.

— Мам, мы где?

— В храме. Помнишь, приходили сюда летом?

Дочкины глазки расширились в удивлении. Детская память коротка и избирательна. И о богатырском каменном изваянии Люнечка не вспомнила.

У фигуры богини собрались фанатики. Те, кому и светлый праздник нипочем. На коленях отбивали поклоны и бормотали, молясь истово. Горели свечи, озаряя строгие и справедливые лики святых, амвон украсился еловым лапником, перевитым бархатными лентами. На каждой ленте вышиты золотом тексты молитв.

Вокруг взволнованные и торжественные лица. И Мариаль пришла, и Риарили. И соседи по дому тут же. Знакомые и незнакомцы поздравляли, угощали и дарили фонарики.

Люнечка оробела от повышенного внимания, зажав в обоих кулачках надкусанные лепешки.

Вдруг на хорах запели, и гул в храме стих. Вступил звонкий чистый альт, за ним подхватили другие голоса — щемяще, напевно. Молитва воспарила над головами и, поднявшись к сводам, потекла чарующе.

Пришедшие внимали завороженно неземному пению, а Люнечка, к тому же, с открытым ртом.

— Мам, это принцесса пела, да? — спросила она благоговейно, когда утихла последняя нота, и слушатели выдохнули в едином порыве.

— Самая настоящая, — подтвердила Айями, помогая дочке натянуть варежки.

Амидарейцы расходились по домам группками и поодиночке. А поодаль в стороне расположились даганские машины, и военные при оружии прохаживались, посматривая на горожан. И патрули попадались на каждом шагу. Останавливали и проверяли документы.

Возможно, и Веч находился среди любопытствующих. Или руководил из кабинета и принимал рапорты по телефону. Айями оглядывалась, выискивая господина подполковника. В проулке, возле машины, привиделась знакомая фигура, но, прищурившись, Айями поняла — это обман зрения.

_____________________________

Ойрен* — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

Chumish, чумиш* — ложка с длинной тонкой ручкой и глубоким черпалом

Мехрем* — содержанка, проститутка

Humbar, хумбар* — глиняный кувшин в Даганнии

Echir, эчир* — покровитель

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

35

Тяни, не тяни, а придется начать щекотливый разговор. Но сначала нужно подготовиться. С особой тщательностью подойти к своему облику. И улыбаться обворожительно. Проявить смелость, взъерошив жесткий ершик угольных волос, пока покровитель расслаблен и не поднялся с тахты. И выбрать подходящий момент, когда мужчина доволен и сыт во всех смыслах.

— Я знаю, что для вас... для тебя нет ничего невозможного, — сказала Айями смущенно. — И хотела бы попросить...

Маленькая лесть пополнила копилку хорошего настроения Веча.

— О чем? — отозвался он великодушно.

— Понимаете, Люнечка... дочка... досталась мне тяжело. Едва не погибла, родившись. Зоимэль сказала, что моя конституция осложнила появление дочки на свет. Да и у меня возникли трудности со здоровьем.

Айями заранее заготовила нужные фразы и избегала слов "роды", "беременность", всё-таки неловко говорить об этом с мужчиной. И не замечала, что мнет пальцы, нервничая.

— Поэтому велика вероятность, что следующий ребенок умрет, не успев родиться. А вместе с ним и я.

— Ты тяжела? — спросил вдруг господин подполковник.

Айями сперва не поняла вопроса. И не сразу сообразила, что "тяжела" равносильно "в тягости".

"Ты беременна?" — спросил Веч, как показалось, с промелькнувшим самодовольством.

— Я... нет. Но если таковое произойдет, мне страшно думать, что Люнечка останется сиротой. А я не могу... не представляю без неё жизни!

— И? — поинтересовался Веч с едва уловимой досадой.

— Может быть, вы пойдете навстречу моей просьбе? И поможете уберечься от непоправимого, — произнесла Айями жалостливо.

Веч нахмурился и отставил кружку с ойреном*, к которому пристрастился во время совместных трапез.

— Каким образом?

— Есть разные способы. Например, специальные таблетки. Если их принимать, то последствий не будет, — пояснила Айями и осмелилась поднять глаза на господина подполковника.

Его губы сжались полоской, а брови сошлись у переносицы.

Сердце Айями захолонуло. Он рассердился!

Веч поднялся с тахты. Вынув сигарету из портсигара, подошел к окну и закурил.

— Кто сказал тебе об осложнениях? Ваша докторица? — спросил спокойно.

— Да.

— Хорошо, — сказал он спустя несколько долгих минут, в течение которых смотрел на улицу, затягиваясь неспешно и выпуская носом сладковатый дым, а сердце Айями стучало в бешеном ритме.

Она и обрадоваться толком не успела, как Веч добавил:

— При одном условии. Тебя осмотрит Оттин. Если он подтвердит диагноз, так и быть, я согласен.

— Но ведь он мужчина!

— Прежде всего, Оттин — врач. И, к тому же, отличный специалист.

Айями смешалась. Где же видано, чтобы делиться женскими секретами с мужчиной? У амидарейцев не принято обсуждать интимности с врачом противоположного пола. И тем более, с чужеземцем.

Веч не дал собраться с мыслями.

— В конце концов, ребенок — это не болезнь. На моей родине высокий уровень медицины. И низкая смертность среди младенцев и матерей. Или сомневаешься?

— Н-нет... Просто... — растерялась Айями.

— Выбирай: или тебя осматривает наш врач, или ребенок появится на свет на земле Триединого.

— Но я не хочу в Даганнию! Там... на вашей родине к нам относятся неприязненно. Кем мы станем? Рабами? — выплеснула Айями застарелые страхи и осеклась в испуге. Оттого что сболтнула лишнего.

— Ошибаешься, — ответил господин подполковник. — Мы выполняем свои обещания. Предоставляем жилье, пропитание, безопасность. Никакого обмана. Сомневаюсь, что вы, амодары, согласитесь быть рабами. На этот случай у вас есть тхика. Идиотское узаконенное самоубийство. Мы давно поняли, что с вами можно сотрудничать только на добровольных началах, — произнес со смешком, и Айями отвела взгляд.

Веч прав. Она сделала свой выбор, став содержанкой без угроз, насилия и шантажа.

Господин подполковник притушил окурок в пепельнице.

— Ты беспокоишься о дочери, верно? Если тебе дорога её жизнь, советую при любом раскладе уезжать в Даганнию, пока не стаял снег, — сказал сухо.

— Но почему? Что случится весной?

— Ничего особенного, — отрезал он, давая понять, что Айями затронула запретную тему.

Настроение Веча испортилось. Видимо, и опечаленное лицо мехрем добавило ему раздражительности, потому что после тягостного молчания господин подполковник с хмурым видом снял телефонную трубку и потребовал машину к крыльцу — отвезти Айями домой.

Он отказал. Отказал!

И говорил словами Оламирь. Почти точь-в-точь.

Хотя нет, предложил в качестве альтернативы обследование даганского врача. Дикость несусветная. Айями не собирается обсуждать женские проблемы с чужеземным доктором, а тем более перед ним разоблачаться.

Настал повседневный вечер с повседневными хлопотами. Люнечка и игрушки, Эммалиэ и кастрюли, Айями и таз с замоченным бельем. Хорошо, что стирка происходила в ванной, и домашние не видели, как Айями мечется по тесному закутку. То присядет на краешек ванны, глядя немигающе на огонек свечи, то вскакивает.

"Ты тяжела?" — спросил Веч. Спокойная реакция зрелого мужчины. Значит, ему не впервой задавать такой вопрос. Вероятно, у него есть дети. И будет еще один. От Айями.

Господин подполковник сказал: "ребенок", и в его устах слово прозвучало обезличенно. Бесполо. Наверно, потому что мужчин не заботит, каким образом дети приходят в этот мир. Мужчинам легко. Сделал одно дело — занялся другим. А все трудности ложатся на плечи женщин. Выносить, произвести на свет, растить, воспитывать.

Хотя нет, мужчинам тоже непросто. Они взяли в руки оружие и научились убивать себе подобных. Чтобы победить любой ценой.

Каждому своё. Кому-то — давать жизнь в муках, а кому-то — отнимать.

Ребенок... Айями вспомнила, как в последние месяцы беременности увеличившийся живот мешал наклоняться и обуваться. И перед сном она долго ворочалась, чтобы устроиться поудобнее в постели.

Тогда Айями не жила — существовала. Боль от потери мужа и радость ожидания крохи переплелись теснее некуда. Айями плакала ночами в подушку, тоскуя по любимому, и с радостным волнением прикладывала ладони к животу, чувствуя изнутри мягкие толчки. Молилась святым, прося защитить нерожденное дитя, и стояла на коленях перед Хикаяси, прося об упокоении души мужа.

И одолевала обида на весь белый свет. Ну, почему судьба распорядилась разлучить с Микасом? Почему отвела так мало времени на счастье и всю оставшуюся жизнь на скорбь? Почему одних оберегает, а других безжалостно лишает будущего? Чем Микас не угодил высшим силам? Почему вытянул короткую соломинку?

Люнечка, ясное солнышко, стала связующим мостиком с погибшим мужем. Она же и удерживала Айями в бренном мире маленьким, но прочным якорьком.

Но когда-нибудь, благодаря усердию господина подполковника, у Айями появится второй ребенок. Девять месяцев ожидания, неизбежная боль, дарующая новую жизнь, и в результате пищащий конверт в руках, чей отец — А'Веч из клана Снежных барсов.

К тому времени он и не вспомнит об Айями. У господина подполковника есть семья, есть обязательства, хоть он и не отказывает себе в удовольствиях на чужбине. И Айями для него — никто. Женщина, принадлежащая к ненавистной нации.

Потому даганны и не позволяют амидарейкам предохраняться от нежелательной тягости. Чтобы лишний раз посмеяться над униженной и сломленной страной, чьи сыновья стали прахом в земле, а дочери рожают от победителей. Уезжают амидарейки за Полиамские горы, надеясь укрыться от позора, и попадают под обстрел насмешек и презрения. Ни гордости у амидареек, ни достоинства, коли по собственной воле забрались в койки к чужакам.

Всё-таки Эммалиэ заметила.

— Что-то ты бледна. И глаза блестят. Неужто занемогла?

— Голова побаливает, — не стала разубеждать Айями. — Видно, на непогоду мигрень.

— Давай, развешу, — сказала Эммалиэ, забирая таз с постирушками. — А ты попей чайку с медом. Сладкое полезно для ума. И приляг, отдохни.

Айями послушалась. Напившись обжигающего чаю, укрылась пледом и веки смежила.

Раздались тихие шажочки.

— Мама уснула? — спросила удивленно Люнечка. — А как же сказка?

— Тише, не шуми. Мама устала. А сказку я расскажу, — ответила Эммалиэ.

Детская ладошка погладила Айями по голове.

— Спи, мамуя, — сказала дочка громким шепотом и поцеловала в лоб, в точности скопировав ежевечерний ритуал укладывания в постель.

Ночь выдалась тревожной, а сны — беспокойными. В них Айями укачивала младенца, и у ребенка был черный провал вместо лица. Вдалеке, в тумане, мелькала фигура господина подполковника под ручку со спутницей, а потом женщин стало двое.

Если вчера придуманная головная боль стала отговоркой, то на следующее утро превратилась в реальность. А размышления добавляли рассеянности.

— Айя, варежки забыла! — крикнула вдогонку Эммалиэ, помешивая варево у плиты.

Принять ли предложение Оламки? Нет, это крайний вариант и настоящее рабство. Неизвестно, какую цену запросит Оламирь. А на кота в мешке Айями несогласна.

Может, решиться на осмотр у даганского врача? И он не найдет патологий и противопоказаний. Вчера Айями немного приукрасила, рассчитывая воздействовать жалостью на господина подполковника, так что проницательный доктор не увидит причин для опасений.

Ну, почему Веч не удовольствовался заключением врачевательницы? Вызвал бы Зоимэль и расспросил. И она не выдала бы Айями, подтвердив диагноз скучными медицинскими терминами. Нечто подобное врачевательница высказала вскоре после рождения Люнечки. Правда, предостерегала от повторной и скороспелой беременности. Мол, организм молодой матери истощен и ослаблен, и не выдержит повторного стресса.

Айями тогда даже оскорбилась, хоть и молилась на Зоимэль как на святую.

— Не обижайся, Айя. Знаю, что не будет у тебя другого мужчины, кроме мужа. Хочу предупредить, чтобы береглась ради дочки. Город кишит пришлыми людьми, госпиталь переполнен. Обидят, походя, а у тебя душа на всю жизнь покалечена.

Не поверила Айями. Разве ж свои опустятся до подобной подлости?

— Всякое бывает, — ответила Зоимэль уклончиво. — Наши солдаты месяцами не знают женской ласки, а из женщин — только медсестры в госпитале.

Тогда Айями по наивности верила в благородство, а врачевательница видела дальше с высоты опыта и прожитых лет. И знала, о чем говорила.

Погрузившись в воспоминания о первых военных месяцах, Айями рассеянно переводила статью, слушала вполуха разговор напарниц, обсуждавших фильм столетней давности, и в беседе отвечала по большей части невпопад.

И уговаривала себя не паниковать. Циклимов нет, а если и начнутся, то установятся не сразу. У неё еще есть время.

Для чего?

Веч — чужой мужчина, без сомнений. И к тому же, принадлежит неласковой враждебной стране. У него другие взгляды на жизнь и другое мировоззрение.

У него нет ничего общего с Айями. И не будет.

Верно сказала когда-то Эммалиэ. Не стоило пускать в свое сердце чужака. Потому как стал он занозой, от которой колет в груди при каждом вздохе.

Господин подполковник настоятельно советовал уезжать в Даганнию до весны. Потому что знает, какое будущее уготовано побежденной Амидарее. Отнюдь не радостное.

Что выбрать?

Ждать.

До весны достаточно времени, и ситуация может поменяться с точностью до наоборот. И от нежелательной беременности пронесет. Святые не допустят. Надо лишь верить.

Задумавшись, Айями не заметила, как поднялась на третий этаж. Заученно улыбалась Вечу, а мыслями находилась не с ним.

Господин подполковник приглядывался и так, и сяк, ища отголоски обиды или недовольства. Ждал, что Айями попытается надавить на него показным равнодушием или слезами. Ждал, что она вернется ко вчерашнему разговору, и был удивлен. И недоумевал.

Его мехрем приняла условия. И вела себя как ни в чем не бывало. И на тахте проявила прежнюю страсть и отзывчивость.

Руки Айями машинально гладили тугие мужские мышцы, с губ слетали тихие стоны, а учащенное дыхание соответствовало моменту. Взгляд зацепился за платье, брошенное на полу. В последнее время Вечу нравилось видеть свою мехрем обнаженной, при минимуме одежды, и этим минимумом являлись чулки. Взгляд Айями переметнулся к рисунку на обоях, поднялся к потолку и замер на люстре. До войны в ней горели лампочки, а теперь люстра стала бесполезной. Господин подполковник обходился настольными светильниками.

Стеклянные подвески мелко вздрагивали в такт ритмичным движениям.

"Надо же", — подумала Айями, — "происходящее внизу повторяется и наверху".

Блики, дрожавшие на точеных гранях подвесок, завораживали.

Она смотрела неотрывно на игру солнечного света и думала о том, что Веч совсем не удивился, когда речь зашла о ребенке. Словно знал: рано или поздно Айями признается в том, что "тяжела".

Думала и о том, что стоит поговорить с Мариаль. Деликатно, без чужих ушей и глаз. И заодно посоветоваться. Как с сопричастной.

И о том думала, каким образом Оламирь умудряется доставать волшебные таблетки.

Айями так увлеклась размышлениями, что не сразу услышала, как её зовут по имени. Вопросительное: "Аама?" сменилось требовательным: "Аама!", повторённым не раз и не два. И не сразу сообразила, что Веч, приподнявшись на локтях, рассматривает её с мрачным видом.

Очевидно, на её лице отразился неподдельный ужас, потому как господин подполковник, встав с тахты, поднял платье и небрежно швырнул Айями.

— Свободна, — сказал с кривой усмешкой и направился к столу, на ходу заправляя рубаху в брюки.

Неловкими руками Айями застегнула пуговицы, кое-как уложила волосы в пучок. Пальцы не слушались, а лицо пылало.

Она боялась взглянуть на Веча. Прошла тихонько к двери, страшась поднять голову. Прошмыгнула через приемную, считая половицы, чтобы господин В'Аррас не заметил бордовых щек. И ринулась вниз, сгорая от стыда. Оттого что поймана с поличным на притворстве и вранье.

Айями не слышала, как господин подполковник схватил лампу и запустил в стену.

Дрожало всё: руки, ноги, губы. Даже мысли дрожали и путались.

— У вас нездоровый вид, — заметила внимательная Мариаль.

— Нет-нет, это не инфекция. Я переволновалась, — заверила Айями.

Схватив стакан, она поспешила в туалет. Влила в себя без малого литр воды и трижды умылась, но без толку. Лицо горело как после ожога. Вода имела привкус железа и слабо отдавала хлоркой.

Теперь господин подполковник презирает Айями за ложь и обман. Веч платил, не скупясь, и за свою щедрость получил право иметь под боком веселую и расторопную мехрем, а не заводную куклу-притворщицу.

Ну, почему всё так неудачно сложилось? И оскорбительно для него.

Надо бы пойти наверх и объяснить, что во всем виноват вчерашний разговор, давший пищу для раздумий и отвлекший Айями от прямых обязанностей.

Собралась она с духом. Решилась было подняться на третий этаж, но не успела. Увидела в окно, как Веч сел в машину, хлопнув дверцей, и автомобиль резво взял старт.

Может, дождаться, когда он приедет? Или перехватить в фойе?

Завтра Айями обязательно поговорит с господином подполковником и объяснит, что её тревожит. Веч должен понять. Он поймет.

Но назавтра Айями не вызвали наверх — ни на обеде, ни вечером. Господин подполковник не встречал утром на крыльце и не попался на лестнице. И на площади не обменивался новостями с сослуживцами, поглядывая на окна ратуши.

И послезавтра ничего не изменилось. Дом, работа, дом. Будничные хлопоты.

Как ни старалась Айями, а подавленное настроение не получалось скрыть. Может, ей дали отставку?

— Вам нездоровится? — спросил Имар обеспокоенно.

— Нет-нет, всё в порядке. Голова немного побаливает, — ответила Айями поспешно.

— Чаще давайте отдых глазам. И поставьте лампу ближе. Ваш стол — в дальнем и в самом темном углу.

— Так и сделаю. Спасибо.

Но Имара не успокоили заверения. Он приходил в комнату, чтобы проверить готовые переводы или объяснить значения незнакомых слов, и Айями чувствовала его взгляды, бросаемые исподтишка.

А господин подполковник исчез. Провалился сквозь землю.

Хотя нет, однажды Айями увидела из окна, как он уезжал куда-то. Отдал короткие приказы подчиненным, вытянувшимся в струнку, и сел в машину.

Так и не решилась Айями подняться на третий этаж. И убеждала себя, что ни в чем не виновата. Веч платил за страсть, за женскую ласку, и Айями добросовестно исполняла обязанности мехрем. Ну и что с того, что отвлеклась? Разве ж это преступление?

Айями казалось, что даганны прознали о размолвке с господином подполковником. Посмеиваются и обсуждают, делая ставки на то, как быстро высокий военачальник подыщет новую содержанку. Искусную мехрем взамен "бревна". Потому и голову не поднимала, боясь напороться на насмешливые взгляды мужчин. Ходила, смотря под ноги.

А вдруг он потребует возвратить преподнесенные подарки?

Пересчитав запасы в кладовой, Айями сникла. Ей никогда не вернуть потраченное — то, что отдано Оламке и Айрамиру, и что обменивалось на рынке и со знакомыми.

На следующий день госпиталь наводнился ранеными, а гарнизон опустел. Мариаль принесла ошеломительную весть: в пригороде произошел нешуточный бой. Партизаны устроили засаду, и с обеих сторон имеются значительные потери. И господин подполковник находится в гуще событий.

Сердце Айями екнуло, вторя тревожному предположению. В бою мог участвовать Айрамир.

— Лишь бы его не задело... Может, он среди раненых? — в который раз спросила Айями, снедаемая беспокойством.

— Раненых нет. Только убитые, — в который раз пояснила Эммалиэ.

Потому что даганны рассвирепели. И за каждого погибшего товарища ответили тем же.

Тела амидарейцев привезли на тентованном автомобиле и сгрузили возле храма, не удосужившись прикрыть убитых. Хотя и полагается прятать лицо под тканью перед встречей с Хикаяси.

Айями посматривала со страхом на посуровевших даганнов. Они не приставали с грязными предложениями и не цеплялись по поводу и без, но в глазах горела угроза и ненависть ко всему амидарейскому. Попадешься чужакам под руку, и они покалечат, не задумываясь. Имар, растеряв свою разговорчивость, заходил в комнату переводчиц редко и сугубо по делу.

Айями остерегалась, её напарницы боялись, и остальные амидарейки трусили. Старались проскользнуть незаметно мимо даганнов и, как видно, не зря. Дошли слухи, что патрули превышают свои полномочия. И на пленных отыгрываются. Но те сами виноваты, потому что зубоскалят.

Слухи приносила Эммалиэ. Она же сказала:

— Завтра наведаюсь в храм. Постараюсь успеть до жатвы. Нынче будет Изиэлю работа. Говорят, упокоит больше десятка убитых. А тех, кому удалось уйти, даганны до сих пор выслеживают. Прочесали пригороды на пять рядов.

И господин подполковник в числе преследователей. Спустил собак и ждет, когда те возьмут след и обнаружат партизан. И Айрамира. А может, парень лежит на ледяном полу храма, укрытый рогожей, и служитель читает нараспев упокойную.

Весь вечер молилась Айями перед образами святых. За то, чтобы судьба уберегла Айрамира от гибели. За то, чтобы смерти стали ненапрасными, и обе стороны поняли, что война — это не выход. Просила вразумить и тех, и других на мирное сосуществование и на сотрудничество.

Наверное, повлияло беспокойство, или сказалось нервное перенапряжение. Упала Айями в обморок. На работе. Ни разу в жизни сознание не покидало, а тут в глазах потемнело, затем побелело, и пропали звуки. Только что она сидела за печатной машинкой, а через мгновение лежит на чем-то гладком и мягком, и на лбу — влажная тряпица. Как оказалось, мужской носовой платок.

Раздраженный голос Имара выговаривал невидимому собеседнику:

— Сплошное головотяпство. Даже элементарного нашатыря не оказалось под рукой. В комендатуре три этажа, сорок кабинетов и ни одной аптечки.

— Не было потребности, — ответил ровно голос В'Арраса. — Исправим упущение.

Позже выяснилось, что напарницы переполошились, когда Айями осела кулем, и бросились за Имаром. Тот, недолго думая, подхватил бессознательную амидарейку на руки и отнес до ближайшей горизонтальной поверхности, а именно в приемную полковника О'Лигха на третьем этаже, где и уложил на диван. И проигнорировал кабинет господина подполковника, находящийся по соседству.

— Я вызову врача, — заявил Имар.

— Пожалуйста, не нужно. Мне уже лучше, — вымолвила Айями, разлепив губы.

Лицо Имара появилось в поле зрения.

— Вы здорово нас напугали, Аама. Как самочувствие?

— Хорошо, спасибо.

— Заметно, как вам хорошо, — ответил он с иронией. — Я не доктор, но вижу, что у вас нездоровый вид. Бледность, испарина. И голос слабый. Вот, выпейте, — протянул стакан с водой.

— Уверяю, мне гораздо лучше. Посижу немного и пойду. Нужно закончить перевод.

— Еще один эффективный способ самоубийства — загнать себя работой до смерти, — произнес весело Имар. — Я позвонил Оттину. Он скоро прибудет.

— Нет, пожалуйста! — Айями попыталась приподняться, и у неё закружилась голова. — Я в силах добраться до больницы. Не стоит беспокоить вашего доктора. Я пойду к Зоимэль.

Однако ж, Имар не унимался и настаивал на том, чтобы отнести её в больницу. На руках. К Оттину. И потребовал, чтобы впредь в обществе даганнов не упоминалось о врачах-дилетантах женского пола.

Имар наступал — Айями слабо сопротивлялась. Но тут вмешался В'Аррас и объявил, пресекая препирательства:

— Машина стоит внизу. Г'Оттин ждет.

И опять Имар вызвался сопровождать и поддерживать, но господин помощник ответил:

— Поступило указание. Сопровожу я.

А Имар не стал пререкаться, потому как идти против указаний вышестоящего начальства равносильно трибуналу.

В результате, когда Айями отлежалась и смогла подняться на ноги, её привезли прямиком к порогу больницы, причем В'Аррас организовал доставку пассажирки весьма оперативно. Пальто и сумку принесли в приемную, заведенная машина фырчала у крыльца, и Айями уселась на заднее сиденье под взглядами переводчиц, прилипших к окну.

— Очень неудобно получилось, — сказала она неуклюже. — Не стоило нарушать рабочий режим господина полковника.

— Его нет в городе, — ответил В'Аррас. Он занял место рядом с водителем и отвечал, не поворачивая головы.

В сопровождении господина помощника Айями прошла в больничное фойе и попала под прицел внимания дежурного. Езда заняла, от силы, пять минут, и пассажирка чувствовала бы себя ужасно неловко в сложившейся ситуации, но неловкость перевешивалась апатией и усталостью после обморока. Однако ж, Айями предприняла очередную попытку уклониться от визита к даганскому специалисту.

— Наверняка у господина доктора немерено дел. Я могу прийти в другой раз.

— Велено препроводить к Г'Оттину. О встрече условлено, — объявил господин помощник, и Айями не посмела ослушаться.

Даганский врач действительно ждал, но не тратил время впустую и мыл руки в раковине, щедро их намылив. Незнакомая медсестра-амидарейка, возившаяся с инструментами, взглянула с любопытством на Айями.

Кабинет как кабинет. Врачебный. Чистый и светлый. На работниках голубые халаты и шапочки. И медицинские перчатки. Флаконы и банки стоят в стеклянном шкафчике. На полке кастрюлька с надписью: "Стерильно". На этажерке — бинты, шприцы, скальпели и прочие режущие, колющие и пилящие приспособления. Вот тебе и необразованные дикари.

Доктор кивнул медсестре, и та вышла.

— Чья? — обратился к господину помощнику, глянув мельком на Айями.

— Веча.

— Доверяет? — хмыкнул врач и, вытерши руки, бросил полотенце в корзину. Заодно снял шапочку и марлевую повязку, болтавшуюся на одном ухе.

— Так точно.

— Ладно. Жди в коридоре, — велел доктор.

Он выглядел гораздо старше В'Арраса и обращался к нему на "ты" в покровительственной манере. И навскидку казался постарше господина подполковника. На возраст доктора указывали лучики морщин возле глаз и легкая проседь в волосах.

И он не церемонился с Айями.

— Садись, — указал на стул. — Что беспокоит?

— Ничего.

— Зачем же пришла?

— Мне сказали, что нужно. Я не хотела... вас отвлекать.

— Ясно. Сознание не теряла и от осмотра отказываешься, — не то утвердил, не то спросил Г'Оттин.

— Да.

— На вопросы-то, надеюсь, ответишь.

И снова непонятно, то ли спросил, то ли решил за Айями.

Доктор и смотрел так же, как и говорил. Без эмоций. Как и должен смотреть врач, который видит перед собой не человека, а пациента. Глаза у Г'Оттина посажены глубоко, и взгляд пронзительный. А сам он смугл и черняв, как все даганны, и так же высок и широкоплеч.

— Погоди минутку, — сказал доктор. Вышел из кабинета и вскоре вернулся, не дав разнервничавшейся Айями открутить пуговицу на манжете.

И начался допрос. Г'Оттин заинтересовался всем, вплоть до детских болезней, переломов и оперативных вмешательств, имевших место. Затем перешел к расспросам о текущем состоянии: как часто возникают головокружения и шум в ушах, случалась ли прежде потеря координации, и прочая, и прочая.

После чего предложил лечь на кушетку.

— Не дрожи как стриженая овца. Раздеваться не потребую.

Айями испытывала неловкость. Она успела забыть, что поначалу отказалась от осмотра, и подчинилась авторитету господина доктора.

Его пальцы щупали и мяли через ткань платья. Надавливали деликатно и в меру, но Айями закусила губу: под уверенными движениями рук заныл низ живота.

Господин Г'Оттин замерил пульс и оттянул веки, чтобы осмотреть склеры.

— Когда кровила в последний раз?

Айями смутилась. Стыдно говорить об интимностях с мужчиной.

— Знаю, что давно, — ответил за неё доктор.

— Больше года прошло, — подтвердила Айями через силу.

Неожиданно отворилась дверь, и в кабинет вошла Зоимэль — неестественно бледная и с красными щеками, похожими на пятна.

— Вы хотели это видеть? — спросила гневно и кинула тетрадку на стол.

— Здравствуйте, — сказала Айями обрадованно, порываясь сесть.

— Насколько понимаю, у вас имеются сомнения в моей компетенции, — продолжила звенящим голосом врачевательница. — Айями, что случилось?

— Ничего из ряда вон выходящего, — ответил Г'Оттин и, устроившись за столом, раскрыл тетрадь.

Айями разглядела свое имя на обложке. Выходит, Зоимэль принесла медицинскую карточку.

— Функция яичников восстановилась, но организм отвык и пытается приспособиться. Отсюда обморок и общая слабость, — продолжил даганн. — Ваша пациентка закровит если не сегодня, то завтра.

Айями ухватилась за края кушетки. Не то чтобы слова доктора ошеломили, но все же явились неожиданностью и, к тому же, неприятной.

— Аменорея длилась достаточно долго, поэтому с большей долей вероятности возникнут боли в области живота, которые могут отдавать в крестец. Советую взять день отдыха и провести его дома, в постели. С грелкой на пупке. Тяжести не поднимать. И принять болеутоляющее, — сказал он и придвинул к Айями бумажный пакетик. — Внутри таблетка. На будущее рекомендую длительную витаминотерапию плюс полноценное питание.

— Кого вы сейчас учите: меня или мою пациентку? Причем показательно, — произнесла Зоимэль, вздернув подбородок.

— Я так и думал, — заметил вслух Г'Оттин, прочитав запись в тетради. — У ребенка было тазовое предлежание, которое ты не смогла распознать.

— Ни один врач не сможет определить со стопроцентной гарантией положение плода!

— Если врач слеп и глух, — уточнил даганн. — Предлежание плода с легкостью распознается к середине срока вынашивания. И если вовремя принять меры, ребенок развернется.

— И за день до родов? — спросила c издевкой Зоимэль.

— И во время родов, — ответил Г'Оттин. — И твоя пациентка родила бы быстро и без осложнений. Она знает о твоей ошибке?

Лицо врачевательницы залила мертвенная бледность.

— Не смейте мне тыкать. И уж если ваша медицинская этика позволяет читать нотации в присутствии пациента, могу сказать в оправдание: мне не хватало времени на то, чтобы уделять достаточно внимания гражданскому населению. Основной моей работой являлось врачевание в госпитале.

— Или, проще говоря, ты халтурно отнеслась к своим обязанностям. Определить положение плода — дело одной минуты. Назначить комплекс упражнений — дело двух минут. О массажах и не говорю, тебе ведь было не до гражданского населения, — заключил господин врач.

Айями решила бы, что он ехидничает, но бесстрастное лицо доктора и безэмоциональность слов ставили в тупик.

Зоимэль не сразу нашлась с ответом и сверлила "коллегу" возмущенным взглядом.

— Еще скажите, что у вас, даганнов, рентгеновское зрение, — изрекла с сарказмом.

— Нет. Тонкий слух и чуткие пальцы, — ответил Г'Оттин. — Поэтому не каждому под силу быть хорошим врачом.

И опять Айями показалось, что он поддел врачевательницу.

— Вы правы. Кому-то надо быть самоуверенным лгуном. Для начала продемонстрируйте наглядно острый слух и чувствительные конечности. Тогда и продолжим нашу приятную и содержательную беседу, — молвила надменно Зоимэль и направилась к двери.

— До свидания, — вставила Айями.

— Всего доброго, Айя, — кивнула врачевательница и вышла.

— Ступай. Я узнал достаточно, — разрешил Г'Оттин. — Радуйся, что репродуктивная функция восстанавливается. Длительные нарушения могут в дальнейшем привести к бесплодию.

О, если бы так! — подумала Айями с сожалением.

Видимо, господин доктор заметил её расстроенное лицо.

— Бесплодие — самое наилёгкое последствие. Со временем в женских органах развиваются опухоли, которые приходится вырезать. Или удалять пораженные органы.

Из больницы Айями отвезли домой, несмотря на то, что рабочий день был в разгаре. Под присмотром В'Арраса она села в автомобиль, припаркованный у обочины. "Наверное, замучился ждать и проклинает меня на все лады" — подумала Айями, бросая косые взгляды на затылок водителя. Но шофер своим мнением не делился и невозмутимо крутил баранку, словно считал привычным делом потерю времени, катая мехрем высокого военачальника.

"Отдыхать" — поступило устное распоряжение господина подполковника, переданное через В'Арраса. Потому как даганский врач оказался прав. Ближе к вечеру Айями скрутило от болей в животе, а вместе с ними пришли и циклимы.

Лежа с грелкой, она размышляла о словах доктора. Пускай Зоимэль неточно определила предлежание, этот просчет не умалял её талантов, как и небывалого трудолюбия. Потому что врачевательница умудрялась находиться в пяти местах одновременно, и непонятно, когда успевала спать. Как бы там ни было, а Люнечка, живая и здоровая, пролезла под одеяло и пристроилась рядом, деловито возя карандашом по блокноту.

— Это буква "А", — поучала маму. — "А" — пер-рвая буква арфавита. А это "Б". На букву "Б" есть слово "бабуя".

— А на букву "А"?

— "А"? — задумалась дочка. Её взгляд блуждал по комнате и наткнулся на домашний огород. — Агур-р-рчик!

— Неверно. О-гурчик, — поправила Айями.

— Нет, а-гурчик, — заупрямилась Люнечка. — Буквы не знаешь. Скажу бабе, пусть и тебя научит азбуке.

— Ладно, пусть научит, — обняла Айями дочку и подумала, что циклимы добавят хлопот в бытовом плане, не говоря о том, что в эти дни Веча ждет вынужденное воздержание. Если, конечно, за Айями сохранился статус мехрем. Но господин подполковник вряд ли станет себя ущемлять и непременно отправится в клуб, чтобы снять напряжение.

Прочь упадочнические мысли! Айями крепко зажмурилась и досчитала до десяти. А потом до двадцати, до пятидесяти... и незаметно задремала под убаюкивающий детский голосок, рассказывающий о буквах алфавита. Люнечке и слушатель-то был не особо нужен, она давно научилась играть сама с собой.

А вскоре вернулась Эммалиэ из храма и принесла с собой зимний морозец, прикрепившийся шлейфом к пальто, и утешительную весть, приправленную горечью. Но сперва велела Люнечке помыть руки и отправила за стол — ужинать.

— Нет его среди убитых, — сказала тихо, присев на кровать к Айями. — Святые заступники, зачем им понадобилось сражаться после войны? Там же и юнцы лежат, и взрослые дядьки. За что они отдали свои жизни? Только даганнов разозлили. Разворошили осиное гнездо. Те запросто могли оставить тела на поживу воронью. Ан нет, привезли в город для упокоения. Боюсь, на месте даганнов наши не проявили бы такого же милосердия.

— Наших мужчин и так почти не осталось. А те, что не погибли на войне, продолжают бестолково разбрасываться жизнями, — сказала Айями с внезапной сердитостью. — И после капитуляции не могут успокоиться, истребляют себя впустую. А в результате вот она, страна, на блюдечке. Бери — не хочу. Землю, лес, дома, технику. Женщин...

— Айя, я же вижу, ты чем-то расстроена. Уже который день. Из-за господина Веча? Он обижает тебя?

— Нет. Он добр и заботлив. Договорился об осмотре c доктором, его зовут Г'Оттин.

— И что сказал врач?

— Что нужно радоваться циклимам, — ответила Айями со смешком.

— В конечном итоге доктор прав. Если бы не обстоятельства... — замялась Эммалиэ.

— Господин Веч сказал, в любом случае нужно уезжать на его родину и лучше бы до весны. Может, даганны боятся, что союзники пойдут весной в наступление?

— Не смеши меня. За войну риволийцы ни разу не помогли нам армией. Хотя военную технику поставляли. А еще плакаты печатали и консервы присылали.

Присылали, и поначалу щедро. Крупы неважнецкого качества и сомнительные мясопродукты в жестяных банках. Однако риволийские припасы немало выручили Айями, когда на фабрике стали задерживать получку.

— Айя, чему быть, того не миновать...

Разговор был прерван стуком в дверь. Нежданной гостьей оказалась Зоимэль, не побоявшаяся отправиться по темноте в другой конец города.

— Я к Айе, — сказала с порога.

Эммалиэ удивилась, но виду не подала. Приняла у врачевательницы пальто, шапку и увлекла Люнечку игрой, чтобы та не мешала беседе.

Айями поспешила подняться с кровати, но гостья удержала на месте:

— Лежи, не вставай. У тебя циклимы?

— Да.

— Что ж, рано или поздно это случилось бы. Такова уж наша женская долюшка. Поначалу они будут болезненными, а потом придут в норму... Айя, я бы хотела поговорить об инциденте в больнице.

— Поверьте, всё в порядке. Не стоило беспокоиться. Да и поздно уже. Как доберетесь до дома?

— Не волнуйся, не сгину в сугробе. Знаешь... слова этого халдея задели меня за живое. Ишь, выискался специалист-кудесник широкого профиля. И по женским, и по мужским проблемам, — съязвила Зоимэль. — Прихвастнул мастерством, а я не могу успокоиться. Всё думаю, почему тогда прошляпила. Не почувствовала ребенка.

Перед глазами Айями возникла медвежья фигура даганна в голубом халате. Вспомнились грубоватые манеры и полнейшая невозмутимость Г'Оттина. Интересно, какой у него клановый знак?

— Я благодарна вам за всё. За дочку, за то, что она есть у меня. Вы сделали всё, что могли и сверх того, хоть и считаете возникшие осложнения своим недочетом. Но разве вы не возместили промах, спасши и Люню, и меня?

— Да, ты права. Ну, что ж, попыталась я утихомирить свою совесть, теперь можно и домой отправляться. И попробовать заснуть без угрызений, — ответила Зоимэль шутливо.

— Так и будет, — пообещала Айями. — И нас успокойте, пожалуйста. Последний бой принес много погибших. Айрамир... наш родственник... он не ранен?

Врачевательница должна знать о масштабах потерь, ведь она контактирует с партизанами.

— Не могу сказать точно, но при случае выясню. Айя, хочу напомнить, чтобы ты держала в тайне мое сотрудничество с Сопротивлением, — понизила голос Зоимэль.

— Конечно! Не сомневайтесь, — ответила Айями с жаром. — Знаем только я и Эммалиэ. И будем немы как рыбы.

Она и Айрамиру не поведала о неизвестном друге, организовавшем для парня встречу с партизанами. Врачевательница так и осталась безымянным посредником между Айрамиром и его боевым товарищем.

— Я знала, что тебе можно доверять. Не проболтаешься, — улыбнулась Зоимэль. — И соблюдай осторожность, особенно с покровителем. Он не выспрашивал невзначай, о чем судачат горожане? Обычно женщины охотно выкладывают, не придавая значения привычным вещам, а для даганна каждая мелочь имеет значение.

— Господин Веч, наоборот, избегает расспросов. Предпочитает рассказывать о своей стране. А недавно посоветовал уезжать в Даганнию и желательно бы до весны.

— А что случится весной? — нахмурилась врачевательница.

— Не знаю. Наверное, распутица, — хмыкнула Айями.

— Должно быть, — согласилась Зоимэль. — Даганны кичатся высоким уровнем медицины, в то время как их страна погрязла в бездорожье... Ну, вот и хорошо, что мы с тобой поговорили. А теперь пойду. В кои-то веки надо и дома появляться.

— Зачем она приходила? — полюбопытствовала Эммалиэ, когда врачевательница ушла, распрощавшись, и перед уходом щелкнула, шутя, Люнечку по носу.

— Дала рекомендации, чтобы легче переносить циклимы, — ответила Айями, умолчав о конфликте, произошедшем в больнице.

Авторитет Зоимэль незыблем. Во время войны и приоритеты были другими. Амидарейцы жили под лозунгом: "Всё для фронта, всё для победы!", и помощь раненым ставилась во главу угла. Куда там Айями со своим животом. И то хорошо, что ребенок выжил и не остался сиротой.

— Лучше бы дала рекомендации, как не понести, — проворчала соседка, а Айями подумала, что даганский доктор непременно доложит о результатах обследования господину подполковнику.

Вернулся.

А ведь говорил: "Не скоро уеду".

Но тогда он не знал, что полтора десятка фронтовых товарищей отправятся домой в деревянных ящиках, называемых гробами.

— У даганнов принято хоронить в земле и навещать могилы. Разговаривать с мертвыми и оставлять сладости и прочие мелочи, — объясняла Мариаль.

На обеде переводчицы уселись на подоконник и, уминая кашу из баночек, смотрели на построение солдат перед ратушей. Снег валил крупными хлопьями, скрывая лица военных за белой пеленой, однако же, Айями знала — интуитивно, наверное, — что офицер слева и есть господин подполковник.

— Не традиция, а дикость какая-то, — проворчала Риарили.

— Прах к праху, тлен к тлену, — сказала Мариаль. — Даганны следуют принципу: "на земле мы родились, в неё же и ляжем".

— Видимо, у них бескрайние поля, чтобы веками хоронить усопших, не притесняя живых, — хмыкнула Риарили.

— Даганния велика и необъятна, — пояснила Мариаль, и Айями поняла, что та ответила словами господина помощника.

Зато Амидарея вдоль и поперек вытоптана сотнями солдатских сапог. И целиком в кулаке у победителей.

Сегодня Айями не позвали на третий этаж. Ни на обеде, ни вечером.

Должно быть, даганны скорбят по убитым соплеменникам, и Веч тоже. В таком случае, не стоит попадаться ему на глаза. Потому что часть своей ненависти к враждебной стране господин подполковник перенесет на Айями. И пускай она не виновата в гибели товарищей Веча, национальности "амидарейка" достаточно, чтобы в черных глазах вспыхнуло пламя всепоглощающей ярости.

Нужно обождать. Любая боль притупляется со временем.

Прошел день, второй, третий. Уж неделя приблизилась к исходу, а В'Аррас не передавал записок с приглашением на обед. Или на ужин.

Но напрасно Айями вообразила, будто господин подполковник её избегает. Он привычно уезжал куда-то и возвращался, привычно делился новостями с сослуживцами в тесном кружке на площади. Привычно курил на крыльце ратуши. И смотрел на Айями, прищурившись. Не прожигал гневным взглядом и не поливал презрением, а словно бы приценивался. Изучал в разных ракурсах.

Поначалу Айями растерялась. Невнятно поздоровалась и, получив ответный кивок, прошмыгнула в фойе. А потом задумалась.

Наверное, единожды распознав притворство, господин подполковник теперь в каждом её движении усматривал лицемерие. В неуверенной улыбке, обращенной к нему, выискивал двуличие. В каждом произнесенном слове подозревал неискренность.

Внимательная Мариаль заметила, что Айями проводит обеденное время вместе с напарницами и за компанию шагает с работы до ближайшего перекрестка. И, сгорая от любопытства, подсунула записку тайком от Риарили.

"Вас не вызывают?" — прочитала Айями. Подумав, она написала: "Не позволяет здоровье".

Мариаль не нужно было объяснять, что да почему. Амидарейцы умеют читать между строк. Хоть щекотливость вопроса и повергала её в смущение, заставляя испытывать неловкость, однако ж, интерес перевесил. Мариаль ответила улыбкой, означавшей поддержку, и скомканная записка отправилась в урну.

Отговорка о женских деликатностях пришла на ум мгновенно и оказалась вполне правдоподобной. Мол, узнав о циклимах, А'Веч не стал дергать мехрем понапрасну, всё равно ничего путного не вышло бы.

Айями и сама прониклась выдуманной мыслью, потянувшей за собой и другие. Пропитанные обидой.

Значит, чтобы снять с неё платье, господин подполковник не ленится передавать записочки. А общаться просто так, без обязательного процесса на тахте, не считает нужным.

К тому же, выглядит чересчур спокойным. Обычно возвращаясь из дальних поездок, Веч пребывал в нетерпеливом предвкушении. И ласкал скупо, спеша получить причитающееся. Определенно, он не сторонник целомудрия. Минула почти неделя, как господин подполковник вернулся в город. Наверняка по вечерам он посещает клуб, где веселится в компании даганских мехрем.

Айями представила женщин, окруживших господина подполковника. Смех, кокетство, переплетенье рук. Ко рту Веча подносят бокал с вином, а после промакивают губы салфеткой. Прижимаются и трутся как кошки. И танцуют, обольстительно изгибаясь. В клубе весело и накурено.

А Айями ему чужая. Как и вся Амидарея.

У неё и прав-то нет, чтобы выказывать недовольство.

Вскоре приключился другой праздник, но в отдельно взятой семье. День рождения Люнечки. Это для всех прочих амидарейцев Свежелетие считается событием, которое отделяет минувший год от наступившего. А для Айями и Эммалиэ отправной точкой являлся день появления Люнечки на свет.

От близких именинница получила в подарок платье с рюшами и алый капроновый бант.

Бант и платье в горох Эммалиэ выменяла по осени у своей знакомой и убрала в кладовую на дальнюю полку, до поры до времени. "Ну, вот еще один год пролетел, слава святым" — сказала накануне, достав пакет, когда Люнечка уснула. А Айями сделала вид, что не заметила взволнованности в голосе соседки, потому как испытывала схожие чувства. Хотя, наоборот, показалось, что последний год тянулся неимоверно долго. И всё равно небольшая, но дружная семейка выжила, несмотря на невзгоды.

Эммалиэ соорудила торт. Напекла лепешек, промазала медом, сверху посыпала натертым шоколадом и воткнула четыре церковных свечки.

— Пам-па-да-бам! С именинами!

Сказочная картина торта, вплывшего в темную комнату в ореоле света, вызвала у Люнечки потрясенное "ах". Маленькая именинница задула горящие фитильки, и Эммалиэ, проявив бережливость, вынула и припрятала подплавленные свечи. Ещё пригодятся.

— Я теперь больсая! И кр-расивая, — объявила Люнечка, надев обновки и любуясь собой в зеркале.

— Не то слово, — поддакнула "бабуля".

— Настоящая принцесса, — добавила Айями.

— А у меня будет принц? — поинтересовалась дочка, поворачиваясь то левым, то правым боком.

Женщины обменялись улыбками.

— Обязательно. На белом коне и с короной, — пообещала Айями.

— Может быть, им станет Румка с соседнего двора, — предположила Эммалиэ.

— У-у, не хочу такого принца, — скривилась именинница. — У Румки нету зубов. И коня нету.

— Вот вырастет и оседлает коня. А вместо молочных зубов появятся постоянные.

— А почему зубки называются молочными? — спросила Люнечка и продемонстрировала предмет обсуждения своему отражению.

— Крохой ты кушала мамино молочко и набиралась сил. Заодно и зубки прорезались. А теперь подросла и стала грызть, хрустеть, откусывать. Для этого нужны крепкие зубы. Поэтому на смену молочным приходят постоянные.

— Ой, неужели я стану страсной как Румка? — воскликнула испуганно дочка, приложив ладошки к щекам и наблюдая за собой в отражении. Настоящая кокетка! Хоть и маленькая.

— Нисколечко, — утешила Эммалиэ. — Наоборот, будешь расцветать день ото дня.

Сегодня днем и погода сделала подарок, преподнеся безветрие и бледный диск солнечного светила на сером небе. А четыре года назад бушевала метель, сотрясая хлипкие рамы в подсобке, приспособленной с началом войны под больничную палату. Айями, измучившись тяжелыми родами, равнодушно смотрела, как старая ветла гнется под порывами ветра, норовя дотянуться до окна. Рядом лежала завернутая в пеленку Люнечка и таращилась в пустоту глазками-пуговками. И, несмотря на навалившуюся усталость, Айями чувствовала себя безмерно счастливой. Теперь она не одинока. Теперь есть, ради кого жить, и есть, о ком заботиться.

Делясь радостью, Айями принесла на следующий день угощение на работу. Напарницы засыпали поздравлениями и пожеланиями. Ели и нахваливали кулинарное мастерство Эммалиэ.

Имар, на удивление, тоже попробовал кусок торта. И съел, не покривившись. Правда, посетовал:

— Не хватает корицы и ванили, но вполне съедобно. Пусть дочка растет здоровой и радует вас.

— Спасибо. А день рождения был вчера. Пришёлся на воскресенье.

— А как отмечают дни рождения в Даганнии? — спросила Мариаль.

— Собираются всей семьей и устраивают богатый ужин, — ответил Имар. — В клане считается значимым день, когда ребенок взрослеет. Мальчик становится мужчиной, а девочка.... э-э-э... тоже становится взрослой, — закончил, кашлянув, и амидарейки смущенно потупились.

— А какие подарки преподносят именинникам? — поинтересовалась Мариаль дипломатично, чтобы развеять возникшую неловкость.

— Клановый знак, наверное, — отозвался Имар после заминки. — Не понимаю, зачем ждать повода, чтобы вручить подарок. У нас дарят вне зависимости от времени года.

Слушательницы переглянулись. Как объяснить чужеземцу, что подарок от близких на день рождения — очередная традиция амидарейского народа? И надо сказать, весьма волнительная и приятная.

Посматривая на часы, Айями ждала с замиранием сердца, когда её вызовут на третий этаж. Почему-то казалось, что Вечу доложат о результатах прослушки, и он пришлет помощника с запиской. Как-никак сегодня для Айями особенный день. Точнее, этот день был вчера, но суть не меняется.

Господин подполковник не соизволил. Ну да, мужчинам в высшей степени наплевать на то, что чувствует женщина, глядя на своё дитя, и как она гордится ребенком, которого выносила и родила.

Подумаешь! — фыркнула Айями, вторя обиженным мыслям. Ради приличий она хотела передать угощение в приемную А'Веча, но не решилась. Неизвестно, как он отреагирует. А портить себе настроение не хотелось. Печальный опыт тому примером, а точнее, последний день рождения Айями.

Так она и отправилась домой с непонятным ощущением: то ли с досадой из-за несбывшихся ожиданий, то ли с разочарованием в господине подполковнике.

А вечером, когда семья собралась ужинать, раздался стук в дверь. На осторожный вопрос: "Кто там?" ответили на отличном даганском: "От начальства". Немногословный солдат вручил посылку опешившей Айями и молча удалился.

В длинной узкой коробке, завернутой в бумагу, оказалась... кукла! Ростом по пояс Люнечке. С румяными щеками, загнутыми ресницами и белокурыми волосами. В сарафане, в носочках и в туфельках. Кукла закрывала глаза и говорила "ма-ма". На амидарейском.

На торце коробки обнаружился штамп. Магазин "Детская вселенная" и адрес — Алахэлла, улица Неизвестного Патриота. Артикул, цена... Пятнадцать амдаров! Айями подскочила на месте, разглядев ценник. В мирное время на эти деньги она прожила бы безбедно без малого месяц.

Надо ли говорить, что подарок сразил Люнечку наповал? Новая жиличка получила имя Динь-дон, как принцесса из одноименной сказки. За общим столом ей выделили отдельное седалище, а в кровати — место возле стены, под боком у дочки.

Надо ли говорить, что Айями мгновенно догадалась об отправителе посылки?

Люнечка влюбилась в новую подружку и не отпускала ни на миг. Расчесала, покормила, искупала. Рассказала сказку. И даже кукольный сарафанчик постирала, как смогла. Уложила Динь-дон рядом на подушку и заботливо укрыла одеялом. Сияющие дочкины глазки заразили радостью и Айями. А счастливое личико Люнечки стало бы лучшей благодарностью для дарителя, увидь он. Искреннее и неподдельное восхищение ребенка сказало бы ему больше, чем самые учтивые и витиеватые амидарейские "спасибо".

Эммалиэ улыбалась, поддерживая восторг маленькой счастливицы, но поглядывала вопросительно на Айями. А та подумала, что, должно быть, куклу привезли из столицы по велению господина подполковника. Маловероятно, что игрушечная красавица очутилась в провинциальном городке совершенно случайно. Наверняка победители разграбили столичные магазины и музеи. Вырубили знаменитую палисандровую аллею и вывезли лес-кругляк составами. Разобрали фонтаны по кирпичикам и погрузили в вагоны.

Айями усмехнулась, представив удивление даганнов, которым отдали срочный приказ о доставке амидарейской куклы в провинциальный городок. Наверное, курьеры покрутили пальцем у виска, выразив недоумение сплошными междометиями.

Поздно вечером, когда дочка наконец-то угомонилась и уснула, прижимая к себе подарок, Айями осторожно отвернула уголок одеяла. Провела пальцем по покатому лбу Динь-дон и коснулась жестких пластмассовых ресниц. Люнечке несказанно повезло. Родители Айями не могли позволить себе покупку расписной красавицы с васильковыми глазами. Семейный бюджет не позволял. Зато на дешевых кукол и пупсов охотно тратились. Но разве простенькие суррогаты потягались бы с принцессой Динь-дон?

Веч в очередной раз удивил. Так удивил, что Айями вмиг растеряла свои обиды, а причина его отчужденности господина подполковника казалась теперь далекой и незначительной.

Даганны не вручают подарки по поводам. Но они разбираются в том, что нужно дарить маленьким девочкам, чтобы те потеряли дар речи от изумления.

Веч занял непонятную выжидательную позицию, но, тем не менее, позаботился о посылке. Он не стал бы вкладывать в то, к чему потерял интерес. А значит, намерен оставаться покровителем Айями. Быть может, с помощью подарка господин подполковник показал, что ждет сближения? Он оскорблен притворством Айями, поэтому она должна сделать первый шаг навстречу.

На следующее утро Айями, торопясь на работу, загадала: если увидит его возле ратуши, значит, всё сложится удачно.

Судьба благоволила. Господин подполковник курил, но не в одиночестве, а в компании господина У'Крама. И не у ступенек, а в стороне, под козырьком. Переговаривались негромко и сплевывали на снег. Тянуло сигаретным дымом — чужим, тяжелым, горьким.

Айями замедлила шаг.

— Здравствуйте, — окликнула несмело.

Веч развернулся. Глянул сумрачно, кивнул в ответ... и более ничего. Зато его товарищ посмотрел, пожалуй, чересчур пристально. И насмешливо.

Айями сникла, приветливая улыбка сползла с лица.

— Простите, мне пора, — сказала невпопад и поспешила в фойе.

Весь день прошел невпопад. Перевод не клеился, предложения выходили корявыми. Карандаш норовил упасть со стола и укатиться куда подальше. Пачка бумаги выскользнула из рук, и листы усеяли пол, словно осенние листья. Крышка баночки не желала поддаваться, и Айями сломала ноготь, прежде чем смогла зачерпнуть ложкой кашу.

Как оказалось, у судьбы две маски, и она меняет их с завидной быстротой.

Вспомнив утреннюю неприветливость господина подполковника, Айями засомневалась в радужности вчерашних выводов. Смелость испарилась, и первый шаг в направлении приемной Веча категорически не получался.

Айями примерзла к стулу и пыталась осилить перевод. И поглядывала на дверь. Но В'Аррас так и не появился. Не вручил записку и не удалился с бесстрастным видом, как происходило раньше.

Может быть, господин подполковник узнал, что Айями укрывала раненого паренька и причастна к Сопротивлению? Правда, причастность — что седьмая вода на киселе, но всё же имеется. Недаром даганны тщательно прочесывали окрестности. Схватили партизан, допросили как следует, и те во всём признались и всех выдали. И теперь Веч раздумывает, как ему поступить.

Или даганский доктор поделился с ним результатами осмотра и поставил неутешительный диагноз.

А может, Айями ошиблась? И дарителем является, к примеру, Имар, а вовсе не господин подполковник. Хотя нет, глупое предположение. Оказывать знаки внимания чужой мехрем равносильно самоубийству.

А вечером, под образами, после неизменной молитвы, в голову пришла сердитая мысль. Ну и пусть Веч не вызывает в кабинет. Неделю, месяц, год... Кому он сделает хуже? Уж точно не Айями. Зато теперь не будет страхов из-за возможной тягости. И горожане не прознают о близких отношениях с даганским офицером, кроме узкого круга осведомленных.

Теперь, завидев господина подполковника, Айями смотрела прямо, не пряча глаз. И задирала подбородок, но невысоко. Побаивалась всё-таки. Она ни в чем не виновата, потому что подошла к своим обязанностям со всей старательностью. Веч оплачивал услуги, Айями их предоставляла. О чувствах и речи не велось. Их не купишь даже за миллион консервов и крупяных брикетов.

_____________________________

Ойрен* — слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас

36

Было бы наивным полагать, что соседи ничего не видят и не замечают. Ведь глаза у них не на затылке устроены.

Возвращались как-то Эммалиэ и Айями с рынка, где обменяли консервы на капусту. Хоть и подмороженную, но для готовки вполне подходящую.

День погожий: снег искрится на солнце и поскрипывает под ногами, легкий морозец щиплет щеки. Почему бы не превратить поход по делу в прогулку с дочкой? Главное, не пропустить момент, когда начнет прихватывать нос и ноги. У Люнечки-то теплые сапожки с толстой подошвой, а вот у женщин обувь на рыбьем меху. Благо, выручают шерстяные носки, связанные руками Эммалиэ.

Дочка категорически не желала расставаться с новой куклой, даже на прогулку с ней собралась. Насилу женщины отговорили, точнее, перебороли её упрямство.

— Залко вам, да? — капризничала Люнечка, намереваясь расплакаться.

Дело не в том, что жалко, а в том, что дорогая и красивая игрушка привлечет к себе внимание, и любопытные горожане сделают соответствующие выводы. И полетят сплетни от уха к уху со скоростью пожара.

— На улице мороз, а у Динь-дон нет ни пальтишка, ни шапки, — убеждала Эммалиэ. — Вот сошьем ей теплую одежду и пойдем на прогулку. Согласна?

Утерев слезы, дочка нехотя кивнула.

— Только будем вместе шить и вязать, — предупредила Эммалиэ.

И на это условие Люнечка согласилась.

Ну, а коли вместе с дочкой заниматься рукоделием, да с аккуратностью, и чтобы красиво вышло, то Динь-дон получит обновки, самое быстрое, через месяц. А к тому времени Айями что-нибудь придумает.

Так и отправились на рынок втроем, оставив куклу дома. Зато Люнечка, на удивление, шагала впереди, поторапливая туда и обратно, чего с ней отродясь не бывало.

Завернула троица к дому, а во дворе Сиорем долбит наледь на тропинке, ведущей к выгребной яме. Лицо красное, пот течет градом, и одышка к тому ж. Видать, тяжело Сиорему, упитанность мешает. А рядом охает Ниналини, потирая бока. Громко жалуется, а соседки-приятельницы сочувственно кивают.

— Когда женушка навернулась, Сиорем сподобился оторвать зад от кровати, — проворчала Эммалиэ.

Хорошо, Люнечка не слышала. Убежала вперед и у подъезда тыкала прутиком в сугробе.

Женщины прошли было мимо соседей, не здороваясь, как вдруг вослед донеслось:

— Айка, я знаю, это ты ведро с помоями на снег вылила. Из-за тебя, лентяйки, у меня ребра поломаны.

— Вообще-то, к яме ведут три дорожки. Я хожу по левой, — ответила Айями.

На три подъезда — три тропинки. Средняя расхоженна и утоптана, потому что во втором подъезде много жильцов, и среди них Ниналини с супругом. А крайнем подъезде, где живет Айями, соседей раз-два и обчелся.

— Кто тебя знает, оторву? — проворчала Ниналини. — За лечение, видать, не хочет платить, вот и врёт, — пояснила товаркам.

— Намедни видела я в окно, как ты выливала помои на снег. Не донесла до ямы, а теперь виноватых ищешь? — парировала Эммалиэ.

— Да ты... Да я... — от неожиданности Ниналини растеряла словарный запас, но быстро опомнилась. — Да как ты смеешь? Люди добрые, неужто в напраслину поверите? Поклеп это. Говорю, как есть.

— И ведро у тебя, конечно же, не зелёное с желтой крышкой? — уточнила Эммалиэ.

Ниналини хватала ртом как рыба, вытащенная из воды. Наверное, онемела от возмущения.

Ведро у Ниналини действительно было заметное. Выменянное с выгодой, о чем она не раз хвастала перед соседками.

— Ладно, пошутила я, — усмехнулась Эммалиэ. — В следующий раз выноси помои потемну, а то при дневном свете твоё пальто как бельмо на глазу.

Айями отвернулась, чтобы её улыбку не заметили. В ярко-рыжем пальто, с натугой сходившемся на груди, Ниналини напоминала попугая, разве что без крыльев и хвоста. Однако она придерживалась иного мнения.

— Модный фасон. Добротно пошито, и подклад натуральный. И главное, досталось даром, — хвалилась по осени приятельницам. Ну, а что пуговицы трещат, угрожая оторваться с мясом, сущие пустяки.

— Что-то твоего племянника не видно. Съехал, что ли? — спросила Ниналини, вперив руки в боки. И не скажешь, что травмирована.

— Съехал. Шлет приветы. Собирался навестить. При случае обещал и к Сиорему заглянуть. По-дружески, — ответила Эммалиэ, не моргнув глазом.

Ниналини растерянно оглянулась, ища поддержки у супруга. Видимо, не забыла, чем кончилась "дружба" парня с муженьком.

— Пусть заглядывает, — отозвался Сиорем, разогнув спину. — Самогончику поставлю. Почешем языками за жизнь. Или о том, что к Айке зачастили офицерики на машине.

— Это солдаты, а не офицеры. И они доставляют заработанное, — огрызнулась Айями.

— Непосильным трудом, — добавила Ниналини с ехидцей.

— Мне платят не больше, чем другим, — сказала Айями, посмотрев в упор на одну из соседок, и та отвела глаза. Потому что работала медсестрой в госпитале и, будучи приравненной к квалифицированному персоналу, получала от даганнов поощрительные подачки помимо заработка. Медсестрам привозили на дом и аффаит*, и овощи, и бакалею по мелочи. Так что даганский автомобиль заворачивал во двор необязательно к Айями. Посыльные развозили коробки по городу, сверяясь со списком.

— А может, ты, Нина, привечаешь только тех, кто с тобой делится? — поддела Эммалиэ. — Кто мзду приносит, тот хороший, а кто в ноги не кланяется, тот враг тебе и родной стране?

— Мы с мужем не за себя радеем, а за ребятушек наших! — ответила Ниналини с жаром. — Для Сопротивления животов своих не жалеем.

— Подержи-ка. — Эммалиэ протянула сумку с капустой, и Айями, удивившись, взялась за ручки.

А соседка направилась к женщинам.

— Так что же ты горланишь о партизанах на всю округу? — спросила, подойдя вплотную к Ниналини. — Не боязно, что услышат чужие уши и донесут даганнам?

— Кто ж донесет? Здесь все свои, — ответила та, хорохорясь. — Разве что ты, соседушка, подведешь наше общее дело.

— А может, оттого кричишь без страха, что к Сопротивлению не имеешь никакого отношения?

— И не совестно тебе клеветать? — взвилась Ниналини.

— Не совестно. Потому что навела я справки у нужных людей. Не знают в Сопротивлении ни о тебе, ни о муже твоем, — сказала Эммалиэ.

— У кого спрашивала, глупая бабёнка? — усмехнулся снисходительно Сиорем. — У сплетниц на рынке?

— Я же ясным амидарейским языком поясняю: племянник шлет приветы, — отозвалась раздраженно Эммалиэ. — Жив, здоров, не голодает. И товарищи его тоже. Только вот за кашу благодарят не вас.

И, развернувшись, направилась по тропке к подъезду.

Ниналини не нашлась с ответом. Лишь дойдя до подъезда, Айями услышала, как она окликает товарок:

— Эй, подруженьки, куда вы? Неужели поверили старой ведьме? Во сне ей приснилось, вот и мелет, что ни попади.

— Зря вы с ними связались, — сказала Айями, когда дочка, помыв руки, бросилась к Динь-дон, по которой успела соскучиться. — Теперь Сиорем точно нас сдаст.

— Не сдаст. Побоится. Будет всех уверять, что я тронулась умом и навыдумывала с три короба.

— А кого ему бояться? Не нас же.

— Партизан. Айрамира. Каюсь, присочинила я немного и припугнула для острастки. Зато Сиорем не решится открыть рот, потому что Сопротивление не простит предательства. Ну, я так думаю, — хмыкнула Эммалиэ.

Разговаривая резко с соседом, она бросала обвинения не впустую, потому как те имели под собой основания.

Намедни поздним вечером в дверь постучали. Десятый час уже, кого нелегкая принесла? Может, от господина подполковника доставили очередную посылку? Плохо, что в ставнях нет щелей, и не видно, как машина подъезжает к дому.

— Кто там? — спросила Эммалиэ, подойдя к двери.

— С весточкой от вашего племянника, — произнес глухо мужской голос и кашлянул.

Женщины тревожно переглянулись, и Айями поспешно увела дочку в дальний угол комнаты, где, усадив на коврик, велела играть тихо и не выбегать из укрытия. И придвинула стул с наброшенным на спинку платьем, чтобы загородить Люнечку от входной двери.

Дочку не требовалось упрашивать и уговаривать. Она знала: если мама обеспокоена, нужно её слушаться. Тем более, Динь-дон не все буквы "арфавита" выучила.

— От какого племянника? У меня их трое, — сказала Эммалиэ.

— Двое, — поправил незнакомец. — Я от Айрама.

И в точности повторил условный пароль, оговоренный с парнем.

— Сколько вас? — спросила соседка.

— Один я.

Щелкнул замок, и Эммалиэ приотворила дверь, впуская гостя — молодого и неряшливо одетого мужчину в засаленной и местами порванной куртке. Из прорех выпирал ватиновый подклад, а стоптанные кирзовые сапоги обшоркались до серых проплешин. "Даже не потрудился снег обстучать", — подумала Айями с неодобрением. Вокруг шеи незнакомец намотал драный шарф невнятного бурого цвета.

Облик гостя соответствовал внешнему виду. Реденькая, но основательная щетина, подсохшая царапина у виска, слипшиеся волосы, когда мужчина стянул шапку. От него исходил запах застарелой несвежести, и Айями едва удержалась, чтобы не зажать нос.

Зря товарищ Айрамира оделся в лохмотья. Оборванец привлечет к себе гораздо больше внимания, нежели добропорядочный гражданин.

— Айрам шлёт привет, — сказал нежданный гость, теребя шапку в руках. — Просил передать, что жив, здоров, не кашляет.

Окающий говор выдавал в мужчине уроженца северных территорий.

— Рада слышать, что племянник в здравии и не забывает о тетушке, — ответила Эммалиэ сдержанно. — Но еще больше бы обрадовалась, если б Айрам навестил.

— Занят он. Важное задание выполняет.

— А твое имя, добрый друг?

— То знать вам не нужно, — сказал мужчина.

Наступило неловкое молчание. Товарищ Айрамира мялся, но не уходил. Не выгонять же человека взашей. Но и приглашать в дом, чтобы помыться и испить чаю, было бы, по меньшей мере, странно. Гость не пожелал своего имени назвать, значит, на этом любезности исчерпаны.

Взгляд мужчины перебегал по комнате, обшаривая углы, и Айями поежилась, почувствовав себя неуютно.

— Погодите, передам кузену гостинец, — сказала и скрылась в кладовой. Вернулась с сумкой, в которую сложила крупяные брикеты, консервы и свечи со спичками. — И привет Айраму передавайте. Пусть не забывает о нас.

— Благодарствую, сестрёнка. Всё сделаю, как полагается, — ответил гость с кивком, принимая поклажу.

— Пусть навестит, когда сможет, — добавила Эммалиэ и спросила: — А ты был у Сиорема?

Заметив недоумение гостя, пояснила:

— Он живет в соседнем подъезде. И жена его, Ниналини, тоже отправляет племянникам гостинцы. Может, с оказией что-нибудь передаст?

— У многих моих товарищей есть родня в этом городе, но о тетушке Нине мы не слышали, — ответил вежливо незнакомец.

— Вот как? — озадачилась Эммалиэ. — Значит, я попутала.

— Всякое бывает, — согласился мужчина. — А теперь пора мне. Будь здорова, матушка. Будь здорова, сестрёнка.

— И тебе того же, — ответили женщины хором.

Когда за гостем закрылась дверь, Айями прижалась к обивке ухом, но услышала лишь тишину. А Эммалиэ устало прислонилась к стене и опустила руку, заведенную за спину. На свету тускло блеснуло лезвие риволийского стилета.

— Баб, а кто приходил? — высунулась из-за укрытия Люнечка, услышав звук запираемой двери.

— Гонец от Северного деда*, — пояснила Эммалиэ. — Ходит по квартирам и пугает морозами. Да, как видишь, в тепле-то и лед становится водой, не то что какой-то посланец, — показала на мокрые следы у порога.

— Вот так взял и растаял? — изумилась Люнечка и осторожно приблизилась, чтобы посмотреть на лужицы на полу.

— Конечно. Как снег, — показала Эммалиэ на ведро, в котором женщины отстаивали талую воду .

— Огогосеньки, — признала пораженная Люнечка, скопировав словечко из лексикона "бабули". — А Северный дед нас не наругает?

— У него короткая память. Старый потому что, — ответила Айями, вытирая тряпкой мокрые следы.

— А как это "короткая"? А длинная бывает? А есе какая бывает? А у меня какая? — завалила вопросами Люнечка, отвлекшись от необычного визита.

Теперь Эммалиэ будет, чем занять остаток вечера.

— Почему вы спросили у него о Сиореме? — поинтересовалась Айями, когда дочка уснула.

— Не знаю. Пришло вдруг в голову, — ответила соседка. — Получается, Ниналини обманывает. Спекулирует на патриотизме.

— Этот гость... какой-то он неприятный.

— Потому что от него разит как от выгребной ямы? — хмыкнула Эммалиэ. — Посмотрим, что ты скажешь, когда заявится Айрамир. У них там, чай, не курорт. В ваннах не отмокают.

— Наверное, вы правы, — признала Айями.

И всё же дело не в запахе и не во внешнем виде. А в бегающих глазах гостя и в угрюмом взгляде исподлобья.

Хотя какое ей дело? Возможно, узнай Айями этого мужчину поближе, он оказался бы милейшим человеком с доброй душой. Но война научила взаимной подозрительности.

Все-таки она поговорила с Мариаль. После работы дошла вместе с ней до перекрестка, но не торопилась прощаться.

Женщины не спеша двинулись по проулку, благо даганны расчистили дорогу после снегопада.

— Я хотела спросить... Знаю, что неудобно... Что будешь делать, когда узнаешь о ребенке? — выдала Айями напрямик, решившись.

— Я думала об этом, — ответила напарница, нисколько не удивившись вопросу. — До сих пор святые меня берегли. На всё их воля. Как судьба распорядится, так и будет. Я смирюсь.

— И уедешь в Даганнию?

— Да. Наверное.

— Господин В'Аррас настаивает?

— Нет, он не заставляет, — ответила Мариаль, и как показалось, с надрывом. — Вернее, говорит, что и мне, и маме будет безопасно на его родине. Даганния огромна, и можно выбирать, где жить: в предгорьях или южнее.

— Но не обязательно в родном церкале* господина помощника, — уточнила Айями.

— Вы знаете о церкалях? — удивилась собеседница. — Впрочем, это неважно. Я как-то в шутку спросила, примут ли меня в Даганнии. Образования нет, только переводами и зарабатываю. А Аррас ответил, что лишняя пара рук везде пригодится. И больше не затрагивал эту тему. А я... Мне стыдно. Он решит, что навязываюсь. Зачем ему обуза: я и мама?

— А о том, что нужно принять решение до весны, говорил?

— Нет, он не устанавливал сроки, — покачала головой Мариаль. — А вы... приняли решение?

— Не вразумительней, чем ты, — пошутила Айями, и напарница улыбнулась невесело. — И тоже молюсь, чтобы судьба уберегла. Но если молитва не поможет, придется уезжать с семьей в неизвестность.

— Вот как? — не поверила Мариаль. — У меня и сомнений не было, что господин А'Веч о вас позаботится. И поможет освоиться в Даганнии.

— Откуда такая уверенность? Господин подполковник придерживается той же тактики, что и господин В'Аррас.

— О! — только и сказала Мариаль. — А вы расспрашивали его?

— Нет. По тем же причинам, что и ты.

— Мы должны быть сильными, правда? — сказала напарница неуверенно. — Не стоит обольщаться. Нужно надеяться только на себя.

— Ты права. Надо мыслить трезво. И быть сильными, — кивнула Айями.

— Вот и пришли. Здесь я живу, — Мариаль показала на подъезд, возле которого они остановились. — А ваш дом в противоположной стороне!

— Тут недалеко. Срежу дворами, — отмахнулась Айями.

Внезапно Мариаль схватила её за руку.

— Если случится так... если придется уехать... Прошу вас, давайте держаться вместе! — сказала срывающимся голосом, и в глазах заблестели слезы.

— Непременно, — кивнула Айями. — Вместе гораздо легче.

Только сейчас она сообразила, что в последнее время напарница подавлена и молчалива. А когда господин помощник заглядывает в комнату к переводчицам, Мариаль опускает низко голову, делая вид, что увлечена текстом.

Да и у Айями настроение не лучше. И причина не только в страхе перед нежеланной тягостью, но и в потребительском отношении покровителя и в неопределенности будущего.

Распрощавшись, Айями поспешила домой.

Шла с осторожностью по узкой тропинке, боясь оступиться и набрать в сапоги. И впервые, глядя на отсвет солнца, ушедшего за горизонт, задумалась о том, какими бывают закаты в Дагании. О том, что за Полиамскими горами теплые зимы, а снег — явление чрезвычайное для тех мест.

Впервые задумалась и о том, что последует за согласием уехать в Даганнию. Заключение договора, вакцинация... Миграционное разрешение, чемоданы, поезд... И конечный пункт назначения... Куда? Конечно, к брату!

А вдруг Айями ошиблась, и мужчина из киносюжета — вовсе не Рибалиас? Ну, что ж, на экране тот церкаль* показался теплым и солнечным, и там живет много амидарейцев. Ее семья не будет одинока.

Лишь глупцы приплетают Северного деда всуе. Не понимает старик шуток, пусть и невинных.

Вдарили морозы. До того сильные, что вышибали слезу. Нос застывал через минуту, и отнимались пальцы, даже варежки не спасали. Айями выходила на улицу, натянув шарф по глаза, и он покрывался инеем от дыхания. И надевала две пары носков, а всё равно бесполезно — будто босиком по снегу бежишь.

Люнечку не пускали гулять, и она, продышав глазок в стекле, смотрела на улицу. По квартире ходили, не разуваясь, в обуви. И спали под двумя одеялами. Люнечка жалась к маме и перестала раскрываться во сне. Хоть и грел аффаит* исправно, а тепло улетучивалось неизвестно куда. Должно быть, просачивалось через потолок и стены, уходя в нежилые квартиры по соседству.

Окна спрятались за толстым слоем изморози. Из печных труб валил пар и налипал серой снежной бородой. Горожане бегали по улицам вприпрыжку. Полынья на реке ушла под лед, лишь посередине русла, на перекатах, темнели проталины. Айями перестала ходить к реке с тележкой, этак можно запросто околеть на полпути. Набирала снег возле дома, но талой воды не хватало в хозяйстве, и приходилось соблюдать строжайшую экономию.

Словом, навалились морозы и взяли за горло. А даганнам всё нипочем. Натянули тулупы, пимы, меховые шапки с ушами. Пар валит как от паровоза, ресницы и брови в инее, а чужакам хоть бы хны. Прохаживаются на посту с автоматами наперевес и в ус не дуют.

Веч тоже надел тулуп и поднимал воротник. Но не носил мохнатые варежки, как другие. Наверное, потому что курить неудобно. А может, господину подполковнику не холодно, он ведь закаленный, не то что Айями-мерзлячка. Ей вспомнилось горячее тело, прижимавшее к тахте, и настырные руки Веча, и вдруг сделалось жарко и душно.

В выходной день в город приехала кинобудка. Ни раньше, ни позже.

Жителей созывали в ратушу, чтобы в зрительном зале показать на экране очередное заманилово. Причем, опять же, приглашали добровольно-принудительно, объехав улицы на машине с рупором и расклеив объявления. Вслух анонсировали с ужасным акцентом, зато афиши щеголяли идеальным амидарейским, хотя ни одна из переводчиц не приложила руку к зазывному приглашению. А обещанная даганнами раздача продуктов являлась гарантией того, что народ придет на киносеанс.

Вздохнув, Айями начала одевать дочку как капусту. Спрятала Люнечкино лицо под шарфом, оставив лишь глаза, а шапку натянула до бровей. Торопясь в ратушу, попеременно с Эммалиэ несли дочку на руках, отчего Айями употела, не успев замерзнуть, зато ноги пристыли.

Как ни странно, зал оказался полным, в каждом ряду одно-два пустых места. Айями удивилась: вроде бы люди уезжают в Даганнию, а горожан не становится меньше. Эммалиэ пояснила, что по всей стране женщины разыскивают своих мужей, братьев, сыновей и, найдя в списках пленных, приезжают в город, чтобы отправиться с близкими за Полиамские горы. Поэтому убыль населения незаметна.

И точно, Айями заметила много незнакомых лиц, а ухо уловило разномастный выговор. Эммалиэ рассказала вполголоса, что в других районах обстановка не лучше. Повсюду даганны насадили свои порядки. Сопротивление, конечно, щиплет оккупантов, но чего стоит потеря одного-двух перьев для богатого оперения? Еще поговаривают, будто Сопротивление связалось с риволийцами и весной ударит массированным залпом по захватчикам. Айями многозначительно переглянулась с соседкой. Вот почему господин подполковник предлагал покинуть Амидарею до таяния снега. Но, с другой стороны, если Веч осведомлен о попытке реванша, значит, у даганнов имеются козыри в запасе. А следовательно, весной разгорится новое противостояние, которое не пощадит никого — ни женщин, ни детей, ни стариков. Население будет сметено штормом повторной войны. И спрятаться некуда, и защитить некому. Опять станет голодно, а жизнь совсем обесценится. Нет уж, лучше ехать в Даганнию. По крайней мере, туда зовут и обещают безопасность, и господин подполковник дал слово, что без обмана.

Пожалев людей, даганны натопили в зале. Пришлось Айями расстегнуть пальто и размотать шарф. И Люнечку раздела, чтобы та не упарилась.

Зрители негромко переговаривались, поглядывая с опаской на военных, вставших по периметру помещения. Айями огляделась, но не заметила господина подполковника среди надсмотрщиков. Наверное, у него нашлись более срочные дела.

Светильники погасли, и на белом полотнище замелькали цветные кадры, заставив людей замолчать.

"Все-таки у даганнов просчитанная тактика" — подумала Айями, не в силах оторваться от зрелища. На улице лютый мороз и снег, блеклое небо, унылые обшарпанные дома без стекол, а на экранном полотне — буйство красок, зелень, яркое солнце. Птицы щебечут, река журчит. Мальчишки, разбежавшись, хватаются за веревку и прыгают в воду. Брызги, смех, крики. Счастливое детство, словом.

В сегодняшнем киноролике более подробно показали поселок амидарейцев. Ровные улочки, опрятные домики с раздельными входами на две семьи. Палисадники, цветы. На растянутых веревках сушатся наволочки, пододеяльники, ползунки, пеленки. Глядя, как мерно колышется сохнущая одежда, Айями ощутила кожей горячее дыхание даганского ветра. И тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Да, у них там всё горячее. И ветер, и мужчины. Оттого и специи употребляют, чтобы жгло во внутренностях.

Показывали Кхаран — церкаль, по праву славящийся своими коврами и тканями. Глядя на струящийся шелк и тяжелые рулоны брезента, Айями подумала, что могла бы работать на текстильной фабрике в Кхаране. Навыки-то имеются.

И опять агитаторы посчитали рассказ амидарейки наиболее эффективным способом убеждения.

Женщина, на этот раз в возрасте, поведала, что для амидарейцев строятся отдельные поселки, чтобы люди чувствовали себя комфортно на чужой земле. Амидарейская диаспора в Кхаране насчитывает более ста домов.

Айями, пропустившая мимо ушей имя рассказчицы, переспросила у соседки.

— Василея или Вессарея. Я тоже не расслышала, — ответила та тихо, и сзади зашикали, требуя тишины.

Меж тем на экране амидарейка проводила экскурсию по поселку, и камера послушно следовала за женщиной.

— За моей спиной школа, — показала Василея на одноэтажное здание. — Здесь наши дети изучают оба языка и прочие общеобразовательные науки. Учатся в две смены. Детям выделяют принадлежности для письма и счета, обеспечивают учебниками. При школе есть библиотека. К сожалению, пока книг немного, но мы надеемся, что со временем библиотечный фонд пополнится.

Школа произвела благоприятное впечатление аккуратностью и чистотой. Побеленные стены, застекленные окна, широкая крашеная дверь, клумба у калитки. Непохоже на бутафорию. Камера заглянула в окно, показав небольшой класс и склоненные к тетрадям головы детей. Мальчишка за задней партой заметил, что за ними подглядывают, и помахал рукой. Остальные ученики начали оборачиваться, и преподавательница постучала указкой по доске, призывая сосредоточить внимание на задаче.

Камера двинулась дальше. На окраине поселка сорванцы — смуглые черноволосые и светловолосые — гоняли мяч по небольшой лужайке. Объектив камеры бесстрастно зафиксировал крики игроков, свист и гол в импровизированные ворота, отмеченные горкой камней. Ни потасовок из-за проигрыша, ни фингалов у соперников. В тенечке, под деревьями, играли с куклами девочки. Пеленали, кормили, укачивали в игрушечных колыбелях, причем опять-таки в детской компании перемешались смуглые раскосые лица и светлокожие.

Шагая по дороге, Василея делилась с невидимым оператором фактами из жизни амидарейцев, согласившихся на проживание в чужой стране. Рассказала, что она вдова и приехала в Даганнию с двумя внучками, и что тем, у кого есть дети, полагаются льготы. И вообще, в церкале каждый ребенок — на вес золота независимо от национальности. Поэтому в семьях с детьми и условия проживания лучше. Больше комнат в доме, щедрее оплата за труд и богаче обеспечение продуктами.

От окраины путь пролег обратно в поселок. Василея вела к своему дому и на ходу рассказывала о том, что размер льгот зависит от числа детей в семье. Родился малыш — получай помощь. Родился второй — объем поддержки ширится. Для работающих женщин организованы ясли. В церкале есть лечебница, и за здоровьем детей следят даганские врачи. С тех пор, что существует диаспора, ни у мам, ни у малышей не возникало трудностей с появлением на свет.

Увлекшись фильмом, Айями поначалу не сообразила, в чем подоплека сюжета, а когда поняла, у неё запылали щеки.

Экранная амидарейка говорила без умолку, но не тараторила. Речь текла размеренно, позволяя слушателям проникнуться рассказом, и в мозгу Айями вспыхивали красочные образы. Сохнущие пеленки крупным планом, младенец в кроватке, сосредоточенно сосущий палец. С каждым последующим ребенком жизнь становится ещё краше. И амидарейки рожают без проблем. От кого, вот вопрос. И на какую аудиторию рассчитан фильм?

Затем камера показала, каков ежедневный рацион в семье Василеи. На завтрак — омлет, чай с молоком, мед, хлебцы с маслом, ломтики сыра. А на ужин — рис с овощами и мясом, компот и лепешки.

Внучки Василеи, на вид шести и десяти лет, переговаривались, кушая за столом. По всему заметно, что они привыкли к обильному и сытному питанию. И перед камерой вели себя естественно. Смущались, конечно, и хихикали, толкая друг друга в бок, но даже отдаленно не напоминали выдрессированных и затравленных зверьков.

Напоследок зрителям показали поселок с высоты птичьего полета — ровный прямоугольник с квадратиками домов и параллелями улиц, после чего экран погас.

Светильники разгорались постепенно, но зрители не спешили вставать с мест. В противовес предыдущему киносеансу, повышенной разговорчивости не наблюдалось, и горожане не бросали Василее обвинения в предательстве и продажности. Амидарейцев в равной степени впечатлило не только цветное изображение и звуковое сопровождение, но и содержание фильма.

— Через пять минут на площади состоится выдача пшеничной муки и яичного порошка, — объявил мужской голос с акцентом.

Объявил — и, тем самым, вывел горожан из прострации. Люди заволновались, торопясь занять очередь.

И Айями поднялась с кресла, и Эммалиэ тоже. Но втискиваться в толпу, покидающую помещение, не стали. Решили обождать и утеплиться со всей тщательностью.

Повернула Айями голову — может, машинально, а может, интуитивно — а напротив, у стены, господин подполковник. И когда появился в зале? Опять в парадном кителе, опять при наградах. Амидарейцы, проходящие мимо, казались недоросликами по сравнению с Вечем. А он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на Айями. Ни тени эмоций не отразилось на лице господина подполковника. Как если бы впервые её увидел.

Под неестественно спокойным взглядом Айями почувствовала себя ужом на сковородке. Застегивая пуговицы на Люнечкиной шубке, преувеличенно весело отвечала на расспросы дочки, которую ошеломила экранная "сказка", а затем, взяв за руку, повела к выходу. И Эммалиэ шла рядом.

Даганны учли недочеты, связанные с давкой после предыдущего кинопоказа, и организовали выдачу халявных продуктов быстро и слаженно. Однако желающих нашлось немало, и очередь растянулась, притопывая в клубах снежного пара.

— Как поступим? — растерялась Эммалиэ.

Действительно, ситуация получалась двоякая. Не займешь место в очереди, и люди заподозрят, что разбалована даганскими подачками не хуже Оламки. С чего бы? И вставать в очередь стыдно. Дома, в кладовой, коробки ломятся от продуктовых пайков и прочей всячины. А тут вдобавок одолела жадность из-за лишней пачки муки.

Невдалеке Айями заметила напарниц. Они переминались, закрывая носы варежками, и не знали, на что решиться. При этом вид у девушек был самый разнесчастный. Каждой доставили бы домой что угодно, стоило лишь попросить у покровителя.

— Риарили, а ты чего ждешь? — крикнула Айями. — Недавно отболела, чуть не померла. Добавки хочешь?

— Н-нет, — помотала та головой. — Лучше пойду д-домой.

— И мы пойдем, — сказала Айями. — Еле-еле дочку выходила после бронхита, и превращаться в ледышки нам очень не хочется.

Риарили, послав благодарную улыбку, припустила с площади.

— Мариаль, ты с нами? Шут с нею, с мукой. Здоровье дороже.

— Да, подождите меня.

Девушка поспешила к Айями, и маленькая компания двинулась с площади. На перекрестке Мариаль, шепнув "спасибо", повернула к дому. А Айями, натянув повыше шарф, перехватила эстафету у Эммалиэ и с дочкой на руках заторопилась, как могла, в тепло и уют обжитой квартирки.

Вот так мороз невольно помог сделать выбор, не вызвав подозрений у горожан.

Неизвестно, находился ли господин подполковник среди офицеров, наблюдавших за порядком у ратуши. А оглядываться Айями не решилась.

Сумрачный взгляд Веча преследовал её до конца дня. Айями зябко куталась в шаль, вспоминая о непроглядной темноте в его глазах.

— Как вам кино? — спросила у Эммалиэ, когда дочка наконец-то удовлетворилась пояснениями и о мячике, и о речке, и о школе и переключила внимание на принцессу Динь-дон.

— Увлекло, — признала та. — Но уж очень идеально, как по мне. Так не бывает.

— Почему? Дети не солгут. Они не выглядели запуганными.

— Амидарейский поселок нам показали, а церкаль — нет. А вдруг поселок окружен забором и обнесен проволокой? И часовые с оружием охраняют спокойствие местных жителей.

— Ну уж! — изумилась Айями выдвинутой гипотезе. — В таком случае, даганским детям запретили бы играть с нашими детьми. А как видите, они вместе гоняют мяч.

— Айя, неужели ты думаешь, что нам покажут изнанку отношений двух враждебных наций? Думается мне, в реальности дела обстоят не столь сахарно.

— Вполне может быть. А вы поняли, для кого предназначался сеанс? — спросила Айями, грызя ноготь.

— Только дурак бы не понял, — усмехнулась Эммалиэ. — Даганны поощряют семьи, в которых есть дети, и не делают разницы между своими отпрысками и нашими. Почему?

— Не знаю. Наверное, хотят, чтобы люди, обжившись на новом месте, не захотели возвращаться домой.

— Вот видишь! Не всё так просто. Как бы там ни было, стоит разузнать подробности у господина Веча. Он ведь с тобой честен? — спросила Эммалиэ, глядя пытливо.

— Да, я спрошу. Обязательно.

Знать бы, когда это произойдет.

— Господин Веч тебя не обижает? — поинтересовалась соседка осторожно.

— Отнюдь, — заверила Айями. — Всё просто чудесно.

— Хорошо, если так. Почему-то он напомнил мне зверя, который подстерегает добычу. Выжидает удобного момента, чтобы схватить и...

— Остается позавидовать вашему воображению, — улыбнулась Айями. — В последнее время у господина Веча много дел, и он очень занят. Потому и серьезен.

— Серьезный... Да, пожалуй, подходящее определение, — согласилась Эммалиэ.

Этой ночью Айями приснился сон. Словно бы она бежит — то ли лесом, то ли полем. Высокая трава хлещет по босым ногам, ветви деревьев цепляются за волосы. Айями оглядывается на бегу, и сердце заходится от страха. Она знает: по её следу идет охотник. Крадется в зарослях, прижимаясь к земле, и постукивает хвостом от нетерпения. Неслышно переступает лапами, втягивая и выпуская острые когти. А в раскосых глазах гуляет чернота. Это снежный барс вышел на охоту.

Пробудившись в поту, Айями не сразу сообразила, где находится. Прошлепала босыми ногами по ледяному полу и махом выпила стакан воды. Холод отрезвил. Забравшись под одеяло, она прижалась к дочке и через пару минут уснула — крепко и без сновидений.

Кинопоказ потянул за собой множество вопросов, но тот, кто мог бы на них ответить, придерживался прежней стратегии. Господин подполковник и на крыльце не встретился, и в коридоре не попался навстречу, и В'Арраса не прислал с запиской. А обращаться с расспросами к Имару — не самая лучшая идея. Коли Веч однажды дал четкие указания, нужно их соблюдать и не перечить. Хоть Айями и подмывало пойти наперекор, а пришлось придавить неуместное упрямство.

Зато покровитель Мариаль не устанавливал запретов, и она не преминула обратиться к Имару, заглянувшему с ежеутренней проверкой.

— Амидарейские поселки — не вымысел, — подтвердил тот. — Многие кланы понимают, что не смогут собственными силами восстановить церкали*, пострадавшие в войне. Поэтому и борются за каждого поселенца. Стараются предложить приемлемые условия для проживания. Ведь от численности жителей зависит процветание церкаля.

— Говорят, поселки обнесены колючей проволокой, и амидарейцев стерегут, — не выдержала Айями. Любопытство оказалось сильнее запрета.

— Какой проволокой? — нахмурился Имар. — А-а, вы решили, что поселок — своеобразный концлагерь? На самом деле невыгодно создавать закрытую зону внутри церкаля. Гораздо эффективнее охранять по общему периметру. В каждом церкале есть сагрибы* (сагриб — охранник, сторож), которые следят за безопасностью жителей и обеспечивают сохранность имущества и запасов.

— Неужели между амидарейцами и даганнами не бывает недопонимания? — поинтересовалась Риарили дипломатично.

Имар замялся.

— Вижу, что вопрос актуален. Обманывать не стану, некоторая напряженность существует. Говорить, что амидарейцы и даганны делают общее дело, было бы враньем. Вы, амидарейцы, заключаете контракты на работу в нашей стране, и вам платят за труд. А наши кланы предлагают жилье и рабочие места, потому что понимают: только сотрудничая, можно наладить производство и расширить товарооборот. И гораздо быстрее добиться успехов.

— И вы действительно разрешаете детям играть вместе?

— Они не в ответе за дела взрослых. Будущее принадлежит нашим детям, и от нас зависит, каким оно станет.

Айями промолчала. Слова Имара показались ей двусмысленными. Говоря: "наши дети", он обобщал или подразумевал наследие с горячей южной кровью?

— В фильме я заметила и подростков, и грудных младенцев, — сказала Айями.

— Конечно. Тут нечему удивляться, — ответил Имар, и в его голосе промелькнули знакомые интонации. Как господин подполковник вел себя развязно на тахте, так же ухмыльнулся и Имар. — На заработки в Даганнию уезжают семьями. Наоборот, было бы странно, если б дети не рождались. Разве многодетные семьи — не показатель благополучия и стабильности?

Обычно в семье, кроме матери, есть и отец. А какое будущее ждет одиноких женщин? Вдов и незамужних, приехавших в Даганнию, чтобы укрыться от осуждения соотечественников.

Айями не решилась озвучить вопрос.

— Вы были вчера на кинопоказе? Я вас не видела, — спросила, чтобы уйти от щекотливой темы.

— Зато я видел, — отозвался Имар весело. — И Мару видел, и Рилу. И вашу дочь тоже. Когда вырастет, станет красавицей, как и мама.

— Спасибо, — улыбнулась Айями смущенно. Имар ответил тем же, и она почувствовала себя неловко под пристальным мужским взглядом.

— Господин Л'Имар стоял у выхода, я его сразу заметила, — возвестила Риарили. — А ваш родной церкаль покажут в кино?

— Не знаю, — ответил он со смешком. — Может быть.

— А у вас есть амидарейский поселок?

— Есть. Такой же большой, как во вчерашнем фильме. И продолжает расширяться. В Беншамире, откуда я родом, отдан приоритет химии. Эта отрасль нова для нас, даганнов, но вот уже с десяток лет мы успешно её осваиваем. До войны работали с полимерами. С полиэтиленовой пленкой и с пенопластом.

— Недавно я переводила реферат по пластмассам, — вспомнила Риарили.

— И эта информация имеет для нас важность, — подтвердил Имар. — Она поможет освоить новые технологии и усовершенствовать имеющиеся.

Познавательную беседу прервал В'Аррас, появившийся на пороге. И передал указание: инженеру Л'Имару срочно явиться на совещание этажом выше.

"Все-таки донесли господину подполковнику", — подумала Айями не без злорадства. Эх, стоило задать Имару вопрос с подковыркой. Например, знает ли он о родном церкале Веча и о степени доброжелательности тамошнего клана к амидарейцам.

Против воли её распирало от желания словесно ущипнуть господина подполковника, пусть и через подслушивателей. Айями поспешно закусила губу, чтобы с языка ненароком не сорвалась колкость. И гнала прочь искушающую и недопустимую мысль — подергать зверя за усы и посмотреть на его реакцию.

Забросив перевод, Айями полдня придумывала язвительные подковырки, да такие, чтобы к ним не удалось придраться. В конце концов, амидарейка она или нет? Так, развлекалась, чтобы себя потешить, а озвучить ни за что не решилась бы. А вечером столкнулась с господином подполковником в дверях фойе. Оказывается, он вернулся из поездки. На площади стояли машины — легковые и грузовые, и из них выгружались военные.

Напарницы прошмыгнули вперед, а Айями отступила в сторону, пропуская.

— Здравствуйте, — сказала, впрочем, не ожидая ответа.

— Здравствуй, — ответил господин подполковник. И не прошел мимо, а остановился.

Айями растерялась. На его бровях блестели бисеринки растаявшего инея, на щеках проступила небритость.

— Домой? — спросил коротко.

— Да.

— Хорошо. Ступай, — разрешил Веч.

— Спасибо. До свидания.

Лишь завернув за угол дома, Айями сообразила: это первый разговор за долгое время. И господин подполковник смотрел так... как если бы соскучился.

После ужина она рассказала вкратце суть утренней беседы с Имаром.

— Его устами всё выглядит замечательно, — ответила Эммалиэ, выслушав. — Но посуди сама. Одинокие женщины, чьи дети появятся на свет в Даганнии, вряд ли вернутся на родину. Разве бросит мать своего ребенка? А ехать с ним назад в Амидарею сродни самоубийству. Недавние противники не скоро научатся терпимости по отношению друг к другу. Понимаешь, о чем я? Если случится забеременеть, дороги назад не будет.

— Не случится, — ответила Айями. — Когда дочка заснет, я расскажу, почему.

Пора поделиться тем, что тянет душу уже который день и тщательно скрывается ото всех, даже от близких.

Но Айями не пришлось откровенничать. Часом позже домашние хлопоты были прерваны стуком в дверь. И посылкой, которую даганский солдат вручил опешившей Эммалиэ.

В коробке оказались пимы. Две пары — на большую ногу, а третья, маленькая, — как раз для Люнечки. Дочка тут же примерила обновку и наотрез отказалась снимать. Так и бегала по дому весь вечер в пимах.

— Это Северный дед принес? — спросила у Эммалиэ.

— Нет. Его подарки — снег, мороз и лёд, — ответила та. — А мамин начальник проявил заботу и решил защитить от Северного деда.

Люнечка поставила ногу на пятку и поводила носком.

— А в них можно гулять?

— Можно. Но когда оттают окна, — сказала Айями.

— А как же Динь-дон? У нее замерзнут ножки без сапожек, — расстроилась дочка.

— Мы свяжем ей теплые колготы и сошьем ботиночки, — успокоила Эммалиэ.

Люнечка поспешила поделиться замечательной новостью со своей кукольной подружкой.

— Из чего они пошиты? — спросила Айями, вертя в руках пим. Не поймешь, на какую ногу надевать. То ли на левую, то ли на правую.

— Из овечьей шерсти. И не пошиты, а сваляны, — пояснила Эммалиэ.

— Неужели теплые? И ноги не отморозятся? — не верила Айями.

— Вот завтра наденешь на работу и проверишь.

Эммалиэ с задумчивым видом ощупывала и рассматривала пимы, словно прикидывала в уме цену щедрости господина подполковника. Ведь Веч позаботился не только о своей мехрем*, но и об её семье.

Примерив пимы, Айями ощутила непривычную покатость подошвы. Чудно. И замков нет.

— Придется вернуть назад, — сказала со вздохом. — Люди сразу увидят. И слухи поползут.

— Ты права. Заметный подарок, — согласилась Эммалиэ и положила пимы в коробку. — Глянь, тут еще что-то есть.

И как Айями сразу не заметила? На дне коробки полиэтиленовый пакетик, а в нём — флакон с таблетками и с этикеткой на даганском. И отпечатанная инструкция к применению с обилием медицинских терминов. Айями читала, шевеля губами. О фармакокинетике, о нормализации гормонального фона и о контрацептивном эффекте. И о дозировке: одна таблетка ежедневно и постоянно.

— Витамины? — покрутила Эммалиэ флакончик в руках.

— Лучше! — ответила Айями потрясенно.

Даже в самых смелых мечтах она и представить не могла, что господин подполковник пойдет навстречу просьбе, слишком уж категорично прозвучал его отказ. Наверное, Веч внял рекомендациям даганского доктора. Оттого и находился в раздумьях, прежде чем принял решение.

Разглядывая белые кругляши в аптечной склянке, Айями поняла: господин подполковник ждет, когда она поднимется на третий этаж. Самостоятельно, без приглашения и принуждения. И лучше бы завтра, не мешкая. Веч продемонстрировал, яснее некуда, что намерен остаться её покровителем. И согласился с деловым подходом к отношениям. Иначе бы не прислал посылку с более чем красноречивым намеком.

На следующее утро Айями пришла на работу с твердым намерением отказаться от теплой даганской обуви, поблагодарив господина подполковника за участие. Смотрит — а напарницы пришли в таких же пимах. Поставили у стола и переобулись в туфли. Оказалось, вчера военные развезли посылки по нескольким адресам, позаботившись о переводчицах и о медсестрах.

— Немного неудобно, зато тепло, — прокомментировала Мариаль впечатления о непривычной обуви.

— А я чувствую себя неуклюжей, — пробурчала Риарили. — Так и не поняла, как отличить левый от правого.

— Никак, — ответил Имар, появившись на пороге. — Новые пимы валяют одинаковыми. Позже, при носке, они принимают форму ноги.

— Зачем в Даганнии нужна теплая обувь? — спросила Айями. — Ведь там жарко круглый год.

— Зато в горах холодно. Северные ветры стремятся на юг, но цепляются за хребты да так и остаются пленниками гор. Злятся — засыпают снегом, задувают морозом. Но не могут выбраться из капкана.

— Звучит поэтично, — протянула Мариаль.

— И в песках, что на юге страны, ночи не уступают вашим зимам. Без теплой одежды и обуви пустыня выпивает жизнь за четверть часа. Аама, разве вам не привезли пимы? — спросил Имар, соскочив с темы.

— Привезли, спасибо.

— Но вы постеснялись их надеть, — заключил он.

— Мне показалось неудобным перед коллегами. Я думала, меня выделили, а их — нет, — поспешила оправдаться Айями. Чего доброго, даганны подумают, что она побрезговала.

— Напрасно беспокоитесь. Сегодня вечером пимы доставят со станции и развезут всем работающим женщинам. Негоже застужаться в такой мороз.

— О, это было бы чудесно! — воскликнула Айями, благоразумно умолчав, что беспокойство чужаков о здоровье амидареек охватило и её семью. И пора сказать спасибо виновнику этой заботы.

Айями тщательно подготовилась. Настроилась. Дождалась обеда и заперлась в туалете. Перед мутноватым неровным зеркалом пощипала щеки для румянца и освежила контур бровей, подкрасив карандашом. Покрутила в руках баночку вазелина, размышляя. Поправила на всякий случай резинку чулок. И решительно направилась в приемную господина подполковника, не спрашивая разрешения у Имара, а уведомив.

Поджала губы, пытаясь соответствовать. Старалась быть хладнокровной и спокойной, а поджилки тряслись. Веч не прикасался к ней достаточно долгое время. О чем они будут говорить и будут ли?

В приемной В'Аррас поднял голову от стола, заваленного бумагами, и, не сказав ни слова, вернулся к работе. Выдохнув, Айями взялась за дверную ручку.

Господин подполковник, развалившись в кресле, разговаривал по телефону. Заметив Айями, не удивился. Показал кивком: садись, и она пристроилась на краешке стула.

Веч был бодр, свеж, выбрит. И не прервал разговор ради гостьи. Наоборот, развернулся к окну, слушая собеседника.

— Не спеши говорить "хей!" — отозвался со смешком.

Трубка закурлыкала низким мужским голосом.

— Торопишься, брат. Время рассудит, — парировал Веч.

На том конце провода захохотали. Отсмеявшись, ответили, и с лица господина подполковника сползла ухмылка.

— Это заразно, наверное. Она снится каждую ночь, — сказал серьезно и с оттенком ностальгии, выискивая в окне что-то, одному ему ведомое.

Тут Веч опомнился, сообразив, что у разговора есть невольный свидетель.

— Бывай, брат. Звони. Всегда рад тебя слышать... Да, теперь уж на родной земле.

Положив трубку, он развернулся в кресле и принялся изучать Айями.

Она улыбнулась неуверенно. Щеки горели, а в груди заледенело. Выморозило не хуже, чем в даганской пустыне.

Только о другой женщине он мог говорить так мечтательно. О ней скучал долгими зимними вечерами и представлял её на месте Айями. Господин подполковник думал своей возлюбленной, оставшейся за Полиамскими горами. Она снилась ему ночами. А Айями — жалкая подделка. Иллюзия взаимности. Так и быть, он потерпит до возвращения на родину. Невелика разница, чью грудь мять. Веч закроет глаза, и в воображении возникнет образ любимой.

Господин подполковник наблюдал за Айями. И анализировал каждый её жест, каждое движение. Наверное, увлекся угадыванием, определяя, притворяется она или нет.

Кивком указал направление, и Айями двинулась к тахте.

Она не обманывалась насчет отношений с Вечем, но все же... лучше бы она не знала. И не ломало бы сейчас, не крючило душу после случайно оброненных слов. Сказанных не ей, но для неё.

Верно заметила Мариаль — не стоит обольщаться.

Раздевшись, Айями аккуратно повесила платье на спинку и легла.

Веч приблизился, стянул китель. Сегодня он не спешил. Оказавшись лицом к лицу, пристально разглядывал Айями, словно рассчитывал ухватить фальшивость и ложь. Просто так, для констатации факта. Чтобы убедиться.

Он обнажен, Айями тоже. Оказывается, она успела отвыкнуть от откровенной близости мужского тела. Успела забыть, что Веч большой и сильный, и может с легкостью её раздавить.

Сегодня от него пахло странно. Терпко и горько-пряно. Едва уловимо, и не сигаретами. Айями пришло в голову, что это духи. И на том спасибо господину подполковнику, что попытался смыть следы пребывания в клубе.

Веч прошелся рукой вдоль её бедра, и ладонь оставила горячий след на коже.

Он знал, что мехрем притворяется. Не сомневался в том. Потому что видел Айями насквозь. Но ведь он согласился принять её неискренность как должное, разве не так?

Айями не съежилась под внимательным взглядом. Наоборот, храбро смотрела глаза в глаза и улыбку удержала. И провела ладонью по мужской щеке — не потому что осмелела, а потому что это обязанность Айями. Господин подполковник ждет от неё инициативы, не так ли?

Ему понравилась смелость мехрем. "Теперь твой черед. Пора отрабатывать подарки", — сказал взгляд Веча.

Айями не стала отказываться. Погладила его плечо, спустилась к ключице и вырисовала невидимый узор на атлетической груди. Достаточно или нет?

Веч решил, что короткой прелюдии вполне достаточно, и его пальцы оказались там, проверяя. Айями, памятуя об этом непременном ритуале, обхватила узкие бедра ногами и прогнулась призывно.

Но Веч отстранился. Поднес пальцы к носу и, втянув запах, нахмурился. Лицо стало мрачным. Грозовым. И Айями испуганно скукожилась перед чернотой, разлившейся в радужках.

— Шлюху я и в доме встреч найду, — сказал он с убийственным спокойствием. — Убирайся.

На Айями напало странное оцепенение. Лицо горело, щеки пылали, а внутри, под кожей, застыло, заледенело. И кровь, и сердце, и душа. На удивление, и руки не дрожали, пока она одевалась, а господин подполковник, по пояс голый, курил, отвернувшись к окну.

Айями вышла из кабинета, и всё вокруг показалось ненастоящим. Декорацией. И захотелось смеяться. Чтобы не прыснуть перед господином помощником, Айями закусила губу и поспешила в туалет. Уж там-то дала волю смеху, злому и истеричному. А смех уступил место слезам — горьким, обиженным.

Успокоившись и умывшись, она в последний раз глянула на себя в зеркало и отправилась работать. Но, как видно, переоценила свою выдержку. Ноги ослабели, и Айями, добравшись до лестничного пролета, рухнула на подоконник. Приложила ладони к стеклу, покрытому изнутри изморозью, и не почувствовала холода.

— Аама, что произошло? — раздался тревожный голос Имара. Донесся, будто через вату.

Айями заторможенно смотрела, как двигаются его губы.

— Аама! — он схватил за плечи, намереваясь встряхнуть, но опустил руки, словно обжегся, и огляделся по сторонам.

— Всё хорошо, спасибо, — ответила она заученно. И улыбнулась. Как принцесса Динь-дон, не иначе.

— У тебя лицо серое. Что случилось? — не унимался Имар. — Что он сделал?

— Ничего. Всё в порядке.

— Он тебя обидел?... Залился сахшом* по самые зенки, бесов сын! Не соображает, что говорит и делает, — сказал Имар зло. — Аама, вы можете объявить, что недовольны покровителем. И вправе расторгнуть с ним соглашение. Слышите меня?

— Спасибо. У меня всё отлично.

— Посмотри мне в глаза, — потребовал он. — Ведь это неправда, так?

Айями поднялась с подоконника и оправила платье.

— Я всем довольна. Благодарю за участие, — произнесла, избегая смотреть на Имара. — Мне нужно идти.

И направилась вниз по лестнице, переступая ногами как заводная кукла.

Чем не угодила? Разве не приветлива была? Разве не улыбалась? И со временем научилась бы проявлять больше решительности.

Взяв карандаш, Айями склонилась над незаконченным переводом. Ей повезло. Напарницы, обсуждавшие вчерашний киносеанс, не заметили, что она сидит со стеклянным взором, уставившись в одну точку.

Имар не появлялся, и лучшему. Меньше всего Айями хотелось видеть его обеспокоенное лицо.

Выдержать бы до конца рабочего дня.

На Айями накатила слабость — телесная, душевная. Руки-ноги налились свинцом, тело задеревенело.

— Мама! Мама! — теребила Люнечка за рукав. — Ты спишь? А почему глазки открыты?

— Не сплю, милая. Иди ко мне, полежим.

Дочка недолго возилась под боком и вскоре выбралась из-под одеяла. Ничегонеделанье быстро ей надоело. С Динь-дон поинтереснее будет.

— Айя, ты как неживая. Словно из тебя все соки выпили, — сказала Эммалиэ, присев на краешек кровати.

— Устала я. Отдохну, полежу, — вымолвила Айями через силу.

— Неспокойно мне. Болит вот здесь? — соседка приложила руку к её груди.

— Нет. Ничего не болит. Только холодно.

— Говорила я тебе, не впускай его в сердце. Дважды оно не излечится.

Промолчала Айями, признавая, что виновата, вовремя не прислушавшись.

— Он слеплен из другого теста, понимаешь? Ты цветку радуешься, а он смеется над твоей радостью. Он с товарищами бьется, развлекаясь, а тебе развлечение кажется дикостью. Он войну через себя пропустил, в аду побывал. Раны затянулись, но память не ослабнет. И амидарейцам, пришедшим на его землю с оружием, вряд ли даст прощение. В его глазах мы все виноваты — от мала до велика. И ты, и я, и дочь твоя.

Повернулась Айями на другой бок, укрывшись с головой.

Как вышло, что она обманулась? Видно, от отчаяния и из-за подсознательного желания быть любимой.

А ведь поначалу было иначе. И сердце волновалось, и душа напевала. Правда, негромко, но со временем смогла бы спеть песню. Ту, что поднимается к небу нитью звонких нот. Для него, для единственного.

Куда что ушло? Променялось на консервы и брикеты. Лежит стреноженное и спеленатое, и крылья уж не трепещут.

Глупая, наивная Айями. Сама придумала, сама же поверила.

А ему не нужна ничья песня. От амидарейки тем более. Наоборот, плюнет и разотрет ногой.

Решено. Она сделает, как посоветовал Имар. И вернет господину подполковнику подарки, все до единого. Если потребуется, покроет недостачу сверхурочными переводами. И возьмет подработку прачкой или посудомойкой.

У нее есть дочь, есть Эммалиэ, ставшая ей матерью давным-давно, когда разделила заботы. У Айями есть память о муже и о его любви, нежной и яркой как солнце.

Этого более чем достаточно.

В груди кольнуло. Раз, другой.

Айями откинула одеяло и прислушалась. Обувшись, подошла к окну и щелкнула засовом, отодвигая створку. Ставни запирались изнутри, сходясь с помощью проволочных зацепов, протянутых через пазы в раме.

— Айя? — встревожилась Эммалиэ, отвлекшись от булькающего варева на плите.

— Не беспокойтесь. Я на минутку.

Айями продышала кружок на стекле.

Сердце не подвело. Так и есть: машина у подъезда и подле неё человек. Оперся спиной о дверцу и курит. И автомобиль, и мужчина малоразличимы в тени, отбрасываемой домом, но Айями мгновенно узнала приехавшего.

Тлел красный огонек сигареты. Человек затягивался, и дым сплетался с паром от дыхания.

Мужчина курил и смотрел на окна. Он не сомневался, что Айями его видит.

И, судя по всему, господин подполковник намеревался пробыть на улице до утра. Но мотор не заглушил. Выхлопная труба мелко подрагивала, и из неё валил дым.

— Отлучусь ненадолго, — ответила Айями, одеваясь. — Это не займет много времени. Я должна. Так надо.

— Да, конечно, — закивала Эммалиэ, растерявшись. Забыв о поварешке в руке, она смотрела, как Айями собирается.

— Мам, ты куда? — насторожилась Люнечка.

— Срочно вызвали на работу. Скоро вернусь, милая.

— А Северный дед поймает и заморозит.

— Не заморозит. За мной прислали машину. И обратно тоже привезут.

— Правда?

Люнечка приволокла табурет к окну и взгромоздилась наверх.

— Погоди, поддержу, а то шлепнешься, — очнулась Эммалиэ.

— Ого! Это не Северный дед там бродит? — спросила дочка, заглядывая в глазок.

— Нет. Это водитель, — ответила Айями. Взяла пимы и... отставила в сторону.

Обула сапоги, натянула шарф, надела варежки.

— Я скоро вернусь, — сказала твердо. — Люнечка, слушайся бабушку.

Когда она вышла из подъезда, господин подполковник не курил, а прохаживался туда-сюда. Кивнул, мол, садись в машину.

Айями неловко забралась на переднее сиденье. Посмотрела — на заиндевевшем стекле в комнате светится кружок. Она знала, что дочка и Эммалиэ прильнули к окну.

Веч занял место водителя. Двигатель взревел, и автомобиль тронулся. Айями взглянула с беспокойством.

— Здесь недалеко, — сказал глухо господин подполковник, держа уверенно руль.

Айями ухватилась за рукоятку дверцы. Не то чтобы скорость была большой. Тревожило поведение спутника. И цель поездки не давала покоя, и пункт назначения.

Машина вывернула с проулка и покатила по улице. В салоне было тепло и темно. Стекла обросли снаружи кристалликами льда, но спереди, на лобовом, обзор расчистили "дворники".

В спёртом пространстве салона зачесался нос от раздражающего запаха. Айями вспомнила — так пахло от господина подполковника днем, в кабинете.

И её осенило: Веч пьян.

_____________________________

Cercal* — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии

Северный дед* — в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

Мехрем* — содержанка, проститутка

Sahsh, сахш (даг.) — крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.

Sagrib, сагриб (даг.) — охранник, сторож

Echir, эчир* (даг.) — покровитель

37

Длинные ночи, короткие дни. Вмороженные в лед и засыпанные снегом. Опостылевшее однообразие. Растительность, типичная для северных широт, давно приелась, как и непримечательный ландшафт.

Чужая и малопонятная страна, извращенные обычаи.

На столе — сахш* в початой бутылке. На дне стакана плещутся остатки. Хватит на пару глотков.

Веч влил в себя залпом янтарную жидкость, и волна огня, пройдя по пищеводу, ухнула в желудок.

Скрипнула дверь, и в поле зрения появился Крам. Прошелся деловито по кабинету, выдвинул ящики, заглянул в шкаф, посмотрел за тахтой. Не найдя искомого, придвинул стул и уселся напротив.

— Ну и где?

— Что "где"?

— Где заначка?

— Здесь, — Веч похлопал по животу.

— Э'Рикса на тебя нет. Кто снабжает? Скажи, пусть и для меня оставят пару бутылок.

— Где достал, там уже нет.

— Налей, что ли, и мне.

Веч встал, пошатываясь, и вернулся со вторым стаканом. Поставил перед Крамом.

— Я думал, ты завязал, — сказал тот, плеснув сахша.

— Меньше думаешь — крепче спишь, — отозвался Веч и набулькал порцию для себя.

Крам выпил и скривился, зажмурившись.

— Эх, ядрёна вошь! Прожгло до ж*пы. Заканчивай травиться этим пойлом. Я теперь в казарму не заглядываю. Боюсь навернуться.

Веч нахмурился, силясь выискать связь между армейским бараком и спиртным. А Крам посмеялся, наблюдая за работой мысли на лице товарища.

С некоторых пор среди военных стал популярным анекдот: от настроения начальства напрямую зависит чистота и порядок в гарнизоне. А душевное равновесие Веча в последнее время скатилось к устойчивой минусовой отметке. Наряды вне очереди раздавались им направо и налево. И без толку возмущаться придирками. Наказания отвешивались по делу, просто зрение у начальства стало острее, а настроение — свирепее.

Солдаты шутили: в гарнизоне идеальный порядок, а кто не верит, тот сломает глаза, выискивая пылинки и соринки. Машины заводятся по щелчку пальцев, полы в казарме намыты до зеркального блеска, того гляди, хрястнешься затылком.

Доугэнцы шутили и точили лясы, гадая, когда начальство, наконец, заживет в мире со своей мехрем. Скорей бы уж. Надоело драить, чистить и смазывать по десять раз на дню.

И ругали мелкую бабёнку, лишившую начальство сна и покоя. Правда, поругивали втихаря меж собой, чтобы не разозлить начальство вконец.

Разлад со своей мехрем начальство заливало алкоголем, причем обильно. Об этом знали все. И старались не попадаться лишний раз под руку, чтобы не вызвать ненароком гнев на свою голову. Но лишь Краму была известна истинная подоплека запоя.

Дверь хлопнула, и в кабинет стремительно вошел Имар.

— Что ты ей сказал? — спросил зло.

— Не твоё дело, — отозвался Веч, развалившись на тахте.

— Уступи её мне. Загубишь же.

— Соблюдай субординацию, брат, — осадил Крам, а Веч вскочил со скоростью разжавшейся пружины и схватил сородича за лацканы.

— А тебе неймется, да? Кругами ходишь и выжидаешь. Думаешь, не знаю, что ты заимел бабу для отвода глаз?

— Сам же велел. Или забыл?

— Я велел, чтобы ты взял мехрем для себя! И не пускал слюни по моей, — распалился Веч.

Был такой разговор с месяц назад, спору нет. Веча вызвали в генштаб и задержали в амодарской столице дольше обычного. А Имар позвонил и заявил прямым текстом:

— Тебя бесы покусали, что ли? Незаконченные переводы повисли, а ты уехал. И вдобавок запретами запугал. Или помогай ей, как обещал, или это сделаю я.

И Веч, вдоволь натешив самолюбие послушанием своей мехрем, выдвинул условие.

— Шмель тебе в зад! — не сдержался Имар. — Не собираюсь шкодить за твоей спиной. Мне важен результат работы. Отдача нужна.

Бесполезно. Решение Веча осталось неизменным.

Имар сплюнул.

— Предупреждаю по-родственному: не усложняй. А то намекну следакам*, что ты пристрастен и стопоришь выполнение наших планов.

— Давай, валяй, — ответил Веч спокойно, но в голосе прозвучала угроза.

— Ладно, будь по-твоему, — согласился тогда Имар. И выбрал себе мехрем, как потребовал сородич. А сегодня заявил: — Уступи, и, так и быть, я не вызову тебя на бохор*.

— Сопляк! — Веч размахнулся для удара, но Имар увильнул и в ответ заехал противнику по скуле.

Свалка образовалась бы немалая, если бы не Крам. Тот, наскоро разлив остатки спиртного по стаканам, выплеснул в лицо и тому, и другому драчуну. От неожиданности соперники дезориентировались, и Крам вклинился между ними.

— Остынь, брат! Не хватало вам поубивать друг друга.

Но Веч оглох и не расслышал увещеваний товарища.

— Не смей к ней подходить. Если пальцем коснешься, Триединым* клянусь, убью!

— Боишься проворонить? — усмехнулся Имар. — Не трясись. Не трону её. Дождусь, когда сама от тебя уйдет. У неё есть право выбирать.

— Ах ты, паскуда! — кинулся Веч. — Шею сверну!

— Уходи отсюда, пока вы не порушили комендатуру, — велел Крам, сдерживая друга. — Вечером я поговорю с Лигхом о твоем наказании.

— А в чем моя вина? — удивился Имар. — И не забудь сказать, что мой сородич налакался при исполнении. И превысил полномочия.

— Сейчас мои полномочия отпечатаются на твоей роже, — рванулся Веч.

— Триединым прошу, исчезни, — сказал Крам, не позволяя товарищу дотянуться до Имара.

— Не сумел удержать мехрем, а на меня спустил собак, — подзуживал тот. — В последний раз предлагаю: уступи.

— Ты рассказал ей о праве? Бесов выродок! Трепло ходячее, — не унимался Веч.

— Амодарская мехрем — цельный орешек. И ядрышко вкусное, — ухмыльнулся Имар. — Как раз по моим зубам. А твои обломались. Отойди в сторону и не мешай.

Всё-таки Веч словчился и со всего маху ответил Имару. Тот покачнулся, но устоял.

— Сейчас подправлю тебе прикус, — процедил злобно Веч. — Деснами будешь жевать.

В начавшемся кавардаке больше всех досталось Краму. Миротворец с грехом пополам вытолкал Имара за дверь, а Веча отправил на тахту ударом под дых.

— Совсем оборзели, — проворчал, отряхнувшись. — Он подначивает, а ты повелся. Неужели эта мелюзга всерьез рассчитывала, что уступишь?

— Нет, конечно. Зато повыпендривался, — ответил Веч. Поднявшись, приподнял сиденье тахты и вынул из ниши полную бутылку сахша.

Крам присвистнул, успев заметить сумку, а в ней — с десяток стеклянных горлышек, запечатанных пробками.

— А говорил, что заначка кончилась. Рискуешь, брат.

— Плевать. Пусть наказывают, — ответил Веч, вытащив зубами пробку. — Все равно не собираюсь провести остаток жизни в мундире и на плацу.

— Печёнкой рискуешь, тупень, — ответил Крам.

Спокойствие товарища казалось ему подозрительным. Пьяный человек, пять минут назад поучаствовавший в небольшой нахлобучке, ругался бы последними словами и вымещал злость на всем, что попадется под руку. Перебил бы бутылки и превратил стол в дрова для растопки. Безмятежность Веча могла означать, что он задумал какой-то план. Хотя чему удивляться? В последнее время Веч вел себя странно и нелогично и задавал другу вопросы, на которые тот и ответить-то толком не мог.

А Веч теперь и не вспомнил бы, когда его впервые посетила мысль о выпивке. Хотя нет, помнил. В тот день мехрем горячо благодарила за подарки для дочери, и её лицо стало таким... одухотворенным, что ли. Амодарка светилась от счастья и лучилась гордостью, говоря о своем ребенке.

И Веча вдруг осенило: а ведь у её дочери есть отец. Точнее, был. Человек, с которым мехрем разделила постель и согласилась разделить будущее. Ему улыбалась, дарила ласки и сообщила о грядущем прибавлении в семействе. И было у них понимание с полуслова, и общие тайны на двоих, и волнующая интимность. Вот как птицы вьют гнездо, чтобы высиживать птенцов, так же и амодарка обустраивала свой дом.

Бес его знает, почему в голове возникла такая ассоциация, наверное, из-за хрупкости мехрем. Не то, чтобы Веч интересовался подробностями её биографии. Тут и расспрашивать не о чем. Ну, был муж. Ну, погиб. Такое сплошь и рядом.

И неожиданно пришло на ум: тот человек — муж мехрем — много для неё значил. И получив известие о гибели, она осталась верна его памяти. Ведь амодары, единожды вручив свои чувства, преданы избраннику до конца жизни. А стало быть, с ним, с Вечем, мехрем делит постель по необходимости. И неважно, из-за беспокойства ли за дочь или из-за страха перед произволом победителей, или из-за горячей веры в то, что Веч защитит от домогательств соплеменников.

Но ведь неправда, что согласилась стать мехрем по нужде, он не мог ошибиться. Потому как сияла, о дочери говоря, и таким же светом его, Веча, одаривала. А потом сияние раз от раза стало реже, и он решил, что померещилось. Хотя нет, Веч поймал себя на том, что, возвращаясь с заданий, с нетерпением ждет момента, чтобы застать врасплох нежданной встречей и увидеть вспышку радости в глазах — такую яркую, что глазам делается больно, а сердцу горячо.

В конце концов, какое ему дело до телячьих нежностей? В свое время Веч прослушал лекции по менталитету амодаров и знает, что, потеряв свою половину, те тоскуют и чахнут, и предпочитают ритуальное самоубийство. Но ему плевать на терзания одиноких и несчастных.

Однако ж спросил у друга, как бы между прочим:

— Ты видел, в глазах у амодарок есть что-то такое...

И не договорил: "что выворачивает душу наизнанку".

Крам ответил:

— Экий ты впечатлительный. Может, бес вселился в мехрем и тебя зачаровал?

— А твоя амодарка? Разве не замечал в ней что-нибудь необычное?

— Замечал, — ответил Крам загадочно и, выдержав драматическую паузу, сказал: — Она горячая штучка. Знает, как ублажить.

И заржал, увидев разочарование и досаду Веча.

— А что, разве не похоже на чудо? Амодарки в таких делах — как бревна с лесоповала. И не загружай голову чепухой. Ты оплачиваешь, а мехрем отрабатывает, как умеет. И в глаза ей смотри пореже.

Действительно, амодарки в постели похожи на вяленых рыб. И мехрем Веча робка и нерешительна на эксперименты. К тому же, тонка как тростиночка, боязно переломить её пополам. Доугэнцы любят, когда безудержно, как пожар, и взрывно, а амодаркам подавай целование-обнимание. Однако ж, Веча порадовало, что его мехрем не стала настаивать на сюсюканьях. Идиот он, что купился. Оказалось, амодарки — превосходные притворщицы. Еще один штрих к портрету нации трусов.

Вот тогда-то Веч и взял в руки первую бутылку сахша. Потягивал из горлышка и гадал. Улыбается — искренне ли? Опускает глаза — стеснительна или искусно играет? Расспрашивает — дань вежливости или неподдельный интерес?

Веч и сам не понимал, почему его задела неискренность мехрем. Спрашивается, на что сердиться? Он содержит, она предоставляет свою компанию и свое тело. И старается. Иначе как он смог обмануться и не заметил фальши?

Друг прав. Не стоит усложнять там, где просто. Он, Веч, выполняет свои обязанности как покровитель, и его мехрем не знает ни в чем отказа. Всё есть и ещё будет, только пожелай.

Поначалу он ходил гоголем. Не всякая амодарка согласится стать мехрем, а он заполучил, без шантажа и угроз. Местные женщины пугливы и с легкостью выбирают тхику*, нежели постель с чужаком. Потому и считается, что амодарская мехрем сродни экзотике. Но это теперь. А в начале войны думалось иначе.

Мехрем Веча, и правда, напоминает экзотическую птичку. Худоба, характерная при недоедании, сошла, и тело налилось женственностью. Такое и помять не грех. И Веч охотно мял, получая, как он считал, ответный отклик. И не задумывался о том, что будет через месяц или через полгода. А что будет? Сейчас он служит здесь, в южном гарнизоне и считает дни до возвращения домой. А что станет с мехрем?

Если Триединый благословит, на священной земле родится еще один ребенок. Дитя Доугэнны.

А вдруг не благословит?

Впервые, крутя стакан в руке и разглядывая прозрачную янтарную жидкость на свет, Веч задумался. О том, что меньше чем через три месяца отправится на родину, по которой скучает неимоверно. А Амодар прекратит свое существование, и мехрем останется здесь, на земле, которая обречена стать провинцией Ривала*.

А что думает по этому поводу друг?

— Что ни день, то один вопрос тупиковее другого, — заметил тот философски. — Весна придет, тогда и подумаю.

— Твоя мехрем спрашивала, какое будущее ожидает её страну?

— Представь, нет. Она в кровати не разговаривает. Работает, — хохотнул Крам.

— А если скажет, что тяжела?

— Поедет в Доугэнну. Выберет любой церкаль*, и я помогу обустроиться на месте. Наши кланы, сам знаешь, не жалуют амодаров.

Кланы небесного круга, издревле обосновавшиеся возле Полиамских гор, понесли наибольший урон в войне. И категорически отказались принимать амодаров на поселение, предпочтя объединиться и восстанавливать совместно разрушенные церкали.

— Но ребенка не брошу. Признаю, — добавил Крам.

Признание отцовства — уже немало. Сын или дочь получает право на клановый знак и может рассчитывать на поддержку семьи. Стать частью клана — значимый и важный подарок для каждого ребенка в день его взросления.

Так что же станет с мехрем?

Доугэнцы не привязывали себя долгосрочными отношениями с местными женщинами. Развлекся, сделал ребенка, и на том песня спета. Амодарка пакует вещи и уезжает на поезде. А на очереди стоит следующая. Ни одна не осталась, потому что знают: свои же, прознав, заклюют. Да и Веч после капитуляции сгоряча и спьяну поспорил с приятелем из генштаба на ящик вина: кто больше обрюхатит.

И судя по всему, приятель выиграет.

— Слышал, ты поймал птичку и нянчишься с ней. Мне вторая амодарка на днях сообщила, что тяжела, а ты с одной не можешь управиться, — подшучивал он по телефону.

— Не спеши говорить "хей!" — отозвался Веч и вдруг понял, что у других птичек не будет сияющих глаз. И не будет внутреннего света, идущего, кажется, из сердцевины души.

— Ладно, поглядим, кто кого. Всё равно тебя переплюну.

— Торопишься, брат. Время рассудит, — ответил Веч.

— Ну, ты жук, — засмеялся приятель. — Подозреваю, тебе есть, чем крыть. Жди в гости. Вот вернемся домой, нагряну обязательно. Посидим, погудим. Бесова отрыжка, я же на таблетки подсел. Сердце ноет, сил нет. И терпения не осталось. Родных вспоминаю, о Доугэнне без конца думаю.

И Веч с ним согласился. И не стал говорить, что запутался вконец и поэтому пил напропалую несколько дней, пытаясь изгнать бесов, забравшихся в голову.

Прежде всего, уязвляло притворство мехрем. До такой степени уязвляло, что Веч чувствовал себя обманутым. Он же видел, что её влекло к нему, и влечение противоречило имеющимся представлениям об амодарах.

"У них своеобразная нервная система" — трактовали лекции по менталитету. Взять ту же тхику, которую доугэнцы так и не смогли постичь. "Амодары — прирожденные дипломаты" — объяснял лектор. — "Имеют склонность к артистизму, преуспевают в искусстве. И при всём прочем чувствительные натуры, способные распознавать ложь на уровне интуиции, не говоря об эмоциях". А еще однолюбы. И с разбитым сердцем долго не живут. Вянут и болеют.

Какое Вечу дело до её сердечных болезней? Никакого. Его дело — получать то, что полагается покровителю. И вообще, амодарки — не те женщины, о чьих чувствах нужно беспокоиться. Достаточно пользоваться, как и всем прочим, что раньше принадлежало Амодару, а теперь по праву победителя перешло к Доугэнне.

Веч представлял, как она благословляет мужа на войну и радостью читает письма с фронта, в которых супруг хвастает убитыми врагами. И стакан наполнялся сакшем.

Представлял, как она вслушивается в сводки с места боев, а после в приподнятом настроении обсуждает с соседями победоносное наступление амодарских войск. И новая порция спиртного отправлялась в горло. А в груди начинало клокотать, норовя выбраться наружу, то, о чем Веч успел подзабыть. Ненависть.

Ненависть к Амодару стала вторым "я" каждого доугэнца. Смешалась с кровью, циркулировала по венам, стучала в унисон с сердцем.

Ненависть родилась единожды в разрушенном врагами церкале, подле растерзанных тел женщин и детей. И с тех пор крепла, не ослабевая.

Ненависть пропиталась насквозь скупыми слезами и скорбью. Суровые, пропахшие пороховой гарью воины не сдерживали эмоций, глядя на изувеченные тела соплеменников. Страшно представить, в каких муках те умирали, и с какой изощренной жестокостью над ними издевались.

Ненависть накрыла глаза кровавой пеленой и взывала к мести. До последнего вздоха, покуда достанет сил.

Ненависть подгоняла. Вела вперед, оставляя позади мертвые земли. Равняла города с горизонтом.

Ненависть постановила: смерть за смерть. Воздастся каждому. И амодарки — не женщины. Эти существа, разделившие постели с ублюдками и рожавшие им детей, недостойны жизни. Гнилое семя должно быть безжалостно вырезано под корень.

Первые годы войны, исполненные справедливого возмездия, прошли, будто в тумане. И лишь после переломного сражения у Полиамских гор пламя мести выровнялось, став расчетливым и хладнокровным.

Смерть — слишком легкий подарок врагу. Куда приятнее унизить и поставить на колени. И стереть из истории любое упоминание об Амодаре.

Идея материализовалась не без помощи ривалов. Хитрож*пые союзники. Не доверял им Веч, хоть тресни. Искал подвох и не находил. Но ривалы не обманули и выполнили свою часть договора. Доугэнна победила.

А теперь, с каждым выпитым стаканом сахша, вставали в памяти картины прошлого. Оживали, наполняя воспоминания криками, мольбами, плачем. Выстрелами, запахом пороха и крови.

Резня в амодарском поселке... Уничтоженный медэшелон, прорывавшийся в эвакуацию... Минометный огонь по автоколонне с беженцами... По указанию генштаба: "Пленных не брать".

— Мы палачи, — сказал Веч товарищу, выплыв как-то из алкогольного небытия.

Подумать только, он мог своими руками... приговорить... её саму, и дочь её, и мать... И тогда они не встретились бы сейчас, на границе войны и мира, в захудалом городишке.

— А амодары, выходит, овечки? — разошелся Крам. — Ладно, у меня погибли два брата и половина дядьев. В бою, на фронте, как герои. А наши семьи? Сколько кланов амодары подчистую вырезали? Не сосчитать. Наших женщин, детей наших... младенцев не пожалели... Пытали, мучили... Триединый, дай сил выговорить... столько времени прошло, а я до сих пор не устаю просить: пусть они умерли легко и быстро. А ведь многие так и не нашли покоя на родной земле. И никто не узнает, где их безымянные могилы.

Так-то оно так, но слова друга не приносили успокоения. Наоборот, прошлое поднялось из глубин памяти и подошло так близко, что Вечу начало казаться, будто война приключилась вчера. Бесы одолели, не иначе. И единственный выход — забыться. Утопить воспоминания в сахше, и чем больше принять спиртного, тем лучше.

Он не жалел ни о чем. Потому что мстил за свою страну, за близких и родных. И ему не было дела до амодарских судеб. Но мертвые не давали о себе забыть. Совсем некстати выбрались из закоулков памяти и лишали сна и покоя.

Лица — амодарские, доугэнские — меняли друг друга, словно в калейдоскопе. Погибшие друзья, собратья, сородичи...

На снимках и кадрах амодарской кинохроники. Издевательских, насмехающихся. Захватчики, не скрывая, бахвалились своими "прорывами" на фронте.

Фотографии говорили без слов.

Сапог амодарского офицера на обезглавленном трупе доугэнского солдата. Дерево — импровизированная виселица и одиннадцать повешенных доугэнцев. Тогда Веч пересчитал и не раз, чтобы выжечь в памяти каленым железом. И не знать жалости к врагу. Чтобы слово "доугэнец" вызывало у противника панический страх.

Ненависть срослась с ним, стала неотделимой частью. Со временем, правда, притупилась, когда наметился прорыв в войне, и амодары дрогнули.

А сейчас Веч топил память в спиртном, но оно же горячило кровь и распаляло не хуже керосина, плесканутого в костер. Замкнутый круг.

Набравшись сахша под завязку, Веч не рисковал приближаться к мехрем. Боялся сорваться. Боялся наговорить всё, что накопилось, или сделать то, о чем он, протрезвев, пожалеет. А если не пил, то мочалил в тренировочном зале чучело амодарского Петара*. Или в бане выбивал похмелье из головы, пока мозги не начинали плавиться, а потом остужался в бадье с ледяной водой.

И так изо дня в день.

Что она знает о войне? Ничего.

О крови, поте и гное... Об осколочном в живот и о внутренностях наружу... О гангрене и культях вместо ног... О марш-броске под проливным дождем и о грохоте артиллерийской канонады... О коленопреклоненных солдатах с молитвой Триединому в последние минуты перед боем... О трех сутках без сна в ожесточенном сражении и об изрытой воронками земле, ставшей братской могилой сотням доблестных воинов...

Она верила, что провожает мужа на войну за подвигами. Надеялась, что он вернется домой, освободив страну от врагов. И не подозревала, что стала женой захватчика. Интервента.

Муж погиб, но она отказалась от тхики* и предпочла бороться за жизнь и за своего ребенка. Любыми способами, включая постель чужака. Стоит ли её обвинять в продажности? Для боязливой амодарки это смелое решение, достойное уважения. И, бесы раздери, Вечу хочется видеть, как сияют её глаза, а румянец заливает щеки.

Как этого добиться?

Попробовать сделать так, как она хочет. Хотя амодарки — не те женщины, которые достойны нежности. Да и Веч не смог бы её дать. Разучился за годы войны. И не хотел пытаться. Незачем.

— Здорова, вынослива. Таз широкий. Сможет родить и не раз, — вынес вердикт Оттин. — Если прикипел, пользуйся.

Веч тогда вернулся в гарнизон и первым делом двинул в госпиталь, чтобы самолично узнать о результатах осмотра. И засомневался в словах доктора.

— Амодарки же... — взгляд закружил по кабинету, — ...как прутики в венике. Тонкие и хилые.

— Зато гибкие. Не смотри, что тоща как спичка. При надлежащем присмотре принесет младенца и не пискнет. А ты, смотрю, начал закладывать за воротник.

— Проверяю конфискат. В последнее время его бодяжат. Из-под полы продают, а солдаты травятся, — отшутился Веч.

— Не переусердствуй с дегустированием, — ответил Оттин без тени усмешки и разрешил: — Ступай.

Веч ушел, а спустя несколько дней возвратился. С просьбой.

Оттин выслушал с непроницаемым лицом.

— Ладно, пособлю. Но зачем усложнять и изобретать?

Веч не стал объяснять и оправдываться. Сказал: "Так надо", и достаточно на том.

— Много времени не займет. Подожди тут, — ответил Оттин и вышел из кабинета.

Вернулся минут через пять.

— Здесь таблетки, здесь инструкция, — сказал, протягивая аптечный флакон и листок бумаги. — Этикетка соответствует.

Веч спрятал склянку в карман.

— Я твой должник.

— Нет. Ты подал интересную идею. Предложу Лигху распространять препарат среди амодарок. Под большим секретом и из-под полы, — ввернул доктор слова Веча, когда-то им сказанные.

— Дельная мысль. Во всяком случае, вреда не будет, — согласился тот, проигнорировав насмешничанье Оттина.

Уже в гостинице, в номере, Веч высыпал на ладонь кругляши из флакона. Попробовал на зуб — безвкусно. Ни горько, ни сладко. Таблетка как таблетка, хоть и маленькая. Правда, на языке рассыпалась песком, но так и должно быть, заверил Оттин. Потому что содержит витамины с минеральными добавками, а в основе — мел.

Небольшая хитрость не повредит. Зато теперь мехрем перестанет подниматься в кабинет на третьем этаже как на эшафот. И её глаза засияют.

И уловка сработала бы в полной мере, но в сочетании с другим условием, ставшим существенной преградой для Веча. С поцелуями.

Дались же ей слюнявые прикосновения к губам. И мокрые, к тому ж. У доугэнцев не принято выражать чувства подобным образом. Исстари кланы обмениваются молодыми девушками, так поддерживаются добрососедские отношения, да и полезен свежий приток для процветания церкала*.

Мужчина смотрит на широкие бедра kadil (Кадил (даг.) — невеста по обмену) , на крепкую упругую грудь. Определяет, насколько сноровиста и работяща девица, ведь она войдет хозяйкой в жилище. Этих качеств вполне достаточно, чтобы вскорости по дому забегали дети, а ночами кровать накалялась от страсти.

Неужели все дело в поцелуях? Нет от них никакого толку.

Хотя когда-то Веч целовал да так, что мутилось в голове. Пылко и горячо целовал. Да и сам был горяч и молод. Не считался с вековыми устоями и с легкостью нарушал правила. И лез на рожон по поводу и без, лишь бы размять кулаки на бохоре. И любил... наверное. И верил, что любим. Готов был пойти против целого света, отстаивая свое счастье. А получил удар под дых — не ножом в честной драке, а от той, что стала краше солнца, дороже жизни.

Крам что-то говорил: о том, что амодарки не стоят потрепанного здоровья. О том, что остались какие-то два паршивых месяца, и Доугэнна обретет материальные очертания.

Веч курил и слушал. Но не вникал. Задавил бычок в пепельнице и поднял телефонную трубку.

— Машину к крыльцу. Через пять минут. Поведу сам. И воды принеси. Ополоснуться надобно... Да, вот еще... Дежурного лейтенанта ко мне. Пусть захватит список с адресами амодаров.

— Тебе, что ли, школота мозги сотрясла? — изумился Крам. — Нельзя за руль.

— Где тут гонять? Тише, чем на осле доеду. Не волнуйся, не убьюсь.

— Не за тебя беспокоюсь, а за технику.

Не ответив, Веч зачерпнул стаканом воду из лохани, которую расторопный помощник водрузил на стол. Установив полный стакан на пальцы, вытянул руку.

— Ну? — спросил у Крама.

— Дрожит, — заключил тот после недолгого тестирования.

— Вот тут у тебя дрожит, — Веч потюкал пальцем по его макушке. — Пил я, а пол качается под тобой.

— Куда собрался? — спросил Крам, наблюдая, как друг, сняв рубаху, обтирается мокрым полотенцем.

— По делу. Разъясню кое-кому о правах и обязанностях.

Краму пришло в голову, что товарищ хочет найти сородича и закривить тому профиль.

— Если устроишь мордобой без правил, Лигх посадит в карцер. Тебя могут разжаловать.

— Давно пора, — ответил Веч со смешком. — Соскучился по "одиночке" с видом на потолок.

Что ж, адрес известен, как и направление.

Веч потушил фары, выбрался наружу и закурил. И плевать, что амодары увидят. Выглядывают, поди, из щелей, силясь распознать, по чью душу приехали и зачем. Трусы. Пожалуй, зимы — единственное, за что можно уважать эту страну. Мороз таков, что плевок замерзает мгновенно, а стволы деревьев раскалываются.

На город опустилось безветрие. Жители топили печки, и оттого отчетливо несло дымом, смешанным с запахами клея и лака. И обгорающего железа. Наверное, жгли, что нашлось под рукой — стулья, шкафы, половицы.

Дернулась ставня, и засветилась монетка на заиндевевшем стекле. Значит, пользуется подарком — понял Веч, заметив голубоватый свет кружка. Без сомнений, мехрем узнала приехавшего.

Он самодовольно хмыкнул: долго ждать не пришлось. Не зря ходят байки, будто амодары чувствуют сердцем того, кто им дорог. Так что родственничку обломится.

Выбросив, наверное, сотый окурок, Веч зачерпнул снега. Набрал в рот и погонял растаявшую влагу, смешивая со слюной. И выплюнул. Повторил несколько раз и, пробежав языком по деснам, удовлетворенно кивнул.

Мехрем хочет поцелуев? Она их получит.

Тонкая как тростинка фигура выскользнула из подъезда. Веч молча кивнул, и мехрем уселась на переднее сиденье машины. Опустилась перышком и негромко хлопнула дверцей.

Двигатель взревел, и амодарка встревожилась.

— Здесь недалеко. И недолго, — ответил Веч успокаивающе, мол, расслабься и не бойся.

Какое там. Сидела с прямой спиной. Напряглась, словно натянутая тетива.

Веч вел автомобиль медленно, но не оттого, что боялся спьяну угодить в сугроб. А потому что прежде ни разу не было вот так, чтобы он за рулем и мехрем рядом. Внезапно вспотели ладони, и в горле запершило ни с того ни с сего.

Машина вывернула с проулка и покатила по пустынной улице. Навстречу попался патруль, и солдаты посторонились, пропуская автомобиль. Иначе не разминуться на узкой колее.

Семь минут пути — и Веч притормозил у гостиницы. В тени, избегая света фонарей. Амодарка узнала здание и заволновалась. Ей явно не хотелось выходить из салона.

— Пройдем через запасной вход. У меня есть ключ, — пояснил Веч, упреждая опасения мехрем. Ожидаемо, что она боится любопытных глаз. Хотя некому проявлять нездоровый интерес. Поломойки давно разошлись по домам, при входе дежурят караульные, но они предупреждены.

Мехрем с неохотой выбралась из машины. Настороженно поднялась по ступеням и вздрогнула, когда заскрипела дверь запасного входа. Прошла неслышной поступью по коридорам вслед за Вечем.

— Бывала здесь? — спросил он, пропуская в номер.

— Нет. Зачем? В гостинице жили приезжие.

Веч зажег светильник при входе. Повернул лампу вполоборота, чтобы свет не резал по глазам.

Мехрем осмотрелась, впрочем, без особого любопытства.

Убранство номеров осталось прежним. Сохранилось после амодаров. Задернутые шторы, застеленная кровать, шкаф. Туалет и ванная. Добротный ковер. Чисто, опрятно. Поломойки не зря получают доугэнские пайки.

Веч, прислонившись к косяку, наблюдал за мехрем.

Поначалу она не могла сообразить, зачем её привезли в гостиницу. Подошла к окну и выглянула на улицу, отодвинув штору. Потрогала покрывало на кровати. Посмотрела искоса на Веча и, как ему показалось, испуганно. Он молчал, амодарка тоже. Тишина давила, а слов не находилось.

Тут бы Вечу великодушно разъяснить, что каждая мехрем имеет право отказаться от покровителя, если тот не устраивает по каким-либо причинам. И когда это произойдет, он станет посмешищем во всех направлениях: не только в южном гарнизоне, но и в северном. И до Полиамских гор докатится молва о незадачливом эчире*, и доугэнцы будут отпускать шуточки по поводу его мужской несостоятельности.

А если мехрем, к тому ж, выберет другого покровителя, то Вечу не останется ничего иного как вызвать счастливчика на драку и победить. Хотя бы для того, чтобы сохранить остатки чести.

Но слова растерялись. Наверное, потому что, даже будучи в полушаге от провала, Веч вдруг заупрямился, не желая давать амодарке это знание. Поэтому и рта не открыл, поедая её глазами.

И судя по всему, красноречиво и недвусмысленно пялился. Закусив губу, мехрем начала раздеваться, и взгляд при этом стал затравленным, что ли. Аккуратно сложила пальто и повесила на спинку кресла. Разулась. Сняла одежду, белье. И осталась нагой посреди комнаты.

— Разве я велел раздеваться? — спросил Веч.

Её реакция ошеломила. Плечи амодарки сникли, она закрылась руками, взяла дрожащими пальцами платье. Опустилась на кровать, намереваясь одеться. И вдруг заплакала. Тихо всхлипывала, вздрагивая.

Веч и сам не понял, как очутился перед ней на корточках.

— Посмотри на меня.

Она замотала головой, отворачиваясь. И давилась слезами.

— Посмотри!

Не послушалась.

Пришлось развернуть её лицо, взяв за подбородок, но мехрем с внезапной решимостью отбросила руку Веча и опять отвернулась. На щеках пролегли дорожки слез.

— Ты боишься? Я выпил немного. Но клянусь, не трону тебя. Ответь!

Видимо, Веч повысил голос, требуя. Она вздрогнула всем телом и съёжилась.

И как прикажете на неё воздействовать? Рявкать чревато, командовать — тоже. Амодарка замкнется, и тогда пиши пропало. Все старания насмарку.

Покуда Веч, запаниковав, придумывал, как выбраться из тупика, мехрем заговорила. Тихо, со смирением и покорностью в голосе.

— В войну на станцию приходили санитарные поезда. Раненых перевозили в госпиталь, а мы отмывали вагоны перед отправкой на фронт. Однажды собрались сменой... как на фабрике работали, так и на станцию ходили... Раненых отправляли в город на грузовиках. У вагона сидел солдат на тележке. Без ног. Вот так отняли, — провела линию по бедрам. — Одна из женщин... Дарилея... подошла, думала, может, чем ему помочь. Уговаривала, убеждала. Они поспорили, и он ударил её по лицу. Наотмашь. Дарилея умерла мгновенно. Ударилась головой о рельс. Потом нам сказали, что этого солдата специально накачивали — то ли алкоголем, то ли лекарствами.

— Фантомные боли, — пробормотал Веч. — Ног нет, но кажется, будто они есть. И болят нестерпимо.

— Нельзя спорить с тем, кто... не в себе, — продолжила мехрем. — Лучше делать так, как он скажет. Я думала, ты... вы... привезли меня за этим...

Похоже, она снова собралась плакать.

Веч не позволил. Стёр слезы и провел пальцем по ее губам.

— Я разучился. Забыл. Совсем не помню. Покажи, как нужно.

— Что именно? — спросила она, не удержав всхлип.

— Поцелуй меня.

Мехрем замотала головой. И упорно отказывалась смотреть на Веча, предпочитая изучать рисунок на обоях.

— Поцелуй! — потребовал он.

Пожав плечами, она мазнула губами щеку.

— Нет. Не так.

Пришлось зажать лицо амодарки ладонями и заставить смотреть глаза в глаза, хотя она упорно косила в сторону.

Веч прикоснулся к ее губам. Сперва целомудренно — раз, второй, третий. Потом настойчивее. И вскоре целовал так, будто через пять минут небо упадет на землю, и настанет конец света.

Мехрем словно отрешилась от происходящего и не сразу смогла расслабиться. Не сразу перестала икать после плача и начала отвечать. Но оказалась опрокинутой на кровать, и Веч целовал — и шею, и ключицы, и грудь. И за ушком не забыл, и о губах.

И все-таки добился. Поймал отклик мехрем, когда она нерешительно обняла за шею и притянула к себе.

Ладно, если ей необходимы поцелуи, Веч сделает так, чтобы на её губах остались синяки.

А потом он и не вспомнил, как очутился, в чем мать родила, и где брошена его одежда.

Распял её руки на кровати, прижимая к покрывалу. Амодарка подавалась навстречу молча и с какой-то лихорадочностью. Низкий горловой стон слетел с её губ — вымученный, но донельзя желанный. Когда по её напряженным до предела мышцам пробежала судорога, и тело обмякло, Веч закончил начатое.

— Не уходи, — сказала мехрем с отчаянием, когда он приподнялся на локтях, чтобы встать. И крепче обхватила ногами. — Еще пять минут.

— Раздавлю ведь.

— Нет.

Веч перекатился на бок, продолжая её обнимать. Мехрем провела рукой по его груди, поцеловала в ключицу и, прижавшись, задремала. Пристроилась щекой на плече Веча.

А он чуть не стукнул себя по лбу от озарившей догадки. Вот олух! После интенсивной нагрузки в кровати довольная амодарка похожа на сонную муху. Лениво потягивается и зевает. И как он забыл? Быть может, оттого, что не придавал значения и не потрудился увязать причину и следствие? Да и нечасто мехрем смеживала веки на тахте, от силы раза три-четыре, что он списывал на недосып и усталость.

Веч прислушался к дыханию спящей. Ну, если поцелуи для неё важны, пожалуй, это нетрудно... целоваться. И обнимать... тоже нетрудно.

Свободной рукой ухватил край покрывала и укрыл себя и мехрем. Смотрел в потолок и считал размеренные удары её сердца. И привыкал.

Странно и непривычно лежать вот так, в постели с женщиной, прижавшейся доверчиво и беззащитно. Поразмыслив, Веч не смог припомнить ни одного похожего случая. В пределах памяти — безграничное поле под знаком "война". Землянки, окопы, свист снарядов, взрывы, шрапнель... Контузия, ранение, госпиталь... Пара недель на выздоровление, и опять на передовую. Какая тут постель и сон в обнимку? Женщины и то второпях. Увольнительная наспех — и снова в бой. После войны не лучше. Клубные мехрем вымуштрованы, но не более. Профессионально выполнят любой каприз, а после, приведя себя в порядок, идут к другому клиенту.

А тут — теплое тело, гладкая кожа... И она — разнеженная, разморенная... Пахнущая домом и уютом... Мягкая, сладкая... Какой и должна быть женщина, спящая в твоей постели.

Он уткнулся в русые волосы, вдыхая. В носу засвербело, и Веч, боясь разбудить, зажал нос. Но не утерпел и сдавленно чихнул, проклиная на все лады щекотку.

Конечно же, мехрем проснулась. Вздрогнула и открыла глаза, видимо, не сообразив спросонья, где находится.

— Уже поздно?

— Нет, время еще есть. Хочешь в душ?

— Здесь есть душ? — удивилась она, потягиваясь.

— Обижаешь.

Веч не стеснялся наготы, а мехрем, привстав, замоталась в покрывало едва ли не до шеи. И прихватила с собой платье.

Он нашарил рубаху под кроватью и, прошлепав босиком, зажег светильник в ванной.

Кафель, штора. Умывальник. Трещинки на эмали, но, в целом, в помещении чисто, без потеков и ржавчины. Поломойки выдраили на совесть. На полочке мыло и зубной порошок. И флакон с маслами.

Веч едва успел надеть брюки и вынул сигарету из портсигара, как дверь открылась, и мехрем появилась на пороге ванной. Одетая и собранная.

— Уже? — изумился он.

Амодарка кивнула.

А как же звук льющейся воды? Веч не слышал.

Экономит, — осенило его. Ведро горячей воды достается нелегким трудом, и поневоле привыкаешь к бережливости.

— Пойдем. Примешь душ и на этот раз не менее десяти минут.

— А вода? — забеспокоилась мехрем.

— Нашла, о чем волноваться. Лей и не думай.

— А можно принять ванну?

И опять она решила сэкономить. Заткнуть сливное отверстие пробкой, и тогда в канализацию убежит гораздо меньше драгоценной воды.

Веч вспомнил: амодары предпочитают принимать душ или ванну.

— Здесь тепло, — сказала мехрем, прикоснувшись к чугунной батарее.

— А дома как?

— Прежде чем мыться или стирать, нагреваем помещение. У нас стоит небольшая печка в углу. С аффаитом* стало просто чудесно. А раньше быстро выстуживалось.

— Еще раз повторяю, забудь о бережливости, — приказал Веч и вышел, оставив её в одиночестве.

Прошло пять минут, десять. Он слышал шум льющейся воды, который вскоре утих. И отмечал машинально: наполнила ванну ... закрыла кран... разделась... забралась.

Сглотнув, Веч начал ходить по комнате туда-сюда. Не выдержал и, плюнув, пошел следом.

Оказывается, её опять разморило. Амодарка вздрогнула боязливо, когда он вошел, привнеся поток свежего воздуха. И поджав колени к груди, прикрылась руками.

Опустившись на корточки возле ванной, Веч закатал рукав рубахи, а мехрем настороженно следила за его движениями.

— Не прячься, — сказал Веч и отвел её руку в сторону. Отвел вторую, и амодарка послушалась, однако напряглась.

Его пальцы потрогали воду. Пожалуй, прохладно. Все-таки мехрем умудрилась сэкономить.

Ладонь медленно поползла по ноге, от колена и выше, по внутренней стороне бедра.

Амодарка замерла, вцепившись в бортики ванной.

— Не дергайся, — велел Веч сипло, и голос дрогнул.

Рука поднималась выше, и дыхание мехрем участилось.

— Смотри на меня.

Она не стала перечить.

Из наспех собранного пучка выбился русый локон, над верхней губой проступили бисеринки пота. Веч наклонился и слизнул солоноватые капельки, но руку не убрал.

Бесово наваждение. Не хватит никакой выдержки мучить её губы и ласкать там. И, тем самым, доводить себя до изнеможения.

Вскочив, Веч рванул полотенце с крючка и растянул, предлагая амодарке встать. И опять она подчинилась.

Укрыв плечи махровым отрезом, поднял её на руки. Легкую, невесомую.

Только Веч имеет право носить свою мехрем на руках. И в следующий раз переломает родственничку руки за возмутительную инициативу. Пусть тот благодарит Триединого за счастливое стечение обстоятельств.

Веч отнес её на кровать, в наспех разостланную постель, чтобы взять своё, теперь уже не щадя и не жалея. Потому что заслужил. Терпением и выдержкой.

Он отвез свою спутницу тем же путем, каким доставил в гостиницу: от черного входа и до подъезда. Заглушил двигатель.

В салоне стало тихо. Мехрем, нервничая, с увлечением мяла пальцы, и Вечу вдруг пришло в голову: вот сейчас она откроет рот и произнесет слова, которым научил сородич.

И тогда он сделал единственное, что пришло в голову. Привлек амодарку к себе и, не позволяя отстраниться, поцеловал. До вспухших синюшных губ и полузадушенного писка.

Она затрепыхалась, пытаясь отстраниться. Но потом поняла, что снаружи не видно происходящего в салоне, и расслабилась, отвечая Вечу. Её шапка съехала набок, шарф сбился.

Да, получился грандиозный поцелуй, — признал не без гордости Веч. Мехрем дезориентировалась. Дышала тяжело и, раскрасневшись, смотрела с поволокой. И купала в неземном свете, льющемся через полуопущенные ресницы.

Что ж, если потребуется, Веч научится. Это не трудно, это легко. В конце концов, любой женщине любой национальности хочется тепла и ласки.

___________________________________

Следаки* (жарг.) — служба ревизии и внутренних расследований в даганской армии. Э'Рикс — уполномоченный генерального штаба по ревизии и внутренним расследованиям

Триединый — в даганской религии основа всего сущего. Божество, объединяющее три начала: землю, воздух и воду.

Bohor*, бохор — драка, потасовка. Жарг. — мочилка, буча, схлёст.

Sahsh, сахш (даг.) — крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.

Мехрем* — содержанка, проститутка

Амодарский Петар* — человеческий муляж, набитый песком и опилками. Петар — широко распространенное мужское имя в Амидарее.

Kadil, кадил (даг.) — невеста по обмену

Echir, эчир* — покровитель

Ривал (на даганском), Риволия (на амидарейском) — страна-союзник. Ривалы (риволийцы) — её жители.

Хику (на даганском тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

Cercal* — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии

Аффаит* — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

38

Ахтунг! Присутствуют горячительные эпизоды

Чудеса. Оказывается, соответствующий подход в корне меняет дело.

Веч думал, никакие посулы не заманят мехрем* в гостиничный номер, а получилось наоборот. Похоже, в гостинице ей нравилось гораздо больше, чем на тахте в кабинете.

Поначалу мехрем не могла поверить в перемены. Думала, Веч протрезвеет, и всё вернется на круги своя. Нерешительна была и пуглива. Шаг вперед, два назад. А потом осмелела. Но стеснялась страшно. Куталась то в простыню, то в покрывало. И смущалась наготы Веча. Направится в ванную, а он наступит на шлейф покрывала, заставляя обнажиться. Потому что нравилось смотреть, как мехрем расхаживает голышом.

Сейчас она дремала, утомившись после всплеска страсти. Русые волосы разметались на подушке, дыхание выровнялось, а румянец спал.

Птичка Веча.

Его птичка обожала нежиться в кровати и принимать ванну. Веч раздобыл через хороших знакомых душистое мыло, и теперь мехрем благоухала жасмином. Хотя старалась тратить бережно и не усердствовала, чтобы не привлекать ненужного внимания, а всё равно без толку. Для доугэнца и намек на аромат равносилен удару по обонянию.

Неожиданно для Веча мехрем с легкостью перешла на "ты", перестав путаться с выканьем. То, чего он добивался чуть ли не принуждением, получилось само собой.

А вот обращаться по имени начала не сразу. Пришлось приучать. И лучшим плацдармом для обучения оказалась постель.

— Первая, — командовал Веч, и мехрем послушно вывела на его груди букву "В". — Вторая... третья... Что получилось?

— Веч, — произнесла она с запинкой. — Веч из клана Снежных барсов.

— Нет. Название клана добавляют к имени в официальных случаях, — поправил он. — Повтори, что получилось.

Веч заставил озвучить свое имя несколько раз, прежде чем удовлетворился результатом.

— То-то же. Привыкай, — приказал и, сграбастав мехрем в объятия, начал целовать. Точнее, зацеловывать.

— Ай, щекотно, — засмеялась она, и Веч, замер, словно завороженный, вслушиваясь в мелодичный смех.

Но и он не сразу научился выговаривать непривычное женское имя.

Жмурился, изображая спящего, а мехрем осторожненько дула. То висок пощекочет дыханием, то ушную раковину, то над губой подует.

— Аама... — бормотал Веч сонно, словно ему докучало внимание. — Аама, — повторял резче, потому что она не унималась. — Аама!

Конечно же, строгость была притворной. Нельзя переступать черту в игре с мехрем, иначе та спрячется как устрица в створках раковины. Замкнется в себе, и ничем не выковыряешь наружу веселость и непринужденность. Поэтому за грозным окриком следовало опрокидывание на спину и ответное щекотание.

— Нужно полупить кое-кого ремешком за вредность, — грозил Веч. Глаза мехрем расширились потрясенно, но потом она поняла: это же шутка! — и залилась смехом.

Шутки шутками, а всё ж Веча задевало, что мехрем допускает мысль, будто он может поднять на неё руку.

У Веча начали обветриваться губы.

— Как дитё малое. Облизываешь, что ли, на морозе? — проворчал Оттин, выдав склянку с заживляющей мазью. — Сбавь обороты с куревом.

Веч не стал объяснять, что о сигаретах почти не вспоминает. Так, выкуривает две-три за день, и то лишь при обострении нетерпения, когда нечем убить время до вечера. А губы обветриваются с непривычки, потому что с недавних пор Веч целуется с мехрем, где ни попадя: и в кабинете, и в гостиничном номере, и в автомобиле. Причем усердно целует, чтобы начисто лишить её соображения.

Но об этом Веч умолчал. Зато спросил у Оттина: встречалось ли в его практике, чтобы амодарка в постели становилась вялой и сонной, словно из нее выжали все соки?

— Твоя, что ли? — уточнил Оттин. — Надеюсь, засыпает после, а не до.

Веч проигнорировал поддевку. Хотя бес разберет, то ли насмешничает Оттин, то ли серьезен.

— После, — ответил коротко.

— С таким явлением не сталкивался, — ответил Оттин, подумав. — Могу предположить, что апатия связана с особым строением нервной системы амодаров. Коли они могут помирать усилием воли, отчего бы не впадать в сон после кувырков в кровати. Нервы амодаров — что струны кумыза*. Натянуты до предела и сверхчувствительны. Поэтому амодарка ухайдокалась из-за твоих непомерных запросов и отключилась. Удивляюсь, почему не ходит нараскоряку.

Вот ехидна с бесстрастной рожей.

— Но случай нетривиальный. Не слыхал о таком, — признал Оттин.

Веч усмехнулся. Быть может, причина кроется в том, что его мехрем светится как огонек? Увидит Веча и вспыхивает как звездочка.

Он и на соплеменников посматривал снисходительно. Каково? Обзавидуйтесь.

А гарнизон вздохнул с облегчением: наконец-то у начальства наладилось с мехрем. Теперь начальству недосуг обходить казарму с инспекцией. Начальство не может дождаться завершения рабочего дня и торопится вызвать машину к крыльцу комендатуры. И засекает время: в распоряжении начальства — полтора часа в компании мехрем. Ужин на двоих теперь доставляют в гостиницу, а у шеф-повара появилась закладка в тетрадке с рецептами блюд. Так и называется: "предпочтения мехрем начальства".

Сегодня по его заказу потушат мясо с овощами, а на десерт испекут печенье с кусочками фруктов. И мехрем будет угадывать компоненты приготовленных блюд. Развлечение, которое ей нравится.

По колену двинули ногой, возвращая в реальный мир. Веч, очнувшись, собрался ругнуться, но друг показал глазами: "не спи. Между прочим, идет совещание".

— Точность, с которой амодары узнали о трассе залегания телефонного кабеля, подозрительна. Не бывает такого невероятного везения, — рассказывал О'Лигх. — В генштабе пришли к выводу, что идёт утечка информации, причем не из амодарской столицы, а с мест.

Последняя выходка партизан распалила доугэнцев. Так называемое Сопротивление перерезало кабель, изолировав южный гарнизон от внешнего мира. Вдобавок амодары устроили засаду связистам, выискивающим пробой в линии. Партизаны тщательно подготовились к диверсии и не жалели патронов. А в результате — масштабные потери с обеих сторон. В ответ доугэнцы костьми легли, но сполна отомстили зарвавшимся диверсантам.

— Под словом "с мест" подразумеваются гарнизоны и форпосты, — продолжил О'Лигх. — Служба внутренних расследований вплотную занялась поиском источника утечки. Скоро и к нам пожалуют следователи. Будьте бдительны. Не мне вас учить. Если завелась вошь, нужно её раздавить немедля.

Бдительность необходимо проявлять во всём, даже в общении с мехрем. В частности, держать язык за зубами и не допускать разговоров на посторонние темы. Но Веч трижды бы поручился, что не сболтнул лишнего, да и не допускал мысли, что мехрем связана с партизанским подпольем. Какая ж из неё разведчица? Проявляет любопытство, но не о том.

Вчера она изучала его тело. Пробегала пальцами по мышцам и ручейкам вен. Трогала полоски шрамов и посматривала вопросительно и даже тревожно. Потому как каждый рубец — напоминание о минувшей войне.

К удивлению и облегчению мехрем, война оставила всего три отметины, да и то ранения оказались второстепенными. Большинство шрамов Веч заработал в мирное время.

— А этот откуда? — провела осторожно по темному рубцу с правого боку.

— Старший братец пощекотал ножичком на тренировке. Мне было тринадцать лет.

— Неужели? — в серых глазах отразился испуг. — Разве можно, чтобы брат на брата с ножом?

— Нужно. Иначе не победить в драках с другими противниками. Так что стоит сказать брату спасибо.

— Ты часто дрался, — заключила она со вздохом. Наверное, сосчитала шрамы и прикинула в уме.

— Бывало.

Мехрем сжала кулак.

— Я бы не смогла, — сказала задумчиво.

Веч фыркнул, не сдержавшись. Накрыл рукой маленький кулачишко, и тонкие пальцы утонули в его ладони.

— И не надо, — заверил со смешком.

Мехрем смутилась. Хотела еще о чем-то спросить, но не решилась.

Хотя её неуверенность проявлялась всё реже. Мехрем набиралась смелости день ото дня.

— У тебя ужасное произношение. И смешное, — сказал как-то Веч.

— У тебя не лучше, — обиделась она.

Ответила и испугалась своей храбрости, но Веч не позволил развиться страху.

— Ну, так научи, — придвинулся вплотную. — Как по-амодарски правильно: "Хочу тебя поцеловать?"

Мехрем посмотрела на его рот и покраснела. Веч ощутил волну жара, прошедшую по её телу. Потому что мехрем знала: дело не кончится прикосновением к губам.

Она постепенно раскрепощалась в постели. Стеснительной амодарке стоило трудов перебороть свою стыдливость.

— Не пойму, вроде бы и замужем была, а на мужские причиндалы боишься взглянуть, не говоря о том, чтобы потрогать, — сказал как-то Веч, посмеиваясь.

Ляпнул, не подумав, и щеки мехрем налились пунцовостью. А Веча потянуло на поучения.

— И вообще, зарядка в кровати — чистая физиология. Сброс напряжения. Один из способов выпустить пар. К чему сдерживаться, если организм не против?

Его слова почему-то задели мехрем. Вскочив с постели, она начала торопливо одеваться, и руки тряслись. Веч тогда перепугался, заметив дрожащие губы и слезы в глазах. И заторопился с примирением, хотя не понял причину обиды. Ведь правду сказал: амодары консервативны, а доугэнцы раскованны. Амодары выражаются витиевато и падают в обморок, услышав откровенную, по их мнению, непристойность, а доугэнцы не видят пошлого умысла в том, что вещи называются своими именами. Да и какая пошлость в обнаженном теле и в том, что происходит в постели между двумя?

И лишь позже до него дошло. С мехрем обычная физиология превращалась в священнодействие. Как лепестки розового бутона распускаются, являя миру совершенную красоту цветка, так же и мехрем раскрывалась в страсти. И как цветок кружит голову нежным ароматом, так же и ласки мехрем дурманили разум. И её застенчивость была к месту, и стыдливость. И характер проскальзывал, правда, нечасто, но чем бес не шутит, всё ещё впереди. Да, она понемногу осваивалась, становясь настоящей мехрем.

В отношениях с ней Веч продвигался на ощупь, точно слепой. Узнавал заново привычки и пристрастия. И её мнение по тому или иному поводу. Не нейтральные вежливые фразы, а искренность в убеждениях.

И национальная гордость никуда не делась, просто хорошо маскировалась. Мехрем категорически не воспринимала насмешки над амодарским менталитетом, хотя и вела себя сдержанно. Но когда поджимала губы и замыкалась, Веч понимал: она оскорблена или обижена.

— Странные у вас имена, — сказал он как-то. — Длинные и тягучие. Много лишних букв. И вообще, вы, амодары, любите заниматься ненужным украшательством. А за кружевами и бантами теряется смысл.

— Наши имена не страннее, чем ваши, — ответила мехрем и вздернула подбородок. И ложку отложила, не притронувшись к десерту.

Веч выругался про себя. Бес потянул за язык, а в результате мехрем мгновенно воздвигла невидимую стену отчужденности. Вроде бы дипломатична и слова лишнего не сказала, а всё же он почувствовал нутром перепад в настроении.

— Как образуются ваши имена? — спросил примирительно, давая понять, что ему интересен ответ.

— Ты ведь учил амодарский. Должен знать, — ершилась мехрем.

— Плохо учил, — покаялся Веч. — Прогуливал занятия.

— Первая часть — это имя, которым нарекают ребенка. Вторая часть — производная от имени отца. У девочек оканчивается на "а", у мальчиков — на другие гласные, но в основном, на "у", — ответила она с ноткой раздражения.

Веч воспрял духом. Уж лучше её недовольство, чем деланое спокойствие.

— Значит, твоего отца звали... — задумался он, — Петром?

— Его имя — Петар, — поправила мехрем.

— А отец твоей дочери — Микас?

— Да, — кивнула она и задумалась.

Веч чертыхнулся. И зачем было спрашивать о муже? Наверняка она витает теперь в стране несбывшихся грез.

Не угадал.

Мерем улыбнулась.

— А по какому принципу образуются ваши имена?

Оттаяла, — выдохнул облегченно Веч.

— В клан входит много семей, и между ними существуют родственные связи. К имени, данному при рождении, добавляется название клана, а приставка обозначает принадлежность к семье.

— Приставка — то же самое, что и фамилия?

— Ну-у, можно сказать, и так. Например, моего отца звали А'Сан, сестру — А'Рила, брата — А'Фарах.

— Необычно, — признала мехрем, обдумав услышанное. На её лицо набежала тень, но вскоре морщинка меж бровей разгладилась.

Мехрем дремала, а Веч, подперев голову рукой, наблюдал за спящей. За изгибом губ, припухших от поцелуев, и за тенью, отбрасываемой ресницами. И хвалил себя за отличную идею с таблетками, пришедшую однажды в голову. Если человек горячо хочет чего-то, нужно дать ему желаемое. Такая малость, а мехрем счастлива и не улыбается вымученно с похоронным видом.

Веч дотянулся с осторожностью до тумбочки и взял бумажный фонарик. Повертел в руках, разглядывая в сотый раз, наверное.

Она спала чутко. Малейшее колебание — и открывает глаза. Поэтому амодарский сувенир, перекочевавший из кабинета в гостиницу, лежал в пределах вытянутой руки.

Хрупкая безделушка, как и её дарительница. На вид неприметна, но в резных завитушках и замысловатых изгибах определенно что-то есть. Чем дольше смотришь, чем сильнее проникаешься. И ловишь себя на том, что любуешься безотрывно.

И Веч любовался. Гладил и целовал. Лодыжки у мехрем узкие, щиколотки тонкие, а ноги стройные. И сама она узка в кости. Грациозна и гибка. Доугэнки в большинстве своем крепко сбитые и широкобедрые. А мехрем Веча словно точеная беломраморная статуэтка, он видел такие в амодарском музее. Изящная, светлокожая. И волосы легки как облако. А губы — точно спелая малина.

С виду похожа на неказистый запыленный камешек, но если потереть, выяснится, что в руках редкостная жемчужина. Неужто все амодарки умело притворяются замухрышками?

Веч приглядывался к ним и наблюдал.

Боязливые. В мешковатой одежде, скрадывающей контуры фигуры. Бледные и тощие. Ни груди толком, ни зада. Никакого сравнения с его мехрем.

Устроившись на плече Веча, она выводила на его ладони затейливые узоры или прикасалась осторожно к рубцам шрамов. Или обрисовывала линии кланового знака. Почему-то к татуировке на спине мехрем испытывала настороженность, смешанную с благоговейным трепетом. И ей важно было чувствовать Веча в поцелуях и прикосновениях.

Лебедь-птица! Вот на кого похожа мехрем.

Лебеди, потеряв свою пару, тоскуют и погибают. Так же обстоит дело и с амодарами. Сильное чувство, подаренное одному-единственному, они носят в сердце до самой смерти.

Ерунда всё. Его мехрем противоречит общепринятой байке об амодарской верности. И не похоронила себя вместе с известием о гибели мужа, а попыталась жить дальше.

Веч обнял её и притянул к себе. Разбудил, конечно же. Мехрем сонно потянулась.

— Уже пора?

— Нет. Еще рано. Спи.

Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, и прижалась, переплетя его пальцы со своими. И Веч вдруг остро пожалел о скоротечности времени. На всё про всё — полтора ежевечерних часа. И в постели чуть больше сорока минут. Выходные в расчет не берутся. Мало, очень мало. Вот до утра было бы самое то. Но у мехрем есть семья. Мать в годах и дочь, которая не заснет без обязательной сказки.

Время неумолимо и течет как вода в одном направлении. Остается довольствоваться самообманом. Например, не менять постельное белье. Наволочку, на которой остался запах жасмина, и простынь со следами отшумевшей страсти.

— Я дарю тебе клан. Ты будешь Аамой из клана Белых лебедей.

Она улыбнулась.

— А такой клан существует?

— Сейчас узнаю. Скоро вернусь.

Накинув китель, Веч спустился в фойе.

У кого бы спросить? Как назло, дежурный из штормовой лиги и не сможет помочь.

— Дай-ка телефон, — велел Веч и набрал номер. — Южное направление, подполковник А'Веч. Мне нужен У'Крам, командированный из южного гарнизона.

И терпеливо ждал через треск, шум и помехи, когда Крам ответит. На днях друг отправился в генштаб вместо Веча. Тот, выслушав приказ, упросил О'Лигха дать хотя бы пару недель "отдыха". Полковник подошел к просьбе с понятием, найдя замену, и Крам, заскучавший от безделья, рванул в амодарскую столицу, только пятки засверкали. А сейчас, вникнув в вопрос Веча, цветасто выругался.

— Вижу, тебе больше нечем заняться, кроме как отрывать меня от дела. Не было и нет такого клана у небесных.

А теперь будет.

Веч взял перо за вахтенной стойкой и направился вальяжной походкой в номер, провожаемый понимающим и завистливым взглядом дежурного.

Сейчас Веч поднимется на второй этаж, туда, где ждет женщина в постели, пропитавшейся негой и сладкой истомой. Он заставит мехрем повернуться на бок и нарисует на бедре птицу. Несколько криво, но весьма похоже на оригинал.

Под её смешки и хихиканье.

— Не дергайся, а то смажется.

— Щекотно.

— Вот. — Закончив рисовать, Веч отодвинулся, чтобы полюбоваться творением. — Это твой клан, и ты его хозяйка.

— Спасибо. Я польщена.

— Аама из клана Белых лебедей, — сказал он, загребая мехрем в объятия и нависая сверху.

Она рассмеялась грудным смехом, действовавшим на Веча не иначе как гипнотически. Провела ладонью по небритой щеке и поцеловала, куснув губу. Вот бесовка! Знает, как распалить, не напрягаясь.

Не беда, что рисунок смоется в ванне, и останутся слабые очертания, которые окончательно исчезнут через день-два. Главное — то, что происходит здесь и сейчас, между ними двоими.

Теперь Веч знал, чего хочет.

Хочет, чтобы у мехрем был ребенок от него, и не имеет значения, дочь или сын. Важен результат "совместного творчества". Хочет занять в её сердце место наравне с мужем, а лучше бы потеснить. Мертвые должны уступать дорогу живым.

И в Доугэнну хочет увезти. И построить там золотую клетку для птицы-лебедя.

* * *

Оказалось, самое трудное — в первый раз назвать его по имени. И не воспринимать как грозного командира чужеземной армии. Забыть о господине подполковнике и увидеть в человеке с офицерскими погонами обычного мужчину.

Ох, и нелегкая задача.

Поначалу метаморфозы в поведении господина подполков... Веча пугали непредсказуемостью. Сменившаяся полюсность в отношениях запутывала и настораживала. Но при всех страхах и подозрениях Айями почувствовала себя... живой, что ли. И желанной.

Забытые ощущения. Окрыляющие.

— Почему? — решилась, наконец, спросить.

— Пора что-то менять, не находишь? — ответил небрежно Веч.

— Мне кажется, я принуждаю тебя.

К полнейшей неожиданности, он рассмеялся, чем опять-таки поразил Айями. Прежде она не слышала, чтобы Веч смеялся весело и заразительно, за исключением случайно подсмотренного перекидывания снежками.

— Если это принуждение, то я согласен подчиняться.

— Просто... вдруг тебя напрягает? Я ведь не настаиваю. Совсем необязательно... — произнесла она неуверенно.

— Нет, обязательно. И настаиваю я, — посерьезнел Веч.

Айями посмотрела недоверчиво. С чего бы ему менять мнение касаемо постельных отношений? Перемены и впрямь сбивали с толку.

Объяснение брезгливости Веча созрело в её голове давно. Всё-таки Айями принадлежит к враждебной нации, а ему тяжело перебороть антипатию к Амидарее в целом. Вот антипатия и вылилась в сдержанность в выражении чувств. Возможно, господин подполковник стыдился проявления слабости и поэтому дистанцировался.

И вдруг в одно мгновение всё перевернулось с ног на голову. Почему?

Веч сказал: "Я отвык. Разучился". Быть может, дело не в Айями и не в амидарейской нации, а в том, что на войне душа становится заскорузлой. Она поглощена ненавистью к врагу и одержимостью победой, все прочие чувства отмирают.

Как бы то ни было, еще вчера Айями намеревалась воспользоваться советом Имара, а сегодня и не помышляет об этом. Потому что теперь между ней и господином подполков... Вечем протянулась ниточка взаимной доверительности, которая обычно связывает двух близких людей. И ниточка намерена крепнуть день ото дня.

— Я не вышла бы в тот вечер из дома, и что тогда? — спросила Айями, пристроив голову на мужском плече. Замечательное ощущение: Веч — горячий и сильный. И надежный. Он рядом и никуда не спешит.

Не удержавшись, Айями провела ладонью по его груди и, заробев, отдернула. Но Веч перехватил руку и пригвоздил к стальному прессу.

— Ну-у... когда-нибудь бы вышла. Например, на работу, — отозвался со смешком.

И опять Айями взглянула с недоверием. Неужели он остался бы на улице до утра? Ждал бы в машине и курил как паровоз. И промораживался, превращаясь в сосульку.

Тот вечер стал переломным. Сев в машину, чтобы окончательно и бесповоротно объясниться, Айями вернулась домой ошеломленной и с саднящими губами. А Веч начал осваивать то, от чего отвык во время войны, и старательно избавлялся от сдержанности в проявлении чувств. Настоящий солдат. Поставил задачу: взять высоту, и немедля пошел в наступление.

Он был раскован и не стеснялся своей наготы. И от Айями добивался того же. Заставлял расхаживать перед ним без одежды и следил как кот за мышью.

— Иди сюда, — велел, усевшись на краю кровати.

Притянув к себе, накрыл ладонями полушария груди и провел по бокам, оглаживая. Поцеловал в пупок, и Айями хихикнула. А Веч развернул её спиной и переключился на ягодицы. Он вообще испытывал нездоровое внимание к этой части тела. Укладывал Айями животом на кровать и гладил, целовал каждую половинку.

— Вкусно? — спросила она как-то.

— Очень, — ответил Веч с рокочущей интонацией, не поняв иронии.

— Что в ней особенного? — Айями, изловчившись, вывернула голову, чтобы взглянуть через плечо.

— Она идеальна, — ответил Веч серьезно.

Ему нравилось, когда Айями ласкала себя, но она с неохотой подчинялась его желаниям. Мешала стыдливость.

Веч не настаивал. Довольствовался купаниями в ванне. Айями водила мыльной мочалкой по телу, а он, сидя рядом на корточках, наблюдал и помогал смывать пену. Или перехватывал инициативу, отбирая мочалку. В такие моменты, казалось, в помещении сгущался воздух, и Айями начинала задыхаться под провокационными движениями мужской руки. Зрачки Веча увеличивались, накрывая радужку, а кадык ходил при сглатываниях.

"Совместное" мытье в ванной заканчивалось неизменно. В постели.

Он находил удовольствие в том, чтобы доводить Айями до изнеможения, порой безжалостно. Очевидно, её притворство стало ударом по самолюбию Веча.

Ему нравилось гладить и ощупывать, изучая каждый сантиметр тела. Прикосновения мозолистых ладоней горячили кровь и окрашивали румянцем щеки Айями.

— У тебя прохладная кожа. Пульс нечастый и слабый, а характер уравновешенный, — сказал Веч, поцеловав косточку на щиколотке. — Сразу видно, что ты — дитя северной страны.

И переключил интерес выше, вызвав у Айями сдавленный "ох" и попытку свести колени.

— Настоящая снежная пери*. Холодная и спокойная. Мраморная, — заключил Веч, уделив повышенное внимание внутренней стороне бедер.

Пальцы Айями судорожно сжали простынь. Того гляди, с губ сорвется стон. И даже лужицы не останется от снежной пери. Растает в мгновение ока.

— Не закрывайся, — велел Веч.

Куда там. Айями всячески пыталась увильнуть от его бесстыдной настойчивости.

Веч вскочил и, порывшись в шкафу, вытащил две свежевыстиранные рубахи. Завязал рукава узлом вокруг задних ножек кровати и вручил подолы.

— Держи крепко, — приказал и, разведя колени Айями, возобновил неспешную мучительную ласку. Языком. Ртом.

— Нет... Пожалуйста, — выдохнула Айями, и голос сорвался.

Она искусала губы в кровь, сопротивляясь изо всех сил. Запрокинула голову, прогнувшись в пояснице. Жар расходился волнами, а грудь налилась болезненной чувствительностью.

— Не могу больше...

— Не можешь — не молчи, — разрешил Веч, оторвавшись на секунду от процесса.

Боролась Айями с собой, противилась, как могла... и проиграла. Выдержки хватило ненадолго, и с сомкнутых губ слетел стон.

— Пожалуйста, — прошептала, теперь уже умоляя об облегчении.

Веч не отказал.

— Не отпускай и не сдерживайся, — раздался вкрадчивый голос над ухом.

И Айями не сдерживалась. Иначе бы она не выдержала. Умерла бы, наверное, от чувственной пытки. Рубашечная ткань натянулась, угрожая треснуть.

Удовольствие оказалось настолько сильным, что на какое-то время Айями выпала из реальности, ослепнув и оглохнув. Веч догнал следом с хриплым стоном и обрушился рядом.

Опустошил, выпил подчистую. И сам выдохся. Потерся вспотевшим лбом о плечо Айями и засмеялся неслышно.

— Я не могу отпустить, — сказала Айями жалобно. Язык еле ворочался, тело превратилось в желе. К навалившейся апатии добавилось покалывание в мышцах. Руки онемели, ухватившись намертво за подолы рубах.

Веч помог. Осторожно отцепил пальцы от ткани и снова гладил, целовал запястья и ладони, погружая Айями в дрёму. И больше не заикался о том, что физическая близость — всего лишь физиология.

— Я не знал, что амидарейки отключаются после занятий любовью, — сказал Веч как-то, чем привел её в замешательство. Точнее, поверг в смущение легкостью, с коей упомянул о светлом чувстве. Впрочем, Айями сообразила, что он вкладывал в это слово иной смысл. Даганны вообще подходят с любовью к постельным отношениям, то есть, к результату.

— И я не знала, — призналась, покраснев, и на лице Веча промелькнуло самодовольство.

Айями невольно сравнивала его с мужем.

Отношения с Микасом плыли на волнах романтики. Он лелеял, восхищался, боготворил. Возвел пьедестал для своей королевы и ставил удовольствие Айями превыше своего.

Веч придерживался того же мнения, однако сокрушал напористостью и энергичностью. И непредсказуемостью. Брал своё, не забывая об Айями, но выжимал досуха. Доводил до грани, на которой она забывала о скромности и стеснительности. Пробуждал животные инстинкты, спрятанные глубоко в подсознании. Как-то Айями заметила на его спине странный рисунок в виде полумесяцев. Оказалось, полукружия её ногтей оставили след на загорелой коже, но Айями, хоть убей, не смогла припомнить, когда это произошло. Она вообще мало что помнила, кроме потребности в утолении телесного голода, умело разжигаемого Вечем.

Айями пугали изменения, с ней происходящие. Она испытывала неловкость, а Веч, наоборот, довольно насвистывал, словно для него необузданность в постели являлась обычным делом.

Ему нравилось наблюдать за Айями. Однажды очнувшись ото сна, она поймала Веча за рассматриванием. Вот как эксперт по живописи любуется подлинником дорогой картины, так и Веч изучал лицо Айями. Она машинально потерла щеку.

— Грязная?

Он покачал отрицательно головой и ничего не ответил.

В другой раз Айями вынырнула из дрёмы, оттого что губам стало щекотно. И поняла: это Веч водит пальцем, прикасаясь с осторожностью. Айями взяла и укусила за палец, не размыкая век. Несильно прижала зубами, зато эффект оказался неожиданным. Веч сперва оторопел, а потом захохотал.

— Больно? — спросила Айями, испугавшись смелого порыва.

— Нет, — давясь смехом, Веч стиснул её в объятиях.

— Больше не буду, — повинилась Айями.

— Напротив, — ответил он весело. — Кусай, где хочется. Точи зубки на здоровье, — и опять засмеялся, сочтя сказанное удачной шуткой. — Ты ведь мехрем.

— Значит, мехрем дозволено кусать? — улыбнулась Айями.

— И не только. Мехрем и прикрикнуть может, если что не так. И сковородкой приложить, — ответил Веч и, заметив её изумление, пояснил: — Поэтому нужно всячески поддерживать хорошее настроение мехрем.

И подтвердил сказанное притворно тяжким вздохом.

Поддержание хорошего настроения Айями он видел, во-первых, в потаканиях капризам. Мехрем хочет встречаться в гостинице? Пожалуйста. Мехрем желает принять ванну? С удовольствием. Мехрем вспомнила о гулаб джамун*? Напекут целый противень.

Как ни странно, гостиничный номер стал зоной комфорта для Айями. Неприкосновенной территорией. Имитацией домашнего уюта. На удивление, стекла в номере не заиндевели в сильный мороз. Окно выходило на заснеженное поле. В мирное время напротив гостиницы располагался небольшой сквер, но в войну деревья вырубили, а от скамеек не осталось и воспоминаний. Лишь открытое заснеженное пространство с цепочками следов, возможно, мышиных или заячьих. За бывшим сквером кособочился разграбленный многоквартирный дом. Три этажа выбитых стекол и отсутствующих рам, проплешины в кровле. Удручающее зрелище. Айями предпочитала задергивать шторы, чтобы не видеть реалии послевоенного времени.

Веч с легкостью пошел навстречу её желаниям, и по завершению рабочего дня у крыльца ратуши ожидала машина. Вечерние встречи не афишировались, лишние свидетели не вовлекались. Веч садился за руль и подвозил к черному входу гостиницы. Хотя от кого прятаться? Кому надо, тот увидит. Достаточно внимательного взгляда дежурного в фойе ратуши или случайного столкновения с офицером, вывернувшим из-за угла в гостиничном коридоре.

Поначалу Веч предлагал подниматься в гостиницу с парадного входа, но Айями наотрез отказалась. И ведь смирилась с тем, что тайное когда-нибудь станет явным, однако ж, наивные уловки успокаивали. Веч не стал настаивать, но не замедлил сдать с потрохами. Откозыряв встречному лейтенанту, приобнял Айями и повел дальше по коридору. Тут и гадать не нужно о том, что забыла амидарейка в гостинице. Коли нет ни ведра, ни тряпки, значит, не поломойка.

Во-вторых, Веч считал регулярные подношения обязательным условием хорошего настроения мехрем. И чем дальше, тем непомерней становился размах подарков, доставляемых курьерами.

Айями чувствовала себя крайне неловко и пыталась втолковать, что материальная сторона вопроса её не волнует. Уговаривала и убеждала, и даже обижалась. Но Веч искренне не понимал причин для отказа.

— Мужчина весь день занимается делами. Возвращается домой уставшим и ждет внимания. А женщина задергана заботами по дому. Что получится? Этак она уснет в шаге от кровати, не говоря о том, чтобы приголубить мужчину, — объяснял Веч. — А подарки облегчают заботы, и у мехрем появляется свободное время для эчира*.

— А у тебя есть мехрем... там? — Айями мотнула неопределенно головой, не став уточнять, где находится "там". Поинтересовалась как можно равнодушнее, стараясь не показывать, что вопрос дался с неимоверным трудом.

— Да, у меня есть мехрем, — подтвердил Веч. Видно, хотел напустить загадочности, но, заметив в глазах Айями нечто, его испугавшее, поспешил пояснить: — Одна-единственная, и она здесь, в этой комнате. Думаешь, у мужчины столько мехрем, сколько пальцев, и даже больше? Это заблуждение. В Даганнии есть пословица: "Завел мехрем — протягивай ноги".

"Одна-единственная, и других нет!" — подпрыгнуло сердце и забилось учащённо.

— Вот поэтому я не хочу, чтобы ты протянул ноги, — ответила Айями, но её возражения были заглушены поцелуем Веча, посчитавшего разговор исчерпанным.

В другой раз он спросил:

— Хочешь серьги? А может, кольцо? Или браслет. Или монисто. Проси, что хочешь.

— Н-нет, спасибо, — промямлила Айями ошарашенно, и перед глазами возник образ Оламки, похвалявшейся драгоценными безделушками. — Зачем они мне? Надеть некуда, красоваться не перед кем. И люди не поймут.

— Будешь передо мной красоваться, — ответил Веч и воодушевился этой идеей. — А что? Отличная мысль. Я и ты, и на тебе из одежды только лебек*.

— Это дорогой подарок, ко многому обязывающий. Я не могу принять, — заявила твердо Айями, и тут её осенило: — Откуда украшения? — спросила с подозрением.

Веч внимательно посмотрел, как если бы пытался прочесть мысли, и ответил:

— Из Даганнии, откуда еще? Думаешь, мы — неотесанные варвары? У нас знают толк в ювелирном мастерстве.

— Я верю, — согласилась Айями, успокаиваясь. Ей вдруг пришло в голову, что Веч предложил примерить драгоценности из амидарейской казны, разграбленной победителями.

— Ладно, серьги не хочешь, кольцо не желаешь. Может, примешь шубу соболью или шапку лисью?

Айями только руками всплеснула и давай в сотый раз объяснять, почему роскошный подарок неприемлем в условиях Амидареи. Подключила всю свою дипломатичность и умение убеждать. Бесполезно. Непробиваемо. Разве что её страх перед злословием и ненавистью горожан умерил пыл Веча. И все равно он был недоволен, а тема подарков так и осталась камнем преткновения.

Однажды Айями с удивлением признала: она перестала бояться. И не вспоминает о том, что когда-то принуждала себя притворяться. А Веч — обычный человек со своими страстями и предрассудками. Он бывает в хорошем настроении, бывает недовольным, бывает великодушным, а бывает вспыльчивым. И раздраженным бывает, и задумчивым. И, несмотря на пропасть между даганским и амидарейским менталитетами, охотно идет на компромисс.

Хотя знак равенства между "обычностью" и Вечем — весьма условный. При всей его грубоватой мужицкости чувствовалась отточенность в манерах. Породистость, что ли. А может, это аккуратность и военная выправка, отшлифованные годами службы. Веч щеголял начищенными ботинками, отутюженными стрелками на форменных брюках, гладковыбритым лицом, не говоря о чистоплотности в целом. И интеллектуально превосходил Айями — как-никак на его стороне богатый жизненный опыт и образование. Она не раз задавалась вопросом: что такого особенного и неповторимого Веч нашел в ней, простой амидарейке с неприметной внешностью? Ни талантов, ни яркой харизмы. Как долго продлится его интерес: до весны или угаснет гораздо раньше?

Интерес Веча не ослабевал. Более того, Айями заметила, что исподволь может влиять на его настроение. Польстить или подластиться — и недовольство Веча тает как снег в жару. Проявить инициативу в постели — и раздражение, коего он набрался за день, вмиг испаряется. Теперь она и обижаться себе позволяла, зная, что Веч, кровь из носу, постарается уладить недоразумение. И он беспрекословно потворствовал бы капризам и прочим вывертам своей мехрем, но Айями старательно избегала подобных способов ненавязчивого давления. Совесть претила ей печься о выгоде, пользуясь расположением высокопоставленного даганского офицера. Поскольку Айями скромничала, что оставалось Вечу? Выход один: баловать на своё усмотрение, зачастую забывая о чувстве меры. Но при всем великодушии и щедрости Веча существовали темы, запрещенные для обсуждения: его дела и будущее Амидареи.

— Война закончилась, и это главное. А на каких условиях, решать не мне и не тебе, — сказал он, когда Айями однажды за трапезой невзначай вернулась к вопросу о судьбе страны.

И в ответ на удивление Айями, мол, разве жители не вправе знать о том, что их ожидает, обрубил разговор.

— Моему руководству виднее, что и как. Когда потребуется, населению сообщат.

Она не осмелилась настаивать, заметив, что Веч взвинчен.

Помимо патриотического любопытства её беспокоили и другие вопросы, но Айями так и не решилась их озвучить. Например, о семье Веча. О детях и о жене, оставшейся в Даганнии. О возлюбленной, тоскующей по мужу. По герою-победителю. И ведь не раз собиралась спросить, но в самый ответственный момент нужные слова вылетали из головы. А виной тому — элементарный страх. Айями боялась разрушить нежданную идиллию. Страшилась услышать правду. Наверное, потому что не сомневалась в ответе. И тогда не будет, как теперь. Призрак незнакомой женщины обретет материальность.

Это настоящая пытка — знание. О той, что стала для Веча солнцем. А Айями — так, луна на небосводе Амидареи.

Не представляла и Айями того, что будет дальше. Хотя Веч и избегал провокационных, по его мнению, вопросов, ей хватило ума по обрывкам случайных фраз домыслить и нарисовать в воображении картину будущего. Весна не за горами. Грядет новый виток кровопролитного противостояния при участии Риволии. Что делать: остаться здесь, на руинах поверженной страны, или отправиться за Полиамские горы? Если ехать, то куда? К брату, который, возможно, и не брат вовсе? Или в родной церкаль* Веча, туда, где главу семьи ждут не дождутся жена и дети? Да и Веч, единожды обмолвившись, больше не заговаривал об отъезде в Даганнию.

Теперь она прекрасно понимала метания и страхи Мариаль. Спросить бы у Веча напрямик, каковы его планы, и есть ли в них место для Айями, но едва она открывала рот, как губы онемевали, а язык прилипал к нёбу. Но при всей неясности перспектив особой благодарности заслуживало согласие Веча на контрацепцию. Хоть он и поупрямился поначалу, а всё ж таки пошел навстречу Айями, потому что уважает её интересы. И дал ей право на выбор без шантажа возможной беременностью.

По понятным причинам Айями не интересовалась особенностями житья-бытья в родном селении Веча и не рисковала спрашивать о близких. Веч упомянул о родственниках в прошедшем времени, и хотя сказал спокойным тоном, словно примирился с потерями, Айями ни на миг не усомнилась, что причиной безвременной кончины стала война — заглянула ли та в глаза на передовой, или её дыхание добралось до даганского тыла.

И о вехах в биографии Веча расспрашивала с осторожностью. Ходила кругами вокруг да около, подбирая правильные слова.

— Ты с детства мечтал стать военным?

— Не поверишь, и в мыслях не имел. Сначала по чистой случайности попал в отряд сагрибов*. Их нанимают для охраны поселений, торговых караванов или телохранителями. Два года бороздил по стране, а потом поступил на учебу по военному ремеслу.

— А мой брат бредил карьерой военного.

— Я выполнял веление отца, а вот мать высказалась категорически против. Отец надеялся, что муштра и дисциплина меня обуздают.

— Значит, ты был сорванцом? — улыбнулась Айями.

— Всякое случалось, — ответил Веч уклончиво.

— Война закончилась, а ты останешься служить в армии?

— Нет. Хватило с лихвой. Думаю вскоре подать в отставку. На гражданке непочатый край дел. Нужно поднимать клан. Да и церкаль надо восстанавливать.

Слова Веча озадачили. На него не похоже: снимать мундир накануне заварухи, намеченной на весну. Ни один даганн не станет отсиживаться в стороне и поднимется горой за собратьев. Или Веч заранее уверен, что мятеж успешно подавят и без его участия. А значит, предстоит безжалостная и беспощадная бойня. Даганны устали воевать и не будут церемониться.

— А вдруг военная служба — твое призвание? Когда-нибудь ты станешь командором, — сказала Айями с серьезным видом.

Веч хмыкнул.

— Вряд ли. Я не собирался делать карьеру в армии. — Он похлопал по офицерскому погону. — Но, видно, такова была воля Триединого.

— Придется осваивать новую профессию... на гражданке.

— Это не проблема, — отозвался Веч небрежно. — Главное, сохранить голову на плечах, и чтобы руки росли из нужного места.

— А я так и не выучилась. А ведь хотела, — призналась Айями с сожалением.

И умолчала о том, что мечтам о специальности врача или архитектора помешала приключившаяся вдруг любовь. Но для амидарейцев обвинять светлое чувство в несбывшихся планах — сродни святотатству. Амидарейцы ставят отношения с любимыми на приоритетное место и готовы пожертвовать свободой, согласны поступиться амбициями.

— Не совсем так, — возразил Веч. — Ты сносно знаешь даганский. И разговорную речь, и письменность. Разве переводчик — недостойная профессия?

— Наверное, — сказала Айями неуверенно. — Думаешь, переводчики будут востребованы?

— Не сомневаюсь.

Веч замолчал, и она решила, что вступила на зыбкую почву. Наверное, он ждал вопроса о том, есть ли нужда в переводчиках в его родном селении. И Айями могла бы поклясться: у Веча давно заготовлен ответ.

Нет, нет! Лучше не знать. Зажать уши и зажмурить глаза.

Айями поспешила перевести разговор на другую тему.

— Откуда в Даганнии песец и соболь? Они ведь обитают в тайге.

— Ого, да у тебя хорошие познания в географии, — поддел шутливо Веч. — Пушнина водится в предгорьях, там смешанные леса. Правда, попадается нечасто, поэтому меха у нас ценятся. Зато на севере Амидареи соболь прячется за каждым деревом.

"Наверняка даганны успевают очищать наши леса от зверья. Тащат на родину всё, на что ляжет глаз", — мелькнула мысль у Айями.

— А золото и драгоценные камни добываете в горах?

— Руды — в горах, а самоцветы — представь себе — в пустыне. Она щедра на подарки, но расстается с сокровищами неохотно. Мы называем их пустынной росой. И собираем.

— Неужели песок вперемежку с драгоценностями? — округлила глаза Айями.

Веч рассмеялся.

— Нет. В пустыне есть каменные оазисы, где горная порода выходит на поверхность земли. У собирателей чутьё на такие места. Гуалок капризна и непостоянна как женщина. Ветер гоняет по пустыне сотни тонн песка. Там, где вчера были скалы, назавтра наметаются барханы. Или, наоборот, обнажается оазис, не отмеченный на карте. Песок приносит с собой росу — кровавую, листвяную, хрустальную.

— Ты говорил, в пустыне невообразимый климат. Ночами холодно, а днем жарко. Только сумасшедший отправится туда добровольно.

— Все джагары* по-своему безумны. И умеют договариваться с Гуалок. Приносят дары, чтобы её задобрить.

Айями слушала, восхищалась, удивлялась. Тому, что в Даганнии действительно нет автомобильных дорог, лишь направления, а население преодолевает значительные расстояния на внедорожниках или на вездеходах, но последние — большая редкость. А между ближайшими населенными пунктами пользуется спросом гужевой транспорт, тем более, сейчас это актуально, потому что почти вся техника ушла на фронт и лишь недавно начала возвращаться в Даганнию. Зато страна опутана сетью железных дорог, построенных в последние годы перед войной. Даганны — вот чудеса-то — даже выпускали тепловозы, не говоря о вагонах.

Удивлялась Айями и тому, что скотоводы-кочевники, дикари и варвары на самом деле цивилизованны и образованны. Разбираются в науках, знают иностранные языки, создают и строят. Поразительно: современные веяния и стародавние традиции переплелись, образовав причудливый симбиоз. Эммалиэ говорила, таковое возможно, когда страна делает стремительный скачок в развитии за каких-нибудь два десятка лет.

Чужая страна, полная загадок и секретов. Родина Веча. Где-то там, на незнакомой земле — разрушенный войной церкаль, по которому скучает Веч. Он спит и видит, как бы поскорее заняться восстановлением. Там его семья, его близкие, к которым Веч рвется всей душой.

И меркла улыбка Айями, и сутулились плечи.

Что выбрать? Забраться в лодку и пустить её по течению, как и посоветовала однажды Эммалиэ? И будь что будет. Как судьба захочет, туда судёнышко и прибьет. А сейчас почему бы не почувствовать себя счастливой?

И все же счастье отдавало терпкой горечью. Нет-нет, а и покалывало сердце иголкой. Укором совести за предательство памяти мужа — и с кем? С чужаком, прошедшим маршевым строем победителя по проспектам Алахэллы. И неопределенностью тревожного будущего. И настороженным ожиданием: как-то отреагируют горожане, прознав, что их соотечественница спуталась с даганном.

Невероятно, но Веч угадывал перепады её настроения. Каким-то образом определял, когда Айями одолевала хандра. И выпытывал. Приходилось Айями выдумывать разные причины. То чашка разбилась утром, то дочка накануне капризничала, упаси святые, лишь бы не заболела. То переключалась на другие насущные дела. Например, на то, что морозы пошли на спад, и горожане потянулись к реке с тележками и ведрами. Однако проталины появились посередине русла, а полынья у набережной замерзла. Продолбленных прорубей — раз-два и обчелся, и около них собиралось много народу, поэтому следовало выходить из дому загодя, чтобы набрать воды в бидон и поспеть на работу.

Веч выслушал с интересом, а на следующий день горожане стали свидетелями того, как солдаты рубили возле берега широкие проруби и расчищали снег, устраивая удобный спуск к реке. Пересудов среди населения хватило на неделю.

Он предложил, чтобы воду доставляли во флягах на дом, но Айями отказалась едва ли не со слезами.

— Не могу я, понимаешь? Весь город ходит за водой к реке, а я, что, белая ворона?

Веч хмурился. Ему не нравилось, что Айями, надсаживаясь, волочит по снегу тележку с тяжелым бидоном. А в выходные дни устраивает и до трех ходок к реке, если позволяет погода.

— Скоро как четыре года хожу пешочком за водой, и ничего. Жива, здорова, — парировала Айями. — Я признательна за предложенную помощь, но вынуждена отказаться, — заключила церемонно.

Веч тогда вспылил и выругался, продемонстрировав основательный словарный запас. Прошелся по маслянистой амидарейской дипломатичности, упомянул о нелепой гордости, не забыл и о пустых необоснованных страхах, мол, Айями нечего и некого бояться в этом городишке. Но она лишь выше подняла голову: нет и всё. Уж с водой как-нибудь сами разберемся. Разве что губы дрожали от собственной смелости — надо же, хватило дерзости препираться с даганном.

Наконец, выплеснув словесное недовольство, Веч опустился рядом на корточки.

— Ну, почему ты не хочешь прислушаться?

— И согласиться? — Айями продолжила мысль и получила утвердительный кивок. — А почему ты не хочешь поставить себя на мое место?

— Думать и поступать как женщина? Уволь, — хохотнул Веч и осекся под её взглядом. — Хорошо, сдаюсь. Мы на земле Амидареи, и ты в своём праве.

— Благодарю, — ответила Айями, склонив царственно голову, и Веч, не выдержав, рассмеялся. Сел рядом и притянул к себе.

— Иди сюда, воробьишко. Ишь, нахохлилась. Перышки распушила, глаза сверкают.

Подобные разногласия случались нечасто и, как правило, заканчивались тем, что Веч шел на уступки. Похоже, его забавляла решимость, с коей Айями отстаивала свои интересы. Да что там. Она бы предположила, что Вечу нравились вспышки её принципиальности, но, скорей всего, это впечатление было обманчивым.

Имар по-прежнему помогал с переводами, но строго в рамках "начальник — подчиненная". Правда, поводов для помощи набиралось раз, два и обчелся: при случае объяснить непонятное слово или фразу и не более того. И посматривал — не то с любопытством, не то изучающе. И держал дистанцию.

Однажды он столкнулся с Айями в коридоре.

— Как у вас дела?

— Хорошо, — ответила она смущенно.

— Теперь я вижу, что ваш ответ совпадает с действительностью, — сказал Имар, чем смутил еще больше.

С недавних пор всё общение между ними свелось к ежедневным "здравствуйте" и "до свидания", а роль главного помощника перешла к Вечу. Тот появлялся каждый день на втором этаже и усаживался напротив Айями. Проверял переведенный текст, исправлял ошибки и неточности, разъяснял грамматику и орфографию. Айями вдруг вспомнился последний день рождения, когда господин подполковник довел её до истерики, воспитывая и поучая правильному переводу. Тогда Айями и помыслить не могла, что даганский офицер с недовольно поджатыми губами, бросающий отрывистые оскорбительные фразы, станет близок как никогда.

Она опустила голову, чтобы спрятать улыбку. А Веч, конечно же, заметил.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет. Просто так.

"Ну-ну, как же" — прочиталось во взгляде с прищуром.

— Нам нужно сдать перевод, или мы хотим поотлынивать?

— Нужно сдать перевод, — согласилась Айями.

— Тогда не отвлекаемся и вникаем.

"Так точно. Слушаюсь" — кивнула она по-военному, и Веч не сдержал смешка.

Так и осваивали вдвоем сложные речевые обороты на даганском, играя меж делом в гляделки, и не догадывались, что приглушенный разговор, машинальные прикосновения и сдержанные улыбки, адресуемые собеседнику, выглядят со стороны как ненавязчивый флирт людей, успевших мало-мальски изучить характеры и привычки друг друга. И не замечали взглядов, которыми обменивались невольные свидетельницы свойского общения.

Однажды во время обеденного перерыва Риарили заметила:

— Вы словно светитесь изнутри. А еще напеваете. В точности, как моя мама, пока не началась война, и папа ушел на фронт.

Айями не нашлась с ответом и в замешательстве отвернулась к окну, словно её уличили в чем-то постыдном и неправильном. Наверняка в глазах напарниц она выглядит глупо-влюбленной.

А Мариаль промолчала. Посмотрела понимающе, и как показалось, с грустью и перевела разговор на насущное. На новшество, о котором гудел весь город. Даганны не только оборудовали широкие проруби, но и осветили приречную улицу, установив прожекторы на крышах. И начали регулярно расчищать от снега набережную и близлежащие проулки. А с недавних пор патрули взяли этот район под наблюдение, чего отродясь не бывало.

Айями слушала восторги переводчиц и помалкивала. Ведь это из-за неё затеялся сыр-бор у реки. Одно плохо — рискованно брать с собой стилет. Не ровен час, остановят и обыщут. Хотя, может, это и к лучшему. Зато теперь по утрам она ходит за водой без страха. Путь освещен почти до подъезда, а тележка так и норовит укатиться вперед по ровной дороге.

Подумав, Айями убедила Веча, что неблагоразумно демонстрировать при посторонних отношения, перешедшие на другой уровень. Не стоит лишний раз мозолить глаза любопытным, будь то даганны или амидарейцы, и давать повод для обмусоливания сплетен. И всё же, притворяться, будто с господином подполковником связывает лишь работа, удавалось не ахти. Как-то Айями, забывшись, смахнула соринку с рукава кителя и покраснела, осознав свою оплошность. В другой раз Веч, увлекшись редактированием переведенного текста, пощелкал нетерпеливо пальцами:

— Дай карандаш. Нужно записать, пока не забылось.

И, исправив фразеологический оборот, вернул карандаш, не забыв обласкать её ладошку.

А вчера, пока Айями переписывала набело переведенный отрывок, наблюдал молча. Подняв голову, она встретилась глазами с Вечем. И вдруг стало жарко — также знакомо он смотрел в моменты уединения в гостиничном номере. Как кот на сметану.

Правда, провожая домой по вечерам, Веч соблюдал конспирацию и держался на расстоянии, играя роль охранника. Самолично довозил на машине до подъезда и сопровождал до дверей квартиры, прихватив автомат. Дожидался, когда Эммалиэ откроет на стук, скупо по-армейски кивал в ответ на вежливо-нейтральное: "Добрый вечер" и удалялся. Ничего предосудительного себе не позволял, зато перед расставанием в машине срывал порцию поцелуев "на ночь".

— Твой отец погиб на войне? — спросил как-то Веч.

— Нет, раньше. Умер после инсульта, — ответила Айями, не задумавшись.

— А мать выбрала жизнь, — заключил он.

Айями мысленно охнула. Легенда о вымышленном родстве с Эммалиэ состояла в родственной связи "мать-дочь-внучка" без лишних подробностей.

— Что тебя удивляет? — спросила спокойно, в то время как лихорадочно соображала, не кроется ли подвох за расспросами.

— Обычно амидарейцы решаются на тхику*, потеряв свою половину, разве нет?

— Не всегда. Если в этом мире остались обязательства, Хикаяси подождет, — возразила Айями, подивившись его просвещенности в вопросах вероисповедания.

— Тхикаса... кто?

— Хозяйка царства мертвых. Владетельница душ.

— Это та, чьи храмы стоят в каждом городе? — уточнил Веч пренебрежительно. — Каменная четырёхрукая тётка?

Можно подумать, он не знает, — задрала нос Айями.

— У каждого народа своя религия и свой бог. У кого-то четырёхрукий, у кого-то хвостатый.

— Ну, не ершись, — сказал примирительно Веч. — Просто ваша вера пассивна. Вы, амидарейцы, позволяете трудностям одержать верх и предпочитаете сдаться. Легкомысленно прощаетесь с самым ценным, что есть у человека. С жизнью.

— Легкомысленно?! Без любимых мы не видим смысла в дальнейшем существовании! — Голос Айями зазвенел от возмущения. — А думать, что это легко и просто — последовать в мир иной за своей половиной — может лишь тот, кто никогда не любил! Больше жизни, всем сердцем.

Веч, нахмурившись, возил пальцем по ободку кружки.

— Всё равно не понимаю. А как же родители, дети, внуки? Разве забота о близких и беспокойство за них — не веский повод, чтобы не думать о тхике?

— Веский. Но если нет препятствий, от сердечной боли избавит только воссоединение с любимым. Или ты думаешь, что милосерднее прозябать растением, утерявшим желание жить?

Он вскочил с кресла и сел перед Айями на корточках — так стремительно, что она и вздрогнуть не успела.

— А ты? Что удерживает тебя в этом мире? Обязательства?

— Не только, — ответила тихо Айями, потупившись под пытливым взглядом.

Сердце захолонуло, когда Веч, взяв её ладонь, приложил к своим губам. Ухнула Айями с головой в омут черных глаз и выбраться не пыталась.

Опасаясь впредь попасть впросак, женщины обговорили в подробностях легенду о своём родстве, и Айями повторила несколько раз про себя: "мама... мама...". Чтобы привыкнуть и проникнуться. И горячо поблагодарила Эммалиэ, что та не бросила её с маленькой дочкой в трудные времена, что стала поддержкой и опорой в их небольшой семье. И Люнечка подбежала, повисла на "бабуле", целуя.

— Куда ж я от вас денусь? Ближе вас нет у меня никого на белом свете. Без внучечки своей, ясного солнышка, жизни не представляю, — прослезилась Эммалиэ, обняв девочку. — Всё маялась, ждала, что доченька моя убежит от Хикаяси и вернется в обличье ином, а очевидного под носом не углядела. Знать, так оно и случилось, коли души наши друг к другу прикипели.

Обнялись женщины, поплакали да и принялись за будничные хлопоты по дому. Но у Айями потеплело на сердце. Время от времени посещали неспокойные мысли о том, что настанет день, и Эммалиэ, найдя имя сына в списках пленных, уедет из города. Повторно осиротела бы тогда Айями, потому как соседка успела стать для неё названной матерью.

— Задавал вопросы, — рассказала Айями за мытьем посуды после ужина. — Оказывается, он разбирается в аспектах нашей веры.

— Ничего удивительного, — ответила Эммалиэ. — Завоевывая страну, нужно знать всё о своем враге. Что тот ест, как спит, чем дышит. Каким богам поклоняется. Знание позволяет понять психологию противника и его уязвимые места.

Теперь в женских разговорах любое упоминание о Вече заменялось обезличенным: "он". Айями было одинаково неловко называть его по имени или официально господином подполковником. А Эммалиэ не могла определиться со своим отношением к высокопоставленному даганскому офицеру.

То, что Айями ожила и не ходит, а порхает — это хорошо. В тот вечер соседка испугалась безмерно, подумав, что Айями посетила мысль о хику*. "Бледная ты была и точно неживая. Заледенелая. И глаза мертвые. Лежала хладным трупом", — обмолвилась позже Эммалиэ. — "А потом вернулась домой — и с тех пор не узнать. Словно подменили. Лучину к тебе поднеси — вмиг вспыхнет. Вот за то, что тебя не сгубил, могу в пояс ему поклониться".

А вот то, что у дарителя деловой подход к связи с амидарейкой — это плохо. Для Айями прежде всего. Подкуп получается, как ни посмотри. Хоть Айями и возразила, объяснив, почему у даганнов принято заваливать мехрем подарками, а всё равно тяжко вздыхала, когда курьер доставлял очередную посылку.

— Ну, что еще придумать, чтобы он внял? Все способы убеждения испробовала — не помогает, — заламывала руки.

— Иногда самый лучший выход — не бороться с течением. И прислушиваться к тому, что говорит сердце, — сказала Эммалиэ, открывая коробку. Внутри лежали свежие и вымытые корнеплоды. Как знакомые — морковь, свекла, картофель, редька — так и экзотические. — Да уж... Воистину он не знает меры, — произнесла задумчиво. — Как бы у него не возникло проблем на службе. Обвинят в растрате и накажут.

— И об этом я тоже говорила, — пожаловалась Айями. — Он только смеется. Сказал, женщине не стоит совать нос в мужские дела, и он знает, что делает.

— Будем надеяться, — согласилась Эммалиэ со вздохом.

А Люнечка ничего не сказала. Она быстро привыкла к тому, что в доме пахнет свежевыпеченными лепешками, на которые тонким слоем намазывается желтое как солнышко сливочное масло. Привыкла и к какао на молочном порошке с медом. И к сыру успела привыкнуть, который Эммалиэ нарезала тонкими ломтиками и раскладывала на блюдце. Привыкла к сытости и к прочим мелочам, ставшим элементами будничного комфорта. К свету нибелима* привыкла и к теплу, дарованному аффаитом*, и к принцессе Динь-дон. К островку счастливого детства среди бескрайнего поля людских лишений, выжженного кровопролитной войной.

________________________________________________

Кумыз (даганск.) — струнный музыкальный инструмент. Игра на нём требует особого умения, поскольку струны тонки и легко рвутся.

Мехрем* — содержанка, проститутка

lebek, лебек* (даг.) — пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название — "пояс тысячи кос".

Гулаб джамун* — жареные шарики из муки в сиропе

Пери (даг. миф.) — прекрасная сказочная девушка, оберегающая от бесов и злых духов, покровительница стихий.

Echir, эчир* — покровитель

Dgagar , джагар (даг.) — собиратель, охотник за росой

Cercal* — (церкал, на амидарейском — церкаль) — населенный пункт в Даганнии

Sagrib, сагриб (даг.) — охранник, сторож

Аффаит — особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.

Нибелим — фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим.

Хику (на даганском — тхика) — состояние полного блаженства, нирвана. В действительности — коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге — смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств.

Хикаяси — божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ.